— Мирза Халиль-Султан жив, — сказал он. — Возьмите его.

У него забрали бесчувственного Халиль-Султана. Помогая себе руками, Дмитрий тяжело поднялся. Голова кружилась, на лицо тоненькой струей стекала вода. Он содрал с себя мокрый тюрбан, который как-то умудрился не слететь с головы, скрутил его в жгут, выжал.

Мокрой насквозь была не только чалма: с бороды и усов капало на грудь. Дмитрию вдруг стало холодно, его затрясло в ознобе, зубы выбили краткую дробь, и он выругался. Неужто вздумал простыть после купания в теплой водичке? А надо ведь еще найти свою лошадь… Одежда липла к телу, но озноб прошел. Он вздохнул и, переступая ногами по влажной грязи, пошел вверх по пологому береговому склону.

Не все, присутствовавшие при спасении принца, поспешили за нукерами, унесшими Халиль-Султана. Зевак хватало. Дмитрий прошел сквозь толпу, и она расступалась перед ним.

Лишившихся всадников коней, которые благополучно выбрались из реки ниже по течению, трое воинов согнали вместе и привели к обрыву. Его гнедая была среди них. “Вот и хорошо, — устало подумал Дмитрий, — не придется бегать…” Он направился прямо к лошади. Гнедая тоже увидела его и, не торопясь, зашагала навстречу.

Поставив босую ногу в стремя, Дмитрий ухватился за переднюю луку и поднялся в седло. Мокрая одежда при каждом движении вздыхала и хлюпала. Он дал лошади шенкеля, рысью направив ее в сторону лагеря.

Покачиваясь в седле, Дмитрий думал, что, бултыхаясь в реке, совершенно не предполагал, чем все в конечном счете обернется. Он просто спасал утопающего, на которого случайно наткнулся. И неизвестно, что было бы, не сделай он принцу искусственного дыхания. Вряд ли Халиль-Султана откачали бы его преданные до последнего вздоха слуги… Но в результате он спас не кого-нибудь — внука самого Тамерлана.

Повинуясь внезапному импульсу, он дернул поводья, разворачивая лошадь к реке. Снова выехав на обезлюдевший обрыв, Дмитрий соскочил с седла и отпустил повод, давая гнедой свободно пастись, а сам сел на землю, скрестив под собой босые ноги, и стал глядеть на мутную гладь.

Переправа продолжалась. Кони с плеском входили в реку, всадники спешивались и плыли рядом, держась за седла. Пешие кидались в воду в обнимку с надутыми воздухом кожаными мешками.

Дмитрий вытащил из-за пояса тюрбан, бросил мокрую тряпку подле себя; расстегнул пояс с мечом и ножом, кинул рядом, а затем принялся распускать завязки на правом боку, чтобы снять чешуйчатую безрукавку. Мокрая кожа ремней скользила в пальцах. Он чертыхался сквозь зубы, упрямо дергая непослушные ремешки. Наконец он освободился от брони, стащив ее через голову, и повел плечами: хорошо.

Солнце стояло в зените — бритым теменем Дмитрий чувствовал его жар. Оглянулся на гнедую: не ушла ли? Нет. Мирно паслась шагах в десяти, пощипывала себе травку и ухом не вела, когда с переправы доносилось звонкое ржание.

Он пошевелил пальцами босых ног. Сапожки-то — тю-тю… Речка их себе подарила. Ног нет, а сапоги любит…

Дмитрий подобрал с земли комочек сухой рыжей глины и кинул в реку. За шумом переправы он не услышал всплеска, а круги на воде не успели толком разбежаться — рябь речной воды поглотила их, растворила в себе. Комка крупнее поблизости не валялось, он махнул рукой и лег, повалившись на спину.

Небо в зените отливало белесой бирюзой. Дмитрий зажмурился — солнце слепило — и окунулся в красное марево под сомкнутыми веками. Он лежал и не шевелился, слушая гомон человеческих голосов и рев животных на переправе.

“Надо же… Лежу, — подумал он. — Почти как тогда… Только не задницей к небу и в одежде…

Я вытащил из реки Халиль-Султана и откачал мальчишку. Теперь одно из двух: либо я встречусь с Тамерланом и выложу ему легенду о посланце Аллаха, либо нет. Если нет, ухожу отсюда к чертовой матери. Куда глаза глядят. Не пропаду: начальная школа была хорошей. Мог бы курсы открыть „Школа выживания во времена правления Тимура”. И патент взять.

А может, я все-таки сплю? Сплю и вижу сон и никак не могу проснуться… Но проснусь, тряхну башкой и подумаю: „Господи, и привидится же…"

Нет, не сплю. И не спал — я рубил и резал, смотрел, как льется красная, соленая кровушка, и собирал барахло. Я — холодный и расчетливый убийца. И мародер. Стал таким. Ничего не поделаешь — работа такая. Средневековая солдатская работа: рубиться часами и не думать об усталости; рубиться не до седьмого, а до сотого пота; пить допьяна и плясать полночи, празднуя победу, пока не свалишься и не заснешь; а проснувшись, не жаловаться на боль в натруженных мышцах, вновь бурлить энергией и быть готовым отмахать километры, чтобы найти нового врага и сцепиться с ним.

Да, энергией мир прошлого заряжает. Включает внутри аккумулятор, о существовании которого даже и не подозреваешь. Сейчас мне уже не кажутся сказками легенды о знаменитых бойцах прошлого, которые могли сражаться по трое суток кряду.

А если произойдет чудо? Если я вдруг снова окажусь на питерских улицах и услышу фырканье автомобилей, лязг трамваев, увижу людей, одетых совершенно иначе? И вернусь к прежней, спокойной жизни: связь, компьютеры — мирная, рутинная работа, а по вечерам, если приспичит, посидеть в клубе с девчонкой? И там вновь будет Игорь, спортивный зал и… мечи… О-ох, мать, мечи… Нет, больше я не возьму в руки ни одной железки. Даже перочинного ножа носить не буду. Ни за что… Я стал опасным человеком. Столкнусь невзначай с каким-нибудь недоумком и отправлю его в ад на одном рефлексе… А потом доказывай в суде, что данный факт смертоубийства есть тяжелое наследие прошлого… Хе-хе…

Что-то я размечтался… Мечтать же о несбыточном не стоит — плохо сказывается на голове.

А вот с игрой в берсерка пора покончить. Надоела она мне. Не по нутру.

Уйти… Да, уйти. Мир полон пока белых пятен. Можно двинуть в Америку. Там Колумбом еще и не пахнет. Доберусь до ацтеков и скажу: „Привет, мужики! Не узнали? Да это ж я, Кецалькоатль. Собственной персоной…" А что? Похож: большой, бледнокожий и бородатый. Попробую, что значит быть живым богом. Может, и понравится… Лишь бы на настоящего Кецалькоатля не наткнуться. Тогда ничего не выйдет… И у ацтеков ум за разум зайдет: надо же, сразу два Кецалькоатля!

Никогда не думал, что стану таким прожженным авантюристом. Или всегда был им в потаенных глубинах души, только не подозревал об этом? Чтобы авантюрист проклюнулся, требовалось всего-то ничего: вывернуть меня наизнанку. Что и было с успехом проделано неизвестным мне образом… Вот только кем? Или — чем? Впрочем, теперь-то какая разница?

Почему во мне проснулось желание уйти, куда глаза глядят? Почему я постоянно возвращаюсь к нему в мыслях? Не потому ли, что выздоровел?”

Дмитрий нехотя пошевелился, лениво поднял руку и махнул ею в воздухе, отгоняя от лица жужжащую мошку. Солнышко приятно грело. Он нащупал мокрую тряпку тюрбана и положил на лицо. Стало совсем хорошо. Теперь можно воспользоваться минутами затишья и поразмышлять: о себе, родном, и о перспективах на будущее.

“Долгонько же я выздоравливал, — признался он себе. — Потрясение от переноса в прошлое оказалось столь мощным, что рассудок не сразу справился, не сразу восстановил равновесие. Да и распорядился я собою не лучшим образом: из огня да в полымя.

Стать солдатом орды Хромца, подвергнуть себя прессингу гораздо большему, чем если бы в полном одиночестве медленно сходил с ума в каком-нибудь укромном уголке, — вот что было настоящим безумием: превращение из мирного инженера-электронщика в средневекового рубаку.

Что я видел? Как цветущие, полные жизни города и селения обращаются в руины, покрытые пеплом и горами человеческих трупов. Бойня. Меч или топор распластывают человека, разделяют на части. И одуряющий запах крови, струйками бьющей из перерубленных артерий — сердце-то затихает не сразу.

Но я выдержал, потому что запретил себе думать. Думать о том, что происходит со мной; что происходит вокруг меня. Попытался жить даже не одним днем, а одним часом… Только „здесь и сейчас" — всего остального просто не существует. Наверное, лишь благодаря этому и выдержал. И еще потому, что понимал не мозгом, а нутром: эта бойня для средних веков естественна. А что естественно, то не безобразно… И если сильный нарочито медленно перерезает гортань слабому, наслаждаясь его предсмертным хрипением, как музыкой, так оно и должно быть.

Беда лишь в том, что для меня самого это никогда не станет естественным. Менталитет другой.

Я научился без содрогания наблюдать предсмертные муки жертв и давить в себе желание разделаться с мучителем. Я научился быть бесстрастным и равнодушным свидетелем — никаких эмоций. Но одной бесстрастности оказалось мало.

Выключиться из тошнотворных игрищ предков — вот естественное желание новоиспеченного путешественника во времени и по совместительству ландскнехта. Но как — если тебя, словно картошку какую-нибудь, неведомый повар перекинул из одного кипящего котла в другой? А картошкой быть не хочется. Хочется, чтобы у картошки выросли ножки и выпрыгнула она из немилого варева, послав на хрен повара с его закидонами…

Не получится выключиться. Не получится выскочить из котла. Для этого надо покинуть прошлое, а потому мечты останутся мечтами.

И нечего тешить себя иллюзиями. Америка, то да се… Какая Америка, если серьезно? Ну, доберусь я до нее — до прерий и бизонов, до пирамид и Пернатого Змея. И что дальше? Господа ацтеки любили вкушать человечинки по праздникам, да и не по праздникам тоже. Отучить их от этой привычки едва ли окажется возможно, а самому принимать участие в каннибальских пиршествах… Нет уж, спасибо… Если моя нога и ступит на неизвестный пока континент, то я доберусь до прерий — и баста. Томагавки, мокасины, охота на бизонов, воспетые Майн-Ридом и Фенимором Купером, — красота, да и только. Спокойная жизнь на лоне природы. Охота и рыбалка. Свободные племена, не озабоченные созданием империй и масштабным устрашением врагов. Подумаешь, пару скальпов снять и над вигвамом повесить — я успел повидать кое-что и похуже. Может, действительно махнуть в Америку?

Будь я археологом или историком, наверное, было бы проще: кто их них не отдал бы полжизни, лишь бы оказаться на моем месте и увидеть все собственными глазами? Но те хоть знают, что именно хотят тут увидеть. А вот поучаствовать в жизни прошлого, как я, они бы хотели?

Что я знаю о прошлом? Стандартный набор: пирамиды в Египте, пирамиды в Америке, Ледовое побоище, Куликовская битва, Петр Первый, французская да российская революция… И еще Великая Отечественная война. Да и того толком не знаю… Но знаю, что, окажись я не в Средней Азии, а на Руси, энтузиазма это бы мне не прибавило. Я не могу примириться целиком и полностью со своей новой жизнью в прошлом. Я не могу примириться с прошлым — оно мне не нужно. Оно мне не нравится.

Вот Як Безумец — совершенно другая ипостась этого прошлого. Но и она мне не нравится. Я до сих пор не пойму, кто он — Як Ювелир, он же Безумец. Мыслитель? Гуманист? Экстрасенс-ясновидец? Или просто ненормальный? По-моему, все вместе. Но для своего времени он органичен, чего не скажешь обо мне. Он — суфий[36]. Мудрец. Но меня от его мудрости порой в дрожь бросает: псих — и все. И этот псих приклеился ко мне, как банный лист. И все же он мне нравится. Чем — не пойму. Но знаю, что, тронь кто-нибудь Яка, я тому скручу живьем башку или вспорю брюхо в лучших традициях жестокого средневековья. А что или кто я для Яка — до сих пор понять не могу”

Но он, скотина, показал мне всю бездну моего одиночества в чужом времени, задав всего один вопрос. В мире ничего не изменилось: в сердцах людских не исчезли алчность и злоба, справедливость — фикция, а правители… Мать их всех, правителей… А технические достижения цивилизации — пароход, самолет, искусственный спутник, Интернет — да на фига они нужны, если в мире ничего не изменилось? Сказка блаженного ума это. Нелепая, неправдоподобная сказка.

Мой удел — жить и молчать, тая в себе правду о будущем. Правда здесь не нужна.

Но уйти я пока не могу. Из-за Зоррах. Я не могу бросить девчонку на произвол судьбы, я перед ней в долгу. Именно она, пигалица, помогла мне не спятить. Бросить ее — подло, а тащить ее вместе с собой, покинув орду, тоже смысла нет. Дезертировать сейчас — самая что ни на есть глупость. Уйти вместе с девочкой, бродить по стране, по которой Хромец только что проехался асфальтовым катком? Пугать и без того перепуганных аборигенов своим необычным видом? Приключения точно начнутся, и они будут далеко не сахар. Одному было бы проще…

Вот хрен, уйти я действительно пока не могу…”

Тряпка высохла и нагрелась. Дмитрий смахнул ее с лица, сел и потряс головой — ну вот, полежал и помечтал. Пора ехать. Или еще немного поваляться? Он перевернулся и лег на живот, сорвал длинный, суставчатый стебелек и сунул в рот, прикусив зубами. Кисловатый травяной вкус растекся по языку.

Все-таки в его размышлениях полно фантазий. Картошка, самостоятельно выпрыгивающая из котла с шурпой, — бред почище машины времени. И где ее найти, эту самую машину времени?

Дмитрий выплюнул изжеванную травинку и сорвал другую. Нет никакой машины времени, не было ее и не будет. Надо думать о предстоящем разговоре с Хромцом. А в принципе зачем ему теперь Тамерлан? Он же, можно сказать, и так добился желаемого. Халиль-Султан еще мальчик. Прямой и простодушный. И не скрывает симпатий.

Дмитрий усмехнулся: базовая его задумка стать для начала любимой обезьяной его величества на опыте оказалась не столь привлекательна — ведь он теперь является обезьяной его высочества и, следовательно, знает, чего можно ждать дальше. Быть в числе избранных солдат личного отряда Халиль-Султана — честь великая. От важности и лопнуть можно. Но это ничто по сравнению с потерей той свободы, которая у него была, пока он был обычным десятником в войске.

В гвардейцах Халиль-Султана он едва начал служить, но царевич непременно желал его присутствия в полной выкладке рядом с собственной персоной. На охоту с собой не брал, но на всякие публичные действа: выслушивание жалобщиков, визиты в гости и прием гостей… Ритуальщики хреновы… Действительно, как обезьяна: торчишь столбом за спиной принца. Свободного времени оставалось немного. Солдат спит, служба идет — относится к совершенно другой ситуации.

Но теперь надо ждать перемен, и не к худшему. Он ведь не просто вытащил принца из воды, он вернул его к жизни на глазах у многих свидетелей. Мальчишку солдаты любят. Он откровенно трепещет перед славой деда и хочет не только походить на него, но и переплюнуть. Быть справедливым и отважным, мудрым и прочая — вот его цель. Честен и прямодушен до одури.

Дмитрий опять усмехнулся, вспомнив, как после сдачи Дели получил от царевича увесистый мешочек с деньгами в присутствии особо приближенных к нему молодых вельмож. Халиль-Султан тогда заявил: “Мы оба знаем правду: слона захватил ты. Но кричать об этом во всеуслышание, опровергая слухи, по-моему, нелепо — пусть каждый думает, как того хочет, но сам я никогда не скажу, что зверя пленил я. Прими же от меня награду за воинскую доблесть и, поверь, я сумею вознаградить тебя и в дальнейшем, если твои доблесть и преданность останутся неизменны”.

Доблесть и преданность, получается, остались и применились. Думается, жизнь свою Халиль-Султан ценит высоко и мешочком не ограничится, вознаграждая спасителя. Так что все пока складывается, как нельзя лучше. Ну его, Тамерлана…

Нет, не “ну”…

Жуя измочаленный кончик травинки, Дмитрий опять перевернулся на спину. “Я не откажусь от своего желания выдать Хромцу сказку о „посланце Аллаха", — думал он. — Наверное, самолюбие взыграло. Я не просил, чтобы меня швыряли в средние века. Мое место в родном начале двадцать первого века. Здесь место Хромцу. И если я не могу покинуть этого ненужного мне времени, то хочу заставить его играть под мою дудку. А Хромец для меня — олицетворение своего века. Он средство. Опасное, хитрое, жестокое средство. И если он меня убьет, то, значит, до настоящего авантюриста мне еще расти и расти…” Он выплюнул травинку и громко рассмеялся.

Сухая земля — великолепный проводник звука. Он услышал топот копыт, словно скачущие кони были совсем рядом. Туп-туп-туп… Галоп. Топот нарастал. Дмитрий поднялся и приставил ладонь козырьком ко лбу, щуря глаза от блеска солнца.

Пятерка всадников мчалась прямо на него. Он неторопливо поднялся, поджидая, когда они подъедут. Крупы лошадей пестрели леопардовыми чепраками. Сансыз. Они осадили лошадей, почти наехав на него.

— Тебя везде ищут, — пролаял широкоплечий гвардеец с вислыми усами. — Что ты тут делаешь?

— Одежду сушу, — Дмитрий кивнул на валявшуюся у ног амуницию. — Промокла одежда.

— Поторопись собраться. Эмир желает тебя видеть.

“Вот оно…” — подумал он, удивляясь собственному равнодушию. Дмитрий кивнул, подхватил броню и оружие. Гвардейцы привели с собой лишнюю лошадь — знать, ведено доставить спешно.

— Мой конь там, — отказался Дмитрий принять протянутые поводья. — У этого спина слаба.

— Давай быстро! — рыкнул гвардеец.

Дмитрий свистнул. Гнедая подняла голову от травы и насторожила уши. Услышав второй свист, фыркнула и побежала к хозяину. Дмитрий поймал кобылу за повод, похлопал по шее и взобрался в седло.

— Едем, — сказал он.

— Отдай мне свой меч, — вдруг потребовал вислоусый.

“Опаньки… А дело, кажется, принимает хреновый оборот, — подумал Дмитрий, сжимая меч в руке. — Может, надо рвать когти прямо сейчас, не дожидаясь дальнейшего развития событий? Их пятеро, только пятеро…” Однако Тамерлан, приди ему мысль свернуть Дмитриеву драгоценную шею, вряд ли ограничился бы пятеркой гвардейцев. “Ладно, — решил он. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Поживем увидим…” Однако отдавать бастард не торопился.

— Кто велел отдать тебе меч? Эмир? — с нажимом спросил он у начальника гвардейцев.

Вислоусый начал медленно наливаться кровью. Дмитрий прищурился и погладил эфес бастарда.

— Эмир, — выдавил из себя наконец вислоусый.

“Лжет, — подумал Дмитрий, но вслух, конечно, он этого не сказал. — Сам решил отобрать у меня бастард. Инициативный малый…” Он медленно расстегнул портупею, поднял меч, поднеся его к губам, и прошептал по-русски:

— Ну, была не была, Димка… — и протянул бастард гвардейцу. — Бери.

Тот принял оружие, обмотал ножны поясом и передал другому гвардейцу.

— Что ты там шептал? — поинтересовался он с осторожным любопытством.

— Я просил у меча прощения за то, что отдаю его в чужие руки, — сурово ответил Дмитрий. — Но воли эмира ослушаться не могу.

— А-а… — произнес гвардеец озадаченным тоном и переглянулся с остальными. — Поехали, — приказал он.

— Я сапоги в реке утопил, — заявил Дмитрий. — Мне нужно обуться. Я не могу предстать перед эмиром босым.

— Так поедешь.

Дмитрий усмехнулся и тронул лошадь. Двое пристроились у него с боков, остальные держались позади.

— Как чувствует себя мирза Халиль-Султан? Пришел ли он в себя? — спокойно поинтересовался Дмитрий у вислоусого. Вдруг случилось непредвиденное: мальчишка взял и отдал Богу душу — у него ведь какой синячище на пол-лица был. Мало что воды наглотался, так еще головой ударился. Тогда, учитывая, что он не подпустил никого к мальчишке, — всех собак спустят, как пить дать… Гвардеец бросил на него быстрый взгляд. Непонятный. Но все-таки ответил.

— Слава Всемогущему… Мирза Халиль-Султан жив, да пребудет с ним благополучие и впредь. Не болтай, а поторапливайся! — прикрикнул он, пуская свою лошадь вскачь.

“Значит, мальчишка жив… Тогда что же?” Дмитрий ударил босыми пятками в лошадиные бока, следуя стремя в стремя с вислоусым.

* * *

Вопреки ожиданиям Дмитрия, его не отконвоировали к шатру Тамерлана. Они помчались в объезд лагеря. Минут через десять он разглядел впереди табунок оседланных свободно пасшихся коней. А правее виднелось яркое пятно, похожее на матерчатую крышу наспех сооруженного навеса. И возле него фигурки людей.

Вислоусый махнул в сторону бивака и хлестнул лошадь нагайкой, прибавляя темпа. Один из солдат отделился от строя и галопом помчался вперед. Наблюдая за ним, Дмитрий молча размышлял, что бы это все могло значить. Вскоре фигурка всадника достигла людей у навеса, и бивак ожил. Все вскочили, забегали, засуетились. Табун лошадей зашевелился и распался. Животных повели к навесу, который вдруг дернулся и пропал из глаз.

Только подъехав совсем близко, Дмитрий понял, в чем дело: заметил ловчих соколов, которых не мог разглядеть на расстоянии. Видимо, Тамерлан собирался на охоту и уже покинул стан, когда его догнало известие о происшествии с Халиль-Султаном. И, скорее всего, Хромец знал о благополучном исходе, иначе вернулся бы в лагерь.

Дмитрий видел, как Тамерлану подвели коня. Хромец взялся за седло и кинул тело прыжком, разом оказавшись в седле — ни изувеченная нога, ни покалеченная рука не помешали. Дмитрию же пришлось, наоборот, из седла вылезать и опускаться на колени, поскольку Тимур, скособочась в седле, направил своего жеребца прямо на него. И не только он. Эмир ехал впереди, но за ним следовала на некотором отдалении свита — первые люди государства. Мирза Пир-Мухаммад, который выехал на охоту вместе с Хромцом, держался впереди визирей, но позади деда, поглядывая на Дмитрия с мрачноватым интересом.

Тамерлан остановил жеребца, и тот потянул морду к стоящему на коленях Дмитрию, чтобы обнюхать. Хромец натянул поводья, удерживая жеребчика, который в ответ недовольно фыркнул.

— Ты вынес мирзу Халиль-Султана из реки? Ты спас ему жизнь? — спросил Тамерлан, пристально глядя на Дмитрия. — Так мне донесли…

Дмитрию показалось, что Хромец чего-то недоговаривает, чего-то ожидает. Но чего?

— На все воля Всевышнего, — как можно спокойнее ответил он. — Мне удалось сделать то, что я должен был сделать, — он ведь твоя кровь, твое продолжение…

— Как это произошло и что ты сделал? Расскажи сам, — потребовал Тамерлан.

“Видимо, искусственное дыхание, которое я сделал мальчишке, произвело должное впечатление, особенно если интерпретировали его соответственно”, — догадался Дмитрий. Да, вполне возможно, что в башках свидетелей его манипуляции с едва живым принцем приобрели какое-нибудь мистическое значение: прижался к высочайшему ротику нежным поцелуем и вдохнул в него жизнь. По сути так и было…

— Когда берег обрушился, вода в реке — и без того мутная — порыжела от глины, — начал он. — Я вынырнул из воды, услышал крики и понял, что случилась беда. И я нырнул в реку снова в поисках мирзы Халиль-Султана. Я молил только об одном: найти его. И моя мольба была услышана: в мутной воде я нащупал его сапог. Я схватил мирзу Халиль-Султана за одежду, вынырнул с ним на поверхность и увидел, что медлить нельзя. Он уже не дышал. Но я знал, что если потороплюсь, то сумею вернуть его к жизни. Мой народ живет рядом с морем, хазрат эмир, — пояснил Дмитрий на всякий случай. — И мы знаем, что утонувшего человека можно вернуть к жизни, и знаем, как это делать. Главное — не медлить, иначе он умрет. Я изо всех сил поплыл к берегу. Вынес мирзу Халиль-Султана из воды и, перегнув через колено, освободил легкие принца от заполнившей их воды. Это не помогло, но сердце мирзы еще билось — твой внук оказался крепок. Есть только один способ заставить легкие утонувшего дышать: с силой выдыхать ему в рот, чтобы наполнить легкие воздухом, — это его вдох, а затем свести ему руки, чтобы сжать его грудь — это его выдох. И делать так надо до тех пор, пока он не задышит сам. Если же он не начал дышать вскорости, то он — мертв, и его следует похоронить. К моей радости, дыхание Халиль-Султана вернулось к нему. На все воля Всевышнего… — закончил Дмитрий.

Пока он обстоятельно повествовал о спасении принца, придворные помалкивали, но как только замолчал, все принялись оживленно переговариваться. Молчание хранил одни Тамерлан. Дмитрий смотрел на него снизу вверх — спокойно и открыто: мол, я просто сделал то единственное, что и требовалось сделать. Он не вслушивался в разговоры свиты, его интересовал только Хромец. И Дмитрий уже знал, что последует…

Холодные зеленые глаза Тамерлана вдруг подобрели. Он широко улыбнулся и кивнул:

— Я сумею тебя наградить.

— Нет, хазрат эмир, не сумеешь, — без улыбки возразил Дмитрий. — Ты не сумеешь меня наградить, если не спросишь, какой награды желал бы я сам.

Во взгляде Тимура промелькнула растерянность. Обычная человеческая растерянность. Секунду он вглядывался в Дмитрия, словно не зная, как ему поступить с дерзким до невозможности наглецом, а затем, запрокинув голову, расхохотался: “Бог с тобой, нахал, ты сегодня герой”. Засмеялись и визири, и все, кто сопровождал Хромца на охоту. Мирза Пир-Мухаммад мрачно усмехался за спиной деда. Но в его усмешке было больше угрозы, нежели веселья.

— И какой же награды ты просишь? — спросил Тамерлан.

— Одной-единственной, — ответил Дмитрий. — Беседы с тобой с глазу на глаз. И поверь, что эта беседа будет наградой не мне, а тебе, хазрат эмир. Наградой, о которой ты не думал, которую даже не мог представить себе. Величайшей наградой. Я клянусь своим мечом, что так и будет.

Продубленная физиономия Хромца вдруг словно закостенела, а зеленые глаза словно опустели, лишившись всякого выражения. Метаморфоза длилась мгновения, и вот уже с коня Дмитрия озирает мрачный, готовый ко всему старик. Они уже были “с глазу на глаз” — свиту будто отделило от них прозрачной стеной.

— Возвращайся в лагерь, — хрипло пролаял Хромец и, разворачивая, стегнул коня нагайкой.

Комочек дерна, вылетевший из-под копыта жеребца, ударил Дмитрия по щеке.

— Вперед! — дико, на визге вскрикнул Тамерлан, пуская жеребца галопом.

Мгновение — и Дмитрий остался один. Он усмехнулся, вспомнив прощальный взгляд Пир-Мухаммада. Похоже, этот внучек не успокоится, пока не доставит кучу всевозможнейших неприятностей. Положение ему позволяет. И позволит, если беседа с глазу на глаз не состоится. Ну вот, пожалуй, первая по-настоящему серьезная интрига… Может, ну это все к черту? Тогда надо было молчать, получить награду… Он тряхнул головой, изгоняя лишние мысли, и медленно поднялся на ноги. Оглянулся в поисках лошади.

Оказывается, он вовсе не один-одинешенек. Гвардейцы-сансыз никуда не делись, торчали тут же, как миленькие, и кобыла его была с ними.

Он неспешно направился к лошади. Ноги от долгого стояния на коленях затекли, по ним побежали колющие, щекочущие мурашки. Дмитрий вставил ногу в стремя и забрался в седло. Что-то переменилось: гвардейцы старательно избегали его взгляда. Дмитрий в упор уставился на того, кто держал его бастард.

— Меч, — произнес он требовательно. — Мой меч.

Гвардеец беспомощно оглянулся на вислоусого начальника.

Верхняя губа Дмитрия сама собой поползла вверх. Он ощерился, как волк, и утробно рыкнул:

— Мой меч!

Вислоусый быстро и почти незаметно кивнул. Солдат поспешно отдал бастард.

Не торопясь, Дмитрий вернул меч на привычное место и успокоенно вздохнул. “Это уже давно не игра, не притворство, — вдруг подумал он. — Я на самом деле стал таким”. Он поднял голову и оглядел свой конвой.

— Езжайте другим путем, — сказал он. — Я без вас не потеряюсь.

И они уехали. Не стали артачиться. Просто убрались, как он того пожелал.

* * *

Кобыла трусила шагом. Дмитрий бросил поводья ей на шею. Перед ним расстилался лагерь, занявший удобную лощину на берегу Ганга. Дмитрий смотрел на него с ощущением, что видит впервые.

Где-то под ложечкой образовалась непонятная пустота. Вакуум. Этакая дырка размером в кулак, имеющая некое сходство со всасывающим зевом пылесоса. Только втягивала она в себя не мусор, а мысли и чувства.

Ну вот, знаменательная встреча с Хромцом и произошла. И будет иметь продолжение. Тоже знаменательное. Но Дмитрий не чувствовал ни ликования, ни торжества. Ничего, кроме засевшего под ребрами комка холодной пустоты. Ему и хотелось, и не хотелось от него освободиться. Но дырка вакуума, видимо, обладала собственным мнением о дальнейшей своей судьбе, потому что шевельнулась и выплюнула из себя сгусток едкого жара, ожегшего, как кислота, ударившего в спинной хребет, а затем в голову. “Не может быть!..” Дмитрий схватил поводья и рванул их на себя. Кобыла, которой он чуть не порвал рот, болезненно вскрикнула и присела на задние ноги. “Не может быть!..”

Он соскочил с седла и замер, глядя в перепутанную траву под ногами. Лошадь за его спиной недоуменно косила на хозяина фиолетовым глазом. А он будто врос в землю. Лицо, обожженное солнцем, еще больше покраснело от прилива крови и дергалось в тике. Глаза остановились.

— Так не может быть, — бормотал он бессвязно. — Слишком гладко все. Слишком гладко… Словно по накатанному… Шестое чувство появилось, откуда ни возьмись… За все драки — ни царапины… И добился своего, как Халиль-Султана выволок из воды… А я ведь не помню по книге, чтобы этот мальчишка вообще куда-то должен был свалиться… Як… Як… Пришел и стал учить… Так не может быть…

Кобыла, увлеченно пощипывавшая травку, шарахнулась от крика. Она с удивлением и настороженностью взглянула на хозяина и затрясла гривой, а затем, успокоившись, снова потянулась к траве.

Напряженная спина Дмитрия расслабилась, плечи устало поникли. Двигаясь медленно, как во сне, он сел на землю и подтянул под себя ноги.

— Сплю я или нет? Кто бы мне сказал? — шепотом произнес он, зажмурясь. Стиснул кулак и с силой впечатал его в податливую землю. Боли от удара в руке он даже не почувствовал. Посидев, поднял веки и с горечью рассмеялся: — Ты ничего и не поймешь, — сказал он. — Ни-ког-да…

* * *

Охота закончилась, так и не начавшись. Жеребец, повинуясь поводьям, перешел с галопа на рысь. И вовремя: еще немного, и Тимур просто загнал бы его.

“Вижу переправу войск через великую реку… Вижу муть речной воды… Это твоя последняя ступень, эмир. Запомни”.

Вот и раскрылся смысл туманного пророчества дервиша: диковинный великан, неведомо как пришедший из неведомо какой земли, несет в себе слова Откровения. Не святой, не мудрец, а воин-иноземец, спасший жизнь внуку. Его, Тимура, внуку… Кто бы мог ожидать подобного от судьбы?

Тимур натянул повод и поднял руку.