Вечерний маршрут прокуратура – «супермаркет» – квартира был привычен до тошноты. Панама подошёл к магазину и только тут заметил в пятне света из витрины нечто для себя новенькое. А именно человеческий силуэт. На оконной нише полусидела женщина лет сорока с небольшим, одетая, что называется, «бедненько, но опрятно». Руки безвольно лежали на коленях, голова скорбно склонялась к груди. В такой позе можно сидеть бесконечно долго. При наличии определённой тренировки, конечно, – но кто говорит, будто хлеб насущный даётся нищим легко?.. Панама присмотрелся. «Рабочее место» было оборудовано с явным знанием

человеческой психологии. Имел место весь джентльменский набор. Тут тебе и симпатичная мисочка, стоящая на складной табуретке, и иконка, и фотография милого детского личика, и жалостная подпись при ней («нуждается в срочной… люди добрые… пожалуйста… хотя бы на хлеб…»). Просить, в общем, прошу, жизнь заставила, но достоинства не теряю.

Однако профессионала не проведёшь, и Панама нищенке не поверил. Лишь мысленно фыркнул! «С высшим образованием небось…»

Само по себе это обстоятельство не вызывало у него ни осуждения, ни насмешки, – Антон Григорьевич знал, на каком свете живёт. Если уж в нынешнюю эпоху зарплата классного специалиста (следователя в том числе, кстати!) есть скорее тема для анекдотов, чем реальное вознаграждение за ум, знания и труды… Однако грош цена была бы Панаме, если бы он не умел отличить профессиональную сборщицу подаяний от человека, действительно попавшего в беду.

«Ты, милая, поди больше меня зарабатываешь…» – усмехнулся он про себя и шагнул мимо нищенки к двери магазина. Было время, когда он занялся бы ею сразу, не отходя, как говорится, от кассы, и не успокоился бы, пока не вывел на чистую воду… Да. Было. И сплыло. Очень от многого уже отучили некогда блестящего важняка, наивно полагавшего, что вор должен сидеть в тюрьме. Чего доброго, отучат и ещё от чего-нибудь…

Он протянул руку к дверной ручке (откроешь, и внутри тренькает колокольчик), но тут дверь неожиданно резко распахнулась навстречу. Из магазина этак по-хозяйски стремительно вышел коренастый, крепкий, русоволосый парень с большим пластиковым пакетом, наполненным разной снедью. Дверь ударила Панаму по руке, но коренастый не то что не извинился – ещё и бесцеремонно отодвинул следователя с дороги плечом.

– Не подаю! Блин, развелось тут…– зло бросил он Антону Григорьевичу. – Шагу не ступить, мать вашу!

И быстро зашагал на ту сторону улицы, где в темноте, под давно скончавшимся фонарём, стоял высокий угловатый фургон.

Опешивший Панама молча проводил парня глазами… Он знал, что не выглядит солидным начальником, но чтобы его с ходу записывали в попрошайки?.. Это было уже что-то новенькое…

Мотор грузовика выдохнул в тёплую южную ночь ядовитое чёрное облако, но потом заурчал неожиданно приятно и ровно, так, как работают дизеля только в импортных автомашинах.

Парень с пакетом быстро залез на пассажирское место и властным тоном распорядился:

– Поехали!

Панама сделал вывод, что угодил под горячую руку работяге, шофёру-дальнобойщику, уходящему в ночной рейс, и обида несколько улеглась. Пожалуй, парень даже в чём-то был прав. Хоть и высказался по-хамски…

«Завтра же участкового подниму, – решил Панама, провожая взглядом неуклюжую махину грузовика. – Пусть-ка выяснит, что за птичка Божия здесь у окошка сидит…»

Машина тронулась мягко и плавно, но из фургона послышался какой-то дробный грохот. А потом – недовольное ржание.

Задний борт машины уже уплывал в темноту. Его украшали яркие флюоресцентные буквы, гласившие на трёх языках:

ОСТОРОЖНО! СПОРТИВНЫЕ ЛОШАДИ!

Панама рефлекторно посмотрел на номер. Тот, как водится, оказался изрядно запылён. Единственное, что он успел разглядеть в темноте, было «…78 RUS».

Индексы госномеров своего региона он знал на память. «Семьдесят восьмой» прибыл явно издалека…

«Откуда бы это гастролёры такие отмороженные? – Следователь почувствовал, что его обошли буквально со всех сторон, и внутренне ощетинился. – Опять ипподром!.. Ну что за карма такая!.. Хоть бы что хорошее для разнообразия, так ведь нет!..»

Воображение, впрочем, тут же нарисовало ему многокилометровый путь по тёмному ночному шоссе, да притом ещё и с капризной живой драгоценностью в кузове, и Панама вновь несколько смягчился.

«Всё-таки психи они, эти лошадники. Тащатся к чёрту на кулички, и, может, всего-то ради одной скачки… И добро хоть выиграть, а этот, по всему, последним пришёл… Ну ладно… Их дело…»

Панама вновь протянул руку к двери. Дверь, опять же по последней моде, была сплошь застеклённая, зато внутри крохотного «супермаркета» не наблюдалось ни единого покупателя. Лишь две молоденькие продавщицы сидели в углу за прилавками, посмеивались и о чём-то загадочно перешептывались. Не иначе, «гастролёр» своим бандитским очарованием сразил девушек наповал…

Колокольчик тренькнул, и они подняли головы.

– Ага, – сказала одна другой на ухо. – А вот и твой «хамсовый» пришел.

И обе опять прыснули со смеху.

Девушка, «чьим» был назван Панама, сразу поднялась на ноги и с улыбкой склонилась над рыбным прилавком. Улыбка у неё была не заученная, дежурно-вежливая, а самая обычная и приятная.

– А мы уж вас заждались, думали, не придёте… Время-то… Всё приготовили, оттаяли даже… Чуть назад в морозилку не отправили. Триста грамм, как всегда?

Кто такой Антон Григорьевич, девушки не имели никакого понятия. Просто каждый вечер к ним в магазин заходил этот ещё молодой и уже поэтому интересный мужчина и брал всегда одно и то же – триста граммов мороженой хамсы, мелкой и оттого дешёвой рыбёшки. Продолжалось это изо дня в день, и со временем Панама стал постоянным клиентом по прозвищу «хамсовый». Больше ничего Антон Григорьевич в этом магазине не покупал. «24 часа» был из дорогих. Хамса тоже стоила чуть-чуть дороже, чем в других местах, но Панама всегда приобретал её именно здесь, и притом поздно вечером, по дороге домой. Иначе не убережёшься от весьма специфического амбре на работе. Ведь засмеют!..

«А может, – снова мелькнуло у него в голове, – шоферюга-то потому так и разошёлся, что за харчи переплатил?.. Нет… Скорее оттого, что у пакета одно ушко от тяжести оборвалось, то-то он его к груди прижимал, а баночки и коробочки внутри отсвечивали ещё те… Делайте со мной что хотите, но шведскую селёдку и французскую ветчину на последние деньги не покупают…»

К чёрту!!! Мало в своё время по башке надавали, ещё захотел?!.

Панама взял двумя пальцами полиэтиленовый мешочек с хамсой и, вспомнив решение, принятое на площади, неожиданно обратился к продавщице:

– Будьте любезны, ещё полбуханки хлеба и бутылочку… ну… пожалуй… Посоветуйте, а? «Русской», может?..

Милая девушка уставилась на него в полном недоумении. Потом до неё дошло, что и «хамсовый», оказывается, может себе что-то купить, как все прочие люди. Когда её перестало клинить на заранее подсчитанной стоимости трёхсот граммов рыбёшки, девушка доверительно сообщила:

– Вы знаете, «Русская» вроде не очень… Возьмите лучше «Брынцаловку». Она подешевле, да и московская, только что завезли. Наши пробовали – ничего, говорят, забористая…

– Уговорили, давайте вашу забористую. Отведаем, чем нас благодетель обрадует…

«Забористая… – невесело усмехнулся он про себя. – Тело обнаружено под забором в канаве… Не её ли ты, друг, перед тем пил? Тут дождёшься, что после этой забористой и меня в канаве найдут…»

– А не отравлюсь? – на всякий случай обратился он к молоденькой продавщице. Та вновь улыбнулась в ответ:

– Наши все за милую душу употребляют, и ничего, живы пока.

– Ну и ладненько… – Панама расплатился и стал укладывать покупки в сумку. И тут на глаза ему снова попался мант, сиротливо лежавший на дне. Несчастный пельмень был облеплен полиэтиленовым пакетиком, сморщенным от недавнего тепла, и вид имел, прямо скажем, непрезентабельный. Однако – Панама-то знал – при всём том мант оставался съедобен и даже вкусен. Настоящий подарок голодному человеку, просящему Христа ради хотя бы на хлеб.

Антон Григорьевич решил провести следственный эксперимент.

Выйдя на улицу, он подошел к просительнице, скорбно склонившей голову при его приближении, и положил мант в полиэтиленовом мешочке ей в мисочку для подаяний.

– Ах ты, твою мать!..

Антон Григорьевич почувствовал себя отомщённым. Реакция нищенки явилась блистательным подтверждением его выкладок, а любого специалиста-филолога услышанное привело бы в сущий восторг. В спину удалявшемуся Панаме прозвучало и пожелание доброго пути (его послали эпически далеко и надолго), и развёрнутая характеристика некоторых его родственников (по женской линии в основном), и рекомендация по наилучшему использованию предложенного продукта (с красочной характеристикой анатомических отверстий, куда мант следовало засунуть), и прочее, прочее, прочее…

Антон Григорьевич удалился по направлению к дому, не оглянувшись и не произнеся ни слова в ответ. Посмотрим, какое красноречие обнаружится у «девушки с высшим образованием» назавтра, когда здесь появится участковый. А потом, даст Бог, сиротинушка казанская очутится прямо у него, Панамы, в кабинете. Тоже, судьбою обиженная…

Через пару кварталов Антон Григорьевич свернул в проход между двумя пятиэтажками к старенькому особнячку, притаившемуся в глубине двора за крохотным сквером. Тут он и обитал – в коммунальной квартире с двумя пожилыми соседками.

Неожиданно сзади мелькнула тень.

Антон Григорьевич уловил её боковым зрением и остановился.

К нему с трех сторон приближались ночные обитатели двора. Да не короткими пугливыми перебежками, а во всю прыть:

– Мя-а-у!

Антон Григорьевич улыбнулся: «По шагам знают, паршивцы!»

Он перекинул сумку подальше за спину, подхватил горстью пакет с хамсой и часть содержимого высыпал вокруг себя веером. Коты с жадностью бросились к угощению. Серый и рыжий устроились рядышком, голова к голове, а чёрный, самый мордастый, с урчанием схватил зубами первую подвернувшуюся рыбёшку, прижал лапой другую и ещё принялся отталкивать серого, покушаясь на его законную пайку.

– Ешь, дурачок, всем хватит! – вслух засмеялся Панама. – Будешь жадничать, сам голодный останешься!

И действительно, серый кот не стал тратить время на разборки с обидчиком: повернулся к нему задом и приступил, насколько мог видеть Панама, уже к третьей рыбёшке.

Антон Григорьевич почувствовал прикосновение к правой ноге, привычно посмотрел вниз и увидел свою любимицу – небольшую трёхцветную кошку, ласково трущуюся спинкой о его брюки.

– Ах ты, маленькая… – Панама присел на корточки и высыпал остатки рыбёшки из пакетика ей в персональную кучку, прямо возле своей ноги. Кошечка выгнулась, издала некий совершенно особенный звук – нечто среднее между отрывистым мурлыканьем и тявканьем – и аккуратно принялась за еду.

Панама был давно с ней знаком и успел сделать вывод, что бродяжничала она не всегда. Не иначе, успела пожить в доме, в семье. Во всяком случае, вороватой дикости уличных котов у неё не было и в помине. Она никогда не выпрашивала угощения, а ела не спеша, деликатно, время от времени даже отрываясь от трапезы, чтобы вновь потереться спиной или ушком о Панамину ногу.

– Анжела, Анжела… – Антон Григорьевич осторожно гладил любимицу. Может быть, однажды она поймёт, что это её имя, и начнёт откликаться. А пока он каждый вечер испытывал некоторое волнение, ожидая, появится ли, подбежит ли трёхцветная. Кошечка ласковая, доверчивая – в наше время таким непросто живётся…

Он назвал её Анжеликой, маркизой ночных ангелов, в один тёмный мартовский вечер, когда разъяренные соседи швыряли из окон пустые бутылки, пытаясь если не попасть, то хоть распугать горластых тварей, будораживших сиплыми полуночными воплями окрестное человечество. Антон Григорьевич тогда, помнится, первым долгом подумал, что дело вполне может кончиться увечьем для какого-нибудь позднего прохожего, которому достанется бутылкой по голове. Он вышел во двор, несколькими зычными окриками (благо здесь его уже знали) прекратил канонаду – и увидел виновницу переполоха. Коты срочно прервали выяснение отношений и брызнули врассыпную, а она неожиданно подошла и, к полному изумлению сурового

следователя… ласково потёрлась о его ногу.

С тех пор ночных «музыкантов» никто больше не обижал – всем было известно, что Антон Григорьевич прочно взял котов под защиту. Гораздо меньше соседей знало о причине, побуждавшей его покупать каждый вечер хамсу, и о том, что он называл трёхцветную кошечку Анжеликой. А сам он временами вспоминал бывших друзей и со страхом осознавал: пропади Анжела, и горевать о ней он будет сильнее, чем о некоторых двуногих. Вот такие дела…

Панама со вздохом выпрямился и побрёл к подъезду. Осталась позади самая приятная часть ещё одного вечера; теперь только чего-нибудь пожевать – и в койку до завтра… а потом опять на работу… Он почувствовал, как накатывает тоска, вспомнил о «Брынцаловке» в сумке и оглянулся на пирующих котов. Те не обратили на его уход никакого внимания: им, как и большинству людей, нужен был не он сам, а в основном то, что он мог дать…

И только Анжела оставила угощение и побежала с ним рядом, гортанно курлыча, напевая ему что-то нежное. Заглядывала ему в глаза. Даже, рискуя попасть под ноги, прямо на ходу пыталась к нему приласкаться. На пороге подъезда Антон Григорьевич взял её на руки, погладил и, прижавшись губами, подул в нежную шелковистую шёрстку на её шее. Анжела тянулась к лицу, мурлыкала, принюхивалась, касалась влажным носом его подбородка и щёк. Он аккуратно поставил её на лапки и шёпотом произнёс:

– Ну… беги к своим ангелам.

Кошка, будто поняв, что ей сказал человек, ещё чуть-чуть постояла с ним рядом, а потом лёгкими бесшумными прыжками растворилась в ночи.

Лестница на третий этаж была изрядно замусорена. Открыв дверь, Панама вошел в квартиру, и навстречу ему сейчас же попалась одна из соседок. Пожилая женщина шествовала по коридору с полотенцем на шее, подталкивая в спину своего внука Кирюшку. Судя по всему, второклассник пребывал в том специфическим состоянии, когда слипаются глаза и ужас как хочется спать, но на вечернее мытьё до того лень тратить энергию, что поход в ванную и, соответственно, сон откладываются до бесконечности.

– Иди, лентяй, топай, – беззлобно ворчала старушка. – Ох и грязнули вы, мужики!.. Ну-ка пошевеливайся, валенок…

Увидев Панаму, соседка заулыбалась:

– Вечер добрый, Антоша, вы борщика горяченького не хотите?.. А то у меня на плите ещё не остыл, так вы наливайте… Да иди же ты, пострел! – вновь подтолкнула она внука. – Чего вылупился?

Кирюша действительно замер посреди коридора, сосредоточенно разглядывая соседа, которого чуть ли не первый раз видел вблизи. Пацанчик жил у бабушки уже неделю – родители, приславшие его, уехали в отпуск. Кирюшка был взрослым самостоятельным человеком и бабулю всерьёз не воспринимал. Она и попугивала внука суровым соседом-милиционером. Антон Григорьевич говорил мало, уходил рано, приходил поздно – мифологический персонаж, как нельзя лучше подходящий для детской страшилки…

Его присутствие благотворно сказалось и на сей раз. Оглядывающийся отрок был-таки отконвоирован в ванную комнату. Там немедленно зашумела вода, а немного погодя слуха Панамы достиг смешной мальчишеский гнев:

– Ну ба-ушка, ну отстань! Я са-а-ам…– Заботливая бабушка, для которой герой галактики был всего лишь несмышлёным внучком, явно пыталась собственноручно намылить ему лицо: так-то верней.

Когда тобой пугают детей, это на самом деле не особенно радует. Но при всём том соседки (интересно за какие заслуги?..) Панаму любили. Между ними даже существовал этакий сговор – обе старались подкармливать одинокого соседа, да и в целом как могли скрашивали его холостяцкую жизнь. Кто вообще сказал, будто холостяк – это законченный эгоист, который живёт один исключительно оттого, что ни в какую не желает поступаться личным комфортом?.. Может, для кого-то это было и так. Для Шерлока Холмса, например, с его Миссис Хадсон…

Доходя в своих размышлениях до этого места, Панама обычно усмехался и говорил себе, что у него таких «миссис Хадсон» было аж целых две. То полотенца

его постирают («А мы тут, знаете, заодно…»), то сугубо по ошибке вычистят его чайник, то совершенно нечаянным образом сварят ещё на одну персону борща. И то правда – где ж ему ещё и борщом заниматься, когда он домой в двенадцать ночи только является?.. А вот явится – и тут, как по мановению волшебной палочки, в коридоре возникнет какая-нибудь из соседок (в ночной рубашке, торчащей из-под халата) и доверительно сообщит, что, мол, как раз собиралась поужинать – так не составит ли ей Антоша компанию?..

Панама, надобно признать, редко отказывался. Вот и сегодня с кухни доносились очень славные запахи, но…

– Спасибо, Анна Тимофеевна, что-то я… душа не лежит.

И вот из-за чего, спрашивается? Из-за убийства? А то мало он их на своём веку видел. И ничего, до сих пор несварением не страдал…

Может, что-то сдвинулось в мире? Что-то тяжеловесно готовилось к переменам?..

Панама прошёл в свою комнату, закрыл за собой дверь и вдруг подумал, что никакому участковому по поводу нищенки завтра не позвонит. И дело про убитого пенсионера он то ли раскрутит, то ли нет – какая, собственно, разница?.. Да гори оно всё синим огнём, ему что, больше всех надо?..

Он знал, что «депрессуха» рано или поздно пройдёт и он вернётся в своё нормальное устало-циничное состояние, но от этого было не легче. Панама вытащил из холодильника банку с солёной хамсой (купил как-то впрок для котов, да так и осталась невостребованной, вот и засолил, не пропадать же). Вынул из сумки хлеб и бутылку «подзаборной»… Сделал себе бутерброд и налил три четверти стакана – ровно сто пятьдесят граммов.

– Ну что ж…– вслух обратился он к убиенному пенсионеру. – За упокой души твоей…

«По показаниям опрошенных свидетелей, тело предположительно принадлежит Соловьёву Владимиру Ивановичу…»

– Вот так, Владимир Иваныч. Вот так…

Секунду подержал стакан на весу, потом выпил. Водка была на редкость противная. И притом тёплая. Антон Григорьевич критически посмотрел на бутылку и понял, что попытка напиться самым позорным образом провалилась.

Бывший важняк страдальчески сморщился, зажевал пойло бутербродом с хамсой. И лёг спать.

«Московская… Как же… Пробки с этикетками, может, вправду московские, а всё остальное… благодетели местные…– думал, засыпая, Панама. – Господи, до чего надоело…»