- Давай сходим к Парикмахеру?
      - И Парикмахера не будет. Я больше не стану красить крылья... Я ведь не СВОЯ В ДОСКУ и вряд ли найду еще какую-нибудь работу.
      Они вышли из города и спустились к реке. Леокадия вошла в воду. Вошла только для того, чтобы увидеть свое отражение.
      - Хочешь верь, хочешь нет, - обрадовалась Леокадия, - но все же НЕЧТО в виде меня существует на самом деле, раз это НЕЧТО отражается в воде.
      И запела:
      Ах, река, моя река,
      Ты чиста и глубока,
      Ни обид, ни бед не знаешь,
      Грязь и ложь с меня смываешь.
      - Во всяком случае, краску смыла, - заметил Алоиз. - Сними еще этот дурацкий фартук, Леокадия.
      - Знаешь, я немножко боюсь, - прошептала Леокадия. - А вдруг я без него все равно больше НЕ КОНЬ?
      Но как только Алоиз помог Леокадии снять фартук, ее со всех сторон стали осаждать мухи, и ей пришлось отгонять их хвостом, и она поверила, что в глубине души осталась все той же Леокадией Крылатым Конем. И заплясала и запела от радости:
      Это конечно явь, а не сон,
      Что Леокадия вовсе не слон.
      И не жирафа, не крокодил, а
      Просто крылатая кобыла.
      - Ну, что ты на меня уставился, Алоиз?
      - Так ты еще красивее.
      - Потому что я радуюсь? Пою, танцую, бью крыльями и машу хвостом?
      - Потому что ты опять стала САМОЙ СОБОЙ, Леокадия.
      Леокадия взглянула на Алоиза.
      - Но ведь ты всегда остаешься САМИМ СОБОЙ, Алоиз. И хотя ты и вовсе некрасивый, я все равно тебя люблю.
      И они зашагали по Прибрежному бульвару, а из глубины вечерних сумерек им весело подмигивали фонари.
      - Почему ты молчишь, Алоиз? - спросила Леокадия.
      А потом быстро добавила:
      - Я забыла тебе сказать, Алоиз - у тебя очень красивая борода. И этого вполне достаточно. А на остальное нечего обращать внимание.
      ЛЕОКАДИЯ И ВЗАИМОПОНИМАНИЕ
      На другой день было так жарко, словно июнь непременно хотел стать июлем. К счастью, днем по Старой площади проехала поливальная машина и по пути обдала водой Алоиза и Леокадию.
      - Ну, теперь остается только съесть мороженое, - сказала Леокадия.
      И они полетели в золотисто-коричневое кафе, где не были очень-очень давно. И заказали по порции шоколадного мороженого со взбитыми сливками.
      - Хорошенькое воскресеньице! Ничего не скажешь! - прошипела Официантка.
      - Очень хорошее. Нам оно вполне по вкусу, - согласилась Леокадия.
      - Я с лошадьми не разговариваю, - буркнула Официантка и удалилась.
      - Ты дал ей на чай? - спросила Леокадия. - Она, наверное, предпочла бы поговорить с грузчиками. За что она меня не любит?
      - Она никого не любит, - отвечал Алоиз.
      - Но ведь я не никто! Меня надо любить!
      Сказав это, Леокадия тщательно вылизала вазочку из-под мороженого и одним прыжком перемахнула через низенькую загородку, потом галопом помчалась к фонтану, украшавшему газон перед Ратушей, раскинула крылья и, влетев в самую середину водяной струи, стала плескаться и прыгать, радуясь сверкающим на солнце каплям. И тут Алоиз увидел какого-то Господина, который бежал по газону прямо к маленькому бассейну под фонтаном, словно бы хотел оттуда напиться.
      - Не пейте отсюда! - закричала Леокадия. - Я в этой воде купалась.
      Тогда Господин быстро отступил, посмотрел вверх, на Леокадию и издал громкий вопль.
      - Зачем же устраивать скандал? - удивилась Леокадия. - Я не такая уж грязная.
      - Да, ты такая, такая... - прошептал незнакомец.
      - Ничего подобного, - возмутилась Леокадия. - Я моюсь каждый день. Алоиз чистит меня скребницей.
      - Тебя - скребницей? - поразился Господин. - Чистит скребницей Пегаса?
      - И вовсе не скребницей Пегаса, а МОЕЙ собственной. А вы говорите, что я грязная.
      - Я не говорил, что ты грязная. Я хотел сказать, что ты такая... НАСТОЯЩАЯ. Наконец-то я тебя нашел.
      - А вы ее не теряли! - вмешался Алоиз. - Леокадия МОЯ.
      - Извини, Алоиз! Но это ты МОЙ! - вскричала Леокадия.
      - Ради Бога, Леокадия, не говори со мной свысока! - обиделся Алоиз. - Это невежливо.
      - Только не вздумай снижаться! - воскликнул Господин. - Покажи ему, что ты знаменитый Пегас, конь, возносящий поэтов на вершину вдохновения.
      - Пегас? Очень может быть, я иногда и сама так думаю.
      - Что-то я никак не пойму, Леокадия! Какого лешего ты разговариваешь с незнакомым? - встревожился Алоиз.
      - Ты никогда меня не понимал, Алоиз! Не понимал, что я - Пегас!
      - Может, и так, - пожал плечами Алоиз. - До свидания.
      - Алоиз! - воскликнула Леокадия и, взмахнув крыльями, опустилась на землю.
      - Останься со мной, - попросил Господин, - а то я утоплюсь в этом пруду. Я как раз собирался это сделать, потому что я Поэт без Пегаса.
      - А я Пегас без Поэта. Скажи, Пегас помогает всем поэтам писать стихи?
      - Ну нет, ты должна помогать только мне. Быть моим собственным Пегасом. Потому что мы понимаем друг друга. И тогда я не стану топиться.
      - Я очень тронута, - улыбнулась Леокадия. - Меня зовут Леокадия.
      - Это не самое лучшее имя для Пегаса. Но ничего, я буду называть тебя МУЗОЙ.
      - Музой? Ну что же, я работала в Музее. Там было много булочек с салатом.
      Но у Поэта не было денег ни на булочки с салатом, ни на морковку. Деньги он тратил на вина разных цветов и оттенков, которые имелись в избытке в маленьком прокуренном баре на Можжевеловой улице.
      - Я вовсе не люблю вино! - уверял он. - Но мне нравится глядеть сквозь бокал на красного Пегаса, золотистого Пегаса, белого Пегаса, который сидит напротив и отныне будет только моим. Давай взлетим высоко под облака и там я сочиню настоящее стихотворение, о моя Муза, Леокадия! Но вскоре у Поэта разболелась голова и он больше не думал ни про стихи, ни про полеты. Они тихонько побрели по Можжевеловой улице, и Леокадия тоже не думала ни про стихи, ни про полеты, а все искала глазами в одном из домов окошко на седьмом этаже.
      - Интересно знать, где сейчас Алоиз? И не посыпает ли ему Вдова носки нафталином?
      - Ты что-то сказала, Леокадия? - спросил Поэт.
      - Да, сказала. Я охотно съела бы сейчас морковку.
      - Ты слишком требовательный Пегас. Сделай так, чтобы на меня снизошло вдохновение, я напишу стихи, продам в "Стихотворную газету" и куплю тебе мешок морковки.
      - ЧТО снизошло?
      - Вдохновение. Это такое состояние, когда хочется писать стихи. Ну, словом, хорошее настроение.
      - Хорошее настроение я могу выдавать тебе целыми охапками. В моем заветном тайнике его великое множество. Но разве у тебя самого не бывает хорошего настроения?
      - Нет, никогда, потому что мир устроен очень скверно, жизнь скверная, а люди меня не понимают... Они-то как раз хуже всего.
      - Подумать только! - воскликнула Леокадия. - А сам ты - разве не человек?
      ЛЕОКАДИЯ И ДУШЕИЗЛИЯНИЯ
      Леокадии очень хотелось повидать Алоиза.
      Алоизу очень хотелось повидать Леокадию.
      Но Поэт об этом не догадывался, он не думал ни о ком и ни о чем только о себе. И потому был уверен, что Пегас навсегда останется его личным Пегасом, то есть Леокадия всю жизнь будет только его Леокадией. Он шагал и шагал по улицам Столицы, и все говорил и говорил о стихах, которых не написал, и о Поэте, то есть о себе.
      "Я предпочла бы почаще менять Поэтов, - думала Леокадия, например, каждый час".
      Но она не могла об этом долго думать, потому что никакой еды у нее не было, и ночь казалась страшно длинной, хотя это была одна из самых коротких ночей в году.
      - Как ужасно, что я появился на свет в этом ужасном мире! говорил Поэт.
      - Ужасно, что ты появился, - поддакивала Леокадия.
      - Кому в этом недобром мире нужны Поэты? - вздыхал Поэт.
      - Кому они нужны?! - соглашалась Леокадия.
      - Никому меня не жалко, - продолжал Поэт.
      - Никому, - соглашалась Леокадия.
      А Поэт радовался, что Леокадия ему поддакивает.
      - Знаешь, давай поговорим немного о Лошадях, - предложила Леокадия, лишь бы только сменить тему.
      - Прекрасно! - воскликнул Поэт. - Давай поговорим о тебе. Я тебе нравлюсь?
      - У тебя нет бороды, - отвечала Леокадия. - И лошадь ты тоже не сумеешь запрячь. А я ведь Пегас из тринадцатой пролетки. Меня запрягал извозчик.
      - Поэт... - начал было Поэт.
      - Оглобля... - фыркнула Леокадия и пошла своей дорогой.
      Но Поэт догнал ее, громко декламируя на ходу:
      О, Муза музыкальная, в моем мозгу
      Стань музыкой и музицируй для меня, как...
      - Как кто? - спросила Леокадия.
      - Подскажи мне, я дальше не знаю.
      - Как муха, - отозвалась Леокадия.
      - Музицируй для меня как муха! Великолепно!
      - До свидания.
      - Куда ты идешь, Леокадия?
      - Домой.
      - А где твой дом?
      - В кустах сирени на Шестиконном сквере. Там мы ДОМА. Я и Алоиз.
      И вдруг Леокадия почувствовала, что Алоиз наверняка сейчас на Шестиконном сквере, и все эти прогулки по Столице еще бессмысленней, чем ей казалось, и не успел Поэт и слова вымолвить, как она полетела ДОМОЙ.
      - Добрый вечер, Алоиз, - поздоровалась она. Алоиз открыл глаза.
      - Только, пожалуйста, не думай, Леокадия, что я тебя жду, пробормотал он. - Я сейчас на Можжевеловой улице, у Вдовы, и никогда сюда не вернусь.
      - Вот и отлично, - согласилась Леокадия. - И я тоже.
      ЛЕОКАДИЯ И ПОЭЗИЯ
      Они проснулись в полдень от громкого возгласа:
      - Приветствую вас!
      Это был Поэт. Он предстал перед ними непричесанный и сонный, но зато в элегантном черном бархатном костюме и в белой рубашке с черной бабочкой.
      - Кто-то умер? - спросила Леокадия.
      - Нет, это я купил новый костюм, в честь своего Пегаса, на те деньги, которые мне заплатили за стихи о тебе.
      О, Муза музыкальная, в моем мозгу...
      - Замолчи, пожалуйста, - попросила Леокадия. - Я с утра еще ничего не ела.
      - Ничего удивительного, бар на Можжевеловой пока закрыт, и я тоже еще ничего не пил, - отвечал Поэт.
      Тогда Леокадия и Алоиз пригласили его на завтрак в диетическую столовую возле Старой площади. Но Поэт сидел за столом с недовольным видом.
      - Пегас в молоке... - говорил он, подняв вверх стакан с молоком. Тебя почти не видно...
      - Это не Пегас, а муха, - возразил Алоиз. - Выньте ее и дело с концом.
      - Музицируй для меня как муха... - продекламировал Поэт и выпил молоко вместе с мухой. - О чем ты сейчас думаешь, Леокадия?
      - О том, что придется отпустить длинный хвост. В этом году и правда жутко много мух.
      - Я буду тебе его расчесывать. Хорошо? И перья тоже. Поэт должен заботиться о своем Пегасе.
      Но Поэт вовсе не умел заботиться о Пегасе, во всяком случае о его перьях. Он безжалостно драл и вырывал их, так что вокруг было белым бело от пуха, а прохожие, очутившиеся на Шестиконном сквере, удивлялись:
      - Смотрите, снег! Снег в июне!
      - Ну ничего, все эти перья я соберу и каждым напишу НАСТОЯЩЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ.
      - Ну уж нет, клянусь оглоблей, я на это не согласна! рассердилась Леокадия. - Лучше перестань меня расчесывать.
      И все же ей нравилось, что Поэт сочиняет в ее честь стихи и носит галстук-бабочку.
      - Видишь, Алоиз, а ты ради меня ничего не носил!
      - Ради тебя я ношу бороду. Но для такой глупой кобылы как ты, не стоило стараться.
      - Пегас это не кобыла! - воскликнул Поэт.
      - Конечно, нет! - согласилась Леокадия. - Пегас это Муза. А Муза это я.
      И отправилась с Поэтом на Можжевеловую в маленький прокуренный бар.
      - Мы сейчас взлетим под облака и я напишу мое первое Настоящее Стихотворение и стану Настоящим Поэтом.
      - Ничего не выйдет, - сказала Леокадия. - На небе ни единого облачка.
      - Тогда выпей со мной и мы перейдем на ВЫ.
      Они выпили вина, чтобы перейти на ВЫ, а потом за то, чтобы перейти на ТЫ, а потом опять на ВЫ, и опять на ТЫ, а после этого Леокадия взлетела под потолок и запела Настоящую Песенку:
      Неужто вам коней не жаль?
      Мы были так дружны.
      Возили вас в любую даль,
      А нынче не нужны.
      Не встретишь нигде боевых рысаков,
      Отправлены дрожки в сарай,
      Не слышно веселого стука подков,
      Лишь громко грохочет трамвай!
      Но старая песня как прежде жива.
      А в ней есть такие слова:
      Берегите лошадок!
      Старых кляч, скакунов!
      Пусть всегда раздается
      Звонкий цокот подков!
      Потом Леокадия спустилась вниз, к столику, за которым сидел Поэт, и вздохнула:
      - Дурацкая песенка!
      Но все посетители бара на Можжевеловой хлопали в ладоши и пели:
      Берегите лошадок!
      Старых кляч, скакунов!
      Пусть всегда раздается
      Звонкий цокот подков!
      - Ты очень красиво летала! - похвалил Поэт.
      - Меня вечно хвалят не за то! - разрыдалась Леокадия. - Когда я пою - за полеты, а когда летаю - за то, что я ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА.
      ЛЕОКАДИЯ И БЛАГОДАРНОСТЬ
      А потом песенка Леокадии вырвалась из маленького прокуренного бара и ее стала распевать вся Столица, от Горелого Лесочка до Старомельничной площади, а громче всего ее пели в центре города, у фонтана перед Ратушей.
      - Это, конечно, написал Поэт! - восклицали Отцы Города.
      А Поэт все еще сидел с Леокадией в маленьком прокуренном баре на Можжевеловой.
      - Есть тут Настоящий Поэт? - спросил самый Главный Отец Города, появившись в дверях бара.
      - Есть! Это я! - отозвался Поэт.
      - Это вы написали Настоящую Песенку?
      - Разумеется, - отвечал Поэт. - У меня ведь теперь свой собственный Пегас.
      - А теперь вы пойдете со мной в Настоящую Тюрьму, но только уже без Пегаса, потому что такие песенки сочинять нельзя.
      И Поэта повели в тюрьму. Впереди шел Поэт в оковах, за ним - двое Стражников, за ними - самый Главный Отец Города, а позади всех, опустив голову, ступала Леокадия.
      - Это я виновата, - повторяла она. - Ведь я его Пегас.
      - Я охотно и вас посадил бы, - отвечал Главный Отец Города, - но только в тюрьме для Пегаса нет места, все занято Поэтами.
      А когда они шли по Можжевеловой улице, их увидела Вдова и сразу же помчалась на Шестиконный сквер сообщить Алоизу радостную новость Леокадию ведут в тюрьму.
      - О, Боже! Вот что значит САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ! - простонал Алоиз.
      И быстро помчался на Мостовую улицу, где была тюрьма, а на улице у тюремных ворот увидел Леокадию.
      - Тебя не забрали! - обрадовался Алоиз. - Вот что значит везенье!
      - Сплошное невезенье! - возразила Леокадия. - Вместо меня забрали Поэта, хотя виновата во всем я. Это я сочинила Настоящую Песенку и я должна сесть в Настоящую Тюрьму.
      - Ну это успеется, ты еще что-нибудь сочинишь. А Поэт больше ни одной песенки не сочинит и пусть пользуется случаем.
      - Я знаю, в какой он камере - вон в той, видишь?
      На самом верху тюремной башни горел крохотный огонек.
      - Я буду бросать ему туда еду, чтобы он не умер с голода.
      - Тогда МЫ умрем с голода, Леокадия!
      - Ну, значит, мне надо его выкрасть оттуда! Это самое простое!
      - Но ведь на окошке решетка. Как ты его протащишь через решетку?
      - Если подождать подольше, он в конце концов похудеет, рассуждала Леокадия. - Но вдруг он до тех пор не выдержит и умрет с голода? Давай полетим вместе, и ты перепилишь решетку.
      Они остановились на мосту и дождались темноты - им не больно-то хотелось, чтобы кто-нибудь их заметил. Но тут, как на грех, разразилась гроза.
      - Не бойся, Алоиз! - воскликнула Леокадия, замирая от страха. Это совсем близко, вот здесь.
      Подлетев к окошку камеры, в которой сидел Поэт, она забила крыльями и парила в воздухе до тех пор, пока Алоиз не вытащил из кармана пилку для ногтей и не принялся перепиливать решетку. Поэт сорвался с койки, поднялся на подоконник и, приплюснув нос к стеклу, начал сочинять стих о Пегасе-освободителе.
      - Ну, до этого пока далеко, - заметил Алоиз. - Решетка небось толще моих ногтей.
      И тогда Леокадия взлетела еще чуть повыше и вцепилась в решетку зубами, да так, что раздался громкий хруст.
      - Ты сломала зуб, - испугался Алоиз.
      - Да нет! - Решетку! - ответила Леокадия. - Ты ведь знаешь, какие у меня зубы. Лошадиные.
      Она перенесла Алоиза на мост, а потом перенесла Поэта. В это время дождь лил как из ведра. Все трое тряслись от холода.
      - Ты похожа на мокрую курицу, - сказал Поэт Леокадии.
      - Я Пегас, а не мокрая курица, - рассердилась Леокадия. - И вообще, мог бы сказать мне спасибо.
      - Пегас? - удивился Поэт. - Пегас с лошадиными зубами? Благодарю покорно, почтенная кобыла. Я в тебе ошибся.
      ЛЕОКАДИЯ И ЭНТУЗИАЗМ
      - Найдем себе другого Поэта, - утешил Леокадию Алоиз. - Их в этой тюряге хватает.
      - Никуда я ни за кем больше не полечу, - вздохнула Леокадия. - И, пожалуйста, ни слова больше о Пегасах!
      Но на другой день Леокадия высохла, а через два дня полностью пришла в себя и перестала злиться, а еще через день распрощалась с детьми со Старой площади, уехавшими на каникулы, и сказала то ли самой себе, то ли - Алоизу:
      - Вообще-то я Пегас для самой себя. Сама для себя сочиняю песенки, сама себе создаю хорошее настроение.
      - Ах рвань хомутная! - испугался Алоиз. - Неужто ты будешь шляться в бар на Можжевеловой? Я лично предпочитаю пиво.
      - А я мороженое, - ответила Леокадия.
      И они пошли вместе в золотисто-коричневое кафе и нашли себе место в садике, заставленном разноцветными столиками.
      - Добрый день, - улыбнулась Леокадия Официантке, - и в ответ, пожалуйста, тоже скажите "добрый день" и ничего больше, а то еще испортите мне настроение, и я не сочиню больше ни одной песенки. Я Поэтесса, но не Настоящая. Настоящие Поэты сидят в Настоящей Тюрьме за Настоящие Стихи. Нам две порции шоколадного мороженого со взбитыми сливками!
      - С чего ты начнешь, Леокадия? - спросил Алоиз.
      - Конечно с себя. Поэты всегда начинают с себя.
      А на площади перед Ратушей в струе фонтана плескались скворцы. Потом они взлетели на деревья в Миндальной аллее и начали громко посвистывать. В золотисто-коричневом кафе пыхтела огромная кофеварка. Над пустыми вазочками из-под мороженого жужжали осы и мухи. И только у Леокадии не получалась песенка.
      - Это очень странно, Алоиз, - жаловалась она. - Пока я не была поэтесса, я сочиняла свои собственные песенки, а теперь мне лезут в голову только чужие.
      - Ну так сочини чужую, - посоветовал Алоиз.
      - Это потом. Сначала надо сочинить свою.
      - Тут дело нехитрое! - воскликнул Алоиз. - Ты никогда не поёшь после мороженого, ты поёшь после клевера, морковки или булочек с салатом.
      И они пошли за булочками. Но все булочки были проданы, их раскупили дети, уезжавшие на каникулы, и Алоиз с Леокадией шли все дальше и дальше. Но вот они очутились у киоска на краю Горелого лесочка и купили там по две булочки, по два пучка салата и решили съесть все это тут же, не сходя с места.
      - Что это? - воскликнула вдруг Леокадия и повела ушами.
      Из глубины Горелого лесочка до них донеслась тихая, но веселая музыка, словно кто-то вдали крутил ручку старой шарманки.
      - Пошли туда! - вскричала Леокадия.
      Но тут же добавила:
      - Конечно, после того, как я сочиню песенку!
      И со злости съела две булочки сразу.
      - Сочинила? - спросил Алоиз.
      - У тебя нет морковки? - поинтересовалась Леокадия.
      Алоиз быстро отыскал в кармане морковку, а Леокадия быстро ее съела.
      - Сочинила? - снова спросил Алоиз.
      - Может, эта морковь была некачественная? - засомневалась Леокадия.
      А потом снова повела ушами и воскликнула:
      - Карусель!
      - Не хватает рифмы? - спросил Алоиз. - Рифму мы придумаем. Стелька, каруселька...
      - Карусель! - повторила Леокадия.
      И помчалась вглубь Горелого лесочка. Алоиз побежал за ней следом. И в самом деле, в глубине они увидели две карусели, чертово колесо и множество людей, которые смеялись и громко разговаривали. Но веселая музыка все равно заглушала их голоса.
      - Два билета! - крикнул Алоиз кассирше.
      И не успел он заплатить, как Леокадия взлетела вверх и заняла место в голубой лодке. Ее широко распростертые крылья напоминали два серебряных паруса.
      - Но-о! Но-о, карусель! - кричала Леокадия. - НО-О, КАРУСЕЛЬ!
      А потом они вместе катались на чертовом колесе и уж тут Леокадия была начеку, опасаясь, как бы не оказаться вверх ногами. Но, в конце концов, и у нее закружилась голова.
      - Скажи, Алоиз, это на небе звезды зажглись или у меня искры из глаз сыплются? Если так, то мне уж незачем взлетать к звездам.
      И они рванули в город, то едва касаясь булыжной мостовой, то так сильно ударяясь об нее копытами, что вспыхивали цветные огни. И хотя ни шоколадного мороженого со взбитыми сливками, ни булочек, ни даже самой захудалой морковки не было и в помине, Леокадия вдруг ни с того, ни с сего, а может потому что пошел дождь, запела песенку о себе:
      Ты прекрасна под дождем, Леокадия,
      В твоих смуглых ушах блестят сережки,
      Ты сверкаешь в ночи, словно радуга,
      И звенят твои железные застежки.
      А когда по мостовой шагаешь.
      Искорки ночные - зажигаешь!
      - Тебе нравится, Алоиз?
      - Ну, уж нет. Во-первых, у тебя давно никакой сбруи нет, нет железных застежек. А во-вторых, я бы постеснялся так хвастаться.
      - Потому что у тебя нет таких смуглых ушей, - пренебрежительно фыркнула Леокадия. - И нет поющих подков. И ты не можешь говорить о себе, потому что ты не Поэт.
      - И слава Богу! - пробормотал Алоиз. Но на самом деле он от души радовался тому что Леокадия снова может петь.
      ЛЕОКАДИЯ И ПРИНУЖДЕНИЕ
      - Я не поэтесса, - повторяла Леокадия.
      Она повторяла это каждое утро перед первым завтраком и только так могла заставить себя сочинять Настоящие Песни, потому что больше не хотела перегрызать решетки: ей жаль было своих зубов. Алоиз записывал песенки на красивой голубой бумаге, которую они брали в долг в маленькой лавочке на Старом рынке, а потом бежали вдвоем в редакцию "Стихотворной газеты" и продавали новую песенку Главному Редактору.
      - Новая песенка на красивой голубой бумаге? - радовался Главный Редактор. - Поздравляю вас, господин Алоиз. Я ведь знаю, что это вы ее написали.
      - У Леокадии нет очков, - объяснял Алоиз. - Но песенки сочиняет она.
      - Реклама, реклама, дорогой Алоиз, - говорил Главный Редактор. - Я в это не верю. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы обыкновенный крылатый конь что-то сочинял.
      Но каждый раз помещал новую песенку в специальной рубрике под названием "ИЗ ТАЙНИКА ЛЕОКАДИИ".
      - Это не мой тайник, где спрятана РАДОСТЬ, - говорила Леокадия. Это тайник, в котором хранится ПРИНУЖДЕНИЕ: ведь я сочиняю из-под палки.
      Но в один июльский день тайник Леокадии оказался хранилищем не только палки, а куда больших НЕПРИЯТНОСТЕЙ. Потому что о новой песенке Леокадии какой-то критик написал: "Не слишком ли много травы?"
      В моем укромном тайнике
      Всегда растет ромашка,
      Там целый день цветет сирень,
      И мята там и кашка...
      Туда от всех я ухожу
      И все гляжу, гляжу, гляжу...
      - Он должен был просто написать, что не любит траву, - сказала Леокадия. - Ведь мне же нет дела до его бифштексов.
      Шло лето. На Шестиконном сквере становилось все жарче, Алоиз и Леокадия целыми днями загорали. Алоиз совсем почернел, а Леокадия наоборот выгорела, но все равно казалась всем очень красивой, ведь стихи ее теперь печатали в "Стихотворной газете". Дети, жившие по соседству, разъехались куда-то, но Леокадию теперь навещали дети с других улиц и даже из других городов. Они приезжали, чтобы поглядеть на Леокадию.
      - Я знаю, тебе очень хочется на мне прокатиться, - говорила она Алоизу. - Но я не для того печатаю мои песенки, чтобы на мне ездили верхом и держались за мои перья. Это просто НЕПРИЛИЧНО.
      Она теперь частенько задумывалась над тем, что прилично, а что неприлично.
      - Я должна научиться этому самому заграничному - как его? ОРЕВУАРУ, - сказала она, - чтобы знать как обстоит дело с этими приличиями.
      - Я буду тебя учить тому, чему учил меня один старый извозчик, предложил Алоиз. - Только думай над тем, что я говорю.
      Леокадия принялась жевать из торбы овес, купленный за проданные песенки, а тем временем Алоиз прочел ей небольшую лекцию.
      - Во-первых, никогда не говори: "Ах рвань хомутная!" или "Клянусь оглоблей, я падаю!"
      - Клянусь оглоблей, я падаю! - воскликнула в испуге Леокадия.
      - Во-вторых, не езди окольными путями.
      - Как жаль, - снова прервала его Леокадия. - Я так люблю летать вокруг да около.
      - И в-третьих - уважай лошадь.
      - Ну, тогда пошли в кафе, - потребовала Леокадия. - Лошадь хочет пить.
      И они отправились в золотисто-коричневое кафе.
      Но тут, перед самым кафе, Леокадия вдруг увидела нечто такое, отчего сразу забыла про мороженое со взбитыми сливками.
      - Сережки! - закричала она. - Вербные сережки... Снег как талое мороженое...
      - Что ты несешь, Леокадия? И снег тает, и сережки бывают в МАРТЕ, а теперь ИЮЛЬ. И как могло растаять мороженое, раз оно еще не заказано?
      Но они так и не заказали мороженое, потому что вдали, на другой стороне Миндальной аллеи, на углу улицы Пегаса, увидели корзины с синими васильками и белыми ромашками, а из-за этих сине-белых корзин выглянуло румяное лицо Цветочницы.
      - Видишь? - обратилась к ней Леокадия. - ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. Скажи только, какое ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ за тем, которое уже ПОСЛЕДОВАЛО? Буду ли я и дальше писать стихи?
      Но в ответ Цветочница запела:
      А вот василечки, а вот васильки.
      Собраны в поле у синей реки,
      В поле - на воле, за темным лесом.
      А ну, налетай, поэтесса!
      - А я вовсе никакая не Поэтесса, - возразила Леокадия. - Сама знаешь, что мне пришлось торговать стихами из-за крыльев. Придумай мне какое-нибудь ПРОДОЛЖЕНИЕ. Что меня еще ждет?
      - ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ, - ответила Цветочница. - Ты придумаешь его сама. А если бы у тебя не получилось...
      - Тогда что? - воскликнула Леокадия.
      Ромашки, ромашки,
      Полевые, луговые
      Покупайте,
      Налетайте!..
      И поскольку Цветочница ничего больше не сказала, Алоиз купил двадцать пять букетов ромашек и три букета васильков.
      - Васильки очень жесткие, - пробормотала Леокадия. - А ромашки горькие.
      - Разве красивое и вкусное это не одно и то же, Леокадия? спросил Алоиз.
      - Не знаю, - растерялась Леокадия. - С тех пор, как я стала сочинять песни все изменилось.
      Раньше дождик был дождем, а теперь хоть тресни,
      Должен стать дождливым словом в песне.
      Раньше дождик просто падал или шел,
      А теперь ему должно быть в строчке хорошо.
      Даже грусть, когда она приходит к нам с дождями,
      Стать должна дождливо-грустными стихами.
      А туман, что стелется над полем
      Станет только песенкой - не боле.
      - А знаешь, что я придумал, Леокадия? - сказал Алоиз. - Ты вовсе не обязана сочинять.
      Леокадия остановилась посреди Миндальной аллеи как вкопанная.
      - Как это я сама об этом не догадалась?
      ЛЕОКАДИЯ И ВЫСОКАЯ ЧЕСТЬ
      - Леокадия? - спросил Незнакомый Господин.
      Он сидел на скамейке на Шестиконном сквере, словно бы поджидая Леокадию.
      - И Алоиз, - отозвалась Леокадия. - Мы теперь с ним опять равны, потому что я не пишу больше стихов.
      - Этого не может быть! - воскликнул Господин. - Вы просто обязаны. Особенно теперь, когда вам выпала такая честь.
      - А откуда она выпала? - спросила Леокадия. - Она меня не раздавит? У меня ведь такие нежные перья.
      - Вот-вот. Как раз о том и речь. Наш Президент восхищен вашим изящным пером. Вечером в воскресенье он дает в вашу честь БАНКЕТ.
      - БАНКНОТ? - переспросила Леокадия. - Это ведь деньги, правда? Ну что же, я очень рада, что он мне их дает. Я ведь больше не сочиняю!
      - И все же вы ДОЛЖНЫ пойти в воскресенье на прием, а то Президент обидится. И будут неприятности.
      - Я не люблю никому доставлять неприятностей. А тем более Президенту. Я видела его снимок. Он сфотографировался вместе с жеребятами. Непременно приду.
      В воскресное утро шел дождь и Леокадия могла вволю побултыхаться и поплескаться в ручьях и лужах. Но Алоиз вымок с головы до ног и, съежившись, сидел на скамейке рядом с нахохлившимися воробьями.
      - Люблю дождь, - рассуждала Леокадия. - Когда я ничего НЕ ОБЯЗАНА сочинять, я его люблю.
      - Потому что у тебя нет воротника, - пробурчал Алоиз.
      - Отпусти себе гриву, Алоиз. Или поверни голову задом наперед и заслони воротник бородой.
      - А мне так и так придется ее сбрить. Не пойду же я на прием к Президенту небритый.
      - Не трогай бороду! - испугалась Леокадия. - У Президента мы будем один вечер, а борода отрастает три месяца.
      - Твоя правда, Леокадия! - обрадовался Алоиз. - Уж лучше я никуда не пойду.
      В этот вечер в честь Президента на улицах горел двойной свет каждый фонарь отражался в своей луже.
      Перед особняком Президента, возле Тенистого парка, паслось целое стадо черных лимузинов и Леокадия немного пожалела, что в свое время не вышла на беговую дорожку, как ей предлагал водитель. Тогда бы Алоиз доставил ее сюда на такси. Но она подумала, что едва ли Президент пригласил бы на прием скаковую лошадь.
      - Добрый вечер! - раскланялся дежурный у входа. - Имею ли я честь видеть...
      - Да, да, имеете, - не дала ему докончить Леокадия. - Это я.
      И через открытую балконную дверь впорхнула прямо в ярко освещенный зал на втором этаже.
      Гости зааплодировали, расступились, и тогда посреди образовавшегося прохода прошествовал Президент и пожал Леокадии правое переднее копыто.
      - Я очень тронут, - произнес Президент.
      - Снова все захлопали, а Служащий принес на подносе две рюмки вина, орден и конверт.
      - Это награда за песенки, - сказал Президент.