– Ее отношение, когда она приближается к вам, совершенно отлично от контактов с нами, – добавил Спок. – Это проявляется во всем. Хотя я не совсем понимаю ее чувства, они, очевидно, существуют. Компаньон любит вас.
      Кохрейн уставился на них:
      – Это смешно!
      – Вовсе нет, – сказал Кирк. – Мы видели подобные ситуации.
      – Но после ста пятидесяти лет…
      – Что происходит, когда вы общаетесь с ней? – спросил Спок.
      – Ну, мы… вроде как она сливается с моим сознанием.
      – Конечно. В этом нет ничего шокирующего. Просто символический союз двух сознаний.
      – Это возмутительно. Вы понимаете, что вы говорите? Вы не можете… Но все эти годы… впускать нечто… настолько чуждое… в свое сознание, свои чувства, – внезапно Кохрейн пришел в ярость. – Она провела меня! Это своего рода эмоциональный вампир! Она была во мне!
      – Вам же это не повредило? – спросил Кирк.
      – Повредило? Какое это имеет отношение к этому? Вы можете быть женаты на женщине, которую вы любите, в течение пятидесяти лет, и все же в глубине души вы сохраняете неприкосновенные уголки. Но эта… эта тварь кормиласъ мной!..
      – Любопытный подход, – сказал Спок. – Типичный для ваше" времени, я бы сказал, когда человечество имело меньше контактов с другими живыми формами, чем сейчас.
      – И вы сидите здесь спокойно, анализируя подобные гадости, – взорвался Кохрейн. – Что вы за люди?
      – В этом нет никакой гадости, Кохрейн, – сказал Мак-Кой. – Это просто еще одни жизненная форма. К таким вещам постепенно привыкаешь.
      – Меня от вас наизнанку выворачивает. Вы ничем не лучше ее.
      – Я не понимаю вашу чересчур эмоциональную реакцию, – сказал Спок. – Ваше общение с Компаньоном было на протяжении ста пятидесяти лет эмоционально удовлетворительным, практичным и совершенно безвредным. Оно, возможно, было даже весьма полезным.
      Кохрейн свирепо уставился на нет.
      – Так вот как выглядят будущие люди, у которых нет ни малейшего представления о приличиях или морали. Что ж, возможно, я на сто пятьдесят лет отстал от жизни, но я не собираюсь быть фуражом для чет-то нечеловеческого – ужасного, – задыхаясь, он повернулся на каблуках и вышел.
      – Весьма узкий взгляд, – сказал Спок.
      – Доктор! – прозвучал слабый голос Нэнси Хедфорд. – Доктор!
      Мак-Кой поспешил к ней, за ним последовал Кирк.
      – Я здесь, мисс Хедфорд.
      Она выдавила слабую горькую улыбку.
      – Я слышала все. Его любят, но он отвергает это.
      – Отдыхайте, – сказал Мак-Кой.
      – Нет. Я не хочу умирать. Я хорошо выполняла свою работу, доктор. Но меня никогда не любили. Что это за жизнь? Когда тебя никто не любил, никогда… а вот теперь я умираю. А он бежит от любви.
      Она замолчала, судорожно хватая воздух. Глаза Мак-Коя помрачнели.
      – Капитан, – позвал Спок от дверей, – посмотрите сюда.
      Снаружи снова был Компаньон, который выглядел так же, как и раньше, но Кохрейн не подпускал от к себе, открыто контролируя себя, соблюдая ледяной холод отношений.
      – Ты понимаешь, – говорил он. – Я не хочу иметь с тобой ничего общего.
      Компаньон приблизился, позванивая вопросительно, настойчиво. Кохрейн попятился.
      – Я сказал – убирайся. Ты никогда не подойдешь ко мне, чтобы снова не провести меня! Убирайся! Оставь меня в покое, отныне и навсегда!
      Трясущийся, потный, с бледным лицом, Кохрейн вернулся в дом. Кирк повернулся к Мак-Кою. Нэнси лежала неподвижно.
      – Боунс! Она умерла?
      – Нет. Но она… она умирает. Дыхание очень нерегулярное. Давление падает. Она умрет минут через десять. И я…
      – Вы сделали все, что могли, Боунс?
      – Вам жаль ее, Кирк? – спросил Кохрейн, все еще не остывший от своей ледяной ярости. – Вы что-нибудь чувствуете? Успокойтесь. Потому что это – единственный для всех нас способ выбраться отсюда. Умерев.
      Слабая надежда на спасение неожиданно мелькнула в голове Кирка. Он поднял переводчик и вышел наружу. Компаньон все еще был там.
      – Компаньон, ты любишь Человека?
      – Я не понимаю, – ответил женский голос из переводчика.
      – Он важен для тебя, более важен, чем все остальное? Как если бы он был частью тебя?
      – Он – часть меня. Он должен продолжаться.
      – Но он не будет существовать. Он перестанет существовать. Своими чувствами к нему ты обрекаешь его на существование, которое он находит невыносимым.
      – Он не стареет. Он будет жить здесь всегда.
      – Ты говоришь о его теле, – сказал Кирк. – Я те говорю о его душе. Компаньон, в доме лежит умирающая женщина нашего вида. Она не будет иметь продолжения. То же произойдет и с Человеком, если ты не отпустишь его.
      – Я не понимаю.
      – Наш вид может существовать, только если у него есть препятствия, которые нужно преодолевать. Ты устранила все препятствия. Без них, придающих нам силу, мы слабеем и умираем. Ты относишься к этому мужчине просто как к игрушке. Ты забавляешься с ним.
      – Ты ошибаешься, – сказал переводчик. – Человек – это центр всего. Я забочусь о нем.
      – Но ты не можешь действительно любить его. – У тебя нет ни малейшего представления о любви, полном союзе двух человек. Ты – Компаньон, он – человек, вы две различные субстанции, и вы никогда не соединитесь. Ты никогда не узнаешь любви. Ты можешь держать его вечно, но вы всегда будете разделены друг с другом.
      Последовала длинная пауза. Затем Компаньон сказал:
      – Если бы я была человеком, была бы любовь?
      Затем существо исчезло из виду. Кирк вернулся обратно в дом, едва не налетев на Мак-Коя, который стоял позади него.
      – Чего ты надеялся этим добиться? – спросил хирург.
      – Убедить ее в бесполезности этого. Чувство любви довольно часто выражает себя в самопожертвовании. Если то, что она чувствует – любовь, возможно, она отпустит его.
      – Но она… оно не человек, капитан, – сказал Спок. Вы не можете ожидать, что оно будет вести себя, как человек.
      – Я могу попытаться.
      – Это не поможет, – настаивал Кохрейн. – Я знаю.
      С кровати раздался голос:
      – Зефрам Кохрейн, – это был голос Нэнси, чистый, сильный, но какой-то странный. Они все обернулись.
      Там стояла Нэнси Хедфорд, но совершенно изменившаяся – сияющая, мягкая, смотрящая на Кохрейна. На щеках ее играл розовый румянец. Мак-Кой поднял свой трикодер и уставился на него, как громом пораженный, но Кирку не надо было объяснять, что он увидел. Та Нэнси Хедфорд, которая умирала, была теперь совершенно здорова.
      – Зефрам Кохрейн, – сказала она. – Я все поняла.
      – Это… это она, – вымолвил Кохрейн. – Неужели вы не понимаете? Это Компаньон.
      – Да, – сказала Нэнси. – Мы теперь здесь, те, кого вы знали как комиссара и Компаньона. Мы обе здесь.
      Спок сказал:
      – Компаньон, ты же не обладаешь властью давать жизнь.
      – Нет, это может только творец всего сущего.
      – Но комиссар Хедфорд умирала.
      – Эта наша часть была слишком слаба, чтобы продолжаться. Через мгновение не было бы никакого продолжения. Теперь мы вместе. То, что вы называли любовью, доступно нам, когда мы вместе. Это заполняет огромную потребность. Мы теперь имеем то, чего раньше не имели.
      – Вы имеете в виду, что вы теперь обе в одном теле? – спросил Кирк.
      – Мы – одно. Такой голод, такое желание, – она двинулась в сторону Кохрейна, который отступил на шаг. – Бедный Зефрам Кохрейн. Мы пугаем тебя. Я никогда раньше не пугала тебя. – На ее глазах появились слезы. – Одиночество. Это одиночество. Мы знаем, какая это горькая вещь. Зефрам Кохрейн! Как ты его выносишь?
      – Откуда ты знаешь, что такое одиночество? – спросил Кохрейн.
      – Быть существом вашего вида – значит познать боль. – Она протянула руку.
      – Дай дотронуться до тебя, Зефрам Кохрейн.
      Его рука медленно потянулась, и они соприкоснулись.
      Кирк повернул голову и сказал тихо.
      – Спок, проверь челнок: двигатели, систему связи и так далее.
      – Мы слышим вас, капитан, – сказала Нэнси, – этого не нужно. Ваш корабль действует, как и раньше. Так же, как и ваши системы связи.
      – Ты позволишь нам улететь? – спросил Кохрейн.
      – Мы не сделаем ничего, чтобы остановить вас. Капитан, вы сказали, что я не узнаю любовь, потому что я не человек. Теперь я человек, полностью человек, и ничего больше. Я познаю смену дней. Я познаю смерть. Но дотронуться до руки мужчины – нет ничего более важного. Это счастье, Зефрам Кохрейн. Когда солнце теплее? Воздух слаще? А звуки здешних мест, как легкие струи – потоки в воздухе?
      – Ты очень красивая, – тихо сказал Кохрейн.
      – Одна часть меня понимает это. Другая – нет. Но мне приятно.
      – Я мог бы объяснить тебе многие вещи. Это откроет тебе глаза. – Он был возбужден. – Тысячи миров, тысячи рас. Я покажу тебе все, как только я сам все это узнаю. Возможно, я сумею отблагодарить тебя за все, что ты сделала для меня.
      В глазах Нэнси появилась печаль.
      – Я не могу пойти с тобой, Зефрам Кохрейн.
      Кохрейн замер:
      – Нет, ты можешь. Ты должна.
      – Моя жизнь может происходить только здесь. Если я покину это место более чем на несколько дней, я перестану существовать. Я должна возвращаться сюда, как и вы должны поглощать материю, чтобы поддерживать свою жизнь.
      – Но у тебя есть сила, ты можешь…
      – Я стала почти как вы. Смена дней будет воздействовать на меня. Но уехать отсюда насовсем – значит прекратить существование.
      – Ты хочешь сказать, что отдала бы все, чтобы стать человеком?
      – Нет ничего важнее с твоего прикосновения.
      – Но ты состаришься, как все люди. В конце концов ты умрешь.
      – Радости этого часа мне достаточно. Я рада.
      – Я не могу улететь и оставить тебя здесь, – сказал Кохрейн. Ты спасла мне жизнь. Ты заботилась обо мне и любила меня. Я никогда раньше этот не понимал, но сейчас понимаю.
      – Ты должен быть свободным, Зефрам Кохрейн.
      Кирк сказал мягко:
      – "Галилей" ожидает вас, мистер Кохрейн.
      – Но если я увезу ее отсюда, она умрет. Если я уеду отсюда – она, человек – умрет от одиночества. И это еще не все… Я люблю ее. Это удивительно?
      – Для человеческого существа – нет, – сказал Спок. – В конце концов, вы невероятно иррациональны.
      Кохрейн обнял новую Нэнси Хедфорд.
      – Я не могу оставить ее здесь. И это неплохое место. Я привык к нему.
      – Подумайте, мистер Кохрейн, – сказал Кирк. – Там целая галактика, готовая прославить вас.
      – Мне достаточно, что она любит меня.
      – Но вы состаритесь, вы оба, – сказал Спок. – Больше не будет бессмертия. Вы состаритесь здесь и в конце концов умрете.
      – Это происходит с каждым мужчиной и с каждой женщиной, но после долгого пребывания вместе складывается впечатление, что это одна из самых стоящих вещей в человеческой жизни. До тех пор, пока вы вместе.
      – Вы уверены? – спросил Кирк.
      – Здесь много воды. Климат хорош для выращивания растений. Я могу даже попытаться вырастить фиговое дерево. Каждый человек имеет право на это, не так ли? – Он помолчал, затем твердо сказал. – Я делаю это не из признательности, капитан. Теперь, когда я вижу ее, могу прикоснуться к ней, я знаю, что люблю ее. У нас впереди много лет, и это будут счастливые годы.
      – Мистер Кохрейн, возможно, вы правы, возможно, нет. Но я желаю вам всего самого лучшего. Мистер Спок, Боунс, идемте.
      Когда они повернулись, Кохрейн сказал:
      – Капитан…
      – Да?
      – Не говорите им ничего о Кохрейне. Пусть все будет, как было.
      Кирк улыбнулся.
      – Ни слова, мистер Кохрейн.
      Когда они уже залезали в аппарат, Спок сказал:
      – У меня есть интересный вопрос, капитан. Не освятили ли вы акт многоженства? В конце концов, Компаньон и комиссар Хедфорд теперь одно тело?
      – Теперь вы проявили узость мышления, мистер Спок, – сказал Мак-Кой. – Многоженство не везде запрещено. Кроме того, Нэнси Хедфорд была практически мертва. Только Компаньон помогает ей жить. Если она оставит Нэнси, та не проживет и десяти минут. Фактически я намереваюсь подать рапорт о ее гибели, как только мы попадем на "Энтерпрайз".
      – Кроме того, – подхватил Кирк, – любовь – это та единственная вещь, к которой стремились и Нэнси, и Компаньон. Теперь они ее имеют.
      – Да, но не вечность, – сказал Мак-Кой. – Только жизнь.
      – Да, но этого достаточно, Боунс. Для людей.
      – Это некорректное замечание, Джим, – Когда брови Спока поползли вверх, Мак-Кой добавил: – Однако это правда.
      Кирк улыбнулся и поднял коммуникатор.
      – Кирк вызывает "Энтерпрайз".
      Коммуникатор слабо ответил:
      – Капитан! Это Скотти. С вами все в порядке?
      – Абсолютно. Вы можете нас запеленговать?
      – Производим вычисления. Готово.
      – Очень хорошо. Я продолжу передачу. Займите стандартную орбиту по прибытии. Мы пересядем – переместимся на челнок.
      – Но что случилось, капитан?
      – В конце концов, ничего особенного, – сказал Кирк. – Просто произошла самая старая история в мире.