В результате 5-6 наших пар атаковали группы в 40 и более самолетов противника, не давая тому реально оценить ситуацию. К тому же, "наваливаясь" на самолеты противника, охотник вел только прицельный огонь, выбирая конкретную цель для уничтожения. Увидев свои горящие машины, немецкие летчики обычно не выдерживали, группы их распадались и покидали поле боя. В этом случае охотники добивали вражеские самолеты на преследовании.
      Понятно, что вести такой бой - значит свято верить в своего товарища, знать, что он не подведет, знать, что он рядом и готов на все, вплоть до самопожертвования. Но одной веры для ведения такого боя все-таки мало. Чтобы вести бой с превосходящими силами противника, надо иметь отличный летный состав. Много сил отдало командование 176-го полка, чтобы превратить каждого летчика в тактически грамотного, технически высококлассного летчика. И главная заслуга в этом, пожалуй, командира полка П. Ф. Чупикова и его заместителя - И. Н. Кожедуба.
      - Храбрости вам не занимать, - говорил на разборах Павел Федорович, - но разве побеждают только личной храбростью и мужеством? Немец тоже, знаете ли, не трус. Побить врага можно только мастерством. Даже если превосходство в силах не на твоей стороне. У неге превосходство в силах, у тебя - в скорости и высоте. В точности прицельного огня. Не дать врагу правильно оценить обстановку и принять правильное решение - вот ваша задача.
      Об этом постоянно помнили все летчики полка, об этом постоянно говорилось на наших разборах. Вот характерная деталь. Каким бы трудным ни выдался день, после того, как последний самолет полка совершал посадку и летчики получали возможность привести себя в порядок, назначался разбор. Он проходил в столовой перед ужином. Личный состав полка являлся на разбор побритым, вычищенным, со свежими воротничками, в начищенных до блеска сапогах: боже упаси проявить небрежность во внешнем виде - это считалось неприличным! Начальник штаба Яков Петрович Топтыгин следил за этим строго, да, признаться, и контролировать нас особой нужды не было: мы любили своего командира полка и знали, что для него мелочей не существует. "Все важно в летчике - от сбитых самолетов до надраенных сапог", - говаривал Павел Федорович.
      На каждом разборе командир полка подводил итоги полетного дня, анализировал действия пар, подводил итоги работы полка за день - столько-то вылетов, такие-то результаты. Вслед за П. Ф. Чупиковым выступал И. Н. Кожедуб, затем я как штурман полка, командиры эскадрилий и ведущие пар, которым в этот день приходилось вести бои. Последнее слово - снова Павлу Федоровичу. Комполка досконально, но не мелочно разбирал действия групп и пар, обращал внимание на промахи и ошибки, поддерживал тактические новинки, если они рождались в ходе боя, ставил задачу на следующий день. Разбор кончался поздравлением наиболее отличившихся летчиков.
      Я сейчас вспоминаю обо всем этом так подробно, потому что ясно осознаю хорошо продуманный ритуал ежедневного разбора был важным элементом не только воспитательной работы, но и составной частью нашей тактической учебы. Здесь, на разборах, молодые летчики учились мыслить, творчески применять свои знания, постигали неповторимую атмосферу фронтового товарищества, без которого немыслим воздушный бой.
      Павел Федорович Чупиков
      Произошло это осенью сорок третьего года.
      Мы стояли тогда в Пирятине. На стоянке нашего 41-го гвардейского полка неожиданно появился комдив. Он отдал срочный приказ находившемуся тут же командиру полка П. Ф. Чупикову.
      - Взлететь на прикрытие аэродромов Борисполь, Гоголев, Бровары, куда накануне перебазировались два полка - 88-й и 40-й гвардейские.
      - Задачу понял! Есть! - ответил Чупиков. - Приступаю к выполнению.
      Я внимательно следил в это время за Павлом Федоровичем. Времени на подготовку к вылету оставалось мало, так как темнело рано, а опыта ночных полетов у нас не было. К тому же приказано было поднять в воздух все наличные силы полка, и это требовало дополнительных усилий, а значит, и времени. Мне казалось, что комполка будет возражать, но Павел Федорович не стал приводить комдиву никаких разумных, с моей точки зрения, доводов. Он лишь сказал:
      - Просьба - приготовить прожектор для посадки самолетов.
      И тут же стал отдавать распоряжения:
      - Вылетаем в следующем порядке: я в паре с капитаном Кулешовым и шестерка капитана Куманичкина - ударная группа. Летим первым эшелоном. С превышением в 600 метров справа идет эскадрилья капитана Лобанова в составе шести самолетов. Это второй эшелон ударной группы. Группа прикрытия - с превышением в 1000 метров - шесть самолетов 1-й эскадрильи во главе с капитаном Павловым. Всем сверить часы. Вылетаем через 30 минут. Сбор над аэродромом. На выполнение задания отобрать лучших летчиков, самых опытных, в первую очередь тех, кто когда-либо летал ночью. Перед вылетом разобрать с летчиками особенности посадки в темноте. По местам!
      Четко была поставлена задача - точным было и ее выполнение. Мы вылетели вовремя. Сбили в бою двух "мессеров". Посадку, как и предполагал командир, пришлось совершать ночью. Нам подсвечивал обещанный прожектор и несколько костров. Все сели благополучно. Да и сам вылет обошелся без потерь. Но надо себе в полной мере представить меру ответственности командира полка за этот вылет. Ведь даже те из летчиков, кто имел опыт ночных полетов, никогда на Ла-5 ночью не летали, а некоторые даже в учебных условиях ни разу не совершали ночных вылетов.
      Позже, спустя примерно год, я спросил у Павла Федоровича, что он чувствовал в тот момент, когда ставил перед нами задачу на этот вылет. Был ли он уверен, что мы сядем ночью благополучно, не искалечив машин?
      Павел Федорович ответил быстро:
      - Конечно, я мог бы отказаться от этого вылета, сославшись на объективные причины, более того, я просто обязан был бы это сделать, потому что летчики наши в большинстве своем были незнакомы с техникой ночного пилотирования. А те, кто летал когда-то ночью, все равно постоянной практики не имели. И, следовательно, тоже были не готовы к выполнению такого задания. Но, дорогой Александр Сергеевич, сам посуди, как была поставлена задача: во-первых, вы, командиры эскадрилий, присутствовали при разговоре с комдивом, во-вторых, здесь же находились многие летчики. Представь себе, какой бы подал я вам пример, отказываясь от выполнения приказа в вашем присутствии. Нет, я не беспокоился, что в воздухе может случиться что-то непредвиденное. Но вот за посадку в темноте я волновался и рассчитывал только на богатейший опыт летного состава.
      Не раз за годы войны приходилось мне наблюдать Павла Федоровича Чупикова в самых разнообразных и сложных ситуациях, и я не мог не поражаться его спокойствию, его умению находить в любой момент - самый драматический единственно правильные решения. Я не помню случая, чтобы командир полка повысил голос, не сдержал себя. Павел Федорович терпеть не мог суеты, шума. Он требовал от своих подчиненных четких, продуманных решений, сам являя образец точности.
      Я пришел в 41-й полк, которым командовал П. Ф. Чупиков, летом сорок третьего. Часть, в которой мне предстояло командовать эскадрильей, стояла тогда под Белгородом. Перевод на новое место службы всегда чреват волнениями и переживаниями. Но мне повезло - переживания эти оказались приятными: я увидел огромную разницу между прежним и нынешним полком. И, главным образом, в отношениях между командованием и летчиками.
      В старом полку комэски находились под мелочной опекой. В то же время конкретных задач нам порой не ставилось, мы были предоставлены сами себе, тактической учебой с нами никто не занимался. Командир полка на задания почти не летал, мы варились в собственном соку - откуда ж было взяться летному мастерству? А ведь каким бы ни был летный опыт каждого из нас, все равно - и это, думаю, понятно - требовалось толковое общее руководство.
      В 41-м полку я сразу же почувствовал крепкую руку командира, стал свидетелем четкой организации вылетов, точной постановки задач на день. В работе штаба, в деятельности всех служб полка, в заботе о жизни и быте летчиков ощущалось постоянное влияние Павла Федоровича. И, конечно, основное внимание - летному составу. Дерешься в воздухе с врагом хорошо - тебе почет и уважение. И сразу же имя твое известно всему полку. Несмотря на загруженность боевой работой, Чупиков находил время после особо удачно проведенных операций и боев выстроить полк и отметить, после краткого разбора, отличившихся. И каждый знал, что к вечеру в штабе все документы на отличившегося уже готовы, оформлены. Мне и моим товарищам, перешедшим в 41-й полк из другой части, Кочеткову, Хорольскому, Арсеньеву, - такая организация вначале казалась необыкновенной, но потом мы поняли, что во всем этом прослеживается определенная позиция нашего командира - его безграничное уважение к летчику, его вера в возможности каждого пилота.
      Слово Павла Федоровича было законом для всех нас не только потому, что это было слово командира, но и потому, что оно исходило от самого опытного и самого уважаемого среди нас человека. Чупиков умел не только отличить лучшего. Если бой был неудачным, если кто-то из командиров допускал ошибку по собственной вине, Павел Федорович не читал нотаций, не ругал - молча слушал провинившегося. И когда тот начинал объяснять, почему именно так, а не иначе все получилось, приводя при этом немало "объективных" причин, командир полка так иронически смотрел на говорящего, что у того мгновенно иссякал весь поток красноречия.
      - Лучше бы уж он отругал меня или наказал, чем так смотреть, - рассказывал потом летчик товарищам. - А то смотрит и, представляете себе, ни слова не говорит.
      Авторитет командира полка был огромен. Он определялся не только качествами Чупикова-руководителя, но и мастерством Чупикова-летчика. Когда воздушная обстановка становилась сложной, Павел Федорович поднимался в небо - сражался с врагом. Богатейший опыт личных воздушных боев позволил нашему командиру разработать четкую систему организации боя, предложить много тактических новинок.
      Так было, в частности, в 176-м полку, где Павел Федорович явился одним из организаторов нового типа группового боя свободных охотников. Это по его инициативе охотники сосредоточивались в одном районе для атаки численно превосходящего противника и так запутывали врага своими неожиданными маневрами, что в результате тот не мог даже точно определить, на чьей же стороне в данный момент превосходство в силах.
      Характерно, что в однажды предложенную схему боя Павел Федорович неоднократно вносил коррективы, опираясь на свой собственный опыт и на опыт летчиков полка.
      Не раз, летая со своим командиром в качестве ведомого, я наблюдал, как творчески подходит Павел Федорович к организации конкретной атаки, как мастерски ведет он каждый бой, стремясь добиться максимального результата.
      Тем же духом творчества была отмечена и организация командиром полка наших вылетов. Например, если в один из дней мы летали на большой высоте и пары поднимались в воздух с интервалами в 10 минут, то на следующий день схема поиска менялась: мы шли на низких высотах или средних. Если сегодня мы сосредоточивались на уничтожении наземных целей, то завтра задача ставилась иная - блокировать аэродромы противника, атакуя самолеты врага при взлете и посадке.
      Опыт массированного применения истребителей-охотников для борьбы с большими группами авиации противника получил одобрение командования. Такие атаки были особенно эффективны. Так, зимой сорок четвертого года на Украине, в районе Житомира, группа охотников из десяти пар под руководством Чупикова в одном бою уничтожила 12 самолетов противника. Мы часто пользовались этим приемом, особенно когда надо было прийти на помощь товарищам, ведущим бой с превосходящими силами противника.
      - Учтите, - неоднократно напоминал нам Павел Федорович, - любая тактическая новинка хороша тогда, когда летчик опирается на собственное мастерство. На товарища надейся, да сам не плошай. Маневр, огонь, дисциплина вот что принесет успех.
      Жизнь неоднократно подтверждала правоту слов нашего командира. В поиске пары действовали большей частью самостоятельно, и успех приходил только тогда, когда каждый из нас работал с максимальной отдачей.
      В августе сорок четвертого грудь нашего командира украсила Звезда Героя. В полку ходила о нем добрая слава, но Павел Федорович, казалось, ничего этого не замечал. Быстрый, энергичный, он появлялся неожиданно то у машин, то в домах, где располагались летчики, и сразу же вокруг него образовывался тесный кружок - всем было интересно послушать своего командира. Надо сказать, Павел Федорович никогда и ни с кем не был запанибрата. Какие бы отношения ни связывали его с окружающими (мы, скажем, были с ним дружны еще с начала 43-го года), Павел Федорович со всеми был ровен, приветлив, внимателен и всегда принципиален. Он мог собрать командиров эскадрилий после боя в узком кругу, чтобы отметить победу или чей-нибудь день рождения, и мы чувствовали себя в этот момент легко и свободно. Но утром начинался новый рабочий день, и все становилось на свои места: дружба - дружбой, а служба - службой. И у нас, комэсков, даже мысли такой не было - обратиться к командиру не по-уставному, пользуясь его к нам благосклонностью. Павел Федорович создавал вокруг себя неповторимую "чупиковскую" атмосферу...
      Я думаю, что и 176-й полк было поручено возглавить Павлу Федоровичу Чупикову не случайно. В большинстве своем летчики этого полка были признанными асами: у каждого свой характер, свой "летный" гонор, свой опыт ведения боя, свои привычки. Павел Федорович сумел из десятков первоклассных истребителей сделать первоклассную боевую единицу - полк. Опыт каждого из нас в отдельности он превратил в опыт всего полка. Личная храбрость, личное мужество пилота стали составными частями общего дела - новой тактики, требующей мужества и храбрости.
      Байда
      Когда я пришел в 176-й полк, то пары у меня не было, и я летал некоторое время ведомым у командира полка. Летать в паре с Павлом Федоровичем Чупиковым было полезно - он вводил меня в курс обстановки на данном участке фронта. Вскоре Павел Федорович представил мне молодого летчика, недавно вернувшегося в полк после госпиталя, и сказал:
      - Попробуй, Саша, полетай с лейтенантом Крамаренко. Летчик он хороший. Понравится - будете летать вместе.
      Я с любопытством взглянул на молодого парня и сразу вспомнил, что не раз слышал о нем от летчиков полка. Крамаренко пропал без вести во время боев под Проскуровом. Оказывается, истребитель его подбили, сам он был ранен, но, к счастью, случилось это над нашей территорией, и летчик сумел посадить самолет. Подлечившись в госпитале, Сергей вернулся в родной полк. Я приветливо улыбнулся молодому летчику, он протянул руку для знакомства:
      - Крамаренко, Сергей...
      У Сереги в полку было прозвище, без которого здесь не обходился ни один летчик. Бывали прозвища простые - так, Диму Титаренко звали здесь Стариком: он относился к старшему поколению полка - как по возрасту, так и по летному стажу. Летчика Павла Богданова, ходившего с неизменным шарфом, несколько раз обмотанным вокруг длинной шеи и перекинутым через плечо, окрестили Пашей-Коняшкой. Были в полку и прозвища, так сказать, сложносочиненные. Например, Паша Мослы-Оглы Дон Кихот Винницкий. Такому замысловатому прозвищу на восточный манер летчик Павел Масляков был обязан своими чуть раскосыми глазами (поэтому Паша), тому, что он всегда защищал летчиков перед командиром эскадрильи, будучи его заместителем (что бы ни случилось - летчик всегда прав), поэтому - Дон Кихот, ну а Винницким он был прозван после того, как однажды сел "на вынужденную" в районе Винницы и при посадке скапотировал.
      Сергея Крамаренко с легкой руки Александрюка все звали Байдой. Что такое "Байда", никто не знал. Когда же начинали допытываться у Александрюка, тот лишь хитро улыбался:
      - Хиба же це имеет значение? Был бы вин летчик гарный.
      Ну а летчиком Сергей оказался хорошим. Я слетал с Крамаренко в контрольный полет и убедился, что ведомый у меня будет отличный. В полку, где основной летно-тактической единицей являлась пара, от слетанности ведущего и ведомого зависело очень многое. Мы с Сергеем быстро нашли общий язык, понимали друг друга с полуслова и провели до конца войны немало совместных боев. Дрался Крамаренко исключительно смело, и не было случая, чтобы он когда-то оторвался от ведущего или потерял его из виду. Невозмутимый и спокойный, Сергей оказался на редкость волевым летчиком. И хотя не раз попадали мы с ним в основательные переделки, ведомый мой никогда не терял головы, всегда принимал правильные решения.
      В середине января 1945 года войска 1-го Украинского фронта перешли в наступление. Началась Висло-Одерская операция.
      Наступление было мощным и стремительным. Свое слово сказала и наша авиация. Летчики 176-го полка наносили массированные удары по противнику, прикрывали наземные войска, атаковали скопление войск и техники врага.
      В один из дней зимнего наступления сорок пятого года мы вылетели с Сергеем Крамаренко на свободную охоту.
      Взяли мы курс на Сохачев, на территорию противника. Видимость была хоть далеко и не идеальной, но, как говорят летчики, "в пределах нормы". Обошли с юга Варшаву. Небо было спокойным, и мы пошли на запад. Километрах в ста за линией фронта, почти у Сохачева, на перекрестке дорог обнаружили большое скопление немецких грузовиков, бензозаправщиков и другой техники. Видимо, у гитлеровцев там образовалась пробка.
      - Байда, атакуем с пологого пикирования перекресток! - передаю я. - Цель выбирай самостоятельно.
      - Ясно, командир! - слышу в наушниках голос ведомого.
      И я иду в атаку. Сергей - за мной. Зенитного огня нет, пулеметы тоже молчат. Так что работаем мы как на полигоне. Местность ровная, обзор хороший, никто нам не мешает. И вот уже скопление машин на перекрестке охвачено пламенем. Выскакивают из кабин и разбегаются кто куда вражеские солдаты. А мы делаем один заход за другим, не встречая никакого сопротивления - противник почему-то до сих пор молчит.
      Окончательно уверовав в собственную безнаказанность, мы впадаем в беспечность и перестаем следить за небом. Вдруг, выходя из очередной атаки, я обнаруживяю. что на мой самолет валится в лобовую пара "фоккеров". Чувствую, как очередь немца прошивает плоскости моего "лавочкина". Так и не успев ничего сообразить, я проскакиваю "фоккеров" на встречном курсе.
      Удар! Мотор моего самолета трясется как сумасшедший. Ощущение такое, что машина вот-вот развалится прямо в воздухе.
      Щелчок в наушниках. Сергей по рации передает:
      - Командир, что с самолетом?
      Не успеваю ему ответить, как снова слышу голос Крамаренко:
      - Барон, сзади вижу пару "фоккеров"!
      "Барон" - это мой летный позывной в полку. Сзади "фоккеры" - значит, дело дрянь. Мы обложены со всех сторон. Передаю Сергею:
      - Байда, уходим в облака. Курс девяносто.
      Сергей понимает - курс на свой аэродром. И мы начинаем набор высоты. Но перед тем, как окончательно оторваться от преследователей и скрыться в спасительной облачности, бросаю взгляд на землю и вижу внизу справа немецкий полевой аэродром и взлетающие с него "фоккеры". Так вот почему молчали зенитки! Надеялись, видимо, на свои истребители, а те пришли слишком поздно.
      Наше положение становится угрожающим. "Фоккеры" продолжают взлетать. Горючего у нас - только долететь до своего аэродрома. Ни о каком бое не может быть и речи. Благо облака укрывают от преследователей. Прислушиваюсь к мотору - он чуть ли не разрывается. Сбавляю обороты, чтобы уменьшить тряску. Высота 900 метров. Вокруг - белые хлопья облаков. Немцы меня не видят, но и я ничего не вижу. А ведь надо еще следить за навигационными приборами, за давлением масла, термопарой. Ложусь на курс, опять сбавляю обороты, тряска становится меньше. Соображаю, что могло случиться с мотором. Видимо, отбит кусок лопасти. Ситуация не из приятных. Точнее сказать, просто мерзкая ситуация. До аэродрома километров сто, и выдержит ли мотор, не знаю.
      Идем в облаках минуты четыре самостоятельно. Друг друга не видим. Наконец передаю ведомому:
      - Байда! Выхожу из облачности. У меня сильно трясет мотор. Делай, как я!
      На высоте 700 метров выныриваю из облаков и осматриваюсь вокруг. Никого. Спрашиваю Сергея, какая у него высота и курс.
      - Из облаков вышел, - отвечает Сергей. - Высота 600.
      Стало быть, Серега где-то ниже меня. Еще некоторое время мы не видим друг друга. Скорость у меня всего 300 километров, большей я дать не могу - мотор не позволяет. Если у Крамаренко все в порядке, значит, он где-то рядом. Через некоторое время вижу впереди самолет, но чей он, разобрать не могу. Секундное замешательство.
      - Байда, развернись на 90 градусов, - командую я. Идущий впереди самолет послушно стал разворачиваться. Ясно, это Серега. Сразу стало веселей и спокойней.
      - Байда, смотри за хвостом. Бой я вести не могу. Скорости больше 300 держать тоже. Тряска такая, что усидеть невозможно. Идем домой.
      В это время наши самолеты уже миновали линию фронта - Висла осталась позади. Еще несколько минут - и мы на своем аэродроме. Техники осмотрели мою машину: одна лопасть, как я и предполагал, отрублена, другая продырявлена насквозь. Отверстие сантиметров 5-6. Как лопасть держалась, уму непостижимо. Впрочем, техники наши винт на моем самолете быстро заменили, и мне на этом "лавочкине" еще долго летать пришлось. Зато, когда проявили пленку (самолеты наши были оборудованы кинофотопулеметами), я с удовольствием разглядывал горящие машины гитлеровцев на атакованном нами перекрестке.
      Помню еще один характерный эпизод. Уже на Одере, вылетев на свободную охоту, мы с Сергеем наткнулись на двух гитлеровских асов. О том, что перед нами не рядовые летчики, свидетельствовали драконы, нарисованные на фюзеляжах.
      - Байда, прикрой, атакую ведущего! - передаю я и начинаю атаку.
      Бой идет на высоте 3000 метров и сразу приобретает ожесточенный и упорный характер. Уступать, естественно, никто не хочет. Самолюбие взыграло - кто кого? Резкие маневры в бою по вертикали поначалу никому не приносят успеха. Вообще-то говоря, нам не следовало вступать в эту схватку, так как задача любого свободного охотника - выбрать цель, ударить и уйти. Но желание сразиться с немецкими асами было слишком велико. Тут уже дело шло о профессиональном престиже.
      Конечно, никакого фактора внезапности ни у той, ни у другой стороны не было. Мы хорошо видели друг друга и были начеку. Вот тут-то я и оценил по достоинству своего ведомого. Пока я атаковал ведущего, Сергей аккуратно и четко прикрывал меня, не давая ведомому противника подобраться ко мне сзади и тем самым предоставляя мне известную свободу маневра. Теперь все решала техника пилотирования, индивидуальное летное мастерство.
      Мы кружились по вертикали, точно связанные невидимой нитью, иногда очень удачно заходя в хвост противнику. Но атаковать его в этот момент было бессмысленно: истребители наши ходили на пределе маневра и вынести точку прицеливания вперед носа самолета врага долго не удавалось. Минут десять продолжалась эта гонка по вертикали, и я уже взмок от пота, когда мне наконец удалось поймать ведущего - тот после очередного маневра выходил из пикирования несколько плавнее, чем в предыдущий раз, и я, идя по меньшему радиусу, вынес точку прицеливания вперед и сбил "мессер".
      Увидев, что ведущий сбит, ведомый бросил свой самолет в отвесное пикирование и ушел от нас. Преследовать его мы не стали.
      - Молодец, Барон, - передает Сергей. - Чистая работа!
      - Тебе спасибо, Байда, - отвечаю устало. - Домой пошли, что ли?
      - Пошли! Дел у нас там еще хватает.
      Надо сказать, что у Сергея была слабость - в свободное от полетов время он собирал мотоциклы самых фантастических конструкций. Прирожденные технические способности моего ведомого реализовывались им в самой удивительной форме: из трофейных поломанных мотоциклов Серега мастерил машины, внешний вид которых мог привести в изумление самого заядлого мотогонщика.
      О том, что Крамаренко конструирует очередную модель, догадаться было нетрудно: на лице и на руках у Сергея появлялись ссадины, синяки, шишки.
      - Внимание, товарищи офицеры! Завтра в случае нелетной погоды в районе стоянки 3-й эскадрильи будет продемонстрирован смертельный трюк непревзойденным мотогонщиком Байдой - гонки по вертикальной сосне. В ходе выступления гонщик будет мчаться сначала на двух колесах, затем на одном, а потом и вовсе без колес - исключительно на одном творческом экстазе! торжественно провозгласил как-то за ужином Александрюк, даже не подозревая, как близок он был на этот раз к истине.
      На следующий день погода и впрямь оказалась нелетной. Сергей втихую отправился на испытания своего детища, и на большой скорости у его мотоцикла отлетели оба колеса. Изобретатель основательно пострадал - несколько дней провел он на госпитальной койке. Пришлось мне, как ведущему пары, вмешаться: ведь по вине Сергея я несколько дней летал с другим ведомым. Байда выслушал мою гневную речь, как всегда, спокойно и невозмутимо.
      - Все будет в порядке, командир, не волнуйся. Мы еще с тобой полетаем. А насчет мотоциклов торжественно обещаю - все! Больше не буду!
      Увы, любовь к технике оказалась сильнее обещаний: едва поднявшись с койки, Сергей тайком стал мастерить в лесу новую модель...
      Наши войска стремительно продвигались вперед. Освобождена столица Польши Варшава, завершен первый этап Висло-Одерской операции. "На Берлин!" - эта установка теперь становится определяющей в нашей боевой работе.
      Мы стоим в Сохачеве. Наши совместные полеты с Сергеем Крамаренко продолжаются. И вот однажды, когда мы вновь отправились на свободную охоту, в моих наушниках раздается:
      - Барон, Барон, я - Комар! Как слышишь меня?
      Обращаются явно ко мне, но такого позывного у нас в полку нет и не было это я точно знаю. Черт побери, кто же это мог быть? А неведомый Комар повторяет:
      - Барон, я - Комар, как слышишь меня?
      - Байда, если это ты Комар, то отвечай нормальным, позывным! И не выдумывай ничего больше!
      Серега передает:
      - Барон, это я - Байда-Комар!
      Все понятно. Байда решил начать бороться с привычкой всем давать прозвища (а его вдобавок ко всему еще и в позывной превратилось) и, не поставив никого в известность, изменил свой позывной. Но какого черта он занялся этим в воздухе? Нашел время!
      - Работай своим позывным, Байда, - говорю я ведомому. - Сядем, я тебе такого комара выдам - он тебе со слона покажется!
      Вот так, чуть ли не поругавшись, пересекаем мы линию фронта и чем дольше летим, тем отчетливее я сознаю, что нахожусь в состоянии какой-то непонятной нервозности. Полет явно не заладился.
      Конечно, Байда здесь ни при чем. Но все же эта глупая затея с переменой позывного... И вообще... Чувствую в груди какое-то глухое раздражение. Но полет надо продолжать. В воздухе все спокойно, а внизу на одной из дорог показалась колонна немецких автомашин.
      - Байда, слева по курсу колонна автомашин. Атакуем!
      Помня недавний прокол во время аналогичной атаки, оглядываюсь и замечаю, что чуть выше нас на расстоянии примерно километра переходит в атаку четверка "Фокке-Вульфов-190". Наша атака, разумеется, отменяется.
      - Разворот на 180 градусов! Резко! Со снижением! - командую я Сереге.
      Маневр этот позволяет выйти из-под атаки противника, если тот поздно замечен. Пока противник сообразит, что к чему, мы уже будем на встречном курсе.
      Теперь для того, чтобы открыть по нас прицельный огонь, гитлеровцам придется резко увеличить угол пикирования, чего они, естественно, сделать не успеют. Так оно и случилось.
      Мы проскочили мимо друг друга: наши "лавочкины" ниже, "мессеры" выше нас.
      - Делаем разворот с набором высоты, - передаю я Байде. - Ну что, Комар, проморгал?
      На следующем развороте замечаю, что немцы делают такой же маневр. Это значит, что противник окажется под нами, а так как скорость у него больше нашей, то мы попадем в невыгодное положение: опять на встречных курсах и опять ниже.
      Орешек-то нам крепкий достался, думаю. Тут нужно пояснить вот что. В конце войны значительное число немецких летчиков было пересажено со штурмовиков и бомбардировщиков на одномоторный истребитель "Фокке-Вульф-190" с воздушным охлаждением. Пошли гитлеровцы на это не от хорошей жизни. Горючего у врага уже не хватало. Да и самолетов-бомбардировщиков тоже. Вот и пересели немецкие летчики на "фоккеры". Ну а чтобы совсем-то уж не проигрывать в огневой мощи, стали подвешивать к ФВ бомбы. Так появился своеобразный гибрид истребитель-бомбардировщик.
      Бои с такими летчиками были для нас, кадровых истребителей, не сложными: как бы ни был силен в пилотировании бомбардировщик, бой на истребителе требует особой подготовки, а ее-то у немецких пилотов конца войны как раз и не хватало. Вот почему мы легко - по почерку - определяли за штурвалами "фоккеров" новичков и без особого труда расправлялись с ними. Однако на этот раз нам встретился достойный противник. Истребители...
      Бой продолжается. Хорошо бы набрать высоту, большую, чем у противника, но это уже невозможно: скорость на пределе, еще немного, и самолет будет неуправляем.
      - Байда, делай, как я!
      Серега зашел мне в хвост. Я положил самолет в левый разворот с маленьким набором высоты. То же за мной делает и Крамаренко, оказываясь чуть слева и сзади (как внутри круга). А немцы выше нас - четверкой - в точности повторяют наш маневр. Естественно, что я их атаковать не могу - хвосты прикрыты, но и они меня тоже не могут достать, - слишком мала скорость. (Немцы, не разделившись на пары, просчитались с самого начала: надо было разделиться и атаковать нас - может, это привело бы к обострению ситуации.)
      Мелькнула было мысль: развернуться и уйти в отвесное пикирование. Но тут же этот вариант я отбросил: "фоккер" пикирует лучше и на выходе из пике немцы неминуемо бы нас сбили. Поэтому решаю поджаться к "фоккерам" и продублировать все их маневры, подпирая немцев снизу. Байда следует за мной, и вот мы уже с ним находимся на уровне задней пары.