- Ты пойми, - втолковывал он нахохлившемуся О'Нилу, - нельзя сейчас его трогать. Он же выступил с разоблачением нашей организации и, будем откровенны, нанес нам сильный удар. Мы, если хочешь знать, временно сворачиваем свою деятельность против преступников, надо переждать...
      - Но ведь Карвена... - пытается возразить О'Нил.
      - Карвена ликвидировал "Черный эскадрон" до того, как стало известно, кто мы и что. И еще вопрос, кто и за что его убрал. На него многие нож точили. Есть разные версии. А Дор выступил конкретно против нас. Только "Черный эскадрон" мог его ликвидировать. Убьешь его, и тут такое поднимется! Ага! Убили, отомстили! Все ясно, Дор был прав. Все, что он написал, истина. Понимаешь или нет? Нам не то что трогать его сейчас нельзя, нам его охранять надо. А то еще уголовники пристукнут, чтобы потом на нас свалить. Так что ни-ни! Дор неприкосновенен. И это приказ, понял, О'Нил? Смотри! - Потом, смягчившись, добавляет: - Не беспокойся, его час придет. Мы ничего не забываем.
      Все это "дело журналистов", как его окрестили газеты, вышло нам боком. Затаились мы. Между прочим, уголовнички быстро этим воспользовались и осмелели.
      Я уж дальше вам повествовать не буду. Скажу только, что газеты, радио, телевидение еще долго шумели и то и дело вспоминали про "черные дела" "Черного эскадрона" (даже тогда, когда мы были ни при чем).
      Постепенно все вошло в колею. Опять стали разгонять демонстрантов, пристреливать ввиду "необходимой самообороны" преступников, а то и охотиться за ними (только наш знак не оставляли). Выжидали.
      Дело в том, что наступали выборы. Левые эти самые усилились, народ их стал поддерживать, так что "верхушка" наша слегка закачалась, нет, не очень, слегка. А сменится "верхушка", сменится шеф - полетит наш начальник... И что с нами будет, неизвестно. "Помните, как в Чили вначале было или в Португалии? озабоченно каркает Гонсалес, - ох, трудные времена идут, трудные. Что бывает хуже плохого? Очень плохое, вот". Он так обеспокоен, что даже не смеется над своими дурацкими поговорками.
      Так, конечно, продолжаться не может. Что-то должно произойти. Знаете, как когда нависает туча, все ходят, словно на них мешки погрузили, дышат как рыбы на берегу. Но в конце концов, гроза все же разражается, и всем становится легче (кроме тех, в кого ударяет молния, но тут уж ничего не поделаешь - не надо высовываться...).
      Глава VII.
      ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ
      Если бы я рассказал вам о своей работе все, то пришлось бы ставить на полки тома числом не меньше, чем в Британской энциклопедии. Вы учтите, что каждая пухлая папка (ее так и называют "том") дела, даже если аукнется одним листком для сотрудника криминальной полиции, который в расследовании этого дела участвовал, то он за мой год службы целое собрание сочинений издаст. Просто я вам о всякой ерунде не рассказываю, и вы, наверное, воображаете, что, придя на работу, мы там целый день режемся в карты или идем в соседний бар пить пиво. Да? Вы так думаете? Признайтесь. Ах нет? Значит, совесть у вас все-таки есть. Вы своего налогового инспектора не каждый раз обманываете? Ну, молодцы.
      Так вот, могу вам доложить, что трудимся мы не покладая рук, а вернее, ног.
      Ну, хоть такой день.
      Во дворе дома находят убитого. Не просто убитого, а предварительно зверски избитого. Утром. Экспертиза устанавливает, что убийство произошло где-то между полуночью и часом и именно там, где нашли тело. Что мы делаем? Правильно, начинаем выяснять, кто покойник, поскольку, как вы догадались, никаких документов (а заодно и денег) у него не обнаружено. И еще ищем свидетелей.
      О'Нил с Джоном-маленьким осуществляют первую операцию и пусть сами вам расскажут, как это делают. Мы с Гонсалесом - вторую.
      Дом большой - девять этажей, пять подъездов, по четыре квартиры на этаже. Считать умеете? Сколько получается? Верно, сто восемьдесят квартир. По девяносто на нос, поскольку нас двое. Сорок пять отбрасываем, их окна выходят на улицу, а не во двор, еще штук пять пустуют. Но сорок-то квартир надо обойти. Иногда следует поинтересоваться и другими квартирами, может, кто двором поздно возвращался...
      Вот тут-то начинается самое деликатное. Вы, конечно как медведи, ломились бы в каждую квартиру. Черта с два! Надо знать, с кем имеешь дело. Конечно, если квартал бедный, дом старый, жильцы пролетарии, мы особенно не церемонимся. Что ночью, что на заре звоним в дверь, смотрим на открывшего (или открывшую) таким зловещим взглядом, словно мы уже знаем, что именно он (или она) убийца.
      Люди робеют. Они-то знают, что не виновны, но надо еще нас в этом убедить, а удастся ли? Испуганно, кто угодливо, кто растерянно, приглашают в свою небогатую берлогу, накидывают на белье (мы ведь их разбудили) старенькие пальто, цыкают на детей, подставляют нам продавленные стулья...
      К делу это, конечно, не относится, но хотите знать? Ничего нет хуже бедности! И противней. Иногда (но это уж совсем между нами) я понимаю воров или там грабителей. Не всех, конечно, не тех, у кого миллионы, а они еще банк потрошат на миллионы, а тех, у кого жрать нечего, кто какой год ходит без работы, у кого дома полдюжины ртов некормленых или старуха мать в больнице (где по двадцать, а то и по сто монет в день надо платить). А рядом дворец, где двести комнат, и краны в ванных из золота, и яхта с командой в пятьдесят человек, и "кадиллак" с бампером из серебра, и самолет личный реактивный. И все у одного человека. Который, между прочим, тоже безработный, бедняга, потому что за него на его заводах, шахтах, железных дорогах десятки тысяч человек работают (и радуются, что имеют работу). Вот тогда тот бедняк идет воровать, и я его понимаю (между прочим, тех, кто банки потрошат, чтоб свои миллионы удвоить, я, грешным делом, тоже понимаю, но, заметьте, осуждаю).
      Ну, да ладно. Начинаем допрашивать, кто что видел, слышал... И ничего, как правило не узнаем. Дело в том, что люди эти, что в нашем обществе на самом низу стоят, на подножке, всего боятся. Они по опыту знают, что ничего хорошего от полиции им ждать не приходится и стараются, даже если что и видели, от всего откреститься. И потом, не хочу людей обижать, конечно, но иногда мне кажется, что они испытывают злорадство - пусть, пусть эти полицейские ищейки побегают, так им! Хоть этим отомстим за то, чего от них натерпелись (ну, не от нас, так от муниципалитета, домохозяина, хозяина на работе - словом, от начальников, от всех, от кого зависят, а зависят-то они от всех).
      Так что свидетели они трудные. Неблагодарные свидетели. А что вы хотите?
      Еще трудней, если в доме (не в таком, разумеется, как этот) живут сильные мира сего. Иной раз выходит к вам дворецкий и сообщает, что "господин (госпожа) занят", "отдыхает", "играет в теннис", "смотрит фильм" (в своем домашнем кинозале) и т. д. Если настаивать, они звонят куда-то, и ты получаешь нахлобучку от начальства. Для них полицейский, пришедший делать свою работу, вроде попрошайки или продавца пылесосов. Пусть заходит с черного хода и ждет на кухне. В лучшем случае разрешают поговорить с прислугой...
      Легче всего иметь дело со "средним слоем", с буржуа. Те уважают полицию, поскольку считают, что мы их защищаем, а главное, обожают всякие сенсации, сплетни, пикантные ситуации и еще хотят оказаться на виду (вдруг о них напишут в газете или поместят их фото). К сожалению, они еще больше дают интервью репортерам, чем полиции. И, что хуже, фантазия их не знает границ... Кроме того, не бывает, чтобы хоть у двоих совпадали показания...
      Дом, во дворе которого произошло убийство, населен разным народом, но больше неимущими. Начинаю свой поход с первого подъезда...
      Скажу сразу: поход ничего не дает. Зато сколько интересных и неожиданных встреч! Хотите, расскажу?
      На первом этаже я звоню в дверь чуть не полчаса, кричу: "Полиция!", стучу и, только пригрозив, что буду стрелять в замок, слышу, как поворачивается ключ. В передней меня ждет вся семья - мужчина, ростом мне до пояса, в руке кухонный нож, женщина, растрепанная, глаза ввалились, худая, изможденная, старуха и четверо ребятишек. И что б вы думали? У старшего карапуза - ему лет восемь - в ручонке тоже нож, правда, не кухонный, а перочинный.
      - Мы не выедем! Лучше уходите! Я за себя не ручаюсь! - кричит мужчина (а крик-то как мышиный писк) и неловко размахивает ножом (так недолго и по своей семье попасть).
      - Пожалуйста, уйдите, не трогайте нас, - причитает женщина, - мы все заплатим, все, у него будет работа, ему обещали, я клянусь вам, но куда нам сейчас, младшая вот больна, мы все заплатим, ему обещали...
      Она бормочет тихим голосом, монотонно, без выражения. Видно, что уже дошла до ручки.
      Младшие дети не ревут, а как-то не по-детски молча плачут, я таких раньше не видел. Но больше всего меня поразил старший - у него в глазах такая взрослая, что ли, ненависть, что мне делается не по себе, и ножичек свой малюсенький он сжимает, аж пальцы побелели (пальцы-то как спички).
      Ну, что они мне могут рассказать? Что такие могли видеть? Да я уверен, что этот мужчина позавидовал бы моему убитому черной завистью - у того больше нет заботы, тому не надо беспокоиться, как семью прокормить, где работу найти, как вообще жить. У мертвых-то забот не бывает...
      Я быстро ретируюсь и звоню в следующую квартиру. Не успеваю задать первый вопрос, как уже понимаю, что здесь задерживаться тоже нечего. Семья - три человека, муж, жена, взрослая дочка. Словно они в одном хоре поют, в один голос: "Нет, не видели, не слышали, не знаем, не заметили, не интересовались, спали..."
      Потом все начинается сначала: "Не видели, не слышали..."
      Новые этажи, новые квартиры, новые люди, а результат тот же, даже когда попадается кто-то, кто готов "помочь".
      Вот этот небритый, грязный тип на четвертом этаже, явно склонный к алкоголю, если учесть количество пустых бутылок из-под дешевого вина, которыми обставлена его квартирка (больше ничем).
      - Это Хабиб, араб с верхнего этажа, - шепчет он мне в ухо и обдает таким ароматом, что хоть содовой разбавляй. - Я вам точно говорю, его когда четвертый раз избили, он поклялся, что раньше, чем его из страны вышлют, он десяток белых прикончит. Я вам точно говорю, это Хабиб, не упустите его! Подонок! Никогда гроша не одолжит, бывает, знаете, ну, не хватает там немного на стаканчик, попросишь до понедельника. Никогда не даст! "Мне самому, говорит, нужно, у меня дома семья - десять человек". Слышите - десять человек! Где-то, в Алжире или не знаю где. Вот бы и сидел там, нет, сюда приехал, работу у честных людей отнимать. Я вам точно говорю, это Хабиб...
      Опять эти истории с иностранными рабочими. Не удивлюсь, если мой пьянчужка шел в рядах той демонстрации, что мы защищали.
      Странная штука! Вот приезжают к нам в страну эти негры или арабы, дома с голоду мрут, здесь за полцены работают, конечно, хозяева предпочитают их нанимать, нашим и платить больше надо, и профсоюзы у них забастовку, того гляди, устроят. А цветные да черные... Какая там забастовка, они готовы по двадцать пять часов в сутки работать. Так что я понимаю наших, которые хотят их из страны выкинуть, но вы мне вот что объясните: почему избивают, убивают их, требуют высылки как раз те, кто имеет работу и вообще неплохо устроен, вроде молодчиков из тогдашней демонстрации, а кто победней, простой народ, выходит на контрдемонстрацию? Им что, меньше надо? Им работа не нужна? Нет? Не пойму, может, еще есть что-то, что людей связывает, что черных, что белых, что желтых? Не только монеты?
      Добрался я до этого Хабиба. Он на самой верхотуре живет. Там три комнаты, в каждой жилец, ванной нет, а туалет на лестнице, площадкой ниже. Думал, попаду в какие-нибудь его африканские джунгли. Ничего подобного: аккуратная комнатенка, все чисто прибрано, на стене его одежка висит (шкафа-то нет), небогатая одежка, но тоже чистая. А над кроватью фотография приколота женщина черная, молодая, красивая и куча ребятишек, мал мала меньше. И когда успела нарожать?
      Хабиб этот самый вроде бы молодой. Смотрит на меня обреченно. Он, наверное, из тех, кто заранее согласен со всем, чем его судьба по башке шарахает. Посмотрел на меня тоскливо, вздохнул, отложил какую-то плошку с овощами - небогатый обед свой - и стал куртку натягивать.
      Я говорю:
      - Ты куда?
      Он смотрит, не понимает.
      - Я тебя не забирать пришел, - говорю, - спросить кое-что хочу.
      Он так и сел на кровать - в глазах такое выражение, словно он в лотерею миллион выиграл.
      Очень огорчился, что помочь не смог, старался изо всех сил, морщил лоб, жмурился. И очень виноватым себя чувствовал. Все смотрел, не обидел ли он меня. Понимаете? Он, ни в чем не виноватый, считал, что я прямо-таки великое добро ему сделал, не арестовав, а он, мол, ничем отплатить не смог! Как же так!
      Если человека не за что в тюрьму тащить, то никто и не имеет права этого делать, ему просто в голову не приходит. Вот люди...
      Ну, ладно. Кончил я свой обход, встретились с Гонсалесом внизу. Чешем затылки, что дальше делать? Идем к машине, звоним дежурному, тот ворчит:
      - Долго вы там будете болтаться? Я вас уже полчаса вызываю, возвращайтесь. Нашли убийцу...
      Возвращаемся. Выясняется следующее. О'Нилу и Джону-маленькому повезло. Убитого опознали по нашей картотеке, оказался подпольным букмекером, собирал ставки для скакового тотализатора. Такие букмекеры жутко честные. Ты им даешь деньги, называешь лошадь или еще чего, там разные пари заключаются. Выиграл, на том же месте - в каком-нибудь баре захолустном, в парке, а то и в общественной уборной - получай свой выигрыш. Никаких записей, расписок, все на доверии. На этом его коммерция и держится. Но расплачиваться-то он приходит с деньгами. Вот и бывает, что кто-нибудь из счастливчиков рассуждает: а почему бы мне не прихватить выигрыш и других счастливчиков? Так что убитых букмекеров мы за год находим, что тараканов после травли в бакалейной лавке. Что поделаешь, у каждой профессии свой риск...
      Убитый был мелкой сошкой, и клиенты у него были такие же. Так что конец его вполне закономерный. О'Нил покопался в картотеке, выяснил, что парень этот принимал свои пари в небольшом дешевом баре, где собиралась всякая шантрапа, разыскал с помощью коллег парочку осведомителей, те назвали парочку клиентов покойного букмекера. О'Нил отправился по адресам. Первого не застал, а второго обнаружил у одной женщины (с которой, по его словам, он провел ночь) неважной репутации. О'Нил - человек, как вы уже поняли, решительный и терпеть не может лишней работы. Чего гоняться за другими клиентами этого букмекера, когда вот есть один в наличии. Букмекер-то не был светлой личностью, а уж его клиенты и подавно. Зачем церемониться? Даже если не этот его пришил, то наверняка за ним другие грехи числятся, так какая разница? Словом, О'Нил привез того парня и женщину в управление, спустился с ними в подвал, в камеры (есть у нас такие для предварительного заключения, иногда для допросов, удобств там маловато, зато звукоизоляция великолепная). Часа три допрашивал задержанного, и, представьте, признался-таки, подлец!
      Правда, толком, как убивал, рассказать не мог, но это от волнения. О'Нил ему все растолковал, протокол написал, и задержанный все подписал. После чего его отправили в тюремную больницу: он после допроса поскользнулся, упал на лестнице и так разбился, что сам ходить уже не мог. И что интересно, та женщина, которая его изобличила, поскольку вспомнила, что ночь он у нее не проводил, тоже поскользнулась и тоже сильно разбилась. Есть же неуклюжие люди на свете! Но домой все же сама добралась, уж очень торопилась покинуть нашу уважаемую контору.
      ...Таких дел у нас тысячи.
      И рассказал я вам все это для примера.
      Речь-то о другом.
      На следующий день после успешного завершения операции с букмекером О'Нил позвонил мне поздно вечером (я уже в постель лег) и сказал, что хочет познакомить меня с "интересной блондинкой". Это у нас код: "интересная блондинка" - тот Высокий чин, который руководит нашей группой "Черный эскадрон". Ну, вы знаете, я о нем уже рассказывал. "Дело срочное, торопит О'Нил, блондинка ждать не может". Ворча на эту нетерпеливую даму, я снова оделся и поехал "на любовное свидание".
      Высокий чин озабочен, нервничает, чувствуется - дело серьезное. Мы с О'Нилом слушаем внимательно. На этот раз нас всего двое.
      - Чем меньше народу, - говорит Высокий чин, - будет об этой акции знать, тем лучше. Крупная дичь. Очень крупная. Учтите. Работать надо не просто в перчатках, в резиновых, в хирургических.
      И он объясняет, в чем дело. В страну прибывает король наркотического бизнеса. Закоренелый негодяй, связи у него огромные, и хотя список его преступлений длинней, чем окружность Земли по экватору, но связи такие могущественные, что предавать его суду так же бесполезно, как американского президента.
      Поэтому задача такая: из аэропорта он едет в отель, так вот, нельзя дать ему доехать до отеля. Необходимо остановить его по дороге, официально предъявить удостоверения и без шума увезти, якобы для уточнения личности. Увезти в определенное место и передать тем, кто будет ждать. Зовут этого крупнейшего преступника Бер Банка. Нужна всемерная осторожность. Ни малейшей ошибки. Самолет приходит в двенадцать дня.
      Он показывает нам фотографию. Араб. Средних лет. Лицо незаурядное - сразу можно запомнить.
      Наутро, после очередной накачки, простите, оперативки, на которой начальник долго и нудно, как всегда, морочит нам голову проблемами преступности в космическом масштабе, мы с О'Нилом срываемся под предлогом обязательного ежегодного медицинского осмотра.
      Мчимся на аэродром.
      Приезжаем только-только и сразу узнаем на выходе нашу крупную дичь.
      Первая накладка - его встречают. Двое здоровых парней и щуплый молодой человек в очках. Все арабы. Дело плохо - здоровяки явно телохранители. С такими шутки плохи.
      О'Нил находит выход: он бросается в комнату аэродромной полиции, о чем-то шепчется там. Я вижу, как к здоровякам подходят двое в форме и после горячего спора уводят с собой. У них будут проверять документы, пока мы не уедем. Конечно, есть опасность, что Бер Банка и дистрофик в очках станут дожидаться своих ангелов-хранителей. Но все устраивается. Посовещавшись, они садятся в машину - здоровенный "ситроен" - и шпарят в город. Мы еле успеваем за ними. На шоссе, где мы хотели их перехватить, нам их догнать не удается. Слава богу, в городе движение такое, что все машины еле плетутся. Нарушая правила, по резервной полосе, отведенной городскому транспорту, обгоняем их и за две улицы до отеля (где, как мы знаем, Бер Банка заказан номер) прижимаем "ситроен" к тротуару.
      Мы подходим осторожно: вдруг начнут стрелять. Но араб спокойно предъявляет свой паспорт. И тут новый сюрприз - паспорт дипломатический! Да, видать, связи у него огромнейшие. Но мы настаиваем на своем, требуем следовать за нами. Предъявляем полицейские удостоверения. Тогда молодой человек в очках вылезает из машины, вынимает ручку и начинает переписывать данные наших удостоверений. Это было бы катастрофой. Но Высокий чин такой вариант предусмотрел. Накануне он вручил нам удостоверения на другое имя. Я превратился в главного инспектора, О'Нил даже в комиссара (номер на нашей машине мы тоже заменили). Молодой человек внимательно разглядывает удостоверения, сравнивает фото с нашими физиономиями, начинает что-то говорить о дипломатической неприкосновенности, о вызове консула и т. д.
      Нам все это надоедает, да и народ начинает собираться. Я заталкиваю этого Бер Банка в нашу машину, О'Нил - дистрофика в "ситроен", и мы разъезжаемся.
      Через полчаса в укромном лесу за городом мы передаем нашего задержанного кому положено. (А положено четырем мрачного вида типам - наши товарищи из "Черного эскадрона" или ребята из спецподразделений?.. В общем, это не наше дело, в таких случаях чем меньше будешь знать, как говорится, тем дольше проживешь.)
      Возвращаемся домой. Меняем номер машины на настоящий, сжигаем, как велел Высокий чин, подложные удостоверения, спешим в госпиталь на обследование, оттуда на службу. К счастью, нас никто не спрашивал, дел нет, Джон-маленький и Гонсалес помирают от скуки. Мы долго и шумно возмущаемся порядками в госпитале, где приходится тратить чуть не целый день на никому не нужное обследование. Потом бежим перекусить - мы ведь не обедали, а вот это, по сравнению со всем остальным, настоящая беда.
      Ночью долго не могу уснуть. Все вспоминаю нашу акцию. Да, дичь, этот Бер Банка, действительно крупная. Я об этом сужу не только по его телохранителям, машине, диппаспорту, а по его виду. Что-то в нем есть благородное, я бы даже сказал, величественное. Чувствуется, что человек незаурядный, ничего не скажешь. Я еще таких бандитов не встречал. Но, может, очень крупные бандиты и должны быть похожи на президентов, министров, директоров банков? (Между нами говоря, по крайней мере у нас в стране, они и делами друг от друга не очень отличаются.) Молодцы мы, "черноэскадронцы", не только по мелким гангстерам работаем, но и вон каких "боссов" хватаем. Только почему его сразу не ликвидировать? Наверное, из-за тех самых связей. А может, хотят из него выбить разные сведения: сообщников, перевалочные пункты, склады базового сырья... Засыпаю поздно. Просыпаюсь рано. Невыспавшимся. Но раз проснулся, так проснулся. Занимаюсь гимнастикой, лезу под душ, одеваюсь. Выхожу пораньше, захожу выпить кофе в соседнее кафе, беру со стойки утреннюю газету, разворачиваю и... чуть не захлебываюсь кофе, хотя он не очень горячий.
      Прямо на меня с первой полосы смотрит огромная фотография Бер Банки! Огромнейшая! И заголовок во всю газету: "Похищен лидер оппозиционной партии..."
      Впиваюсь в репортаж, словно там содержатся советы, как стать миллионером.
      Выясняется, что в некоем арабском государстве, которое пинком под одно место выкинуло, как они выражаются, "колонизаторов", то есть нас (ну, как англичан, французов, португальцев, чем мы хуже?), сложилась хитрая ситуация. Выкинуть-то выкинули, так сказать, официально, то есть это уже не наша колония. Но разные фабрики, плантации, рестораны, отели, принадлежавшие моим небедным соотечественникам, которые качали оттуда будь здоров деньжат, остались на месте, а хозяев выслали. Они, конечно, в ярости, требуют компенсации, возврата имущества. И пришедшие там, в этом арабском государстве, к власти руководители в растерянности - возвращать не возвращать, экспроприировать не экспроприировать? Справятся ли со всем этим хозяйством сами? Не наживут ли беды? Словом, идут там в их парламенте дебаты. И вот этот Бер Банка - главный противник оставлять все, как было. Гнать в шею иностранных хозяйчиков, забрать их недвижимость, как "украденную у народа" (он, значит, тоже против "иностранных работяг" у себя в стране, разница только в том, что "работяги" эти - миллионеры и работают на них местные бедолаги. Интересно получается, оказывается, миллионеры разных стран вроде бы жители одной страны, и бедолаги разных стран - другой, вот и разберись, где тут "национальные границы"!).
      Но у богатых свои какие-то сложные игры, и, оказывается, у нас в стране есть среди них те, для кого "выкинутые" - конкуренты. И если они разорятся в результате экспроприации, то надо бежать в церковь ставить свечку.
      Поэтому они в нашей стране поддерживают Бер Банка. Вот такой кавардак, прямо голова кругом идет! Бер Банка приехал, если верить газете, "провести переговоры с сочувствующими кругами и найти поддержку". Но "выкинутых" это не устраивает, а поскольку в нашей стране у них связей тоже хватает, они этого Бер Банка тихо похищают и ликвидируют.
      Встает вопрос - мы-то при чем? "Черный эскадрон" воюет с уголовными преступниками и политикой не занимается, вопреки предсказаниям Дора. Хотя... Теперь, как я вижу...
      В статье сказано, что похищение осуществили представители полиции, приведены все данные наших фальшивых удостоверений - их сообщил, конечно, тот дистрофик - очкарик.
      Вот такие дела. Долго сижу, перечитываю газету. Это пока только сообщение. Представляю, какой теперь начнется шум! Не спеша иду на работу, вхожу в кабинет. Наши все там. О'Нил молчит еще крепче, чем обычно. Джон-маленький возмущается, что какие-то политические интриганы и газетчики пытаются втянуть честную полицию в грязную провокацию.
      Гонсалес вопит:
      - Негодяи, им бы все свалить на полицию! Мы их охраняем, оберегаем, так на нас же все валят! То не тех разгоняем, то не тех сажаем. А теперь, оказывается, мы еще каких-то заграничных дипломатов, или кто он там, воруем! Черт знает что! "Полиция, как говорил Наполеон, это мусорная метла общества..."
      - Наполеон так никогда не говорил, - вмешивается этот педант, Джон-маленький.
      - Неважно, - отмахивается Гонсалес, - не говорил, так мог сказать. Мы кто? Мы "ассенизаторы и водовозы", говорил Наполеон...
      - Наполеон так не говорил, - снова влезает Джон-маленький.
      Но Гонсалес продолжает:
      - Вот, я помню, был случай... - далее следует один из его бесконечных рассказов, которые никто не в состоянии дослушать до конца.
      После работы идем домой пешком - я и О'Нил. Молчим. Наконец я не выдерживаю и спрашиваю:
      - Ну, что скажешь?
      Он пожимает плечами, этот болтун.
      - Могли бы хоть нас предупредить. Мало ли что! А то - "король наркотиков"!
      А куда делся Высокий чин? Мог бы позвонить. Но в общем-то, все ясно выжидает, все ли обойдется, не выйдут ли на нас? Когда убедится, что опасаться нечего, сам объявится. Никуда не денется.
      Но он долго не дает о себе знать. В газетах поднят такой шум, словно похитили не какого-нибудь там зулуса, а кинозвезду. Все всех обвиняют, мечут друг в друга гром и молнии, задаются вопросом, кто похитители, куда дели Бер Банка. К счастью, про "Черный эскадрон" не упоминают, даже про Дора с его разоблачениями забыли, тем лучше.
      Между тем мы под тихую свое дело продолжаем.
      Время от времени где-то в пустынных уголках находят трупы преступников или подозреваемых в том, что они преступники.
      И вот здесь на безоблачном небе нашей деятельности появляется тучка. Собственно, она не появляется, а разрастается. Это Джон-маленький. Чем ближе окончание срока его стажировки, а следовательно, повышение в чине, тем увереннее он себя чувствует, тем тверже отстаивает свою точку зрения. А точка зрения у него не всегда совпадает с нашей. Для Джона-маленького существует один бог - закон и его апостолы - всякие там инструкции и указания. И так же, как недопустимо обмануть господа, так нельзя и нарушать законы. Такие общепринятые истины, как "цель оправдывает средства", "с преступником поступай преступно", "око за око, зуб за зуб", которыми мы объясняем друг другу наши действия, для этого святого не существуют. Для людей приходится иной раз покривить душой, разыграть маленький спектакль, кое-что представить в ином свете. Тут уж ничего не поделаешь. Ведь все эти крикуны и зануды, которых убивают, грабят и насилуют, жаждут крови преступников, но в то же время требуют соблюдения закона! С чего бы? Хотите, я вам объясню? Да потому, что где-то в тайниках души они не зарекаются сами оказаться в шкуре преступников, ну, может, не убийц и насильников, а скажем, махинаторов, растратчиков, неплательщиков налогов, короче, авторов, как мы выражаемся, "противоправных деяний". Вот тут-то они и не хотят, чтобы их вешали, гильотинировали, сажали на электрический стул или пристреливали во время арестов. Э, нет! Тут все должно быть по закону. Штраф там, небольшой срок, адвокаты-спасители...
      Так что, уж извините, если мы управляемся сами. Не надо только нам мешать.
      Еще понятно, если мешает какой-нибудь законопослушный дурак, или трусливый судья, или лентяй-прокурор. Но когда наш же товарищ, полицейский - это уж никуда не годится!
      Идешь на обыск - бери ордер, допрашиваешь - пальцем не тронь, вынул пистолет - давай предупредительный выстрел... Если б мы все так действовали, то из любой полицейской операции преступники устраивали бы себе вечера смеха.
      Так как быть? Посоветовались и решили, что я с ним поговорю. Гонсалес для Джона-маленького не авторитет - он считает его старым болтуном (в чем, в общем-то, прав), с О'Нилом у них отношения натянутые, да и какой О'Нил собеседник! Остаюсь я.
      И, пригласив моего тезку как-то в ресторанчик (за свой счет я заказываю скромный ужин, но солидную выпивку), начинаю деликатный разговор.
      - Слушай, Джон, - говорю я тонко, - тебе что, больше всех надо?
      Он удивленно смотрит на меня. Я разъясняю.
      - Мы где работаем? В полиции. Мы имеем дело с подонками и мерзавцами. Нас убивают, калечат, нам мало платят, а газеты поливают нас помоями. Преступники, если им повезет, купаются в деньгах, живут в камерах с телевизорами и холодильниками и пишут мемуары. А ты их защищаешь!
      - Я? - Он таращит глаза.
      - А кто же? Ну, попортили мы кому-то физиономию во время допроса, ну, пристрелили парочку сгоряча. Так ведь это все для пользы дела. Закон есть закон, мы все его уважаем, но нельзя же без конца заниматься всей этой формалистикой. Если соблюдать все правила уголовного кодекса, некогда будет ловить гангстеров.
      - А если не соблюдать, - приходит, наконец, в себя и начинает петушиться Джон-маленький, - так можно отправить на кладбище и за решетку полстраны.
      - Ну и что, - говорю (тут даю промашку), - нас-то не отправят...
      - Ах, вот как ты рассуждаешь! Кто прав, кто виноват, значит, полицейские будут определять? Не нужны ни прокуратура, ни суд, ни присяжные, ни кодексы, ничего... Вот украли у господина Икс машину, приходит Леруа и говорит: украл Игрек. Игрека хватают и сажают в тюрьму. Так, по-твоему?
      - Ну, не так, конечно, - стараюсь исправить оплошность, - но нам-то лучше видно...
      - Что вам, то есть нам (поправляется все-таки), видно? Кому больше в карман сунут, тому меньше и видно.
      - Ну, знаешь! - теперь я наминаю кипятиться (терпеть не могу, когда тот, с кем я спорю, прав). - Конечно, есть и среди нас не ангелы, уроды всюду есть. Хорошо, у тебя вот такой характер, у других - другой. Так не мешай им жить.
      - Нет уж! - смотри-ка, завелся Джон-маленький, раньше за ним такого не замечал. - Нет уж! И знаешь, что я тебе скажу. Я вот подожду-подожду, а потом напишу рапорт об о'ниловских делишках, пусть не считает меня за дурачка!