14. Неплатежи, сампошив и самогон

А еще Михаил Борисович, до конца верный зову предков, прославился на правозащитном поприще. Предыстория такова.

После очередного трехмесячного застоя в выплате денежного довольствия среди широких курантовских масс началось неясное брожение. Неясное в том смысле, что почти никто не был в состоянии облечь его в хоть сколько-нибудь законченную, логически структурируемую форму. Всякий раз на ум приходили какие-то не те формулировки. Какие-то они были все крайне расплывчатые, тяжело страдающие ущербной незавершенностью, и к тому же совершенно непечатные.

Это напоминало животный мир. Все понимали, вернее верхним чутьем чувствовали, что происходит нечто возмутительное, но словами выразиться не могли. В результате каждый ходил сам по себе и с разной степенью остервенения жаловался окружающим на свою нелегкую долю.

Валерьян Кротов сетовал на невозможность покупки новых, подобающих его статусу старшего сотрудника штанов. Ему очень хотелось черных брюк со стрелками и богатыми обшлагами по линии обреза. «И чтобы в шагу не жали» – мечтал Валерьян. Справедливости ради стоит признать, что его старые, «еще свадебшные» штаны к тому времени действительно вступили в открытую конфронтацию с общественной нравственностью. И «в шагу» они жали Влерьяну уже совершенно неприличным образом.

Житель Инженерного корпуса Цеков печалился совсем про другое. Ему не на что было посещать модные клубы, а для него как человека молодого и продвинутого это имело большое значение. Однажды Дима уехал в Питер на концерт популярного ансамбля «Garbage», и ему так понравилась Ширли Менсен, что он позвонил Сергею Львовичу домой и сообщил:

– Львович, тут классно! Я в понедельник не приду!

По возвращении его ждали пресловутые «десять процентов».

Владик Ходунков весь извелся по поводу дороговизны сезонных абонементов на электричку. Он утверждал, будто бы львиную долю своих доходов тратит на проезд до места работы, хотя каждому было известно, что он катается зайчиком с фуфельной ментовской ксивой.

Кроме того, Владик в то время был одержим идеей поступить на службу в пожарную охрану. Его не брали со смехотворной формулировкой: «лишний вес». Это в пожарную-то охрану! Владик, впрочем, поверил, и для того чтобы похудеть начал усиленно курить табак. На сигареты нужно много денег, а денег Владик не имел, потому вынуждено курил злую солдатскую махорку. Кашляя адским кашлем и отплевываясь на три метра тягучей коричневой слюной, он с душой материл «Курант», Третьяковку, Советскую власть, власть демократическую, пожарную охрану, и вообще весь белый свет.

Сотрудник Кремер с грустью думал о долгах, в которые он влез по причине опрометчивого решения купить автомобиль «Жигули». Автомобиль был практически без днища, без стекол по правому борту, с оторванным глушителем, и вообще вид имел чрезвычайно помятый. Однако все эти обстоятельства не отменяли его рыночной стоимости порядка пятисот грина. А пятьсот грина… Да это был для курантовца просто чемодан денег!

Вместе с Кремером за компанию грустил его дружбан Горобец. Вован Горобец любил в свободное время, на досуге пить водочку. А это, сами понимаете, удовольствие не из дешевых. Даже если подрезать до минимума все прочие расходы на питание.

Сотрудник Зандер тоже временами тяжело и протяжно вздыхал. Причины этих вздохов он объяснял невнятно.

Даже Иван Иванович остро нуждался в трудовой копеечке. Ване грозило судебное разбирательство с бывшей женой на тему неуплаты алиментов. Такая неприятность вышла совсем не потому, что Иван Иваныч был жадным и плохим человеком. Просто по наивности душевной Ваня почему-то думал, что все его алименты в далекую Ивановскую область исправно отсылает по почте лично Побегалов.

Оставляя без комментариев саму возможность такой нежной заботы руководителя о подчиненном, заметим все же, что алименты как таковые неизбежно сказываются на общей «сумме прописью». Они есть определенный процент от этой самой суммы, причем процент вычитаемый. То есть денег становится меньше. Ваня же спокойно получал полную зарплату (когда ее платили) без каких бы то ни было вычетов и удержаний, и ничто не шевелилось в его сознании. Шевеление произошло только благодаря повестке в народный суд, свалившейся как снег на голову.

Словом, в описываемый период времени Ивану Ивановичу было не до веселья. Алименты, суд, то, сё… Было от чего загрустить.

Один лишь Виктор Викторович Кротов не унывал. Виктор Викторович долгое время прослужил в системе исправительных учреждений, потому понимал с кристальной ясностью, что в жизни бывают ситуации и похуже невыплаченной зарплаты. Старший из братьев Кротовых был замечательный оптимист.

Фактически он жил натуральным хозяйством. Одежду носил самодельную (но непременно с яркими фирменными ярлыками), питался дарами лесов и приусадебного участка, спиртные напитки тоже выделывал собственноручно. Многим памятен один его эксперимент в этой области.

Небольшое предисловие.

Самогон бывает высшей степени очистки, так называемый «первач» или «первак», и всех прочих степеней, названия которым нет, за исключением самой низшей, в просторечии известной как «сивуха».

Вот нам тут одно время по телевизору принялись мозги плавить по поводу «первого отжима» растительного масла. Мол, он самый чистый и лучший. Канцерогенами еще пугали, как дикарей патефоном. Ну не знаю, что там насчет масла, а при производстве самогона это утверждение действительно имеет под собой все основания. Первый прогон – чистая слеза и амброзия, остальное – как повезет.

У мастера выгонки, будь то деревенская бабушка-самородок или химик с высшим образованием процент содержания алкоголя в «перваче» уверенно превышает отметку в 60 градусов. С каждым следующим прогоном этот показатель неизбежно падает и также неизбежно растет другой – содержание сивушных масел. Оттого и происходит название пойла, которое получается на последнем прогоне – «сивуха». Именно благодаря этим маслам, самогон приобретает тот самый зверский привкус и запах, знакомый каждому из нас. Кроме того, утренние мучения и головные боли – их прямые и логичные последствия.

Необходимо еще пару слов сказать о сивухе, так как она суть важное действующее лицо моего рассказа.

Собственно сивуха не что иное, как отходы производства. Это даже не мазут, это гораздо хуже мазута. В любом технологическом процессе отходы полагается как-то перерабатывать, или, если это невозможно, то хоронить в Белом море. Желательно в нейтральных водах, чтоб поднасрать норвегам. Вместе с тем, выгонка самогона – это что-то особенное для россиянина, это торжественное, в определенном смысле слова даже культовое мероприятие. Поэтому в самоговарении отходов не бывает. Сивуху рачительный хозяин не сливает в унитаз, а пытается ее все-таки выпить сам, или угостить ею друзей.

Виктор Викторович был рачителен как сто хозяев одновременно. Но параллельно с этим он, человек с высшим педагогическим образованием не мог употреблять сивуху просто так, в голом виде. Душа не принимала. Виктор Викторович осмысленно читал Гегеля, Соловьева и Бердяева, с уважением, хотя и немного снисходительно отзывался о Ницше, понимал разницу между обэриутами и космополитами, и на память цитировал целые отрывки из «Улисса». Сивуха никак не вписывалась в его эстетическое восприятие окружающего мира. Ей просто не было там места.

Получалась, значит, следующая дилемма: выливать жалко, пить – мучительно. В итоге Виктор Викторович пребывал в постоянном поиске, терзаемый этакой русской «проблемой 2000» – проблемой ароматизацией сивухи. Проще говоря, чем бы перебить этот потрясающий самого стойкого алкоголика дух?

Всякие народные пошлости вроде жженого сахара и апельсиновых корочек Виктор Викторович естественно испробовал, но остался неудовлетворен результатом. Его самодельный кофейный ликер не смог выпить даже Вован Горобец. А Вован Горобец… Хо-хо! Вован Горобец это тебе не какой-нибудь там, понимаешь, хлюпик!

Тогда Виктор Викторович раздобыл раритетную брошюрку с многообещающим названием «Самогон», и почерпнул из недр оной несколько оригинальных рецептов. Некоторые из них поражали своей изощренностью, а прочие – своей нерентабельностью, так как проще и дешевле было купить бутылку двенадцатилетнего «Чивас Ригала», чем собрать все необходимые для них ингредиенты.

Виктор Викторович тем временем тосковал. Тосковал и пил невкусное. Иногда к нему в гости наведывался Горобец и они сообща кручинились над трехлитровыми банками этой низкооктановой маслянистой жути.

Не в силах оставаться в стороне от его творческих исканий, я предложил ему ирландский способ, который на самом деле сочинил сам. Изюминка способа заключалась в длительной выдержке бочек с виски на морском берегу, отчего напиток напитывается соленой свежестью океана. Океан, мол, это сила! Виктор Викторович в ответ резонно посетовал на отсутствие такового в черте Московской области.

Шотландский способ, то есть обкуривание бочек дымом торфяного костра тоже пришлось отвергнуть. Хотя начиналось все славно.

Виктор Викторович погожим воскресеньем поехал на дачу, разложил костер, набросал в него для пущей дымности всякой дряни и можжевеловых веточек. Затем поставил с подветренной стороны бочонок с сивухой, и, усевшись на табуреточку, стал дожидаться триумфа разума над силами природы.

Его ожиданиям не суждено было сбыться. Во-первых, сосед Виктора Викторовича продымился гораздо раньше самогона. Человек черствый и грубый, сосед пообещал посадить самого Виктора Викторовича голой жопой на костер, если только тот не прекратит немедленно свои опыты. Во-вторых, бочонок из-под соленых огурцов, куда наш неутомимый экспериментатор залил самогон, вступив в сложную химическую реакцию с дымом, стал источать такую смертельную вонищу, что сивушные масла показались цветочками-фиалками.

Пять литров несостоявшегося односолодового «Гленливета» пришлось-таки вылить, так как получившуюся гадость не смогли пить даже деревенские пастухи – эти проверенные, не робкого десятка парни, которым Виктор Викторович попытался было втюхать свой продукт в обмен на домашние куриные яички.

При встрече со мной Виктор Викторович как бы вскользь упомянул о том, что ему, небогатому в общем-то человеку производство пяти литров самогона (хотя бы и с пониженным октановым числом) влетело в копеечку, и теперь непонятно кто возместит его семье немалые убытки. Виктор Викторович даже счел уместным показать мне некую бумажку, называемую им любовно то ли «смета расходов», то ли «расчет себестоимости». Углубившись в изучение этого престранного документа, я отметил его забавное сходство с теми списками продуктов, которые мне в детстве вручала мама перед походом в универсам, а также то, что некоторые цены были безбожно, прямо-таки «в разы» завышены.

Например, килограмм сахара у Виктора Викторовича стоил 26 рублей 57 копеек, вместо повсеместных 12 рублей; цена дрожжей тоже вызывала серьезные сомнения; а включение в смету четырех банок плавленого сыра «Виола» и вовсе осталось для меня загадкой. Намек был прозрачен как богемский стакан, и в целом понятен.

Внимательно посмотрев на бывшего надзирателя Бутырского изолятора, я осторожно заметил ему, что наука вообще, а наука экспериментальная в особенности во все времена требовала определенных жертв, к которым серьезный естествоиспытатель должен быть готов и морально и материально. Отрицательный же результат научного опыта, как известно, тоже результат.

Те же шотландцы-то, небось, веками ковали свои навыки самогоноварения. И наверняка на пути к успеху им довелось столкнуться со множеством проблем. Однако рук они не опускали, а только лишь со всей своей шотландской настойчивостью добивались поставленной цели. И теперь, благодаря поколениям неизвестных самогонщиков, мы имеем чудесную возможность любоваться в супермаркетах на бутылки виски одна другой краше и наряднее.

И, кстати, ноль-семь того же «Балантайнс» в подарочной коробочке стоит примерно полтинник зелени, что несомненно должно вдохновлять энтузиастов домашней перегонки на новые свершения. Чем черт, так сказать, не шутит! Быть может Виктор Викторович стоит сейчас на пороге основания семейной винокурни, фамильного бизнеса на долгие-долгие времена! Торговая марка э… скажем, «Олд Кротофф’с энд браза» – по-моему, это звучит совсем неплохо. Раздери меня напополам, если это звучит плохо! И я почти что уже придумал дизайн этикетки. На ней непременно должен быть изображен мужественный Виктор Викторович в килте и гетрах, яростно дудящий на волынке боевой шотландский марш:

Да-да, я вижу это именно так!

Пытаясь также приободрить старшего товарища, я пообещал раздобыть для него эксклюзивный рецепт своей троюродной бабушки, оная в вопросах самогоноварения настоящий профессор!

В связи с этим беспрецедентным по своей щедрости намерением, я напомнил Виктору Викторовичу притчу о человеке, который попросил у мудреца рыбки покушать. Сметливый мудрец рыбки ему, конечно же, не дал, зато предложил пройти краткий курс обучения рыбной ловле.

Помните, как разводили лохов в популярной телепередаче «Магазин на диване»: «С помощью универсального набора «Вандерфул чиф» вы сможете профессионально нарезать редиску и сладкий болгарский перец!». Вдумайтесь в эти слова. Профессионально порезанная редиска – разве ж это не прекрасненько!

Я мягко намекал Виктору Викторовичу на то, что не стоит ему гнаться за сиюминутной выгодой, коль скоро перед ним открываются такие захватывающие дух перспективы. Ведь рецепт моей бабушки способен буквально перевернуть его жизнь!

Однако Виктор Викторович, вместо уместной благодарности, лишь раздраженно заявил, что хватит с него уже моих рецептов. Мол, еще один мой рецепт и он вместе со всей семьей окажется на паперти. Я призвал его не драматизировать излишне ситуацию, и даже смотреть на нее философски, с юмором.

Тут Виктор Викторович, поняв, наконец, что возмещением его убытков я заниматься не намерен, совсем расстроился. Забрав свою филькину грамоту, он аккуратно сложил ее, упрятал в нагрудный карман пиджака и, церемонно раскланявшись, удалился в Административный корпус.

Что-то подсказало мне, что в свете всей этой истории наши с ним отношения немного потеряли в теплоте и доверительности.

В свое оправдание хочу сказать, что я пытался вернуть их (отношения) на прежний уровень с помощью мощной PR-компании развернутой мною в пользу Виктора Викторовича. Совершенно бескорыстно, действуя исключительно на общественных началах, я повысил его и без того высокий рейтинг в среде смотрителей, гардеробщиц и младших администраторов до поистине заоблачных высот.

На эту мысль меня подтолкнул щегольской светло-бежевый блейзер, в котором Виктор Викторович однажды заявился на службу. Увидев его поутру в таком наряде, сотрудник Леонов воскликнул:

– Плейбой и прожигатель жизни Винни-Пух!

Затем, выражая переполнявший его восторг души, истошно проорал свою коронную:

– Ти молёдець!!!

Строгий же аскет Горобец, как всегда, ограничился лаконичным замечанием:

– Витек, ты стал похож на сутенера.

В общем и целом, новый имидж Виктора Викторовича вызвал благожелательную, хотя и с оттенком нездорового ажиотажа реакцию. Все думали и гадали, что это значит и как это понимать. По устоявшемуся мнению подобные разительные перемены во внешнем облике зрелого мужчины непременно связаны с подвижками в его личной жизни. Самого романтического свойства, ребята, самого романтического! Так неужто наш педагог-самогонщик ступил на усыпанную шипованными розами тропу любви? Неужто он опять, словно гимназист терзаем трепетными порывами души и томлением упругой плоти? И кто же та Дульсинея, которая зажгла столь яркий и прекрасный огонь в его рано огрубевшем, казалось, уже никогда не способном полюбить сердце? Половина Галереи увлеченно пыталась разгадать этот ребус.

Как-то, глядя вслед его молодцеватой фигуре, гардеробщица Алевтина Федотовна спросила меня:

– Что это с вашим Виктором Викторовичем? Помолодел, похорошел. Жених да и только!

Я отметил в ее вопросе этакую мечтательную задумчивость.

– Ага, – говорю, – вы тоже заметили!

Алевтина Федотовна была любопытна от природы и сразу заявила, что непременно умрет, если только сейчас же не узнает от меня всех подробностей чудесного преображения Виктора Викторовича.

Я как опытный пиарщик не стал торопиться выкладывать все карты на стол. Наученный прошлыми ошибками, в частности памятным случаем с Витей Курочкиным, я не сказал ничего определенного, тем более, что и говорить-то мне было нечего.

Но основной принцип любых политтехнологий таков: «Скажи А, а Б само приклеится». Поэтому помучив немного гардеробщицу, я в конце концов бросил этакую многозначительную фразу, мол, «жених» – это, пожалуй, в самую точку; мол, седина в бороду – сами понимаете, что потом куда. Загадочность и недоговоренность сделали свое дело. Алевтина Федотовна была поражена таким поворотом дела. Ее обширные третьяковские знакомства не оставляли сомнения в том, что новость станет общегалерейным хитом уже к сегодняшнему вечеру. Так оно все и вышло.

На следующий день с утра Валерьян, родной брат Виктора Викторовича подошел ко мне и поделился сокровенным:

– Представляешь, Фил, Фюрер-то каков пройдоха!

«Фюрером» Валерьян по-родственному тепло называл своего старшего брата.

Я, конечно, немного догадываюсь, в чем дело, но делаю вид, что ни сном, ни духом.

Тогда Валерьян рассказал, что надысь он бывал в шестнадцатом зале, где имел короткую беседу со смотрительницей, не помню как звать, допустим, с Зинаидой Гавриловной. Собственно, беседа состояла из одного вопроса и одного ответа. Зинаида Гавриловна по-товарищески прямо спросила Валерьяна:

– Скажите, Валерий, это правда, что у Виктора Викторовича в Административном корпусе есть любовница?

Валерьян решил не ронять семейной чести и тут же подтвердил:

– Да!

Валерьян не мог забыть Виктору Викторовичу одной давней истории, потому и пользовался всяким случаем, чтобы, как фигурально выражаются англичане, «плюнуть ему в его картофельный суп».

Я остался весьма доволен собой. С одной стороны, мой план сработал, и Виктор Викторович на этой истории заработал-таки небольшой политический капиталец. В чем состоит капиталец? Странный вопрос. Заиметь репутацию повесы и донжуана – это, по-моему, кому хочешь лестно и приятно!

С другой стороны, если окажется, что Виктор Викторович не в восторге от этого факта, то источник слухов совершенно точно определен – его собственный младший братец. Меня же не проймешь даже очной ставкой с Алевтиной Федотовной – я ей ничего конкретного не говорил. Операция была проведена блестяще, и мне было от чего потирать руки. Черный пиар – это, братцы мои, великая вещь!

Между строк, просто чтобы не забыть. В ноябре 1998 года группа сотрудников отправилась на матч Лиги чемпионов «Спартак» (Москва) – «Штурм» (Грац). Это была решающая игра, «Спартаку» для выхода в следующий раунд нужна была только победа. Ситуация требовала от каждого предельного напряжения всех имеющихся в наличии сил. И даже отчаянных поступков требовала ситуация. Виктор Викторович, стало быть, напрягся на поступок. Оценив драматичность момента, он тоже поехал поддержать команду. Все как положено, «на цветах», то есть с красно-белым шарфиком в полиэтиленовом пакетике.

Если говорить вообще, то самым экипированным и заряженным на борьбу был Олег Баранкин – еще совсем недавно записной конявый подпевала. Как всякий новообращенный он стремился быть святее Папы римского. Яростно подчеркивая свою принадлежность к принятой вере, Олег уделял первостепенное внимание, прежде всего, внешним атрибутам. И шарф у него имелся с прямо-таки нескромной надписью «hooligans», и шапка с помпончиком, и мегаваттная дудка, и то, что трудно было ожидать даже от Олега – идиотская огромная шляпа с бубенцами.

Увидев его в таком диком костюме, мы просто охуели… Простите, конечно, мне мой французский, но другие слова не в состоянии передать степень нашего неприятного удивления. Особенно удивился как раз заслуженный спартаковский суппортер Виктор Викторович, державший свою «розу», повторяю, в пакете. Он намеревался повязать ее только непосредственно на секторе, да и то не слишком напоказ.

Подвергнув Олега жесткой, нелицеприятной критике, мы потребовали прекратить позорить коллектив, и немедленно выбросить хотя бы дудку и клоунский колпак.

Тут уже настала олегова очередь изумляться.

А как же тогда я буду поддерживать любимый клуб, если выброшу дудку?! – в ярости вопрошал он.

Как же тогда Егор Титов и Андрей Тихонов узнают, что некто Олежа Баранкин, а вместе с ним и вся Москва Златоглавая верит в них и надеется на победу?!

А Вася? Вася Баранов – почти однофамилец и любимейший правый хавбек, – как же он-то!? Без олеговой дудки-то?!

Валерьян обнял Олега за плечи, отвел в сторонку и пару минут что-то жарко ему втолковывал. Олег был печален, но подчинился непреклонной воле большинства.

– Не грусти, Олег Алексеевич, – утешил его Цеков. – Покричишь «Оле-оле!», да и будет с тебя.

Перед матчем, ввиду прохладной ноябрьской погоды, хорошенько размялись. Коньячок там, пара яблочек, немного водочки… И вот ветеран наш, Виктор Викторович в предстартовом волнении предложенных нагрузок не осилил. Объелся то есть кексов. Обожрался даже.

На сектор его еще по какому-то недоразумению милиционеры пропустили, но там, в дружеской обстановке и среди своих он совершенно обмяк. Почти всю игру Виктор Викторович тихо пропечалился, сидя в кресле. Подвывал там себе что-то заунывное под нос, кажется, про «Таганку, ночи полные огня…» и в целом впечатления не портил.

И все было бы ничего, кабы не одно «но». Время от времени он вдруг внезапно вскакивал и, потрясая пухлыми кулачками, с помутившимися, налитыми кровью глазами истошно ревел в пространство: «Пидорасы!!!» и «Ща уебу!!!». После чего обессиленный вновь валился на сиденье. Что уж там ему такого мерещилось – неизвестно. Кому именно адресовались неясные угрозы также осталось за кадром. Может, вспомнились Виктору Викторовичу лихие годы службы в Бутырском изоляторе, а может что-нибудь из личной жизни.

Валерьян при этих приступах ярости заботливо придерживал старшего брата за хлястик пальто и, добродушно поддавая ему под ребра кулаком, приговаривал: «Ну ты, Фюрер, не шали у меня!».

А пальто-то Виктор Викторович имел шикарное. Действительно редкой красоты было изделие! «Мечта молодого Андриано Челентано» – если понимаете, конечно, о чем я толкую. Нежно шоколадного цвета, на стеганой подкладке, с гигантскими ватными плечами «бостон» и фигурным хлястиком. Не пальто – броненосец «Сысой Великий» на кронштадтском рейде! По самым скромным прикидкам весу в нем было килограммов шесть-семь. Из фортификационной науки известно, что бывают окопы полного профиля, а это было пальто полного профиля, как боярская шуба – до полу. Виктор Викторович смотрелся в нем дико импозантно, я бы даже сказал, гламурно. Но в роскошно-боярском зипуне нашлось слабое место и ахиллесова пята. Тот самый хлястик. Все-таки самострок, ребята, – это всегда самострок.

В общем, когда в очередной раз братан рыпнулся, а Валерьян натренированно рванул родственника за хлястик, то отъял деталь на хрен с мясом. Виктор Викторович, экспрессивно исполнив свой выход со всеми положенными номерами, не удержал равновесия и с ужасным воплем свалился вниз. Только ножки в теплых чоботах и мелькнули. Сметая на своем пути все живое, Кротов-старший прокатился как лавина рядов десять, прежде чем застрял в железобетонной переборке.

Вернулся он похожим на чучело. Взгляд блуждал, усы топорщились в беспорядке, пояс пальто волочился по ступеням лестницы как хвост за мокрым павианом, драповое альпийское кепи было нахлобучено глубоко на уши козырьком назад. Постояв некоторое время с отрешенным видом, он вдруг с визгливой яростью возопил:

– Фил!!! Какой счет?! – и крепко сжал кулаки.

Вот это спартач, это я понимаю! Кинг Конг жив!

Что же до непосредственно футбола, то судьба не благоволила нам в тот вечер. Некто Анатолий Канищев, человек, попавший в «Спартак» по какому-то недоразумению, за три минуты до конца матча при счете 0:0 весьма некстати решил стать национальным героем. Отпихнув в жесткой, мужской борьбе от мяча своего одноклубника Егора Титова, Костик что есть силы захуярил снаряд с пяти метров в верхний ярус трибун. Даже Вася Баранов оценил этот его поступок, и, пробежав полполя (чего, вообще говоря, делать не любил), лично высказал спортсмену Канищеву свое восхищение.

Между прочим, Валерьян Кротов, младший брат бывшего надзирателя, не в первый раз был представлен общественности как источник всяких сомнительных новостей и жареных сенсаций. Вот, например, такой случай был.

Как-то беседуем мы с Кулагиным в туалете на отвлеченные темы. Повторяю для тех кто забыл: беседуем, разумеется, не сидя на толчках и сосредоточенно растирая в руках газетные обрывки, а в умывальной комнате – неофициальном клубе сотрудников «Куранта».

Вдруг входит Валерьян и, не снявши шапки, сплеча рубит правду-мать:

– Я сейчас в туалете на «ноль-шестом» та-а-акое видел!

Мы пару минут вслух пофантазировали на тему того, что же именно мог видеть наш добрый товарищ в туалете:

Пипиську ЕЕ? – Нет.

Собственную пипиську? – Нет. То есть, да… не без этого. Но это было не главное!

Неужели президента Ельцина? – Нет.

Тогда президента Клинтона? – Снова нет.

А-а-а! Президента Клинтона и Монику Левински? – Мимо.

Может, президента Клинтона и президента Ельцина?

Какого же тогда президента?

Никакого?!

Когда и последний вариант (целующиеся Олег Баранкин и Михаил Борисович Лазаревский, причем на Олеге одета испанская мантилья, а за ушко заткнута алая роза) был отвергнут, Валерьян рассказал следующую волнующую историю.

– Стою я это… – он задумался на мгновение, – пысаю в общем.

– Очень интересно! – подбодрил его Кулагин. – Не останавливайся.

Валерьян с воодушевлением продолжал:

– Ну и вот, стряхнул уже, значит… Застегнулся, значит… И вдруг… Что такое?!

– Прищемил! – в притворном ужасе воскликнул я. – Ах ти, бедьненький!

– Да нет!

– А что же?

Валерьян был возбужден:

– А то! Тень-то еще дрыгается! А потом как захлюпает!

– Захлюпает… – эхом повторил я за ним.

– В соседней кабинке, – уточнил Валерьян, по обыкновению своему многозначительно подняв палец.

Я ничего не понимал. «Пысаю», «застегнулся», «хлюпает», да еще «в соседней кабинке». Много непонятного! Тогда старина, как человек более искушенный в житейских коллизиях пояснил мне, в чем сокрыт смысл истории:

– Валерьян был косвенным свидетелем того, как некто онанировал в общественном туалете на «ноль-шестом». Причем, заметь, успешно. Валерьян определил это по следующим признакам: двигающейся тени и характерному звуку эякуляции.

– Эя… чего?

– Семяизвержения.

– Ч-ч-черт! – сказал я.

Это была настоящая бомба! Уже в следующую секунду мы с Кулагиным переглянулись и одновременно закричали:

– Гена Горбунов!

Давно уже муссировались всякие вариации на тему «Гена и туалет на «ноль-шестом». То Гена там кого-то, то кто-то там Гену. То, мол, Гена страстным сатиром затаскивает туда секретаршу Машеньку из Административного, то уже самого Гену не менее страстным сатиром туда затаскивает Иван Иваныч. В общем, обычный бред. Кулагин даже сочинил стишок на злобу дня. Со свойственными ему косноязычием и бесталанностью, он сообщал в своем четверостишье:

Валерьян испуганно замахал руками:

– Нет-нет! Это не Гена! Я даже зашел специально проверил, он на месте был.

Мы поспешили развеять его сомнения:

– Конечно же, Гена. Ты сам нам об этом только что сказал.

– Я ничего такого не говорил! – в отчаянье закричал Валерьян, уже понимая, что теперь будет.

– Ну, прощай! – сказал я, хлопнув его по плечу. – У нас появились неотложные дела.

– Да, мы хотим всем рассказать, какие у нас в коллективе бывают извращенцы! – подхватил Кулагин.

– Ну-ну… – добродушно пожурил его я. – Это вовсе не извращение, а так, небольшая слабость. Будем снисходительны к Геннадию. В сущности, он еще подросток.

– Все так, все так. Но коллектив имеет право знать правду, – веско произнес Кулагин.

– Да, – лицемерно вздохнул я, – коллектив это святое.

Валерьян схватился за голову:

– Я ничего вам не говорил… – слабым голосом повторял он снова и снова.

Но мы были уже далеко. Кулагин побежал к Прощай молодости, я же поспешил к Горобцу. Надо было рассказать про Гену всего двоим, причем редко друг с другом пересекающимся сотрудникам. Лавры сплетников нам были ни к чему, а вода дырочку найдет.

Текст заявления для прессы был такой: «Валерьян застукал Гену на «ноль-шестом». Гена теребил пипиську. Это в рабочее-то время!».

Все. Дальше известие распространилось со скоростью лесного пожара… Уже в обед, то есть всего через час дежурка напоминала еврейскую свадьбу. Все говорили одновременно, почти все про Гену, и только Владик Ходунков, по обыкновению своему не разобравшись в смысле происходящего, заныл про дорогие билеты на электричку. Ему еще раз объяснили причину митинга, и он с жаром включился в обсуждение. К немалому моему удивлению Владик оказался в вопросе сексуальных утех почти что экспертом. Он тут же припомнил пару случаев из армейской жизни, в частности рассказал душераздирающую притчу про своего сослуживца-удмурта.