АЛЕКСАНДР КУЛЕШОВ
      "ЧЕРНЫЙ ЭСКАДРОН"
      "Клянусь говорить правду, всю правду, ничего, кроме правды"
      Текст присяги свидетеля, выступающего в американском суде
      Глава I.
      Я - ИЗ ИНТЕРПОЛА
      Давайте познакомимся.
      У меня английское имя Джон, французская фамилия Леруа, я родился в Бельгии, и среди моих родителей, бабушек, дедушек и прадедушек, насколько я знаю, не было двух человек одной национальности. Наследственность сказалась: моя первая жена была марокканкой, вторая - итальянкой, третья... Впрочем, третьей еще нет, но если будет (в чем я сомневаюсь), то наверняка эскимоской или папуаской. Люблю экзотику!
      Но зачем повторяться? Все это я вам уже говорил. Помните? Когда рассказал историю о похищении самолета. Не помните? Ну и слава богу! Мое участие в этой кошмарной эпопее было, прямо скажем, довольно бесславным. Гордиться нечем. Хорошо, что все кончилось благополучно. Для меня, во всяком случае. И во всех отношениях. Во-первых, я остался жив и невредим, а во-вторых, мое начальство об отсутствии у меня излишнего героизма во время всей этой кутерьмы толком ничего не узнало. Может быть, догадывалось, но предпочло считать своего доблестного агента образцом смелости и самоотверженности. О нем, о начальстве, которое гоняется за преступниками, сидя в своих уютных кабинетах, судят ведь по нашим подвигам. Так что, сами понимаете...
      И вот меня в виде поощрения направили работать в Интерпол. А может, посчитали, что уж лучше пусть я воюю с чужими преступниками как доведется, чем со своими не очень-то здорово. Словом, какая разница - важно, что я, Джон Леруа, бывший сотрудник отдела по борьбе с воздушным терроризмом, стал сотрудником Интерпола - международной полиции. Звучит!
      Вы знаете, что такое Интерпол? Наверняка не знаете. Поэтому, простите за некоторую сухость изложения, я вам сейчас нарисую, что это за штука. Я тоже о нем кое-что слышал и читал, но, пока не начал там служить, не очень-то представлял себе, что к чему.
      Так вот. Преступники теперь любят путешествовать. Эдакие туристы и бизнесмены. Сегодня он грабит банк в Рио-де-Жанейро, а завтра уже загорает на пляже в Камакуре, недалеко от Токио. Сегодня он спер килограммчик драгоценностей в ювелирной лавочке в Париже, а завтра сбывает их в Сиднее. Уж про торговцев наркотиками и говорить нечего.
      Ну, а раз преступники стали мотаться по свету, да еще создавать международные банды и организации почище транснациональных картелей, то пришлось под это дело подстраиваться и полиции. Выходить, так сказать, на международную арену.
      И вот теперь в Интерпол входит без малого 140 стран! Почти Объединенные Нации. Восточная Европа и Россия, правда, в стороне, но, судя по газетам (да и по моему личному, известному вам опыту), там-то как раз бандиты особенно туризмом не увлекаются. В этих странах наши корифеи преступных дел почему-то предпочитают не гастролировать. Справедливо опасаются получить туристскую путевку по дальним (и долгим) северным маршрутам.
      Да я не о том. Я об Интерполе. Работа здесь кипит. За один год чуть не полтораста тысяч телеграмм рассылает штаб, он называется Секретариатом и находится в Париже. Разные там есть отделы. Один называется "Отдел международного сотрудничества", и в нем три отделения. Первое занимается преступлениями против личности и преступлениями экономическими, второе фальшивомонетничеством и компьютерными преступлениями, а третье - борьбой с незаконным распространением наркотиков. Меня, разумеется, в это третье отделение и определили. Как же, специалист!
      Работы хватает. Уж если второе отделение за один год едва ли не на сто миллионов долларов фальшивых бумажек изъяло - одних долларов в 63 странах, то можете себе представить, сколько у нас работы!
      Но зато спокойно. Сидишь, исследуешь, анализируешь, передаешь во все страны информацию и получаешь ее из всех стран. Тихая работа. Париж - город красивый, девочки там тоже красивые и отзывчивые. Тем более ко мне, Джону Леруа, красавцу и атлету. Живу, не тужу. Есть, конечно, и случаи, когда приходится выехать в какую-нибудь страну, участвовать в деле. Тут в Секретариате такая информация хранится, что будь здоров - на четыре миллиона преступников только международного класса! Почти население Швейцарии. Вот бы их всех вместе собрать и на какой-нибудь большой остров и выслать. Интересно, как бы они там жили? Наверное, передушили бы друг друга.
      Впрочем, скажу вам по секрету, что все эти бандиты "международного класса" просто овечки по сравнению с бизнесменами того же класса. Вот где друг другу горло перегрызают и не оглядываются, вот где настоящие банды воюют, куда там всяким мафиози и "мёрдер-трестам"! Мне мои коллеги из второго отделения, которое компьютерными преступлениями занимается, рассказывали - заслушаешься. Там что ни преступник, то Эйнштейн, был такой физик знаменитый, слыхали? Небось может вечный двигатель изобрести, а он с компьютерами орудует. Один так сделал, что на его счет в банке чужие деньги переводят, другой от налогов избавился, третий к каждой получке нолик прибавляет. Даже дети теперь стали в компьютеры играть и такое творят, что сам черт ногу сломит...
      Ну, да бог с ними, с крошками. Расскажу эпизод из своих дел - наркоманных. Правда, после того случая с самолетом у меня к ним душа не лежит. Но что поделаешь, определили - служи.
      Вот такой случай.
      Однажды на шоссе поздним вечером мчавшийся на большой скорости автомобиль врезался в придорожное дерево. Ну конечно, прибыла полиция и при осмотре места происшествия обнаружила странное явление: вокруг лопнувшей шины (которая и послужила причиной аварии) рассыпался непонятный белый порошок. После внимательного изучения выяснилось, что это не женская пудра и не тальк для младенцев, а героин. Что тут поднялось!
      Поскольку машина была зарегистрирована в одной стране, пассажир был из другой, а катастрофа произошла в третьей, за дело взялся Интерпол, командировавший на место своего лучшего (как мне кажется) агента Джона Леруа.
      Прибыл. И узнаю, что все шины в этом примечательном авто были набиты героином, даже запасная. Ну, не набиты, но по килограммчику в каждой было. Значит, так: снимали колесо, вынимали камеру, вдували в нее порошок, затем надували, вставив на место, и - привет, посылка готова. Только с одной перестарались, нервничали, наверное, и такого давления не пожалели, что, когда скорость перевалила за сто пятьдесят, все лопнуло. В том числе и вся эта хитрая затея: улетучились миллионы.
      Словом, выяснили, кто пассажир, и потянулась ниточка.
      Когда уже все дело раскрыли, выяснилось, что предприятие было поставлено с размахом. Много народа попалось, но все мелюзга. А вот главных, кто за всем этим стоял и кто зарабатывал львиную долю прибыли, их-то не оказалось. Исчезли. Испарились. Были у нас на кое-кого подозрения. Да разве к таким подступишься! Тут можно не только место, а и голову потерять. У меня в стране миллионеры, как известно, преступниками быть не могут. А уж какие миллионы приносит торговля наркотиками, так это просто уму непостижимо!
      Могу сказать, что только в Соединенных Штатах и только за один 1983 год объем торговли наркотиками достиг 100 миллиардов долларов! А? Ничего себе цифра. 100 миллиардов! Это треть военного бюджета страны.
      Помните, я вам обещал заморочить голову разными цифрами. Я их не очень-то люблю, но специально для вас взял в наших архивах. Как зарабатывают миллионеры на наркотиках, я вам сказал. А вот как добывают деньги на наркотики те, кого к героину эти же миллионеры приучили? Вот пожалуйста. Некий доктор Болл не поленился одиннадцать лет подряд наблюдать 243 человека, регулярно принимавших героин (ума не приложу, как ему это удалось!). Значит, 237 из них были ворами-рецидивистами, которые воровали, чтоб иметь, на что покупать свой героин. Словом, за время наблюдения они в общей сложности совершили около полумиллиона уголовных преступлений. Ничего, а? Ну, а что им делать? Навидался я этих наркоманов. Кошмар. И главное, чем дальше, тем больше. Начинает с десяти сантиграммов, потом двадцать, тридцать, сорок... Ему надо все больше. Подходит время колоться - он уже не человек, а животное, руки дрожат, есть ничего не может, вечно больной, худющий, глаза как у кролика. И все ради чего? Ну, десять минут ему будет хорошо, ну, полчаса. Да и то впадает в спячку, ничего ему не надо. А потом в сто раз хуже.
      Начинают, думают поразвлечься, перед подружками похвастаться - мол, покуриваю, понюхиваю, покалываю. Как же, собралась компания юных балбесов, друг перед другом выпендриваются. А потом, когда спохватываются, стоп, брат. Поздно. Да, страшное это дело...
      Это страшное дело, но страшно выгодное.
      Сами посудите. Где-то на Канарских островах, в Ницце или на Гаваях живет-поживает в роскошной вилле мистер Икс. Который не то что наркотиков никогда не употреблял, а и виски-то пьет только после шести вечера и сигары курит лишь три раза в день. Так ему рекомендовал его личный врач. А за тридевять земель работает на него целая армия. Где-то в Таиланде в "Золотом треугольнике" растят мак, везут его горными тропами, переправляют куда-нибудь в Гонконг, оттуда контрабандой в Нидерланды или Канаду, перерабатывают, тайно переправляют в страны Европы и Америки... И всюду идет жуткая воина, целые сражения между таможенниками, полицией и переправщиками, торговцами, распространителями. Гибнут сотни людей, еще сотни садятся за решетку. Но сотни тысяч гибнет не от пуль, а от героина, гашиша, опиума, ЛСД, морфия и другой мерзости. А мистер Икс, восседая на Гаваях в своей вилле, знай себе считает прибыль - сто, двести, иной раз и тысяча процентов!
      Приятно и, главное, безопасно. Прибыль эту он вкладывает в земельные участки, нефтяные скважины, в военно-промышленный бизнес. И там он уважаемый, удачливый бизнесмен. В моей стране не принято спрашивать, откуда у человека деньги. Лишь бы они были.
      И кто только с наркоманией не борется - и ООН, и Интерпол, и разные международные организации! И не могут в толк взять, что, пока у одного миллионы, а у другого шиш, ничего не изменится. Потому что тот, у кого миллион, захочет иметь второй, а тот, у кого нет ничего, будет стараться одурманивать себя разной дрянью, чтоб хоть на минутку почувствовать, что у него все есть.
      И в конечном счете ему же хуже. А мистер Икс? С ним ничего не произойдет.
      Вот я вам еще одну историю расскажу из того недолгого, увы, периода, что я в этом Интерполе подвизался.
      Однажды нам сообщили, что в большой партии сигарет обнаружены блоки сигарет, начиненных ЛСД. Такие сигареты особенно любят юные идиоты, воображающие, что ЛСД - наркотик не очень опасный, и убеждающиеся в обратном, когда уже поздно давать задний ход.
      Начали проверку. Сигареты как сигареты, марки разные "Салем", "Винстон", "Кемел", "Мальборо", "Честерфилд". Тысячи тонн, десятки тысяч блоков, миллионы пачек. Попробуй проверь! Вскрывали, исследовали, обнюхивали (не мы, конечно, собаки, есть такие специально дрессированные на распознавание наркотиков). Иногда обнаруживали то, что искали. Но системы установить никак не могли
      Что оставалось делать? Поступили, как частенько поступаем. Схватили одного юнца, пообещали, что не посадим, если назовет своего "пушера" (поставщика). Назвал. Юнца того, правда, с пулей в затылке вскоре на свалке обнаружили, но "пушера" взяли. С ним беседовали иначе. Невежливо беседовали. Когда он уж совсем на ладан стал дышать, все же назвал оптовика. "Пушер", к сожалению, очень скоро умер в тюремном госпитале от насморка или от геморроя, уж не помню, но оптовика мы все же сграбастали. С тем грубо не поговоришь - у него одних адвокатов столько, сколько во всем моем отделе сотрудников, а уж денег...
      Состоялся суд.
      - Ваши сигареты везли на сухогрузе "Бегония"? - спрашивают.
      - Мои, - отвечает.
      - Вам известно, что среди них были сигареты с ЛСД?
      - Нет, неизвестно.
      - А вот свидетели... (тут ему целый список зачитывают) показывают, что по вашему распоряжению накануне отплытия из определенных ящиков изымались блоки, а вместо них вставляли другие.
      - Ну и что?
      - А то, что именно в этих блоках были сигареты с ЛСД.
      - Так это ваши "свидетели", а по мне лжесвидетели, их туда сами и вложили.
      - Все свидетели? Их двадцать семь. Что ж, они все сговорились? Доказано, что они раньше не были знакомы.
      - Зато они все меня ненавидят и хотят оклеветать!
      И верно. Адвокаты вынимают целые горы документов, и выясняется, что все двадцать семь голубчиков имели основания этого оптовика ненавидеть. Всех он чем-нибудь мог шантажировать, все были перед ним в долгу, все его боялись.
      - Вот видите, - твердят адвокаты, - это месть!
      Впрочем, один свидетель заявил, что имеет убедительные доказательства - у него, мол, есть письмо обвиняемого с соответствующими инструкциями.
      Но тут обвиняемый почувствовал себя плохо, по просьбе адвокатов заседание отложили на два дня, а когда собрались снова, узнали о большом несчастье тот свидетель заснул с непогашенной сигаретой, наверное в пьяном виде, возник пожар, и он сгорел вместе со своим домом. Кошмар!
      Много там еще болтали на этом процессе, прокурор свое, адвокаты свое... Короче говоря, пришлось за недостатком улик этого оптовика, очередного мистера Икс, отпустить. В тюрьму отправились двадцать семь свидетелей, превратившихся в обвиняемых (простите, двадцать шесть - один то погиб во время пожара).
      А обвиняемый, превратившийся в невинную жертву полицейского произвола, отправился на Гаваи, чтобы поправить здоровье, пошатнувшееся в результате людской несправедливости...
      Я-то в этом деле большого участия не принимал, разве что присутствовал при изъятии сигарет. Скучное занятие, ящиков видимо-невидимо и в каждом видимо-невидимо блоков сигарет. К концу дня даже заядлый курильщик небось готов бросить курить.
      И все же кое-какие выводы я для себя из этой истории сделал. Мы, значит, бедные государственные служащие, в данном случае полицейские, трудимся в поте лица, ворошим миллионы каких-то дурацких сигарет в поисках иголки в стоге сена, мотаемся по всему свету - разыскиваем "свидетелей", мелких подонков, хватаем, наконец, главного подонка. И что ж дальше? А ничего. Главный делает нам ручкой и уплывает на собственной пятипалубной яхте к тропическим горизонтам, мы же продолжаем наш энергичный бег по механической дорожке. Есть такая, знаете, мчишься во весь дух, сучишь ногами, весь мокрый, а все на месте топчешься.
      Вот тогда-то впервые и пришла мне в голову мысль: к чему все эти хлопоты, процессы, болтовня, когда и дураку ясно, кто главный преступник? А раз так, то чего возиться - хлопнуть его на месте, и все. Ну как? Как моя мысль? Вроде бы правильная, верно? Черта с два! Хлопнешь, а потом тебя самого хлопнут за самоуправство, за превышение власти, за неоправданное убийство... Ты кто? Обыкновенный полицейский, чинуша, рядовой страж порядка. А он, мистер Икс? Фигура, миллионер, столп общества. На таких, как он, наше общество и держится. И слуги общества, в том числе мы, полицейские, тоже, между прочим.
      Так что надо еще два раза подумать, что нам выгодней: хлопать таких или, наоборот, оберегать. А то, глядишь, без работы окажешься.
      И все-таки где-то внутри осталось у меня сожаление, что упустили мы случай разделаться с этим оптовиком. Когда он еще в наших руках был, а не перешел в ведение прокуроров, судей - всей этой машины. Вот так!
      Я здесь подробно поделился с вами моей мыслью, потому что дальнейший мой рассказ с нею связан. Тогда эта мысль пришла мне в голову впервые.
      Итак, значит, служу в Интерполе, не тужу. А если быть честным, то бью баклуши. Но этого никто, как я думал, не замечает.
      Ошибаюсь.
      Оказывается, замечал как раз тот, кому замечать не следовало, - мой начальник.
      И однажды меня вызывают в Секретариат и, не глядя в глаза, вручают предписание - вернуться на мою благословенную родину за новым назначением.
      Война с преступностью в международном масштабе оказалась не по мне, придется сражаться в национальном. И, сдав дела (которыми, если честно, никогда, в общем-то, не занимался), сажусь в самолет и лечу домой.
      Моя служба в Интерполе длилась недолго.
      Глава II.
      НА НОВОМ МЕСТЕ
      Я опускаюсь все ниже в полицейской иерархии. Сначала воевал с воздушными пиратами, потом с торговцами наркотиками, потом служил в Интерполе, и вот теперь меня определили в уголовную полицию (кончу я, наверное, регулировщиком уличного движения, что, не знаю почему, у нас считается для полицейского дном). Здание, в котором помещается моя новая контора - серое, облезлое и большое. Длиннющие гулкие коридоры, широкие лестницы (лифтов нет). В коридорах пахнет сыростью, штукатуркой, еще чем-то противным.
      В комнатах мы, инспектора, сидим по четверо. Но поскольку вечно кто-нибудь - а чаще все - на задании, то комнаты, как правило, пустые. Иногда по коридорам мчатся сломя голову оперативные группы или отдельные инспектора. Где-то что-то случилось. По вечерам сидим, пишем бесконечные, никому не нужные документы.
      Утром дремлем, как сонные мухи, а днем, если не мотаемся по заданиям, пьем кофе, а то и пиво.
      Вот такая обстановка.
      Начальник вызывает меня и говорит:
      - Будем знакомы, Леруа. Все данные у тебя для работы в нашем отделе есть: ты и дзюдоист, и каратист, и боксер, и снайпер. Ростом и силой тебя бог не обидел. А опыта тебе не занимать. Вот только тут помечено, - и листает какие-то бумажки, - что, как бы это сказать, не рвешься ты в пекло и вообще к работе относишься сдержанно. Но это ничего, у нас тут, если во время работы спать, можно и вечным сном уснуть. Так что переучишься. Желаю тебе успеха. Иди трудись.
      Вот такая приветственная речь. Мог бы, конечно, и потеплей слова найти. Да ладно, начальники, они все одинаковые, им не угодишь.
      Иду к себе в комнату и начинаю знакомиться со своими коллегами. Их трое.
      Тот, для кого я "стрела" (так на нашем жаргоне называется старший в двойке), Гонсалес, среднего роста, черноволосый, черноусый. Он самый старый, ему сорок лет, и он так ни до чего не дослужился. Наверное, из-за своей болтливости. Просто поразительно, как можно столько говорить! Даже на задании в засаде, и там умудряется шепотом острить, рассказывать старые анекдоты, что-то бормотать под нос. Но опыта у него больше, чем у нас у всех, вместе взятых.
      Второй, Джон, мой тезка; его, с тех пор как пришел я, стали называть Джон-маленький. В отличие от меня, Джона-большого. Еще бы, он - метр семьдесят, я - метр девяносто! Совсем молоденький, только из нашей школы, весь такой ладный, быстрый, точный Он про эту школу много рассказывал, я вам как-нибудь перескажу.
      Наконец, третий - О'Нил, ирландец. Мне сдается, что мало на свете есть полиций, где бы не служил хоть один ирландец. Он - "стрела" для Джона маленького. Здоровый парень, ростом с меня, весом побольше, конечно, рыжий, спокойный, а по части болтливости вполне компенсирует Гонсалеса, если тот рта не закрывает, то этот, наоборот, раскрывает только, чтоб пожрать, в этом деле он рекордсмен. И если не поел, становится мрачным, злым, агрессивным. Выпить тоже не дурак.
      Вот такая компания. Столы наши в одной комнате, и, между прочим, по ним легко догадаться, кто где сидит. У О'Нила всегда там стоит термос с чаем, какие-нибудь бутерброды, пакетики с поджаренным картофелем (а в глубинных ящиках, если покопаться, найдется и кое что покрепче чая). У Гонсалеса на столе полный хаос - бумаги, дела, журнальчики легкомысленного содержания, фотографии кинозвезд и спортивных чемпионов, рекламные проспекты... У Джона-маленького стол, как танцплощадка в парке перед грозой, - пустота полная, у него все в ящиках разложено, вынимает только когда надо.
      Вот так. У меня, конечно, все выглядит нормально. Нужное под рукой, не нужное - в корзине для мусора. (Правда, я не всегда отличаю нужное от не нужного.)
      День мой строится так. Встаю, полчасика занимаюсь изометрической гимнастикой, гантелями, эспандером, лезу под душ, бреюсь, одеваюсь и выхожу. Завтрак и вообще еду я готовить не люблю, хоть и умею. Захожу в кафе на углу и съедаю что под руку попадется, потом сажусь на автобус и отправляюсь в присутствие. В восемь сижу за рабочим столом. Джон-маленький уже на месте и вежливо здоровается.
      О'Нил приходит с опозданием на одну-две минуты, хлопает нас по плечу так, что мы чуть не падаем со стула, и орет во все горло "Салют!". Бывают дни, когда он больше ни одного слова так и не произносит.
      С опозданием минимум на четверть часа, запыхавшись, виновато оглядывая нас, влетает Гонсалес.
      - Понимаешь, - бормочет он, - вот незадача. Ну что ты будешь делать? Автобус уходит, бегу, а наперерез мне кошка! И черная! Ну? Пришлось подождать, пока пройдет кто-нибудь. И назло, только какая-то старушенция плетется, пока она кошкин маршрут пересекла, два автобуса прошли! Ну? А что было делать? - в глазах его столько скорби, словно он потерял любимого человека. - Ведь черная! Я бы, конечно...
      Он еще что-то бормочет, но в это время раздается сигнал, и мы двигаемся на утреннюю оперативку.
      Ее проводит начальник. Он любит это делать обстоятельно, сообщает всякие цифры и факты глобального масштаба, никакого отношения к делу не имеющие. Этим, по его выражению, он "расширяет наши горизонты".
      - Вы, мальчики, - говорит он (мы все для него мальчики, хотя кому-то и за сорок, и кто-то весит побольше ста кило граммов), - вы, мальчики, должны понимать, для чего служит полиция. Наша задача - борьба с преступлением! - Он говорит это с таким видом, словно открыл новую планету. - Защита нашего общества, самого демократического и свободного общества в мире, от посягательства убийц, насильников, грабителей, бандитов, фальшивомонетчиков... (он еще долго перечисляет все возможные виды преступников, но заканчивает всегда одинаково) и подрывных элементов. Запомните - подрывных элементов, всех этих экстремистов, "красных", забастовщиков, студентов, разных там демонстрантов!
      Я, конечно, не очень в этих делах разбираюсь, но наш начальник, по моему, еще меньше, он всех валит в одну кучу. Я слышал краем уха, как один его коллега (тоже комиссар) как-то сказал ему: "Ты все-таки не в политической полиции служишь, а в уголовной. Вот и лови убийц и воров". А наш отвечает: "Для меня коммунист и убийца одно и то же, я бы их всех..." И так выразительно тряхнул рукой - указательный палец вытянут, большой поднят. Вот такой у нас начальник! Ему палец в рот не клади. Уж кто-кто, а он демократию защитит!
      Пока он вещает, мы дремлем. Никуда не денешься, так даже лучше. Пусть выговорится, а то станет еще наши недостатки разбирать, знал я таких начальников. Нет, пусть уж лучше "расширяет наши горизонты".
      - Понимаете вы, что за один год, - доносится до меня голос начальника сквозь дремоту, - у нас в стране было зафиксировано 1,6 миллиона преступлений, а раскрыто меньше четверти! Это же черт знает что! В нашем отделе я этого не допущу. Мы будем раскрывать минимум одну треть! Треть - вот задача!
      Он произносит эти слова с пафосом, делает паузу и уже будничным тоном продолжает.
      - А теперь перейдем к текущим делам.
      Мы просыпаемся, ерзаем на стульях, шелестим блокнотами.
      Начальник зачитывает сводку.
      - Так, вчера - тянет он, - так, значит, значит, так: убийств - семь, ограблений - пятнадцать, изнасилований - три, смотри, всего-навсего три, драк - тридцать семь, краж - двадцать, самоубийств... Ну, это не наше дело, пожары... тоже... Ну, что ж, спокойный денек, отличный денек. Вот бы всегда так.
      Действительно, по сравнению с другими днями вчерашний выглядит вполне мирно.
      Дальше идет, как мы ее называем, диспетчерская работа. Мы получаем задание и разбредаемся по разным направлениям. Куда? Ну, вот, хоть такой день.
      Месяца три назад была совершена попытка ограбления банка. Ничего особенного в этом нет, банки у нас грабят по нескольку штук ежедневно. Есть такие, на которые нападали раз по десять. Удивительно было не то, что напали на банк, а то, что грабителей задержали. Вот это случается не часто.
      Вы когда-нибудь заходили в нашем городе в банк? Нет? Тогда опишу вам его. Обычно это величественное здание с мраморным или гранитным нижним этажом. Двери - грузовик может проехать, кованые решетки толщиной в руку, с позолотой. Внутри, как в церкви, огромный зал, колоннада, в середине массивные столы, на которых клиенты могут заполнять свои чеки. Вдоль стен стойка, за ней клерки, мужчины и женщины, стучат на машинках, нажимают клавиши компьютеров, пишут бумаги. Главное, конечно, касса. Это такая клетка из толстенного пуленепробиваемого стекла, герметически захлопывающаяся, так что газ не проникнет. Подходит клиент к окошечку, ему выдвигают ящичек, куда он кладет документы на получение денег. С другой стороны ящичек от кассира закрыт герметической заслонкой, потом кассир придвигает его к себе, берет документы, кладет деньги - все это время ящичек герметически закрыт уже от клиента - и снова выдвигает его.
      А на стенах, в колоннах, в разных хитрых местах телекамеры. Если налет, любой служащий поднимает руки вверх, а ногой нажимает кнопку - включается телекамера, в соседнем полицейском отделении звучит сигнал, на всю улицу воет сирена...
      Я еще забыл вам сказать, что у дверей стоит парочка дюжих молодцов с пистолетами и дубинками у пояса, а в дежурке таких еще трое-четверо сидит.
      И все же банки грабят вовсю. Нам как-то наш начальник, этот любитель статистики в международных масштабах, цифры приводил.
      В Лос-Анджелесе, например, 624 ограбления банков за год. А? Ничего, почти по два в день. А в Вене куда меньше, по полтора ограбления в месяц. Всего-то!
      Вам, конечно, интересно узнать, как грабят банки, как при такой защите, о которой я вам рассказал, все же запросто удается и деньги взять, и спокойненько покинуть место действия. Извините. Не получится. Еще не хватало мне тут устраивать курсы повышения квалификации по части ограбления банков. А то как бы и вам не пришла охота попробовать свои силы в таком предприятии. А что? Если уж двенадцатилетние мальчики с игрушечными пистолетами взялись за дело...
      А в тот раз, о котором я рассказываю, преступников задержали. Они стали жертвами уличного движения. У нас оно сумасшедшее. В часы пик куда быстрее было бы ехать на ослах, чем на автомобилях. Так вот, убив одного из охранников и прихватив два мешка денег, грабители, числом четверо, выбежали на улицу и вскочили в ожидавшее их такси. Такси было угнано за два часа до налета. За рулем сидел водитель в форменной фуражке.
      Как только преступники вскочили в машину, она сорвалась с места и выехала на резервную зону. (У нас в городе крайняя правая полоса уличного движения отведена только для автобусов и такси.)
      Так бы они и смылись, если б не случай. Ох уж этот случай! Сколько тщательнейшим образом разработанных планов рушится из-за его величества случая. Вот и на этот раз.
      Хотя, учитывая число алкоголиков в нашей стране, особой случайности в этом случае не было. Просто какому-то подвыпившему типу, сидевшему (а у нас таких тысячи) за рулем своей "вольво", надоело плестись в бесконечной веренице еле двигающихся машин, и он резко свернул на резервную полосу. Такси преступников врезалось в "вольво". Треск, грохот, скрежет, крики... Сбежался народ, появился регулировщик, подоспели преследователи. Грабителей схватили и отправили куда надо. Следствие недолгое - все и так ясно.
      Оказывается, нет. Те четверо признают свою вину - а куда деваться, их сто свидетелей видели, служащие банка, прохожие... А вот тот, что сидел за рулем, все отрицает. Меня, мол, заставили, пригрозили, что если сбегу, то найдут и убьют. Он ни в чем не виноват, только сидел в машине, никого не грабил, никого не убивал. Сидел, дрожал от страха. Те четверо подтверждают.
      И тут к нам поступает записка. Написана явно женской рукой. В записке сказано, что не только этот липовый таксист был в сговоре с преступниками, но он-то и есть главарь шайки, он разработал весь план, и вообще это не первое их ограбление, и все это можно доказать. Но писавшая боится за свою жизнь и потому в полицию не идет, а, вот, пишет. И если в полиции хотят получить доказательства, то пусть принесут положенную денежную награду на место встречи, которое автор письма укажет по телефону. Зачем такие сложности, почему сначала писала, а потом собиралась звонить - неясно. Ну, женщина ведь, чего вы хотите? Словом, позвонила она раза два еще, в конце концов договорились встретиться на каком-то пустыре, в подъезде заброшенного дома, что выходит на маленькую площадь. На площади фонарь, и, если что не так, ей, наверное, из этого подъезда все будет видно и она сумеет куда-нибудь спрятаться. Ну, не знаю. Такие вот условия. И начальник говорит:
      - Вот вы, Леруа, с напарником пойдете туда к десяти вечера, отдадите ей деньги и возьмете доказательства. Да не забудьте расписку у нее взять, а заодно и проверьте документы, мало ли что, может быть, ее придется свидетелем вызвать? Доказательства, что принесет, тоже проверьте, не липа ли? Да будьте поосторожнее, все же с деньгами идете. Мало ли что они там задумали - может, сообщники.
      Вечером мы с Гонсалесом отправляемся на эту дурацкую операцию. У меня к ней душа не лежит. Какой-то пустырь, развалины, народу кругом никого, непонятная баба...
      Подходим, действительно, фонарь яркий горит (кому он здесь нужен?), и никак его не минуешь, чтобы к подъезду этому подобраться, правильную позицию выбрала.
      Договариваемся так: Гонсалес становится у стены дома напротив, в темном углу, меня прикрывает. А я иду в подъезд. Сердце колотится, душа в пятках, но иду.
      Вхожу, пахнет сыростью, отбросами и еще чем-то знакомым. Чем же? Наконец соображаю - кровью, уже знаю, что будет дальше. Настроение портится окончательно. Вынимаю фонарь, делаю два шага. Так и есть - вот она лежит. Молодая еще, одета прилично, в руках зажала портфель так, что не вырвешь. Но зачем вырывать, они просто вынули из него все бумаги. Потом, конечно, после того, как всадили ей в спину нож
      Следов борьбы, как выражаются в наших протоколах, не обнаружено. Как потом установили, когда она пришла в этот подъезд (и почему она такое место выбрала?), ее уже ждали. Вот и вся история. Несложное такое дело. Тех четверых, конечно, осудили. Ну а главный, за неимением против него улик, был оправдан. Пытался прокурор обвинить его в сообщничестве, но адвокат без труда доказал, что тот действовал под влиянием страха. Он очень испугался, когда ему пригрозили. А вы бы не испугались? Ну вот, и он тоже.
      Я этот случай и не вспомнил бы, если б не одна деталь, которая мне потом долго не давала покоя. Откуда убийцы все таки узнали, где она должна была с нами встретиться? Ведь если б следили за ней, то после нее в подъезд вошли, а не раньше. Кто мог им сообщить? Судя по ее поведению, она вряд ли кому-нибудь проговорилась, значит, только у нас в полиции обо всем этом знали. Кто же предупредил убийц?..
      И я вспомнил, что мне как-то Джон-маленький рассказывал, он, между прочим, молодой-то молодой, но много чего знает. Вообще толковый парень. Один недостаток - не все в нашей работе одобряет. Эдакий идеалист. Начитался рекламных объявлений в журналах: "Хочешь помочь людям - становись полисменом!" И стал. Помогать-то мы помогаем, но вот кому и как? Не такой это простой вопрос, я к нему еще вернусь.
      Так вот, как-то Джон-маленький мне рассказал, он это в английской газете "Дейли экспресс" вычитал. Там говорилось, что однажды грабители совершили налет на лондонский банк "Ллойд бэнк лимитед" и прихватили девять миллионов фунтов стерлингов. А пока шло следствие, 250 тысяч осело в карманах полицейского начальства. Эта газета, говорит, даже написала: "Такого еще не знала история Скотланд-Ярда". Про Скотланд-Ярд не скажу, но у нашего начальства небось оседает не меньше. Впрочем, это я так, пошутил. Не вздумайте моему начальнику сказать, он такого юмора не поймет.
      ...Однажды прихожу на работу после задания, копаюсь в документах Все как обычно. Напротив за столом бубнит Гонсалес.
      - Понимаешь, не могу решить, менять машину или нет (у него какой-то древний "форд", и он без конца мечтает продать его и купить маленькую БМВ, но все денег не хватает). Если я продам мою за тысячу монет, то придется приложить еще тысячу. С другой стороны, моя колымага еще года два протянет. Вот я и думаю... помнишь, как Кафуньет все не знал, что со своей слишком длинной тросточкой делать. "Наверху, жаловался, набалдашник красивый - не хочется резать, а внизу она мне не длинна". Ха-ха-ха...
      Он заливается смехом (никто его не поддерживает) и снова начинает морочить нам голову своими автомобильными проблемами.
      Джон-маленький смотрит на часы - половина первого - встает, достает из-под стола гантели и начинает "работать". Он всегда за полчаса до обеда это делает. Поразительный парень - все время занимается самосовершенствованием. Я думаю, он далеко пойдет, во всяком случае, дальше нас всех.
      Вот тогда-то раскрывается дверь и в комнату врывается О'Нил. Именно врывается, а не вплывает, как обычно. Его кирпичного цвета лицо на этот раз белее потолка. Губы в ниточку, глаза горят. Мы его таким никогда не видели.
      Некоторое время он стоит посреди комнаты, а мы вопросительно смотрим на него.
      - Маруччи встретил, - выдыхает он, - в баре. Зашел выпить, он там сидит. Сволочи!
      Мы не верим ушам. Чтобы вам было ясно, о чем идет речь, нужны некоторые пояснения. Год назад этот самый Маруччи попался, когда пытался всучить в банке липовый чек. Преступление не бог весть какое, и непонятно, почему он стал оказывать яростное сопротивление, ранил двух служащих, пытался скрыться на машине. При этом отстреливался и попал одному полицейскому, другу О'Нила, в ногу. В конце концов, Маруччи все же задержали. На суд он явился, окруженный адвокатами. Полицейский тот на всю жизнь остался хромым, но от претензий к Маруччи отказался. Никто ничего не мог понять, и лишь много позже он, выпив, проболтался, что получил от преступника такого отступного, что, по сравнению с этим, назначенная ему пенсия выглядит жалкими чаевыми.
      Маруччи со всеми своими адвокатами защищался отчаянно. Он признавал все, не говорил только одного - откуда у него чек. Было ясно, что он кого-то покрывает, но кого, так никто и не узнал. По совокупности - все же трех человек ранил, в том числе полицейского, - ему дали приличный срок. И что же едва год миновал, а он сидит себе в баре, потягивает пиво! Могу себе представить, что почувствовал О'Нил. Он, прямо скажем, парень не сентиментальный, но за друга того изувеченного очень переживал.
      О'Нил долго молчит. Наконец говорит:
      - Еще зубы скалит, сволочь. "Ах, инспектор, - смеется, - давно не видались. Как поживаете?" Скрутил я его и в участок - решил, что он сбежал.
      О'Нил умолкает, вытирает свою бычью шею платком.
      - Ну! - торопим.
      - Да все у него в порядке. Подал апелляцию, пересмотрели, - он машет рукой, - и выпустили под надзор. А поднадзорным в бары ходить не запрещается. - О'Нил помолчал. - Еще грозился жалобу подать - пока вел, я ему бока все-таки помял немного. Да не стал, сказал, что прощает меня по случаю старого знакомства. О'Нил замолчал теперь уже надолго, а мы стали возмущаться.
      - Вот, - расшумелся Гонсалес, - мы, значит, жизнью рискуем, головы подставляем. Нас, как куропаток... А преступники, у кого кошелек потолще (а у кого из них тощий!), не успеешь оглянуться - и уже на свободе. И еще на нас же жалобы строчат.
      Гонсалес продолжает возмущаться, а Джон-маленький, не прерывая свои гантельные упражнения, между двумя выдохами констатирует:
      - Да... мы-то... всех защищаем... а вот нас... кто бы защитил... куда суд смотрит?..
      Я отвечаю на его наивный вопрос.
      - Туда смотрит, - говорю, - где больше дают. У кого карман пошире. Судьи, между прочим, тоже люди и хотят хорошие машины иметь и в горы ездить отдыхать. Ты видел, во Дворце правосудия стоит такая мраморная баба, глаза завязаны, а в руках весы, называется Фемида. Она, конечно, из-под повязки ничего не видит, но на какую чашу больше монет положили, очень даже ясно чувствует. Так что суду и смотреть не надо...
      - Судьи, конечно, не рискуют, что их подстрелят, - говорит Джон-маленький, он спрятал гантели и завязывает галстук, - но все же я бы тех, кто стреляет в полицейских, судил построже.
      - Самим надо судить, - неожиданно произносит О'Нил. - Других - пусть судьи. А если нашего тронут - наш суд и должен быть.
      - Ну, этого никто не разрешит, - говорит Джон-маленький, - есть закон, там все определено, чем нам заниматься, чем прокуратуре, чем суду. Но за нападение на полицию необходимо строже карать, это верно.
      О'Нил осуждающе смотрит на него.
      - Эх ты, сосунок, - роняет. - Ничего, есть среди нашего брата поумней, кто знает, что делать.
      - А что? - взрывается Гонсалес. - Я бы...
      - Когда поумнеете, поймете. - О'Нил окидывает нас презрительным взглядом и выходит из комнаты.
      - Один генерал, - начинает Гонсалес, - привез сына к священнику, чтобы тот его умнее сделал. Приезжает через год...
      Но мы не слушаем. Пора на обед.
      Как ни странно, эта маленькая история вызвала много разговоров. То ли О'Нил сумел заразить коллег своим возмущением, то ли это было каплей, переполнившей чашу, так или иначе, но ворчали многие.
      Дело в том, что действительно, и мы в уголовной полиции это особо чувствуем, преступников ловят с опасностью для жизни. У нас ведь в стране преступники не мальчики из церковного хора. У иных по десятку покойников на совести, по дюжине ограблений банков и магазинов, а уж сколько загубленных наркотиками душ и не сосчитать. Каждого ждет тюремное заключение лет на двести - триста. Смертной казни, скажи спасибо, в нашей стране нет. (Хотя я лично предпочел бы пулю, чем всю жизнь за решеткой сидеть.) Так неужели такие люди остановятся перед еще одним убийством? И какая разница, кого убивать - шофера такси, официанта, прохожего или полицейского? Только шоферы и прохожие за преступниками не гонятся, не выслеживают их и задержать не пытаются. А мы да. Ну пускай, раз выбрали такую профессию, считайся с ее неудобствами. Но уж коль скоро на твою драгоценную жизнь кто-то покусился, а ты его поймал, так будьте любезны, господа судьи, вкатите этому кому-то на полную катушку. А что получается? Мы рискуем, а то и, жертвуя жизнью, ловим бандитов, сажаем их на скамью подсудимых. Согласно закону. И вдруг начинает действовать иной закон. Адвокаты, связи, взятки, "убирание" свидетелей... Конечно, мелкий жулик сто тысяч монет залога не внесет, а вот у кого на совести полдюжины убийств, тот может. Адвоката за полмиллиона кто в состоянии нанять? Только гангстерский босс, только глава крупной банды. А взятку в миллион дать - и того важней. И получается: чем страшней преступник, чем больше преступлений он совершил, тем у него больше шансов выйти сухим из воды.
      Мы-то по рукам-ногам законом, всякими правилами, инструкциями связаны. Как же, страна порядка и демократии, у нас ведь права человека на первом месте! То-то пара миллионов без работы ходит, еще десяток миллионов недоедают и что такое водопровод в квартире только из рассказов знакомых знают. Еще десяток миллионов свое имя подписать не умеют, потому что бесплатно у нас только воевать учат. Но зато государство уважает их права! И все они небось очень гордятся, что их "права человека" никто нарушить не может!
      Ладно, это я так, отвлекся, в лирику ударился. Вы в таких случаях не стесняйтесь, останавливайте меня, мол, Леруа, куда загнул? Возвращайся на дорогу!
      Я вам изложил нашу печаль. Так что делать? Не заняться ли самодеятельностью? Точнее совместительством. Скажем, прибавить к своим обязанностям и обязанности прокурора, судьи, а заодно и палача. Правда, платить за такое совместительство никто нам не станет, но и жизнями нашими нам платить, может, тоже придется поменьше. А? Вот такая идейка.
      Выяснилось, что велосипеда мне изобрести не удалось. До меня кое-кто сумел до того же додуматься. Но мне-то откуда знать? Впрочем, тогда я еще об этом не ведал. С кем бы, думаю, поделиться своими соображениями? С Гонсалесом? Он как решето, в нем ничего не удерживается, а соображения мои не дай бог кому-нибудь станут известны, и, главное, что это мои соображения. Джону-маленькому? Не доверяю я ему. То есть, доверяю полностью в нашей работе. А вот, как бы это деликатней выразиться, в некотором, что ли, толковании не доверяю. Очень он уж какой-то правильный. Одно слово - идеалист, ну или честный. У нас это одно и то же.
      Пожалуй, поговорю с О'Нилом. Тот поймет.
      Глава III.
      ПОМОЖЕМ ПРАВОСУДИЮ
      О'Нил понял. Я пригласил его в небольшой бар "Под сапогом", в котором частенько собираются в свободное (и в служебное, замечу, тоже) время полицейские нашего управления. Бар как бар. Над входом метровый старый сапог из железа скрипит на ветру. Внутри особой чистоты не наблюдается. Но ее здесь никто и не требует. Длинная стойка покрыта стершейся кожей, десятка два столиков на железных ножках, без скатертей. Пьют здесь всё, кроме коньяка, дорог. А так пиво, виски, красное и белое вино, разные наливки, водки. Закусывают чем бог послал - маслинами, орешками, бутербродами величиной с подводную лодку... Сидим. Молчим. С О'Нилом любой разговор превращается в собственный монолог.
      - Слушай, - говорю, - я тут поразмышлял. Все-таки свинство получилось с этим Маруччи.
      - Сволочи! - изрекает О'Нил.
      "Кто? - думаю. - Судьи? Гангстеры? Адвокаты? Неважно!" Я продолжаю:
      - Слушай, если правосудие такое беспомощное, давай поможем правосудию. А? - и смотрю на него испытующе.
      - Как? - спрашивает и опрокидывает двойную порцию виски (конечно, ирландского). Он всегда пьет двойную порцию и, между прочим, не одну.
      - А так, - мне надоедает вся эта дипломатия, и я приступаю прямо к делу, давай его сами прикончим. В конце концов, может быть, судьи просто оказались слишком добрыми. Бывают же добрые судьи!
      - Добрые - не знаю, - говорит О'Нил, - честные - нет! - и он опрокидывает "за воротник" очередную порцию.
      - Ну, неважно, - говорю. - Важно, что мерзавец...
      - Сволочь! - рычит О'Нил.
      - Ладно, пусть сволочь. В общем, этот Маруччи оказался на свободе. Это возмутительно. Надо исправить, его ведь должны были бы приговорить к смертной казни, если б она у нас была. Но раз судьи не приговорили, приговорим мы, а заодно и приведем приговор в исполнение. Ну, как?
      О'Нил хлопает меня по плечу с такой силой, что, будь я поменьше и полегче, вошел бы в табурет, на котором сижу, как гвоздь, под самую шляпку.
      - Ты настоящий парень, Джон! - говорит О'Нил и в связи с этим опрокидывает еще порцию. - Маруччи сволочь, - добавляет он деловито. - Ты умней меня, говори, что надо делать, - и смотрит хитро.
      А что делать? Никакого плана у меня нет. Я и предложение свое сделал больше в расчете на О'Нила, сведет, мол, меня с кое-какими ребятами, о существовании которых я подозреваю. Однако ни с кем он меня не свел и пришлось обходиться своими силами.
      Меня этот Маруччи в лицо не знал, поэтому никаких оснований опасаться я не имел.
      ...Поздно вечером мы подъехали к тому бару, где Маруччи, как я понял, проводил большую часть своего времени, и, дождавшись, пока он выйдет с приятелями, тихо поехали за ним. Между прочим, это был уже четвертый вечер, что мы за ним охотились. Но то он уезжал с кем-нибудь на машине, то его до дому провожали друзья или еще что-нибудь. А тут попрощался с какими-то типами и дальше побрел один.
      Погода, надо сказать, благоприятствовала: дождь, ветрище, чуть дома не сносит, и район какой-то гнусный, облезлые дома, тротуары в ямах, фонари с побитыми лампочками... Мразь!
      Когда на совсем глухой улочке оказались, я ускорил движение, обогнал Маруччи, притормозил и, выйдя из машины, предъявил свое удостоверение.
      - Патруль, - говорю, - проверка документов. Вы Пеликоне?
      Он сначала испугался, по-моему, даже бежать хотел, потом успокоился.
      - Какой я Пеликоне! Я Маруччи. Вот мои документы, - сует мне.
      - Маруччи, - с сомнением качаю головой и, достав из кармана какую-то картонку, перевожу взгляд с нее на него. - А вот у нас фото Пеликоне, и уж больно вы на него смахиваете.
      - Да бог с вами, - бьет себя в грудь Маруччи. - Не Пеликоне я. Вот же документы, и фото там мое есть. Вы сравните, сравните!
      - Вот что, - говорю, - поехали в участок, там разберемся.
      - Да чего разбираться, вы только взгляните! Я же...
      - Поехали, - беру его за руку, - если ошиблись, на машине домой отвезем, по такому дождю только выиграешь - давай залезай.
      Тем временем О'Нил пересел за руль, поднял воротник плаща, в машине темно, так что Маруччи его не узнал. Продолжая возмущаться, залез со мной на заднее сиденье, и мы поехали. Я надел ему наручники, объяснил:
      - Таковы правила, уж не взыщи.
      И вот, когда мы выехали на главную улицу, где от огней светло как днем, он в какой-то момент увидел в зеркальце лицо О'Нила и сразу все понял.
      Знаете, я никогда не думал, что человек может до такой степени измениться буквально за долю секунды. Постареть на двадцать лет.
      Маруччи ссутулился, лицо стало белее бумаги, губы обвисли, глаза потухли. Он тяжело задышал, словно запах неминуемой смерти душил его. Да, да, смерть имеет свой запах, и он почувствовал его.
      Некоторое время катили молча. Я внимательно слежу за ним, как бы он чего-нибудь не выкинул. Он сидит и молчит.
      И вдруг я слышу его хриплый шепот:
      - Ребята, у меня есть деньги - две тысячи. Я отдам
      - Где они у тебя? - спрашивает О'Нил, - может, в твой банк заедем или у тебя чек, как тот?
      - Да нет, - бормочет Маруччи, - с собой они, вот в этом кармане, в верхнем внутреннем, можете проверить, я все отдам. А потом еще столько же донесу завтра, скажите, куда, клянусь, принесу. Я клянусь...
      Теперь он торопится, захлебывается словами, чего-то обещает, в чем-то уговаривает, объясняет.
      Я не слушаю. Мне вдруг сделалось противно и тоскливо. И эта ночь с ее чертовым бесконечным дождем, и этот трусишка, жулик, убийца, подонок, который старается нас разжалобить, а сам наверняка никого никогда не жалел, и даже О'Нил с его бычьей шеей, застывший, словно цементная глыба, на переднем сиденье... Ну их всех к дьяволу!
      - Слушай, - говорю я О'Нилу, - ну его к дьяволу!
      Но, перехватив в зеркальце взгляд моего коллеги, умолкаю. Мне делается не по себе. Я определенно не хотел бы оказаться на месте Маруччи.
      Мы выезжаем на загородное шоссе.
      Теперь Маруччи замолк окончательно. Он еще жив, но и уже мертвец.
      С полчаса мы колесим по проселку, наконец подъезжаем к какой-то глубокой яме, заброшенному песчаному карьеру или выработке, уж бог его знает что это. Видимо, О'Нил присмотрел это место заранее.
      Машина останавливается, и мы все выходим. И тогда происходит непонятное. О'Нил вынимает из кармана нож и по самую рукоятку вонзает его Маруччи в спину. Тот падает как подкошенный.
      Видя мой удивленный взгляд, О'Нил поясняет:
      - По пуле установят служебный пистолет.
      Затем он залезает Маруччи в карман, вынимает деньги, деловито пересчитывает и половину подает мне.
      - Что мы, зря старались? - Он пожимает плечами и, столкнув тело в яму, направляется к машине.
      Но вот что интересно: перед этим он вынимает из кармана какую-то бумажку и засовывает ее Маруччи в карман.
      Любопытно. Но я ни о чем не спрашиваю. Я чувствую такую усталость, словно один вырыл всю эту гигантскую песчаную дыру. Ну и денек! Хорошенькую идейку я подкинул О'Нилу. Молодец Леруа! Лучше б ты свои гениальные идеи запирал подальше в ящик.
      Едем обратно, голова пустая. О'Нил завозит меня домой и на прощанье говорит:
      - Ты молодец, Джон! Ребята оценят. До завтра!
      У меня нет сил спросить, какие ребята и как оценят. Я вяло жму ему руку и, едва поднявшись к себе, валюсь на постель.
      На следующий день все же на работу не опаздываю.
      Все нормально, как всегда. Погода отличная, в кармане приятно шелестит тысяча монет. В конце концов, что произошло? Ничего. Два полицейских выполнили свой долг, наказали преступника, уж коли судьи не смогли или не пожелали этого сделать. Просто мы помогли правосудию.
      Идет утреннее оперативное совещание.
      Как всегда, начальник, самодовольно поглаживая живот, начинает с планетарных проблем.
      - Число преступлений растет, - изрекает он и смотрит на нас с таким видом, будто именно мы главные виновники этого. - Например, в ФРГ за один год прирост, - деловито сообщает он, словно речь идет о поголовье скота, - 5,5%. В Париже число убийств возросло на 7%, а ограблений и краж в метро, автобусах, на вокзалах и в музеях - на 58 %. Слышите, в музеях! - Он смотрит на нас гневным взглядом, и мы подозрительно оглядываем друг друга, не спрятал ли кто-нибудь в задний карман брюк Венеру Милосскую. - Что касается всей Франции в целом, - зловеще продолжает начальник, - то за год там совершено 3,4 миллиона преступлений. Уж про Америку я не говорю, она всем нам подает пример: 5 миллионов преступлений в год. - Он восхищенно щелкает языком и, как бы извиняясь, добавляет: - У нас в стране, конечно, поскромней, но и население поменьше. Впрочем, наши цифры вы и сами знаете. Знаете?
      После некоторого неловкого молчания Джон-маленький, этот ученый муж, говорит:
      - Знаем, господин комиссар.
      - Конечно, знаем, - развязно подхватывает Гонсалес, но тут же затыкается, потому что вдруг начальник спросит.
      - Да? Ну ладно, - продолжает тот, - перейдем к текущим делам. Зачитываю сводку. - Он начинает излагать все, что произошло за вчерашние день и ночь. Убийств столько-то, грабежей столько-то, похищений, драк, налетов...
      Мы слушаем, скрывая зевоту. Ждем, когда речь дойдет до конкретных заданий. И тут я неожиданно слышу:
      - В заброшенном карьере в восемнадцати километрах от города найден, убитый ударом ножа в спину, некий Маруччи, тридцати восьми лет, рецидивист. Проходил, между прочим, по нашему отделу. В кармане пиджака обнаружена карточка со знаком черепа и скрещенных костей и надписью "Черный эскадрон", следов убийц не обнаружено.
      Я затаил дыхание, мне показалось, что начальник смотрит на меня. Или на О'Нила, мы сидим рядом. Но может, только показалось?
      Начальник делает паузу и многозначительно произносит:
      - Конечно, этого подонка не жалко, наверняка счеты сводили бандиты между собой. Но объективно они помогли правосудию. - И, помолчав, добавляет со вздохом сожаления: - Эх, не тех этот "Черный эскадрон" на тот свет отправляет, не тех!
      Помолчав еще, начальник продолжает зачитывать сводку.
      "Не тех, - размышляю я, - а кого надо? Кто те?"
      Наконец, доходит очередь и до заданий.
      Нам с Гонсалесом выпадает какая-то ерунда, а вот на долю О'Нила приходится неприятная штука. Поступил сигнал, что один из ребят нашего отдела "подвержен коррупции", как изящно выразился начальник, а проще говоря, берет взятки. Была тут одна история с каким-то рестораном, где кого-то убили, наш парень там присутствовал и вот якобы все потушил, получив за это приличный куш. Вообще-то такими вещами занимается другой отдел, специальный, но из уважения к нашему начальнику и чтоб подчеркнуть, что наказание может быть и дисциплинарным, не обязательно уголовным, поручили нам. Мол, сами набедокурили, сами и разбирайтесь.
      Тогда-то и произошел у меня с О'Нилом странный разговор. Подходит он ко мне и говорит:
      - Слушай, Джон, не в службу, а в дружбу - одолжи Гонсалеса на это задание.
      - А что случилось, - удивляюсь, - ты же сам моего тезку хвалил, разладилось что-нибудь?
      - Да нет, - мнется, - он парень что надо, но не в таком деле.
      - Не понимаю, дело-то простое.
      - Вот именно, - говорит.
      - Ты можешь толком объяснить? - спрашиваю.
      - Пойми, кто-то из наших ребят сделал маленький бизнес. Что тут плохого? Мы все не ангелы. А теперь его за это тягать будут. Зачем это нужно?
      - Ну, согласен, - говорю, - но почему Джон-маленький не годится?
      - У него взгляды какие-то странные, - туманно поясняет О'Нил. - Уж больно он прямой, как палка, честный чересчур - словом, не созрел еще.
      Я задумываюсь, действительно, что-то в этом Джоне-маленьком есть такое, эдакое. Идеалист он, я же вам говорил. И в таком простом, но деликатном деле может оказаться не на высоте.
      - Ладно, - соглашаюсь, - бери Гонсалеса.
      Тут пора, видимо, прочесть вам небольшую лекцию о специфике нашей работы. А то вы там сидите в ночных колпаках, с сигаретой в руке у телевизора и думаете, что мы, стражи порядка, не спим двадцать четыре часа в сутки, оберегая ваш покой, и получаем за это миллионы. Так? Признайтесь, так вы думаете?
      Представьте, что ошибаетесь. Я не хочу сказать, что мы нищие, но все-таки, имея в виду, чем приходится заниматься, платят нам мало. Зато требуют много. И чтобы мы раскрывали преступления в том числе.
      Ни один полицейский в нашей стране и, насколько я знаю, в Италии, и в Англии, и в Америке, и во Франции, не может работать, не имея своих осведомителей. У всех у нас есть с десяток подонков, которые нам регулярно доносят на других подонков.
      А чем прикажете платить? Вот именно. Поэтому я смотрю сквозь пальцы на кое-кого, у кого в его баре в подвальном туалете порой продается наркотик, или кто торгует спиртным без лицензии, или заходит иной раз к соседям в квартиру без их ведома и не через дверь, а через окно, чтобы одолжить деньжат до лучших времен. Зато я получаю сведения по крупным делам, которые раскрываю. За что мне честь и хвала.
      Это я так, примитивно объясняю. На самом-то деле все сложней. Приходится защищать моих "подопечных" от моих коллег, которые не в курсе дела, и взаимно не трогать их "подопечных", о которых они меня предупреждают. Сами понимаете. Один американский полицейский написал книгу "Полиция в беде". Это мне, конечно, Джон-маленький рассказал (он прямо помешанный - все, что касается полиции, не просто читает, а прямо изучает). Так вот там черным по белому написано: "Если полицейские начнут арестовывать информаторов других полицейских, начнется полный хаос". Верно сказано. Вот и приходится ломать голову - кого сажать, кого нет. Не простое дело, скажу я вам.
      Мы все, как правильно заметил О'Нил, отлично знаем, где нас угостят бесплатно кружкой пива, где всучат блок сигарет (это для рядовых, я-то могу претендовать на большее). Приходят к нам и такие, как Джон-маленький, у которых нет широты взглядов. Их, конечно, приобщают, растолковывают, что к чему. Если упрямятся, создают атмосферу морального осуждения. Плохо ведь, когда в стаде заводится паршивая овца...
      Но бывают у нас и такие гадкие "подопечные", которые за свои грехи отделаться всего лишь информацией не могут. Они тогда кое-что к этому добавляют. Наш начальник, помнится, сообщил на очередной оперативке, что в США преступные синдикаты (какая-то сенатская комиссия это установила) каждый год тратят на подкуп полиции 4,5 миллиарда долларов, что, мол, больше, чем вся зарплата всем полицейским страны! Ну еще бы, страна-то богатая!
      С возмущением начальник нам об этом сообщил, грозил пальцем. "В нашей стране этого нет, говорил, и быть не должно. Имейте в виду!" Мы имеем. Но все же бывают, разумеется, исключения. Вот как этот случай, на расследование которого послали О'Нила.
      Ничего особенного, мне потом Гонсалес рассказывал:
      - Пришел в этот ресторан человек, напился, начал буянить. Ну, хозяин его и вывел. А в процессе выведения тот умер...
      - Что значит "в процессе выведения"? - говорю. - Ты по-человечески можешь выражаться?
      - А что тут неясного? - обижается. - Он его вывел из ресторана, тот, наверное, пытался его ударить, хозяин в ответ ударил хулигана. Ну, может, немного перестарался, а тот небось хрупкого был здоровья и вот скончался...
      - Ладно, а при чем тут наш коллега?
      - Он там в это время был, в этом ресторане, зашел случайно, выпивал. Но, во-первых, он был в штатском, во-вторых, не на дежурстве. Ну, просто зашел, как обыкновенный гражданин. Почему, спрашивается, он должен был вмешиваться?
      - Так он полицейский или нет? - спрашиваю.
      - Полицейский, - подтверждает Гонсалес, - в смысле профессии, но не полицейский в смысле времяпрепровождения. Ведь он просто сидел, как гражданин, и выпивал. Почему он должен был вмешиваться? Другие же посетители не вмешивались. Он закончил выпивать, вышел, сел в такси и поехал домой.
      - А почему его обвинили во взяточничестве? - недоумеваю.
      - Ну, это уж совсем анекдот. У него не было с собой денег на такси, и хозяин ему дал...
      - И много дал? - я начинаю догадываться.
      - Да не очень, - мнется Гонсалес, - что-то около пятисот монет.
      - А такси стоило десять, да?
      - Восемь, - бормочет Гонсалес.
      - Все ясно, - говорю, - в результате никто ничего не видел, тем более наш парень. Убийство доказать нельзя. Покойник "в процессе выведения" сам наложил на себя руки. И что вы с О'Нилом доложили?
      - Что наш коллега был в состоянии сильного опьянения, на что имел полное право, поскольку не находился на службе, а потому ничего видеть не мог. И то, что этот хулиган пришел к хозяину ресторана объясняться, поскольку тот увел у него жену, никакого отношения к делу не имеет.
      - Ах, он еще и увел у того жену...
      - Ну и что? Словом, мы всех, кого положено, допросили, составили отчет, посидели там немного и...
      - Где посидели?
      - В том ресторане, где же еще! Мы с О'Нилом, хозяин, наш товарищ. В конце концов, работали же, неужели ужина не заслужили!
      - Скажи честно, Гонсалес, домой небось на такси ехали и проезд хозяин оплатил?
      - А что такого?
      - Нет, ничего, дорога пять монет стоила, а хозяин небось пятьсот дал?
      - Ну уж пятьсот, - вяло возражает Гонсалес. - Понимаешь, это как в том анекдоте. Человек спрашивает таксиста: "Вы в город?", а тот отвечает: "Нет, в деревню". Ха-ха-ха! - Он заливается смехом и тут же замолкает. - И вообще что пристал! Что-нибудь я неправильно сделал?
      - Да нет, все правильно, - говорю, - все правильно. О'Нил знает, что к чему.
      - А вот Джон-маленький считает, что неправильно, - задумчиво говорит Гонсалес, - он мне тут целую проповедь прочел об обязанностях полицейского, чести, морали и всякой чепухе. Он мне напоминает того отца из анекдота, знаешь, приходит к дочери...
      - Да пошел ты со своими анекдотами! - я, наконец, не выдерживаю.
      Он обижается и молча уходит.
      Я остаюсь и размышляю. Кто здесь прав? Наверное, прав Джон-маленький. Но и Гонсалес прав. Не они виноваты, что жизнь так устроена, и не им ее менять. Чтобы позволять себе всякие там угрызения совести, чтобы всегда действовать по совести, надо иметь миллионы, а вот как раз те, кто имеет миллионы, совести-то и недосчитываются. В конце концов, и так забот много, буду я еще тратить время и силы на разные там моральные соображения. Важно отхватить у жизни максимум для себя, а остальное...
      Что касается О'Нила, то я его понимаю, мы друг друга понимаем. Еще прямо не говорим ни о чем, но понимаем.
      Только наш начальник - или надеясь перевоспитать Джона-маленького или по глупости - мог свести их в одну связку.
      Конечно, О'Нил старше, опытней, авторитетней, а Джон-маленький пока что "огурчик", как мы называем вновь испеченных выпускников полицейских школ. Но по части теории и разных знаний он нас всех за пояс заткнет.
      Так вот, взгляды у них с О'Нилом на все, почти на все, разные. Но до поры до времени Джон-маленький молчал. Он вышколенный, для него дисциплина - дело святое. Раз О'Нил "стрела", значит, с ним спорить не полагается.
      Но однажды случилось такое, что все поставило на свои места.
      На очередной оперативке начальник особенно серьезен.
      На этот раз он лишь бегло касается мировых проблем, а когда переходит к заданиям, оставляет нас четверых, остальных отпускает.
      - Так меньше шансов, что преступники что-либо узнают. - Поясняет он и, видя наши недоуменные взгляды, добавляет: - Вы, что ж, думаете, только полиция среди этих подонков имеет свои уши, они у нас тоже имеют свои.
      Укрепив таким образом нашу веру в порядочность и надежность наших товарищей по службе, он начинает излагать задачу.
      Значит, так: поступил (откуда? наверное, от тех самых ушей) "сигнал" (его любимое слово), что намечается ограбление ювелирного магазина. Согласно полученным сведениям, грабители проникнут в магазин через дыру в потолке (которую они почти пробили, осталось надавить), обойдя сигнализацию. Потом тем же путем выберутся из магазина и сделают ручкой.
      Мы должны, войдя незадолго до закрытия в магазин, остаться там в засаде и задержать грабителей. Хозяин в курсе. Поскольку за последние месяцы были совершены ограбления уже нескольких ювелирных магазинов и высокое начальство выражает недовольство, то наш непосредственный шеф очень надеется, что эта операция принесет ему лавры победителя. Судя по почерку, наши будущие клиенты совершили и все предыдущие ограбления.
      Опытные грабители, как известно, не дети (хотя теперь такие дети пошли...). Поэтому мы готовимся очень тщательно. Чистим и проверяем наши 45-е калибры, "токи-уоки", наручники, маленькие пистолеты, телескопические дубинки. Надеваем ботинки на легкой резиновой подошве. Мы с О'Нилом выпиваем по паре банок пива, Джон-маленький примеряет пуленепробиваемый жилет, но он ему не годится, и Джон бросает эту затею.
      Магазин торгует допоздна. Когда мы подходим к нему, уже темно, улица освещена, народу много, особенно туристов, и в магазине людно. Так что мы, затерявшись среди покупателей, незаметно поодиночке исчезаем в служебном помещении и запираемся в кабинете хозяина. Он весь зеленый от страха. Нет, не за нашу жизнь, что вы! За судьбу своего драгоценного товара.
      - А они не могут всех вас убить и все унести? А гранаты они не взорвут? Ведь всё погибнет здесь! А во время перестрелки не пострадают витрины? - Он прыгает вокруг нас, как козлик на лугу, и морочит голову своими дурацкими вопросами.
      Мы сообщаем ему, что весь квартал оцеплен, на крыше дома затаились снайперы, в решительный момент подлетят вертолеты... Он уже почти успокаивается, но все портит этот остряк Гонсалес:
      - И потом на улицу должен вплыть ракетный крейсер, - добавляет он с невинным видом, - сейчас начнут воду напускать.
      И сам же начинает хохотать своей идиотской шутке. Хозяин опять впадает в панику.
      Нас спасает звонок - конец рабочего дня. Продавцы, накрыв стеклянные прилавки холстами и заперев несгораемые шкафы, опускают перед дверью и витринами металлические жалюзи и исчезают с такой быстротой, словно грабители уже в помещении. Последним, качаясь от страха, уходит хозяин, предварительно включив сигнализацию.
      Этот мерзавец, у которого в лавке на миллионы бриллиантов, изумрудов, золота, серебра, не догадался оставить нам хоть полдюжины банок пива. Мог бы, между прочим, и чего покрепче.
      Сидим с пересохшими глотками, мрачные, ждем. Бывает, что по неделям сидят в таких засадах, пока голубчики не явятся. Могут и вообще не прийти.
      Ждем.
      Уже два часа ночи, улица, хоть и одна из центральных, затихла, изредка машина проедет... начинается дождь. Он косой и под ветром стучит в металлические ставни.
      Мы уже начали дремать, когда, как гром с ясного неба, раздается грохот с потолка, и мы понимаем, что наши клиенты пробили-таки потолок и через минуту пожалуют в гости.
      Конечно, мы немного дали маху, следовало рассредоточиться, а мы как засели в этом кабинете, так и сидим. Но тут начинаем действовать быстро и энергично все-таки опыт и школа сказываются.
      Беззвучно выходим в коридор, что отделяет кабинет от торгового зала, подходим к его дверям и, затаив дыхание, ждем. Наконец, слышим глухой стук видимо, кто-то спустился по веревке и спрыгнул, через несколько секунд стук повторяется - второй, а вскоре и третий. Сколько же их? Наверху наверняка остался еще один.
      Проходит несколько минут, и мы слышим звук разбитого стекла. Они особенно не стесняются и правильно делают - кто здесь, что услышит?
      Значит, трое или четверо...
      - Черт знает что, - театральным шепотом шипит Гонсалес, - как у себя дома работают, бьют стекло, ходят-бродят. Я помню...
      - Да замолчи ты, - говорю и толкаю локтем О'Ни-ла, - начали?
      Он кивает и вынимает мощный карманный фонарь, в другой руке у него пистолет.
      Мы с грохотом раскрываем дверь и врываемся в торговый зал.
      Яркий луч выхватывает трех человек в черных комбинезонах. Они возятся возле несгораемого шкафа, в руках у них отмычки, сверла, всякая аппаратура и никакого оружия Они настолько поражены нашим появлением, что, когда Гонсалес орет: "Руки на затылок!", даже не реагируют. Наконец, повернувшись к нам лицом, медленно поднимают руки. Вид у них дурацкий, растерянный и испуганный. Один постарше, судя по морщинистой в шрамах физиономии, прошел огни и воды, двое других - мальчишки, лет по двадцать Они еще не могут понять, что произошло.
      Джон-маленький выходит вперед и ловко, с поразительной быстротой обшаривает карманы грабителей. К нашему изумлению, выясняется, что у них нет оружия! Что это - нахальная уверенность, что оно им не понадобится, или, наоборот, хитрость: поймают, обвинить в вооруженном налете не удастся.
      Мы уже достаем наручники, но в этот момент Гонсалес совершает роковую ошибку - нажимает выключатель у двери, и в комнате зажигается свет.
      Всё последующее происходит мгновенно и занимает в десять раз меньше времени, чем мне требуется, чтоб это рассказать.
      Из дыры в потолке гремят два выстрела. Джон-маленький хватается за руку, я стреляю в черную дыру на звук, и там раздается глухой вскрик. О'Нил разряжает свою обойму в грабителей, они валятся, как колоды, и застывают неподвижно. Гонсалес нажимает выключатель, в комнате воцаряется темнота, и тут же мощный фонарь О'Нила устремляет свой луч на дыру в потолке.
      Повторяю, все это длится две-три секунды. Это, знаете ли, в детективных фильмах все стреляют направо и налево, и все остаются живы. В жизни иначе: когда профессионалы такого класса, как мы с О'Нилом, стреляют, то требуется доля секунды, чтобы продырявить человеку башку, - мы не промахиваемся.
      Другой вопрос, в кого и зачем стрелять. Ну, то, что я первым же выстрелом прикончил того, который палил в нас с потолка - это, конечно, удача. Да просто спасло нам всем жизнь (в отличие от этого идиота Гонсалеса, который, включив свет, чуть нас всех не угробил).
      А вот зачем О'Нилу потребовалось убивать тех троих, безоружных, с руками на затылке? Именно этот вопрос задает ему Джон-маленький.
      - Тебя, дурака, спасал, - ухмыляется О'Нил.
      Он смело лезет по веревке, свисающей из дыры. (А вдруг тот, четвертый, еще жив или есть пятый?) Я страхую его, направив пистолет в дыру. Гонсалес перевязывает Джону-маленькому руку - пуля резанула по мякоти, ничего опасного.
      - Зачем он это сделал? - теперь уже у меня спрашивает Джон-маленький. Его широко раскрытые глаза устремлены на меня, и сейчас особенно ясно видно, как он еще молод. - У них же не было оружия.
      - Никто ничего не может знать в таких обстоятельствах, - туманно отвечаю я.
      А что я еще могу сказать? Я и сам не понимаю, зачем О'Нилу понадобилось убивать тех двух мальчишек, ладно бы уж старшего.
      О'Нил в этот момент быстро спускается по веревке обратно.
      - Порядок, - говорит он. - Тебе, Леруа, прямо в цирке выступать, точно в лоб.
      Он неторопливо подходит к лежащим грабителям и вкладывает одному из них в руку револьвер, нажимает, чтоб остались отпечатки пальцев. Достает второй револьвер и проделывает такую же операцию.
      - Хорошо, у того две пушки было, - говорит он с довольной улыбкой, внушительней получается. А ты, - он поворачивается к Джону-маленькому, говорит зло и резко, - запомни: когда четверо опасных бандитов открывают огонь по полицейским, да еще ранят одного из них, нам ничего другого не остается, как отвечать. После предупредительного выстрела, разумеется, - он поднимает свой 45-й калибр и стреляет в потолок. - Ясно?
      Но Джон-маленький ничего не соображает. Из-за ранения или он действительно с другой Галактики, начинает спорить:
      - Послушайте, О'Нил, вы же прекрасно знаете, что пистолетов у них не было, что они не сопротивлялись. Их можно было спокойно задержать, и...
      И тут я впервые вижу, как О'Нил выходит из себя.
      - Сосунок! - кричит он. - Девчонка с бантом! "Задержать"! Мы их задержим, они по пять лет получат, через два года выйдут и начнут опять в полицейских, в таких, как ты, болванов, стрелять! Нет, пусть уж отдыхают. На кладбище! Вот из-за таких законников, как ты, нас шлепают как мух!
      - Хватит, - говорю я, - все ясно. Задание выполнено. Засада удалась. Преступники пытались оказать сопротивление. Ранили храбро вступившего с ними в схватку Джона-маленького, но были нейтрализованы огнем остальной команды. Такова официальная версия. И никакой другой! Ясно?
      Я многозначительно смотрю на Джона-маленького. Он опускает глаза и молчит. Лицо у него совсем белое, крови все-таки он потерял немало.
      Я снимаю телефонную трубку и звоню дежурному.
      Начальнику я докладываю так, как сказал. Он доволен. Ликвидирована опасная шайка вооруженных грабителей, готовых на все. Нам объявляют благодарность. Джон-маленький через неделю возвращается в строй.
      А через месяц мы уже забыли об этом деле. Так, по крайней мере, я думал.
      Глава IV.
      ЧТО ТАКОЕ "ЧЕРНЫЙ ЭСКАДРОН"?
      Вы любите лекции? Нет? Да? Не понял. Словом, если не любите, можете закрыть страницу и идти выгуливать вашу таксу или смотреть телевизор. Потому что я собираюсь прочесть вам лекцию.
      Я начну с того, что и вы прекрасно знаете. Почему у нас вообще есть преступники? Вы таким вопросом не задавались? Нет? Так я отвечу - по тысяче причин. Во-первых, есть наивные люди, которые никак не могут понять, почему они всю жизнь гнут спину, работают и еле сводят концы с концами (это если у них есть работа), а есть такие, которые ни черта не делают, но имеют миллионы. Почему, если ты украл булку, тебя засадят на пять лет, а если прикарманил железную дорогу или банк, то тебя сделают сенатором? И тогда они начинают вносить поправки в судьбу и становятся грабителями и ворами. Далее, у нас оружие продают везде, только что не в молочных магазинах.
      В газетах однажды писали: заказал человек по почте снайперскую винтовку с оптическим прицелом. Ему тут же даже без задатка прислали. А человеку тому один год от роду! Вот такой у него отец шутник. Всё можно купить при желании автомат, пулемет, винтовку, мину, даже миномет. Один добрый папа подарил сыночку к его двенадцатилетию небольшой танк. Настоящий, садись - и давай в атаку. В Америке у 50 миллионов семей есть дома огнестрельное оружие, во Франции - у 10 миллионов, в Англии - у миллиона. И потом телевидение, там же под экран надо ведро подставлять - столько крови льется. В Соединенных Штатах ребятишки, эти ангелочки, к четырнадцати годам видят на телеэкране одиннадцать тысяч убийств! Ничего? Тут и Джек-потрошитель позеленеет от зависти. В моей стране не лучше.
      Короче, причин для преступности много. И все всех жутко боятся. По вечерам никуда не ходят. Дома превращаются в крепости, а уж какие хитрые всякие там электронные, инфракрасные и другие системы охраны придумывают, - сил нет. Собак заводят, сторожей, один в своей лавке на ночь даже крокодила выпускал!
      На полицию-то не очень полагаются. Во-первых, потому что нас не хватает. Преступников миллионы, нас десятки тысяч, где уж тут справиться... Во-вторых, не доверяют нам. То и дело возникают скандалы. Не хочу писать о моей стране, я - патриот! Но примеров мог бы вам привести множество. Вот хоть такой. Однажды солидная комиссия - целых тридцать два ученых юриста - провела обследование деятельности нью-йоркской полиции. И что, вы думаете, она установила? Что взятки от преступников получали практически все полицейские, начиная с рядового и кончая начальником департамента по уголовным делам! Иногда полицейские забирают героин у наркоманов и тут же сами его перепродают. А сколько случаев, когда задерживали налетчиков, грабителей и оказывалось, что это переодетые полицейские. Словом, не очень-то нам верят.
      Поэтому всюду граждане стали заниматься самодеятельностью, вернее, "самоохраной".
      В той же Америке создалась целая ассоциация добровольных борцов с преступниками. В ней пять миллионов человек. Все, конечно, вооружены, но в случае катавасии попробуй выясни, кто член этой ассоциации, а кто хулиган.
      В Англии тоже создали общество... оказания поддержки пострадавшим от ограблений. Работы у общества много, каждой группе, из которых оно состоит, приходится иметь дело в среднем с восемнадцатью ограблениями в неделю.
      Всюду есть такие организации, в моей стране тоже.
      Все они помогают, как могут, полиции и состоят из граждан, которых принято называть "законопослушными".
      Но есть и другие. Те не любят преступников, но и на законы поплевывают.
      Приведу пример опять-таки из американской жизни. А чему тут удивляться? Где самая большая преступность? В США. Поэтому я оттуда и беру примеры. Но не огорчайтесь - можно привести такие же и из жизни Франции, Италии, Англии, ФРГ, да и моей тоже.
      Так вот, в Америке есть такая милая организация, называется POSSE COMITATUS. Эти лихие ребята считают, что полиция и шерифы плохо справляются со своими обязанностями и поэтому взяли это на себя. Они даже сами выбирают судей, накапливают целые арсеналы, устраивают полевые учения. Уж не знаю, с кем они собираются воевать, но, по-моему, никак не с преступниками.
      Есть и почище. Есть немало нелегальных вооруженных организаций по борьбе с преступностью. Например, в Балтиморе она называется "Черный октябрь". И наказывает преступников, как вы догадываетесь, без суда и следствия одним способом - убийством. В уголовный кодекс члены этой организации не заглядывают - им некогда. Находит полиция на улице трупы, а рядом записка: "Эти люди торговали наркотиками" и подпись: "Черный октябрь". Начали следствие действительно, убитые числились в розыске. Да вот полиция-то до них не добралась, а "Черный октябрь" сумел. Только не раз находили убитыми людей, которые только подозревались в преступлениях, как потом выяснилось, напрасно. Но "Черному октябрю" в этом не с руки разбираться. На том свете сочтемся...
      Так что хоть полиции эта организация и помогает, но и работы наваливает.
      В Детройте есть ассоциация "Население - против преступников". Все ее члены имеют машины, разъезжают по городу и обо всем, что им кажется подозрительным (а им подозрительным кажется все), доносят полиции, чем прибавляют ей ненужной работы. В Индианополисе есть общество "Крестовый поход против преступности". Словом, много можно привести примеров. А что им делать, гражданам, коли на них нападают в метро, на улице, в их же домах? Убивают, избивают, грабят, насилуют? Не говоря уж о том, чего они натерпятся от хозяев на работе, от налоговых инспекторов, от повышающих без конца цены владельцев магазинов да, к слову говоря, и от самих полицейских.
      Ну, ладно, бог с ними, с гражданами. Как говорит Гонсалес (уж не знаю, где он это вычитал): "Каждый народ имеет жизнь, которую заслуживает". "...Правительство, которое он заслуживает", поправляет его Джон-маленький, этот всезнайка.
      Меня больше интересует судьба моих собратьев по ремеслу - полицейских.
      Невеселая, скажу вам, судьба. Опять же не буду приводить в пример мою страну (я - патриот), чтобы не расстраиваться, но, скажем, во Франции за один год при исполнении служебных обязанностей было застрелено преступниками 63 полицейских. В других странах побольше.
      Но добро б ловили этих убийц и вешали на фонарных столбах! Ничего подобного. Начинается бесконечное следствие, суд, фокусы адвокатов. Если убийца какой-нибудь жалкий наркоман или там грабитель-одиночка, ему могут как следует припаять. Но если это член преступного синдиката или какой-нибудь важный босс, то это дело безнадежное. Наверняка выкрутится. Так что ж нам, в ладоши хлопать? А вернее, хлопать ушами?
      И вот в Бразилии, а потом и еще кое-где, у нас в частности, возникла среди полицейских идея иной раз самим прикладывать руку, как бы это поделикатнее выразиться, к наказанию преступников.
      В Соединенных Штатах - там попроще. Там мои коллеги руководствуются простым принципом: "Сначала стреляй, а потом задавай вопросы". Там когда полицейский подходит к автомобилисту-нарушителю, тот кладет руки на руль и остерегается их оттуда убирать. Иначе, чего доброго, "дорожник" подумает, что он лезет за револьвером, и всадит в него пулю. Вообще они молодцы - своих в обиду не дают.
      Если там полицейский кого пристрелит, начальство за него горой: защищался, мол, от нападения, необходимая самооборона. И если он даже пристрелил негритенка, или какого-нибудь старика, или случайного подростка, он защищался, а те на него нападали. Вообще в Америке полицейские не любят, когда их обижают. Мне как-то Джон-маленький, знаток истории, рассказал любопытную, но и поучительную историю, правда, по другому поводу.
      Был в США такой знаменитый гангстер Лаки Лучиано. Однажды, когда он еще не разъезжал в бронированном автомобиле, окруженный телохранителями, стоял он на углу Четырнадцатой улицы в Нью-Йорке и поджидал девушку. Вдруг останавливается около него машина с опущенными шторками, вылезают трое с пистолетами и вежливо приглашают сесть в машину и составить им компанию. Там ему затыкают рот, избивают, в конце концов выбрасывают без сознания на каком-то уединенном пляже. Когда он пришел в себя, то дотащился до первого встречного полицейского и сказал ему: "Позовите мне такси и забудьте, что видели меня, получите пятьдесят долларов" Но тот доставил Лучиано в больницу и вызвал инспекторов. Лучиано правдиво ответил на все их вопросы, кроме одного. Когда его спросили, кто были эти трое, напавшие на него, он сказал: "Понятия не имею, никогда их раньше не видел". И только через много-много лет уже в Италии он рассказал журналистам, что избили его за то, что он не уплатил очередной дани полицейским. Так что у них там все ясно.
      Ну, а в Бразилии люди темпераментные, полицейским надоело ловить бандитов, рискуя жизнью, а потом узнавать, что эти бандиты или оправданы или получили ерундовые наказания. И они создали свой союз.
      Не просто обычный профсоюз, как, например, АФПП - Автономная федерация полицейский профсоюз Франции или такие же профсоюзы полицейских в других странах, а тайную организацию, и назвали ее "Эскадрон смерти". Этот бразильский "Эскадрон смерти" родился в 1964 году в Рио-де-Жанейро. Тогда там убили полицейского Ле Кока по кличке "Лошадиная морда" (у полицейских, как вы знаете, тоже есть клички). Убил его гангстер Кабо Фрио. И вот некоторые коллеги этого Ле Кока поклялись на его могиле отомстить и объединились в группу, которую назвали "Эскадрон смерти". Вскоре труп Кабо Фрио был найден на пустынном пляже. Тамошние коллеги полицейские вошли во вкус. Вскоре "Эскадрон" насчитывал уже полторы тысячи человек.
      А потом в Сан-Пауло появилась аналогичная компания под названием "Белая лилия" (воистину белая как саван!), а в городе Нитерое - "Красная гвоздика". Они мстили за убитых полицейских, выносили приговоры гангстерам не только не дожидаясь суда и следствия, но даже и поимки этих людей, просто ловили и сами же приводили приговор в исполнение.
      Конечно, народ не знал, что полиция имеет к этим "эскадронам" какое-либо отношение. Считалось, что это воинственные, решительные граждане создали вот такие отряды самообороны. В них входили не любые, кто захочет, а надежные, свои ребята.
      Сначала действовали деликатно. Ну, скажем, стреляли в гангстеров, когда и нужды не было, когда можно было их просто задержать. Потом начали за ними специально охотиться, выслеживать и убивать. Не таких, которых полиция обязана была и без того разыскивать и арестовывать, а таких, против кого просто были серьезные, а иной раз даже ерундовые подозрения.
      Потом наступил следующий этап - "стражи порядка" стали похищать преступников! Получая информацию от своих осведомителей, они устраивали засады, нападали переодетыми или официально предъявляли свои удостоверения и забирали человека "на допрос", "для дачи свидетельских показаний", "для проверки" - и увозили.
      Это я знаю и еще кое-кто. А широкая общественность нет. Потому что те, кого увозили, уже ничего рассказать не могли. Их трупы потом находили где-нибудь за городом. И что вы думаете - одно время преступность даже пошла на убыль! Главари банд испытывали такой панический страх перед этими "Эскадронами смерти" (а они появились и в других странах Южной Америки), что многие вообще бежали за границу.
      Вы можете мне сказать, что сейчас эти "Эскадроны смерти" заняты, судя по газетам, вроде бы другими делами. Но не торопите меня, к этому вопросу я еще вернусь.
      Словом, запугали они тогда преступников. Но вскоре те пришли в себя, и началось противодействие. Понимая, что пощады им не ждать, даже те воры, торговцы наркотиками, угонщики машин, которым по большому счету ничего особенно не грозило, начали отстреливаться и вообще палить по любому поводу. Полицейских стало погибать больше. Вот такая история.
      Непонятно только, зачем я вам все это рассказываю. Ну, Бразилия Бразилией, там эти "эскадроны" родились, но к чему Бразилия, когда есть моя благословенная родина, замечательная страна свободного предпринимательства, где любой может стать миллионером, если, конечно, может. Лучше я вам расскажу про наш "Черный эскадрон", а заодно и про себя. В конце концов, рассказываю ведь я! Вот и слушайте мою историю.
      Тот день выдался прекрасный - небо голубое, зелень изумрудная, птички поют, детки щебечут, мы с О'Нилом идем по улице и беседуем. Вернее, беседую один я, потому что с ним любой разговор, как я уже отмечал не раз, превращается в монолог.
      - Повезло сегодня, - рассуждаю я, - весь день свободны. Ребята за нас работу сделали, сами себя...
      Я имею в виду компанию юных наркоманов, которых мы должны были забрать. Мы знали, где они собираются, знали, кто достает им героин и когда принесет. Установили слежку за притоном, видели, как поставщик дважды поздними вечерами приносил им товар. Но сами эти ребята не показывались - трое парней и трое девиц. В ту ночь поставщик не пришел, и мы решили: не дожидаясь, брать их. Раз не пришел, они остались без своей "порции", а в таких случаях наркоманы становятся опасными, идут на розыск и тут уж, чтобы добыть свое зелье, ни перед чем не остановятся. Могут убить кого и сколько хочешь.
      Осторожно поднимаемся по лестнице. Ох уж эти лестницы - какое-то скользкое, грязное, вонючее стойло, не дом, а кошмар, как жить в таком - не представляю себе! А где же жить?.. Помню, случайно оказался свидетелем выселения. Живут-то здесь нищие, платить за жилье нечем (хотя платить следовало бы им, за то что в таком живут). Их и выселяют. Иногда они сопротивляются, баррикадируют двери, швыряют камни, льют на головы полицейским всякую дрянь. Но в конечном счете их все же выбрасывают на улицу со всем их барахлом. Хорошо, что барахла-то особенного у таких не бывает. Смешно видеть, как на улице вдоль тротуара выстраиваются косые столы, колченогие стулья, шкафы без дверей и кровати без матрацев. И разное тряпье. Детишки сидят, некоторые смеются - интересно ведь, когда все выносят, женщины плачут. Мужчины стоят стиснув зубы. В глазах у них такое, что лучше бы не видеть.
      И если честно, то ничего тут смешного нет. Жутко - это да...
      Но к чему это я? А-а, вспомнил, вот в таком доме ютятся наши "клиенты". Значит, поднимаемся на седьмой этаж, спотыкаясь и скользя на каждой ступеньке (что в таких домах лифта не бывает, вы, конечно, догадались?). Подходим к двери, занимаем привычную позицию. Двое с пистолетами в руках с обеих сторон двери, один в глубине коридора целится в дверь, четвертый, самый быстрый (и храбрый), Джон-маленький, высаживает плечом дверь и падает на нее, чтобы в него не попали, если преступники будут стрелять. Но выставлять дверь не приходится. Джон-маленький сначала просто нажимает ручку (мне бы это в голову не пришло), и дверь открывается. Тогда мы всей гурьбой влетаем в квартиру, кричим: "Не двигаться! Полиция! Руки на затылок! Будем стрелять!"
      Но весь этот гвалт излишен. В квартире тишина, и на первый взгляд никого нет.
      Потом мы их обнаруживаем - двое лежат на кухне, двое, уронив голову на грудь, притулились в дальнем, коридорчике, и двое на одеялах застыли в спальне (кроватей нет, их заменяли старые рваные одеяла).
      Все мертвые. Нет, не убитые, просто мертвые. Вернее, убитые в свои восемнадцать - двадцать лет героином, ЛСД или уж не знаю какой там чертовщиной. Смотреть на них страшно, как скелеты, желтые, руки-палочки все исколоты, грязные, в каких-то лохмотьях.
      И только лица у них снова стали детскими (при жизни-то у таких и лица жутковатые - серые, с синими мешками под глазами, щеки впалые, видывал я эти пугала). Особенно запомнил я одну из девчонок. Небось когда-то была похожа на ангелочка - волосы золотые, до пояса разметались, глазищи голубые застыли теперь в покое...
      Я, как вы уже поняли, особой чувствительностью не отличаюсь, да и жизнь не приучила. Но попадись мне сейчас тот поставщик (мы знаем, где он живет, но не трогали его, все связи прослеживали), я бы его голыми руками задушил.
      - ...Убить такого мало, - слышу я ворчание О'Нила, словно он мои мысли читал.
      - Все ясно, - говорит Гонсалес, - судя по всему, они уж второй день как умерли, потому поставщик и не пришел. Он когда прошлый раз был - помните, мы еще удивлялись, почему так быстро вышел, - их мертвыми застал. Что будем делать?
      - Брать его, - говорит Джон-маленький, - а то мы с этой слежкой только покойников будем находить.
      Мы спускаемся вниз, садимся в машину, вызываем по радиотелефону дежурную бригаду, звоним в отдел по борьбе с наркоманией, сообщаем, что сделали за них почти всю их работу, и трогаемся в путь, чтобы эту работу завершить.
      Поставщик, прошу прощения, живет в иных условиях, в солидном доме, в хорошей квартире. Он не сразу открывает, требует поднести к "глазку" в двери наши удостоверения, потом просит минутку подождать, он сейчас оденется.
      Я и сквозь толстую дверь отлично вижу, чем он сейчас занят. Он действительно одевается с быстротой престидижитатора, запихивает в карман всю свою денежную наличность, пистолет и мчится в кухню, где имеется дверь на черную лестницу, быстро открывает ее, выскакивает на площадку и... оказывается в объятиях Джона-маленького. Между прочим, начни он спускаться по идущей вдоль балконов пожарной лестнице, внизу встретил бы О'Нила. Мы все же не школьники и в нашем деле разбираемся.
      Джон-маленький обезоруживает "клиента", надевает на него наручники, вводит обратно в квартиру и открывает нам дверь.
      Мы собираемся все в большой комнате и смотрим на этого типа без особой нежности. Парень крепкий, мрачный, особого страха, видимо, не испытывает.
      - В чем дело? - спрашивает. - Ордер на обыск у вас есть?
      - Есть, - отвечает О'Нил, - пожалуйста, - и своим огромным кулачищем бьет его с такой силой, что тот отлетает к стене и странно, что не пробивает ее насквозь. Медленно оседает на пол. Теперь в его глазах страх - он уже понял, что его ждет.
      - Может, заберем его в управление, - нерешительно предлагает Джон-маленький, этот любитель законных методов.
      О'Нил даже не оборачивается к нему. Одной рукой он поднимает за шиворот нашего "клиента", другой наносит еще более страшный удар.
      "Допрос" продолжается в том же духе еще полчаса.
      Зато мы узнаем адреса всей его клиентуры и, что неизмеримо важней, оптовика, который его снабжает.
      - Все, - с удовлетворением констатирует О'Нил и идет мыть руки.
      Вернувшись в комнату, он некоторое время стоит в задумчивости, потом спрашивает поставщика:
      - Сам-то колешься?
      Вопрос лишний, потому что, обыскав комнату, мы нашли запас наркотиков и шприц да и следы нескольких уколов у того на руке. Видимо, недавно начал.
      - Я вызываю группу? - спрашивает Джон-маленький.
      - Идите вниз, - говорит О'Нил, - я сам позвоню и сейчас вас догоню, - и он незаметно подмигивает мне.
      Мы спускаемся и идем к машине. О'Нил приходит через несколько минут, один, хватает радиотелефон и докладывает дежурному.
      Слушая его доклад, мы с удивлением переглядываемся (ну, я-то, может, и не очень удивлен). Выясняется, что после обнаружения группы мертвых наркоманов мы срочно отправились по имевшемуся у нас адресу с целью арестовать поставщика и избежать новых трагедий. Однако, проникнув к нему на квартиру, обнаружили его мертвым, сильно избитым. Смерть наступила от того, что, пытаясь вколоть себе очередную порцию героина, он, видимо, вследствие шока, вызванного избиением, ошибся и вколол в вену воздух...
      Закончив свой фантастический доклад, О'Нил внимательно смотрит в глаза Джону-маленькому и Гонсалесу и веско роняет:
      - Ясно? - потом добавляет: - А всё, что он нам рассказал, узнали от осведомителей и кое-что им за это отвалили, за счет конторы, конечно.
      Он коротко смеется, а остальные молчат. Так, молча, мы добираемся до управления. Моемся, бреемся - уже утро - пьем кофе в ближайшем кафе и расходимся по домам. Ночь была бурная, мы здорово поработали, и начальник, довольный нами, разрешил весь день отдыхать.
      Мы с О'Нилом идем вместе.
      День чудесный, небо голубое, зелень изумрудная... Ах, я уже говорил это. Иду и продолжаю свой монолог.
      - Слушай, - говорю О'Нилу, - может, займемся теперь оптовиком? Представляешь, какую мы, благодаря этому поставщику, цепь раскрыли. Как думаешь, наградят нас? - мечтаю.
      Наконец О'Нил раскрывает рот.
      - Кто? - спрашивает.
      Теперь рот раскрываю я, от удивления.
      - Как кто? Начальство.
      Он пожимает плечами и молчит.
      - В конце концов, - говорю я, - мы же какую работу сделали? Притон тот накрыли, не наша вина, что там одни покойники были. Раз. Поставщика тоже накрыли. И он нам все... - Тут я спохватываюсь и торопливо добавляю: - И не наша вина, что он тоже покойником оказался. А какие сведения добыли - всю клиентуру этого поставщика, небось человек тридцать. Ну и, главное, оптовик. Хотя пока мы этот наш козырь начальству и не выкладывали. Ну, как?
      - За что ж награждать? - в свою очередь спрашивает О'Нил. - За покойников? Так их на кладбище пруд пруди. Вот дали день отдыха, и радуйся.
      Действительно, не за что нас награждать получается. Молчу.
      - А вот кое-кто другой может и впрямь премию отвалит. Жирную, - неожиданно произносит О'Нил и так же неожиданно сворачивает к подвернувшемуся кафе.
      Садимся за столик, заказываем пиво. (В баре кофе пили, в кафе - пиво, так и живем.)
      - Сегодня ночью нанесем визит тому оптовику, - говорит О'Нил. - Частный. Деловой. Так и так, мол: "Не хотите ли вознаградить нас за усердную работу?" Что скажешь?
      Что я скажу? Скажу, что с О'Нилом не пропадешь. Он еще умней, чем я думал. Ну, ладно, не умней - хитрей, ловчей, короче говоря, такие, как он, умеют устраиваться. И я за ним в кильватер.
      - Поехали, - говорю и встаю.
      Он усмехается:
      - Поехали по домам, выспимся, а вечером - за премией, - и он подмигивает.
      Продираю глаза, когда на дворе уже темно. Бреюсь, надеваю хороший костюм, красивый галстук - все-таки не куда-нибудь идем, а в гости к солидному человеку. Когда я спускаюсь вниз, у подъезда уже ждет О'Нил в своем новеньком "форде". Этот "форд" он купил недавно (наверное, на такие вот премии, за какой мы сейчас направляемся). В управлении никто об этом не знает, так что, показав мне свое приобретение, О'Нил тем самым оказал мне большое доверие.
      Мы едем молча. Сосредоточены. Всё же оптовик с размахом это не поставщик, тем более не какие то там жалкие мальчишки-наркоманы. Это человек со связями, у него могут быть телохранители, и его голыми руками не возьмешь. Одно дело, если б мы были в мундирах, с полицейским эскортом, с сиренами, с ордерами на обыск, на арест, по заданию начальства... А так он может взять да и пристрелить нас за милую душу, скажет: двое неизвестных вооруженных вломились в квартиру, стали угрожать. У нас ведь на лбу не написано, что мы полицейские! Он, может быть, фокусник не хуже О'Нила, такую инсценировку устроит, что хоть в Голливуд приглашай.
      Так что мы в напряжении.
      Подъезжаем. Дом роскошный. Вернее, не дом, а вилла, довольно уединенная. К нашему изумлению, ни сторожей, ни собак, ворота раскрыты, над подъездом фонарь.
      Звоним. Дверь открывает молоденькая служанка в фартучке.
      - Кого? - спрашивает.
      - Хозяина, - говорим и, оттеснив ее, вваливаемся.
      Хозяин выходит в холл. В халате, ночных туфлях. Ему лет шестьдесят, он носит очки, почти лысый, с брюшком - вид коммерсанта, удалившегося от дел, или доброго дедушки, отправившего детей и внуков в кино и отдыхающего у телевизора. Но вот внуки вернулись, и он спешит их радостно встретить.
      Но мы на его внуков не похожи, он это сразу понимает и меняется в лице. Нет, на лице этом возникает выражение не страха, а просто недовольства, какой-то брезгливости, словно мы пришли продавать пылесос или принесли счет за газ.
      - Что вам нужно? - спрашивает.
      - Поговорить, - отвечаю.
      Он смотрит на служанку, потом открывает дверь в кабинет и жестом приглашает пройти.
      Входим. Да, живет он неплохо, кабинетик что надо.
      - Садитесь, - говорит сухо, - я вас слушаю. Вы откуда?
      - Мы из полиции, - отвечаю.
      На его лице читаю выражение явного облегчения. Мне даже кажется, что на губах его промелькнула ироническая улыбка.
      - Из полиции? Чем обязан?
      - Видите ли, - начинаю я, - сегодня ночью мы задержали некоего (я называю имя) и имели с ним долгую беседу.
      - Да? - Он вскидывает брови. - А я слышал, что когда вы явились к нему, он уже преставился.
      Ничего не скажешь - информирован он неплохо, знает то, что не знает даже наш начальник. Откуда?
      Но я не показываю вида.
      - Вас неправильно информировали, - говорю, - он действительно скончался, но перед этим рассказал нам много интересного. Иначе, - добавляю, - мы бы здесь не были.
      - Значит, это вы его прикончили, - говорит он задумчиво, - ну что ж, это неплохо. По крайней мере этот болван никому, кроме вас, не проболтается. А ваш начальник в курсе?
      Ага, он начинает понимать.
      - В том-то и дело, что нет, - отвечаю, - кроме нас, никто до его прискорбной кончины с преступником не беседовал.
      - Ну, так что? - неожиданно спрашивает он, и на губах его мне снова чудится ироническая усмешка.
      - Если начальство узнает, - объясняю (может быть, он не такой понятливый, как я думал), - у вас могут быть большие неприятности, как вы догадываетесь. А мы получим награду. Так вот... - Я делаю паузу, но он тоже молчит, - так вот, нам безразлично, от кого получать награду, нам важен ее размер, - и я вопросительно смотрю на него.
      Он встает, направляется к комнатному бару. О'Нил вынимает пистолет.
      Старик усмехается, открывает бар, наливает рюмку коньяка и залпом выпивает ее. Нам не предлагает. Потом возвращается к своему креслу.
      - Если я вас правильно понял, - говорит он и смотрит на нас не мигая, - вы решили сделать свой маленький личный бизнес? Так? Вы забываете мое имя, а я выдаю вам за это премию. Сколько, позвольте узнать?
      - Десять тысяч монет! - выпаливает О'Нил.
      Теперь в глазах нашего собеседника я читаю откровенную жалость.
      - Да, - произносит он задумчиво, - мелко плаваете, без размаха. Десять тысяч монет! За это и машины приличной не купишь. Наверное, только начинаете?
      Я растерян. Он что, не понимает? Может, он хочет, чтобы мы увеличили нашу ставку вдвое-втрое? Может, у него какая-то тайная мысль?
      О'Нил медленно краснеет, лицо его, и без того цвета спелого помидора, становится багровым. Это значит, что его охватывает ярость. Лишь бы он все не испортил.
      - Какое это имеет значение, - поспешно говорю я, - начинаем не начинаем? Если вы оцениваете наше доброе к вам отношение дороже, мы весьма вам благодарны, не откажемся.
      - Я действительно оцениваю доброе ко мне отношение много-много дороже, тянет он, словно читает нам нотацию, - только не ваше. Ясно? Только не ваше! Он тоже начинает злиться, теперь я вижу, что он с трудом сдерживается, пальцы его судорожно теребят пояс халата. - Не ваше! А кое-кого куда выше, куда выше! Если голову задерете, то не увидите. Ясно? - Ярость овладевает им все больше и больше, он начинает краснеть. - И не для того я плачу десятки тысяч, чтоб какие-то мелкие шантажисты, какие-то вонючие ищейки, какие-то, какие-то... он задыхается, подыскивая слова, - инспекторишки десятого разряда вламывались ко мне со своими нахальными требованиями! Нет уж избавьте! Если б у вас хватило ума доложить вашему начальству, черта с два вы бы посмели ко мне явиться! Сейчас же вон, иначе я позабочусь, чтобы вас послали патрулировать мусорные свалки. Вон! Сейчас же! Ясно? Он встает, нажимает кнопку звонка. В дверях появляется молоденькая служанка.
      - Проводите этих, этих, - он все же пересиливает себя, - господ!
      Мы сидим молча, пораженные этой сценой. Всего мы могли ожидать, но не такого. И постепенно я тоже начинаю ощущать поднимающуюся во мне ярость. Ах мерзавец! Он платит нашему начальству тысячи и тысячи, а нам отказывает в грошах да еще выкидывает за дверь! Мерзавец! Но и начальники хороши, отправляют нас под выстрелы разных бандитов, а когда мы такую вот крупную дичь ловим, так стоп-стоп - она неприкосновенна! Она платит налог за свою неприкосновенность. Только не нам, с нас хватит и пуль, а господам начальникам. Неужели и нашему?
      - Не верите? - шипит оптовик. - Сомневаетесь? Тогда слушайте, вам же хуже будет. - Он подходит к телефону, набирает номер и называет имя, от которого у меня глаза лезут на лоб (куда там наш начальник! Начальники еще десяти степеней выше перед этим именем дрожат, что собачьи хвостики).
      - Слушай, - говорит он в трубку требовательно, - что же это творится! Являются ко мне какие-то твои ребята и начинают валять дурака. Требуют... Что? Их имена? Сейчас передам им трубку. А ну-ка, - это уже нам. Он торжествующе смотрит на нас.
      Наверное, этот взгляд и решил дело.
      Мы приходим в себя. Встаем. Я подхожу к телефону. Беру у него трубку, кладу на рычаг, вырываю провод из розетки и, вынув пистолет, всаживаю в этого мерзавца две пули. Он валится, так ничего и не поняв. И слышу еще выстрел. Оборачиваюсь. О'Нил неторопливо прячет пистолет в кобуру под мышкой, а горничная лежит неподвижно у двери... О'Нил верен себе. Он обо всем подумает. Затем он достает кусочек картона и кладет его возле убитого. Мы с сожалением бросаем прощальный взгляд на неподвижное тело в задравшемся халате, на эту роскошную комнату, на девчонку, вся вина которой только и была, что не вовремя зашла да не у того служила (небось радовалась, что нашла работу).
      Вздохнув, мы спешим к машине и покидаем этот негостеприимный дом. Молча переживаем наше разочарование.
      Последствия нас не страшат. Сверхвысокий начальник не такой дурак, чтобы интересоваться, кто пришил его знакомого. Тем более, что теперь эта курица уже золотых яиц ему не снесет. Наоборот, он постарается погасить дело и еще не раз помучается, задаваясь вопросом: слышали ли те, "его ребята", какое имя произнес этот идиот! Впрочем, мало ли какое имя он мог назвать, доказательств все равно нет. Что ж поделать, придется искать другого, а скорее всего, его самого найдут кому надо.
      Разумеется, на следующий день в газете мы находим заметку: убит очередной гангстер, крупный бизнесмен по части торговли наркотиками (и откуда эти журналисты знают больше, чем мы в полиции?). Около тела обнаружен знак, свидетельствующий, что убийство совершил "Черный эскадрон". Наверняка сведение счетов. Эти гангстеры вечно воюют друг с другом и друг друга уничтожают. И слава богу. И ретивый журналист начинает вздыхать по добрым старым временам, вот, мол, Аль-Капоне, тот, будь здоров, молодец, однажды его ребята среди бела дня на самой оживленной улице Чикаго застрелили девять человек из соперничающей банды. А всего за пять лет этот легендарный гангстер отправил на тот свет 335 конкурентов! Теперь таких уже не сыщешь, сокрушается репортер, измельчали люди, измельчали...
      Вот и весь некролог.
      Только, пожалуйста, не думайте, что меня мучили угрызения совести в связи с усопшим. Туда ему и дорога. Ладно еще, что отравлял молодежь наркотиками, негодяй, так он еще хотел нас придавить! Из-за его дурацкой самоуверенности и он жизни лишился, и мы, что важней, лишились законной премии. Просто мерзавец! Нет, таких надо убивать!
      - Вот видишь, - укоризненно сказал мне потом Джон-маленький, - не стали бы ждать, доложили бы тогда начальнику, может быть, сумели этого оптовика взять раньше, чем его кто-то ликвидировал.
      Нет, он неисправимый идеалист, этот маленький Джон. Гонсалес понятливей. Он только посмотрел на меня вопрошающе на следующее утро. Так собака смотрит на хозяйку, выходящую из кухни, - не несет ли чего?
      Убедившись, что ждать ему нечего, вздохнул. Ну что ж, значит, не получилось...
      Через несколько дней после всей этой суматохи О'Нил пригласил меня в ресторан пообедать. Ого-го! Это что-нибудь да значит. Чтоб О'Нил расщедрился угостить кружкой пива, нужно событие космического значения, например, столкновение кометы с Землей! Но пригласить на ужин в ресторан... Может, он заболел? Может, история с оптовиком повлияла на его психику?
      Впрочем, когда я подъехал к ресторану на своей машине (я не говорил, что приобрел себе недавно БМВ? Так, завелись случайно кое-какие лишние деньжата), то убедился, что О'Нил все же далеко от своих принципов не отступает ресторан оказался захудалым. У него и название унылое - "Пустыня". Когда я вошел, то понял, почему он так называется - ни одного посетителя. Оно и неудивительно, чтоб доехать до ресторана, пришлось тащиться по каким-то пыльным улицам, мимо свалок и пустырей.
      Занят только один стол. Там сидит О'Нил и еще четверо здоровых парней в штатском. Но меня не обманешь - сразу определил, что это коллеги, скорей всего, из спецподразделений или из уголовного, хотя в этом управлении я вроде бы всех знаю. Но может, из пригородов?
      Оказалось, даже из другого города.
      Встречают меня радушно, наливают, жмут руки, похлопывают по плечам. А сами незаметно, но внимательно приглядываются - что я за птица?
      Едим, пьем, обсуждаем всякие новости, в основном спортивные, даже спорим: я за одну команду болею, они - за другую. Но все это закуска.
      Главное блюдо выставляется на стол, когда на столе появляется кофе
      Крышку с кастрюли приподнимает О'Нил. До этого он, как всегда, больше помалкивал.
      - Слушай, Джон, - говорит он и обнимает меня за плечи, - О'Нил мало болтает, но все понимает. И людей определяет без ошибки. Я видел тебя в деле и скажу прямо: ты наш человек.
      Он торжественно смотрит на меня
      Я благодарно улыбаюсь и жду, что будет дальше.
      - Я тебе верю, как себе, и перед моими друзьями ручаюсь за тебя, как за себя.
      Он опять смотрит на меня. Я опять на него.
      Тогда один из тех вынимает из кармана кусочек картона и кладет на стол. Я вглядываюсь, это знакомый мне знак "Черного эскадрона" - череп и скрещенные кости на черном фоне.
      Теперь они все смотрят на меня.
      Я прочувственно кашляю.
      - Это вы? - спрашиваю.
      - Мы, - отвечает тот из них, кто, наверное, Старший, - и за нами сотни других.
      И он начинает посвящать меня.
      - Понимаешь, друг, нам надоело, чтобы нас стреляли как куропаток (где-то я уже это слышал), а потом эти "охотники" отделывались бы штрафом, как за безбилетный проезд. Мы честные полицейские (он говорит это вполне серьезно), мы честно делаем свое дело, боремся с преступниками, рискуем жизнью, а то и отдаем ее, и хотим, чтобы это окупалось, чтобы все эти убийцы, грабители, бандиты, чтобы все они получали по заслугам. Может быть, не всех надо казнить, но на тридцать - сорок лет, а то и на всю жизнь за решетку их упрятать надо. Мест в тюрьмах пока хватает, а не хватит, можно построить новые, это тебе не школа или больница, на тюрьмы деньги всегда найдутся. Согласен?
      - Согласен.
      - Отлично. Мы считаем, что закона не нарушаем. Просто мы отбросили всякие ненужные формальности - там следствие, улики, доказательства, судопроизводство, адвокатов... Кому это нужно? У организованных преступников теперь такие синдикаты, такие тресты, что им любой транснациональный концерн позавидует. А денег в сто раз больше, чем у нас на всю полицию тратится. Они своих из любой передряги вытащат. Я имею в виду, кого хотят вытянуть, мелюзгу свою они нам всегда, как кость собаке, бросают...
      - Но мы не собаки и собачьей смерти не хотим! - восклицает плотный парень, который, по-моему, уже набрался.
      - Именно, - говорит Старший, - но ждать, пока в нас будут стрелять, мы не намерены. Мы стреляем первыми! Раз нам становится наверняка известно, что этот человек преступник, ну, почти наверняка, так чего ждать? Собирать всякие улики, разыскивать свидетелей (если он не успеет их убрать)? Допрашивать? Не проще ли ликвидировать его, и все? И потом, когда об этом узнают другие, когда они поймут, что за ними не конкуренты охотятся, а мы, полицейские, только не собирающиеся оглядываться на закон, они два раза подумают, раньше чем совершить преступление. А то и вообще сбегут на край света. - Он помолчал. Словом, мы перешли в наступление. Ищем, ловим и казним. Вот так, Джон Леруа. Такие у нас правила. Будешь с нами?
      - А как начальство на это смотрит? - задаю на всякий случай вопрос.
      Они смотрят на меня с удивлением и собираются заговорить все разом. Но Старший останавливает их, подняв руку.
      - Во-первых, начальство ничего не знает, - разъясняет он, - во-вторых, наш "Эскадрон" состоит не только из рядовых инспекторов, есть и старшие, и главные, есть даже комиссары ("во-вторых" как-то не очень вяжется с "во-первых", но бог с ним), в-третьих, если уж что и всплывает, то кто для начальства важней - убитый преступник или свой, между прочим живой, подчиненный? Так что в семейном кругу вопрос и решаем. Ну, уж если газеты большой шум поднимают, то такого полицейского переводят подальше, в крайнем случае накладывают дисциплинарное взыскание. Если уж совсем нельзя без суда обойтись, что ж, суд проявляет понимание... Ну, так будешь с нами?
      Они все смотрят на меня.
      Я встаю, чтоб подчеркнуть значительность минуты, застегиваю пиджак и поочередно пожимаю им руки.
      - Считайте - я с вами, - говорю торжественно с хрипотцой.
      Они вскакивают, обнимают, заказывают еще вина и пива.
      Пьем до поздней ночи, домой меня провожают всей командой.
      Прощаясь, Старший говорит:
      - О "работе" потолкуем позже.
      Вот так я и стал членом "Черного эскадрона" - передового, как я тогда думал, движения по борьбе с преступностью. Полицейские, идущие на шаг впереди полицейских! Освободители страны от скверны! Мстители за павших товарищей!
      Вот кто мы!
      Глава V.
      "ЭСКАДРОН" ЗА РАБОТОЙ
      Наша первая "экспедиция" (так в "Эскадроне" называют карательные акции) проходила следующим образом. Впрочем, это была для меня первая экспедиция, "Эскадрон"-то действует уже не первый день, и, как я позже узнал, ячейки его имеются почти во всех управлениях нашей полиции.
      Так или иначе, для меня это было дебютом. Вы знаете, что такое "рэкет"? Ну, еще бы, сейчас каждый школьник знает. Все же напомню. Это когда приходят к хозяину ресторана, бара, кафе, лавочки парочка интеллигентных молодых людей и предлагает свои услуги для защиты его заведения от гадких хулиганов. Если хозяин не дурак, он радостно соглашается и в дальнейшем платит им круглую сумму или 10_15% от выручки. Если, напротив, дурак, то отказывается, ссылаясь на то, что вот уже двадцать лет функционирует его заведение и никто на него не нападает. Молодые люди огорченно вздыхают, сетуют, что по нынешним временам ничего нельзя знать. И представляете, попадают в самую точку! Потому что с рестораном начинают происходить всякие несчастья: то в нем взрывается бомба, то у входа избивают посетителей и они перестают ходить туда, то начинается пожар...
      И тогда даже самый глупый и упрямый из хозяев понимает, насколько правы были те милые молодые люди, и, как только они вновь появляются, спешит договориться с ними об охране своего заведения.
      В магазинах иногда молодые люди дают совет хозяину закупать товары лишь у определенного поставщика. И хотя товары у него хуже и дороже, но зато с ними не происходит того, что происходит с другими закупаемыми товарами, если он не послушался совета. А именно - нападений на грузовики, пожара в лавке, нежелание кого-то из запуганных служащих работать и тому подобное.
      И не надо думать, что рэкету подвергаются только мелкие предприятия, большие тоже. Хотите пример? Пожалуйста. Вы же люди недоверчивые, вам подавай доказательства. Извольте.
      Есть в Америке такая фирма "А и П", у нее множество магазинов самообслуживания. Так вот, те самые молодые симпатяги (ну, может быть, на этот раз они были постарше и посолидней) посоветовали фирме принять для продажи какое-то моющее средство. "А и П" добросовестно проверили его и выяснили, что им и снег добела не отмоешь. И вежливо отказались. Что дальше?
      А дальше нашли убитым директора одного из магазинов "А и П", потом нашли убитым администратора другого магазина, затем начали сгорать, неизвестно кем подожженные, магазины и склады фирмы - в общей сложности шестнадцать! А дальше? Дальше фирма приняла на продажу чудодейственное моющее средство. Чудодейственное потому, что, хотя оно плохо отмывало, сразу прекратились убийства и пожары.
      Или вот еще "забавный" случай. Вдруг в Нью-Йорке начали взлетать на воздух машины, развозящие мороженое! Ну? Вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное? Обычно взрываются танки, когда во время атаки попадают на минное поле. А тут холодильники с эскимо! За одну неделю несколько штук. И водителям стали по ночам звонить доброжелатели и сообщать, что если они не уволятся из транспортной фирмы, то тоже взлетят вместе со своими машинами. И они уволились. Никто не хотел больше возить мороженое в этот район города, и пришлось всем мороженщикам закрыть свои лавочки. А вся монополия торговли этим любимым детками продуктом перешла к члену (как потом выяснилось) мафии.
      Есть миллион и других форм рэкета. На нем преступники зарабатывают, может быть, и не так много, но тоже неплохо. И главное, рэкет, коль скоро он уже налажен, особых трудов от тех, кто им занимается, не требует.
      Ну, ладно, хватит, а то я скоро стану, как наш начальник, перед тем как рассказывать о конкретных делах, буду вам читать лекцию по сравнительной криминалистике с примерами из международной практики.
      Так вот, нам пожаловался один из наших осведомителей - хозяин небольшого кафе. Он когда-то погорячился во время забастовки, будучи штрейкбрехером, и в потасовке с пикетчинами проломил одному из них голову. Не насмерть, но прилично. Мы помогли ему выкарабкаться из этой передряги, а он в благодарность кое-что нам иногда, сообщал. Так сказать, хронику из жизни преступного мира. И вот, говорит, являются к нему те самые молодые люди, предлагают свое покровительство и дальше все по знакомой схеме.
      Создается необычное положение. Нам порой приходится защищать наших осведомителей от наших же коллег, которые не в курсе дела, я уже говорил об этом. От "коллег" наших осведомителей мы их не защищаем. Это дело безнадежное - узнав, что нам кое-кто докладывает, те без предупреждения, иной раз по одному подозрению, отправляют его на тот свет. И вообще это их темные делишки, и нам негоже в них вмешиваться. Представьте, как мы будем выглядеть, если заявим во всеуслышание: "Это наш информатор и, хотя сам преступник, доносит нам на других преступников. Так что не смейте его трогать!"
      Но тут все иначе. К нам обратился законопослушный гражданин, респектабельный владелец кафе, который требует оградить его от гнусных шантажистов и рэкетиров. Мы имеем право, даже обязаны вмешаться. Полиция мы, в конце концов, или не полиция!
      Однако те двое мальчишек нас мало интересуют, мелкая сошка. Нам нужна дичь покрупнее - тот, кто их послал; мы имеем сведения (от наших информаторов, разумеется), что в этом районе уже многие владельцы кафе выплачивают дань. Нам они об этом не сообщают, но мы-то знаем. И есть основание полагать, что это какая-то новая банда, раньше здесь всё было спокойно, никого ни от кого защищать не приходилось и никому за это платить тоже. (И никто, между прочим, в полицию с предложением новогодних подарков или пожертвований в наш фонд не являлся.)
      Значит, нам надо прихватить этих двух юношей, вежливо выяснить у них, кто за ними стоит, и нанести ему визит.
      За дело беремся вчетвером - я, О'Нил и двое инспекторов уголовной полиции, одного зовут Тим, другого Том - удобно запоминать, тоже из других районов, как и мы. Здесь нас не знают, мы в штатском. О'Нил надевает зеленый фартук и полосатую жилетку и изображает "нового бармена". Я и Тим садимся в уголок и потягиваем пиво. Том остается на улице, чтобы посмотреть, не прикрывает ли кто тех двоих.
      Ведут они себя весьма уверенно, чтобы не сказать нахально: предупредили о своем визите по телефону, пригрозили, что придут последний раз, и если не получат согласия, то хозяину несдобровать. Подъезжают на гоночной машине прямо к дверям. Никто их не подстраховывает. Они спокойно входят и прямо направляются в кабинет владельца кафе. Остаться незамеченными им трудновато, потому что по раскраске они напоминают попугаев. Серо-буро-малиновые пиджаки, желтые галстуки, белые ботинки. Им лет по двадцать, видно, еще неопытные, но уже считающие, что им все позволено. Они еще пока играют в "гангстеров". Зрелость придет позднее (если доживут). То, что до сих пор захват их бандой всех кафе района проходил без сучка и задоринки, внушает им уверенность.
      У дверей кабинета путь им преграждает О'Нил. Это предусмотрено планом, хозяин должен подготовиться.
      - Куда? Туда нельзя, - говорит О'Нил.
      - Посторонись-ка, - угрожающе наступает один из парней.
      - Говорю, хозяин занят, - не уступает О'Нил.
      - Тебе что сказали, - второй грубо отталкивает О'Нила, и оба проходят в дверь за стойкой в конуру, которая служит владельцу кафе кабинетом... Они захлопывают дверь, задвижку мы заранее сняли, и запереться изнутри они не могут. В конуре лишь узкое окно, на нем решетка, и оно всегда плотно зашторено.
      Мы с Тимом встаем и идем за стойку. О'Нил снимает свой фартук и жилетку. Редкие посетители - люди многоопытные и, поняв, что надвигаются события, торопливо выкладывают на стол мелочь и покидают кафе.
      Мы подходим к двери и прислушиваемся. Еще накануне мы проделали в стене отверстие в виде воронки и отлично слышим все, что происходит в кабинете, тем более что никто там не старается говорить тихо.
      - Ну, так что, - спрашивает один из молодых людей, - надумал?
      - Нечего мне думать! - возмущается хозяин (роль честного возмущенного гражданина ему плохо удается). - Не нужна мне ваша защита, никто на меня не нападает, а нападет, я вызову полицию, у нас прекрасная полиция, она всегда готова защитить порядочных людей (это он говорит особенно громко, чтобы мы слышали).
      - Не валяй дурака, - наседают те, - никакая полиция тебе не поможет. Мы с тобой говорим третий раз, учти, четвертого не будет!
      - Сколько вы хотите? - спрашивает хозяин в соответствии с нашими указаниями.
      - Пятнадцать процентов выручки.
      - Да вы разорите меня! - возмущается он. - Ведь налоги безбожные, цены выросли, клиентов, сами видите, раз-два и обчелся...
      - Хватит болтать! - кричат те, их терпению, видимо, приходит конец. Будешь платить или нет? А то сегодня же ночью взорвем твою забегаловку ко всем чертям!
      - Я хочу видеть вашего босса, мы с ним договоримся, - начинает сдаваться хозяин.
      Это окончательно выводит мальчишек из себя (они, значит, недостойны, чтобы с ними вели переговоры!). Мы слышим звук пощечины.
      - Ну? - рычат они.
      - Ладно, - хозяин делает вид, что запуган вконец. - Значит, я вам отдаю пятнадцать процентов дневной выручки, а вы оставляете меня в покое, ни бить, ни взрывать не будете?
      - Не будем, - самодовольно говорит один.
      - Не будем, - поддакивает второй.
      - Нет, - требует хозяин, - повторите, что не будете ни бить, ни взрывать, если я отдам пятнадцать процентов выручки. А может, десяти хватит?
      - Довольно! - говорит один из парней. - Мы люди честные: если будешь аккуратно платить пятнадцать процентов, ни убивать тебя, ни кафе твое взрывать и жечь не будем, можешь не сомневаться! - в голосе его благодушие.
      Они одержали победу и потеряли бдительность. Будь они поопытней, никогда бы тех слов не сказали. Сказали бы, что намерены его охранять за такую-то плату. А так, если их слова записаны на пленку или услышаны свидетелями (как в данном случае, мы и диктофон с собой принесли и все, что слышится из-за стены, записываем), им и времени на суд незачем тратить - могут прямиком бежать в тюрьму лет так на десяток.
      - Я подчиняюсь насилию! - с душераздирающим вздохом восклицает хозяин. Эта фраза - сигнал.
      Мы врываемся в комнатушку, в одно мгновение скручиваем потрясенных парней и привязываем к стульям. Хозяин выбегает в зал, запирает дверь, опускает жалюзи и на полную громкость включает радиолу.
      Тогда О'Нил засучивает рукава и начинает допрос.
      Не хочется его описывать. Я выхожу.
      Допрос длится недолго, они выкладывают все: имя своего босса, его адрес, когда застать, как войти, кто его ближайшие сообщники. О других они знают мало, но все же знают. Когда допрос окончен, мы заворачиваем их в брезент, укладываем в ящик из-под продуктов и через заднюю дверь переносим в крытый грузовичок, который заранее подогнали.
      Потом загружаемся туда же и едем в гости к боссу. Он живет за городом. Вилла окружена парком. У входа сторож с пистолетом. Мы останавливаем машину перед воротами, подходим к сторожу (один из нас надел по дороге мундир), предъявляем удостоверения. Сторож открывает ворота и говорит:
      - Езжайте прямо, я предупрежу господина... - Он поворачивается к висящему на столбе внутреннему телефону.
      Нет, у этого босса помощники никуда не годятся. Если б он сначала позвонил, а потом открыл нам, неизвестно еще, чем бы все кончилось. Но поскольку он поступает наоборот, все кончается очень плохо... Для него.
      О'Нил стукает его пистолетом по затылку.
      Оставив машину, мы тихо крадемся к дому, где-то в глубине парка ворчат собаки - их, наверное, выпускают позже. В доме несколько окон освещены. Мы подходим к двери. Она заперта. Обходим дом, находим неплотно притворенное окно и влезаем в него. Тишина. Откуда-то глухо доносится музыка.
      Поднимаемся на второй этаж, крадемся на звук.
      Через приоткрытую дверь видим большой кабинет. За столом на диване разговаривают двое, один из них тот, кто нам нужен. Они смеются, чем-то довольны.
      Тим распахивает дверь, и мы входим в комнату. Те двое смотрят на нас с изумлением, встают.
      Вот в этот-то момент и гремят выстрелы. Был, оказывается, третий, он стоял у домашнего бара в углу. Увидев нас, сразу все понял и начал стрелять. Тима он уложил первым же выстрелом, Тома ранил в ногу... Больше ничего не успел. Я попал ему прямо в лоб. О'Нил тоже не стал дожидаться и застрелил тех, что стояли у дивана. Все. Занавес.
      Поскольку на выстрелы никто не сбежался, мы предположили, что никого больше в доме нет.
      О'Нил сбегал за машиной, мы затащили тела в грузовичок, перевязали Тому ногу и покинули место действия. Я посмотрел на часы. С того момента, как мы заговорили со сторожем, прошло десять минут.
      Мы отъехали от города километров за сорок. И прямо у дороги в канаве сбросили трупы, положили в карман босса нашу картонную визитную карточку знак "Эскадрона" - и покатили в город.
      Тима по дороге закопали в лесу и помолились на могиле. Тома завезли домой и вызвали врача ("своего", конечно).
      Когда я поднялся к себе и полез под душ, за окном уже занималось утро.
      Вот так прошла моя первая "экспедиция".
      А что, ничего прошла...
      В этот день начальник обрушил на нас такое количество цифр и фактов, что у меня разболелась бы голова, если б у меня вообще когда-нибудь что-нибудь болело.
      Когда мы все собрались на утреннюю оперативку и приготовились досыпать под очередную колыбельную начальника то, что утром не добрали, он вдруг начал кричать:
      - Вы, бездельники, вы намерены работать или нет? Вы превратились в канцелярских крыс! Скоро забудете, как ходят пешком! Что это за встречи? Что, я вас спрашиваю? Пьянки, обжорство! Я знаю! Заходите к своим "кукушкам" в их бары, кафе, пивные и за рюмкой "имеете контакт"! Вот у тебя, Рамон (есть у нас такой, убежденный "трезвенник"), какие контакты: на пол-литра, на литр, может, на полтора? А где результаты? - Он делает паузу. - Не верят нам, не надеяться на нас... - Он сокрушенно вздыхает, заглядывает в бумажку и уже обычным монотонным голосом вещает: - Вот возьмем для примера Соединенные Штаты (он всегда берет их в пример, и иной раз мне кажется, что он тайно завидует, что мы никак не перегоним их по преступности), смотрите, там деловые люди, бизнесмены, то есть самые ценные люди, - и он смотрит на нас строгим взглядом, - самые ценные, из-за безделья официальной полиции каждый год тратят 2,5 миллиарда долларов на содержание частной полиции (а еще сколько, думаю я, на подкуп той самой "официальной"), 6,5 миллиарда - охранные телеустановки, запоры, особые двери. Ясно? И все эти расходы потому, что такие бездельники, как вы, торчат в участках, а не гоняются за преступниками! - Начальник опять начинает нервничать. - В Америке полиция узнает лишь о 20% совершенных преступлений, из них только 30% раскрывается, так что даже такие неучи, как вы, могут подсчитать, что лишь одно из двенадцати преступлений заканчивается приговором суда (после которого половина осужденных, раз-два - и оказываются на свободе, мысленно дополняю я лекцию начальника). Во Франции, - продолжает он, - три из четырех дел остаются нераскрытыми, в Англии - шесть из десяти. У нас в стране все же лучше, мы только половину не раскрываем... - Он тяжело вздыхает и ворчливо добавляет: - Если б вы порезвей бегали и больше думали о том, как выполнять свои обязанности, мне не пришлось бы краснеть за вас, как вчера, когда шеф полиции, наш с вами высокий шеф, руг... - Он спохватывается: - беседовал со мной.
      Теперь все ясно. Шеф как следует намылил голову нашему начальнику, и, конечно, тот постарался передать эстафету нам - отсюда вся истерика.
      Наконец, выпустив пары, начальник переходит к текущим делам. Когда мы узнаем об этих делах, становится ясной еще одна причина устроенного нам разноса: предстоит "работа", которую мы терпеть не можем, - воевать с демонстрантами.
      Тихо, тихо! Не вопите, я вам сейчас все объясню. И, как начальник, приведу даже цифры, которые он же нам когда-то приводил. На чужом примере (примеров из практики нашей собственной страны он почему-то приводить не любит, он тоже патриот). Так вот, например, на тысячу горожан в Париже приходится 7,5 полицейских, в Марселе - 2,4, в Лионе - 1,8... вы можете сказать - зачем больше? Правильно. Если заниматься жуликами, то хватит. А вот если заниматься еще демонстрантами, пикетчиками, забастовщиками, теми, кто не хочет, чтобы их выкидывали из их лачуг, кто не хочет, чтобы у них под носом строили военные базы, кто не хочет, чтобы их увольняли, то на тысячу жителей надо иметь две тысячи полицейских. (Между прочим, иной раз и наш брат - полицейский устраивает забастовки...)
      Поэтому, когда в городе ожидаются очень уж крупные манифестации, мобилизуют все подразделения. Нас в том числе. И вот мы, специально обученные, тренированные, подготовленные для сыскной работы - раскрытия сложных уголовных преступлений, надеваем дурацкие каски с забралом, как у средневековых рыцарей, только из плексигласа, берем в руки, как те же рыцари, щиты, а вместо алебард и палиц резиновые дубинки и идем наводить порядок.
      На этот раз защищать демонстрантов! Случай редкий, обычно демонстрантов разгоняют. А тут защищать. Но ничего странного в этом нет. Весь фокус в том, кто демонстрирует и в честь чего.
      Если, например, против снижения зарплаты или увольнения, это, конечно, возмутительно, это подрывает устои, и таких надо разгонять. А вот если за правительство "сильной руки", против "коммунистической опасности", за восстановление доброго имени невиновного борца за справедливость, брошенного в тюрьму десяток лет назад лишь за то, что помог оккупантам отправить на тот свет несколько тысяч своих земляков, тогда, пожалуйста, демонстрируйте на здоровье!
      Так считает начальство. Но большинство других наших граждан придерживается иного мнения. И те из них, кто помоложе, поэнергичней и погорячей, устраивают свою незаконную контрдемонстрацию и в случае встречи могут обидеть тех, законно демонстрирующих. Вот чтобы такой несправедливости не случилось, нас и мобилизуют, и мы, облачившись в современные рыцарские доспехи, идем валять дурака. Заметьте, что наши обычные "клиенты" - воры, убийцы, грабители, насильники, торговцы наркотиками и другие подонки - демонстраций не устраивают. Они предпочитают действовать индивидуально или небольшими, но высококвалифицированными коллективами. И им нет дела, что мы заняты какими-то манифестантами. Они аккуратно делают свою работу и нас не ждут.
      Так удивительно ли, что половина, а то и больше дел у нас остается нераскрытыми, что нашего брата не хватает?
      Короче, загружаемся мы в машины и, ворча, едем охранять этих "борцов за справедливость". Борцы выглядят внушительно. Когда мы прибываем на место, то я задаюсь вопросом, кто кого будет охранять.
      Здоровенные ребята в блестящих сапогах, в галифе, перепоясанные портупеями, в каскетках, а на рукавах черные повязки со скрещенными стрелами. Половина, по-моему, уже прилично нализалась, хотя еще двенадцати нет.
      Может, кто и не заметил, но мой тренированный глаз уже определил, что в карманах, за пазухой, а у кого и прямо в руках есть дубинки, кастеты, велосипедные цепи. Догадываюсь, хотя ручаться не могу, что это не единственное и не самое страшное, чем они вооружены. Это, конечно, безобразие! Но мне-то, в конце концов, какое дело? Поскольку мы прибыли, чтобы этих "беззащитных мальчиков" охранять, то против нас они свои арсеналы применять не будут. А на остальное мне наплевать...
      Демонстрация начинается.
      Если не считать воинственного и важного вида "демонстрантов", выглядит она довольно жалко. Идут сотни три молодых людей и несут свои черные флаги со скрещенными закорючками и плакаты с надписями: "Африканцы в Африку! Азиаты в Азию!", "Вон из страны иностранных рабочих!", "Иностранцев на фонарный столб!".
      Идем пустыми улицами, от окраины к центру. Они по мостовой, мы по бокам, вдоль тротуаров.
      Редкие прохожие в нашу сторону не смотрят. Кое-кто отворачивается, находятся и такие, кто сплевывают. Иногда встречаются темнокожие, они торопливо исчезают в подъездах или сворачивают в переулки.
      Если вы не знаете, я вам объясню, в чем дело. Читать газеты надо, черт возьми! А не сидеть весь день, уткнувшись в телевизор, и выключать его только когда показывают "Последние известия". Дело в том, что в нашей благословенной стране, где безработных больше, чем у О'Нила веснушек, оказывается, не хватает рабочих рук! Вот такой парадокс. И эти рабочие руки импортируются из разных африканских, ближневосточных и азиатских стран, совсем нищих; "руки" приезжают и соглашаются работать на любых условиях, потому что дома у них остались "рты", которые каждый день хотят хоть что-нибудь поесть.
      В профсоюзы эти иностранцы не объединены, друг друга не знают, всего и всех боятся, и хозяева ими весьма довольны. Но недовольны наши собственные рабочие, которые рискуют превратиться в безработных. И те из них, что поглупее, воображают, что вся вина на "иностранной рабочей силе", как пишут газеты. И разные организации, у которых (это даже я понимаю, хотя политикой не интересуюсь, никогда не интересовался, а главное, никогда интересоваться не буду) совсем иные цели, под лозунгом борьбы с "иностранными засильниками" сколачивают такие вот банды, мутят воду, провоцируют у всех недовольство и раздражение. А мы все это должны утрясать!
      Теперь понятно? Ну, слава богу.
      Мы идем по пустынным улицам в центр. Долго идем, у меня уже ноги устали. Чем ближе к центру, тем больше народа. Кое-кто приветливо машет нашим демонстрантам, кое-кто грозит кулаком, но большинство не обращает внимания, у всех свои невеселые дела.
      Я уже начинаю зевать от скуки, когда все происходит.
      Неожиданно, откуда только взялась, улицу перегораживает толпа. Нет, это не толпа, это встречная демонстрация. И тогда мне становится не по себе. Это тысячи людей, тут и женщины, и совсем юные девчонки, и ребята (тоже не дистрофики), и старики, даже дети есть. У них свои плакаты: "Долой фашистов!", "Долой безработицу, а не иностранных рабочих", "Да здравствуют профсоюзы"... И хотя дубинок у них я не вижу, но вид довольно решительный.
      Обе колонны останавливаются в полусотне метров друг от друга. Я замечаю, что наши коллеги из службы порядка напрягаются, застегивают под подбородком ремешки касок, опускают плексигласовые козырьки, берут в руки дубинки. Они в таких делах собаку съели - что-то сейчас начнется.
      И начинается.
      Неожиданно наши беззащитные мальчики с дикими криками и свистом врезаются в стоящую перед ними толпу и начинают с таким неистовством бить направо и налево дубинками и велосипедными цепями, словно молотят зерно.
      Их намного меньше, но перед ними неорганизованный народ, женщины, дети, а главное, никто не привык к дракам. Конечно, здоровые ребята сопротивляются, дерутся, у некоторых есть палки, но все же толпа начинает разбегаться, оставляя на асфальте раненых и оглушенных.
      В дело вступают полицейские. Они тоже начинают молотить дубинками с криками: "Разойдись! Прекратить беспорядки! Всем расходиться!"
      Но что я замечаю - колотят-то они не наших молодцов, а как раз тех, из контрдемонстрации, даже женщинам попадает. А кто сопротивляется - выкручивают руки, надевают наручники и волокут к машинам, которые уже подоспели к месту побоища.
      Что ж, правильно, нам приказано защищать "демонстрантов", вот мы и защищаем.
      Через пятнадцать - двадцать минут перекресток пуст: ни демонстрантов, ни прохожих, ни, между прочим, наших "мальчиков" (они не дураки, они свое дело сделали, и ждать, пока займутся ими, им не с руки).
      Мы подбираем раненых граждан, залечиваем синяки товарищам - кое-кому из наших тоже попало в горячке, - заталкиваем арестованных в грузовики и, облегченно вздохнув, покидаем поле брани.
      Такая вот полицейская операция. Ворчу. Но ворчать перестаю, когда на следующий день начальник объявляет нам благодарность и щедро раздает премии, Ого-го, рассуждаю, куда приятней заработать премию, разбив башку нескольким старикам и бабам, чем ничего не заработать (если не пулю), гоняясь за настоящими бандитами.
      Так что негоже быть неблагодарным.
      И в следующий раз, когда пошлют охранять "демонстрацию", надо поспешить за каской и дубинкой, чтоб не опоздать. Не следует торопиться, когда пошлют на задержание опасных преступников. Здесь поспешность ни к чему. Пусть этим занимаются сознательные граждане из движений "Обеспечение спокойствия граждан во время летних отпусков", "Последний троллейбус", "Последний электропоезд" и других столь же полезных. К сожалению, не получается, приходится работать нам.
      - Молодцы, ребята, - начальник доволен. Очередную оперативку он начинает в мажорных тонах. - Вы достойно защитили наши демократические права. Никто не имеет права нарушать гражданские права! - Он грозно смотрит на нас. - Никто! И те, кто попытался попрать эти права, помешать мирной демонстрации, получат по заслугам! А те, кто защитил демонстрацию, будут вознаграждены!
      Тут-то он и сообщает нам о премиях и благодарностях.
      Довольные, идем обедать в ресторанчик и опрокидываем несколько кружек пива.
      Весело вспоминаем всю эту бодягу с демонстрациями.
      - Хорошо работали ребята! - одобрительно говорит О'Нил. - Цепями работали, будь здоров! Обучены.
      - Да уж, - подхватывает Гонсалес, - прямо скажем, лучше любого хулигана. Слушай, О'Нил, а может, они днем этих девок и детей колошматят, а по ночам, того, на прохожих нацеливаются, а, как думаешь? - Он весело смеется. - Знаешь, так, подходят к какому-нибудь подгулявшему франту, р-р-раз его по башке, бумажничек забирают и вежливенько извиняются: "Ох, простите, мы думали, вы возражаете против наших справедливых лозунгов. Да здравствуют профсоюзы! Чао!" - Он опять начинает хохотать. (Удивительная у него способность смеяться собственным остротам.)
      И тогда не выдерживает даже выдержанный Джон-маленький.
      - Все-таки я не понимаю, - говорит, - как такое происходит? С точки зрения закона, это недопустимо. Неспровоцированное нанесение тяжких телесных повреждений, превышение необходимой самообороны, оскорбление действием, нападение на малолетних...
      - Заткнись, - рявкает О'Нил, - нечего было нарываться. Что искали, то и получили.
      Джон-маленький с минуту обиженно смотрит на О'Нила, но потом упрямо продолжает:
      - Незаконные действия, а мы их не только не пресекли, а даже поощрили.
      - Слышишь, - усмехается О'Нил и поворачивается ко мне, - "незаконные действия"! Уж молчал бы...
      Тут мне бы хотелось сделать небольшое отступление, если не возражаете, конечно. Не возражаете? Спасибо. Тогда сообщу вам, что высокое понятие законности при его, так сказать, практической реализации, как бы это поделикатней выразиться, приобретает порой своеобразные формы.
      Ведь что главное? Поймать и разоблачить преступника. Так? И здесь цель оправдывает средства. Когда закон помогает - да здравствует закон! Когда мешает - тем хуже для закона.
      Вы уже догадались, что примеры я буду приводить не из опыта нашей страны (вы ведь не забыли, что я патриот!), а - правильно - США. И хватит удивляться. Еще Драйзер, их же писатель, сказал: "Говорят, что Америка идет впереди всего мира, но в чем? В преступлении!" (это мне однажды Джон-маленький сообщил). Поэтому легче всего находить примеры по части преступности, а значит, и работы полиции, в жизни США. Уж извините и не ворчите.
      Так вот, у них там есть такая форма работы полиции, которая называется "под прикрытием". Если раньше эта работа являлась как бы частью уголовного расследования уже совершенного преступления, то теперь она считается профилактикой. Если честно говорить, то провокацией, тут только три первые буквы общие. А в остальном...
      Не верите? Судите сами. Подстрекательство, использование подставных лиц, вовлечение разными хитрыми путями в преступление потенциальных преступников или рецидивистов, которые это преступление совершать и не собирались. А то еще привлекают разных случайных людей, чтобы изображали "профессиональных свидетелей".
      Иной раз полицейские агенты переодеваются бродягами, инвалидами, курьерами, дворниками, таксистами. Им помогают театральные гримеры, режиссеры, косметички. Прямо свой Голливуд! Потом эти актеры становятся "жертвами" преступления, которое сами же спровоцируют, свидетелями.
      Один играет подвыпившего кутилу, который все время лезет за бумажником, другой таксиста, пересчитывающего выручку, третий тащит покупки из магазина. Вокруг в толпе шныряет целая команда переодетых инспекторов.
      В Америке и масштабы американские. Один раз нью-йоркская полиция ни много ни мало создала целую фиктивную автотранспортную компанию во главе с бывшим преступником. Другой раз еще почище: приехали в Штаты члены подпольной мафии, так, чтобы их задержать, полиция приняла активное участие в организации подпольного концерна игорных домов на Аляске. Ничего себе? Да?
      Или еще так: выявляют какого-нибудь жулика - растратчика, подделывателя чеков, промышленного шпиона, собирают на него улики, потом приглашают голубчика и говорят: "Вот смотри, лет на десять - пятнадцать тянет". Когда он едва в окно не выпрыгивает со страху, ему обещают укрыть его от суда, если он будет выполнять задания (вроде наших осведомителей, только не мелкого пошиба, а вполне презентабельных, даже вхожих в "общество"). Такой агент остается служить в фирме и начинает привлекать к своей незаконной деятельности других сотрудников. Потом всех накрывают. Агент выходит сухим из воды, доверившихся ему лопухов сажают за решетку, полиции воздают по заслугам. Такая вот невинная форма работы.
      Ловят там, конечно, и нашего брата - полицейского, есть у них "Отделы по внутренним вопросам". Как ловят? Да очень просто. В "такси" кто-то якобы оставил по забывчивости ценную вещь, "шофер" сдает ее в участок. Или кто-то передает постовому полицейскому "найденный" бумажник. Что дальше? Сдадут наши парни эти находки куда положено, или прикарманят?
      Вся эта система, конечно, приносит полицейскому начальству свои плоды. Но как считают ученые-криминологи, это палка о двух концах. Преступления начинают совершать люди, которые при других обстоятельствах на это не пошли бы. (Так что, перехитрив саму себя, полиция вроде бы содействует росту преступности.) Бывает, что никакого преступления не было, а представители полиции утверждают, что было, - ведь кроме самого полицейского, истцов-то нет. Это приводит к фальсификациям, ложным свидетельским показаниям. Возникает и по-научному называемая "непредвиденная преступность" - это когда сотрудники полиции, действующие "под прикрытием", под чужой личиной сами становятся жертвами. И уж совсем скандал, когда быстро приспособившиеся преступники начинают выступать в роли сотрудников полиции, работающих "под прикрытием".
      Ну, как мое "отступление"? Чем я хуже нашего ученого Джона-маленького? То-то! Я тоже кое-что знаю, уж поверьте...
      Если быть откровенным, мы тоже проделываем такие фокусы. Но это между нами. Помню, как однажды мы ловили брачную аферистку. Посмотришь - элегантная молодая дама, высокая, красивая, с грустинкой в глазах: еще бы - недавно похоронила мужа.
      Внимание она ни на кого особенно не обращала, снова выйти замуж не спешила, судя по ее словам, покойный супруг оставил ей достаточное наследство.
      И нас-то уж она, конечно, не заинтересовала, если б совершенно случайно не выяснилось, что умерший супруг был у нее не единственным. Это обнаружила страховая компания: там что-то неясное оказалось с ее предыдущей фамилией. Страховые компании, как известно, работают, словно бульдоги, - уцепятся, уже не вырвешься. Стали копать, и выяснилась интересная картина. Эта очаровательная вдова оказалась в столь печальном положении седьмой раз! Она похоронила семь мужей. Конечно, у людей устойчивые вкусы, и если уж кто-то влюбляется не один раз, то, как правило, в тех, кто чем-то схожи. А эта профессиональная жена оказалась прямо-таки маньяком. Единственное, что отличало ее мужей друг от друга, были внешность, возраст, национальность, в общем, пустяки. Зато все они были люди с достатком, все любили выпить, имели не очень здоровое сердце и вскоре после свадьбы застраховывали свою жизнь в пользу жены на несуразно большую сумму. Видимо, это обстоятельство, хотя медики на этот счет ничего не говорят, приводило счастливого супруга к скорой смерти от сердечного приступа.
      Безутешная вдова меняла после этого города и веси (дважды даже подданство), фамилию и, в конце концов, не в состоянии выдержать одиночества, снова выходила замуж.
      Не могу сказать, чтоб остальные страховые компании ничего не предпринимали. Но женщина их сумела перехитрить. Кроме последней. То ли поумней там были детективы, то ли сумма страховки уж очень велика, то ли совершила она, наконец, какую-то ошибку (преступник обязательно рано или поздно совершает ее), но, как видите, до истины докопались, сообщили и нам.
      Долго думали, как быть. И кончилось тем, что Джон-большой, Джон Леруа, ваш покорный слуга, стал восьмым претендентом на руку этой милой дамы по имени Алиса (последнему имени, так как если б я стал перечислять все предыдущие, мы бы и завтра не кончили).
      Между прочим, это задание я выполнял с особым удовольствием. Несмотря на столь многочисленные и частые потери близких, следы горя не испортили ее лица. Нет, честно: очаровательная женщина.
      Познакомиться труда не составило. Это произошло, как вы понимаете, совершенно случайно. Она ехала на своей гоночной "мазератти" (над которой, зайдя ночью в ее гараж, наши ребята слегка поколдовали), и вдруг - чих-чих машина останавливается. В моторе она ничего не понимает, и если б его вообще вынули, то наверняка не заметила бы. Стоит расстроенная, кусает губу.
      И тут как раз я проезжаю мимо на "своем" роскошном "крайслере". (Эх, мне бы такой!)
      - Ах-ах, у мадам беда? Я могу помочь? Что случилось?
      Через пять минут "мазератти" в порядке, я одарен сияющей улыбкой и согласием в честь возвращения машины в строй выпить рюмку в дорогом баре.
      Угощаю я ее щедро, не кривлюсь, глядя на цены в меню (пусть кривится бухгалтер нашего управления, когда прочтет мой финансовый отчет).
      Я ей явно нравлюсь. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Вы меня видели? Хотя бы на фотографии? Нет? Поверьте, много потеряли. На меня все девушки заглядываются. Она не исключение.
      Но когда она узнает, что у меня крупное дело в ФРГ, отель в Италии и магазины во Франции, а главное, моя внешность богатыря и молодца, увы, обманчива, поскольку я надорвал сердце, занимаясь в свое время чрезмерно спортом, интерес ее возрастает многократно.
      Ну, что вам рассказывать дальше? Вы же прекрасно все знаете. Мы встречаемся вечером, потом на следующий день, захаживаем в рестораны и кафе, на третий день я остаюсь у нее ночевать, на десятый - мы решаем связать наши судьбы. Через две недели мы без всякой пышности и торжеств (по ее настоянию, все же траур еще длится) регистрируем наш брак (я на чужое имя и по подложному паспорту).
      Свадебное путешествие, которое мы совершили на машине, проехав Францию, Италию, ФРГ, Швейцарию и Бельгию, было чудесным и не очень дешевым (плевать я хотел на бухгалтера нашего управления!). Однажды мы чуть не попали в аварию, и она, как практичная женщина, предложила застраховать наши жизни. Я, разумеется, в ее пользу, она - в мою.
      С этого момента каждый раз, когда я пил утренний кофе, предобеденный коктейль или пятичасовой чай, у меня мороз пробегал по коже.
      И потом, как долго это могло продолжаться? Ей было хорошо со мной, вдруг она захочет остепениться? Оставить свой кладбищенский бизнес?
      Но когда нам становится известно, что она потихоньку приобрела себе виллу в Новой Зеландии и перевела туда, как выяснилось, немалый капитал, мы понимаем, что роковой (для меня) час приближается.
      Замечу, что все это время я неоднократно захаживал к "врачу", а однажды даже пригласил его на дом, где он осматривал меня в ее присутствии. Озабоченно качал головой, цокал языком и выписывал разные лекарства. Наконец, чтобы ускорить события, он посоветовал мне на два-три месяца залечь в кардиологический санаторий где-нибудь в горах. Алиса такой срок ждать, видимо, не собиралась и на то, что господь призовет меня к себе, не полагалась. Как говорится, на бога надейся, а сам не плошай.
      И вот настал ТОТ день. День, к которому я столько готовился и которого под конец жутко боялся. Я вдруг сообразил, что ее-то уличат, осудят, но не будет ли это все происходить на основании моей насильственной кончины? Пусть уж лучше живет себе в Новой Зеландии и горюет по усопшим мужьям, оставив в дураках правосудие, чем правосудие это торжествует за мой счет. Дудки!
      Но, прямо скажем, мысли эти пришли мне в голову несколько поздно. В какой-то момент мною овладело жгучее желание все ей выложить и обменять ее спасение на половину ее капитала, а то и на спокойную жизнь с ней же в далеких краях. А что?
      Но все-таки чувство долга, - а скорей всего, благородный инстинкт самосохранения, - взяло верх. Последние дни я плохо спал (вдруг она изменит метод и прирежет меня во сне?), плохо ел, нервничал. Еще год такой жизни, и я таки нажил бы себе ту сердечную болезнь, о которой твердил ей.
      Поразительно, однако, как все просто кончилось. Она уж слишком верила в себя, не сомневалась в своей звезде. Еще бы, семь удачных дел...
      Короче говоря, ужинаем мы с ней в ресторане (Гонсалес сидел за соседним столиком; нас всегда незаметно сопровождал кто-нибудь из отдела), и прямо там, в ресторане, на виду у всех (правда, когда притушили огни по случаю танго) высыпала из перстня в мой бокал порошок, пока я выходил в туалет.
      Гонсалес, который все это видел, предупредил меня в вестибюле, когда я возвращался в зал.
      Дальше все было делом техники.
      Сев на место, я предложил ей:
      - Давай обменяемся бокалами и выпьем до дна. Согласно поверью, мы узнаем мысли друг друга!
      Как, вы думаете, она прореагировала? Удивительная женщина! Такого хладнокровия, сообразительности, быстроты действия я мало у кого встречал. Она мгновенно попыталась сорвать с руки кольцо и одновременно смахнуть со стола бокалы. А? Ну не молодец?
      Потом, уже на следствии, она призналась, что не успел я закончить фразу, как она все сопоставила, вспомнила все мелкие ошибочки и промахи, которые я за эти месяцы совершил и которые тогда проходили незаметно, сообразила, кто такой Гонсалес и зачем он выходил, поняла, что ей надо делать, и начала действовать.
      Но поскольку мы все же поопытней и лучше тренированы, ничего у нее не получилось. Я как в тисках зажал ее безымянный палец с кольцом, Гонсалес успел подхватить мой бокал, подбежали официанты...
      Чтобы не устраивать лишнего шума, мы постарались побыстрей вывести мою нежную супругу, надели на нее наручники и увезли в управление.
      Допрашивали ее многие - и начальник, и следователи, и я. Улучив минуту, когда мы остались вдвоем, она сказала мне, ласково улыбаясь:
      - Скольких, Норман (Норманом я был для нее), мне удалось отправить на тот свет! И я не жалею, право же, они большего не заслуживали, никчемные людишки, недостойные жить на земле. А вот ты мне пришелся по душе, с тобой мне было по-настоящему хорошо, впервые в жизни. Показалось мне в начале что-то подозрительным - я ведь никому не верила. Потом, признаюсь тебе, увлеклась. Потому и бдительность, как говорится, потеряла. Жаль, могла бы быть с тобой счастлива, жаль...
      - Так чего ж ты, дура, - говорю, - отравить меня собралась?
      - Как чего, - и смотрит на меня своими большими добрыми глазами, привычка, Норман. От привычек знаешь как трудно отделаться... Ладно, прощай, не поминай лихом.
      Тут вошел народ, и разговор наш поучительный прервался. Но с тех пор я остерегаюсь слишком прочно привыкать к чему-нибудь.
      Суд над ней обещал быть сенсационным, газеты заранее облизывались и готовили репортажи.
      Но суд не состоялся. Она отравилась накануне, насыпав себе в чай тот самый порошок, который как-то сумела сохранить.
      Ее похоронили на тюремном кладбище, имущество конфисковали в пользу государства, а надзирательницу, которая обыскивала ее при доставке в тюрьму, уволили.
      Глава VI.
      "ДЕЛО ЖУРНАЛИСТОВ"
      Дело это в свое время вызвало сенсацию.
      Я имел к нему кое-какое отношение. Поэтому расскажу о нем поподробнее.
      Мы думали, что та история с демонстрацией и доблестные подвиги моих коллег во время оной преданы забвению. И вспоминает о ней изредка только этот упрямый Джон-маленький, который никак не хочет понять, что полиция, как армия, обязана выполнять приказ, а уж какой это приказ - правильный, неправильный, законный, незаконный, - не наше дело. На то начальство и существует, чтобы решать.
      Я заметил, что отношения между О'Нилом, "стрелой" Джона-маленького, и Джоном-маленьким испортились окончательно. О'Нил все время шпыняет своего младшего партнера, хамит ему. Он подозревает почему-то, что Джон-маленький тайно ведет счет его, О'Нила, промахам, записывает и когда-нибудь доложит начальнику. Все это, разумеется, чепуха, но подготовка у Джона-маленького получше, чем у его "стрелы", и, если уж на то пошло, соображает он лучше.
      Да, так вот, оказывается, не только Джон-маленький не забыл историю той демонстрации. Особенно вредным оказался журналист одной, как принято выражаться, левой газеты "Единство" по имени Карвен. Этот Карвен, эдакий борец за справедливость, прямо-таки ненавидел полицию. Так, во всяком случае, нам казалось. Правда, были случаи, когда он отмечал заслуги полиции в розыске или аресте какого-нибудь преступника. Но что ж тут особенного? А вот поливать нас грязью за то, что мы следим за порядком, сажаем в тюрьму смутьянов и разных там горлопанов, которые стремятся этот порядок нарушить, - свинство.
      Поэтому мы и считали его своим врагом. Не только его, конечно. Было немало журналистов, особенно в этих самых "прогрессивных", точнее, левых, социалистических, коммунистических газетах, кто отравлял нам жизнь придирался, издевался, когда мы ошибались, возмущался, что мы слишком долго ловим какого-нибудь убийцу...
      Но они это делали так, эпизодически, по конкретному поводу. А вот Карвен занимался своим делом основательно, вел целую летопись, приводил цифры (и всегда точные, мерзавец), факты, имена. Не раз пытались его привлечь за дезинформацию, клевету. И каждый раз срывалось. Все, что он утверждал, он убедительно доказывал и судебные заседания использовал, чтобы лишний раз нас в чем-нибудь обвинить.
      Между прочим, с не меньшей яростью нападал он на преступность. И опять не по мелочам, а, как выражается наш начальник, "глобально". Объектом его нападок являлась организованная преступность.
      И сопоставлял. Мол, организованных преступников полиция и суд милуют, а отыгрываются на мелюзге.
      Вся, мол, страна поделена на сферы влияния между бандами. Азартные игры, проституция, торговля детьми, контрабанда, торговля наркотиками, рэкет, похищение людей с целью выкупа, убийства по контракту, подпольные лотереи, ростовщичество... Да разве все перечислишь! А доходы миллиардные. Я здесь не буду приводить его цифры по нашей стране (я - патриот!). А все по той же Америке. Этот Карвен все время толковал в своих статьях, что Америка самая коррумпированная, самая преступная, самая бандитская страна и т. д. и т. п.
      Вот, мол, там мафия за год заработала 48 миллиардов долларов, почти столько же, сколько самая крупная промышленная корпорация США "Экссон".
      А поскольку налогов, как известно, бандиты не платят, то никакие автомобильные или нефтяные концерны с ними тягаться не могут. Деньжата свои мафия вкладывает в законный нормальный бизнес, а мафиози становятся уважаемыми бизнесменами. Этот Карвен утверждал, что в 1977 году организованные преступники владели тысячами законных фирм с миллиардными годовыми доходами.
      Не все в Америке знают, как зовут президента, но все знают знаменитых бандитов, газеты их прославляют, телевидение показывает, журналы печатают их мемуары (у нас в стране та же картина, хоть масштабы и поскромней, впрочем, тсс! Я патриот!). Помните, я упоминал такого короля гангстеров, ныне, слава богу, покойного, Аль-Капоне. Так вот, за один год газеты посвятили ему без малого 18 миллионов столбцов на своих страницах.
      "Хорошо, а как со всем этим борется полиция, суд?" спрашивал этот чертов Карвен. И опять приводил кучу цифр и фактов. Вот полиция Буффало арестовала главарей преступного мира, собравшихся на тайное совещание. Они в один голос заявили, что это был "холостяцкий обед". Действительно, ни одной женщины не присутствовало. И суд всех отпустил "за недостатком улик". Другой раз судили президента одного из банков в штате Джорджия. Он растратил сущую безделицу 5,5 миллиона долларов. Ему по тамошним законам полагалось 300 лет тюрьмы! А дали десять. Между прочим, в тот же день тот же суд влепил по шестнадцать лет трем мальчишкам, которые "облегчили" другой банк на четырнадцать тысяч долларов. (Гонсалес, который любит всякие подсчеты, вычислил, что, если б тех ребят судили по той же мерке, что и президента банка, им дали бы по полторы недели тюрьмы!)
      И пошел, и пошел, мол, полицейские все взяточники, воюют только против прогрессивных элементов, против левых организаций, а не против настоящих преступников. И тут уж берется за нашу благословенную страну и опять вываливает кучу цифр и фактов.
      Вот так он вцепился в историю с демонстрацией.
      Во-первых, он опубликовал целое исследование про этих "тихих" демонстрантов с кастетами за пазухой. Что они неонацисты (так их теперь называют), что их цель скинуть правительство, пересажать коммунистов, закрыть профсоюзы, что поклоняются они Гитлеру, что они имеют целые арсеналы. Их надо запретить, организацию распустить, а не защищать.
      И взялся за нас. Что это за полиция, которая защищает преступников и избивает мирных граждан! Где справедливость? Где порядок?
      Вот пример, мол, та демонстрация. Против нее протестовали честные граждане. Шли мирно, спокойно. А эти громилы сами спровоцировали побоище. Так мало того, что полиция не помешала им, она еще встала на их сторону...
      "Нападения полицейских с дубинками на мирных демонстрантов, - писал Карвен, - неповинных прохожих, журналистов, фотографов и просто случайно подвернувшихся жителей города были предумышленными и бессмысленными". Это "полицейские беспорядки!", это "разгул полицейских дубинок!". И все это при молчаливом, а в ряде случаев и явном одобрении руководства полиции...
      (Вообще я вам скажу, мне Джон-маленький как-то показал - к чему бы это? журнал "Криминалистик" из ФРГ. Так там рассказано, что однажды среди молодежи провели анкету, мол, как она относится к деятельности полиции. Ох уж лучше б не проводили! Молодые, они за словом в карман не лезут и прямо шпарят в анкетах про нашего брата: "наемные охотники", "гангстеры", "громилы", "блюстители капитализма". 94% отвечавших на вопросы анкеты твердо убеждены, что основная функция полиции - это борьба с различными беспорядками: демонстрациями, митингами, маршами протеста. Слава богу, что хоть 6% посчитало, что главная задача полиции - борьба с преступностью. Однако вернусь к Карвену).
      Карвен достал фотографии, на которых запечатлены довольно невыгодные для нас моменты, в том числе О'Нил во всей своей красе, проламывающий голову какой-то старухе. Ну и что? Ее небось давно на том свете с фонарем ищут!
      Старуха выжила, и вообще на этот раз обошлось без покойников, но дел мы все-таки натворили.
      И когда этот чертов Карвен вытащил всё на обозрение народу, да еще с жуткими фото, поднялся большой шум. Многие организации стали собирать подписи протеста, устроили демонстрации перед парламентом, потребовали наказать виновных.
      Даже наши благопристойные газеты и те что-то провякали, что так, мол, не годится.
      И начальство вынуждено было принять меры. Кого-то перевели в провинцию, кому-то объявили порицание, кого-то оштрафовали (есть у нас такое наказание в полиции, не знали?), в том числе О'Нила. А О'Нил, наверное, любое наказание мог бы перенести, но когда дело касается его кошелька, он готов защищать его ценой жизни (не своей, конечно).
      - Ну, ладно, ну, я ему припомню, ничего, я ему покажу, - бормотал он себе под нос.
      Сначала я думал, что он имеет в виду нашего начальника или самого шефа, но, оказалось, что Карвена.
      - Это он все затеял, - шипел О'Нил.
      Уж не знаю, у кого и как возникла в нашем "Черном эскадроне" эта идея, но мы решили заткнуть этому Карвену глотку.
      В конце концов, рассуждали мы, "Черный эскадрон" существует, чтобы защищать полицейских, коль скоро правительство не в состоянии этого сделать. Мы убиваем преступников, чтобы они не убивали нас.
      Карвен именно это и делает. Просто он убивает нас не физически, а морально ("И материально!" - вставляет О'Нил, который никак не может забыть своего штрафа). А раз так, он подлежит ликвидации!
      Конечно, были попытки привлечь Карвена к суду за клевету. Но ничего не получилось - на все у него были доказательства, фото, свидетели. И даже благосклонные к нам и не благосклонные к Карвену суды ничего не могли сделать.
      ...Мы собрались, наша группа (мы все поделены на группы, и входят в каждую не обязательно сотрудники одного и того же отдела, это просто так получилось, что мы с О'Нилом оказались вместе) - О'Нил, я, Лонг (он из другого города) - и прибывший для руководства операцией какой-то неизвестный мне, судя по всему, высокий полицейский чин, тоже из нашего "Эскадрона". Вообще мы предпочитаем, чтобы акции выполнялись не местными полицейскими. Но в этом случае О'Нил настоял на своей (и, следовательно, на моей, он теперь не может, видите ли, без меня!) кандидатуре.
      Мы собрались вечером. Где? Правильно, в небольшом загородном ресторанчике, где нас не знают.
      Ресторанчик в горах, он повис над долиной, вдали за синие горы закатывается красное солнце, внизу туман, черная лощина... Красота! Нет, я определенно романтик, как красиво все описываю. А где она, красота? Вот я немногим больше тридцати лет живу на свете и что-то особой красоты не вижу. Дерутся люди, ссорятся, стараются раздавить других, чтобы самим выше подняться. Все продается, все покупается, была б цена подходящая. И крови кругом много, и грязи хватает, а веночков из незабудок я что-то не видел.
      Может быть, конечно, профессия свой отпечаток накладывает, все же я полицейский, а не певец в церковном хоре. Но вот если взять в пример Джона-маленького. Он ведь тоже полицейский, а рассуждает по-другому. Помните, я вам обещал рассказать, что он о своей школе говорил? Не помните? Ну, неважно, я все равно расскажу.
      Школа у них была за городом. Аккуратные такие домишки, вспоминает, кирпичные, красные, кругом лес. Учились там и девушки, у них, в отличие от долгогривых курсантов-мужчин, волосы были коротко подстрижены. Джон-маленький поступил в школу, когда ему было семнадцать лет (ребят с семнадцати принимают, а девчат - с восемнадцати с половиной почему-то, хотя, по моим личным наблюдениям, женщины умнеют раньше нас). И вот еще интересно: минимальный срок службы после школы для мужчин определен в шесть лет, а для женщин - в девять!
      Занимались серьезно. Ну, там всякие теоретические дисциплины, стрельба, вождение машины, спортивная подготовка, строевая, разминирование в городских условиях, дзюдо.
      Занятия интересные. Вот такое, например. Курсантам сообщается о каком-нибудь "преступлении", и они должны его расследовать сами - найти украденное, установить связи, за чем-то следить, кого-то задержать. "Преступник" - тоже курсант. Причем этот "преступник", "свидетели" по ходу дела получают от руководителя занятий разные инструкции, меняющиеся в зависимости от хода расследования. Заканчивается занятие заседанием суда, чтобы курсант понял, где с умом поступил, а где свалял дурака.
      Экзамены тоже интересные. Скажем, Джон-маленький получил пятерку (заметьте, не за стрельбу, а за сообразительность) на таком вот экзамене. На киноэкране "обстановка": из портового пакгауза вор уносит краденое. Полицейский, то есть в данном случае Джон-маленький, видит это, кричит "стой", выхватывает пистолет и... не стреляет (а стреляют из светового пистолета, который проектирует на экран "зайчика"). Вор убегает. Почему же Джон-маленький не стрелял? Оказывается, в полутьме, царившей в "порту", он усмотрел на экране за спиной вора железнодорожные цистерны с бензином. Значит, промахнись он, произошел бы взрыв. Все действие на экране длилось лишь несколько секунд, но он сообразил. Вот и получил пятерку. Много там разных предметов изучают, необходимых полицейским. Еще такую науку проходят: как разгонять демонстрации, арестовывать ораторов на митингах, освобождать завод от пикетчиков. Занятия проходят с водометами, газовыми гранатами, стрельбой пластиковыми пулями. Устраиваются самые настоящие штурмы зданий, атаки со щитами, касками, пуленепробиваемыми жилетами, противогазовыми масками.
      На экране демонстрируются снятые со стометровой высоты городские кварталы, и курсанты должны определить, где ставить заграждения, если демонстрация пойдет, скажем, к зданию ратуши, а где заблокировать автомобильное движение, если таксисты устроят, как в Монреале во время Олимпиады, "ползучую" забастовку и начнут разъезжать по городу со скоростью пять километров в час, создавая пробки.
      Раньше в полицейских школах учили борьбе с преступниками, теперь - с демонстрантами тоже.
      - Значит, все демонстранты - преступники, - резюмировал О'Нил, послушав Джона-маленького.
      Тот посмотрел на него неодобрительно, но промолчал. "Стрела"-то О'Нил, а Джон-маленький уважает дисциплину. У нас он стажер. Но после стажировки он сдаст еще экзамен, получит звание старшего инспектора, и тогда не исключено, что О'Нил попадет к нему в подчинение. И уж тут туго придется О'Нилу, потому что как ни уважает Джон-маленький дисциплину, но закон он уважает еще больше. Уж кто-кто, а он никогда не поймет, что такое "Черный эскадрон"... Но я отвлекся.
      Значит, сидим мы в том окраинном ресторанчике: я, О'Нил, Лонг и прибывший нами руководить Высокий чин (я его так и буду называть, потому что спрашивать имена, если их не говорят, не принято, а погон на нем нет).
      Как будем осуществлять акцию? Конечно, Карвен не миллионер, не депутат и не главарь мафии, а потому личной охраны у него нет. Но все же он понимает, что к чему, и один по ночам пустынными улицами не ходит, дверь даже полицейским, не вызвав предварительно своего адвоката, не откроет и наверняка носит оружие.
      Зато у него есть любимая девушка, она живет в уединенном домике недалеко от города, и хотя не часто, но он приезжает к ней провести пару часов. Вот тут мы и должны осуществить нашу операцию.
      Совершить наезд на его машину, когда он будет ехать к своей девушке, нереально. Во-первых, на шоссе днем, а он по вечерам не ездит, оживленное движение, во-вторых, у него в машине телефон, и если он что-либо заподозрит, то наверняка позвонит друзьям, в газету да и в полицию, в-третьих, вообще "наезд" стал настолько привычным способом ликвидации кого-нибудь, что все его опасаются, все о нем знают и знают, как его избежать.
      Остается одно. Накрыть его у девушки. Здесь опять возникают трудности. Посещает он ее нечасто и в самое неожиданное время. Не можем же мы устроить там засаду и ждать неделю и полмесяца, пока он появится! Значит, надо вызвать его туда. Как? Сами понимаете, это может сделать только сама девушка. Но это рискованно. Допустим, мы к ней вломимся, угрожая, заставим ему позвонить. Но захочет ли она, а вдруг, жертвуя собой, откажется или крикнет в трубку про опасность. Кроме того, он все время настороже, что-нибудь не так в ее голосе, и он все поймет. Наконец, он просто может приехать не один.
      Ломаем голову и так и эдак.
      Выпили уже бочку пива, наверное, а решения так и не находим.
      Наконец, его находит Высокий чин.
      - Вот что, в их отсутствие проникнем в дом, установим микрофоны и как только, благодаря им, узнаем, что он в доме, примчимся.
      - А куда будет поступать сигнал? - спрашиваю. - Ведь мы же не сидим все время по домам.
      - Поступать будет к О'Нилу и Леруа и домой и на службу Уж в одном из четырех мест он вас застанет? А мы с Лонгом будем ждать вашего звонка в отеле. Ну, в крайнем случае кто-то будет отсутствовать, так отправимся втроем или вдвоем.
      Мы ничего не понимаем, и он объясняет. Микрофон будет реагировать только на голоса девушки и Карвена, знаете, как эти современные замки, которые открываются только на голос хозяина, даже если он простужен или пьян вдрызг. Это исключает сигнал, если в доме посторонний, потому что при звуке третьего голоса сигнал не срабатывает. Микрофон, услышав голос Карвена, передает приказ красной лампочке у уличного поста. Она зажигается. Чтобы у патрульного не возникло подозрений, ему сообщают всю систему, только говорят, что микрофоны установлены в кабинете местного ресторатора, которого мы подозреваем в контрабанде спиртным.
      Мы, действительно, побывали у него ночью, установили микрофоны, но не включили их.
      Увидев, что лампочка зажглась, патрульный тут же звонит мне или О'Нилу на службу или домой и называет условный пароль. (На всякий случай, а то гангстеры давно уже научились подслушивать служебные разговоры полиции.) Мы немедленно звоним в отель Высокому чину и Лонгу, нашим сообщникам (извините, я оговорился, я хотел сказать, товарищам), и выезжаем.
      Есть, конечно, риск, что, пока доберемся - это даже с сиреной минут пятнадцать - двадцать, - Карвен уедет или кто-то еще войдет в дом. Может оказаться, что мы с О'Нилом будем где-нибудь на задании. Но всего не предусмотришь. На всякий случай, уходя, переключаем наши телефоны на дежурного и сообщаем ему, где находимся - пусть вызывает. Подробностей не говорим, да ему наплевать. Таких кодированных и некодированных звонков поступает в управление десятки в день.
      Опасения оказались напрасны. Все прошло как по маслу. Или Высокий чин такой умный и опытный, или просто повезло. Через несколько дней после нашего совещания мы с О'Нилом, дождавшись, пока девушка уехала на работу (библиотекарем она служила), спокойно вошли в дом, там замок ногтем можно открыть (и понятно, почему - воровать-то нечего было, бедновато она жила), и расставили наши микрофоны по всем комнатам, даже в ванной, даже в туалете. Спрятали надежно, это мы умеем, научились (хотя я сильно сомневаюсь, что залезать в чужие квартиры и расставлять там тайные подслушивающие устройства входит в функции, а главное в права полиции).
      Проходит еще три дня, мы с О'Нилом сидим в кабинете, Джон-маленький на задании, а Гонсалес на обеде.
      Вдруг звонок. Патрульный равнодушным голосом называет пароль - эти загородные полицейские все какие-то коровистые, им всем всё равно, даже разоблачение крупного контрабандиста спиртным в их родном городке. Ну и хорошо! Какой-нибудь чересчур активный и любознательный нас бы не устроил.
      Я перезваниваю в отель, и выясняется, что Лонг на месте, а Высокий чин, как назло, отсутствует.
      Короче говоря, через десять минут мы мчимся на машине-ловушке по загородному шоссе. Вы не знаете, что такое машина-ловушка? Это такой древний драндулет, которых уже давно не выпускают, но стекла у него пуленепробиваемые, он весь напичкан радиопередатчиками, телефонами, радарами, сиренами, и мотор у него, как у гоночной машины - можно выжать 160-180 километров в час. Это как раз та скорость, с какой Лонг ведет машину. Он, конечно, ас.
      Невдалеке от дома, за лесочком, останавливаемся. Час дня, все обедают, ни одной собаки, ни одного человека, ни одной машины.
      Мы спокойно подходим к дому, к счастью, он в лесу, перемахиваем через жалкий заборчик с той стороны, где нет окон, потом прокрадываемся к терраске и, сразу взбежав по ступенькам, врываемся в дом. Дверь даже не была закрыта. Легкомысленный он все-таки человек, этот Карвен. Или наивный?..
      Они сидят в столовой и обедают. Обед скромный, без пива и вина. Он снял пиджак и кинул на диван. По его взгляду, брошенному на пиджак, я сразу соображаю и в один прыжок оказываюсь возле дивана. Все правильно - из кармана пиджака я вынимаю пистолет. Нет, он действительно наивный, Карвен, - из такого пистолета можно убить только комара, да и то не малярийного.
      Лонг ас не только в автомобилевождении, но и в стрельбе. Ни слова не говоря, он выхватывает револьвер с глушителем и выпускает всю обойму в Карвена.
      О'Нил остается верен себе, он любит свидетелей тогда, когда они помогают ему раскрывать преступления. Ему. А не тем, кто вскоре прибудут в этот домик.
      Он тоже вынимает пистолет (и тоже с глушителем) и тоже выпускает всю обойму в девушку. (Вот к этому я никак не могу привыкнуть, нехорошо это, все-таки женщина...)
      Затем мы быстро забираем наши микрофоны и выходим. О'Нил, как всегда, выходит последним, на минуту задержавшись, зачем?..
      На шоссе и вообще по-прежнему кругом ни души. Мы добегаем до нашей машины и теперь уже медленно (зачем привлекать внимание?) возвращаемся в город.
      В отеле нас ожидает Высокий чин. Он сокрушается, что не смог принять участие в акции, но хвалит нас за ее блестящее проведение.
      Мы все довольны (хотя, честно говоря, у меня перед глазами стоит лицо той девушки, она-то ни при чем). Однако на следующий день наше хорошее настроение начинает гаснуть.
      Во всех газетах, по радио, по телевидению сообщается о "зверском убийстве" журналиста Карвена и его невесты, совершенное "Черным эскадроном" (карточка с черепом и скрещенными костями была найдена возле трупов). Высказываются разные предположения, руководители полиции (в том числе Высокий чин) клянутся, что преступники будут найдены, и действительно, вся полиция (в том числе мы с О'Нилом) поднята на ноги. Газета "Единство" обещает награду каждому, кто поможет раскрыть преступление.
      Но возмущение всеобщее - демонстрации, запросы в парламенте, протесты, письма, гневные статьи в печати.
      Большинство подозревает тех самых молодчиков, демонстрацию которых защищала полиция и из-за которых заварилась вся каша. А кого же еще? Не полицию же, черт возьми, подозревать?
      Были и другие предположения Карвен - то, что называется "разгребатель грязи", он написал немало разоблачительных статей, сделал сенсационные репортажи о всяких преступниках, о чиновниках-взяточниках, о парламентариях-демагогах, о бизнесменах-жуликах... Так что хватало народу, у кого был на него зуб.
      - Это черт знает что! - возмущается наш начальник на очередной оперативке. - Преступники обнаглели! Известно ли вам, - кричит он так громко, что все мы вздрагиваем и просыпаемся, - известно ли вам, что за десять - двенадцать лет количество убийств в нашей стране возросло. А вы куда смотрите? Вот вы, О'Нил? И вы, Леруа? И вы? (И он тыкает пальцем еще в полдюжины присутствующих.) Куда вы все смотрите, хотел бы я знать!
      Когда оперативка заканчивается, начальник приказывает мне и О'Нилу остаться и говорит:
      - Это убийство возмутительно, но сдается мне, что Карвен был преступником! Да, да, не возражайте. Глубоко законспирированным преступником. Эти журналисты ого-го! Раскапывал всякие делишки и шантажировал. А может быть, и налетчиком был. Почему нет? У вас что, есть доказательства обратного? Нет? Так помалкивайте (что мы и делаем в течение всего этого монолога).
      Начальник некоторое время задумчиво смотрит в окно, потом продолжает:
      - Конечно, действия этого таинственного "Черного эскадрона" преступны и лично мне глубоко противны. Но все-таки нельзя отрицать, что он нам, полиции, здорово помогает. Преступники его боятся больше, чем нас. - На лице его появляется одобрительная улыбка, но он тут же спохватывается и гневно орет: Но мы рано или поздно доберемся до этого "Черного эскадрона"! Мы его выведем на чистую воду! Никому не позволено в нашем демократическом государстве попирать права человека. Это может делать только полиция, - он кашляет, мнется, - то есть, я хочу сказать, защищать права человека. Мы, мы с вами, их должны защищать, а не какой-то "Черный эскадрон". - Начальник делает паузу и с присущим ему чувством логики добавляет: - Но конечно, спасибо ему, добро пожаловать каждому, кто помогает нам бороться с преступниками и (ну, конечно же!) подрывными элементами!
      Почему он нас задержал в кабинете? Чтобы высказать одобрение "Черному эскадрону"? Но почему нас? Он что, догадывается?
      Между прочим, увлекшись описанием собственных подвигов, я как-то забыл вам сообщить, что работа по борьбе с преступностью идет. Наш отдел, в частности, осуществил несколько успешных операций по задержанию банды налетчиков, ограбивших банк, группы подпольных букмекеров, убийцы, охотившегося за шоферами такси...
      И "Черный эскадрон" тоже не дремал. То и дело газеты сообщали о трупах, найденных в глухих дворах, заброшенных каменоломнях, в лесу, на пустынных пляжах.
      Все это были или скрывавшиеся преступники, или подозреваемые в преступлениях, но ходившие на свободе за неимением против них достаточных улик. С точки зрения закона. Но не с точки зрения "Черного эскадрона". И поэтому эти неосторожные убийцы и грабители, вместо того чтобы спокойно доживать свой век в уютных тюремных камерах, преждевременно расставались с жизнью под пулями "Черного эскадрона".
      А общественность, которая вечно вопит по любому поводу? Что она? Она возмущалась. Всем. Одни - неэффективностью полиции, другие - всемогуществом гангстеров, третьи - произволом неизвестных граждан, создавших "Черный эскадрон" и творивших суд и расправу, подменяя государство. Кто им дал такое право? Сегодня они расправляются с преступниками, а завтра? Кто знает, до чего они дойдут
      Были и такие, кто, наоборот, приветствовал "Черный эскадрон" и даже намекал, что неплохо бы ему заняться и кое-какими смутьянами, которые своими вечными демонстрациями, митингами, стачками мешают жить добропорядочным гражданам, аккуратно платящим налоги и посещающим церковь.
      Нашлись даже дураки-дилетанты, которые начали создавать из "сознательных граждан" свои собственные "Черные эскадроны". Но преступники быстро поняли разницу между нами и этими самозванцами и отбили у них охоту воевать с нарушителями закона.
      И мы, конечно, когда ловили таких, громко возмущались. "Ах, ах! Как не стыдно! Зачем вы занимаетесь самодеятельностью и в результате погибаете от рук бандитов, когда есть мы, доблестные стражи порядка, самоотверженно преследующие этих бандитов. Ах, ах, нехорошо!"
      И вдруг взорвалась бомба. Нет, не та, обезвреживанию которых обучали Джона-маленького в его полицейской школе. А газетная, что гораздо хуже.
      Часов в шесть утра в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонил Высокий чин.
      - Газету читал? "Единство"? - спросил он коротко (как будто я лунатик, чтобы бродить ночами во сне и покупать первые выпуски газет). - Прочти! И скажи своему другу (это, значит, О'Нилу), чтоб почитал. Встретимся вечером там же.
      Я звоню О'Нилу и передаю этот разговор.
      - Что будем делать? - спрашивает.
      - Я лично - спать дальше, - говорю.
      Он вешает трубку, а через час, когда я уже собираюсь отправляться в отдел, вваливается с газетой и молча протягивает мне.
      Я начинаю читать. И сразу понимаю, почему так всполошился Высокий чин. Постараюсь коротко объяснить вам, захотите подробности, прочтите статью сами "Единство" за четвертое число, первая полоса. Да вы сразу увидите - заголовок в полстраницы, и какой заголовок: "Черный эскадрон" - организация полицейских-убийц!" и подзаголовок: "Убитый "Черным эскадроном" журналист нашей газеты Карвен разоблачает своих убийц после своей гибели".
      Что же оказалось? Оказалось, что Карвен нас перехитрил. Он, когда вел свое расследование действий полиции во время той демонстрации, как выяснилось, залез куда глубже, чем мы думали. Он не только установил, что мы, мягко выражаясь, не совсем тех били, кого следует, но докопался до нашей организации. Всего, к счастью, он выяснить не успел, но узнал достаточно. Узнал, что "Черный эскадрон" - это вовсе не союз чересчур активных граждан, жаждущих помочь полиции и самих превратившихся в убийц, а тайное сообщество полицейских, попирающих ту святыню - закон, - которую они-то в первую очередь и призваны охранять.
      Карвен раздобыл факты - свидетельские показания, записанные на пленку, разные документы, фото, снятые скрытой камерой. Называл имена (к счастью, наши там не значились), описывал преступления, совершенные "Черным эскадроном"...
      Полной картины он, повторяю, составить не успел, но и так материал собрал не дай бог!
      А главное, весь этот материал он отдал на хранение в адвокатскую контору с пометкой: "В случае моей смерти прошу переслать в мою газету". Чувствовал все-таки, что мы с ним можем свести счеты. Остерегался.
      Какие же есть подлые люди на свете! Ну что ему стоило позвонить любому из нас - он ведь называет там имена, знал, кому звонить, - и сказать: "Ребята, вот есть у меня кое-какой товар, не хотите ли купить тысяч за пять?" Да хоть за десять! Мы не мелочные, дали бы. И жил бы он, как бог, на эти деньги, машину новую купил, а не ту развалюху, в которой ездил. И женился бы на этой своей девушке, и домик бы ее обставил, а не то, что теперь там, убогость одна. Так нет, он, видите ли, честный! Вот от таких честных жить стало невозможно. Правильно все-таки мы его наказали. Я всегда говорю: рано или поздно справедливость торжествует!
      В общем, попал его материал к Дору, это тоже журналист будь здоров, ему палец в рот не клади - до плеча откусит. Он, между прочим, не из "Единства". Он - "фри ланс", так сказать, свободный художник, для кого хочет, для того и пишет, но репутация у него безупречная. Он выступает только с сенсационными разоблачениями. Всегда основательно, аргументирование, бьет не взирая на лица. Боятся его все, даже министры. Материалы его настолько сенсационны, что за него дерутся даже солидные газеты, которые за правительство и против левых.
      Уж не знаю, почему "Единство" отдало ему материалы. Может, чтоб шуму было больше, а может, еще почему... Ведь полиция может возбудить дело по обвинению газеты в клевете (хотя факты в статье неопровержимые). А нападать на этого Дора непросто, он может так дать сдачи, что не проснешься!
      Начинает он свою статью, как всегда, с цитаты: "Вот что пишет английский специалист Хофстеттер в своей книге "Скотленд-Ярд-72": "В настоящее время имеется подтвержденное статистическими данными мнение, что преступник в 60% случаев так или иначе остается на свободе, избегает ареста. Это, безусловно, говорит о недостаточно эффективной работе полиции, низком коэффициенте ее полезного действия. Но если даже преступник задержан, то у него всегда есть не менее 40% шансов быть оправданным, благодаря архаичной судебной системе". "Понятно, - продолжает Дор, - что уж коль скоро полицейские задерживают преступников, им бы хотелось, чтобы эти преступники несли суровое наказание. И, видя, что этого не происходит, они берут на себя функции карающей руки и совершают самое страшное для государственных органов преступление - вершат самосуд! Отсюда рукой подать до гитлеровских эсэсовцев или тон-тон-макутов Дювалье". И дальше Дор, как хирург, врезается все глубже в "феномен самоуправства" (какое слово придумал!), воссоздает историю "Черного эскадрона", приводит кучу примеров, которые раздобыл покойный Карвен. Потом начинает заниматься предсказаниями: мол, увидите, "Черный эскадрон" превратится в "орудие господствующего класса", в "орудие террора, направленного против прогрессивной общественности", в "орудие ликвидации гражданских свобод и прав человека"...
      И пошел, и пошел...
      Вот такая бомба.
      Днем все газеты эту статью перепечатали, радио и телевидение передало. Шум-гам! Разговоров! И конечно, легкая паника в наших рядах.
      Начальник всех собирает и произносит речь:
      - В этот трудный час, - говорит он и смотрит на нас так, словно выступает на собственных похоронах, - мы должны соблюдать особую выдержку, дисциплину! Подрывные элементы (без этих подрывных элементов он не может обойтись) начали наступление на самый оплот государства, на его карательные органы, на нас, на полицию. Нас обвиняют в гнуснейшем преступлении - самовольных поступках! Но вы лучше, чем кто-либо, знаете, что это ложь. Вот американские юристы выдвигают формулу "мятеж полиции", она убедительно обосновывает, почему мы имеем право, хм... ну... в общем, иногда... немного... так сказать, дать себе волю. "Полицейские тоже люди", - говорят они, разве это не правда? Мы даже не просто люди, мы лучшие друзья людей... - Он замолкает, сообразив, что сказал что-то не то, потом продолжает: - Словом, вы меня поняли - у американских юристов есть твердая доктрина - "полиция имеет право на войну", то есть полицейское насилие, конечно, зло, но зло неистребимое, и с ним следует смириться. Один из префектов Парижа сказал как-то, что "каждый молодой человек "для полноты воспитания" должен быть избит полицией"! Ясно? И я с ним полностью согласен! выкрикивает начальник и тут же добавляет: - Но это я вам говорю. Дору я, разумеется, этого не скажу, ха-ха!
      Он обводит нас требовательным взглядом, мы подобострастно хихикаем, улыбаемся, а главные подхалимы, вроде моего Гонсалеса, хватаются за животы от смеха.
      Только Джон-маленький что-то бормочет себе под нос. (Между прочим, я его потом спросил, что именно. Он посмотрел на меня дерзко и говорит: "У русских был писатель, Горький, не знаете? Так вот он однажды высказал такой афоризм: "Жаждешь свободы? Иди служить в полицию. Жаждешь абсолютной свободы? Поступи в агенты охранного отделения". Так в царской России называлась служба безопасности". А? Каков? Ох, этот Джон-маленький, дождется он когда-нибудь...)
      Действительно, мы чувствуем себя свободней, чем другие граждане (фу, черт! Начинаю цитировать Джона-маленького, а точнее, того русского писателя!). Но это мы сами знаем. А для других мы все теснимся в жестких рамках "солдат спасения".
      Короче, долго накачивал нас начальник: чтобы некоторое время вели себя потише, не стреляли направо и налево и во время разгона демонстраций проламывали не сто голов, а не больше девяноста.
      После совещания выходим с О'Нилом. Он говорит:
      - Дору шею свернем. На той неделе. Надо связаться с Высоким чином.
      Он с ним связывается, а потом ходит мрачный. И молчит. Сначала я ничего не мог понять. Потом Высокий чин срочно вызвал нас на свидание. Видимо, боялся, что О'Нил его не послушает и сам свернет шею Дору.
      - Ты пойми, - втолковывал он нахохлившемуся О'Нилу, - нельзя сейчас его трогать. Он же выступил с разоблачением нашей организации и, будем откровенны, нанес нам сильный удар. Мы, если хочешь знать, временно сворачиваем свою деятельность против преступников, надо переждать...
      - Но ведь Карвена... - пытается возразить О'Нил.
      - Карвена ликвидировал "Черный эскадрон" до того, как стало известно, кто мы и что. И еще вопрос, кто и за что его убрал. На него многие нож точили. Есть разные версии. А Дор выступил конкретно против нас. Только "Черный эскадрон" мог его ликвидировать. Убьешь его, и тут такое поднимется! Ага! Убили, отомстили! Все ясно, Дор был прав. Все, что он написал, истина. Понимаешь или нет? Нам не то что трогать его сейчас нельзя, нам его охранять надо. А то еще уголовники пристукнут, чтобы потом на нас свалить. Так что ни-ни! Дор неприкосновенен. И это приказ, понял, О'Нил? Смотри! - Потом, смягчившись, добавляет: - Не беспокойся, его час придет. Мы ничего не забываем.
      Все это "дело журналистов", как его окрестили газеты, вышло нам боком. Затаились мы. Между прочим, уголовнички быстро этим воспользовались и осмелели.
      Я уж дальше вам повествовать не буду. Скажу только, что газеты, радио, телевидение еще долго шумели и то и дело вспоминали про "черные дела" "Черного эскадрона" (даже тогда, когда мы были ни при чем).
      Постепенно все вошло в колею. Опять стали разгонять демонстрантов, пристреливать ввиду "необходимой самообороны" преступников, а то и охотиться за ними (только наш знак не оставляли). Выжидали.
      Дело в том, что наступали выборы. Левые эти самые усилились, народ их стал поддерживать, так что "верхушка" наша слегка закачалась, нет, не очень, слегка. А сменится "верхушка", сменится шеф - полетит наш начальник... И что с нами будет, неизвестно. "Помните, как в Чили вначале было или в Португалии? озабоченно каркает Гонсалес, - ох, трудные времена идут, трудные. Что бывает хуже плохого? Очень плохое, вот". Он так обеспокоен, что даже не смеется над своими дурацкими поговорками.
      Так, конечно, продолжаться не может. Что-то должно произойти. Знаете, как когда нависает туча, все ходят, словно на них мешки погрузили, дышат как рыбы на берегу. Но в конце концов, гроза все же разражается, и всем становится легче (кроме тех, в кого ударяет молния, но тут уж ничего не поделаешь - не надо высовываться...).
      Глава VII.
      ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ
      Если бы я рассказал вам о своей работе все, то пришлось бы ставить на полки тома числом не меньше, чем в Британской энциклопедии. Вы учтите, что каждая пухлая папка (ее так и называют "том") дела, даже если аукнется одним листком для сотрудника криминальной полиции, который в расследовании этого дела участвовал, то он за мой год службы целое собрание сочинений издаст. Просто я вам о всякой ерунде не рассказываю, и вы, наверное, воображаете, что, придя на работу, мы там целый день режемся в карты или идем в соседний бар пить пиво. Да? Вы так думаете? Признайтесь. Ах нет? Значит, совесть у вас все-таки есть. Вы своего налогового инспектора не каждый раз обманываете? Ну, молодцы.
      Так вот, могу вам доложить, что трудимся мы не покладая рук, а вернее, ног.
      Ну, хоть такой день.
      Во дворе дома находят убитого. Не просто убитого, а предварительно зверски избитого. Утром. Экспертиза устанавливает, что убийство произошло где-то между полуночью и часом и именно там, где нашли тело. Что мы делаем? Правильно, начинаем выяснять, кто покойник, поскольку, как вы догадались, никаких документов (а заодно и денег) у него не обнаружено. И еще ищем свидетелей.
      О'Нил с Джоном-маленьким осуществляют первую операцию и пусть сами вам расскажут, как это делают. Мы с Гонсалесом - вторую.
      Дом большой - девять этажей, пять подъездов, по четыре квартиры на этаже. Считать умеете? Сколько получается? Верно, сто восемьдесят квартир. По девяносто на нос, поскольку нас двое. Сорок пять отбрасываем, их окна выходят на улицу, а не во двор, еще штук пять пустуют. Но сорок-то квартир надо обойти. Иногда следует поинтересоваться и другими квартирами, может, кто двором поздно возвращался...
      Вот тут-то начинается самое деликатное. Вы, конечно как медведи, ломились бы в каждую квартиру. Черта с два! Надо знать, с кем имеешь дело. Конечно, если квартал бедный, дом старый, жильцы пролетарии, мы особенно не церемонимся. Что ночью, что на заре звоним в дверь, смотрим на открывшего (или открывшую) таким зловещим взглядом, словно мы уже знаем, что именно он (или она) убийца.
      Люди робеют. Они-то знают, что не виновны, но надо еще нас в этом убедить, а удастся ли? Испуганно, кто угодливо, кто растерянно, приглашают в свою небогатую берлогу, накидывают на белье (мы ведь их разбудили) старенькие пальто, цыкают на детей, подставляют нам продавленные стулья...
      К делу это, конечно, не относится, но хотите знать? Ничего нет хуже бедности! И противней. Иногда (но это уж совсем между нами) я понимаю воров или там грабителей. Не всех, конечно, не тех, у кого миллионы, а они еще банк потрошат на миллионы, а тех, у кого жрать нечего, кто какой год ходит без работы, у кого дома полдюжины ртов некормленых или старуха мать в больнице (где по двадцать, а то и по сто монет в день надо платить). А рядом дворец, где двести комнат, и краны в ванных из золота, и яхта с командой в пятьдесят человек, и "кадиллак" с бампером из серебра, и самолет личный реактивный. И все у одного человека. Который, между прочим, тоже безработный, бедняга, потому что за него на его заводах, шахтах, железных дорогах десятки тысяч человек работают (и радуются, что имеют работу). Вот тогда тот бедняк идет воровать, и я его понимаю (между прочим, тех, кто банки потрошат, чтоб свои миллионы удвоить, я, грешным делом, тоже понимаю, но, заметьте, осуждаю).
      Ну, да ладно. Начинаем допрашивать, кто что видел, слышал... И ничего, как правило не узнаем. Дело в том, что люди эти, что в нашем обществе на самом низу стоят, на подножке, всего боятся. Они по опыту знают, что ничего хорошего от полиции им ждать не приходится и стараются, даже если что и видели, от всего откреститься. И потом, не хочу людей обижать, конечно, но иногда мне кажется, что они испытывают злорадство - пусть, пусть эти полицейские ищейки побегают, так им! Хоть этим отомстим за то, чего от них натерпелись (ну, не от нас, так от муниципалитета, домохозяина, хозяина на работе - словом, от начальников, от всех, от кого зависят, а зависят-то они от всех).
      Так что свидетели они трудные. Неблагодарные свидетели. А что вы хотите?
      Еще трудней, если в доме (не в таком, разумеется, как этот) живут сильные мира сего. Иной раз выходит к вам дворецкий и сообщает, что "господин (госпожа) занят", "отдыхает", "играет в теннис", "смотрит фильм" (в своем домашнем кинозале) и т. д. Если настаивать, они звонят куда-то, и ты получаешь нахлобучку от начальства. Для них полицейский, пришедший делать свою работу, вроде попрошайки или продавца пылесосов. Пусть заходит с черного хода и ждет на кухне. В лучшем случае разрешают поговорить с прислугой...
      Легче всего иметь дело со "средним слоем", с буржуа. Те уважают полицию, поскольку считают, что мы их защищаем, а главное, обожают всякие сенсации, сплетни, пикантные ситуации и еще хотят оказаться на виду (вдруг о них напишут в газете или поместят их фото). К сожалению, они еще больше дают интервью репортерам, чем полиции. И, что хуже, фантазия их не знает границ... Кроме того, не бывает, чтобы хоть у двоих совпадали показания...
      Дом, во дворе которого произошло убийство, населен разным народом, но больше неимущими. Начинаю свой поход с первого подъезда...
      Скажу сразу: поход ничего не дает. Зато сколько интересных и неожиданных встреч! Хотите, расскажу?
      На первом этаже я звоню в дверь чуть не полчаса, кричу: "Полиция!", стучу и, только пригрозив, что буду стрелять в замок, слышу, как поворачивается ключ. В передней меня ждет вся семья - мужчина, ростом мне до пояса, в руке кухонный нож, женщина, растрепанная, глаза ввалились, худая, изможденная, старуха и четверо ребятишек. И что б вы думали? У старшего карапуза - ему лет восемь - в ручонке тоже нож, правда, не кухонный, а перочинный.
      - Мы не выедем! Лучше уходите! Я за себя не ручаюсь! - кричит мужчина (а крик-то как мышиный писк) и неловко размахивает ножом (так недолго и по своей семье попасть).
      - Пожалуйста, уйдите, не трогайте нас, - причитает женщина, - мы все заплатим, все, у него будет работа, ему обещали, я клянусь вам, но куда нам сейчас, младшая вот больна, мы все заплатим, ему обещали...
      Она бормочет тихим голосом, монотонно, без выражения. Видно, что уже дошла до ручки.
      Младшие дети не ревут, а как-то не по-детски молча плачут, я таких раньше не видел. Но больше всего меня поразил старший - у него в глазах такая взрослая, что ли, ненависть, что мне делается не по себе, и ножичек свой малюсенький он сжимает, аж пальцы побелели (пальцы-то как спички).
      Ну, что они мне могут рассказать? Что такие могли видеть? Да я уверен, что этот мужчина позавидовал бы моему убитому черной завистью - у того больше нет заботы, тому не надо беспокоиться, как семью прокормить, где работу найти, как вообще жить. У мертвых-то забот не бывает...
      Я быстро ретируюсь и звоню в следующую квартиру. Не успеваю задать первый вопрос, как уже понимаю, что здесь задерживаться тоже нечего. Семья - три человека, муж, жена, взрослая дочка. Словно они в одном хоре поют, в один голос: "Нет, не видели, не слышали, не знаем, не заметили, не интересовались, спали..."
      Потом все начинается сначала: "Не видели, не слышали..."
      Новые этажи, новые квартиры, новые люди, а результат тот же, даже когда попадается кто-то, кто готов "помочь".
      Вот этот небритый, грязный тип на четвертом этаже, явно склонный к алкоголю, если учесть количество пустых бутылок из-под дешевого вина, которыми обставлена его квартирка (больше ничем).
      - Это Хабиб, араб с верхнего этажа, - шепчет он мне в ухо и обдает таким ароматом, что хоть содовой разбавляй. - Я вам точно говорю, его когда четвертый раз избили, он поклялся, что раньше, чем его из страны вышлют, он десяток белых прикончит. Я вам точно говорю, это Хабиб, не упустите его! Подонок! Никогда гроша не одолжит, бывает, знаете, ну, не хватает там немного на стаканчик, попросишь до понедельника. Никогда не даст! "Мне самому, говорит, нужно, у меня дома семья - десять человек". Слышите - десять человек! Где-то, в Алжире или не знаю где. Вот бы и сидел там, нет, сюда приехал, работу у честных людей отнимать. Я вам точно говорю, это Хабиб...
      Опять эти истории с иностранными рабочими. Не удивлюсь, если мой пьянчужка шел в рядах той демонстрации, что мы защищали.
      Странная штука! Вот приезжают к нам в страну эти негры или арабы, дома с голоду мрут, здесь за полцены работают, конечно, хозяева предпочитают их нанимать, нашим и платить больше надо, и профсоюзы у них забастовку, того гляди, устроят. А цветные да черные... Какая там забастовка, они готовы по двадцать пять часов в сутки работать. Так что я понимаю наших, которые хотят их из страны выкинуть, но вы мне вот что объясните: почему избивают, убивают их, требуют высылки как раз те, кто имеет работу и вообще неплохо устроен, вроде молодчиков из тогдашней демонстрации, а кто победней, простой народ, выходит на контрдемонстрацию? Им что, меньше надо? Им работа не нужна? Нет? Не пойму, может, еще есть что-то, что людей связывает, что черных, что белых, что желтых? Не только монеты?
      Добрался я до этого Хабиба. Он на самой верхотуре живет. Там три комнаты, в каждой жилец, ванной нет, а туалет на лестнице, площадкой ниже. Думал, попаду в какие-нибудь его африканские джунгли. Ничего подобного: аккуратная комнатенка, все чисто прибрано, на стене его одежка висит (шкафа-то нет), небогатая одежка, но тоже чистая. А над кроватью фотография приколота женщина черная, молодая, красивая и куча ребятишек, мал мала меньше. И когда успела нарожать?
      Хабиб этот самый вроде бы молодой. Смотрит на меня обреченно. Он, наверное, из тех, кто заранее согласен со всем, чем его судьба по башке шарахает. Посмотрел на меня тоскливо, вздохнул, отложил какую-то плошку с овощами - небогатый обед свой - и стал куртку натягивать.
      Я говорю:
      - Ты куда?
      Он смотрит, не понимает.
      - Я тебя не забирать пришел, - говорю, - спросить кое-что хочу.
      Он так и сел на кровать - в глазах такое выражение, словно он в лотерею миллион выиграл.
      Очень огорчился, что помочь не смог, старался изо всех сил, морщил лоб, жмурился. И очень виноватым себя чувствовал. Все смотрел, не обидел ли он меня. Понимаете? Он, ни в чем не виноватый, считал, что я прямо-таки великое добро ему сделал, не арестовав, а он, мол, ничем отплатить не смог! Как же так!
      Если человека не за что в тюрьму тащить, то никто и не имеет права этого делать, ему просто в голову не приходит. Вот люди...
      Ну, ладно. Кончил я свой обход, встретились с Гонсалесом внизу. Чешем затылки, что дальше делать? Идем к машине, звоним дежурному, тот ворчит:
      - Долго вы там будете болтаться? Я вас уже полчаса вызываю, возвращайтесь. Нашли убийцу...
      Возвращаемся. Выясняется следующее. О'Нилу и Джону-маленькому повезло. Убитого опознали по нашей картотеке, оказался подпольным букмекером, собирал ставки для скакового тотализатора. Такие букмекеры жутко честные. Ты им даешь деньги, называешь лошадь или еще чего, там разные пари заключаются. Выиграл, на том же месте - в каком-нибудь баре захолустном, в парке, а то и в общественной уборной - получай свой выигрыш. Никаких записей, расписок, все на доверии. На этом его коммерция и держится. Но расплачиваться-то он приходит с деньгами. Вот и бывает, что кто-нибудь из счастливчиков рассуждает: а почему бы мне не прихватить выигрыш и других счастливчиков? Так что убитых букмекеров мы за год находим, что тараканов после травли в бакалейной лавке. Что поделаешь, у каждой профессии свой риск...
      Убитый был мелкой сошкой, и клиенты у него были такие же. Так что конец его вполне закономерный. О'Нил покопался в картотеке, выяснил, что парень этот принимал свои пари в небольшом дешевом баре, где собиралась всякая шантрапа, разыскал с помощью коллег парочку осведомителей, те назвали парочку клиентов покойного букмекера. О'Нил отправился по адресам. Первого не застал, а второго обнаружил у одной женщины (с которой, по его словам, он провел ночь) неважной репутации. О'Нил - человек, как вы уже поняли, решительный и терпеть не может лишней работы. Чего гоняться за другими клиентами этого букмекера, когда вот есть один в наличии. Букмекер-то не был светлой личностью, а уж его клиенты и подавно. Зачем церемониться? Даже если не этот его пришил, то наверняка за ним другие грехи числятся, так какая разница? Словом, О'Нил привез того парня и женщину в управление, спустился с ними в подвал, в камеры (есть у нас такие для предварительного заключения, иногда для допросов, удобств там маловато, зато звукоизоляция великолепная). Часа три допрашивал задержанного, и, представьте, признался-таки, подлец!
      Правда, толком, как убивал, рассказать не мог, но это от волнения. О'Нил ему все растолковал, протокол написал, и задержанный все подписал. После чего его отправили в тюремную больницу: он после допроса поскользнулся, упал на лестнице и так разбился, что сам ходить уже не мог. И что интересно, та женщина, которая его изобличила, поскольку вспомнила, что ночь он у нее не проводил, тоже поскользнулась и тоже сильно разбилась. Есть же неуклюжие люди на свете! Но домой все же сама добралась, уж очень торопилась покинуть нашу уважаемую контору.
      ...Таких дел у нас тысячи.
      И рассказал я вам все это для примера.
      Речь-то о другом.
      На следующий день после успешного завершения операции с букмекером О'Нил позвонил мне поздно вечером (я уже в постель лег) и сказал, что хочет познакомить меня с "интересной блондинкой". Это у нас код: "интересная блондинка" - тот Высокий чин, который руководит нашей группой "Черный эскадрон". Ну, вы знаете, я о нем уже рассказывал. "Дело срочное, торопит О'Нил, блондинка ждать не может". Ворча на эту нетерпеливую даму, я снова оделся и поехал "на любовное свидание".
      Высокий чин озабочен, нервничает, чувствуется - дело серьезное. Мы с О'Нилом слушаем внимательно. На этот раз нас всего двое.
      - Чем меньше народу, - говорит Высокий чин, - будет об этой акции знать, тем лучше. Крупная дичь. Очень крупная. Учтите. Работать надо не просто в перчатках, в резиновых, в хирургических.
      И он объясняет, в чем дело. В страну прибывает король наркотического бизнеса. Закоренелый негодяй, связи у него огромные, и хотя список его преступлений длинней, чем окружность Земли по экватору, но связи такие могущественные, что предавать его суду так же бесполезно, как американского президента.
      Поэтому задача такая: из аэропорта он едет в отель, так вот, нельзя дать ему доехать до отеля. Необходимо остановить его по дороге, официально предъявить удостоверения и без шума увезти, якобы для уточнения личности. Увезти в определенное место и передать тем, кто будет ждать. Зовут этого крупнейшего преступника Бер Банка. Нужна всемерная осторожность. Ни малейшей ошибки. Самолет приходит в двенадцать дня.
      Он показывает нам фотографию. Араб. Средних лет. Лицо незаурядное - сразу можно запомнить.
      Наутро, после очередной накачки, простите, оперативки, на которой начальник долго и нудно, как всегда, морочит нам голову проблемами преступности в космическом масштабе, мы с О'Нилом срываемся под предлогом обязательного ежегодного медицинского осмотра.
      Мчимся на аэродром.
      Приезжаем только-только и сразу узнаем на выходе нашу крупную дичь.
      Первая накладка - его встречают. Двое здоровых парней и щуплый молодой человек в очках. Все арабы. Дело плохо - здоровяки явно телохранители. С такими шутки плохи.
      О'Нил находит выход: он бросается в комнату аэродромной полиции, о чем-то шепчется там. Я вижу, как к здоровякам подходят двое в форме и после горячего спора уводят с собой. У них будут проверять документы, пока мы не уедем. Конечно, есть опасность, что Бер Банка и дистрофик в очках станут дожидаться своих ангелов-хранителей. Но все устраивается. Посовещавшись, они садятся в машину - здоровенный "ситроен" - и шпарят в город. Мы еле успеваем за ними. На шоссе, где мы хотели их перехватить, нам их догнать не удается. Слава богу, в городе движение такое, что все машины еле плетутся. Нарушая правила, по резервной полосе, отведенной городскому транспорту, обгоняем их и за две улицы до отеля (где, как мы знаем, Бер Банка заказан номер) прижимаем "ситроен" к тротуару.
      Мы подходим осторожно: вдруг начнут стрелять. Но араб спокойно предъявляет свой паспорт. И тут новый сюрприз - паспорт дипломатический! Да, видать, связи у него огромнейшие. Но мы настаиваем на своем, требуем следовать за нами. Предъявляем полицейские удостоверения. Тогда молодой человек в очках вылезает из машины, вынимает ручку и начинает переписывать данные наших удостоверений. Это было бы катастрофой. Но Высокий чин такой вариант предусмотрел. Накануне он вручил нам удостоверения на другое имя. Я превратился в главного инспектора, О'Нил даже в комиссара (номер на нашей машине мы тоже заменили). Молодой человек внимательно разглядывает удостоверения, сравнивает фото с нашими физиономиями, начинает что-то говорить о дипломатической неприкосновенности, о вызове консула и т. д.
      Нам все это надоедает, да и народ начинает собираться. Я заталкиваю этого Бер Банка в нашу машину, О'Нил - дистрофика в "ситроен", и мы разъезжаемся.
      Через полчаса в укромном лесу за городом мы передаем нашего задержанного кому положено. (А положено четырем мрачного вида типам - наши товарищи из "Черного эскадрона" или ребята из спецподразделений?.. В общем, это не наше дело, в таких случаях чем меньше будешь знать, как говорится, тем дольше проживешь.)
      Возвращаемся домой. Меняем номер машины на настоящий, сжигаем, как велел Высокий чин, подложные удостоверения, спешим в госпиталь на обследование, оттуда на службу. К счастью, нас никто не спрашивал, дел нет, Джон-маленький и Гонсалес помирают от скуки. Мы долго и шумно возмущаемся порядками в госпитале, где приходится тратить чуть не целый день на никому не нужное обследование. Потом бежим перекусить - мы ведь не обедали, а вот это, по сравнению со всем остальным, настоящая беда.
      Ночью долго не могу уснуть. Все вспоминаю нашу акцию. Да, дичь, этот Бер Банка, действительно крупная. Я об этом сужу не только по его телохранителям, машине, диппаспорту, а по его виду. Что-то в нем есть благородное, я бы даже сказал, величественное. Чувствуется, что человек незаурядный, ничего не скажешь. Я еще таких бандитов не встречал. Но, может, очень крупные бандиты и должны быть похожи на президентов, министров, директоров банков? (Между нами говоря, по крайней мере у нас в стране, они и делами друг от друга не очень отличаются.) Молодцы мы, "черноэскадронцы", не только по мелким гангстерам работаем, но и вон каких "боссов" хватаем. Только почему его сразу не ликвидировать? Наверное, из-за тех самых связей. А может, хотят из него выбить разные сведения: сообщников, перевалочные пункты, склады базового сырья... Засыпаю поздно. Просыпаюсь рано. Невыспавшимся. Но раз проснулся, так проснулся. Занимаюсь гимнастикой, лезу под душ, одеваюсь. Выхожу пораньше, захожу выпить кофе в соседнее кафе, беру со стойки утреннюю газету, разворачиваю и... чуть не захлебываюсь кофе, хотя он не очень горячий.
      Прямо на меня с первой полосы смотрит огромная фотография Бер Банки! Огромнейшая! И заголовок во всю газету: "Похищен лидер оппозиционной партии..."
      Впиваюсь в репортаж, словно там содержатся советы, как стать миллионером.
      Выясняется, что в некоем арабском государстве, которое пинком под одно место выкинуло, как они выражаются, "колонизаторов", то есть нас (ну, как англичан, французов, португальцев, чем мы хуже?), сложилась хитрая ситуация. Выкинуть-то выкинули, так сказать, официально, то есть это уже не наша колония. Но разные фабрики, плантации, рестораны, отели, принадлежавшие моим небедным соотечественникам, которые качали оттуда будь здоров деньжат, остались на месте, а хозяев выслали. Они, конечно, в ярости, требуют компенсации, возврата имущества. И пришедшие там, в этом арабском государстве, к власти руководители в растерянности - возвращать не возвращать, экспроприировать не экспроприировать? Справятся ли со всем этим хозяйством сами? Не наживут ли беды? Словом, идут там в их парламенте дебаты. И вот этот Бер Банка - главный противник оставлять все, как было. Гнать в шею иностранных хозяйчиков, забрать их недвижимость, как "украденную у народа" (он, значит, тоже против "иностранных работяг" у себя в стране, разница только в том, что "работяги" эти - миллионеры и работают на них местные бедолаги. Интересно получается, оказывается, миллионеры разных стран вроде бы жители одной страны, и бедолаги разных стран - другой, вот и разберись, где тут "национальные границы"!).
      Но у богатых свои какие-то сложные игры, и, оказывается, у нас в стране есть среди них те, для кого "выкинутые" - конкуренты. И если они разорятся в результате экспроприации, то надо бежать в церковь ставить свечку.
      Поэтому они в нашей стране поддерживают Бер Банка. Вот такой кавардак, прямо голова кругом идет! Бер Банка приехал, если верить газете, "провести переговоры с сочувствующими кругами и найти поддержку". Но "выкинутых" это не устраивает, а поскольку в нашей стране у них связей тоже хватает, они этого Бер Банка тихо похищают и ликвидируют.
      Встает вопрос - мы-то при чем? "Черный эскадрон" воюет с уголовными преступниками и политикой не занимается, вопреки предсказаниям Дора. Хотя... Теперь, как я вижу...
      В статье сказано, что похищение осуществили представители полиции, приведены все данные наших фальшивых удостоверений - их сообщил, конечно, тот дистрофик - очкарик.
      Вот такие дела. Долго сижу, перечитываю газету. Это пока только сообщение. Представляю, какой теперь начнется шум! Не спеша иду на работу, вхожу в кабинет. Наши все там. О'Нил молчит еще крепче, чем обычно. Джон-маленький возмущается, что какие-то политические интриганы и газетчики пытаются втянуть честную полицию в грязную провокацию.
      Гонсалес вопит:
      - Негодяи, им бы все свалить на полицию! Мы их охраняем, оберегаем, так на нас же все валят! То не тех разгоняем, то не тех сажаем. А теперь, оказывается, мы еще каких-то заграничных дипломатов, или кто он там, воруем! Черт знает что! "Полиция, как говорил Наполеон, это мусорная метла общества..."
      - Наполеон так никогда не говорил, - вмешивается этот педант, Джон-маленький.
      - Неважно, - отмахивается Гонсалес, - не говорил, так мог сказать. Мы кто? Мы "ассенизаторы и водовозы", говорил Наполеон...
      - Наполеон так не говорил, - снова влезает Джон-маленький.
      Но Гонсалес продолжает:
      - Вот, я помню, был случай... - далее следует один из его бесконечных рассказов, которые никто не в состоянии дослушать до конца.
      После работы идем домой пешком - я и О'Нил. Молчим. Наконец я не выдерживаю и спрашиваю:
      - Ну, что скажешь?
      Он пожимает плечами, этот болтун.
      - Могли бы хоть нас предупредить. Мало ли что! А то - "король наркотиков"!
      А куда делся Высокий чин? Мог бы позвонить. Но в общем-то, все ясно выжидает, все ли обойдется, не выйдут ли на нас? Когда убедится, что опасаться нечего, сам объявится. Никуда не денется.
      Но он долго не дает о себе знать. В газетах поднят такой шум, словно похитили не какого-нибудь там зулуса, а кинозвезду. Все всех обвиняют, мечут друг в друга гром и молнии, задаются вопросом, кто похитители, куда дели Бер Банка. К счастью, про "Черный эскадрон" не упоминают, даже про Дора с его разоблачениями забыли, тем лучше.
      Между тем мы под тихую свое дело продолжаем.
      Время от времени где-то в пустынных уголках находят трупы преступников или подозреваемых в том, что они преступники.
      И вот здесь на безоблачном небе нашей деятельности появляется тучка. Собственно, она не появляется, а разрастается. Это Джон-маленький. Чем ближе окончание срока его стажировки, а следовательно, повышение в чине, тем увереннее он себя чувствует, тем тверже отстаивает свою точку зрения. А точка зрения у него не всегда совпадает с нашей. Для Джона-маленького существует один бог - закон и его апостолы - всякие там инструкции и указания. И так же, как недопустимо обмануть господа, так нельзя и нарушать законы. Такие общепринятые истины, как "цель оправдывает средства", "с преступником поступай преступно", "око за око, зуб за зуб", которыми мы объясняем друг другу наши действия, для этого святого не существуют. Для людей приходится иной раз покривить душой, разыграть маленький спектакль, кое-что представить в ином свете. Тут уж ничего не поделаешь. Ведь все эти крикуны и зануды, которых убивают, грабят и насилуют, жаждут крови преступников, но в то же время требуют соблюдения закона! С чего бы? Хотите, я вам объясню? Да потому, что где-то в тайниках души они не зарекаются сами оказаться в шкуре преступников, ну, может, не убийц и насильников, а скажем, махинаторов, растратчиков, неплательщиков налогов, короче, авторов, как мы выражаемся, "противоправных деяний". Вот тут-то они и не хотят, чтобы их вешали, гильотинировали, сажали на электрический стул или пристреливали во время арестов. Э, нет! Тут все должно быть по закону. Штраф там, небольшой срок, адвокаты-спасители...
      Так что, уж извините, если мы управляемся сами. Не надо только нам мешать.
      Еще понятно, если мешает какой-нибудь законопослушный дурак, или трусливый судья, или лентяй-прокурор. Но когда наш же товарищ, полицейский - это уж никуда не годится!
      Идешь на обыск - бери ордер, допрашиваешь - пальцем не тронь, вынул пистолет - давай предупредительный выстрел... Если б мы все так действовали, то из любой полицейской операции преступники устраивали бы себе вечера смеха.
      Так как быть? Посоветовались и решили, что я с ним поговорю. Гонсалес для Джона-маленького не авторитет - он считает его старым болтуном (в чем, в общем-то, прав), с О'Нилом у них отношения натянутые, да и какой О'Нил собеседник! Остаюсь я.
      И, пригласив моего тезку как-то в ресторанчик (за свой счет я заказываю скромный ужин, но солидную выпивку), начинаю деликатный разговор.
      - Слушай, Джон, - говорю я тонко, - тебе что, больше всех надо?
      Он удивленно смотрит на меня. Я разъясняю.
      - Мы где работаем? В полиции. Мы имеем дело с подонками и мерзавцами. Нас убивают, калечат, нам мало платят, а газеты поливают нас помоями. Преступники, если им повезет, купаются в деньгах, живут в камерах с телевизорами и холодильниками и пишут мемуары. А ты их защищаешь!
      - Я? - Он таращит глаза.
      - А кто же? Ну, попортили мы кому-то физиономию во время допроса, ну, пристрелили парочку сгоряча. Так ведь это все для пользы дела. Закон есть закон, мы все его уважаем, но нельзя же без конца заниматься всей этой формалистикой. Если соблюдать все правила уголовного кодекса, некогда будет ловить гангстеров.
      - А если не соблюдать, - приходит, наконец, в себя и начинает петушиться Джон-маленький, - так можно отправить на кладбище и за решетку полстраны.
      - Ну и что, - говорю (тут даю промашку), - нас-то не отправят...
      - Ах, вот как ты рассуждаешь! Кто прав, кто виноват, значит, полицейские будут определять? Не нужны ни прокуратура, ни суд, ни присяжные, ни кодексы, ничего... Вот украли у господина Икс машину, приходит Леруа и говорит: украл Игрек. Игрека хватают и сажают в тюрьму. Так, по-твоему?
      - Ну, не так, конечно, - стараюсь исправить оплошность, - но нам-то лучше видно...
      - Что вам, то есть нам (поправляется все-таки), видно? Кому больше в карман сунут, тому меньше и видно.
      - Ну, знаешь! - теперь я наминаю кипятиться (терпеть не могу, когда тот, с кем я спорю, прав). - Конечно, есть и среди нас не ангелы, уроды всюду есть. Хорошо, у тебя вот такой характер, у других - другой. Так не мешай им жить.
      - Нет уж! - смотри-ка, завелся Джон-маленький, раньше за ним такого не замечал. - Нет уж! И знаешь, что я тебе скажу. Я вот подожду-подожду, а потом напишу рапорт об о'ниловских делишках, пусть не считает меня за дурачка!
      - Смотри, - говорю с угрозой, - как бы ты не подавился своим рапортом. Учти, когда офицер шагает правой, а рота левой, значит, рота не умеет ходить, а когда и офицер и рота с правой идут и только один паршивый новобранец с левой, то на него быстро управу найдут!
      - Ну, что ж, посмотрим. - Джон-маленький встает и смотрит на меня с сожалением. - Я-то думал, хоть ты настоящий парень А оказывается... Ладно, ты еще увидишь, кто прав. Не может в нашей стране не восторжествовать справедливость! - и он уходит. (Ах, ах, где это он так красиво научился говорить?)
      Не вышел разговор. Я сам виноват, не с того конца подошел. Надо было деликатно, конечно, объяснить ему, намекнуть, словом, что с нашей службы можно кое-что иметь. Это, знаете ли, такой аргумент, перед которым пока никто устоять не может.
      Рассказываю о разговоре О'Нилу. Тот, конечно, становится пунцовым.
      - Рапорт? - шипит. - Пусть подает. Даже лучше, чтобы подал. Ему тогда все ясно станет...
      Не знаю, как для других, но для меня эти слова моего друга звучат туманно. Туманно, но зловеще.
      Живем, служим.
      И вдруг объявляется наш исчезнувший неофициальный шеф. Высокий чин. Он вызывает нас по телефону уже в другой, но такой же занюханный ресторанчик и начинает разговор как ни в чем не бывало, словно не было той акции с Бер Банка, когда он нас обманул, и всех последующих событий. Он не дает себе труда что-либо объяснить, оправдаться, а главное, мы-то хороши - хоть один бы вопрос ему задали. Сидим как пай-мальчики, внимательно слушаем.
      - Вы, наверное, читаете в газетах, что иной раз бесследно исчезают враги порядка и государства, - важно разглагольствует. - Это преступники почище любого убийцы и гангстера. И справляться с ними законным путем потрудней. Тут такой шум поднимется, не дай бог. Могут поставить в парламенте вопрос о доверии. Могут министру юстиции, а то и премьеру разные дурацкие вопросы задать. Вы знаете, как мы других обвиняем в нарушении прав человека, и вдруг сами... Не годится. А так исчез тихо человек. Ну, тоже, конечно, пошумят, но конкретных виновников-то нет. Будут друг на друга валить - белые на черных, черные на белых, левые на правых, правые на левых... Поди разберись. Поручать такие дела можно только высококвалифицированным профессионалам и к тому же абсолютно надежным. Как вы! Мы вам верим (кто "мы", интересно?).
      Он еще долго нас накручивает. Потом переходит к делу...
      Неподалеку от столицы должен состояться какой-то митинг, созываемый коммунистической партией. На нем ожидается выступление трех ораторов, рабочих лидеров. Известно, что они будут призывать ко всеобщей забастовке. Правые газеты уже ругают этот будущий митинг, а те правые организации, которые еще правее правых, даже грозятся.
      Вот эти трое ораторов на митинге выступить не должны.
      Одним из них, металлистом, займемся мы с О'Нилом и он, Высокий чин (какая от него помощь, мы уже знаем, так что придется действовать вдвоем), шахтером и докером займутся другие.
      Дело очень трудное. Металлисты не лидеры оппозиции, их защищают не профессиональные детективы, а такие же рабочие. Но я бы предпочел иметь дело с первыми, нежели со вторыми. Зато рабочие будут считаться с официальными представителями власти, а детективы еще неизвестно. Они, как мы, сначала стреляют, потом разбираются.
      Выясняем, что поедет на митинг наш клиент на своей машине (какой-то старой БМВ), и с ним будет четверо.
      Размышляем и с помощью Высокого чина, великого стратега, который так же любит составлять планы операций, как не любит в них участвовать, намечаем наши действия.
      Как было дело? Расскажу. Все очень просто.
      В двенадцать часов дня в трех километрах от ближайшего населенного пункта два мотоциклиста в форме дорожной полиции (я и О'Нил) на одной машине догоняют БМВ с металлистом и приказывают остановиться. Останавливается.
      Мы вынимаем пистолеты, подходим к БМВ, велим всем пятерым пассажирам выйти, проверяем у них документы (для солидности).
      - Кто владелец машины? - спрашиваю.
      - Я, - отвечает металлист, - вот бумаги.
      Я просматриваю и эдак иронически спрашиваю:
      - И дорого заплатили? Эта липа и пяти монет не стоит.
      - Как липа, как липа! - горячится. - Да у меня эта машина уже семь лет, да я...
      - Да я, да вы... - усмехаюсь. - Взгляните-ка.
      И показываю ему полицейский циркуляр на розыск автомобиля марки БМВ, регистрационный номер такой-то, мотора такой-то, шасси такой-то, цвет серый... (Циркуляром этим нас снабдил Высокий чин). Показываю заявление "подлинного владельца" о краже его машины.
      - Ну, что, - говорю, - дальше будешь врать?
      Он растерян, его спутники тоже.
      - Не может быть, это моя машина,- вяло протестует, - тут какое-то недоразумение.
      - Вот поедем в участок и там выясним. - Говорю и эдак добродушно добавляю: - Если все в порядке, отпустим, заедешь за своими друзьями, и счастливого пути. А если нет, сядешь за угон.
      - Но я спешу на митинг, это мои...
      - Не валяй дурака, - говорю уже грозно, - а то припаяют за сопротивление властям. Пока ты для нас вор, так что марш в машину, и поехали!
      Его товарищи протестуют, требуют, чтобы их тоже взяли. Но я неумолим.
      - Как же! - направляю на них пистолет. - Мало мне одного гангстера в машине, так я пятерых повезу! Вы мне там шею быстро свернете. Ждите здесь. А хотите, добирайтесь сами, тут недалеко, - и я называю первый попавшийся адрес дорожной полиции.
      Они еще что-то кричат, но мы уезжаем. Металлист за рулем. Я - на заднем сиденье. Впереди на мотоцикле - О'Нил. Проехав километр, сворачиваем на проселок.
      - Куда мы едем? - спрашивает металлист, он начинает беспокоиться (поздновато!).
      - Здесь путь короче, - отвечаю.
      Когда въезжаем в рощу, я приказываю ему остановиться и выйти из машины, он отказывается, сопротивляется, а парень здоровый. Подбегает О'Нил, стукает его по голове.
      Мы вытаскиваем тело, привязываем к его ногам домкрат, который достаем из багажника его же машины, и бросаем труп в болото. Через пять минут раздается бульканье, и поверхность болота опять становится гладкой. И то место на шоссе, и проселок, и болото нам указал Высокий чин (он все-таки голова), мы только раз съездили заранее, ознакомились на месте.
      Проселок соединяет два шоссе, мы добираемся до второго, бросаем старую БМВ и уезжаем на своем мотоцикле. Ищи-свищи ветра в поле. Тело не найдут, машина никому ни о чем не скажет. Циркуляр на розыск полиция никогда не выдавала. А лица наши никто не разглядел - мы ведь "дорожники-мотоциклисты", на нас шлемы, огромные очки...
      В брошенной машине мы оставляем знак "Черного эскадрона".
      Так же без вести исчезают и два других оратора.
      Конечно, как всегда, в последующие дни поднимается в газетах великий шум.
      Митинг сорван, правые радуются, левые кричат, что это политические убийства. Но убитых нет, и кто убил, неизвестно. "Черный эскадрон", оставивший на месте свои визитные карточки? Возможно, но тогда он не имеет никакого отношения к полиции, полиция, вернее, ее "Черный эскадрон", убивали уголовников, да и то лишь по утверждению Дора, а тут политические убийства.
      Все ясно, убийства совершили те правые, что правее правых, не зря же они грозились. А значит, "Черный эскадрон" - это не организация, и нечего было Дору выдумывать.
      Короче говоря, возникает путаница, все выдвигают свои версии, расследование полиции заходит в тупик.
      И тут происходит невероятное.
      Утром летучка, на которой наш милый начальник, как всегда, пичкает нас всякими бесполезными и не имеющими никакого отношения к нашей текущей работе сведениями. И как всегда, на примере Америки.
      - Знаете ли вы, - с пафосом восклицает он, - что в Соединенных Штатах информацию о незаконопослушных гражданах, помимо министерства юстиции и полиции, собирают двадцать шесть федеральных органов! Двадцать шесть! Вдумайтесь в эту цифру. Вы, конечно, хотите знать, какие? (Мы, конечно, не хотим, а хотим спать или, наоборот, заняться срочными делами.) Пожалуйста, раз вы просите. - И он начинает перечислять: - Служба внутренних государственных сборов, секретная служба, управление по налогам на табачные изделия и алкоголь, бюро наркотиков, служба генеральной бухгалтерии, федеральная комиссия по энергии, департаменты армии, флота и ВВС, администрация по делам ветеранов, ЦРУ, комиссия гражданской службы, комиссия безопасности и обмена, комиссия по торговле между штатами, федеральная комиссия по коммуникациям, бюро гражданской аэронавтики, комиссия атомной энергии, министерство здравоохранения, образования и благосостояния, министерство почт, министерство труда, агентство национальной безопасности, береговая охрана, таможенное бюро, Госдепартамент, федеральное агентство по авиации, служба иммиграции и натурализации... Вот! Обо всех незаконопослушных гражданах... - Он задумывается и добавляет: - Вообще обо всех.
      Наступает пауза. Мы настораживаемся, неужели не скажет?
      - ...И конечно, - спохватившись, кричит начальник, - о подрывных элементах!
      Ну, слава богу, теперь все в порядке. Можно переходить к текущим делам.
      - А у нас, кроме полиции да еще полдюжины служб, никто ничего о гражданах не выясняет, - сетует начальник. - Трудно работать, - он грустно качает головой, - трудно. Ладно, пошли дальше.
      После совещания ко мне неожиданно подходит Джон-маленький и говорит:
      - Можно тебя на минутку?
      Таким я его еще никогда не видел. Он бледный, какой-то весь напряженный, глаза холодные, чужие. (Он сильно изменился, наш Джон-маленький, за последнее время.)
      - Вот что, инспектор Леруа (ишь ты, как официально), я мог бы не предупреждать вас. Но я не люблю действовать за спиной товарищей... - Он поправляет себя: - Коллег. Может быть, как ты говоришь, я среди вас и белая ворона, но белый цвет чище черного. Мне надоело носить мундир, который иные из моих коллег пачкают. И не только грязью, но и кровью. Так вот, я тут провел свое собственное маленькое расследование и кое-что установил по делу о похищении тех ораторов, что ехали на митинг, во всяком случае, одного металлиста...
      - А при чем... - хочу спросить, но он только отмахивается.
      - Не перебивай! Я разыскал, представь себе, мотоцикл "дорожной полиции", на котором были те, кто задержал БМВ, четверо спутников металлиста описали его подробно. Знаешь, где я его нашел? (Я-то знаю, но неужели и он?) В гараже у О'Нила. На нем даже не потрудились сменить фальшивый номер. (Ну и болван, О'Нил, болван, уверенный, что все сойдет ему с рук.) Да, да, у него. Я узнал, где был напечатан липовый циркуляр о розыске. Я даже знаю имя того высокого полицейского начальника, который приказал его напечатать (у меня холодный пот течет по спине). Сейчас я установил маршрут, по которому вы, да, да, инспектор Леруа, ВЫ, увезли того металлиста. Маршрут не длинный, семь километров, я по нему вчера проехал. Где вы могли отделаться от трупа? Только в том болоте, что я приметил. Послезавтра я возьму людей из местной сельской полиции поискать в этом болоте. И найду убитого. И предъявлю вам официальное обвинение! Вы слышали, инспектор Леруа, я честно предупредил вас. Если можете, защищайтесь! - И, повернувшись ко мне спиной, он уходит.
      А я остаюсь стоять, будто меня прибили к полу гвоздями. Вот это номер! Вот тебе и Джон-маленький, вот тебе и предусмотрительный Высокий чин, вот тебе и высокопрофессиональный О'Нил, вот тебе и шляпа Леруа!
      Что делать? Ведь этот мальчишка наверняка сделает то, что говорит. Можете не сомневаться. И не ради карьеры, хотя и рассчитывает, что его похвалят; он просто считает, что выполняет свой святой полицейский долг. Ему и в голову не придет, что, начиная с нас, жертв этого правдолюбца, и кончая шефом департамента, все будут его проклинать! За то, что уронил честь полиции, съел двух образцовых полицейских, дал пищу газетам и крикунам (и "подрывным элементам", конечно, обязательно скажет наш начальник)... А ради чего? Ради выяснения, кто же убил какого-то, никому не нужного болтуна, борца за чьи-то (не наши, во всяком случае) интересы и свободы! Ну? Что с таким, как этот Джон-маленький, прикажете делать, я вас спрашиваю? Он заслуживает, чтобы его самого в то болото... А?.. Что я сказал?..
      Я задумываюсь. Иду к О'Нилу и передаю наш разговор с Джоном-маленьким. Но он совершенно спокоен. Я его уже изучил. Таким он бывает, когда обдумывает акцию.
      - Говоришь, послезавтра поедет? - спрашивает. - Значит, у нас день... Маловато.
      Он отправляется звонить Высокому чину и возвращается озабоченный.
      Выясняется, что тот страшно переполошился. "Как? Предатель среди своих!" И не просто предатель, классный профессионал. А главное, идеалист. Дурак, который верит в то, что полиция существует, чтобы ловить любых преступников. И не понимает, что есть персоны, которые не могут быть преступниками. Что бы они ни делали, они всегда правы. И, наоборот, есть такие, кого следует считать преступниками, независимо от того, совершил он преступление или нет... Словом, Высокий чин в панике.
      Двух решений быть не может. Вечером мы тщательно разрабатываем план. "Мы"! Как всегда это делает Высокий чин. Мастер он на эти дела. Если б такой стал главарем банды, ох и наделали бы они дел! Весь план основывается на психологии. Ставка на характер Джона-маленького.
      Перед концом рабочего дня (который выдался на редкость спокойным) О'Нил подходит к Джону-маленькому и, глядя ему прямо в глаза, говорит:
      - Мне Джон-большой все рассказал. Сейчас не хочу объясняться. Потом потолкуем. Клянусь, - он поднимает руку с прижатыми пальцами, так клянутся свидетели перед судом, - что мы ни при чем. И мне здорово интересно, как ты шел по следу. Я готов пройти весь этот путь и доказать тебе, что ты на каждом углу ошибался. Зла не таю. Поставишь бутылку коньяка и извинишься вот при нем, - он кивает в мою сторону. - И забудем об этом.
      - Я прав, - говорит Джон-маленький, но мне чудится в его голосе еле уловимое сомнение.
      - Если окажешься прав, пойду с тобой вместе к начальнику, уйду из полиции, повешусь, что хочешь. Я-то знаю, что ты не прав.
      Таких длинных речей от О'Нила никто никогда не слышал. Но актер он первоклассный. В его тоне столько непоколебимой уверенности, что если б он утверждал, что дважды два пять, я поверил бы.
      Разговор длится еще некоторое время и заканчивается тем, что мы уславливаемся: завтра после оперативки Джон-маленький ведет нас по следу.
      Я потом долго думал, почему он согласился? Он ведь не дурак, а главное, уже присмотрелся к нам, к О'Нилу, в первую очередь, понимал ведь, с кем имеет дело. Думаю, что подвел его неистребимый идеализм, фанатичная вера в честность полиции. Он не хотел верить, что полицейские могут быть преступниками. Просто не мог в это поверить!
      Честное слово, если б он убедился, что ошибся, что мы ни в чем не виноваты, он был бы счастлив. Уверен.
      На следующий день после утренней оперативки садимся все втроем в машину О'Нила и едем к нему домой.
      У О'Нила на лице выражение оскорбленного достоинства, Джон-маленький в напряжении, я усмехаюсь - играем, мол, в детские игры, убеждаем неразумного малыша, что не мы украли его совочек.
      В гараже стоит мотоцикл О'Нила. Тот ничего не изменил. Джон с торжеством указывает на номер.
      О'Нил смотрит на него с жалостью.
      - Не хотел об этом никому рассказывать, чтобы лишней болтовни не было, говорит он и показывает Джону-маленькому копию своего официально зарегистрированного заявления в полицию об угоне мотоцикла (штамп о регистрации, помеченный задним числом, нам раздобыл, конечно, Высокий чин). Кому надо, тот знает; мы потом поедем к следователю, который ведет дело, степенно говорит О'Нил, - он подтвердит, что ему я сразу рассказал, что моим мотоциклом воспользовались.
      Я чувствую, что Джон-маленький начинает колебаться.
      - Теперь, - говорю я, - поехали на место происшествия. (Зачем? Будь Джон-маленький похитрей, он бы задал себе тот же вопрос, но он немного растерялся.)
      Приезжаем на шоссе, потом едем по проселку.
      - Где твое болото? - спрашивает О'Нил.
      - Сто метров дальше, около рощи,- отвечает Джон-маленький.
      Подъезжаем.
      О'Нил спокойно вынимает из машины складной багор.
      - Давай пощупаем, - предлагает он.
      - Втроем? - удивляется Джон-маленький. - Тут целую команду надо. Завтра вернемся, - в его голосе больше уверенности, он взял себя в руки
      - Ну, завтра так завтра, - равнодушно говорит О'Нил
      Он неторопливо складывает багор, и мы направляемся к машине. Впереди Джон-маленький и я, сзади О'Нил со своим багром в руках. Когда мы подходим к машине, я слышу за спиной глухой хлопок, и Джон-маленький падает носом в траву.
      Все.
      Акция закончена. Мы можем спать спокойно, никто нас не разоблачит. О'Нил довольно усмехается. Я - нет, меня охватывает какое-то странное чувство. Ну, мы погибаем - воюем с преступниками, преступники - воюют, с людьми, тот металлист или Карвен - воевали за дело. А этот мальчишка ради чего? Я вспоминаю, как он пришел к нам первый раз - восторженный, мечтающий о больших делах, смотревший на нас, как на богов.
      Где теперь его мечты? И его боги?..
      Мы затаскиваем тело в машину, возвращаемся на шоссе, проезжаем два десятка километров и у самого города сворачиваем в лесок, где, как нам известно, любят уединяться влюбленные парочки. Там оставляем тело и рядом знак "Черного эскадрона". На этом особенно настаивает Высокий чин.
      Затем едем в город и прилично напиваемся. Вернее, я. Все не могу забыть...
      О'Нил с удивлением смотрит на меня и при всей своей толстокожести, видимо, догадывается, в чем дело. Он доставляет меня домой, доводит до квартиры, укладывает на диван и уходит, сказав на прощанье:
      - Ничего не поделаешь, Джон, или он или мы, другого выхода не было.
      Да, теперь я просто Джон, не Джон-большой, другого у нас в отделе больше нет.
      Тело убитого находят, как мы и ожидали, в тот же вечер какие-то забредшие в лесок влюбленные. И в газетах поднимается очередной шум (газетам только и подавай, из-за чего бы пошуметь, не то, так это).
      Убийство сенсационное. Во-первых, жертва - полицейский, и погиб он не в перестрелке, не в схватке с преступниками, а непонятно каким образом, видимо, после похищения. Во-вторых, это дело рук "Черного эскадрона", о чем свидетельствует оставленный возле тела знак. И в-третьих, и главных, теперь всем должно быть ясно, что Дор - клеветник и лгун! Не мог же "Черный эскадрон", тайная, как он утверждал, организация полицейских, созданная ими для самозащиты, убить своего же! Все, что хотите, только не это.
      Разумеется, находятся мерзавцы (в том числе и Дор), пытающиеся утверждать, что это сведение счетов между членами "Эскадрона", месть предателю. Но следствие, которое ведет полиция и параллельно две большие газеты, этого не подтверждает.
      И всем становится ясно, что "Черный эскадрон" - организация преступная, возможно, политическая, из тех, что правее правых. В общем, идет спор, а в результате никто ничего не может понять. Но главное достигнуто - большинство перестает подозревать нас.
      Похороны проходят очень торжественно. Мы все клянемся не давать спуску преступникам.
      И когда в газетах мелькают сообщения о найденных в заброшенных каменоломнях трупах (по-видимому, преступников) с картонкой с черепом и скрещенными костями или о таинственно исчезнувших профсоюзных вожаках и коммунистических активистах, это проходит почти незаметно.
      Глава VIII.
      ВОТ ТАК И ЖИВЕМ...
      Наконец наступает очередь Дора. Мы не забыли его статьи. Правда, теперь он переключился на разные фашиствующие организации, на тех, что правее правых, на какие-то военно-спортивные полулегальные союзы. Но это только нам на руку случись с ним что-нибудь, и поди узнай, кто виноват, когда у человека столько врагов.
      Начинаем планировать операцию.
      Здесь я хочу вам кое-что сказать. Может быть, из моего рассказа вы делаете выводы, что чуть ли не мы вдвоем с О'Нилом весь "Черный эскадрон" и вершим все его дела. Чепуха! В "Эскадроне" сотни людей, в каждом отделе, в каждом управлении, да, наверное, в каждом участке они есть. Нас много, мы хорошо организованы, умеем молчать, в случае чего, нам помогают Высокие чины, а остальные полицейские начальники на наши шалости закрывают глаза. Что? Я это уже говорил? Не помню. Ну а говорил, так не мешает повторить еще раз. Не придирайтесь, черт возьми! Просто я рассказываю о том, в чем сам участвовал, о чем знаю. У нас так поставлено дело, что мы только нескольких коллег своих и знаем. Иной раз работаем бок о бок, а и не подозреваем, что оба в "Эскадроне". Так спокойней.
      Вот в нашем управлении - я, О'Нил, кто еще? А черт его знает! Но ведь находят в нашем городе убитых гангстеров, и мы с ним ни при чем, значит, еще чья-то работа, верно? И люди исчезают. Опять чья-то работа. Так что локоть товарищей мы чувствуем. Только не знаем их в лицо.
      Однако вернусь к нашей очередной операции. Объект - Дор.
      На этот раз, кроме Высокого чина и нас двоих, в совещании участвуют еще двое, как обычно, из другого города. (Нам с О'Нилом тоже приходилось несколько раз во время отпуска выполнять нашу "работу" в других городах.) Один длинный, мрачный, другой - коренастый, невысокий, прямо Пат и Паташон. Были такие актеры в старых фильмах. Не видели? Смешные, я как-то смотрел. Но эти не смешные. С этими лучше не шутить.
      Значит, план такой.
      Во-первых, Дора ликвидирует не "Черный эскадрон". А то еще припомнят его статью, опять будут в нашу сторону кивать. Во-вторых, лучше всего, если инсценировать какое-нибудь происшествие. Ну, там, падение с десятого этажа, пожар в его доме... Уж не знаю, что.
      Исходя из этого, придумали такой фокус. Впрочем, что я вам буду два раза одно и то же повторять. Просто расскажу, как дело было, а вы уж мне поверьте на слово, что мы над этим не один день ломали голову и не одну неделю готовили.
      Значит, так.
      Дор - человек осторожный, да чего там, сверхосторожный. Он крупный журналист, у него есть деньжата. Он живет в собственном, хоть и небольшом доме. Дом окружен трехметровой стеной. Ворота толстенные, на окнах железные жалюзи и хитрая электронная система охраны.
      Как ночью кто перелезет через стену, так тревога - тепло человеческого тела перехватывают лучи, пересекающие весь периметр сада, и дают сигнал. Дома у Дора целый арсенал - пистолеты, винтовки, даже автомат.
      Живет он с женой и дочкой, и еще есть шофер, он же садовник, он же сторож, истопник, камердинер - словом, на все руки мастер.
      Поэтому все начинается с того, что какие-то хулиганы нападают на дочку этого шофера-сторожа-камердинера и избивают ее. Живет она в другом городе за тысячу километров, и, получив телеграмму, отец тут же вылетает к ней. Дор отпускает его на неделю.
      Теща Дора тоже живет в другом городе. И когда на ее машину налетает пьяный шофер, которого полиции, увы, не удается задержать, и ее увозят в больницу, то жена Дора, прихватив дочку, тоже срочно уезжает к своей матери.
      Как ни умен, ни осторожен Дор, он все же не сопоставляет эти два события. Что ж, если верить Гонсалесу, каждый хоть раз в жизни совершает ошибку и как раз жизнью за нее иногда платит.
      Мы подъезжаем к дому Дора в четыре часа ночи, когда у людей самый крепкий сон и даже лунатики давно дрыхнут в своих постелях. Не к дому, конечно, а на соседнюю улицу - там полно оставленных хозяевами у тротуаров машин, и наша занимает среди них место, ничем не выделяясь.
      Подходим к стене дома. Около нее есть удобный проулочек, скрытый от глаз. Тут же Пат и Паташон начинают свой номер с переодеванием. Я сначала думал, судя по их внешности, что это профессиональные убийцы или "выбивалы". Есть у нас такие в полиции, они из любого признание выбьют, даже из покойника. Оказывается, я ошибся, оказывается, они технари высокого класса.
      Они прихватили с собой и надели какие-то хитрые специальные асбестовые костюмы, не пропускающие тепла, знаете, как у пожарников. Но тепло не проходит не только внутрь, но и наружу. Так что когда они в этих костюмах перелезают с нашей помощью через ограду, лучи защитной системы, реагирующие на тепло, сигнала не подают. Конечно, долго в таком костюме не походишь, но много ли времени нужно, чтоб перебраться через стену и миновать просвечиваемую зону?
      Потом они бесшумно проникают в дом. Для таких открыть самый сложный запор - детская игра.
      Второй сигнализации, для дома, нет, а как и где отключить наружную, они прекрасно знают. Вы спросите, откуда? Очень просто - фирма, устанавливающая сигнальные системы в домах, если потребуют, отчитывается перед полицией. И полиция прекрасно знает все дома на своем участке, снабженные сигнализацией, и систему этой сигнализации.
      И как раз (счастливая случайность!) тот полицейский участок, на территории которого расположен дом журналиста, провел проверку охранной сигнализации всех подведомственных ему домов.
      Итак, они отключают сигнализацию, открывают нам калитку.
      Теперь мы все четверо в доме.
      Спальня на втором этаже. Мы с О'Нилом поднимаемся по лестнице, подходим к двери, прислушиваемся. Слышен храп (к отоларингологу Дор не обращался и тем облегчил нам работу). Я неслышно вхожу в спальню, прыгаю к постели, где спит журналист, накладываю ему на лицо платок, пропитанный хлороформом, и всей тяжестью наваливаюсь. Он несколько секунд судорожно дергается, потом затихает.
      Теперь дело за технарями.
      Они быстро находят гостиную с телевизором, отвинчивают заднюю стенку аппарата, копаются в нем. Наконец, делают нам знак. Мы подтаскиваем Дора. Нам известно, что по вечерам он допоздна смотрит телевизор, и именно шестую программу, и при этом попивает молоко (не виски, не вино, не коньяк!), одет в домашний халат. (Теперь вы понимаете, как тщательно готовилась операция? То-то же.)
      Мы облачаем его в халат, аккуратно складываем пижаму, закрываем постель, будто в нее никто не ложился, достаем из холодильника молоко и наливаем заново в стакан (некоторое время размышляем - ведь теперь в бутылке не хватает двух, а не одного стакана; оставляем на дне стакана чуть-чуть молока, остальное выливаем обратно в бутылку, мог же он к моменту гибели опорожнить стакан почти целиком!).
      Технари показывают нам, что к чему (все молча, никто из нас за все время не произнес ни слова). О'Нил надевает толстые резиновые перчатки, подтаскивает спящего мертвым (подходящее в этом случае выражение) сном журналиста к телевизору и, схватив его руки, быстрым движением подносит их к тому месту, которое указали технари.
      Раздается треск, тело дергается. На всякий случай прикладываем ухо к его сердцу. Щупаем пульс, приподнимаем веки. Да куда там! Работа сделана чисто. Еще бы - 12000 вольт! Как электрический стул!
      Еще раз тщательно все проверяем, не уронили ли чего, не сместили, не оставили ли отпечатки пальцев на молочной бутылке, холодильнике, дверях, еще где.
      Затем тихо покидаем дом. Технари остаются. Они включают сигнальную систему, запирают дверь, снова надевают свои костюмы, в которых они похожи на космонавтов, и перелезают через стену наружу.
      Мы добираемся до машины, и О'Нил развозит нас по домам.
      Вся операция не длилась и получаса, и за все время никто не сказал ни слова, как и на обратном пути. Не знаю почему, но именно это оставило у меня самое неприятное ощущение. Какие-то роботы, машины, машины смерти, а не люди... Да люди ли мы?
      Ну, что вам сказать... Вы небось сами помните, какой резонанс вызвала трагическая гибель "великого журналиста", "борца за правду", "гордости отечественной журналистики", "неподкупного, честного, принципиального..." (каких только эпитетов ему не приклеивали!) Дора.
      Ах, ах, вздыхали, ну зачем полез чинить телевизор! Ведь известно, что трогать неисправный аппарат нельзя! Ругали даже фирму изготовитель, та оправдывалась, утверждала, что телевизор не мог испортиться. Произвели экспертизу, и фирма была посрамлена - в телеприемникетаки обнаружилась поломка (наши технари свое дело знают: комар носа не подточит!).
      Много было некрологов, сочувственных телеграмм, сожалений. Даже те, кому при жизни он давал по мозгам, лили крокодиловы слезы.
      Вот так. Вот такую цену заплатил он за то, что поливал нас грязью. Никому не дано оскорблять "Черный эскадрон", оплот порядка, гордость (тайную) полиции!
      Но мы-то какие мастера! Я все больше раздумываю, куда идти, когда выйду на пенсию, - в частную полицию, как большинство моих коллег, или в "мёрдер-трест" (знаете, такой гангстерский синдикат, который по твердой таксе выполняет заказы на убийство, скажем, сенатора или директора конкурирующей фирмы - 25 тысяч монет, любовника жены или, наоборот, мужа-помеху - 10 тысяч и т. д.). Я бы у них был специалистом высокого класса.
      А жизнь идет. В какой-то момент пришлось пережить немало тревожных минут нашли в заброшенной шахте тела группы профсоюзных руководителей, призывавших рабочих-портовиков к стачке. Эти руководители бесследно исчезли, когда плыли на катере на какое-то собрание. Все решили, что затонули. Оказывается, нет. У всех пули в затылке. Пошумели газеты да и бросили. Полицейское расследование (как раз наш отдел этим занимался), к сожалению, ничего не дало. Еще раза два находили трупы некогда пропавших без вести. Тоже с пулей в затылке. И опять не удалось найти убийц. Что ж тут удивительного? Столько времени прошло! Сводят там счеты разные политиканы, а мы мучайся, ищи. Жили бы себе спокойно, не мутили воду, и никто бы их не трогал...
      На могилах произносят речи, газеты печатают некрологи, люди вздыхают, а наш начальник нравоучительно грозит пальцем и говорит: "Вот видите, чем это (что?) кончается. А впрочем, туда им и дорога - это подрывные элементы!"
      Однообразный человек все-таки наш начальник. Болтать здоров и языком ведет с "подрывными элементами" большую войну. Только от болтовни пока еще никто не умирал (если не считать иной раз самих болтающих). А вообще-то мне грешно на нашего начальника жаловаться. Ко мне он неплохо относится. К О'Нилу, впрочем, тоже. Отмечает наше усердие в борьбе с преступностью (потому что не подумайте, просто я вам рассказываю здесь про "Черный эскадрон", но львиную долю нашего времени мы все-таки занимаемся расследованием обычных уголовных дел). Начальник объявляет нам благодарности, премирует, дает поощрительные отпуска (которые мы используем для "эскадронных" - не хочется говорить "черных" дел).
      Наконец, наши заслуги получили самую высокую оценку - и меня и О'Нила произвели в старшие инспектора! Теперь у каждого из нас под началом группа инспекторов, у меня есть и старые, этот болтун Гонсалес, например, но есть и новые. Когда приходят, я к ним тщательно приглядываюсь, а то еще попадется какой-нибудь вроде Джона-маленького, не дай бог. Но прежде всего проверяю, конечно, в деле.
      Особенно слежу за крепким, энергичным пареньком Робертом. Он пришел к нам из парашютистов. Подготовка - дай бог: и ножи метает, и по дзюдо "черный пояс" имеет, и стреляет не хуже меня, и, как я заметил, очень искусен в допросах, прямо доктор психологии, любого разговорит. Правда, у него свой особый метод, просит оставить его с подследственным наедине, не мешать. И что ж вы думаете? Через два-три часа приносит протокол. Любо-дорого смотреть, этот жулик (убийца, насильник, грабитель - да кто хочешь) все охотно и подробно рассказал, всех сообщников выдал, во всем (даже чего не совершил) признался. Молодец, Роберт!
      Правда, потом приходится с этими подследственными немного повозиться подлатать, подлечить, в чувство привести. От волнения и раскаяния они часто падают в обморок, а один даже в окно выскочил. Но все чисто, никаких следов и разбитых физиономий, ни поломанных ребер, хоть назавтра в судебное заседание.
      - Как это тебе удается? - задаю вопрос.
      Роберт опускает глаза в землю - застенчивый он - и тихо произносит:
      - Не спрашивайте, старший инспектор, пожалуйста, просто у меня своя методика.
      - Тебя где этой методике научили, - говорю, - в парашютных частях?
      - Да, - тихо подтверждает, - там. Нас там многому научили... - И добавляет: - Полезному.
      - Да вижу, вижу, - ворчу, - ну, ладно, у каждого свои маленькие тайны. Иди работай, к тебе претензий нет.
      Но когда я окончательно убедился, что Роберт отличный парень и отличный полицейский, так это когда мы с ним однажды вместе проводили операцию по задержанию опасной банды. Она нападала на междугородные грузовики. У нас такие перевозки очень популярны. Мчится эдакая махина с прицепом днем и ночью, не останавливаясь, - два водителя спят попеременно. Везут с побережья фрукты, овощи, цветы к раннему рынку, коров и овец на убой (такие грузы не грабят), партии стиральных машин, телевизоров, приемников, пишущих машинок, калькуляторов, сигарет, мехов (вот на такие нападают).
      Это называется дорожным пиратством. Точное название.
      Останавливают в пустынном месте шоссе грузовик. Шоферов обычно убивают, чтобы свидетелей не оставлять, и груз улетучивается, словно его и не было. Грузовики бросают где-нибудь в ближнем лесу, а то и сбрасывают в реку, в болото, в пропасть. Но иногда угоняют и сами грузовики, а потом продают где-нибудь в Африке или на Среднем Востоке.
      Наш начальник, этот магистр мировой статистики, в тот раз почему-то на примере Европы, сообщил нам во время очередной оперативки, что в Италии за год совершают 6000 налетов на грузовики и похищают на миллиард лир. Во Франции 2000 ограблений, в ФРГ - 1900. А раскрывают маловато этих преступлений. В той же ФРГ лишь 18%. В Италии из 16000 угнанных грузовиков (грузовиков больше, чем грабежей, потому что часто нападают на автопоезда) разыскали 12 000 машин, да и то уже пустых.
      Правда, теперь преступники стали гуманней, они стараются не убивать водителей, а только запугать или даже подкупить.
      Дело поставлено на широкую ногу. Целые гангстерские синдикаты работают. До того дожили, что даже договариваются с предпринимателями, то есть совершают кражи по "заказам", а им гарантируют реализацию краденых товаров. Во как! Теперь стали воровать даже машины с сырьем, полуфабрикатами, оборудованием. Скоро, наверное, будут тащить бетономешалки и молоковозы.
      Короче, нащупали мы через нашего осведомителя-шофера такую банду и устроили летучие засады. Вместо водителей посадили полицейских, да еще в кузове под брезентом - оперативные группы. Неделю ездили без толку, катались по всей стране и даже за границу. Хотели уж нашему информатору по шапке дать. Потом вдруг началось. На один грузовик напали, но вовремя что-то почувствовали и смотались, наши и выстрелить не успели.
      На следующий день нам "повезло".
      В пять утра катим в Швейцарию. Я - за баранкой, рядом Гонсалес, а за спиной - грузовик с прицепом и в нем тонны и тонны, все из крокодиловой кожи, сумок, туфель, чемоданов всяких, и Роберт среди них притаился.
      На шоссе в этот ранний час движения почти нет, да и туман кругом. Вдруг за поворотом в пустынном месте "дорожный патруль". Мотоциклы, шлемы, светящиеся жезлы, все честь по чести, не знал бы - поверил, что настоящие. Но мы тоже не лыком шиты, у нас с дорожниками договоренность: на номерах мотоциклов будет особый знак. Какой? Все вам сказать? Дудки! Вы, конечно, люди честные, а там, кто вас знает. У нас иногда нельзя угадать - вроде бы генерал, священник, профессор, член парламента, а оказывается, гангстер. Так что извините...
      Словом, мы поняли сразу. Гонсалес стукнул в заднюю стенку, чтобы Роберт наготове был. По требованию патруля вылезаем, предъявляем документы, ворчим для порядка, опаздываем, мол.
      - Покажите груз, - говорят.
      Мы обходим грузовик, открываем заднюю дверь. Те настороже, один подходит, другой стоит поодаль и руку на кобуре держит. Но Роберт наш изнутри грузовика все видит, мы там в разных местах брезента дырок понаделали.
      Короче, открываем дверь, и в ту же секунду гремит выстрел. Второй "мотоциклист" падает, Роберт прыгает прямо на голову первому - он у раскрытой двери стоит, а нам велел в стороне держаться.
      Прыгает Роберт на этого "мотоциклиста", заламывает ему руки.
      - На кого работаешь? - спрашиваю я грабителя.
      Молчит.
      - Разрешите, старший инспектор, я с ним поболтаю, - Роберт вежливо говорит.
      Я киваю, и он уводит того в лесок, а мы вызываем по радио следственную группу, начинаем писать протокол (порядок есть порядок), обыскиваем убитого.
      И вдруг слышим выстрел, потом еще один.
      Бежим в лесок. Роберт спокойно прячет пистолет в кобуру, а задержанный грабитель лежит без движения.
      - Вот негодяй, - говорит Роберт, - пытался бежать, - пришлось пристрелить, после предупредительного выстрела, конечно. Я правильно поступил, старший инспектор? - смотрит на меня. - В инструкции сказано...
      - Правильно, правильно, - ворчу (редкий случай, чтобы допрашиваемый, безоружный и в наручниках, пытался убежать от стоящего в двух шагах полицейского с пистолетом в руке, я, по крайней мере, о таких не слышал). Надо было выяснить у него все...
      - А он все сказал, вот, - и Роберт протягивает мне листок: данные, имена, адреса. - Он все сказал. Не понимаю, зачем бежать хотел. - Смотрит на меня ясным взглядом.
      Да, этот Роберт далеко пойдет. Надо о нем подумать.
      Проверочку прошел, сам того не зная. Как я когда-то.
      Этого, конечно, мало, надо будет повторить, но уже с заранее придуманным сценарием.
      Ну, что я буду тянуть резину. Что вам нарисовать, что ли, нужно? Вы и так все поняли. Еще две-три операции с Робертом, два якобы незначащих разговора, "незаметно" оброненный возле очередного тела знак "Черный эскадрон". И вот я уже веду его на свидание с Высоким чином.
      Недолгое свидание, "Черный эскадрон" приобретает нового члена, наша группа растет.
      Вот так передается эстафета. На место ушедших (в загробный ли мир, на пенсию ли, на повышение) приходят новые. Я привел Роберта, меня - О'Нил, его кто-то раньше. Когда-нибудь кого-нибудь приведет Роберт (если доживет).
      Он оказался ценным сотрудником. Я это сразу предугадал, это не было сюрпризом. А вот что стало сюрпризом, да еще каким, об этом я вам под конец расскажу.
      Однажды меня, О'Нила, а теперь еще и Роберта вызывает на очередное, вернее, внеочередное, свидание Высокий чин. Как всегда, в окраинный ресторанчик. Сидим, пьем пиво, молчим, ждем.
      - Вот что, ребята, - Высокий чин в благодушном настроении, он угощает, у него, видимо, радость, - собрал вас попрощаться.
      Лица у нас вытягиваются. Мы, я особенно, не любим менять начальство Кто его знает, каким будет новое. Пока нам везло: наш начальник по службе, хоть зануда и болтун, плохого мы от него не видели, наш начальник по "Черному эскадрону" - Высокий чин - тоже, хоть в огонь сражения не рвется, но все так продумает и растолкует, что только и остается, что обязательные фигуры прочерчивать. Да, дела... Он молчать умеет и лишнего не сболтнет, но тут его небось радость распирает, да хлебнул он уже прилично, вдвое больше, чем каждый из нас, и не только пива, так что расслабился.
      - Уезжаю, - говорит доверительно, - в Африку. Там нужно царькам помочь полицейскую службу наладить.
      - Царькам? - удивляюсь.
      - Ну, не царькам, президентам или еще как, у них звания длинные, мозги короткие. Если б не мы, да еще кое-какие заокеанские друзья, их бы давно скинули. Впрочем, это понятно. Уйти-то мы из их страны ушли, но царька своего посадили. Вот и нужно, чтобы мы им полицейскую службу наладили. Так что уезжаю. Я им там сразу "Черный эскадрон" создам. Тем более, они все черные, ха-ха-ха! - смеется своей дурацкой шутке в стиле Гонсалеса.
      А нам не смешно.
      - С кем теперь дело будем иметь? - спрашивает О'Нил, он всегда смотрит в корень.
      Но Высокий чин уже в Африке, ему нелегко вернуться на землю. Он словно не слышал вопроса.
      - И там этот "Эскадрон" будет не тайный, а явный, я у них быстренько поубираю смутьянов, если нужно, хоть половину населения. Зато другая половина будет образцовая. Да, - говорит мечтательно, - там заработки не то, что здесь, пальмы, море... Можно лет пять отдохнуть... - совсем размяк.
      - Так кто вместо вас? - настаивает О'Нил.
      Высокий чин приходит в себя. Ему досадно, что разболтался, что наговорил лишнего. Он сразу трезвеет.
      - Ну, ладно, - рубит, - пофантазировал. К делу. Вашу группу надо довести до пяти человек. Сейчас будет поворот в работе. Обо всем узнаете от нового шефа. Учтите, он человек железный. Слова "пощада" в его словаре нет. Такие акции провел, что вам и не снилось. И конспиратор величайший. Он сам вызовет, когда надо, - и усмехается.
      Простились без рыданий, без объятий. Пожелали друг другу счастья и долгой жизни. Он ушел, а мы еще посидели, обсуждая новость. Проходит день, три, пять, неделя, две.
      Мы начинаем беспокоиться. Может, о нас забыли?
      (А может, так и лучше?)
      На очередной оперативке начальник начинает вспоминать какие-то стародавние дела. Убийство президента Кеннеди, например (ну как же, из жизни Америки). Но при чем тут Кеннеди, это дело политическое, а не уголовное, полиция там сбоку припека. Ага, оказывается, ему приглянулся тот самый окружной атторней (поверенный.- А. К.) Нового Орлеана Гариссон, который, помните, устроил свое собственное расследование и начисто угробил весь этот здоровый талмуд, что родила комиссия Уоррена по расследованию.
      Он раскопал массу всяких вещей - доказательства заговора, свидетелей, разные показания.
      В конечном итоге ему, конечно, заткнули рот, а свидетелям жутко не повезло, всех смерть замела подчистую - кто от рака умер, кто из окна выбросился, кого машина сбила, а кого просто хулиганы укокошили... Бывает.
      Но наш начальник вопит:
      - Вот образец полицейского! Самостоятельного, не боящегося ответственности, честного, упорного и искусного! Ясно вам? Искусного. Вот вы все тоже должны быть такими. Не бояться высказываться, если со мной не согласны! Кто со мной в чем-нибудь не согласен? А? Говорите прямо! Я это ценю (как же!). Вот вы, Гонсалес, в чем вы не согласны со мной?
      - Я во всем согласен, я, что я... - блеет Гонсалес.
      - А раз так, - уже другим тоном говорит начальник, - переходим к текущим делам.
      Он сообщает о налете, который предстоит совершить на подпольную фабрику по переработке опиума-сырца, распределяет силы, дает указания.
      - Все идите, готовьтесь. Вы, О'Нил, Леруа и Роберт, останьтесь. (О, господи, неужели очередная нотация?)
      Когда мы остаемся в кабинете вчетвером, происходит чудо.
      Вы знаете, я вообще-то не верю в чудеса, во все эти иконы, которые вылечивают болезни, взгляды, которые двигают посуду на столе, операции аппендицита голыми руками... Чушь все это. Я не верю (теперь точнее будет сказать - не верил), что человек даже после долгой болезни, по прошествии многих лет, после пластической операции может настолько измениться, что его не узнать. Тем более за одну-две секунды!
      И тем не менее это происходит на моих глазах. Я вдруг вижу, что в кресле, в котором только что сидел наш болтливый, суматошный, в общем-то, добродушный и немного ленивый начальник, теперь сидит человек, от которого, прямо как волны, исходит такая жестокость и беспощадность, что мороз продирает по коже. Брр! И глаза у него не глаза, а кусочки льда. Да не может быть, такого не бывает!
      - Вот что, - и голос у него стал другим - резким, скрипучим, - акцию с Бер Банка вы провели неплохо и с Дором тоже. Кое-чему вас этот Высокий чин все-таки научил. Хотя он дилетант и мальчишка. Пришлось его сплавить подальше, он только и годится с зулусами сражаться. Теперь я буду вами руководить. И мы займемся настоящими делами. Ясно?
      Мы сидим остолбеневшие. Да, вот это сюрприз! Это наш-то начальник, тюфяк... Ничего себе, тюфяк! И уж если Высокий чин в его глазах неумелый мальчишка, то могу себе представить его самого в деле!
      Молчим, а он продолжает:
      - Так вот, кончайте ваши никчемные игры со всякой уголовной швалью. Нечего на них патроны тратить, да и полезными они иной раз бывают. Теперь все силы "Черного эскадрона" - на борьбу с подрывными элементами! Ясно?
      Еще бы! На этот раз он так произнес эти слова "подрывные элементы", что если б слова могли убивать, от "элементов" осталась бы горстка пепла. Страшный человек.
      - Всех этих коммунистов, профсоюзных активистов, борцов за всякие свободы, щелкоперов, оппозиционеров - всех, всех к стенке. Свобода должна быть только у нас. Ясно? Германия до первой войны, Чили, Гаити, Португалия при Салазаре вот настоящие режимы. И у нас должен быть такой. Вы полицейские, вы боретесь с преступниками. Все правильно. Но запомните, что лучшие из лучших вы, солдаты "Черного эскадрона", должны выметать всю нечисть. На кладбище! И не бойтесь, мы вас прикроем. За нами такая сила! - Он многозначительно поднимает палец к потолку. - А теперь слушайте задание...
      Он объясняет. Когда мы слышим, о чем идет речь, кого надо убрать, у нас глаза лезут на лоб. И я понимаю теперь, что наш всесильный Высокий чин щенок по сравнению с этим теперь уже во всем нашим начальником.
      - Ясно?.. - спрашивает он под конец. - Идите. Действуйте.
      И опять происходит чудо. Перед нами снова наш привычный тюфяк.
      Мы, чуть не пятясь, выходим из кабинета и еще не скоро приходим в себя. И... сразу же начинаем действовать, словно он смазал нам пятки скипидаром.
      Вы, конечно, ждете, чтоб я вам рассказал, о чем идет речь на этот раз? Рассказа не будет. Извините. Про все не расскажешь...