«Завтра я начну», — думала Кейти, засыпая в ту ночь. Как часто это бывает с нами! И как жаль, что, когда наступает утро и завтра превращается в сегодня, мы нередко просыпаемся с совершенно другим чувством — беспечные или раздраженные и совсем несклонные делать то хорошее, о чем мечтали засыпая.
      Иногда кажется, что есть на свете маленькие злые чертенята, которые крепко связаны, пока светит солнце, но прокрадываются в наши комнаты, когда мы спим, чтобы дразнить нас и злить. А иначе почему, ложась спать добродушными и любезными, мы потом просыпаемся вдруг такими сердитыми? Именно это и случилось с Кейти. Когда она засыпала, ее последней мыслью было намерение стать сущим ангелом и как можно более походить на кузину Элен, а когда утром она открыла глаза, то была совсем не в духе и даже не на шутку сердита! Старая Мэри сказала бы, что Кейти встала не с той ноги. Интересно, между прочим, нет ли на свете кого-нибудь столь мудрого, кто мог сказать нам, какая нога «не та», чтобы мы всегда вставали с другой? Как бы это было удобно!
      Вы, конечно, знаете, что, если мы начинаем день сердитые, непременно случаются всевозможные неприятности, словно нарочно для того, чтобы усилить наше раздражение. Самое первое, что Кейти сделала в то утро, — это разбила свою драгоценную вазу, ту, которую подарила ей кузина Элен.
      Ваза стояла на комоде, а в ней был букет красных роз. На том же комоде было и зеркало на шарнирах. Когда Кейти расчесывала волосы, зеркало чуть-чуть наклонилось верхней частью вперед, и ей стало не видно своего лица. Будь она в хорошем расположении духа, это не раздражило бы ее. Но уже сердитая, она рассердилась еще сильнее и с силой толкнула верхнюю часть зеркала назад. Нижняя часть зеркала выдвинулась вперед, послышался звон — и первое, что увидела Кейти, были красные розы, рассыпавшиеся по полу, и осколки прелестного подарка кузины Элен.
      Кейти тут же села на ковер и заплакала так горько, как если бы была не старше Фила. Тетя Иззи услышала ее причитания и вошла в комнату.
      — Очень жаль, — сказала она, собирая осколки, — но ничего другого я и не ждала. Ты такая неаккуратная, Кейти. Ну, нечего сидеть тут и реветь! Встань и оденься. А то опоздаешь к завтраку.
      — Что случилось? — спросил папа, увидев красные от слез глаза Кейти, когда она садилась за стол.
      — Я разбила мою вазу, — ответила Кейти со скорбным видом.
      — Было очень легкомысленно ставить ее в таком опасном месте, — сказала тетя Иззи. — Ты должна была знать, что зеркало может повернуться и стукнуть по ней. — Затем, увидев большую лужу слез посредине тарелки Кейти, она добавила: — Право, Кейти, ты слишком большая, чтобы вести себя как ребенок. Даже Дорри было бы стыдно так реветь. Возьми себя в руки!
      Этот выговор не улучшил настроения Кейти. Она продолжила завтрак в мрачном молчании.
      — А что все вы собираетесь сегодня делать? — спросил доктор Карр, желая перевести разговор на более приятную тему.
      — Качаться! — крикнули хором Джонни и Дорри. — Александр повесил для нас в дровяном сарае отличные качели.
      — Нет, — сказала решительным тоном тетя Иззи, — на качелях сегодня не качаться! Запомните, дети. Сегодня нельзя! А завтра, только если я разрешу.
      Это было неразумно со стороны тети Иззи. Лучше бы она объяснила все до конца. А дело было в том, что, когда Александр вешал качели, надломилась одна из скоб, прикреплявших качели к балке под крышей сарая. Александр собирался днем заменить скобу, а пока предупредил мисс Карр, чтобы она не позволяла никому качаться, так как это действительно было небезопасно. Если бы тетя Иззи объяснила это детям, все было бы хорошо, но она считала, что дети должны слушаться старших без всяких объяснений.
      Джонни, Элси и Дорри — все надулись, услышав это распоряжение. Элси первая вновь обрела хорошее расположение духа.
      — Ну и пусть, — сказала она. — Мне все равно будет некогда. Я должна написать письмо кузине Элен.
      — О чем? — спросила Кловер.
      — О! Кое о чем! — ответила Элси с таинственным видом, покачав головой. — Никто из вас не должен знать. Так сказала кузина Элен. Это наш с ней секрет.
      — Я не верю, что кузина Элен тебе вообще что-то говорила, — сказала Кейти сердито. — Она не доверила бы секрет такой глупой маленькой девчонке.
      — А вот доверила! — возразила Элси гневно. — Она сказала, что мне можно доверять, как большой. И еще сказала, что я — ее любимица! Вот так-то, Кейти Карр!
      — Перестаньте спорить, — сказала тетя Иззи. — Кейти, в верхнем ящике твоего комода полнейший беспорядок. Такого безобразия я в жизни не видела. Дети, сегодня постарайтесь держаться в тени. Слишком жарко, чтобы бегать на солнце. Элси, сходи в кухню и скажи Дебби, что мне нужно с ней поговорить.
      — Хорошо, — сказала Элси с важностью, — а потом я вернусь писать письмо кузине Элен.
      Кейти медленно, еле волоча ноги, пошла наверх. День был жаркий и томительный. Голова у нее немного болела, а глаза щипало и веки были тяжелыми оттого, что она так долго плакала. Все казалось скучным и противным. Она подумала, что тетя Иззи очень жестока — заставлять ее работать в каникулы! — и со стоном отвращения выдвинула верхний ящик комода.
      Нужно признать, что мисс Иззи была права. Ящик едва ли мог выглядеть хуже, чем он выглядел. Он напоминал рецепт пудинга Белого Рыцаря , начинавшийся с промокательной бумаги и кончавшийся сургучом и порохом. Все вещи лежали в таком беспорядке, словно кто-то взял длинную палку и хорошенько перемешал ею содержимое ящика. Здесь были и книги, и коробки с красками, и исписанные листки бумаги, и грифельные карандаши, и щетки. Чулки развернулись и закрутились вокруг носовых платков, лент, белых воротничков. Гофрированные манжеты, все смятые, торчали из-под тяжелых предметов, а сверху лежали разные маленькие коробочки, раскрытые и пустые, — сокровища, которые в них когда-то хранились, провалились на дно ящика и исчезли под кучей остальных предметов.
      Нужно было много времени и терпения, чтобы навести порядок в этой свалке. Но Кейти знала, что тетя Иззи скоро поднимется наверх, и потому не осмеливалась остановиться, пока все не было сделано. К концу своей работы она очень устала. Спускаясь вниз, она встретила на лестнице Элси, поднимавшуюся наверх с грифельной дощечкой в руках. Увидев Кейти, она спрятала дощечку за спину.
      — Не смотри, — сказала она. — Это мое письмо кузине Элен. Никто, кроме меня, не знает секрет! Все уже написано, и я собираюсь отправить его по почте. Вот, видишь — марка. — И она показала уголок дощечки. Действительно, на рамку была наклеена марка.
      — Дурочка! — сказала Кейти раздраженно. — Это нельзя посылать по почте. Дай сюда дощечку. Я перепишу то, что ты написала, на бумагу, а папа даст тебе конверт.
      — Нет-нет, — закричала Элси, сопротивляясь, — не смей! Ты увидишь, что я написала, а кузина Элен велела мне не говорить. Это секрет. Отдай мою дощечку, я говорю! Вот скажу кузине Элен, какая ты злая, и тогда она не будет тебя ни капельки любить!
      — Ну и держи тогда свою дурацкую дощечку! — сказала Кейти мстительно, толкая ее. Элси поскользнулась, взвизгнула, хотела схватиться за перила, но промахнулась, покатилась вниз по лестнице и с глухим стуком упала на пол в холле.
      Она упала с не слишком большой высоты — всего полдюжины ступенек, но ударилась сильно и завопила так, словно ее убивали. На место происшествия тут же примчались тетя Иззи и Мэри.
      — Кейти… меня… толкнула, — рыдала Элси. — Она хотела узнать мой секрет, а я ей не сказала. Она плохая, противная!
      — Кейти, как тебе не стыдно! — сказала тетя Иззи. — Срывать зло на бедной маленькой сестре! Твоя кузина Элен была бы очень удивлена, услышав такое. Ну-ну, Элси, не плачь! Пойдем со мной наверх, дорогая. Я сделаю тебе компресс из арники, а Кейти больше не будет толкаться.
      И они пошли наверх. Кейти осталась внизу. Она чувствовала себя несчастной: раскаивающейся и негодующей, недовольной собой и сердитой на других — все сразу. Она не хотела обидеть Элси, и ей было стыдно, что она толкнула сестру, но упоминание о кузине Элен слишком рассердило ее, чтобы она могла признаться себе или кому-нибудь другому в том, что виновата.
      — Чепуха, — пробормотала она, подавив слезы. — Элси — просто плакса. А тетя Иззи вечно ее защищает. И все это только оттого, что я велела этой дурочке не посылать по почте такую большую и тяжелую дощечку!
      Кейти вышла во двор через боковую дверь. Когда она проходила мимо дровяного сарая, в глаза ей бросились новые качели.
      «Тетя Иззи всегда так! — подумала она. — Не качаться, пока она не разрешит! Наверное, думает, что слишком жарко или еще что-нибудь. Ну уж мне-то она не указ!»
      Кейти села на качели. Качели были отличные — с широким удобным сиденьем на толстых новых веревках. Сиденье было подвешено как раз на той высоте от пола, на какой нужно. Александр отлично умел вешать качели, а дровяной сарай был прекраснейшим из всех возможных мест для этого.
      Сарай был большой, с очень высокой крышей. В это время года дров в нем оставалось немного, а то, что оставалось, было аккуратно сложено вдоль стен, так что свободного места было много. На дворе стояла жара, а здесь, в сарае, было прохладно и темно и, когда качели покачивались, казалось, что веет ветерок. Он, словно огромный веер, развевал волосы Кейти и наводил сон. Вялые, сонные мысли возникали у нее в голове. Она двигалась туда и сюда, словно маятник огромных часов, раскачивая качели движениями тела и ловко отталкиваясь ногой от пола. Качели взлетали все выше и выше. Она уже подлетала к самому верху высокой двери сарая. Там она почти касалась ногой поперечной балки над дверью и через маленькое квадратное окошко видела на крыше сарая голубей, чистящих перышки, и проплывающие по голубому небу белые облака. Она никогда не взлетала так высоко, когда качалась прежде. Это был настоящий полет, подумала она и еще сильнее качнулась вперед на сиденье, пытаясь взлететь еще выше и коснуться крыши носком ботинка.
      Неожиданно, когда она была в самой верхней точке полета, раздался резкий треск. Качели бешено дернулись, очертили полукруг и подбросили Кейти в воздух. Она схватилась за веревку… почувствовала, как та вырвалась из руки, и затем… вниз… вниз… вниз… она упала. В глазах потемнело, и больше она ничего не помнила.
      Когда Кейти снова открыла глаза, она лежала на диване в столовой. Тетя Иззи смачивала чем-то холодным ее лоб, а Кловер стояла рядом на коленях с бледным, испуганным лицом.
      — Что случилось? — спросила Кейти слабым голосом.
      — Ах, она жива — жива! — И Кловер обняла Кейти шею и зарыдала.
      — Тише, тише, дорогая! — Голос тети Иззи был необычно мягок. — Ты упала, Кейти. Ты не помнишь?
      — Упала? Ах, да — с качелей! — К Кейти медленно возвращалась память. — Веревка разорвалась, да, тетя Иззи?Я не помню.
      — Нет, Кейти, не веревка. Скоба отломилась от балки. Она была надломлена, и качаться было опасно. Я предупреждала, чтобы вы не качались сегодня. Ты забыла?
      — Нет, тетя Иззи… Я не забыла… Я… — Но здесь Кейти не выдержала. Она закрыла глаза, и из-под век покатились крупные слезы.
      — Не плачь, — шепнула Кловер, плача сама, — пожалуйста, не плачь. Тетя Иззи не будет тебя ругать.
      Но Кейти была слишком слаба и слишком потрясена, чтобы не плакать.
      — Я лучше пойду наверх и лягу в кровать, — сказала она. Она попыталась встать с дивана, но все поплыло у нее перед глазами, и она опять упала на подушку. — Я не могу встать! — прошептала она с испуганным видом.
      — Боюсь, ты себе что-нибудь растянула, — сказала тетя Иззи, которая и сама выглядела довольно испуганной. — Лучше полежи спокойно, дорогая. Не пытайся встать. А вот и доктор! Как я рада. — И она пошла ему навстречу. Это был не папа, а доктор Элсеп, который жил неподалеку от них. — Как хорошо, что вы смогли прийти. Вы меня так выручили, — сказала тетя Иззи. — Моего брата нет в городе, он вернется только завтра, а одна из девочек упала и сильно ударилась.
      Доктор Элсеп сел на стул рядом с диваном и прежде всего сосчитал пульс Кейти, а потом начал осматривать ее всю.
      — Ты можешь двинуть этой ногой? — спросил он. Кейти сделала слабое движение.
      — А этой?
      Движение было гораздо слабее.
      — Тебе было больно? — спросил доктор, заметив страдальческое выражение ее лица.
      — Да, немного, — ответила Кейти, собрав все силы, чтобы не заплакать.
      — В спине, да? Боль поднималась вверх или спускалась? — И доктор несколько минут постукивал по позвоночнику Кейти, отчего она ежилась и извивалась.
      — Боюсь, есть какое-то повреждение, — сказал он наконец. — Но пока еще невозможно сказать, какое именно. Может быть, это всего лишь вывих или растяжение, — добавил он, заметив выражение ужаса на лице Кейти. — Вам, мисс Карр, лучше поскорее отнести ее наверх и раздеть. Я оставлю рецепт состава для растираний. — И, взяв листок бумаги, доктор Элсеп начал писать.
      — Мне придется лежать в постели? — спросила Кейти. — А как долго, доктор?
      — Это зависит от того, как быстро ты поправишься, — ответил доктор. — Надеюсь, недолго. Может быть, только несколько дней.
      — Несколько дней! — с отчаянием повторила Кейти.
      Когда доктор ушел, тетя Иззи и Дебби подняли Кейти и медленно понесли наверх. Это оказалось непросто, так как каждое движение было для нее болезненным, а еще больше ей досаждало чувство беспомощности. Когда ее раздели и положили в кровать, она не могла удержаться от слез. Все казалось таким ужасным и странным. «Ах, если бы папа был здесь», — думала она. Но доктор Карр уехал за город, к кому-то, кто был тяжело болен, и мог вернуться только завтра утром.
      Какой это был длинный, длинный день! Тетя Иззи прислала наверх обед, но Кейти не могла есть. Губы у нее запеклись, голова отчаянно болела. Солнце начало светить в окно и комната — нагреваться. Мухи с жужжанием влетали в окно и мучили Кейти, то и дело неожиданно садясь ей на лицо. В спине ощущалось болезненное покалывание.
      Кейти лежала с закрытыми глазами, так как ей было больно смотреть на свет, и в голове у нее проносились разные тревожные мысли. "Если спина и в самом деле растянута, мне, наверное, придется лежать здесь целую неделю, — сказала она себе. — Какой ужас! Я не могулежать. Каникулы всего лишь восемь недель, а я собиралась столько сделать за это время! И где это люди, вот как, например, кузина Элен, берут терпение, когда им приходится лежать неподвижно? Как она огорчится, когда услышит обо мне! Неужели она уехала только вчера? Кажется, что уже год прошел. Ах, если бы я не садилась на эти дурацкие качели!" И тут Кейти начала воображать, как все было бы, если бы она не садилась. В этот день они с Кловер собирались отправиться в Рай. И сейчас они были бы там, в прохладной тени деревьев. Эти мысли проносились в голове, и голова становилась все горячее, а кровать все неудобнее.
      Вдруг она почувствовала, что свет стал менее ярким, а лицо ее овевает свежий ветерок. Она подняла тяжелые веки. Шторы были задернуты, а у кровати сидела Элси, обмахивая ее веером из пальмовых листьев.
      — Я разбудила тебя, Кейти? — спросила она робко.
      Кейти изумленно смотрела на нее.
      — Не волнуйся, — сказала Элси. — Я тебя не потревожу. Нам с Джонни так тебя жалко. — Губы ее задрожали. — Но мы решили, что не будем кричать и хлопать дверью в детской и не будем шуметь на лестнице, пока ты не поправишься. А я принесла тебе кое-что — очень хорошее! Кое-что от Джонни, кое-что от меня. За то, что ты упала с качелей. Смотри! — И Элси с торжеством указала на стульчик, который придвинула поближе к кровати. На нем были аккуратнейше разложены: первое — игрушечная оловянная чайная посуда; второе — коробка со стеклянной крышкой, на которой были нарисованы цветы; третье — кукла со сгибающимися руками и ногами; четвертое — прозрачная грифельная дощечка и, наконец, два новых грифельных карандаша!
      — Это все твое — насовсем! — сказала щедрая маленькая Элси. — Можешь взять и самого Пикери, если хочешь. Только он слишком большой, и потом, я боюсь, ему будет одиноко без Джонни. Тебе нравятся подарки, Кейти? Они очень красивые, правда?
      Кейти казалось, что доброта Элси жжет ей совесть, как раскаленные уголья. Она смотрела то на сокровища, разложенные на стуле, то на лицо Элси, светящееся любовью и самопожертвованием. Она хотела заговорить, но вместо этого заплакала, чем очень испугала Элси.
      — Так больно? — спросила она, тоже заплакав — от сочувствия.
      — Ох, нет! Я не из-за этого, — всхлипывала Кейти. — Я была такой злой сегодня утром, Элси, и толкнула тебя. Прости меня, пожалуйста, прости!
      — Но все уже зажило, — сказала Элси, чуть удивившись. — Тетя Иззи положила мне примочку на шишку, и все прошло. Хочешь, я сбегаю и попрошу ее сделать и тебе примочку? Я сбегаю. — И она бросилась к двери.
      — Нет-нет! — крикнула Кейти. — Не уходи, Элси. Лучше подойди и поцелуй меня.
      Элси обернулась, словно сомневаясь, действительно ли это приглашение обращено к ней. Кейти раскрыла объятия. Элси бросилась к ней, и большая и маленькая сестры обменялись поцелуем, который сблизил их, как никогда прежде.
      — Ты мое сокровище! — пробормотала Кейти, крепко обнимая Элси. — Я вела себя с тобой просто отвратительно. Но больше я никогда не буду тебя обижать. Ты будешь играть со мной, Кловер и Сиси сколько хочешь, и играть с нами в почту, и все остальное.
      — Ах, отлично, отлично! — воскликнула Элси, подпрыгивая от избытка чувств. — Какая ты прелесть, Кейти! Я буду тебя любить не меньше, чем кузину Элен и папу! И, — она задумалась, чем бы отблагодарить за такую удивительную доброту, — я скажу тебе секрет, если ты очень хочешь. Я уверена, что кузина Элен мне это позволила бы.
      — Нет, — ответила Кейти, — мне не нужен твой секрет. Я не хочу, чтобы ты мне его говорила. Лучше сядь у кровати и обмахивай меня веером.
      — Нет! — упорствовала Элси. Теперь, когда она решила расстаться с драгоценным секретом, ее нельзя было остановить. — Кузина Элен дала мне полдоллара и велела отдать Дебби и сказать ей, что кузина Элен очень благодарна за вкусную еду, которую Дебби для нее готовила. И я отдала. И Дебби была очень довольна. И я написала об этом кузине Элен в письме. Вот какой секрет! Отличный, правда? Только никому не говори — никогда, до самой смерти.
      — Хорошо! — ответила Кейти, слабо улыбаясь. — Не скажу. Весь оставшийся день Элси сидела у постели с веером, отгоняя мух и шикая на других детей, когда они заглядывали в дверь.
      — Тебе правда приятно, что я здесь? — не раз спрашивала она и улыбалась (и с каким торжеством!), когда Кейти отвечала «да».
      Но хотя Кейти говорила «да», боюсь, это была полуправда, так как вид милой и великодушной маленькой девочки, с которой она прежде так плохо обращалась, приносил ей больше душевных страданий, чем удовольствия.
      «Я буду очень добра к ней, когда поправлюсь», — думала она, продолжая беспокойно метаться в постели.
      В эту ночь в ее комнате спала тетя Иззи. У Кейти была лихорадка. Когда наступило утро, вернулся доктор Карр. Он увидел ее — страдающую от боли, горячую и беспокойную, с широко открытыми, встревоженными глазами.
      — Папа! Мне придется лежать здесь целую неделю? — Это было первое, что крикнула она, увидев отца.
      — Боюсь, моя дорогая, что да, — ответил отец, выглядевший очень обеспокоенным и печальным.
      — Боже мой! — всхлипнула Кейти. — Как я это вынесу?

      Если бы в тот самый первый день кто-нибудь сказал Кейти, что и к концу недели она по-прежнему будет лежать в постели и страдать от боли, не зная, когда ей можно будет встать, я думаю, это совершенно сразило бы ее. Она была такой деятельной и нетерпеливой, что лежать неподвижно казалось ей одним из самых тяжелых испытаний на свете. Но лежать неподвижно, когда постоянно болит спина, было еще хуже. Каждый день дрожащими губами она спрашивала папу:
      — А сегодня мне еще нельзя встать и спуститься вниз?
      И когда он в ответ отрицательно качал головой, ее губы дрожали еще сильнее, а на глазах появлялись слезы. Но если она все же пробовала встать, ей становилось так больно, что она была рада снова упасть на мягкий матрас и подушки, приносившие облегчение ее бедным косточкам.
      А затем пришло время, когда Кейти перестала даже спрашивать, можно ли ей встать. Время, когда острая, страшная боль, такая, о какой она прежде не имела представления, овладела ею. Время, когда дни и ночи слились и перепутались между собой, а тетя Иззи, казалось, никогда не спит. Время, когда папа постоянно находился в ее комнате. Когда приходили другие доктора и стояли над ней, и ощупывали ее спину, и говорили друг с другом шепотом. Все это было словно длинный дурной сон, от которого она не могла очнуться, хотя очень старалась. Лишь иногда ей удавалось очнуться, и тогда она слышала голоса, или видела, что у дверей стоит и тихо плачет Кловер или Элси, или замечала, как тетя Иззи в поскрипывающих туфлях проходит по комнате на цыпочках. Потом все это словно ускользало, и она погружалась во тьму, где не было ничего, кроме боли, или в сон, позволявший забыть об этой боли и потому казавшийся чем-то самым прекрасным на свете.
      Мы не будем подробно останавливаться на этом столь печальном для Кейти времени. Постепенно боль утихала, а сон становился спокойнее. Потом, когда боль стала еще слабее, Кейти как будто пробудилась — начала замечать, что происходит вокруг, и задавать вопросы.
      — Сколько времени я болею? — спросила она однажды утром.
      — Вчера было четыре недели, — ответил папа.
      — Четыре недели! — удивилась Кейти. — Неужели? Я и не подозревала, что так долго. Я была очень больна, да, папа?
      — Да, дорогая. Но теперь тебе гораздо лучше.
      — Что я повредила себе, когда упала с качелей? — спросила Кейти необычно бодрым для последнего времени голосом.
      — Боюсь, я не смогу объяснить это так, чтобы ты поняла.
      — Но все же попробуй, папа.
      — Знаешь ли ты, что у человека в спине есть длинная кость, которую называют позвоночником?
      — Я думала, позвоночник — это болезнь, — сказала Кейти. — Кловер говорила, что у кузины Элен «позвоночник»!
      — Нет, позвоночник — это кость. Она представляет собой ряд маленьких косточек, или позвонков, а в середине ее что-то вроде веревочки из нервов, которая называется спинным мозгом. Нервы, как ты знаешь, это то, что позволяет нам чувствовать. Так вот, этот спинной мозг завернут для сохранности в мягкую оболочку. Когда ты упала с качелей, ты ударилась одним из позвонков и нарушила оболочку спинного мозга. Нерв воспалился, и поэтому у тебя в спине боль. Понимаешь?
      — Немного, — сказала Кейти, которая не совсем поняла, но была слишком утомлена, чтобы расспрашивать папу подробнее. Немного отдохнув, она все же задала еще одинвопрос: — А теперь, папа, все прошло и я могу встать и пойти вниз?
      — Боюсь, пока еще рано, — сказал доктор Карр, стараясь при этом, чтобы голос его звучал бодро.
      Больше вопросов Кейти не задавала. Прошла еще одна неделя и еще. Боль почти исчезла. Она возвращалась лишь изредка на несколько минут. Теперь Кейти могла спать, есть и сидеть в постели, не опасаясь головокружений. Но ее прежде такие бодрые ноги лежали тяжело и безжизненно, и она не могла ни ходить, ни даже стоять.
      — У меня такое странное ощущение в ногах, — сказала она однажды утром. — Как у принца из сказок «Тысяча и одна ночь», чьи ноги превратились в черный мрамор. Почему это, папа? И скоро ли они снова станут такими, как были?
      — Не скоро, — ответил доктор Карр. И добавил про себя: «Бедняжка! Уж лучше ей узнать правду». Поэтому он продолжил вслух: — Дорогая, ты должна приготовиться к тому, что тебе придется провести в постели много времени.
      — Сколько? — спросила Кейти, испуганно взглянув на него. — Еще месяц?
      — Я не могу точно сказать сколько, — ответил отец. — Другие доктора думают так же, как и я, что характер твоей травмы позволяет надеяться на выздоровление, тем более что ты юная и сильная. Но это может потребовать немало времени. Возможно, тебе придется лежать здесь несколько месяцев, а быть может, и больше. Единственные лекарства при твоей болезни — время и терпение. Это тяжело, дорогая, — добавил он, так как Кейти отчаянно зарыдала, — но у тебя есть надежда, которая должна помочь тебе. Подумай о бедной кузине Элен, которая все эти годы переносит свои страдания без всякой надежды!
      — Ох, папа! — простонала Кейти между всхлипываниями. — Разве это не ужасно: несколько минут на качелях — и столько вреда! Из-за такого-то пустяка!
      — Да, пустяк! — повторил доктор Карр печально. — А другой пустяк — забыть приказ тети Иззи не качаться на качелях. Все произошло только из-за того, что не было маленького «гвоздя» — послушания!
      Много лет спустя Кейти сказала кому-то, что самыми длинными в ее жизни были те шесть недель, что последовали за этим разговором с папой. Когда она узнала, что надежды на быстрое выздоровление нет, дни стали бесконечно длинными, и каждый новый казался скучнее и печальнее предыдущего. Она пала духом. Ничто не интересовало ее. Тетя Иззи приносила ей книжки, но она не хотела ни читать, ни шить. Кловер и Сиси приходили посидеть с ней, но их рассказы об играх и о том, что они делали, вызывали у нее такие горькие слезы, что тетя Иззи велела девочкам навещать больную пореже. Им было очень жаль Кейти, но ее комната казалась такой мрачной, а сама Кейти такой сердитой, что они не очень огорчались, когда им не позволяли заходить к ней. Кейти заставляла тетю Иззи держать ставни плотно закрытыми и лежала в темноте, думая о том, как она несчастна и какой несчастной будет она всю оставшуюся жизнь. Все проявляли по отношению к ней большую доброту и терпение, но она была слишком себялюбиво несчастна, чтобы замечать это. Тетя Иззи носилась вверх и вниз по лестнице, весь день была на ногах, стараясь найти что-нибудь, что могло бы обрадовать Кейти, но та едва открывала рот, чтобы проронить: «Спасибо», и никогда не замечала, какой у тети Иззи усталый вид. Пока Кейти была вынуждена оставаться в кровати, она не могла быть благодарна окружающим, что бы они ни делали ради нее.
      Но какими бы печальными ни были дни, ночи оказывались еще хуже. Когда тетя Иззи засыпала, Кейти лежала без сна и плакала, долго и безнадежно. В это время она думала обо всех тех планах, которые строила прежде, обо всем том прекрасном, что она собиралась сделать, когда вырастет. «А теперь я никогда ничего этого не сделаю, — повторяла она себе, — а только буду лежать и лежать здесь. Папа говорит, что со временем я поправлюсь. Но я не поправлюсь. Я знаю, что не поправлюсь. Но даже если и поправлюсь, годы будут потеряны и остальные вырастут и уйдут вперед, и я не смогу помогать им, да и никому другому. О, как это ужасно!»
      Первым, что изменило столь плачевное положение дел, было письмо от кузины Элен, которое однажды утром принес и вручил тете Иззи папа.
      — Элен пишет, что едет домой на этой неделе, — сказала тетя Иззи, обернувшись от окна, к которому подошла, чтобы прочитать письмо. — Жаль, конечно, что она не остановится у нас, но, я думаю, она совершенно права: и с одним инвалидом в доме вполне достаточно забот. Именно так: у меня и с Кейти хлопот полон рот.
      — ax, тетя Иззи! — воскликнула Кейти. — Кузина Элен будет проезжать мимо нас? Ах, уговорите ее остановиться в нашем доме! Хотя бы на один день! Попросите ее! Я так хочу ее видеть! Я не могу выразить, как сильно я этого хочу! Пожалуйста! Пожалуйста, папа!
      Она чуть не плакала.
      — Ну конечно, дорогая, если ты так этого хочешь, — сказал доктор Карр. — Тетя Иззи так добра, что, хотя это и принесет ей немало хлопот, я уверен, она согласится, если это доставит тебе столько радости. Ведь ты согласна, Иззи? — И он просительно взглянул на сестру.
      — Конечно! — сказала мисс Иззи от всей души.
      Кейти была так рада, что впервые в жизни по собственной воле обняла тетю Иззи и поцеловала.
      — Спасибо, тетушка, милая! — сказала она.
      Тетя Иззи, казалось, была очень довольна. У нее было отзывчивое сердце, но ее суетливость и ворчливость скрывали это, а Кейти никогда прежде не болела и не могла об этом узнать.
      Всю следующую неделю Кейти была в горячке ожидания. Наконец кузина Элен приехала. На этот раз Кейти не встречала ее на крыльце. Но вскоре папа принес кузину Элен на руках в комнату Кейти и посадил в кресло возле кровати.
      — Как у тебя темно! — сказала кузина, когда они поцеловались и поговорили минуту или две. — Я совсем не вижу твоего лица. Ты боишься, что будет больно глазам, если впустить немного света?
      — Нет, — ответила Кейти. — Глазам не больно, только я терпеть не могу, когда в комнате солнце. Почему-то я тогда хуже себя чувствую.
      — Кловер, раздвинь немного шторы… Вот теперь я вижу тебя, Кейти, — сказала кузина Элен.
      Вид Кейти вызывал сострадание. Лицо ее похудело, под глазами от постоянных слез — красные круги. Тетя Иззи дважды расчесывала ее волосы в то утро, но беспокойная Кейти так часто запускала в них пальцы, что теперь они стояли у нее на голове, как нестриженый куст. Ее ситцевый халатик, хоть и чистый, был очень некрасивой расцветки, а комната при всей ее опрятности имела пугающий вид из-за выстроенных вдоль стен стульев и целого ряда бутылок с лекарствами на каминной полке.
      — Отвратительно, правда? — вздохнула Кейти, когда кузина Элен огляделась вокруг. — Все отвратительно. Но вы приехали, и мне уже не так тяжело. Ох, кузина Элен, я пережила такое страшное, страшноевремя!