Потому-то пленников в тамошних лагерях да застенках первым делом раздевали. Очень точно. Дмитрий поднялся и опоясал чресла творением собственных рук, подумав при этом, что предпочел бы обмотать лоскутьями сбитые ноги, начихав на все приличия. Экономно поливая водой из кувшина, он умылся — липкий дынный сок подсох и неприятно стянул кожу. Теперь он был готов к странствиям и с кувшином в руке захромал в сторону, куда удрал давешний мужичок.

Ковыляя мимо выкопанной им ямы, Дмитрий заглянул: она оказалась неглубокой, на полметра, прямоугольной формы. На дне лежал странный шанцевый инструмент — что-то вроде мотыги с наконечником размером чуть меньше совковой лопаты. Разглядывая острое широкое лезвие, Дмитрий подумал, что и мотыгу тоже неплохо вернуть хозяину с извинениями. Он наклонился, чтобы подцепить длинную рукоять, и тут его настигло озарение. Дмитрий через плечо оглянулся на домишки с глухими, без окон, стенами, с округлыми желтоватыми куполами. Как же он не догадался сразу… Кладбище! Мусульманское кладбище. Домишки — склепы, или мазары, Аллах весть как их там еще. Та плита, изрезанная арабскими письменами, — надгробие. А мужик, что сбежал, выходит, здешний могильщик.

Опираясь на мотыгу, как на посох, Дмитрий пошел было дальше, но вскоре опять остановился — теперь уже на краю обрыва. Спуск был не настолько крут, чтобы требовалось искать обходную дорогу, но Дмитрий не торопился.

Внизу расстилалась та же желто-серая скатерть песка, но упиралась она в радующие глаз покрытые темно-зеленой листвой заросли — роща? сады? Дмитрий прикинул на глаз расстояние: больше полукилометра. Между деревьями виднелись то ли заборы, то ли стены. И там, на границе зеленого и желтого, происходило какое-то движение. Он присмотрелся: к кладбищу шли люди. Толпа. Не очень большая, а сколько именно — на таком расстоянии не разглядишь. Дмитрий испытал одновременно облегчение (вот и пришел конец недоразумению!) и некоторое недоумение: люди направлялись сюда пешком, тогда как логика подсказывала ожидать мчащегося на всех газах милицейского фургона, набитого бравыми ребятами, и следующего за ним медицинского транспорта с не менее бравыми ребятами со смирительной рубашкой наперевес (как известно, эксгибиционизм у почитателей Аллаха не приветствуется). Впрочем, на колесах они или на своих двоих — не суть важно.

Дмитрий стал спускаться по откосу, по лодыжки утопая в горячем песке. Судя по солнцу, до полудня оставалось еще около часа — успей песок прокалиться в здешнем пекле, и ему пришлось бы попрыгать, а ноющее колено к активным телодвижениям не располагало. На ровном месте идти стало легче. Он внимательно смотрел под ноги, но через каждые несколько шагов все равно приходилось делать остановку, чтобы заняться неприятным, но необходимым делом: вытаскивать из подошв очередную пару колючек.

Дмитрий шел, вспугивая мелких ящериц, которые быстро удирали. А вот здоровенный песочного цвета кузнечик заставил вздрогнуть его: громко треща ярко-розовыми крыльями, насекомое вылетело прямо из-под ног и село чуть впереди. Дмитрий разглядел его на земле и махнул мотыгой, чтобы спугнуть. Кузнечик высоко подпрыгнул и вновь раскрыл розовые крылышки. Пробурчав ему вслед нелестное пожелание, Дмитрий зашагал дальше.

Огибая высокий куст с чешуйчатыми листьями в радуясь, что так много прошел без остановок, он наткнулся на производителя своего главного врага: из песчаной кочки торчало с пяток голых, сухих веток, а под ними в изобилии лежали знакомые шипастые треугольнички. На самих ветках этой гадости тоже хватало.

— Сволочь, — сказал Дмитрий сушеному кустику: он успел-таки вступить в “опасную зону” и подцепить новую порцию колючек. — Паскуда никчемная…

И тут, наклонившись, он обнаружил, что потерял передник — вероятно, плохо завязал концы на пояснице, узел ослаб, и самопальное одеяние свалилось.

Дмитрий пустился в обратный путь по собственным следам, озираясь в поисках светлой холстины. Светлых пятен вокруг хватало: белые камни, торчащие из песка, белые осколки костей — один раз ему даже попался полузасыпанный песком череп, судя по всему, лошадиный. Наружу торчали передние зубы и большая, пустая глазница, в которой возился чернотелый жук с остроконечным брюшком.

На потерянный передник Дмитрий чуть не наступил. И на большую змею, свернувшуюся на нем. Змея громко зашипела, предупреждая, и тем спасла его. Дмитрий отпрянул назад, перехватывая в руках мотыгу. Кувшин он выронил.

Змея улеглась на ткань, скрыв ее кольцами; толстое тело с цепочкой темных ромбов вдоль хребта напряглось, треугольная голова приподнялась, готовая к броску. Дмитрий застыл с мотыгой наизготовку, разглядывая ползучего захватчика. Узор на змеиной спине напоминал гадючий, но что это была за гадина, он не имел представления. Зато поза была проста и понятна: еще шаг, и я тебя цапну. Да и форма головы у змеи, словно из пособия для начинающего герпетолога: “треугольная голова, детка, — значит, змея ядовитая”…

— Ползи ты отсюда на хрен, — посоветовал Дмитрий, очень медленно поднимая мотыгу повыше. — Живой останешься… — Отступить он не мог. Змея была очень близко, она чувствовала человека и не успокаивалась. Если он дернется, она тут же атакует. — Вредная змеюка, глупая змеюка… — продолжал он бормотать, больше успокаивая себя, нежели обращаясь к напряженной змее, — у тебя даже мозгов не хватает испугаться и уползти, как делает каждое порядочное животное при виде человека. Дура. Ах… — Он резко выдохнул, ударяя мотыгой. Широкое лезвие с шелестом рассекло воздух. Колено стрельнуло болью, и Дмитрий упал на здоровую ногу, поднял мотыгу и на всякий случай ударил еще.

Части разрубленной змеи, исступленно извиваясь, исполняли предсмертный танец, забрызгивая кровью мотыгу и песок. Дмитрий обалдело взирал на дело своих рук. Порция крови досталась и ему, забрызгав грудь и живот.

— Ду-ура-ак… — простонал он, вытаскивая мотыгу из песчаного плена и отбрасывая ею еще живые змеиные обрубки. — Дурак…

Он разрубил не только ядовитую гостью, но и самодельный передник. Давая выход злости, Дмитрий обрушил мотыгу на голову мертвой змеи — та хрустнула под ударом, снова стрельнув красными каплями.

Кувшин смирно лежал на боку — целехонький, но возле горлышка темнело пятно мокрого песка. Дмитрий схватил посудину и потряс возле уха. Звонко булькнуло — вода вытекла не вся. Он отхлебнул и еще раз помянул недобрым словцом змею.

* * *

Толпа, которую углядел с обрыва Дмитрий, состояла из одних мужчин. Они были уже настолько близко, что ему даже показалось, будто он узнал давешнего кладбищенского знакомца. Причем шли все не с голыми руками — каждый нес палку. Дмитрия палки насторожили, но не настолько, чтобы последовать примеру могильщика: он вполне представлял себе, чего тот мог наплести, когда примчался к дому.

Дмитрия тоже заметили — он приветственно помахал мотыгой и кувшином и заторопился навстречу. Однако на его жесты никто не ответил. Толпа в молчании рассыпалась, охватывая Дмитрия полукругом.

— Да не убегу я, не убегу, — буркнул он, наблюдая за их маневрами.

Внезапно вырвавшийся вперед низкорослый, почти квадратный мужик с кривыми ногами воинственно завизжал пронзительным фальцетом и поднял палку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся такой же мотыгой, какую Дмитрий вытащил из незаконченной могилы. Вслед за ним заорали и заулюлюкали остальные. Среди нападавших и впрямь был недавний знакомец — вместо позорно брошенной мотыги теперь он держал вилы. Воображение Дмитрия тут же услужливо нарисовало неприглядную картинку: острые зубья вил, с хрустом раздирая кожу и мясо, пропарывают ему живот.

А хлеба-соли что-то не видать…

— Стоять! — во всю мочь легких заревел Дмитрий, вздымая окровавленную мотыгу.

Дурацкая ситуация: ему нужна помощь, а не драка.

Хотя он был на две головы выше любого из аборигенов, однако шансы выбраться из переделки без больших потерь представлялись мизерными. Рвать монеты на потеху девочкам — это одно, а драться с полутора десятком человек — другое. Да и не собирался он с ними воевать. Воинственно настроенную толпу необходимо было остановить, пока не поздно.

И он остановил. Что было тому причиной — воздетая над головой заляпанная змеиной кровью мотыга или исторгнутый им рев, — Дмитрий не задумывался. Главное — дело сделано. Аборигены замедлили шаг, а затем и вовсе остановились метрах в двадцати. Видя, что бежать Дмитрий не собирается, они заосторожничали — похоже, боялись, невзирая на явный численный перевес.

Ждать, пока к ним вернется былой боевой задор, Дмитрий не собирался: главное сейчас воспользоваться заминкой и переиграть ситуацию на себя. Он бросил мотыгу себе под ноги так, чтобы подхватить ее снова было секундным делом, и поднял пустые руки вверх.

— Салям алейкум! — крикнул он, будучи уверен, что это приветствие должен понять любой житель Востока. — Я русский! Раша! Ищу помощи. Мэйдэй! — У него мелькнула мысль, что орать: “Мэйдэй!” — идея неудачная, и он поправился: — Хэлп ми! — Еще он был уверен, что парочку английских словечек знает даже горилла из африканского заповедника. В довесок к словам Дмитрий широко улыбнулся.

Его выкрики сделали свое. Господа мусульмане о чем-то заспорили, а Дмитрий получил возможность рассмотреть их. Компания была на редкость живописная: линялые разноцветные халаты, белые, заляпанные желтой глиной, штаны; кто в чалме, кто в нелепых шапчонках из непонятной сивой материи. Рожи смуглые, озадаченные и испуганные. Кроме одного. Крепкий, круглоголовый и широкоплечий — еще шире, чем тот, кривоногий, — мужик поглядывал в его сторону без робости. И держал он не мотыгу, не вилы, а… Копье? — озадаченно подумал Дмитрий. На то похоже. Широкоплечий перехватил его взгляд. Дмитрий улыбнулся так, что чуть губы не треснули. Широкоплечий смотрел на него с мрачноватым интересом, постукивая по песку древком этого то ли копья, то ли неизвестного восточного сельскохозяйственного орудия. Его взгляд не сулил ничего хорошего. Мужик шагнул вперед.

Толпа снова заулюлюкала и завизжала, размахивая мотыгами, и вновь стала надвигаться. Но уже не столь быстро, как раньше. Его прогоняли. Больше всех бесновался недавний знакомец. Молчал только широкоплечий с копьем — он мерно вышагивал впереди, не сводя с Дмитрия пристального взгляда.

Дмитрий растерялся. Ему нужна милиция, черт возьми, телефон…

— Эй! — заорал он. И тут в памяти всплыло еще одно восточное словечко. — Я не шайтан, мать вашу! Я русский! Русский!

Упоминание шайтана подействовало не лучшим образом. В ход пошли камни. Дмитрий медленно отступал, уворачиваясь от летящих в него снарядов. Хорошо еще, дистанция между ним и толпой сохранялась приличная, да и не булыжная мостовая под ногами, арсенал оружия пролетариата — камешков немного, да и те невелики. Он оступился, упал, и тут же один из таких маленьких, да острых ударил по плечу — не слабо. Дмитрий вскочил — и схлопотал по голове, из глаз брызнули искры.

— Кончайте! — орал он. — Идиоты!

Широкоплечий с копьем воткнул свое оружие в землю, наклонился к земле и вывернул из песка каменный обломок. “Вот скотина, — с тоской и злостью подумал Дмитрий, — откопал-таки кирпич на мою башку”. А мужик снял пояс, сложил пополам, поместил в середину камень и стал раскручивать над головой импровизированную пращу.

Дмитрий ощутил в груди неприятный холодок. Такого разворота событий он не ожидал.

Плохи дела: если широкоплечий не промахнется, то просто-напросто раскроит ему камнем череп. Остается только атаковать самому. Если они его боятся, то должны обратиться в бегство, даже несмотря на численный перевес. А если побежит он, то далеко на хромой ноге все равно не убежать.

Он правильно угадал момент, когда широкоплечий выпустит камень из пращи, шагнул в сторону, пропуская снаряд мимо, а затем бросился вперед, забыв про больную ногу, колючки и летящие навстречу камни.

Они действительно кинулись врассыпную, остался лишь коренастый со своим копьем. Он выставил оружие вперед и даже попытался ткнуть им, но Дмитрий отбил заточенное жало предплечьем и с размаху влепил храбрецу оплеуху. Не без удовольствия. Тот рухнул как подкошенный.

Дмитрий не чувствовал себя победителем: проблем теперь станет не в пример больше. Он наклонился над поверженным копьеносцем, чтобы проверить, не убил ли сгоряча мужичка. Тот был без сознания, но дышал.

— Черт тебя дери, — сказал Дмитрий с сердцем. — Аллахов придурок. Ну зачем?

Он посмотрел вслед удирающему незадачливому отряду. Господа мусульмане побросали свое “оружие” и неслись так, что только пятки сверкали. Дмитрий вздохнул: он все меньше и меньше понимал, что произошло и продолжало происходить. Вот, например… Он подобрал копье и внимательно осмотрел: самое настоящее боевое оружие, что-то вроде протазана[3] — толстое древко длиной около метра восьмидесяти, листовидный наконечник сантиметров сорока в длину. Наконечник хорошо, со знанием дела заточен — можно не только колоть, но и рубить. Но почему — копье? Он же не в дебрях Амазонии, куда цивилизация проникает лишь в виде очередной бесследно исчезнувшей экспедиции, послужившей главным блюдом на сабантуе местных каннибалов. Почему праща и камень? Самого хилого дробовика не нашлось? В Азии-то? Может, все-таки Африка? Египет, например… Захудалый египетский кишлак, почти не изменившийся со времен фараонов… Да нет, чушь! Но тогда что?

Коренастый очухиваться не торопился. “Похоже, я все-таки переборщил”, — подумал Дмитрий мимолетом. Он смотрел на селение, купающееся в тени деревьев, решая, стоит ли туда идти. Там еда, вода и должна быть связь… Потом снова перевел взгляд на копье, которое продолжал сжимать в руке. Оно ему не нравилось. Будило то нелепое иррациональное чувство, которое он уже испытал ночью. Леденящее ощущение какой-то необратимости и неправильности происходящего с ним. И оно подсказывало, что в селение идти ни в коем случае нельзя.

Логика протестовала. Он может похлопать коренастого по щекам, привести в чувство или попросту взвалить на спину и отнести туда — к людям, к пище, к воде и к своему благополучному возвращению домой из неожиданного и непонятного путешествия. Он продемонстрирует мирные намерения, и все станет на свои места…

Но осуществить все эти благие намерения мешало копье — оно было как чудовищное наваждение. Он боялся этого копья с полированным древком и заточенным наконечником — так же, как некоторые инстинктивно боятся пауков. Без видимой причины, но — до судорог. Он положил копье на землю, рядом с лежащим, надеясь, что, стоит выпустить оружие из рук, — и беспросветное чувство безысходности отпустит.

Он напрасно надеялся. Не отпустило. Наоборот, захватило еще больше.

Почти не помня себя, Дмитрий раздел коренастого, стащив с него штаны и рубаху. Натянул на себя. Шириной порты оказались вполне приемлемы, но едва прикрывали колени. Штаны поддерживались на пояснице грубой веревкой, ни одной пуговицы обнаружить не удалось. Он разорвал рубаху надвое, одну из половин разделил еще на две части и обмотал получившимися лоскутами ноги. Остаток набросил на плечи, чтобы хоть как-то прикрыть от солнца.

“Что ты делаешь? Это же безумие!” — шептал он себе. И не слушал себя.

Закончив приготовления, Дмитрий последний раз кинул взгляд на селение. Он вернулся туда, где бросил мотыгу и кувшин, подобрал их и зашагал через пустыню, забирая от селения вправо. Там тоже виднелась полоса зелени, но она не была похожа на заселенное людьми место.

Копье он оставил. Ни за что на свете он не прикоснулся бы к нему еще раз.

* * *

Зеленая полоса оказалась прибрежными зарослями камыша и рогоза возле настоящей реки с плавным током мутной и желтой воды.

Дмитрий забрался в самую глубину зарослей. Сплетенные корни пружинили под ногами, как старый матрас. Тряпки быстро намокли, он снял их и забросил на плечо. В хлюпающей под ногами воде ссадины защипало. Он продирался сквозь высокий тростник, проваливаясь то по щиколотку, то по колено, пока мутная река не преградила ему дороги. Тогда он повернул и пошел вдоль берега вниз по течению, расчищая путь мотыгой.

Он пробирался сквозь заросли часа три. И неожиданно наткнулся на здоровенного котяру. Сначала Дмитрий его услышал, но не понял, кто это может быть: просто кто-то утробно и коротко взвыл впереди. Звуков в зарослях и без того было предостаточно: невидимые здешние обитатели гукали, щелкали, свистели и орали вразнобой самыми что ни на есть гнусными голосами. Поэтому он и не обратил внимания на предупреждающий вой камышового кота.

Зверь сжался в комок и скалил зубы, прижимая уши к круглой, лобастой голове. Угрожал.

— Да пошел ты! — рыкнул Дмитрий в ответ на грозное ворчание. — Кошак…

Тот грязно-желтой молнией исчез в камышах.

Дмитрий осмотрелся. Похоже, берег здесь поднимался: несмотря на близость речной воды, было относительно сухо. Там, где только что скалил клыки кот, на умятых коленчатых стеблях лежала рыбина в кольчуге крупной желтоватой чешуи: зверь только-только собрался пообедать, но ему помешал непрошеный гость.

Хотя стоило Дмитрию сесть, как под ним захлюпало, здесь все равно было суше — присядь он в каком-нибудь другом месте, сразу бы очутился в воде по самую шею. Он пристроил под бок мотыгу с кувшином и поднял рыбу. Та оказалась еще живой и слабо дернула огрызком хвоста. Приличный сазанчик. Он задумчиво покачал нечаянную добычу на ладони, а затем нащупал мотыгу, перевернул ее наточенным краем вверх и ухватился за скользкую рыбью спину. Тремя движениями он взрезал сазану брюхо, отсек голову и выпотрошил. Скользкие кишки и голову выбросил в реку, потом содрал кожу и принялся обгладывать с костей сырое мясо. Насытившись, он взял кувшин и потряс. Каким-то чудом там еще оставалось немного воды. Дмитрий вылил ее в рот.

Он забросил рыбий костяк в заросли, встал и спустился к реке. Набрал кувшин, вернулся и снова сел, укрепив кувшин рядом. Пусть постоит — муть осядет и можно будет пить.

Тряпки на плече подсохли. Он смочил их принесенной водой, лег навзничь на хрустящую подстилку и положил мокрую ткань на разгоряченное лицо. Стало прохладно и темно.

Из головы не выходило копье — в памяти сами собой всплывали подробности: след былой щербины на широком наконечнике, узор древесины на темном древке…

Сейчас Дмитрий испытывал примерно то же, что и четыре года назад, когда нашел Велемира мертвым в его квартире: странная пустота в голове и щемящее чувство в груди — жизнь продолжается, но это уже совершенно иная жизнь, и назад дороги нет.

И вообще, хватит гадать, как и куда он попал! С этой мыслью он и провалился в глубокий, словно обморок, сон.

Когда он проснулся и пошевелился, тростник громко затрещал, а высохшая тряпка упала с лица.

Вновь наступила ночь. Серп месяца стал еще уже — близилось новолуние, с достойной робота бесстрастностью отметил он.

Кувшин и мотыгу Дмитрий оставил в зарослях, взяв с собой лишь тряпки, которые крепко обвязал вокруг запястий. Речная вода в реке хранила тепло дня. Он нырнул и плыл под водой — пока хватило дыхания, пока от удушья перед глазами не поплыли разноцветные пятна. Вынырнул метрах в двадцати от берега и слабо удивился, что уплыл так недалеко. Отдыхая, он лег на спину, позволяя течению реки нести себя все равно куда.

В темноте река потеряла дневную желтизну и слилась с ночью. Он плыл среди звезд — мерцающих в небе и мерцающих в черной воде. Движения Дмитрий не чувствовал — казалось, он застыл в некой неподвижной точке пространства. Черные — чернее, чем ночь, — берега, зажавшие реку с двух сторон, только усиливали ощущение неподвижности: они словно застыли. Если бы там росли редкие деревья, то можно было бы увидеть, как они проплывают мимо и остаются позади, но неровная линия берега была пустынна. Для Дмитрия берега существовали только как часть ночной тьмы, в которой отсутствовали звезды. И время, казалось, тоже застыло на месте.

С легким плеском он перевернулся на грудь и поплыл неспешным брассом. Он смотрел на узкий месяц, висевший в небе, словно кривая ухмылка Чеширского Кота, и его губы тоже сложились в усмешку.

* * *

Правую ногу неожиданно свело судорогой: он слишком долго пробыл в воде. Какой бы теплой она ни казалась, все равно он замерз. Тело среагировало на боль в сведенной мышце раньше, чем он сообразил, что произошло. Запоздалое сожаление, что при нем нет булавки, родилось в мозгу, когда до берега оставалось метров пять.

Дмитрий выбрался на узкую полоску между водой и крутым глинистым откосом берега и стал разминать сведенную икру. Приведя себя в норму, он встал и огляделся. Прибрежные заросли исчезли, а когда — он не заметил. Лезть в воду снова пока не стоило, и он решил идти берегом.

На узкой полоске мокрой глины ему приходилось прилагать усилия, чтобы устоять на ногах, а подняться по откосу не вышло: сухая глина крошилась и осыпалась, зацепиться было не за что. Преодолев едва треть подъема, он съехал вниз, к воде, подняв облако пыли.

Какое-то время он пробирался берегом, поминутно оскальзываясь и падая в воду в туче брызг. А потом увидел изломанный корень, торчащий из склона, словно чудовищное щупальце огромного осьминога. Корень полз вниз и вновь уходил в откос. Чтобы добраться до него, нужно было преодолеть примерно половину высоты.

С третьей попытки Дмитрию удалось достичь кривой петли корня и вцепиться в нее скользкими от налипшей глины пальцами. Если корень не выдержит, ему придется продолжать путь вплавь. Но корень выдержал, хотя предательски потрескивал все время, пока Дмитрий взбирался по откосу.

Оказавшись наверху, он обвел взглядом окрестности. Глаза привыкли к темноте, и в слабом свете тонкого месяца и звезд он разглядел в отдалении лохматую темную массу, в которой угадал лес. Дмитрий сел, обмотал ступни тряпками и пошел туда.

Вскоре до слуха донесся шелест листвы — с реки тянуло легким ветерком. Под ногами стелились трава и старая листва, временами хрустели сухие ветки. Деревья росли редко, и все как на подбор были с мощными узловатыми стволами и корнями, выпирающими из почвы. Нижний ярус леса занимал раскидистый кустарник.

Место показалось Дмитрию безлюдным. Он решил не забираться глубоко в чащу и, выбрав куст погуще и побольше, забрался в него, лег и свернулся клубком.