Глава 15

200-летний юбилей

200-летие можно условно считать датой окончательного становления с о в е т с к о й Академии наук, с того дня она и носит название Советской, но дело еще не только в названии, но и во внутреннем его наполнении. В сентябрьские дни 1925 года (торжественная сессия проходила 4 — 7 сентября) была продемонстрирована огромная н а р о д н а я любовь к академии, она получила множество приветствий, причем большая часть их от людей, к науке как будто бы отношения не имеющих: от красноармейцев, писателей, крестьян, артистов, рабочих — они считали академию с в о е й, гордились ею, внимательно следили за переменами, в ней происходящими; со стороны правительства академии были оказаны честь, внимание и забота, каких она и ожидать не могла; и, наконец, сама академия в отчетных докладах (а они были составлены по отраслям знаний) показала, сколь велик ее вклад в мировую цивилизацию и русскую культуру. 200-летие несколько даже неожиданно для самих организаторов вылилось во всенародный праздник Науки и Просвещения — праздник, почти лишенный оттенка официальщины и казенщины, всегда сопутствующих таким мероприятиям. Но подготовка к нему сопровождалась немалыми трудностями.

Необозримое количество дел нужно было переделать, готовясь к юбилею! Отремонтировать конференц-зал, обдумать, где и как разместить гостей, оборудовать стенды, составить программу экскурсий, договориться с превеликим множеством различных организаций и направить им превеликое множество бумажек с входящими и исходящими номерами (так что в различных архивах осталось несметное количество автографов Карпинского, Стеклова и Ольденбурга, о ценности которых получатели даже не догадывались); затеяно было также издание юбилейных сборников. В разгар суматохи Александр Петрович вспомнил, что на заре своей академической карьеры довелось ему видеть мозаичное панно работы Ломоносова...

Удалось его отыскать. Остальное для Александра Петровича труда не составило. Он поехал к художникам, с которыми у него сложилась давняя дружба. Он состоял почетным членом общества живописцев имени Чистякова, его приглашали открывать выставки, многолетние приятельские отношения связывали его с И.Е.Репиным — их, судя по воспоминаниям родных, обширную переписку, прервавшуюся лишь со смертью Александра Петровича, еще предстоит разыскать. Объяснил им свои замысел. Нашлись энтузиасты. Работа закипела.

Замысел же президента состоял в том, чтобы украсить мозаикой стену, в которую упирался марш лестницы, ведущей на второй этаж, в конференц-залы. Все, кто будет подниматься туда, будут видеть «Баталию», вначале охватывая глазом всю ее с маху, а по мере подъема — для пожилого человека весьма даже продолжительного — рассматривая детали: идеальное место для картины! Сам Михаил Васильевич не мог бы мечтать о лучшем. Промерили стенку — размеры достаточные. И вскоре на ней заголубело — еще не отмытое от пыли — вполоборота глядящее на зрителя, моложавое, разгоряченное схваткой и сосредоточенное лицо Петра...

Торжественное открытие «Полтавской баталии» состоялось накануне юбилейных торжеств — тогда же ее впервые запечатлели на кинопленке, и с тех пор, надо сказать, она стала излюбленным объектом киносъемок; в сознании широкого зрителя лестничный пролет и «Багалия», венчающая его, так слились с обликом академии, что немногие подозревают, что так было «не всегда»... Возвращение к жизни ломоносовской мозаики (и после революции!) в период, когда за рубежом еще бытовали представления о бесповоротном разрыве со всей дореволюционной культурной русской традицией, предало юбилейным торжествам особый колорит.

Юбилей — пора подведения итогов — тривиальная истина! Тем не менее потребность оглянуться на сделанное и пройденное владеет каждым, кто готовится отметить знаменательную дату. Вероятно, потребность такую испытывали и «три старца»; их переписку и публичные выступления в эти месяцы невольно пронизывает оглядка назад: для себя они перерешали то, что давно решила жизнь и доказала, но уж такова человеческая натура!

Ольденбург пишет жене из Москвы (он в командировке) 12 января 1925 года:

«Ты веришь, как и я, что революция, как тяжела она ни была для всех, дала великое, дала новую жизнь, которая всюду пробивается могучими ростками. Когда видишь такую массу людей с мест, то понимаешь, как растет эта жизнь... Там бедные русские люди, за рубежом, ничего этого не видят и им все мерещатся разложение и раздоры».

А вот что сказал Карпинский в одной из речей (сохранился беглый черновик):

— К а к ж е н е л ю б и т ь н а м с в о е й Р о д и н ы? Д а, м ы г о р я ч о л ю б и м с в о ю Р о д и н у и п е р е д а д и м э т у л ю б о в ь п о д р а с т а ю щ и м п о к о л е н и я м, к о т о р ы е в с т у п а ю т в ж и з н ь в н о в ы х с ч а с т л и в ы х у с л о в и я х е е с у щ е с т в о в а н и я.

Тут вся прелесть в вопросительной интонации: «Как же не любить нам своей Родины?»

Но вот и настал день юбилея!

6 сентября 1925 года.

Зал Ленинградской филармонии.

На трибуне М.И.Калинин.

— С сегодняшнего дня, — говорит он, — наша академия становится не только Российской, а общесоюзной, и она должна сконцентрировать в себе творчество всех народов, населяющих наш Союз. Я не сомневаюсь, что Академия наук Союза Советских Социалистических Республик займет подобающее ей место в строительстве нового общества, обеспечивающее действительное братство народов в строительстве коммунизма.

Почтить старейшую академию мира в день ее юбилея приехало из-за рубежа 130 ученых: из Австрии, Испании, США, Турции, Голландии, Индии, Германии, Франции, Венгрии, Италии и других стран.

С приветствиями выступают немецкий физик Макс Планк, индийский физик Раман и многие другие известные зарубежные ученые.

Слово предоставляется президенту.

Александр Петрович выступил с большой речью. Он рассказал, как возникла академия, как развивалась, над чем работает сейчас.

— Поднимается ли вопрос о точном определении распределения национальностей на территории страны, о выработке карт племенного состава, об изобретении способов против удушающих газов, введенных в употребление современною техникой войны, об устойчивости морских судов, о методах простейшего и верного способа определения полезных ископаемых, о добыче драгоценных камней... всевозможные вопросы краеведения, обычаев населяющих страну многочисленных народностей, влияния бактерий на произрастание злаков, правильной постановки рыболовного дела, лесного — академия всюду принимает видное и руководящее участие...

Два характерных нововведения революции — введение нового стиля и новое правописание — прошли при непосредственном участии академии...

Широка ее деятельность в изысканиях, которые могут иметь цепу и значение, если ведутся только в мировом масштабе. Достаточно упомянуть исследования в области астрономии о строении Солнца, собственном движении звезд, сейсмические явления, процессы поднятия и опускания материков, динамики, атмосферы, общие вопросы востоковедения, общие геофизические вопросы...

В один из юбилейных дней академия дала банкет в честь иностранных гостей.

Александр Петрович выступал с речью и на банкете.

Это была непринужденная встреча ученых, на которой слышалась многоязыкая речь; она запомнилась всем надолго. Мы расскажем о небольшом эпизоде, который там произошел, и им и закончим главу. Вряд ли он даже был замечен большинством присутствующих, этот эпизод, и лишь одному врезался в память и, возможно, многое определил в его дальнейшей научной жизни. Научной жизни... Он тогда еще только мечтал о ней, лелеял где-то в глубине души ростки научных замыслов, но дерзких и необычных! Представим его читателю: Александр Чижевский, юноша из Калуги.

Вместе с другим калужанином, который так и вошел в историю под именем «калужского мечтателя», сиживали они подолгу ночами на крылечке, глядя в небо, усеянное звездами, грезили — Циолковский о космических полетах, Чижевский о чем-то другом... Странные и неистовые догадки пронзали его мозг. В каморке, кое-как оборудованной под лабораторию, он ставил необычные опыты, рылся в толстых фолиантах, выискивая подтверждения своим гипотезам, — так рождалась наука о влиянии Солнца на ритмы биосферы Земли; даже название темы казалось дерзким, но ведь и время было дерзким! Юноша собрал чертежи и расчеты и подался в Ленинград.

«В июле 1925 года в Колонном зале Дома Союзов в честь двухсотлетия Академии наук... был дан банкет, — вспоминает А.Л.Чижевский в книге „Вся жизнь“, — на который среди других ученых пригласили известного физика профессора Берлинского университета Макса Планка. Меня познакомил с ним президент Академии наук Александр Петрович Карпинский. Он подвел меня к сидевшему за столом Планку и сказал, что я прошу разрешить задать ему один научный вопрос. Планк встал и протянул мне руку...» Далее Александр Леонидович передает содержание научной беседы, которая состоялась у него с Планком, беседы, запомнившейся ему на «всю жизнь».

Он не пишет, как познакомился с Александром Петровичем. Вероятно, это было так просто — познакомиться с президентом, — что он не счел необходимым на этом остановиться. Также нисколько не вызывает у него удивления то, что в шумном, многолюдном зале престарелый президент отыскал его, никому не известного юношу, не имевшего еще никаких научных заслуг, и повел его к столику, за которым сидел Планк. Это тоже так обыкновенно...

Карпинский вел за руку будущее русской науки.

Глава 16

Уходят, уходят, уходят друзья

В июне 1926 года в Кисловодске внезапно скончался Стеклов.

Как всегда в начале лета, он поехал туда лечиться, был полон планов, захватил с собой панки с рукописями...

Лазарев — Крылову, 22 июня 1926 г.

А.Ф.Иоффе — А.Н.Крылову.

Вот так: академики не успели еще пережить смерть вице-президента, а уже надо думать о замене...

Похоронили Владимира Андреевича на Волковском кладбище.

После похорон Александр Петрович зашел на квартиру Стеклова. Последние годы Владимир Андреевич жил с сестрой, жена его скончалась несколько лет назад. Идеальная чистота всегда поражала в комнатах. Множество книг содержалось в образцовом порядке на стеллажах. Дорогие картины в золоченых рамах. Растения в тяжелых кадках и горшках... Неприкаянные бродили и мяукали кошки. Владимир Андреевич их обожал, у него живало по десяти и более; мальчишки таскали к нему с окрестных улиц всех бесприютных котят. Любимцем был огромный серый с белым Васька. Только ему дозволялось входить в кабинет и валяться на бумагах и книгах. Когда Владимиру Андреевичу приходилось сдвигать его с места, Васька рычал и дергал задними лапами. Иногда он взбирался на загривок и лежал воротником... Владимир Андреевич любил поэзию, животных, музыку, детей...

«Его оплакивали в нашей семье, — вспоминает внучка Александра Петровича А.В.Балтаева. — Евгения Александровна уставила стол его фотографиями... А.П. прямо поразила его смерть...»

Но жизнь не ждала, работа звала, текущих дел было много.

В архиве Вернадского и еще некоторых старых академиков сохранились такие пригласительные записки:

«Перед Академией наук в настоящее время стоят два вопроса чрезвычайной для нее важности — о новом Уставе Академии и о выборах вице-президента. По моему глубокому убеждению, оба эти вопроса, прежде официального их рассмотрения в Конференции, требуют подробного и всестороннего обсуждения в нашей товарищеской среде при участии всех действительных членов Академии.

Полагая, что Вы разделите этот взгляд, обращаюсь к Вам с просьбой не отказать принять участие в указанном обсуждении и пожаловать ко мне (б.Николаевская наб., 1) на чашку чая в понедельник 15 сего ноября в 7 часов вечера.

Искренно Вас уважающий А.Карпинский».

По таким пригласительным запискам у него собирались «на чашку чая» и в семнадцатом и в восемнадцатом годах... Можно только строить догадки, можно только рисовать картины споров, которые там «за чашкой чая» кипели и в результате которых преображалась академия...

Теперь на повестке дня стояло принятие нового устава.

Обсуждение его проектов отличалось большой остротой. К работе над проектом приступили сразу после юбилейной сессии (точнее, после признания Советом Народных Комиссаров 27 июля 1925 года Академии наук высшим научным учреждением страны). Предполагалось, что в структуре управления произойдут перемены, вместо одного будут два вице-президента и т.д.

Первый вариант был разработан еще при Стеклове, и тот вместе с Ольденбургом принял участие в обсуждении его на заседании комиссии СНК. Решено было разослать его во все республики, во все крупные научные учреждения, а потом, собрав замечания, переработать. Замечаний поступило множество, и весьма разноречивых. Все сходились на одном: да, новый устав необходим. Еще бы! Академия все еще жила по уставу, принятому в 1836-м!

Ни у кого не было сомнений, что его положения устарели и не соответствуют новым условиям.

По многим пунктам разгорелись дебаты. Например, был пункт, согласно которому академик лишался своего звания, если его деятельность направлена во вред государству. Некоторым показалась сомнительной сама формулировка. Как это академик может вредить? Схожее положение касалось иностранных членов. Российская академия гордилась тем, что всегда выбирала своими членами наиболее выдающихся мировых ученых — нередко даже раньше, чем они добивались признания у себя на родине. И это повышало ее международный престиж. Теперь же иные академики — из числа старых и консервативно настроенных — усмотрели в этом ущемление прав. Конечно, они были не правы, но им надо было это объяснить, дебаты затягивались...

Споры вызвал и пункт, касающийся планирования работы ученых. Страна переходила тогда на плановые начала в работе, и академию, как говорится, просто не поняли бы, если бы она в этом деле отстала от требований времени. Но план в научной работе? Многим это казалось чем-то одиозным. Невыполнимым. Даже такой организованный работник (на практике, несомненно, прибегавший к планам — как же иначе?), как А.Н.Крылов, удивлялся в письме П.П.Лазареву (из Парижа 17 сентября 1927 г.):

«В самом деле: о каких планах деятельности идет речь — ежегодных или на двадцать пять лет, учреждений или отдельных лиц? Ведь самая существенная „деятельность“ Академии должна состоять в личной творческой работе академиков — что же и каждый академик должен представлять план своей деятельности и по утверждении такового следовать ему неуклонно?»

Тут, как видим, непонимание сути планирования научной работы — да и откуда бы прийти такому пониманию, весь душевный уклад старого академика формировался в другое время... Говоря так, мы забываем, что Александр Петрович тоже представитель старого поколения... да и какой! — самый старый из действительных членов — с одна тысяча восемьсот восемьдесят шестого года! Губкину, когда Карпинский стал действительным членом, было пятнадцать... Однако ж проявлял большую гибкость, чем его более молодые коллеги. Нетрудно подсчитать, что как раз в 1926 году исполнилось ровнехонько сорок лет, как он состоял в действительных членах, и как удержаться и не похвастать еще одним торжественным юбилеем, который устроила ему любимая академия!

Началось с того, что 20 января президиум постановил отлить золотую и бронзовую медали с изображением Карпинского по случаю 40-летия со дня избрания его в академики. Монетный двор охотно взялся и выполнил почетный заказ (теперь эти медали большая редкость и у коллекционеров даже бронзовые ценятся «на вес золота»). А через месяц, 20 февраля, состоялось — приводим текст официального приглашения — «чествование Академией наук 60-летия научной деятельности А.П.Карпинского, 40-летия со дня избрания в академики и предстоящего 80-летия со дня рождения». Предстоящего звучало несколько странно, но у устроителей не было другого выхода; день рождения Александра Петровича по-настоящему 26 декабря, однако по новому стилю — 7 января 1927 года, выходит, «скаканул» через год (и теперь по новому-то стилю он родился не в 1846-м, а в 1847 году, к чему Александр Петрович никак привыкнуть не мог, и если, случалось, спрашивали его, с какого он года, отвечал: «С сорок шестого!»). Устроители решили, что дата принятия в академики важнее (да тут еще и другие даты набежали) и ждать целый год не имеет смысла. И они оказались правы, торжественный вечер удался на славу, выступали представители Военно-политической академии РККА (над нею Академия наук шефствовала — вот тоже новое в ее деятельности!), Военно-топографического штаба РККА, Дальневосточного отделения Геологического комитета, поступили приветственные телеграммы от М.И.Калинина, А.В.Луначарского, дарили подарки, и было еще много другого приятного и интересного.

Вернемся к уставу. 18 июля 1927 года Совнарком СССР утвердил проект, и, таким образом, начал существовать первый советский устав Академии наук, он закреплял идею, выраженную ранее в постановлении ЦИК и СНК СССР и признававшую академию высшим ученым заведением страны. В структурной организации произошли изменения. Отделения русского языка и литературы и Историко-филологическое отделение были объединены и составили отделение Гуманитарных наук; Второе отделение называлось теперь — Физико-математических наук. Вместо одного вице-президента надлежало избирать двух, и президиум, на который возлагалась вся текущая работа, состоял, следовательно, из президента, двух вице-президентов, непременного секретаря и академиков-секретарей обоих отделений; права президиума были значительно расширены, он мог выносить важные решения, не дожидаясь созыва общего собрания (прежде так не водилось, и старые академики выражали недовольство).

Пожалуй, самые существенные изменения претерпел порядок выборов. Читатель помнит, как выбирали нашего героя. Ему написали рекомендацию, потом провели на заседании отделения и утвердили на общем собрании. Отныне же рекомендовать имели право не только отдельные академики, но и учреждения, и общественные организации, и группы ученых; об открывшихся вакансиях сообщалось в печати, и на ее страницах могло происходить публичное обсуждение кандидатур. Порядок, как видим, гораздо более демократичный, чем раньше. Количество действительных членов и членов-корреспондентов было увеличено.

Новый устав, сообщим забегая чуточку вперед, просуществовал всего два года; в 1929 году приступили к переработке и в 1930 году утвердили переработанный (но не принципиально, а во второстепенных пунктах!) вариант. Тогда же избрали новый состав президиума: президентом вновь был переизбран Карпинский. Ольденбург покинул кабинет непременного секретаря. Он проработал в нем двадцать шесть лет! Мечталось ему, отдохнув, приняться, засучив рукава, за научную работу, столько замыслов ждало воплощения! Работы по истории искусств народов Западной Европы и Востока, по истории буддизма... Увы, болезнь трепала его все круче...

Выборы 1928 года — значительнейшее событие в истории академии тех лет.