Глава шестая. ПОЕДИНОК

Тимур, кажется, знал о нем все. Были ему известны и долетевшие до базаров Самарканда слухи о чудовище, которое напало на жителей окраинной деревни.

К тому времени, когда слухи эти достигли ушей эмира, пришлый богатырь уже несколько дней прожил в казарме и ничем, кроме роста да цвета кожи и глаз, не отличался от других воинов: ел, спал, пил. Он упражнялся с оружием, и все видели, что он искусный мастер боя — и на мечах, и на копьях, и на секирах. Немногие удальцы могли быть ему ровней. Лишь из лука плохо стрелял гигант. Не привык, видать, часто натягивать тетиву. И на коне не слишком ловко держался.

Эмир послал в деревни Сухаари людей. Не потому, что был встревожен появлением в собственном загородном поместье нечистой силы, а чтобы узнать истину: есть сплетни, но есть и удивительного вида человек, словно свалившийся с неба. Не он ли побывал там и напугал сельчан? Ведь чернь труслива и боится даже собственной тени. Посланные вернулись не только с вестями, но и привезли с собой деревенского кузнеца, на которого дэв напал, и еще дехканина, который первым увидел чудовище. Им показали чужака, и разное говорили они. Крестьянин оказался болтуном и трусом я все расписывал клыки и когти дэва — какие они длинные и загнутые, словно сабли. А кузнец подтвердил: “Его я видел у кладбища. Он ударил меня”. Перепугался кузнец до смерти, повалился на колени и молил о прощении: “Не знал я, что не дэв он. Не знал”.

О том донесли Тимуру. Эмир приказал привести кузнеца.

И была оказана простому деревенскому кузнецу неслыханная честь — поцеловать ковер у ног Шита Ислама. Тамерлан самолично расспросил его. И поведал кузнец, что произошло возле его селения: как утром неведомо откуда объявился на деревенском кладбище нагой гигант, как напугал его односельчанина, как хотели его прогнать и как он сам обратил в бегство мужчин деревни. Не скрыл кузнец, что хотел убить страшного гостя, пустив камень из пращи, да промахнулся. И что гигант раздел его перед тем, как исчезнуть снова, рассказал тоже.

Выслушал Тимур кузнеца и отпустил с миром обоих крестьян. Они были вне себя от счастья. А эмир удивился и задумался.

Тамерлан хорошо помнил и мутный, потухший взгляд чужака, когда его привели с кухонь и поставили перед эмиром. И изумленный хохот гиганта, и его беспамятство. И как на следующий день стал чужак иным, словно разум его стряхнул неведомые путы, просветлел и проснулся. В этом была первая загадка чужака: вне всякого сомнения, он узнал Тимура, словно мог видеть раньше.

Второй загадкой чужака было его появление близ столицы. Из слов кузнеца выходило, будто сама пустыня извергла светловолосого чужака из своего песчаного чрева. “За кладбищем нет ничего, кроме песков, — сказал он. — Наша деревня на самом краю стоит”. Тимур домыслам крестьянина, конечно же, не поверил, но и противопоставить им ничего не мог. Явись гигант в Самарканд по караванному пути, то слухи о необыкновенном человеке, что едет в столицу эмира, летели бы вперед быстрее ветра. В Самарканде о нем узнали бы за неделю до появления, а уж само появление стало бы самым значительным событием для тысяч зевак, которые толклись бы на узких улочках и давили друг друга — и все ради того, чтобы бросить хоть один взгляд на необыкновенного иноземца. Значит, ни о каком посольстве не может быть и речи — не может же целый караван не дать о себе знать загодя и сгинуть в песках, не оставив по себе ни малейшего следа. О нападении на караван разбойников у Тимура даже мысли не мелькнуло: он правил железной рукой, и порядок на караванных путях был железный. Разбойничающие шайки давно уж повывелись: кто окончил жизнь в руках палача, кто сгнил в яме.

И Тимур приказал и дальше собирать слухи: может, где еще видели чужака. Уже на следующий день после показа иноземцем своего воинского искусства эмир в душе корил себя: пенял внуку за неподобающие царевичу несдержанность и впечатлительность, а сам оказался ничем не лучше мальчишки и воспринял неожиданное появление гиганта как знак свыше. А может, чужеземец нанялся охранником в идущий издалека торговый караван да и отстал, заблудился в незнакомых местах без воды и еды, кое-как выбрался. Вот разум на время и помутился: пески могут кого угодно свести с ума.

Но сбор слухов не дал ничего: чужака и впрямь будто пустыня извергла.

Тимур потребовал от чтецов, чтобы нашли ему книгу, где описывался бы народ, подобный светловолосому гиганту-пришельцу. Нашли. И выходило, что чужак явился чуть ли не с края света. В книгах говорилось о высокорослом светлоглазом народе со светлой же кожей и светлыми волосами, живущем далеко на холодном севере за землями френков и русов, так далеко, что даже летом там, бывает, не сходят льды с рек, а снег с земли.

И еще говорилось, что солнце там полгода висит над горизонтом, не заходя, а другие полгода — царит непрерывная ночь. Тимур почувствовал себя польщенным: далеко же разнеслась слава о нем по свету. Книга дала ответ на вопрос, кем мог быть светловолосый воин, но не давала на другой — как мог он незамеченным пробраться до столицы, в самый центр империи. И совершенно непонятно было, почему он, по словам дехканина, оказался нагим, словно новорожденный младенец.

Эмир послал к чужеземцу нескольких толмачей и людей, известных познаниями о далеких народах, чтобы они выяснили, на каком наречии изъясняется пришелец и откуда он явился. Те вернулись и развели руками: наречие чужака оказалось неизвестным, а сам он, кроме трех картавых слов, которые повторял с гордым видом, других и не знал. Объясняться с ним возможно только знаками, да и то с большим трудом. Странное впечатление производил гигант, странное даже для чужеземца, не знающего языка: ни толмачи, ни ученые не смогли вызнать о нем ничего — даже имени. Гигант то ли не понимал знаков, то ли разум его пошатнулся раз и навсегда. Всякая попытка узнать что-либо о нем кончалась одним и тем же: великан мрачнел лицом и садился на землю, обхватив голову большими руками, а потом, посидев так, начинал безудержно смеяться и твердить все те же три слова: “Эмир Темир нукер…”

Тимур колебался. Он любил диковины, а тут уж диковина из диковин. Ему хотелось, чтобы чужак-гигант находился рядом и тешил взгляд — как тешат слоны и павлины. Но Тимур не любил тайн, в которые не был бы посвящен. Тайна же появления неведомого гиганта так и осталась нераскрытой: он пришел неизвестно откуда, не умеет говорить, но сумел узнать эмира и знает три слова, чтобы высказать эмиру желание быть принятым на службу.

“Это Откровение Сильного, Милосердного…” пророческие строки Корана. Кто истолкует их правильно?

И Тамерлан принял решение.

Поход в Индию начался в назначенный день — Тимур не привык менять планов. Даже необъяснимое и таинственное появление иноземца не могло поколебать их. Пришелец захотел стать воином Тимура? Что ж, пусть послужит пехотинцем на жалованье. И да будет так, пока эмир не переменит решения.

Рано или поздно тайна необычного появления чужеземца вскроется, и тогда станет ясным смысл откровения святых строк.

Тимур определил иноземца в сотню наемников-пехотинцев, набранную из сорвиголов без роду и племени, ценящих лишь золото и серебро. Сотнику же велел приставить к гиганту верного и сообразительного воина, чтобы следил за каждым его шагом. Чужак, однако, казарм не покидал и все время проводил с оружием в руках, постоянно упражняясь и не обращая внимания на зевак, ходящих за ним по пятам.

Безропотная покорность, с которой чужак принял волю эмира, почему-то удивила Тимура. Казалось бы, этот странный человек, так желавший стать его нукером, должен воспротивиться тому, что эмир пренебрег его желанием. Его искусство владения оружием предполагало, что чужеземец, откуда бы он ни явился, происходит из благородного рода, и потому незавидная доля рядового пехотинца должна вызвать у гиганта гнев. Однако этого не случилось. Казалось, иноземец даже не понял, что эмир умышленно его унизил. (Да пусть он хоть царского рода, этот неверный, он должен почитать за счастье слизывать пыль с сапог нищего мусульманина!)

Первые дни Тимур проявлял интерес к жизни иноземца в казармах, но потом известия о нем потеряли привкус новизны и загадки, и с начала похода эмир ни разу не вспоминал о светловолосом гиганте — других забот хватало.

Тот сам напомнил о себе. Эмиру доложили о смене десятника в пехотной сотне, и странным было имя нового ун-баши. Его звали Гуль.

* * *

Музафар-бахадура втащили в шатер и бросили на ковер. Он поцеловал ворс и, не разгибая спины, снизу вверх посмотрел на Тимура.

— Милости и справедливости твоей прошу, хазрат эмир, — сказал он и вновь ткнулся лицом в ковер.

Тимур играл в шахматы со внуком, Халиль-Султаном.

— Говори.

— Милости и справедливости… — повторил Музафар-бахадур и шумно вздохнул. — Дозволь поединок. Этот неверный, которого кличут Гуль, убил моего родича. Я хочу отомстить.

— И с этим ты пришел ко мне? Разве грех убить неверного? Нужно ли спрашивать на то моего дозволения?

Тимур повернулся к шахматной доске. Халиль-Султан, насупив брови, пытался найти выход из сложного положения, в которое загнал его в игре дед.

Два стражника подхватили Музафар-бахадура под локти и потащили к выходу.

— Я слышал, ты сам взял его в войско. На тебе и ответ, — крикнул Музафар-бахадур.

— Оставьте его!

Стражники отпустили Музафар-бахадура. Он на четвереньках пробежал на прежнее место и, кланяясь, прохрипел:

— Я ищу справедливости, а не твоего гнева.

Тимур поправил шелковую подушку под локтем искалеченной руки и посмотрел на согнутую спину солдата.

— Подними лицо. Я хочу его видеть.

Музафар-бахадур распрямился и, стоя на коленях, смело взглянул в лицо эмира.

— О ком ты говоришь? — спросил Тимур, хотя уже и сам догадался.

— Об этом нечестивом, ростом с верблюда, который больше похож на демона, чем на человека, — ответил Музафар-бахадур. — Он убил моего родича. Кровь требует мщения. А если я убью его, ты обрушишь свой гнев на меня. Все говорят, ты взял его в войско. А раз ты взял его в войско — на тебе и ответ, — повторил он.

Тимур усмехнулся в усы. Вот так-так… Дерзкие речи солдата его не коробили, эмир любил правду.

— За что он убил твоего родича?

— Они повздорили из-за пленницы, — сказал Музафар-бахадур. — Я не выгораживаю родича, он поплатился за собственную глупость.

— Расскажи, — потребовал Тимур. Выслушав солдата, он спросил:

— А ты искусный мечник? Или в поединке с ним ищешь смерти?

— Аллах поможет мне отомстить, — скрипнув зубами, ответил Музафар-бахадур. — Я убью его.

Тимур молчал и, поглаживая бороду, размышлял. Так вот кто этот ун-баши со странным прозвищем! Он незаметно улыбнулся, припомнив уродливый вид чужака: вот уж кто не похож на прекрасную девушку, чей облик принимает злобная нечисть, жаждущая погубить путника в дороге. Солдатские языки постарались…

Он может отказать солдату, но ничто не помешает обиженному подобрать во время боя вражеское копье или стрелу и всадить их тайком в спину ненавистного убийцы. Тимур почувствовал, что в нем вновь проснулся интерес к чужаку, желание взглянуть на него. И вот настырный проситель. Кровник. Пусть все решит Аллах…

— Ты сразишься с ним в поединке, — сказал Тимур. — Но только — когда я позволю. Я его взял — на мне и ответ. Иди.

— Да будет на то твоя воля, — покорно согласился Музафар-бахадур.

Как и был на четвереньках, он задом попятился к выходу из шатра эмира.

Лишь только он исчез за дверями, Тимур распорядился:

— Сотника ко мне.

Он не сказал, какого сотника. И так было ясно.

* * *

Следующие три дня сны Дмитрия вообще не посещали. Он поднимался бодрым и свежим, как никогда.

Забот у него прибавилось. Орда Тамерлана откочевала от взятой крепости, от смрада начавших разлагаться трупов, от заразы, которую несло разложение мертвецов. Войско и следующий за ним обоз шли в течение трех дней, останавливаясь лишь на ночь, а поутру продолжая продвигаться вперед. Отряды конных разведчиков рыскали по округе и возвращались, отягощенные добычей и провиантом. Поднимающиеся к небу клубы черного дыма показывали, в какой стороне находилось селение, куда наведался отряд. Их хватало — широких и черных дымных столбов, стоящих в неподвижном и знойном воздухе.

На третьи сутки лагерь разбили в зеленой долине, на пологом берегу прозрачной речушки. А утром по лагерю разнесся приказ: остановка.

Удивительного в длительном привале не было ничего: Тамерлан мог остановиться на несколько дней, когда ему заблагорассудится. Чаще всего длительные стоянки сопровождались пирами: в центре лагеря, где была ставка Тимура, жгли огромные костры и звучала музыка. Но и простые воины не глотали слюну, глядя, как пируют начальники. По всему лагерю раскатывали бочки с вином, резали скот.

Пир всегда начинался в главной ставке — Тамерлан лично распределял пиршественные блюда. Повара и разносчики яств взмокали: одни от жара огня” Другие — носясь по лагерю. Каждый десяток получал огромный поднос из выделанной кожи, на котором громоздились куски жареного мяса — конины и баранины, — политые соусом, а сверху — только что испеченный хлеб. Получалось, что каждый простой воин принимал угощение из рук самого Тимура, и крепкие солдатские глотки ревели эмиру здравицы: пусть живет он вечно, Победоносный Щит Ислама, защитник правой веры, и пусть ведет их в новые походы.

В такие дни трезвыми оставались только часовые на постах и крупные конные подразделения, несущие охрану за рвом, которым окружался лагерь.

Рытье рва вокруг стана было первым признаком продолжительной задержки и пира.

* * *

За Дмитрием пришли двое из личной гвардии Тимура. Кроме кривых сабель на левом боку гвардейцы-сансыз носили еще секиры и палицы.

А у него была очередная тренировка. Четверо солдат его же десятка наседали на Дмитрия с деревянными мечами. Он тоже работал деревяшкой и кулачным щитом, который только вчера купил у оружейника — тот прямо при нем подогнал щит под руку. Вдруг четверка разом опустила потешные мечи. Дмитрий обернулся.

Один из гвардейцев махнул ему палицей:

— Идем с нами. Ты предстанешь перед эмиром.

Дмитрий отбросил деревяшку и почесал грудь. Жарко. Рубаха взмокла от пота. Снять бы, да солнце до волдырей опалит шкуру. Хреново в южных широтах иметь боящуюся солнца кожу.

— Оденься, — велел тот же воин. — Мы подождем.

— Арслан, — окликнул Дмитрий.

— Ай, — отозвался тот.

— Польешь мне, — распорядился Дмитрий. — Пошли.

— Ага, — улыбнулся Арслан.

Моясь под струей воды, которую Арслан лил из кожаного ведра с веревочной ручкой, Дмитрий гадал, с чего бы за ним явились двое из гвардии самого Хромца. Чем ему удалось привлечь внимание Тимура? Рановато… Или сотник решил поделиться с Тамерланом своими переживаниями? Вряд ли… Тогда что? Может, совершенное им из-за девочки убийство? Он убил своего же товарища по войску, что совсем не одобрялось. Убийцу, если он виновен, после обязательного суда ждало публичное наказание. Как и вора, например. Для того в лагере существовали специальные отряды полиции, которым вменялось в обязанность следить за порядком и пресекать любые конфликты на корню. Непонятным оставалось одно: почему за ним пришли только три дня спустя? И пришли гвардейцы, а не полицейские — это можно было расценивать, как оказанную честь.

Дмитрий натянул мундир и прицепил к поясу меч, потом посмотрел на новоприобретенный щит — и повесил его на пояс рядом с ножом.

Гвардейцы, последовавшие за ним к палатке, переглянулись, увидев на плече значок десятника.

— Ты ун-баши? — спросил тот же воин, видимо, старший.

— Я ун-баши, — ответил Дмитрий.

Он шел за гвардейцами через весь лагерь, сопровождаемый любопытными взглядами, и ловил обрывки разговоров: гадали, зачем его повели к эмиру — наказать или наградить? Иные горячие головы начали даже биться об заклад.

Шатер Тамерлана, который Дмитрий видел уже не первый раз, напоминал скорее цирк-шапито, что каждое лето раскидывался у станции метро “Автово”, но уж никак не походную палатку. Высоко над остроконечной матерчатой крышей поднимался штандарт с изображением льва на фоне лучистого солнца. У шатра имелось несколько входов, и все они закрывались не пологом, а самыми настоящими дверьми, сделанными из дерева и покрытыми резьбой и росписью.

К шатру вела главная улица лагеря, широкая а прямая как стрела.

Следуя за гвардейцами, Дмитрий не смотрел по сторонам, а глядел себе под ноги, в уме отыскивая решение шарады, подкинутой Тамерланом. Вот она, встреча, которой он так ждал, но хотелось бы, чтобы она произошла попозже: он еще не готов. Да и повод, возможно, был не самый приятный — можно ожидать худшего, поскольку он все-таки совершил убийство.

Дмитрий не считал себя виновным. Он защищался. Но язык он знает плохо, не говоря уж об обычаях и прочих разных тонкостях в отношениях местного люда. Он вполне мог совершить ошибку и убить не того, кого следовало, и теперь серьезно влип.

Однако его не вяжут и не отбирают оружия. И гвардейцы… Они как бы идут и в плюс, и в минус. Зачем Тамерлану лично разбираться в уголовном преступлении, совершенном простым воином, когда вокруг полно народу, который может сделать это вместо него?

Слишком много было лакун, чтобы ясно представить ситуацию, в центре которой он оказался. В конце концов он решил, что происходит одно из двух: либо действительно что-то серьезное, либо у Тамерлана выдалось свободное время и эмир изволит проявлять любопытство.

“Ладно, будем действовать по обстоятельствам, — решил Дмитрий. — Какими бы дерьмовыми ни оказались они при самом худшем раскладе, я приложу все усилия, чтобы выпутаться”.

* * *

Двое обнаженных по пояс борцов схватились на утоптанной квадратной площадке перед шатром эмира. Вцепившись в широкие пояса друг дружки, они с громким пыхтением топтались и кружились, напрягали мускулы под лоснящейся от масла кожей, стараясь оторвать противника от земли. Наконец один изловчился и швырнул соперника через бедро. Проигравший с досады ударил кулаком по земле, а победитель в подпрыгивающем петушином танце заплясал вокруг поверженного соперника.

— Иди, — приказал гвардеец, когда борцы освободили площадку.

Дмитрий пошел к легкому навесу, сооруженному перед резными дверьми, ведущими в шатер. В тени навеса восседал на возвышении Тамерлан. Как всегда не один, а со свитой.

— Стой, — велел гвардеец, тенью следовавший за ним.

Дмитрий остановился и опустился на колени. Пользуясь случаем, он вблизи рассматривал Тамерлана. Благо сейчас у него была по-настоящему ясная голова — не то что в первый раз.

Тимур впечатлял. Дмитрий признался себе, что видит наяву самое вещественное воплощение власти надо всем, что дышит, передвигается на двух ногах и обладает членораздельной речью. Все президенты, премьер-министры, папы римские, крестные отцы мафии, олигархи (Господи, кто там был еще? — в том, по инерции называемом современным, мире) по сравнению с Тамерланом — просто прах. Субтильные, комплексующие и инфантильные придурки, чертовым чохом попавшие на чужое, не для них уготованное место.