Внезапно ужасная догадка поразила ее: вот почему он отдал ей платье из черного бархата. Это был не подарок. Им он заплатил ей за Дэйви. Боже! Боже! Подумать только! Мистер Миллер вообразил, что она понимает его, и расплатился с ней любимым платьем своей матери. Возможно, он не причинил бы ему зла, но все равно он собирался так или иначе завладеть им. Сначала он учил бы его, потом держал себя с ним, как отец, и в конце концов ей, не такой уж образованной женщине, не оставалось бы места в жизни сына. Она снова почувствовала приступ гнева и с вызовом ответила:
      – Понимаю я или нет, неважно, главное то, что я ухожу.
      – Нет, Рия, вы никуда не уйдете! – Его тон сразу изменился. Теперь хозяин говорил не как учитель, терпеливо пытающийся втолковать ученикам трудный урок. Слова его прозвучали решительно и жестко.
      – Вы не можете меня оставить.
      – Напротив, могу.
      Он устроился на постели поудобнее и продолжал все так же сухо:
      – Если вы попытаетесь оставить этот дом, я немедленно заявлю в суд, что Дэйви на меня напал. Думаю, мне не надо рассказывать, что произойдет дальше.
      О да, она слишком хорошо знала, что могло произойти, но постаралась отогнать черные мысли и в свою очередь запальчиво возразила:
      – Если вы так поступите, он скажет, что защищался. А в суде найдутся честные, справедливые, богобоязненные люди, которые не пойдут против правды.
      – Очень может быть, что в суде заседают благородные люди. Но чье слово будет иметь больший вес: Дэйви или мое? Кроме того, от кого и от чего он себя защищал? Я обещал купить ему пони, но из-за финансовых затруднений не смог выполнить обещания. Мой поверенный это подтвердит. Мое имя ничем не запятнано. Меня знают как живущего уединенно преподавателя университета, анахорета. Я происхожу из достаточно известной, как вы, Рия, выразились, богобоязненной семьи. Более того, никто не знал о моей слабости в Оксфорде. Я боролся там с ней. – К интонации Персиваля прибавился мрачный оттенок. – Как сказано в Библии, я не вводил себя во искушение, поэтому не считаю себя низким и грязным созданием с черными мыслями, каким вы назвали меня.
      Он попытался выпрямиться, но покачнулся и счел за лучшее сесть на постель. Рия смотрела на него, плотно сжав губы и крепко сцепив перед собой руки. Он лег, с тяжелым вздохом откинулся на подушки и продолжал:
      – Тол рассказал мне, что ваш сын все время жил у него. Теперь Дэвида наняли хозяева «Холмов». Это неплохое начало для него: ему хотелось к лошадям. Но как долго он задержится на этом месте, зависит целиком от вас.
      Рии стоило большого труда заговорить, однако она справилась с волнением.
      – Если, мистер Миллер, вы на самом деле сильно любите его, то… не сможете навредить ему. Вы не допустите, чтобы его, его… – Голос ее прервался.
      – Чтобы его сослали на каторгу или отправили в тюрьму? – продолжил он, не спуская с нее глаз. – Ошибаетесь… я пойду на все, только бы задержать здесь вас… и детей… О, нет-нет… – хозяин жестом предупредил ее возражение, – можете не волноваться: детям ничто не грозит. Они никак не затрагивают мою душу. Я не испытываю к ним никаких особых чувств. Двое младших видятся мне замарашками, даже когда аккуратно одеты и чисто умыты. Что касается Бидди… мне просто жаль, что она не родилась мальчиком. Потому что все те знания, что она впитывает, как губка, не принесут ей пользы. Если Бидди выйдет замуж за человека из своей среды, то станет презирать его за невежество. На брак же с мужчиной, равной ей по уму, едва ли приходится рассчитывать. Независимо от того, стану ли я дальше заниматься с ней или нет, она все равно продолжит ученье. В нее заложена прочная основа, с ее пытливостью и настойчивостью она не останется на месте. Хотя вообще-то, жизнь у нее впереди незавидная. Так что вам, Рия, не следует волноваться. Можете быть спокойны за своих трех серых воробышков. Теперь вернемся к Дэвиду. Его будущее целиком и полностью зависит от вас. Я, не задумываясь, поступлю так, как сказал, если вы уйдете от меня к Толу. Ведь именно к нему вы собираетесь уйти, потому что он питает к вам симпатию. Я давно уже это заметил. Клянусь, я сдержу слово… не сомневайтесь.
      Рия не помнила, как добралась до кухни, и не могла бы потом сказать, как долго просидела там, бездумно глядя в огонь. В голове билась одна и та же мысль: «Хозяин так и сделает, он выполнит свою угрозу». Ей запомнилось выражение его глаз, когда она покидала комнату.
      Что же за человек Персиваль? С одной стороны, он казался ей существом, вызывающим жалость, которому нужна забота, внимание, материнская любовь. В то же время, она видела в нем дьявола, холодного и расчетливого. Раньше ей не приходилось встречаться с натурами настолько противоречивыми. Казалось бы несовместимые черты прекрасно в нем уживались. И теперь она оказалась накрепко привязана к этому человеку.
      Ей придется забыть о Толе. Конец надеждам на счастье, любовь… никогда не суждено ей унять тоску томления, так давно мучающую ее… И сына она потеряла. Да, она потеряла его… как если бы его услали на далекую каторгу. Об этом говорила каждая их встреча после того рокового дня. Она ясно чувствовала, как с каждым разом он все больше отдаляется от нее. Рия помнила их разговор накануне того дня, когда сын должен был поступить на службу к хозяевам «Холмов».
      – Ты не останешься с хозяином, мама? – спросил ее Дэйви.
      – Нет, – пообещала она, – как только он сможет ходить, я перееду к Толу. – Затем, с трудом подбирая слова, она постаралась внушить сыну, что опасность продолжала ему угрожать, и следует быть осторожным. – Ты… никогда не должен никому даже намекать, что хозяин… ну, ты понимаешь меня… что ты… нравился ему. Люди начнут задумываться, что и как, и если о мистере Миллере пойдут разговоры… он может… обозлиться на тебя и, чтобы защитить себя и свое имя, подаст на тебя в суд.
      – Я знаю, мама, – понурился Дэйви. – Очень жалею, что все так вышло. Но он хотел меня, ну… приласкать. Если бы он купил мне пони, я, может быть, это и стерпел. Но я так расстроился и огорчился… Да еще я подумал, что он пьян…
      Рия смотрела на сына в изумлении, в голове вертелись его слова: «Я бы стерпел, если бы он купил мне пони». Нет, она не ослышалась, Дэйви ясно сказал, что не оттолкнул бы хозяина, если бы получил то, о чем мечтал. В эту минуту она осознала, что плохо знала своего сына. Однако она постаралась убедить себя, что Дэйви не понимал, что говорил.
      Ее невеселые мысли на этом прервались: дальняя дверь с треском распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся Бидди.
      – Мама, мама, – кричала она – Хозяин лежит на полу в гостиной и не может подняться. Я проходила мимо и увидела его в дверь. Он… колотит по полу кулаком.
      Рия на мгновение крепко зажмурилась, затем встала и, стараясь не встретиться с испытующим взглядом дочери, поспешила выйти из кухни. Она вошла в гостиную и остановилась. Персиваль пытался здоровой рукой дотянуться до дивана, но рука его соскользнула с гладкой поверхности, и он беспомощно уронил голову на грудь.
      – Мама, почему ты стоишь и не поможешь ему? – Резкий возглас Бидди заставил Рию вздрогнуть. Ни слова не говоря, она схватила дочь за плечи, вытолкнула в коридор и захлопнула дверь.
      Она медленно подошла к мистеру Миллеру и остановилась рядом.
      – Ну, что такое? Решили себя показать? – проговорила она, словно отчитывала ребенка.
      – Именно так, но в вашей помощи я сейчас не нуждаюсь, – отрезал он.
      Оставив его злую реплику без ответа, Рия подхватила хозяина под здоровую руку и совсем непочтительно потянула с пола. Он приподнялся, но, не в силах устоять, повалился на нее. Тогда она обхватила его талию, не давая упасть, и медленно повела к дивану. Персиваль сильно хромал. Усевшись, он как-то сразу обмяк, всем своим видом выражая крайнее уныние. Затем почти сразу же выпрямился и откинул голову на спинку дивана. Когда он заговорил, то в голосе не было и намека на физическую немощь.
      – Садитесь, Рия, – коротко и резко скомандовал он.
      – Меня ждут дела, сэр, мне некогда рассиживаться.
      – Ну, не желаете садиться, так постойте и послушайте. Нам надо прояснить ситуацию до конца. Нравится вам это или нет, скорее всего, нет, но вам придется ухаживать за мной и поддерживать порядок в доме. Когда я достаточно окрепну и смогу передвигаться самостоятельно, я продолжу заниматься с детьми… Никаких возражений, – он жестом заставил ее молчать. – Хотите вы этого или нет, но я снова займусь образованием ваших детей. Мне необходимы занятия и цель на том отрезке жизни, который мне отмерила судьба. Причем вам придется считать это частью платы за ваш труд, потому что в дальнейшем, если положение с моими финансами не изменится к лучшему, придется всем нам затягивать потуже пояса. Возможно, иногда вы совсем останетесь без жалованья, когда мне захочется выплачиваемые мне деньги потратить на другую мою слабость. Я очень сожалею, что не могу пока доставить себе такого удовольствия. Я сказал все, что хотел, осталось добавить всего несколько слов. – Он помолчал и продолжал уже более мягким тоном: – Так как нам предстоит жить под одной крышей, то прошу не выказывать так явно свою неприязнь ко мне, как вы делаете постоянно. В душе вы добрый человек, мне так не хватало вашего сочувствия. Если вы не найдете для меня доброго слова, то, по крайней мере, давайте будем друг с другом вежливыми.
      Рия присела на краешек большого кресла с подголовником, стоявшего у дивана. Прижав ладонь ко рту, она изо всех сил старалась сдержать рвущиеся наружу рыдания.
      – Сэр, как вы можете предлагать мне такое? Совсем недавно грозили мне, что подадите в суд на моего мальчика, хотя прекрасно знаете, чем для него это закончится.
      – Рия, я не жду, что вы сможете понять всю сложность человеческой натуры… моей в частности. Но я решусь пойти на крайний шаг, если вы захотите меня покинуть. Уйдете вы, и у меня в жизни не останется ничего, решительно ничего. Я вам уже говорил, что вы вошли в мою жизнь против моей воли, вас и ваших детей мне навязали. Теперь они и вы живете в этом доме, и мне невыносима мысль, что я могу лишиться вашего и их присутствия. Долгие дни, возможно и годы, я буду обречен провести в одиночестве. Когда-то я жил один, но теперь не смогу. И хочу также признаться, что не раз пытался разобраться в своих чувствах к вам. Вы не только согрели мою жизнь и возродили дом, вернули интерес к преподаванию, вы значите для меня очень много. Я всегда гордился своим умением всему найти объяснение, но оценить свое чувство к вам я не в силах.
      Наступило молчание. Рия чувствовала, что не способна нарушить его. Стоявший в горле ком мешал говорить. Даже подняться она была не в состоянии. Персиваль Миллер помог ей своей просьбой:
      – Вы не могли бы приготовить чашечку чая. Только покрепче, пожалуйста.
      Рия поднялась с кресла, пошла мимо него к двери. Он схватил ее за руку. Ее первым желанием было побыстрее освободиться. С трудом она сдержалась и посмотрела на него, когда он заговорил, продолжая сжимать ее руку:
      – В тот несчастный день я собирался вам в подарок привезти кофе, чтобы порадовать. – В его тоне снова зазвучала обезоруживающая беспомощность, которую она так хорошо успела узнать. – А теперь вот приходится спрашивать, хватит ли чая до конца месяца?
      – Хватит, – коротко ответила она, высвобождая руку.
      Рия вышла из гостиной, но не сразу отправилась в кухню, ноги ее дрожали. Она закрыла за собой дверь и осталась стоять, прижавшись к ней спиной. Губы ее шептали: «Господи, чем же это закончится?»

* * *

      Рия не виделась с Толом три дня. Он по утрам продолжал привозить молоко, а в дом не заходил. Она сделала вывод, что вернулась его сестра.
      Конечно, он не предполагал, что Энни так надолго задержится, но старшая сестра через кучера дилижанса спрашивала, не будет ли он против, если Энни еще немного поживет у нее.
      – Я отослал ей записку, – широко улыбаясь, хвастался Тол. – Писал, как ты учила, печатными буквами. Пришлось попотеть, все-таки справился и ответил, что она может оставаться сколько захочет.
      После того разговора прошла уже неделя. О женщинах в деревне, ищущих работу, тоже рассказал ей Тол. Она не спрашивала, почему он занимается ее делами, потому что знала: Тол старается подготовить почву к тому времени, когда Рия решит, что пришло время уходить от мистера Миллера.
      Пора настала, но что из этого? Об уходе не могло быть и речи. И все же она не понимала, почему Тол не появляется…
      И вот он, Тол, легок на помине. Она видела в окно, как мужчина идет через двор. За одну его руку уцепился Джонни, за другую ухватилась Мэгги.
      – Кыш! – шутливо прикрикнул он на детей, входя в кухню, и они со смехом выбежали во двор.
      – Здравствуй, – поздоровался он.
      – Здравствуй, Тол… Как дела?
      – Лучше не бывает.
      Она пригляделась и заметила, что он доволен собой, как никогда.
      – У тебя хорошие новости? – улыбнулась Рия.
      – Еще бы. Посмотри, вот письмецо от нашей Мэри. Она кого-то просила его написать.
      Тол вынул из кармана помятый конверт, достал оттуда небольшой листок бумаги. Рия взяла протянутое ей письмо и прочитала несколько корявых строчек:
      «Здравствуй, Тол.
      Надеюсь, ты не против, если Энни еще поживет у меня. Мне с ней веселее. Энни понравилась городская жизнь. Она меня подбадривает. Думаю, ты не обидишься.
      Любящая тебя сестра Мэри».
      Рия закончила читать и взглянула на Тола.
      – Наша Энни способна кого-то ободрить! Кто бы мог подумать! Сестра пишет, что Энни пришлась по душе городская жизнь. Могу побиться об заклад – она положила глаз на какого-то парня. В любви ей не повезло, вот у нее характер и испортился. Ну, а теперь, – он взял ее за руки, расплываясь в радостной улыбке, – теперь, Рия, путь свободен. Ты понимаешь, путь свободен!
      – Присядь, Тол, – сказала Рия, заметив, как в глазах его появилось беспокойство.
      – Что-нибудь случилось? – Он продолжал держать ее руки в своих.
      – Садись, Тол, – повторила женщина, высвобождаясь. Когда он сел, Рия обошла стол и опустилась на стул напротив. – Я знаю, что ты хочешь сказать, – говорила она, глядя ему в глаза. – Но, к сожалению, это невозможно.
      – Что ты такое говоришь? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь… и мне кажется, я не ошибаюсь насчет твоих чувств ко мне. Разве не так?
      – Да, да, ты прав. – Она опустила голову. – И все же, – теперь она смотрела на него, – …мы не может быть вместе.
      – Почему? Что нам помешает? А насчет остального не беспокойся, – он кивнул в сторону двери, ведущей вглубь дома. – Каждая из деревенских женщин с радостью согласится работать здесь за пару шиллингов в неделю. За те деньги, что он платит тебе, он может нанять даже двух. Ты же время от времени будешь наведываться сюда и смотреть, чтобы они не лодырничали.
      – Тол, я не могу уйти отсюда, – не сказала, а скорее прошептала Рия. – Я не могу бросить мистера Миллера.
      Тол поднялся так стремительно, что стул с резким скрипом проехался по каменному полу.
      – В чем дело? Что случилось? – потребовал Тол ответа. Он подался к ней всем телом, упираясь руками в стол. – Как он может тебя держать? Он не смеет заставлять тебя оставаться.
      – Нет, Тол, смеет. Дэйви – вот чем он меня удерживает. Он пригрозил, что подаст в суд, если я уйду. И он сделает это, не сомневайся. Доказательства нападения убедят кого угодно.
      – Нет, нет, – отказывался соглашаться Тол. – Он мне говорил, что сам порезался.
      – Он говорил с тобой при докторе?
      – Нет.
      – Тогда это только твое слово против его слова. То же, что и с Дэйви. Какой у нас шанс спорить с ним, как он сам сказал, с джентльменом, которого знают как университетского преподавателя, живущего а-на-хо-ретом, – она с расстановкой выговорила незнакомое слово и повторила: – анахоретом. Кроме того, о его семье все были высокого мнения.
      – Высокого мнения о них? Как же! Его мать ударилась в религию, а его отец… муж Фанни в свое время рассказывал, что родители мистера Миллера годами не разговаривали. Он сидел на своей половине, она – на своей. Он жил в том крыле, где сейчас живешь ты с ребятами. Они все были с причудами. Когда они еще жили на «Холмах», люди всякое о них болтали.
      – Они жили в доме на «Холмах»? – удивилась Рия. – Его семья там жила?
      – Да, да. Дом тогда был совсем небольшим. С тех пор много лет прошло, может быть, все сто, но так или иначе родом они оттуда. И земля вся вокруг принадлежала им. Лет шестьдесят назад они почти все имение продали Галлмингтонам.
      – Значит, дела наши совсем никуда.
      – Почему ты так считаешь?
      – Он – джентри и его дед и прадед были джентри. И пусть их семья странная, но они остаются джентри. А много ли будет стоить мое слово, или слово моего сына, и даже твое против его слова?
      Тол вцепился в край стола, стиснув зубы.
      – Ты кое в чем права, – согласился он после минутного размышления. – Но в суде захотят узнать, почему он так долго помалкивал?
      – Он обязательно выкрутится. – Рия дернула подбородком. – Скажет, что никак не мог прийти в себя после потрясения, что временно терял память. Он выдумает все что угодно, и ему поверят.
      – Неужели ты собираешься смириться и остаться здесь? – Тол прищурился. – Рия… – Он потянулся через стол и хотел взять ее за руку. Она отодвинулась, качая головой. – Послушай, – рявкнул мужчина, – я хочу жениться на тебе. Я ждал достаточно долго, даже не знаю, как выдержал. Ты хочешь этого, так же как и я. Что ходить вокруг да около. Мы взрослые люди и хотим одного. Рия, ты знаешь о моих чувствах к тебе. – Тон его смягчился. – И потом… мне по душе твои ребята. Мы хорошо заживем все вместе у меня в доме. Кухню можно расширить, а девочкам устроим уголок под крышей, там места для кроватей как раз хватит. Я уже обо всем подумал.
      – Тол! – сказала Рия, и по ее тону он понял, что решение принято окончательно и бесповоротно.
      Он выпрямился, закрыл глаза и замер, обреченно уронив голову на грудь.
      – Он все о нас знает, – произнесла женщина и, помолчав, продолжила: – И ему это не нравится.
      – Ах, не нравится, черт его побери! – Тол встрепенулся, вскинул голову, лицо его побагровело от гнева.
      Рия не могла подумать, что всегда спокойный Тол мог прийти в ярость. Сначала она считала, что его имя произошло от слова терпимость. Но, как оказалось, это имя жило само по себе и досталось Толу от отца и деда; их тоже так звали. Но и дед, и отец Тола работали сборщиками пошлин, и название их ремесла оказалось созвучным их имени.
      – Я пойду и поговорю с ним.
      Рия птицей облетела стол и, раскинув руки, загородила ему дорогу.
      – Нет! Не ходи, бесполезно. Лучше не станет, будет хуже. С меня довольно…
      – Да и с меня довольно. – Лицо Тола все еще дышало гневом. – Если это твое последнее слово и ты готова сдаться, тогда слушай, что я тебе скажу. Я не собираюсь ждать тебя, пока хозяин смягчится или сыграет в ящик. Я мужчина, у меня есть свои потребности. Ты нужна мне, и если ты не соглашаешься на мое предложение, мне придется подыскать замену. Ты меня понимаешь?
      Она с трудом проглотила ком в горле.
      – Да, Тол, я хорошо понимаю тебя и желаю удачи. Может быть, все к лучшему. Хотя мое желание томит меня так же, как и тебя, но мне хотелось бы, чтобы меня выбрали не только для этого. До свидания, Тол, всего хорошего.
      Кадык на его горле резко поднялся и опустился. Какое-то время он стоял, беззвучно шевеля губами, как будто про себя проговаривал слова, готовые сорваться с языка. Затем вышел, даже не попрощавшись.
      Рия тоже не засиделась в кухне, медленно вышла в коридор и прошла в восточное крыло. Там по лестнице в маленьком холле поднялась наверх в свою комнату. Все так же, не торопясь, она подошла к шкафу и достала черное бархатное платье. Взяв его за плечи, Рия резко развела руки – лиф треснул до талии. Она рванула юбку, но упрямая ткань не поддалась. Рия бросила платье на пол, наступила на подол и дернула за другой край. Эта попытка оказалась успешнее, и юбка с легким свистом лопнула по всей длине от талии до подола. Такую же процедуру она проделала со спинкой лифа.
      Когда платье превратилось в ворох лоскутов, пот градом катился по ее лицу, но глаза оставались сухими. Рия ногами сгребла в кучу то, что недавно было роскошным платьем, скомкала в узел и торопливо вернулась в кухню. Там она застала Бидди, которая с удивлением смотрела, как мать с узлом в руках направляется к очагу.
      – Мама, что ты хочешь делать? – спросила она. Рия не ответила. Кочергой отгребла золу и бросила первый лоскут на тлеющие угли. Только после этого она обернулась к дочери.
      – Ты хочешь знать, что я делаю? Сжигаю свою глупую ошибку. Запомни это. Пусть в памяти твоей отпечатается такая картина: твоя мать сжигает в очаге куски черного бархатного платья.
      – Ах, мама, мама, – в глазах Бидди блестели слезы. – Это то платье, которое подарил тебе хозяин, и ты… ты обещала, что как-нибудь наденешь его и покажешься мне. Что с тобой, мама?
      Рия ответила дочери только тогда, когда последний кусок бархата полетел в огонь. Кухня пропиталась запахом горелой ткани, от которого они принялись чихать. Лишь после этого она ответила:
      – Я прихожу в себя, детка. Наконец-то прихожу в себя.
      Вечером, когда она принесла хозяину бульон, он поинтересовался:
      – Рия, пахло паленым, я чувствовал сильный запах.
      – Так и есть, пахло паленым, – подтвердила женщина.
      – Что же вы жгли? – озадаченно спросил Персиваль.
      – Всего-навсего платье вашей матери. – Она долго, не отрываясь, смотрела на него, пока вместо удивления на его лице не отразилась боль. Уже идя к двери, услышала, как он тихо произнес: «Рия, ах, Рия». В голосе его звучала глубокая печаль. И женщина вспомнила, что таким же печальным был и крик ночной птицы, который так часто доносился из леса. Слышалась в этом крике какая-то щемящая тоска, скорбь о потере. Крик птицы звучал так заунывно, что Рия выбиралась из постели и закрывала окно. Но значение иных звуков оставалось за пределами человеческого понимания.

Часть II
Между двух рубежей