Если бы жилища горняков объединял общий двор, в нем непременно оказался бы и вход в саму шахту. В действительности же в поселке было три узкие, идущие одна за другой улочки, с выстроившимися вдоль них невзрачными домиками, которые отделяли друг от друга кучи золы да деревянные будки туалетов – недавно появившееся новшество.
      Пыльные и грязные улицы имели неожиданно красивые названия: улица Примул, Первоцвета, Маргариток. Первые две насчитывали по двадцать пять домов, а на третьей их было целых тридцать три!
      Население поселка напоминало большое семейство, состоящее из отдельно живущих семей. Жители каждой улицы старались держаться вместе, имели общие интересы. Но когда в поселок приходила большая беда, территориальные распри тут же забывались. Горе сближало и объединяло людей.
      Даже самые маленькие обитатели поселка знали, откуда ждать несчастья. Источником постоянной опасности всегда оставалась шахта – эта огромная черная дыра в земле; гибель в ней сулили и огонь, и вода. Погребенных в шахте горняков невозможно было достойно похоронить. Они не имели даже могильного холма, которого мог коснуться луч солнца. Надгробием им служила многометровая толща земли.
      Однако новая беда, свалившаяся на поселок, к шахте отношения не имела. Эта напасть напоминала лихорадку, но была куда страшнее. Из-за нее желудок отказывался принимать пищу, а то немногое, что в него попадало, выходило не задерживаясь. Тело человека, пораженного этой хворью, покрывалось потом, выступавшим из пор, словно слезы из глаз. Называлась эта ужасная болезнь незнакомым словом – холера.
      Как вихрь пронеслась она по поселку, унеся с собой жизни четверых мужчин, двух женщин и троих детей.
      Первой жертвой стал Сэт Милликан. В поселке поговаривали, что именно он и принес заразу из Гейтсхеда, куда ездил обучаться грамоте.
      После его смерти все сошлись во мнении, что гордыня до добра не доводит. А уж гордым и самонадеянным Сэта считали все. И он действительно гордился. Милликан был далеко не лучшим забойщиком, однако он умел расписываться, знал буквы и мог читать Библию, чем был безмерно горд. Но, по мнению соседей, в своей гордыне он зашел слишком уж далеко, даже не пустил своего старшего десятилетнего сына и девятилетнюю дочь в шахту. Видите ли, он решил, что его дети должны работать под голубым небом и видеть свет божий, а не зарываться, как кроты, в землю. Сэт не изменил своего решения и после того, как Рейнтон, приходской священник, попытался внушить ему, что Господь дает всем людям время наслаждаться и солнцем, и светом. А заниматься каждый человек должен тем, что написано ему на роду. Ответ Сэта Милликана стал известен всей округе. «К чертям эти разговоры», – вот что сказал этот нахал. И хотя священник сдержался и промолчал, взгляд его был достаточно красноречив и невысказанные проклятия обрели силу. Поговаривали также о том, что Сэт, скорее всего, попал в ад за свои грешные слова.
      К жене, а теперь уже вдове Сэта, Марии, или Рии, как ее чаще называли, в поселке относились по-разному. Большинство считали ее чужой. Дочь рыбачки, Рия приехала в деревушку из Шильдса. А всем известно, что от такого брака не жди ничего хорошего. Ибо пути того, кто плавает по просторам морей, и ползающего, как червь в земляных глубинах, пересекаться не должны.
      Но вопреки этому устоявшемуся мнению, Сэт Милликан и Мария Ристон встретились и поженились. Ему в то время было двадцать шесть лет, а ей всего шестнадцать. За десять лет их супружеской жизни они вырастили четверых из восьми рожденных Марией детей. Вот сколько оказалось в ней жизненных сил.
      В отличие от окружавших ее женщин, Рия по-прежнему держалась прямо, а фигура ее осталась подтянутой. Все так же красивы были золотисто-каштановые волосы, и молодо блестели глаза, а о ее языке справедливо говорили, что режет он ничуть не хуже бритвы. После смерти мужа он стал еще острее, особенно когда ей приходилось обсуждать Билла Норскотта.
      Многие мужчины в поселке заглядывались на Рию, но Биллу Норскотту труднее всего было оторвать от нее взгляд. Именно об этом человеке и шел разговор в доме Милликанов (если, конечно, можно так назвать убогое жилище, состоящее из двух комнат с земляным полом).
      Опершись о край стола и подбоченясь, Рия вздернула подбородок и с вызовом взглянула на своего деверя.
      – Я тебе уже сказала, Тэд, – склонив голову на бок запальчиво произнесла женщина, – даже если бы Норскотт оказался последним мужчиной на земле, то и тогда я бы не позволила ему прикоснуться даже к грязному подолу своей юбки. Ты советуешь мне ради крыши над головой идти к нему и посадить себе на шею его девятерых ребят. – Она брезгливо поморщилась. – Да в их доме, этом хлеву, и для них самих места мало, а тут еще я с четырьмя детьми. Представить только, пятнадцать человек в такой лачуге! Фу! – Она медленно покачала головой и добавила с осуждением: – Я думала, ты меня хоть немного уважаешь, Тэд Милликан, а ты предлагаешь мне подобное.
      Тэд во многом уступал своему умершему брату. Он был не таким крепким и рослым, как Сэт, да и к тому же не отличался большим умом.
      – Рия, у тебя нет выбора. Нужно смириться, иначе вы все окажетесь на улице, – с грустью промолвил он. – Если бы Сэт погиб в шахте, начальство, быть может, и подыскало бы вам что-нибудь. Но народ прибывает, а с жильем туго, сама знаешь. Так что вряд ли тебе разрешат здесь остаться. В любое время может явиться Брэнниган и объявить, что вам пора освобождать дом. Я потому и затеял разговор о Билле. – Немного помявшись, Тэд продолжил: – Мы с ним поговорили и он… согласился взять к себе тебя и…
      – Так, значит, он согласен! – не давая ему договорить, взорвалась Рия. – Этот надутый грязный выпивоха готов взять меня в свой дом. Кончим на этом наш разговор, Тэд. И знаешь что, лучше тебе уйти отсюда, да побыстрее, пока я по-настоящему не рассердилась… Хотя нет, подожди. Послушай, что я скажу тебе. Мы не будем дожидаться, пока нас отсюда выставят, мы сами уйдем. Я собираюсь вернуться к своей родне. Пусть меня там встретят без особой радости, но я буду дышать чистым воздухом. А это уже ох как много. Теперь я могу тебе признаться, что каждый день, проведенный здесь, был для меня ненавистен. Это ужасное место: горы шлака подступают все ближе, везде кучи золы и мусора, а уж люди чего стоят. Многие косились на моего мужа, потому что он желал для себя и своей семьи другой жизни. И если бы я не уважала Сэта и не ценила его стараний, то бежала бы отсюда без оглядки в первые же месяцы после свадьбы, уж можешь мне поверить. И вот еще что, Тэд. Ни ты, ни Мэри Эллен так и не позвали нас к себе. А ведь кроме вас с ней в доме только два парня, к тому же один скоро женится и заживет своей семьей отдельно.
      – Рия, не подумай, что я этого не хочу, – понурился Тэд, – но ты же знаешь Мэри Эллен. Вы никогда с ней не ладили, а под одной крышей вам тем более не ужиться.
      Лицо Рии смягчилось.
      – Да, я понимаю, Тэд, – со вздохом произнесла она. – Будь твоя воля, все было бы иначе. Ты не беспокойся о нас. Могла и раньше, смогу и сейчас позаботиться о себе.
      Тэд остановился на пороге, задумчиво глядя на улицу – всю в лужах от недавно прошедшего щедрого майского ливня.
      Детвора самозабвенно шлепала по лужам, беззаботно радуясь жизни, даже не предполагая, какие безрадостные дни ждут их впереди.
      – Когда ты уезжаешь? – наконец спросил он.
      – Завтра, рано утром.
      – А что будешь делать с вашими пожитками? Мэри Эллен… – он запнулся и тут же поправился: – Я могу пока подержать у себя твою кровать и другие вещи.
      – Да, ты бы не отказался, что уж говорить о Мэри Эллен, – насмешливо подтвердила Рия. – Я как раз думала об этом на днях. Все эти вещи стоят денег. Слишком много пота пришлось пролить, чтобы купить их. Мне не хочется расставаться с ними навсегда, поэтому я решила отдать их пока Артуру Медлу и Кейт. У них комната наверху полупустая, вот мои вещи и пригодятся. Пусть пока пользуются. К тому же Кейт женщина аккуратная и бережливая.
      – А ты не сидела сложа руки, – заметил Тэд, глядя на невестку.
      – Ты прав, Тэд, никогда в жизни я не сидела сложа руки. И трудиться привыкли не только мои руки, но и голова.
      – Ты удивительная женщина, Рия. Я не встречал другого человека такого же смелого, решительного и рассудительного. В два часа я спускаюсь в шахту, а завтра к полудню, когда поднимусь из забоя, ты, наверное, уже уедешь. Так что мы больше не увидимся. Удачи тебе. Поверь, мне бы очень хотелось, чтобы все в твоей жизни сложилось хорошо, Рия.
      – Спасибо, Тэд.
      Подождав, пока он отойдет подальше, женщина закрыла дверь. Прислонившись к ней спиной и прижав ладони к ее грубо обтесанной поверхности, она едва слышно охнула. Это был отголосок глубоко затаившегося в душе стона. Тэд назвал ее смелой и рассудительной. Она ответила, что может вернуться к своим родственникам, а еще сказала, что они смогут наконец-то дышать чистым воздухом, и будут этим довольны, даже если им и не очень обрадуются. Но Рия не могла не признать, что несмотря на всю свою смелость и решительность, ее не покидало чувство тревоги. Ведь она знала, какой прием ждет их после возвращения из этого горняцкого поселка. Да и насчет чистоты воздуха она сильно преувеличивала. Насколько она помнила, воздух ее родных мест был насквозь пропитан рыбой, вызывая отвращение.
      Оторвавшись от двери, женщина подошла к огню. На каменной плите у очага стояло ведро с мелким углем. Рия подняла его и с размаху высыпала уголь на решетку. Сажа тучей взметнулась вверх и полетела в дымоход, но какая-то часть осела на ее лице. Рия фыркнула, пытаясь ее сдуть. Поняв, что это напрасное занятие, она сдернула полотенце с медного прута, протянутого над деревянной полкой, висевшей над очагом, и отошла к столу, вытирая липкую сажу.
      Устало опустившись на табурет, она опустила голову на стол. Рия хотела помолиться, но не нашла слов. Кроме того, Сэт не уставал повторять, что Бог помогает лишь тем, кто заботится о себе сам. При этом он всегда смеялся, потому что находил в этом противоречие. По его мнению, если не помогать себе, то ничего само не сделается и хорошего не дождаться, вот тогда и начинают винить Бога. Рию всегда удивляло и интересовало, о чем мог Сэт говорить с тем методистом из Гейтсхеда. В душе Сэта было не так уж много места для Бога и его деяний. И даже о Библии он говорил, что все истории в ней придумали сами люди.
      Рия многим была обязана мужу. Благодаря ему, она и дети умели читать и писать, а еще Сэт научил ее думать, шевелить мозгами. Женщине доставляло огромную радость сознавать, что она единственная в поселке мать грамотных детей. И это отличало их семью от соседей. Сэт мог бы научить читать и писать многих в поселке, но рабочие боялись, что бригадир донесет об этом управляющему и тогда им не поздоровится. А все оттого, что грамота была не в чести. По мнению умудренных жизнью рабочих-старожилов, проку от грамоты было мало – одни неприятности да гнев хозяев, дающих работу и кров. А с этим не считаться нельзя: только глупец станет кусать руку кормящего.
      Лишь двое горняков – Артур Меддл и Джек Траутон, – не побоявшись гнева начальства, водили дружбу с Сэтом и учились у него. И за это им приходилось расплачиваться. Их, как и Сэта, ставили в штреки с бедными пластами, где за двенадцатичасовую смену редко удавалось добыть угля больше чем на три шиллинга.
      Да, образование давалось недешево, но одними знаниями сыт не будешь. Сэт прекрасно это понимал, потому и делал запасы на черный день. На протяжении всех десяти лет он старательно копил деньги. Случались недели, когда ему удавалось откладывать одну мелочь, но бывало, что он умудрялся отправить в свою копилку целый шиллинг. Сэт посвятил Рию в свои планы в первый же месяц их совместной жизни. Он рассказал, что решил копить деньги, так как не намерен до конца жизни оставаться горняком. Сэт планировал в будущем купить небольшой домик и участок земли. Рия знала, что за первый год муж накопил фунт и пятнадцать шиллингов. Однако в дальнейшем он не заговаривал с ней о том, сколько удается выкраивать каждую неделю. Жалованье ему выдавали раз в две недели и бывали времени, когда Сэт приносил ей только один соверен. С годами муж менялся, становился строже, суше, скупился на эмоции. Последние два года он уже не говорил о своих чувствах. Однако Рия знала: несмотря на то, что Сэт стал скуп на ласку, а нежность проявлял лишь когда ждал от нее удовлетворения плотских желаний, он по-прежнему любит ее.
      Сэт увидел Рию в первый раз, когда ей было пятнадцать. В тот субботний день он прогуливался по пристани в Шильдсе, а она, простоволосая, стояла среди жен рыбаков. Вместо обычной пышной фланелевой юбки с белым передником и шали, повязанной крест-накрест, она надела в этот день платье с втачным поясом, юбка которого была присобрана сзади и сколота под ягодицами. Желтый с узорами платок охватывал плечи девушки. Подол платья закрывал лодыжки, оставляя открытыми только башмаки на деревянной подошве. Сэт потом рассказал ей, что его сразу привлекли ее глаза. Поймав ее взгляд, юноша не смог не обратить внимания на светившийся в них живой ум.
      С того дня Сэт стал появляться на причале каждые субботу и воскресенье, если был свободен. Придя на причал в шестой раз, он наконец решился с ней заговорить.
      – Здравствуй, – поздоровался юноша.
      – Здравствуй, – ответила Рия.
      – Ты дочь рыбака? – уточнил он.
      – Да, – подтвердила девушка.
      – Что-то не похоже…
      – А как ты думал, на что я должна быть похожа: на треску, лосося, а быть может, на копченую селедку?
      – Ты поняла, что я хотел сказать, – без тени улыбки ответил Сэт, и ей сразу расхотелось шутить.
      – Что это за тип с тобой разговаривал, сразу видно, что он из горняков, – в тот же день поинтересовалась ее мать.
      – А как ты догадалась, что он работает в шахте? – удивилась проницательности матери Рия.
      – А что тут гадать, все сразу ясно, – ответила мать. – В их кожу навсегда въелась угольная пыль. А еще синева над бровями. Держись от него подальше, дочка, – предупредила она напоследок. – Посмотри, сколько вокруг рыбаков, есть из кого выбрать. Если ты чувствуешь, что стала достаточно взрослой, то приглядывай себе парня среди них, и чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше.
      Как ни странно, Рия не любила мать, ее куда больше тянуло к отцу. Когда девочке было три года, отец и двое ее братьев в очередной раз отправились в море, да так и не вернулись. В тот день пропали три лодки с рыбаками: две с северной окраины Шильдса и одна – с южной.
      А еще ее буквально воротило от запаха рыбы, несмотря на тот факт, что на ней она выросла. Рии приходилось есть столько рыбы, что желудок не выдерживал и начинал бунтовать. Особенно мутило ее от трески. И всякий раз, когда подобное случалось, мать говорила, что дочь пошла в деда, этого тупоголового шведа, который был никудышним моряком, да к тому же страшным привередой, а еще дед Рии имел на редкость светлые волосы, которые и среди белокурых скандинавов встречались не часто.
      Первенец Рии, Дэвид, унаследовал цвет волос своего прадеда-шведа, чем заметно выделялся среди соседских детей. Дэвид работал на открытом воздухе, и его шевелюра выгорела на солнце почти до полной белизны. По сравнению с детьми, работавшими в шахте, волосы Дэвида не покрывала угольная пыль, и в них не было и намека на вшей.
      Сэтом было установлено еще одно правило: мыться всей семьей по пятницам, независимо от времени года. Сам он мылся до пояса каждое утро, и вода после этого не должна была никем использоваться. Но по пятницам он строго следил, чтобы в корыте побывали все дети по очереди, после них мылась Рия, а последним в корыто забирался Сэт и мылся с головы до ног.
      Рия привыкла к этой еженедельной процедуре, и ей она нравилась, особенно приятно было думать, что этот ритуал выделяет их семью среди других обитателей поселка. Всего лишь раз заведенный порядок был нарушен. Утром той пятницы умер Сэт. Его тело в ожидании катафалка лежало на постели в углу. Ее покойный супруг удостоился чести отправиться в последний путь на катафалке. Беднякам редко оказывалась подобная честь, разве что находился богач, который соглашался взять на себя расходы. Но когда в поселке похозяйничала холера, начальство распорядилось, чтобы тела всех умерших от этой болезни отвозили на кладбище на катафалке.
      Вздохнув, Рия встала. Часы показывали почти половину седьмого. Скоро с работы должны были вернуться дети. Семилетний Джонни и пятилетняя Мэгги последние две недели собирали камни на полях хозяйства Бейтмена. Такие маленькие, они работали с восьми утра до шести вечера! После чего их еще ждал неблизкий путь домой. И так каждый день: утром миля, вечером миля. Но шесть пенсов в неделю на дороге не валялись, так что приходилось терпеть. Дэвид приносил в неделю три шиллинга. Он подносил кирпичи на стройке недалеко от Гейтсхед Фелла. На год моложе брата, Бидди работала на кухне у миссис Бейтмен за полтора шиллинга плюс еда. Все четверо зарабатывали пять шиллингов и шесть пенсов – во много раз меньше, чем они могли получить, работая в шахте. Но Рия, как и Сэт, не хотела пускать детей под землю и дала себе слово, что постарается сделать все, чтобы им не пришлось идти в забой.
      Но теперь все они теряли работу, потому что на милю вокруг не сдавалось ни одного дома, а кто из фермеров согласился бы дать ей приют с четырьмя детьми. Рия попробовала намекнуть об этом миссис Бейтмен, но та в ответ лишь рассмеялась:
      – Миссис, будь у меня свободный свинарник, я бы еще могла его сдать. И кроме того, мне некуда пристроить всех четверых. Сами знаете, дела идут неважно. Порой нам еле удается распродать свой товар. А все из-за таких, как вы! Ваши забастовки только воду мутят! Будь моя воля, я бы знала, как совладать с бунтовщиками. Вешать и стрелять, и делу конец.
      Рия промолчала. Что она могла ответить женщине, готовой только «вешать и стрелять»?
      Относительно аренды дома Рия лучше других знала, что могла себе это позволить, а все благодаря Сэту и его маленькой кубышке… По правде говоря, кубышка оказалась не такой уж маленькой, грех жаловаться. Целых восемнадцать фунтов и пятнадцать шиллингов, – да это же целое состояние. Когда Рия думала об этом, ей казалось странным, что Сэт, чувствуя, что умирает, не говорил с ней о своей копилке и о том, где она хранится. Рия давно знала, что тайник мужа находится за одним из кирпичей очага. Но она никогда не пыталась искать заветный кирпич. Проницательный и наблюдательный Сэт тотчас бы заметил неладное, и могла вспыхнуть ссора, чего Рия, естественно, не хотела.
      За последние годы теплые чувства, испытываемые ею к мужу, заменило уважение. Тем не менее они жили в мире и согласии и по-своему счастливо, по крайней мере в этом она старалась себя убедить, особенно в те минуты, когда ей приходилось подавлять беспокойство и смутную тревогу, просыпавшиеся время от времени в глубине ее души. В такие моменты в груди ее что-то болезненно сжималось, а все тело жаждало ласки. Ей требовалось совсем немного – легкого поглаживания по голове, касания щеки или нежного объятия ночью, и непонятная боль в душе утихла бы, тревога прошла. Но муж, увы, был скуп на нежности. Что поделать, такая уж натура. Так, день за днем, размеренно и чинно протекала их жизнь.
      Первой из детей вернулась Бриджит. Домашние и соседи звали ее Бидди. Как и у матери, волосы ее имели золотисто-каштановый цвет, но более светлый оттенок. А глаза у обеих были одинаково карие. Ростом Бидди превосходила своих девятилетних сверстников, и следовало ожидать, что, когда вырастет, она станет выше матери. Каждый жест, каждое движение девочки передавали ее жизнерадостность: будь то манера ходить или то, как она поворачивала голову. Бидди росла смышленой девочкой, любила посмеяться и за словом в карман не лезла.
      – Привет, ма, – выпалила она с порога.
      – Здравствуй, моя хорошая, – ответила мать.
      – Она позволила мне взять тапочки. Ноги в них уж точно не вспотеют, верно? – Бидди просунула пальцы в дырки на носках шлепанцев. – Хотела я сказать ей: «Благодарю, миссис, но приберегите их для кого-нибудь другого», но потом решила промолчать.
      – И правильно сделала, грубить нехорошо.
      – Устала я, ма. – Лицо Бидди на мгновение погрустнело.
      – Садись, отдохни, скоро будем ужинать. Бидди подсела к огню.
      – Мам, миссис Бейтмен говорила ну совсем как пророк из Библии, – повернувшись к матери, начала рассказывать девочка. – Она сказала, что нас ждет погибель, потому что мы уезжаем. На самом деле, думаю, ей жаль, что я больше не буду у нее работать.
      – Еще бы не жаль! Такую проворную работницу, как ты, днем с огнем не найдешь. Конечно, ей не хотелось, чтобы ты уходила.
      – Мам, ты знаешь, что она сказала?
      – Что же? – поинтересовалась Рия, расставляя на столе деревянные миски.
      – Она сказала, что мы слишком уж о себе возомнили, и ты скоро убедишься в своей ошибке. Задаваться нам не стоит, книжками сыт не будешь… Ма, представляешь, она совсем читать не умеет и считать тоже. И никто в их семействе не может, даже сам хозяин. Когда она пересчитывает фляги с молоком, то ставит в кувшин соломинки. – Бидди наклонилась вперед и, широко улыбнувшись, спросила: – Знаешь, что я сегодня сделала?
      – Ну, что, озорница, ты еще придумала?
      – Когда хозяйка отправила меня за молоком, я подсунула в кувшин шесть лишних соломинок.
      Давно Рия так не смеялась. Прислонившись к столу, она, как и дочь, обхватила себя за талию и принялась хохотать, пока слезы не потекли из глаз, так что под конец она не могла точно сказать, смеется она или плачет. Успокоившись, Рия подошла к очагу и села на скамейку рядом с дочерью.
      – Все у нас будет хорошо, – горячо заговорила она, стискивая руки Бидди. – Все наладится. Пока мы не разучились смеяться, мы справимся со всеми невзгодами. Господи, то-то шуму будет, когда она примется искать те шесть фляг с молоком.
      – Я уже подумала об этом, мама. – Бидди вытерла выступившие от смеха слезы. – Миссис Бейтмен, наверное, обыскалась пропавшие фляги. Вот уж она ругалась, решив, что кто-то выпил ее молоко. А потом, скорее всего, сообразила, что за один день столько коровы прибавить не могут. Тогда-то она, наверное, и призадумалась.
      – И она догадалась, кто напроказничал? – Рия покусывала губу, чтобы спрятать улыбку, но сдержаться ей не удалось.
      Они дружно и весело рассмеялись, в этот момент дверь открылась и вошел Дэвид. Подождав, пока сын положит на стол шапку и коробку, в которой брал с собой еду, Рия коротко спросила, вставая:
      – Ну как?
      – Он не стал ругаться, – спокойно пояснил Дэвид, – только обозвал меня дураком, потому что на мое место найдется двадцать таких, как я.
      – Но они не будут работать так старательно, как ты.
      – Еще как будут, – закивал головой Дэвид. – Есть захочешь, постараешься, а большинство из них как раз голодные.
      Рия отвернулась из-за неловкости от осознания того, что лишает сына работы. Но она быстро справилась с собой.
      – Нам приходится отсюда уезжать, – глядя на сына, торопливо заговорила Рия. – У нас нет выхода. Ты ведь сам как-то говорил, что работа очень тяжелая и ты бы с радостью оставил ее.
      – Помню, помню, – согласно закивал головой Дэвид, тон его смягчился. – Боюсь только, что мне не найти работы, а рыбачить я не смогу. Меня даже на пароме укачивает, где уж мне в море выходить.
      – Никто не заставляет тебя становиться рыбаком. В Шильдсе найдется много другой работы. Там химические заводы, стекольные заводы Куксона, а еще фабрики, на которых делают ваксу, гвозди и все такое. В Шильдсе было полно разных заводов и фабрик и мастерских, когда я там жила, а теперь их наверняка прибавилось. А верфи? Нет, тебе будет из чего выбрать, не то что здесь. Это место – настоящая дыра.
      – Но где мы будем жить? Рия помолчала.
      – Сначала немного поживем у бабушки, – полуобернувшись к сыну, проговорила она. – А потом подыщем себе жилье.
      – Бабушка нас не любит.
      Рия взглянула на дочь, глубоко вздохнула и затараторила, стараясь убедить детей, да и себя заодно.
      – Может быть, это и верно, но когда кто-то в беде, с этим все в порядке, то есть я хочу сказать, что она готова помочь. Кроме того, мы не станем у нее задерживаться, поживем день-два, пока я осмотрюсь. Помните, ваш отец говорил, что образование начинается в городах. Люди там понимают, что к чему, и смотрят вперед. В городе есть воскресные школы.
      – Мы всех в этих воскресных школах за пояс заткнем, правда, Дэйви, им с нами нечего тягаться.
      Дэвид промолчал.
      – Мама, а нам есть на что жить? – глядя на Рию, серьезно спросил сын.
      – Да, – кивнула она. – У нас есть немного денег, хватит на первое время.
      Рия не стала рассказывать детям, что скрывалось за расшатавшимися кирпичами очага. Удача ждала ее за четырнадцатым кирпичом. Она специально не посвятила детей в свой секрет, ибо они могли не удержаться и проболтаться. Как бы строго-настрого им ни говорили держать язык за зубами, ребят наверняка потянуло бы похвастаться, как они богаты, а восемнадцать фунтов и пятнадцать шиллингов были для них сейчас настоящей роскошью.
      Сын молчал, прищурившись, словно ждал, что она продолжит разговор, но Рия, отвернувшись к огню, открыла дверцу духовки и достала глиняную посудину. Она отнесла ее на стол и налила суп в две миски. Разлив суп, она кивнула на ведро в конце комнаты:
      – Мойте руки и садитесь к столу, а когда поедите, наносите из ручья воды, будем мыться.
      – Но сегодня не пятница, – проговорила Бидди, не донеся ложку до рта.
      – Да, не пятница, но мне кажется, что о мытье по пятницам придется на время забыть. Ничего, что-нибудь придумаем.
      – Значит, мы будем мыться в реке? – Глаза Бидди озорно блеснули, и мать ласково хлопнула ее по щеке.
      – Тебе, девочка, очень скоро придется привыкнуть к вещам и похуже. Что-то остальные задерживаются, – бросив взгляд в узкое окно, добавила она.
      – Наверное, поджидают Пэдди и его повозку, – усаживаясь за стол, предположил Дэвид. – Иногда он их подвозит.
      – Ребята очень устают, – задумчиво произнесла Бидди, словно говорила сама с собой. – Особенно туго приходится Мэгги. У нее болит спина. Это несправедливо… несправедливо…
      – Не стоит заводить со мной этот разговор, мне ли не знать, что это несправедливо. Но что ты предлагаешь? Было бы легче, если бы она пошла в шахту?
      – Ну, мама.
      – Вот тебе и «ну, мама»! Ешь да помалкивай. Слишком ты остра на язык, как я посмотрю.
      Стоило ей договорить, как в дом вошли двое ее младших детей. Джонни был копией отца: темноволосый, темноглазый, тонкий в кости. А вот Мэгги не походила ни на одного из членов семьи. Она выделялась своими темно-каштановыми волосами и зелеными глазами, и хотя личико девочки почти полностью скрывалось под слоем пыли и грязи, нельзя было не заметить, что кожа у нее нежная, сливочного оттенка. Мальчик заговорил первым, голос его звучал так же весело и задорно, как у старшей сестры Бидди.
      – Мама, я сказал хозяину, что мы уходим. Ему это не понравилось, но он говорит, что на наше место найдется много желающих.
      Рия оставила сообщение сына без ответа и, прежде чем снова достать из духовки судок, заметила:
      – Идите умываться.
      Она села только после того, как усадила за стол всех детей. Хотя Дэвид с Бидди быстро управились со своими порциями, добавки они не попросили, а терпеливо ждали, пока все не закончат трапезу. Они видели, как медленно двигается ложка в руках матери, и не могли не заметить, что временами ей стоило труда сделать глоток. К супу хлеб не полагался, его ели потом, как второе блюдо, намазывая свиным или говяжьим жиром.
      Рия знала, что дети ждут ее. Младшие тоже не долго возились с едой: их ложки уже стучали по дну мисок. Женщина понимала, что ей следует поговорить с детьми, но не могла найти слов. Ей хотелось сказать, что жизнь не будет для них такой тяжелой, как раньше. Но этот завуалированный упрек их прежней жизни бросил бы тень на их отца, который сделал для них все, что было в его силах. Он усердно работал, чтобы одеть их, накормить, даже копил деньги. Их ребята были одеты намного лучше, чем большинство соседских детей. Но хорошую жизнь Рия представляла совсем по-другому. Ей хотелось жить в чистоте, чтобы на душе всегда было светло и радостно. Женщину не пугала тяжелая жизнь. Она и дальше была готова работать изо дня в день, не покладая рук, к этому она привыкла с детства, начав работать с четырех лет – об этом не переставала заботиться ее мать, но Рии хотелось, чтобы труд ее и детей приносил им нечто большее, чем они имели теперь. Особенно она желала другой жизни детям, и в этот момент ей хотелось сказать: «Я постараюсь, чтобы вам было хорошо». Но она сознавала, что чувства переполняют ее, более того, к своему ужасу, она поняла, что вот-вот заплачет. Никто из детей никогда не видел ее слез. Те слезы, что она пролила в своей жизни, Рия доверяла подушке, ибо позволяла себе всплакнуть лишь глубокой ночью, когда все вокруг крепко спали, уставшие после трудового дня или одурманенные элем или джином, но подобное ей приходилось наблюдать до шестнадцати лет, пока не вышла замуж. Сэт в рот не брал крепких напитков, если бы он заглядывал в рюмку, едва ли ему было что прятать в кирпичной стене над очагом. И все же, за прошедшие несколько лет она нередко плакала посреди ночи. Иногда Рия спрашивала себя, почему ее тянуло поплакать: жалела ли она о какой-то потере, или ей чего-то не хватало? Она не могла найти этому объяснения, а чувствовала только, что слезы приносили облегчение. Но плакать на глазах у детей – такого она не позволяла себе никогда. Для них она всегда оставалась сильной и мужественной.
      Рия поспешно поднялась и почти бегом направилась к крутой лестнице, ведущей на второй этаж.
      – Возьмите себе по куску хлеба, – распорядилась она, махнув рукой в сторону буфета. Уже наверху Рия крепко зажала рот рукой, мысленно внушая себе: «Держись, сейчас не время плакать, Господи, только бы не зарыдать». И чтобы хоть как-то отвлечься, она принялась с ожесточением хватать одежду из старенького комода и распихивать по узлам.

      Все были готовы отправиться в путь. Глядя на детей, можно было подумать, что они собрались туда, где холод и зима, но они специально надели на себя всю одежду, которую имели, чтобы меньше пришлось нести в руках. Кроме этого, у каждого было по два заплечных мешка: в одном – постельное белье и одеяло, в другом – кое-какие домашние мелочи и кухонная утварь.
      Рия обвела взглядом пустую комнату и мысленно пожелала себе никогда больше не жить в доме, похожем на тот, что она собиралась покинуть. Наклонившись и с усилием подняв увесистый тюк с постелью и парусиновый мешок, содержимое которого тут же стало мерно позвякивать, она направилась к двери. С прошлого вечера Рия не могла вразумительно объяснить себе, почему решила тащить с собой чайник и сковородки. Она со спокойной душой оставила у Меддлов мебель, но кухонные принадлежности – совсем другое дело, – вот единственный ответ, который приходил ей на ум.
      Ярко светило солнце, земля подсохла, им предстояло пройти до конца всю улицу, чтобы выйти на проезжую дорогу, где они надеялись встретить повозку. Их уход не остался незамеченным. Почти у каждого порога стояла хозяйка дома, часто вместе с мужем. Мужчины держали в руках коробки с едой – их ждала смена, но они задержались ради того, чтобы понаблюдать, как уходят Милликаны; и надо сказать, что делали они это не без удовлетворения, потому что не они ли предсказывали, что этим все кончится: Милликан всегда задирал нос. Видите ли – грамотный он! А какой от этого прок? Хуже того: не успеешь оглянуться, как работу потеряешь и окажешься на улице. Удивительно, что Милликану удалось так долго продержаться. Его давно бы выгнали, если бы он не был таким хорошим работником. Именно это мнение и отвернуло от Милликана других горняков.
      «Ну и пусть себе отправляются», – думали большинство, но не все. То справа, то слева слышались голоса: «Счастливо», «Удачи», и Рия неизменно отвечала: «Спасибо».
      В самом конце улицы у самой дороги они вдруг столкнулись с Биллом Норскоттом: мужчина внезапно появился из-за угла и, увидев Рию, остановился, преграждая путь.
      – Ты еще вспомнишь меня, да не один раз, и попросишь помощи, когда сильно припечет, миссис Милликан… мадам Милликан, – сквозь зубы процедил Билл едва разжимая губы, в которые намертво въелась угольная пыль.
      – Может быть, мне и понадобится помощь, мистер Норскотт, – гордо вскинув голову, с вызовом заговорила Рия, – но зарубите себе на носу, что меня должно уж очень сильно припечь, чтобы я хотя бы подумала о том, чтобы обратиться к вам. Тогда мои дела будут совсем уж плохи, а пока до этого далеко. Счастливо оставаться.
      – Иди ты ко всем чертям.
      Дети прошли вперед, только Дэйви остановился и хмуро взглянул на Билла. Но Рия подтолкнула сына, приговаривая: «Иди, иди».
      Выйдя к дороге, они сразу же с облегчением опустили свои узлы на поросшую травой обочину. Младшие дети собрались было усесться рядом, но мать их остановила.
      – Не надо садиться. Не забудьте: верхняя одежда на вас – выходная.
      Они стояли и всматривались вдаль, где дорога, огибая холм, спускалась к деревушке в низине. Молчание нарушила Бидди.
      – Если бы нам пришлось идти жить в дом к Норскоттам, я бы умерла, правда, правда.
      – Береги силы, – спокойно урезонила дочь Рия. Бидди поняла намек матери – она говорит слишком много, но про себя повторила: «Да, да, умерла. Они грязные, противные задавалы».
      Прошло с полчаса, прежде чем они заметили выехавшую из-за холма повозку. В это время закончилась смена и горняки группами потянулись к поселку. Большинство посматривали в их сторону, но лишь немногие решались попрощаться и пожелать удачи. Остановились только Артур Меддл и еще двое горняков с улицы Примул.
      – Уезжаете? – спросил Артур.
      – Да, Артур, уезжаем, – ответила Рия.
      – Удачи вам, – почти хором пожелали двое остальных и один из них продолжал: – Никто не может осудить ваш выбор, нет, никто, клянусь Богом. Мы желаем вам удачи. Большинство так думает, мы все хотим, чтобы вам повезло.
      – Спасибо.
      Повозка притормозила рядом с ними, и Артур сказал:
      – Не стану вас обнимать, видите, какой я грязный, а вы так чисто и красиво одеты. Вид у вас что надо, можете мне поверить. Ну, всего вам хорошего и до свидания.
      – Здесь столько всего, что тебе дорого обойдется перевозка, – хитро взглянув на Рию, произнес возница Педди Маккейб.
      – У меня есть чем заплатить.
      – Конечно, но я не говорил, что платить надо сейчас. Садитесь рядом со мной, а ребята пусть устраиваются сзади, – он махнул в сторону детей, которые рассаживались среди своих узлов, держась за края повозки.
      – Спасибо. Я у вас в долгу.
      И они тронулись в путь – в Шильдс, до которого было шесть миль. На полпути к ним подсело еще пятеро попутчиков, детям пришлось потесниться и устроиться на узлах с вещами. Теперь они сидели высоко, и когда их подбрасывало на выбоине, они каждый раз испуганно взвизгивали и цеплялись за края повозки, боясь свалиться, а взрослые только весело посмеивались.
      К тому времени, когда они наконец добрались до Шильдса, их сильно растрясло, но Они снова повеселели, как только разобрали свою поклажу и распрощались с Педди Маккейбом и его повозкой.
      – Удачи вам, – пожелал Педди и добавил: – Не удивлюсь, если скоро мы снова увидимся, и я повезу вас обратно. Дела здесь идут неважно, а там, куда вы направляетесь, совсем ничего хорошего. Говорят, что берег завален гниющей рыбой.
      От этих слов у Рии на сердце заскребли кошки, но она промолчала. Пропустив вперед детей, женщина ступала следом, тяжело переваливаясь под грузом своей неудобной ноши.
      Они прошли по вымощенному булыжником спуску к пристани, где, тесно прижавшись друг к другу, словно сельди в бочке, стояли парусные шлюпки. Миновав пристань, Рия с детьми направилась дальше по берегу. То здесь, то там валялись гниющие лодки, брошенные хозяевами, а горы ржавеющих якорей и якорных цепей в некоторых местах почти достигали человеческого роста. Пройдя еще немного, они поднялись по склону и двинулись между двумя рядами побеленных домиков. Но вот они добрались до конца улицы – Лоу-стрит, на которой Рия родилась и выросла. Здесь она играла в детстве, но больше работала. И, уходя отсюда много лет назад, надеялась, что никогда ей не придется сюда возвращаться. Покидая горняцкий поселок, она также страстно желала расстаться с ненавистным ей местом навсегда. Но хотела она того или нет, ей приходилось бывать на Лоу-стрит.
      Прошло три года с тех пор, как они приезжали в эти края. В то солнечное летнее воскресенье их привез сюда Сэт. Нельзя сказать, что прием был холоден, но и особой радости их появление не вызвало. Но все могло повернуться и по-другому, если бы Рия не сунула тайком матери шиллинг почти сразу после того, как переступила порог родного дома. Всего один шиллинг – и мать преобразилась мгновенно. А что было бы, узнай она о спрятанном на груди у Рии мешочке с восемнадцатью фунтами? Пожалуй, встретила бы их с распростертыми объятиями. Но о деньгах Рия решила молчать. Они им еще пригодятся в новом доме. А за то, что мать приютит их на время, она непременно отработает. Такие планы строила Рия у порога знакомого дома. Первой их встретила мать.
      В свои пятьдесят Дилли Ристон выглядела старухой. Казалось, ей уже далеко за шестьдесят. Ревматизм согнул ее спину и изуродовал пальцы. «А что вы хотите? – сказала бы она. – Если я с трех лет только и делаю, что вожусь с холодной рыбой!» Лишь глаза Дилли оставались ясными и все еще поблескивали, хотя в них отражалась тяжелая, полная невзгод и лишений жизнь. Эта женщина определенно знала, почем фунт лиха.
      – Боже правый! – воскликнула Дилли. – Откуда ты здесь взялась? И весь твой выводок тут? – добавила она, увидев за спиной дочери детские фигурки.
      – Сэт умер от холеры. Они не позволили нам остаться. Я собираюсь поискать жилье, а пока я… подумала, ты разрешишь нам на несколько дней остаться у тебя. – В тоне Рии явственно чувствовались просительные нотки.
      – Пустить вас к себе? Придумала тоже. Да куда мне вас деть? Здесь нет места. Зайди, взгляни сама. – Она отступила в сторону, освобождая дорогу.
      Слегка поколебавшись, Рия все же рискнула поставить свои тюки с вещами на посыпанную гравием землю и осторожно протиснулась в комнату, когда-то такую знакомую. Она увидела двух маленьких детей, сидевших на коврике у очага, рядом в плетеной колыбели лежал грудной ребенок. У стола под маленьким квадратным окошком стояла молодая женщина и что-то резала на разделочной доске. Увидев Рию, она застыла с ножом в руке. Рия, узнав свою старшую сестру, остановилась, удивленно хлопая глазами. В последний раз они виделись лет пять назад, тогда ее муж, Генри Фуллер, нашел себе работу в деревне неподалеку – он делал лодки. В то время у них было уже трое детей приблизительно того же возраста, что Джонни и Мэгги. А теперь появилось еще трое, самый маленький родился, как видно, совсем недавно.
      – Здравствуй, Ада, – тихо поздоровалась Рия.
      – Здравствуй, – не сразу откликнулась Ада. Она собиралась подойти к сестре, но слова матери «Сэт умер от холеры» остановили ее.
      – Не бойся, – попыталась успокоить сестру Рия. – Прошло уже несколько недель. Заразы можно не опасаться.
      – С холерой не шутят.
      – Взгляни-ка сюда, – обратилась к старшей дочери Дилли, показывая на дорогу. – Она их всех сюда притащила. Ну и где ты собираешься пристроиться, а? – поинтересовалась она у Рии, направляясь к ней шаркающей походкой.
      – Я же тебе объяснила, я подумала, что ты могла бы…
      – Ты этот тон оставь, не успела порог переступить, как начинаешь гонор показывать. Сама видишь, какая у нас теснота. Кроме этих троих, – она махнула в сторону детей, – еще столько же рыщут по берегу, да и Генри в придачу.
      Дела Генри мало интересовали Рию, но, пытаясь разрядить обстановку, она спросила, повернувшись к сестре:
      – Генри без работы, да?
      Ада не успела и рта раскрыть, как ее опередил возмущенный вопль матери:
      – Она еще спрашивает! Да разве здесь кто-либо работает? Ты что, с неба свалилась? Неужели не слышала ничего о забастовке на шахте «Хильда»? Она тянется уже несколько недель, придурки чертовы. От добра добра не ищут, а им, видите ли, захотелось получать по четыре шиллинга за семичасовую смену. Где ты была, что ничего не знаешь? А ваша шахта, скорее всего, работала, вот тебе и дела не было до других. Легко, должно быть, жилось, мадам, если ты не видишь, что творится кругом. Город постепенно доходит до ручки. Хиреть он стал еще после Ватерлоо, а скоро ему и совсем конец придет. У нее еще хватает духу спрашивать, есть ли у Генри работа. – Дилли зло тряхнула головой. – От рыбной ловли никакого дохода. Но на рыбе мы только и живем. Рыба, рыба, все время одна только рыба. Мне она уже в глотку не лезет.
      – А что на заводах и фабриках? – спросила с надеждой Рия, бросая взгляд в открытую дверь, за которой тесной стайкой стояли ее дети.
      – Фабрики, говоришь? – От пронзительного визга бабушки Мэгги испуганно вздрогнула. – Да там у ворот народ стоит днем и ночью, ждут, что повезет и их возьмут на работу. А потом, для тех, кто всю жизнь провел под парусом, что за радость торчать на посудной фабрике, гуталиновом или кирпичном заводе. Это не занятие для рыбаков. Помяните мое слово, у нас скоро вновь будет большая стачка. Бастовать готовятся не только рыбаки, их многие поддержат. А правительство опять пришлет драгун и кавалерию. Пришлось мне повидать на своем веку всякого, но времена наступили похуже прежних. Господи всемогущий! – Она на минуту умолкла, перевела дух и с новой силой закричала: – А тут ты еще являешься со своей четверкой! С ума совсем сошла, что ли? Я слышала, что на шахтах в ваших краях требуются дети. Взрослого мужчины у тебя в семье нет, но и они уже не маленькие. – Дилли махнула на Дэвида и Бидди. Теперь уже не выдержала Рия.
      – Я говорила тебе раньше и скажу еще раз: никто из моих детей не спустится в шахту, – звенящим голосом закричала она. – Но и голодать они не будут, не сомневайся. Я найду работу. Руки у меня есть – как-нибудь проживем.
      – Не очень-то храбрись, красавица. Мы здесь тоже не безрукие. И даже мои, – она подняла свои руки со скрюченными пальцами, – еще кое на что способны. Я могу потрошить рыбу, но кому теперь нужна рыба. Послушай-ка меня, – она подошла к Рии и ткнула ее в плечо, – ты какая-то не от мира сего. И всегда была такая. Не знаю, в кого ты такая уродилась! Наверное, в своего подлеца деда. Паршивый швед бросил мать и нас шестерых. И с тех пор его порода проявляется у кого в цвете волос, а у кого в характере. И еще запомни: работы в округе не жди, не будет, и жилья ты здесь не найдешь. Эти капитаны, черт бы их побрал, скупают дома, а дерут такую плату, что по карману только иностранцам, их тут немало болтается.
      Мать и дочь мерили друг друга злыми взглядами.
      – Спасибо, мама, за ласковый прием, – съязвила Рия и направилась к двери, делая детям знак взять вещи.
      Ада вышла вслед за сестрой и зашептала, придвигаясь поближе:
      – Рия, она права, работы точно нет. Куда же вы теперь пойдете?
      – Не знаю, но не волнуйся за нас. Я найду место.
      – А деньги у тебя есть?
      – Есть немного на первое время.
      – Послушай, – Ада потянула сестру за рукав, заставляя остановиться, – в дальнем конце улицы живет семейство Карр. Они не рыбаки, не ходят в море, а работают на речных судах. Бывает, что их не бывает неделю, а то и больше. Миссис Карр пускает постояльцев, когда ее мужчины в рейсе. Сходите к ней, может быть, она вас возьмет к себе. Но если нет, даже не знаю, что ты станешь делать.
      Рия тоже не представляла, что будет, если им откажет миссис Карр, но она не стала делиться с Адой своими тревогами. Напротив, постаралась успокоить сестру:
      – Спасибо, сестренка, я что-нибудь обязательно подыщу. – Она ободряюще похлопала Аду по руке. – И знаешь, мне, честное слово, жаль, что вы с матерью попали в такой переплет.
      – Что тут поделать. Забастовка началась год назад. Хотели добиться лучшей жизни, но стало только еще хуже. Я окончательно вымоталась, Рия, правда. Она меня совсем задавила.
      – Знаю, Ада, сочувствую тебе.
      – Ну, идите, дай знать, когда устроишься.
      – Хорошо.
      – А дети у тебя милые, и вид у них здоровый, – одобрительно заметила Ада, глядя на нагруженных узлами детей.
      Рия благодарно улыбнулась и снова повела их за собой. Они отправились в дальний конец улицы, куда направила их Ада.
      Миссис Карр оказалась на удивление бодрой и энергичной женщиной. Про себя Рия отметила, что миссис Карр и ее мать были приблизительно одного возраста, однако живости миссис Карр могли бы позавидовать и молодые.
      – Так, значит, вас пятеро, хорошо, – размышляла вслух женщина. – Двоим из вас придется спать на полу, потому что вечером возвращается наш Гарольд. Но хозяин вместе с Бобом и Микки вчера вечером отплыли в Лондон, храни их Бог. А теперь проходите.
      Маленькую чистую комнату переполняли разные морские диковинки и сувениры из дальних стран. Стены были увешаны дешевыми безделушками, а в углу с низкого потолка свисал настоящий надраенный до блеска якорь.
      – Рассаживайтесь, если поместитесь, – пригласила детей миссис Карр, указывая на длинную скамью, протянувшуюся от угла комнаты до очага. – Вещи свои сложите в угол. А вы, миссис, располагайтесь в этом кресле. Это любимое место мужа, но пока его нет, можете сидеть спокойно. Однако, если муж дома, он готов задать взбучку любому, кто займет его место.
      Рия с благодарностью опустилась в кресло и тут же почувствовала, как сильно она устала. А полная энергии миссис Карр тем временем деловито продолжала:
      – Я беру шесть пенсов в день за ночлег. По вечерам кормлю супом, а утром даю бульон. С детей я возьму половину цены. Что скажете?
      Рия лишь согласно кивнула, подумав про себя, что сдавать комнаты – дело прибыльное. За несколько лет миссис Карр, наверное, скопила кругленькую сумму. Рия быстро прикинула в уме, и результат ее сильно огорчил. Получалось, что если они задержатся у миссис Карр на неделю, придется как следует раскошелиться, а им еще нужно будет покупать еду. Единственный выход – как можно скорее найти работу: не только ей, но и детям.
      – Можно поинтересоваться, что привело вас в наши края? – спросила неугомонная миссис Карр.
      Рия поведала ей свою историю, не забыла и о том, как встретили ее в отчем доме. Миссис Карр внимательно слушала, и ее морщинистое лицо медленно вытягивалось.
      – А, – протянула она наконец и прибавила, – ох уж эта Ристон. Да, Дилли Ристон не подарок, характер у нее всегда был не сахар. А я вас вспомнила. Ну, конечно. Я видела вас девочкой. Правда, я всегда старалась держаться подальше от тех, кто живет на другом конце улицы. У них вечные драки, пьянки да гулянки. Но надо отдать им должное: если кто попал в переделку, они готовы помочь. В прошлом году здесь такая каша заварилась. Наши мужчины выдвинули свои требования. За рейс в Лондон и обратно им заплатили всего по три фунта, они попросили четыре, Боже правый, что тогда началось. Видели бы вы, что здесь творилось. Сюда посылали даже военный корабль, пух и перья летели, но это не помогло. Двое парней, штрейкбрехеров, хотели договориться идти в рейс меньше чем за четыре фунта. Так их чуть не убили. Никто бы не поверил, что такое может происходить в этом городе. Наш Хал большой шутник, он сказал, что ни к чему силком тащить кого-то во флот, чтобы отправлять потом за границу воевать, если здесь можно найти столько вояк, так и рвущихся в бой.
      Миссис Карр переключилась на детей, которые слушали ее с широко раскрытыми глазами.
      – Есть хотите, ребята?
      – Да, миссис, мы очень проголодались, – поспешила за всех ответить Бидди. Она посмотрела на мать, но Рия не стала ее укорять.
      – Давно у меня не было постояльцев с детьми, – заговорила вновь миссис Карр. – Пожалуй, я вас побалую, пожарю вам оладушки. Раздевайтесь, вот ваша комната, – обратилась она к Рии. – Здесь две кровати, одна из них для нашего Хала.
      – Вы хотите сказать, что… он будет спать с нами?..
      – Да, миссис. Хал вам не помешает. Но уж если вы такая разборчивая, он может пойти и на чердак. Ему уже приходилось там ночевать, – она кивнула на люк в низком потолке. – Там невозможно стоять выпрямившись, но когда он начинает ворчать, я ему говорю, что спать нужно не стоя. Так что с этим все в порядке.
      – Спасибо.
      – Пожалуйста, миссис, располагайтесь.
      Рия вошла в комнату, прикрыла дверь и огляделась. В маленькой комнатке едва умещались две кровати, и им пришлось уложить вещи друг на друга. Лоскутное одеяло выглядело мятым. Рия засомневалась, что белье под ним чистое. Но, по крайней мере, у них была крыша над головой.
      Дети уселись в ряд на кровати. Вид у них был усталый и немного испуганный. Рия опустилась напротив.
      – Знаю, как вы устали, – обратилась она к детям, – но я хочу, чтобы вы переоделись в будничную одежду. До вечера еще далеко, и у нас хватит времени, чтобы немного пройтись и осмотреться.
      – Мама.
      – Что, Дэвид?
      – Мне не хочется оставаться здесь надолго.
      – Придется пока смириться с этим. Нам выбирать не приходится. Здесь ничуть не хуже, чем там, откуда мы ушли.
      – Но этот запах.
      – Там пахло не лучше.
      – Да, но все-таки как-то не так, – подтвердила Бидди.
      – Верно, мама, там было по-другому. И Джонни поддержал брата с сестрой:
      – Меня уже тошнит, – запыхтел он.
      – Ничего с тобой не случится. А теперь перестаньте жаловаться. Это ко всем относится, – строго произнесла она, обводя взглядом детей. – Сейчас мы с вами пойдем и начнем искать работу. И как только я найду себе место, сразу же сниму для нас дом, и мы начнем новую жизнь. Вот увидите, все устроится. А сейчас поднимайтесь и начинайте переодеваться.
      Дети не стали возражать. А Рия задумалась о том, что и на новом месте легкой жизни ждать не приходилось. Конечно, все прошедшие десять лет ей тоже трудно жилось. Но она чувствовала поддержку мужа. В семье нужен мужчина. Без него жизнь становилась похожей на корабль, лишившийся капитана: того и гляди начнется бунт, да и на душе было неспокойно.
      Она перевела взгляд на две низкие деревянные кровати… Миссис Карр, скорее всего, посчитала дело решенным, что ее сын будет спать с ними в одной комнате. Конечно, и дети будут рядом, но для некоторых мужчин это не помеха. Рия вновь вернулась к тревожащей ее мысли. «Семье нужен мужчина, как кораблю капитан, чтобы поддерживать порядок и указывать, в каком направлении идти», – она едва не сказала это вслух. Но вовремя остановилась. «Ты начинаешь раскисать, Мария Милликан, – упрекала она себя. – В своем ли ты уме? Мужчина в твоей жизни уже был, и хватит. Брось об этом думать. Лучше собирайся и отправляйся посмотреть, что здесь и как».

* * *

      Не прошло и недели, и она выяснила, что и как. Найти что-либо подходящее не удалось. Ей, правда, предлагали работу в трех местах, но это были закусочные, где ее услуги не требовались до семи часов. Но Рия очень хорошо знала жизнь побережья, и ей было прекрасно известно, что может произойти с женщиной – не в баре, так по дороге домой. Ей не хотелось рисковать, возвращаясь домой по пустынным ночным улицам.
      Бидди нашлось место на гуталиновой фабрике. Но когда Рия увидела, в каких условиях трудятся дети, послушала обрывки их разговоров, она твердо заявила дочери:
      – Тебе там нечего делать.
      – Но там платят три шиллинга в неделю, – попыталась возразить девочка.
      – Да пусть хоть тридцать три, мне все равно, я тебя туда не пущу, – ответила Рия.
      В начале второй недели Дэвид подыскал работу в порту, но беда в том, что платили ему рыбой.
      С жильем тоже ничего не получалось. Ближе к реке требовали два шиллинга в неделю за комнату, где хозяйничали крысы. Дома, где имелось две комнаты или больше, служили ночлегом, где в комнате ночевало от четырех до шести человек. Вдали от пристани, где начинались более приличные кварталы, две комнаты внизу стоили уже четыре шиллинга, а верхние – дороже на шесть пенсов, так как там имелся выход на крышу. Но снять дом было не просто. Дважды ей отказывали из-за того, что она была одна с детьми, и хозяева не верили, что она сможет оплатить аренду. Один из агентов, с которыми она разговаривала, посочувствовал ей, но сказал, что будет вынужден их выселить, если она не сможет платить. Рия стала уверять его, что у нее есть возможность платить за дом продолжительное время. Это удивило агента, потому что он знал, что ни она, ни дети не имеют работы. Ему захотелось выяснить, на что она рассчитывает. Но Рия не собиралась делать глупость и раскрывать свой секрет кому бы то ни было, а этому человеку и подавно: он не вызвал у нее доверия.
      Наступил июнь. В один из жарких дней Рия, не чувствуя от усталости ног, в который раз возвращалась ни с чем вместе с Бидди, Джонни и Мэгги. Миссис Карр встретила их неожиданно приветливо, что немного озадачило Рию: в последние несколько дней их отношения не отличались теплотой.
      – Вид у вас усталый, – заговорила миссис Карр. – Я налила в ведро холодной воды, попейте, а я вам расскажу новость, быть может, она вас заинтересует.
      – Что это за новость? – спросила Рия, без приглашения опускаясь в кресло.
      – Сегодня я ходила на рынок, и мне встретился Стив Прокет, который работал с моим Артуром на шахте за Гейтсхедом, но потом вернулся к своему старому делу в доки, он строит корабли.
      – А, понятно.
      – Я спросила у Стива об Артуре, потому что от него уже давно ни слуху ни духу. И вы знаете, что он мне ответил? – Миссис Карр ждала, что Рия начнет ее расспрашивать, но та молчала, и она продолжила свой рассказ: – Уинни совсем плоха, это жена нашего Артура. Она несколько лет все болеет, такая слабая, и детей не могла родить. Артур нашел женщину присматривать за домом, но она выдержала только три дня. Слишком скучно ей показалось в их глуши. Дом раньше принадлежал смотрителю шахты. Дом хороший, но и самому Артуру не по душе, что он так далеко. Захочется промочить горло, приходится тащиться в город, а потом возвращаться ночью назад, приятного в этом мало. Короче говоря, Артуру нужно, чтобы кто-то вел хозяйство. Я как об этом узнала, сразу подумала о вас. В доме четыре комнаты, а еще есть и надворные постройки; амбар даже в два раза больше самого дома. Может быть, вы согласитесь поехать туда и попробовать?
      Рия, раздумывая, смотрела на миссис Карр, потом перевела взгляд на детей.
      – Этот дом в деревне, правда, мама? – нарушила молчание Бидди.
      Да, дом находился в деревне. Рия страшно устала от бесконечных хождений в поисках работы, ее измучили постоянные тревоги о будущем. После слов дочери перед ее глазами сразу же предстала картина: ей виделся дом с постройками, по полю к реке бежали дети, и сама она в расстегнутой у ворота полосатой кофточке, белом фартуке, с аккуратно зачесанными назад волосами довольно улыбалась, глядя в ясное голубое небо.
      Голос миссис Карр разрушил видение, возвращая ее к действительности.
      – Мне показалось, что для вас это неплохой шанс. Рия словно очнулась от сна. Вскочив, она принялась торопливо благодарить миссис Карр:
      – Спасибо, большое спасибо, конечно, это хороший шанс. Так где, вы сказали, живет ваш сын?
      – Это в Фуллер Мур за Феллбурном, коттедж «Рябина».
      – Мне немного знакомы те края. Завтра же утром мы и отправимся. Еще раз большое спасибо, миссис Карр.
      – Не стоит благодарности. Уверена, что Артур вам обрадуется.
      – А если он уже кого-нибудь нашел? – предположила вдруг Рия упавшим голосом, и на лице ее отразилось беспокойство.
      – Не думаю. Стив вернулся всего пару недель назад. Но в любом случае вам стоит рискнуть, мне кажется, что все будет хорошо. Даже если место занято, Артур разрешит вам пожить в амбаре, пока вы не подыщете жилье. У нашего Артура сердце доброе. Жизнь у пристани, как я вижу, не пришлась им по душе. А я не выношу всю эту траву, зелень, землю. Звучит странно, верно? Все мы разные, такими нас создал Господь. И этому надо только радоваться.
      Рия кивнула и быстро прошла в другую комнату. Дети вошли за ней и тесно уселись на кровати, лица их оживились, глаза блестели. Как всегда, первой заговорила Бидди:
      – Мама, в деревне, наверное, хорошо. Можно я сейчас сбегаю к Дэвиду и все ему расскажу?
      – Ну, конечно, беги.
      Бидди тут же сорвалась с места, крикнув на ходу:
      – Когда Дэвид об этом узнает, то от радости зашвырнет рыбу обратно в реку, и я этому не удивлюсь.
      – Не болтай ерунды, – засмеялась Рия, провожая дочь глазами.
      Рия часто благодарила Бога за то, что он дал ей Бидди. Из всей четверки она самая сообразительная и понятливая. И, казалось бы, матери следовало ее любить больше других, но Рия знала, что не Бидди ее любимица, и даже немного осуждала себя за это. Особую любовь она испытывала к Дэвиду. Пусть он не был таким смышленым, как Бидди, но ей казалось, что сын излучает какой-то необыкновенный свет. Стоило ей взглянуть на Дэвида, как у нее перехватывало горло. Это чувство было сильнее материнской любви.

      На следующий день в половине одиннадцатого утра они сошли с двуколки к югу от Гейтсхед Фелл. Рия не знала окрестностей, но миссис Карр объяснила ей, что до Фуллер Мур не так уж далеко пешком от возвышенной стороны каменистой пустоши.
      Увидев нескольких рабочих, женщина остановилась, чтобы спросить дорогу.
      – Фуллер Мур? Далековато вы собрались, миссис. Туда идти порядочно.
      – Сколько? – уточнила она. Мужчины переглянулись.
      – Идите прямо, – взялся объяснить один из рабочих, – дойдете до «Оленя». Там свернете и направитесь дальше… Но отсюда это мили четыре, не меньше. – Он с сожалением покачал головой.
      Рия подумала, что для нее и старших детей четыре мили не так и много. Но малыши уставали быстро.
      – Может быть, туда можно как-то доехать? – с надеждой спросила она.
      – Да, можно, – вспомнил рабочий. – Здесь ходит по кругу один дилижанс. Он отправляется отсюда в восемь, идет к Дарему, и после обеда около четырех он снова здесь. Но вам, миссис, все равно, есть он или нет: вы все равно на него уже опоздали. Не расстраивайтесь, – бодро улыбнулся он, – день сегодня выдался хоть куда, дождь не предвидится. У нас уже вторую неделю сухо, так что дорога хорошая. Поблагодарив мужчин, Рия собралась уходить.
      – А по дороге есть какие-нибудь деревни? – напоследок спросила она.
      – Больших нет, только два маленьких поселка: Бруклип и Роудип, всего несколько домов, правда, в Роудип есть кузница. Но лошади у вас нет, так что для вас это не важно.
      Мужчины и дети рассмеялись, но Рии было не до смеха.
      Когда они добрались до гостиницы «Олень», приближался полдень. Джонни и Мэгги едва волочили ноги.
      – Места здесь красивые, правда, мама? – высказала Бидди мысли матери.
      Рия огляделась. Вокруг действительно было красиво. Местность плавно повышалась, по ней были живописно разбросаны участки леса. Но Рии все же хотелось побыстрее добраться до места.
      – Мама, я кожу стер на пальцах, и они болят, – пожаловался Джонни.
      Рия сняла с ноги сына башмак. Два пальца на сгибах действительно покраснели.
      – Что же ты раньше молчал? – с мягким укором спросила она. – Давно они заболели?
      – Не очень.
      – Давайте посидим, передохнем, а заодно поедим.
      – Смотри, мама, там ручеек, – указывая на кусты, сказал Дэвид.
      – Где ручей, где? – заверещали все хором.
      Их глазам открылся поблескивающий сквозь кустарник неширокий ручеек.
      – Спускайтесь за мной! – радуясь не меньше детей, воскликнула Рия. Подхватив на руки Джонни, она стала спускаться в небольшую поросшую травой низину, по дну которой протекал ручей.
      Час, который они провели на лужайке у ручья, Рия вспоминала потом долго-долго. Казалось – это преддверие рая. Они разожгли костер и стали жарить грудинку. Когда ее аромат, как крепкие духи, защекотал им ноздри, Дэвид с серьезным видом пожалел:
      – Жаль не захватили рыбки, сейчас бы тоже пожарили.
      Рия и остальные дети повалились со смеху: они думали, что Дэвиду вся рыба уже опротивела.
      Когда с едой было покончено, семья с удовольствием бродила по воде босиком. Они брызгали друг на друга водой и весело смеялись.
      Но вот пришла пора собираться и продолжать путь. Когда уже с вещами в руках они готовились покинуть гостеприимный уголок, Бидди оглянулась вокруг и сказала:
      – Мама, вот если бы мы могли остаться здесь навсегда.
      – Мы и так будем жить недалеко отсюда.
      Позади оказался Бруклип, начался небольшой подъем, и им пришлось идти медленнее. Поселок был действительно крошечным, он состоял всего из пяти домов, одним из которых была церковь. В соседнем доме, вероятно, жил священник. Кому принадлежали три других дома, они, конечно же, выяснять не стали. Пройдя две мили, они вошли в селение побольше, под названием Роудип. Здесь они насчитали уже двенадцать домов. Те несколько человек, что встретились им на пути, смотрели на них с любопытством, но никто не остановился и не поинтересовался, куда они идут. Рию это удивило, казалось, в этих краях женщины и дети, нагруженные узлами, постоянно попадаются на пути. А быть может, местным жителям не было до них никакого дела.
      После отдыха у ручья они еще дважды делали привал, однако веселиться больше не хотелось. Бедняжка Мэгги тоже успела натереть ноги. Притихла даже никогда не унывающая Бидди, а это означало, что девочка очень устала; на лицо Дэвида вновь легла тень тревоги и беспокойства: сына мучили смутные предчувствия.
      Добравшись до перекрестка, семейство в нерешительности остановилось. В этот момент они увидели приближающуюся к ним повозку с необычно высоким местом возницы. Сидевший на козлах мужчина остановил лошадь и молча взглянул на них сверху вниз.
      – Скажите, пожалуйста, как нам найти коттедж «Рябина»? – заговорила первой Рия.
      Мужчина ответил не сразу. Внимательно осмотрев детей, он перевел взгляд на дорогу, по которой они прошли, словно ожидал, что подойдет еще кто-нибудь. После довольно-таки затянувшейся паузы он махнул рукой в сторону, откуда приехал и произнес:
      – С полмили будет.
      – Спасибо, – поблагодарила Рия этого не очень-то дружелюбного человека. – Спасибо, – повторила она и пошли дальше, дети двинулись за ней.
      – Мама, он не уехал, а стоит и смотрит нам вслед, – прошептала, оглянувшись, Бидди, когда они немного отошли от повозки.
      – Не обращайте внимания.
      Последние полмили до коттеджа показались всем особенно длинными. Но увидев дом, они тут же позабыли о гудевших от усталости ногах. Сгрудившись у ворот и прислонившись к ним, все пятеро принялись рассматривать коттедж.
      Парадная дверь выходила на просторный двор. Напротив дома находились постройки, которые описывала миссис Карр. Места вокруг было вдоволь. Рия довольно улыбнулась, решив, что поселится здесь с большой радостью и превеликим удовольствием.
      Отворив калитку, женщина быстрым шагом направилась к дому. Она решительно постучала в дверь. Открывать никто не торопился. Рия обернулась к детям и объяснила:
      – Наверное, хозяин на работе, а его тяжелобольная жена не может встать с постели.
      Стоявший позади всех Дэвид, повернул голову к окну, потом подошел ближе и заглянул внутрь, прижавшись лицом к стеклу.
      – Здесь никого, мама, совсем никого! – неожиданно громко, срывающимся голосом закричал он.
      Рия подскочила к окну: у противоположной стены она увидела погасший очаг с остывшей в нем золой.
      – Господи, там никого нет, – сдавленно произнесла она и пораженная этим открытием уставилась на Дэвида, прислонясь спиной к стене.
      – Мама, я не хочу идти обратно.
      Рия обернулась: лицо Мэгги сморщилось, дочка вот-вот была готова расплакаться. Она выпрямилась и поглубже вдохнула, стараясь как можно скорее взять себя в руки:
      – Обратно мы не пойдем, по крайней мере сегодня. А теперь давайте посмотрим, нельзя ли переночевать в конюшне.
      На конюшню рассчитывать не приходилось: пол покрывал слой навоза и прелой соломы. Амбар выглядел не намного лучше, но в дальнем его конце они заметили помост с двумя тюфяками прессованного сена. Рия подняла глаза: сквозь дыры в крыше проглядывало небо. К счастью, над помостом вся черепица оставалась на месте.
      – Сегодня мы переночуем здесь, а утром я что-либо придумаю.
      Но что тут придумаешь? Вернуться в Шильдс? Никогда, ни за что в жизни. Мысль о работном доме тоже ужасна, но уж лучше она отправит детей туда, чем вернется в Шильдс. Но Рия знала: пока у нее есть деньги в кармане, точнее сказать, в мешочке на груди, она не сделает этого никогда. Это маленькое состояние оставалось пока единственным светлым пятном на горизонте. Она засуетилась, торопя детей:
      – Сложите вещи там. – Рия указала на сухое место на помосте. – Костер разведем во дворе. У нас осталось немного молока. И здесь наверняка есть колодец…
      Спустя полчаса она уже кипятила воду, принесенную детьми из родника, который они нашли в конце поля, начинавшегося за домом, – колодца поблизости не оказалось.
      – Эй, вы, там, – неожиданно услышала Рия и резко обернулась к воротам. Она так задумалась, что не заметила подъехавшей повозки, которая, как показалось Рии, словно с неба свалилась.
      Она поднялась, поправила юбку, глядя на мужчину, недавно показавшего им дорогу сюда. На этот раз рядом с ним сидела пожилая женщина, она-то и начала разговор.
      – Так вы, значит, приехали? – спросила она у подошедшей Рии.
      – Да, – немного удивившись, подтвердила она.
      – А где ваш муж?
      – Муж?
      – Ну да, разве я не ясно сказала? Вы же не глухая, да и на вид не глупая. Я хочу знать, где ваш муж, тот, что будет теперь смотрителем на шахте?
      – У меня… мне кажется, вы что-то путаете. Сидевшие в повозке переглянулись.
      – Так, значит, муж не с вами? – женщина перешла на более мягкий тон. – Что же тогда вы здесь делаете?
      – Мне обещали, что я буду ухаживать за больной женой мистера Карра. Меня прислала его мать.
      Две пары глаз уставились на Рию.
      – Ну и дела, – хмыкнула старуха. – Должна вам сказать, миссис, что Уинни Карр похоронили неделю назад, так что, полагаю, в вашей помощи она не нуждается. А вот вам, как я вижу, помощь нужна сейчас больше, чем ей.
      – Но где же мистер Карр?
      Мужчина с женщиной переглянулись вновь, и опять заговорила она:
      – Он нашел одну женщину, чтобы та ухаживала за его женой и хозяйством. Но, как и другие ее предшественницы, она сбежала; это место действовало ей на нервы. Городские не могут смотреть на небо, его у нас слишком много, вот они и пугаются, – рассмеялась визгливо она. – Так вот, мистеру Карру приглянулась эта женщина, а когда она сбежала в город, то и он за ней подался. А вместо него на шахте теперь будет работать человек по имени Макаллистер. Завтра он привезет сюда семью. Их шестеро, как я слышала. Так я говорю, Тол? – Она повернулась к сидевшему рядом мужчине. Тот лишь согласно кивнул. – Откуда вы?
      Рия на мгновение задумалась: «А действительно, откуда она? Из Шильдса, Феллбурна или горняцкого поселка, что за Гейтсхедом?
      – В последнее время я жила в Шильдсе, с южной стороны.
      – И вы пришли сюда пешком?
      – Да.
      – Я вижу, вы устраиваетесь на ночь, – склонив голову набок, продолжала женщина.
      – Да, хотим здесь переночевать.
      – Думаю, хуже от этого никому не станет. Но вот завтра лучше вам уйти отсюда пораньше, от греха подальше. Семья, что сюда переезжает, – ирландцы. Сами знаете, что это за публика: забияки, нахалы и грубияны… Вы вдова? – Женщина посмотрела на детей, стоявших в глубине двора.
      – Да.
      – И вы ищете место экономки?
      – Да… – Рия собиралась прибавить «и дом», но пожилая женщина опередила ее.
      – Вам будет непросто устроиться с таким хвостом, – кивнула она на детей. – Но двое ваших старших могут подыскать работу.
      – Фанни, время идет, – мягко напомнил мужчина.
      – А ведь и верно, Тол, спасибо, что напомнил, – поблагодарила его спутница. – Извини, что задержала. До свидания, миссис, удачи вам.
      Повозка покатила своей дорогой, а Рия стояла и смотрела ей вслед.
      Ей хотелось заплакать, но она сдержалась. Не время плакать. А для чего время? Пожалуй – чтобы помолиться. Но молиться она не привыкла. Что ей точно нужно, так это обдумать, что делать дальше. Но сперва надо отправить детей спать. Они смертельно устали и должны как следует отдохнуть. Вставать придется на рассвете. Они должны уйти раньше, чем прибудут новые жильцы. Ей не хотелось никаких ссор.
      Рия с Бидди заканчивали убирать посуду. Когда они шли через двор, чтобы потушить костер, дочь спросила:
      – Мама, завтра нам придется уйти?
      – Да, милая.
      – А куда мы пойдем?
      Рия остановилась у костра и бездумно уставилась на заросли за дорогой. Голова отказывалась думать, словно в ней захлопнулись невидимые дверцы, не пропуская ни одной мысли, как густые кусты, переплетаясь ветвями, превращаются в непроходимую преграду.
      – Не знаю, моя девочка. И это святая правда.
      – Все как-нибудь устроится, мама, – нарушила молчание Бидди. – Все всегда как-то улаживается. Это должно быть так, потому что нам же надо где-то жить, разве не так?
      Рия взглянула на дочь и ответила:
      – Да, нам обязательно надо где-то устроиться. – И сразу же в голове застучал больной вопрос: «Но где? Где?»
      Ответ она получила на следующее утро.

* * *

      Рия разбудила детей, когда солнце поднялось уже достаточно высоко. Невыспавшаяся ребятня неохотно спускалась с помоста. Сон не освежил их: прошлый день был слишком тяжелым.
      Рия уже успела разжечь костер и поджарила остатки грудинки, к которой прибавила оставшийся хлеб. Когда с едой было покончено, они ополоснули в ручье лицо и руки. Вернувшись к дому, она причесала детей и привела в порядок свои волосы.
      Уложив вновь все вещи и прибрав двор, семейство прихватило свои узлы и собралось трогаться в путь. Внезапно у ворот появилась знакомая повозка. Все замерли, словно увидели призрак. В повозке находились их вчерашние знакомые, однако выражение их лиц изменилось.
      – Подойдите на минутку, – снова, как и накануне, подозвала Рию пожилая женщина.
      – Оставайтесь здесь, – скомандовала Рия не глядя на детей и направилась к воротам.
      – Вы готовить умеете? – спросила женщина, сильно удивив Рию, не ожидавшую подобного вопроса. Она так растерялась, что не сразу нашлась, что ответить.
      – Я уже не помню, сколько лет занимаюсь этим ежедневно, – с некоторой обидой в голосе проговорила она.
      – Я имею в виду не простую еду. Сможете ли вы приготовить настоящий хороший обед?
      – Говорят, мне это удается, – немного сухо ответила Рия.
      – Вкусы бывают разные, кому что нравится, надо посмотреть, что и как. Но дело вот в чем: быть может, я помогу вам найти работу. Но имейте в виду, я ничего не обещаю. Я могу только поговорить с ним и замолвить за вас словечко, если он позволит мне говорить, а не станет орать и затыкать мне рот, как часто бывает, когда я завожу об этом разговор. Слушайте дальше. Побудьте здесь еще с час или побольше. Если вам повезет, тогда Тол, – она повернулась и кивнула на мужчину, – вот он подъедет за вами. – Женщина выразительно взглянула на своего спутника и спросила: – Так ты заедешь за ними, Тол?
      Рии показалось, что голос женщины стал еще мягче.
      – Хорошо, но не знаю, получится ли у меня приехать через час, – подал наконец голос Тол.
      – Похоже, им торопиться некуда, так что час или два погоды им все равно не сделают. Верно я говорю? – Женщина взглянула на Рию с высоты своего сиденья.
      – Так что вы мне предлагаете? – в свою очередь поинтересовалась та.
      Вопрос явно пришелся женщине не по вкусу. Она как-то сразу вся ощетинилась.
      – Что я пред-ла-гаю, она спрашивает, – тыча пальцем в сторону Рии, с расстановкой закричала старуха, повернувшись к Толу, словно требуя, чтобы и он разделил ее возмущение. – Предлагаю… скажет тоже. Да я только стараюсь пристроить вас на хорошее место, если он согласится принять и детей. Предлагаю! Посмотрите на нее! Трогай, Тол, – она подкрепила слова повелительным жестом, как будто отдавала распоряжение слуге.
      Повозка отъехала, мужчина оглянулся и кивнул головой Рии. Выражение его лица не изменилось, но она поняла, что он хотел сказать: «Не обижайтесь, она желает вам только добра».
      Рия смотрела вслед повозке, пока та не скрылась за поворотом, и только после этого вернулась во двор.
      – Что она тебе сказала, мама? Что она хотела? – сразу же затараторила Бидди.
      – Не знаю, я не совсем ее поняла, – глядя на дочь, искренне ответила Рия. – Думаю, она старается найти мне работу. Но что точно… не могу сказать, она не рассказывала. Вы же сами видели, она немного странная.
      – А мужчина, кажется, человек хороший. Рия взглянула на Дэйви и кивнула.
      – Когда ему удается вставить слово, видно, что он приятный, но разговорчивым его точно не назовешь. Что ж, будем ждать, а пока сложите вещи в амбаре и можете поиграть у родника.
      – Мне не хочется идти, мама, я лучше останусь здесь с тобой, – сказала Бидди.
      – И я тоже, – поддержал сестру Дэйви. Малыши молча подошли и прижались к матери. Рия любовно оглядела детей.
      – Вот что вы сделаете, – начала она. – Вы, девочки, наденьте свои праздничные платья. Ты, Дэйви, переодень брюки, а я займусь Джонни. Если мы поедем к тому человеку, которому нужна кухарка или что там еще, нам надо показаться ему чистыми и аккуратными.
      – А ты, мама? Тебе так идет голубая кофточка. Может быть, ты ее наденешь?
      – Не знаю. – Рия задумалась, глядя на Бидди.
      У этой кофточки была свои история. Материал подарил ей Сэт. Как-то давно, субботним вечером, он неловко бросил на стол пакет, в котором оказался отрез голубой ткани в мелкие розовые цветочки. Рия долго возилась с шитьем, но надевала кофточку всего несколько раз. Она решила, что этот наряд для особых случаев, но как выяснилось, жизнь ее оказалась не богатой на торжества, на которые можно было бы так нарядиться. Однако сейчас, возможно, нашелся подходящий повод.
      – Да, ее я и надену, – широко улыбнулась она.
      Всех охватило радостное возбуждение. Они заторопились к амбару переодеваться и очень скоро, нарядные и взволнованные, приготовились терпеливо ждать…
      Время тянулось невероятно медленно.
      – Мама, сколько мы уже ждем? – не выдержал Джонни.
      – Наверное, уже больше часа, – предположила Рия.
      – А если он так и не приедет, нам опять придется переодеваться? – поинтересовалась Бидди, одергивая короткий жакет.
      – Да, – неохотно подтвердила мать, – боюсь, что так и придется поступить.
      Дети сразу поникли, настроение у них упало. Джонни и Мэгги прислонились к прутьям ворот, но Рия твердым голосом заставила их отодвинуться.
      – Не прислоняйтесь, испачкаетесь плесенью.
      И в тот же момент Дэйви громко закричал: «Он едет, мама!» – и, смущенно прикрыв рот ладонью, подбежал к матери. Сбившись в тесную кучку, они с тревогой смотрели на подъезжающую повозку.
      Такими они врезались в память Тола Бристона, и долго стояла перед его глазами эта картина: женщина с золотисто-каштановыми волосами смотрит на него с мольбой и надеждой, приоткрыв от волнения рот, кажется, с губ ее вот-вот сорвется вопрос; дети принарядились, на лицах старших, как и у матери, – надежда.
      Тол остановил лошадь и улыбнулся, обнажив в улыбке ряд белых крепких зубов. Его худое лицо сразу подобрело, в глазах зажглись огоньки. Крупный нос и выдающийся вперед четко очерченный подбородок предполагали в нем натуру суровую, но сейчас он был явно настроен добродушно, и в его голосе звучали веселые нотки, когда он обратился ко всей компании:
      – Ну-ка, забирайтесь все сюда.
      Дети мгновенно схватили свои узлы и поспешили к повозке. Но Рия не двинулась с места.
      – Дело решилось? – спросила она глядя на Тола.
      – Этого я вам сказать не могу. – Улыбка сползла с его лица. – Все решится, когда вы повидаетесь с мистером Миллером. Фанни договорилась, что он поговорит с вами. Но если ей удалось этого добиться, значит, шутки плохи, она приставила ему нож к горлу, уж это она может.
      Рия не очень поняла, о чем шла речь, но не стала тратить время на расспросы. Повернувшись, чтобы взять свои узлы, она обнаружила, что Дэвид все уже погрузил. Тол остановил ее попытку забраться в повозку вслед за детьми.
      – Если хотите, можете сесть здесь. – Мужчина подвинулся, освобождая место рядом.
      Немного поколебавшись, Рия решительно поставила ногу на ступицу колеса. Тол протянул руку и помог ей взобраться на сиденье. Она уселась рядом с ним и, напряженно глядя вперед, отправилась в путешествие, определившее всю ее дальнейшую жизнь.

* * *

      Въезд в Мур-Хаус не производил особого впечатления: створки ничем не примечательных железных ворот были раскрыты, их нижние брусья намертво вросли в землю и скрывались в бурьяне и высохшей траве. Короткая, не более полусотни метров, подъездная аллея переходила в почти такой же длины открытую площадку. В отличие от грунтовой аллеи, она была вымощена каменными плитами, между которыми, как и у ворот, привольно чувствовала себя трава. «Чудной» – было первое слово, пришедшее Рии на ум, когда она увидела дом. Он занимал половину двора и имел такой вид, как будто к трехэтажному дому среднего размера по бокам приставили по большому коттеджу. За передним двором находился еще один, с двух сторон от него стояли какие-то постройки. Рия предположила, что это конюшня и сарай.
      Тол остановился у парадного входа. На пороге стояла Фанни, почти полностью загораживая дверной проем. Ей показалось, что дети недостаточно быстро выбирались из повозки, и она громким шепотом заставила их поторопиться.
      – Ну-ка, живее-живее, пошевеливайтесь. Дети послушно засуетились.
      – Вид у вас аккуратный, это хорошо, – с одобрением отметила женщина, окидывая их внимательным взглядом, потом придирчиво оглядела Рию, от черной соломенной шляпы до черных башмаков и, наконец удовлетворившись осмотром, скомандовала: – Все сюда. – Она буквально втащила их по очереди через порог в прихожую. Перед тем как закрыть дверь, Фанни выглянула на улицу и негромко поблагодарила Тола: – Спасибо, Тол, до вечера. Идите за мной, – шепотом позвала Фанни и направилась через холл, указывая дорогу.
      Рия сразу решила, что Мур-Хаусу не помешала бы хорошая уборка: пол вокруг ковра совсем не блестел, а с мебели, что стояла у стен, давно не мешало бы смести пыль.
      Как заметила Рия, Фанни сильно хромала. Дойдя до конца коридора, Фанни распахнула перед ними дверь и распорядилась:
      – Садитесь и ждите, пока я его не приведу.
      Пропустив детей вперед, Рия вошла за ними и огляделась. Хотя и эта комната чистотой не блистала, но вид у нее был жилой.
      На когда-то желтом, а теперь ставшем в нескольких местах серым от грязи, диване лежали смятые подушки. Между высокими узкими окнами стоял стол с лежавшими на нем в неописуемом беспорядке бумагами и книгами, настолько перемешавшимися, что их, казалось, не клали на стол, а нарочно небрежно швыряли.
      Дети собрались сесть на диван, но Рия указала им на кушетку, стоявшую под углом к камину, где из под слоя золы выглядывало полусгоревшее полено.
      Сама она присела на край стула напротив. Рия расправила на коленях юбку и расстегнула две пуговицы легкого жакета, чтобы была заметна ее ярко-голубая блузка. Ее будущий хозяин должен сразу заметить, как опрятно и красиво она одета. Рия отвела волосы за уши, проверила, ровно ли надета шляпа, и, скромно сложив руки на коленях, приготовилась ждать.
      Так трудно сохранять спокойствие под вопросительными взглядами четырех пар глаз. Но вот прошло пять минут, и дети беспокойно заерзали. Рия погрозила им пальцем. Раздавшийся неожиданно в дальней части комнаты голос заставил ее застыть с поднятой рукой. Только теперь она заметила в боковой стене дверь, из-за которой и доносился голос. Хотя он и звучал глухо, но слова можно было разобрать.
      – Нет, Фанни, нет. Это шантаж. Я опять говорю тебе – нет.
      – Я в последний раз повторяю вам, мистер Миллер. Мне стало тяжело ездить к вам. Я здесь только благодаря Толу. И он здорово рискует, когда каждый день катается со мной туда-сюда. Если об этом узнают хозяева, он может распрощаться с работой. Вы только взгляните на мою ногу: она стала совсем как бревно. Решать вам: или вы берете ее к себе со всем выводком, или остаетесь один и будете о себе заботиться сами, потому что за те деньги, что вы платите, только сумасшедший согласится присматривать за домом.
      – Но Фанни, разве я виноват? Разве виноват?
      – Здесь есть и ваша вина. У вас же находятся деньги на книги, пиво, табак?
      – Что же мне, лишить себя последних радостей? Ради чего тогда жить?
      – Ах, мистер Миллер, не заставляйте меня опять говорить вам об одном и том же.
      Мужской голос зазвучал глуше, разбирать слова стало труднее:
      – И ты не вынуждай меня повторять, Фанни. Что делать мне в большом мире, какой от меня толк? Я старался, ты знаешь, и что из этого вышло?
      – Не могу понять вас, мистер Миллер.
      – Жаль, если это так, очень жаль. Мне казалось, что ты единственный человек, который на это способен. Теперь об этой женщине. Ты говоришь, у нее четверо детей? Господи! И ты могла подумать, что я соглашусь пустить в дом женщину с четырьмя детьми? И это после того, как долгих пятнадцать лет я вдалбливал в голову…
      – Ну все, довольно, хватит с меня! Этими разговорами я сыта по горло. Слышать их больше не хочу. Так вот, или вы поговорите с этой женщиной, или я ухожу! Даже ужин готовить не стану! Уйду прямо сейчас вместе с ней и ее ребятами. Выбора у вас нет, мистер Миллер, точно нет. Так что решайте.
      Голоса стихли. Молчание длилось довольно долго. Дети сидели притихшие, раскрыв рты и не отрываясь глядя на Рию, а она не сводила глаз с двери в дальнем конце комнаты. Наконец голоса зазвучали снова.
      – Расскажите о детях.
      – Там два мальчика и две девочки.
      – И сколько им лет?
      – Старшему на вид лет двенадцать, а маленькому – пять или шесть. Они могли бы работать во дворе. Мне кажется, ребята не привыкли сидеть сложа руки. А девочки навели бы порядок в доме. Для пары девчонок здесь работы хватит: грязи накопилось достаточно.
      – А какая мать?
      – Приятная, моложавая и, думаю, что очень толковая.
      Вновь воцарилось молчание. Затем мужчина заговорил. На этот раз в голосе его слышалась мольба.
      – Фанни, ты сама не сознаешь, о чем просишь, нет, ты не понимаешь, на что меня толкаешь.
      – Перестаньте плакаться, мистер Миллер, не будьте ребенком. Ну же, идите и поговорите с ними.
      Прошло еще несколько тягостных минут, дверь открылась и в комнату вошел мужчина.
      Дети, как по команде, повернулись в его сторону. Он внимательно оглядел их, затем его взгляд остановился на Рии. Она поднялась ему навстречу, и они стояли, рассматривая друг друга, словно противники перед схваткой. Он выглядел на сорок с лишним. Рия дала бы ему даже все пятьдесят: круглое лицо, светлые, сильно поредевшие на макушке волосы, среднего роста, он не казался толстым, но все же был склонен к полноте. Услышав его голос, Рия ожидала увидеть высокого представительного мужчину. Но стоявший перед ней человек казался ей по натуре мягким, даже застенчивым. Рия не помнила, чтобы раньше ей приходилось встречать кого-нибудь похожего на этого мужчину. В своей жизни она видела не так уж много джентри, чтобы сравнивать, но почему-то была уверена, что хозяин дома именно из этого класса.
      – Вы… хотите получить место? – как-то не совсем уверенно спросил он.
      – Да, сэр, – ответила Рия.
      – Вы… вдова?
      – Да, сэр, – подтвердила она.
      – А ваши дети, могут они работать? – Мужчина повернулся к Дэвиду.
      – Конечно, сэр, моему сыну Дэвиду скоро одиннадцать, он работал в поле последние три года, – стала торопливо объяснять она. – А Бриджит, – Рия кивнула в сторону дочери, – отлично справляется с домашней работой. Ей будет десять. Она тоже уже три года как работает. А еще они умеют читать и писать, сэр, – неожиданно для себя прибавила она.
      – Неужели? Подумать только. – Хозяин был явно удивлен. – А кто был ваш муж?
      – Шахтер, сэр.
      – Шахтер? В угольной шахте? – Брови его еще больше поползли вверх.
      – Да, сэр.
      – И у вас… грамотные дети? Они ходили в школу?
      – Нет, сэр, их учил мой муж. Брови его уже достигли лба.
      – Их учил ваш муж-шахтер? А кто научил его самого?
      – Один методист из Гейтсхеда, сэр.
      – Вот оно что. Как ваше имя?
      – Миссис Милликан, сэр, Мария Милликан.
      – Вот что, Мария Милликан. Буду с вами откровенен. Я далеко не богат, поэтому не могу нанять вас и ваших детей за плату, которую вы бы хотели получить. Миссис Бриггс я плачу четыре шиллинга в неделю, плюс стол. Уверен, что вы сочтете заработок слишком низким за вашу работу.
      Четыре шиллинга на всех, это было на самом деле ничтожно мало, но в их теперешнем положении она бы согласилась, предложи он ей только стол и кров.
      – Я с радостью приму ваши условия, сэр, – с готовностью ответила она.
      – Правда? – Он отвернулся, плечо его задвигалось, как при судорогах. – Но это же гроши, – добавил он, вновь поворачиваясь к ней.
      – Сейчас я рада и этому, сэр. Мы постараемся, чтобы вы были довольны нами.
      Мужчина опустился на стул и, поставив локоть на стол, подпер голову рукой. Он сидел так некоторое время молча, а все они смотрели на него, затаив дыхание, и ждали. Наконец он поднялся.
      – Поговорите с Фанни, она вам все покажет и расскажет, что от вас требуется, – не глядя ни на кого объявил он и покинул комнату.
      Как только дверь за ним закрылась, распахнулась другая, и в нее, хромая, вошла миссис Бриггс. Лицо ее сияло, губы расплылись в улыбке. Она поманила их к себе.
      – Ну вот, все и решилось. Пошли. – Она снова вывела их в холл. Сквозь дубовую дверь они вышли в коридор, а оттуда попали в кухню.
      Рия тут же отметила про себя, что кухня была очень большая, сильно запущенная, и в ней царил беспорядок. Над решетками плиты была укреплена специальная полка, чтобы подогревать еду.
      – Садитесь, – пригласила Фанни, указывая на стол. – Я приготовлю вам попить. Чаю хотите?
      – Чаю? – не поверила своим ушам Рия.
      – Да, чаю, настоящего. Он покупает его в Ньюкасле. Но привозят чай из Китая. Это единственная роскошь в этом доме. Я к чаю равнодушна, уж очень сильный у него запах. Ну вот, вернула его к делу, теперь вас взяли на работу, и дальше все будет зависеть от вас.
      – А где мы будем спать?
      Рия шлепнула Бидди по руке, но Фанни только широко улыбнулась.
      – А ты, я вижу, девочка шустрая и практичная. Я тебе отвечу. Во дворе есть сеновал, но там, в другом конце дома, – она кивнула головой на дверь рядом с кухонным шкафом, – там с полдюжины комнат, в которых давно уже никто не живет. Но они битком набиты всякой всячиной. Так что первым делом разберитесь в одной из них и устраивайтесь. Но сначала выпейте чаю, а потом я вас проведу по дому. К нему надо привыкнуть, здесь полно ступенек, которые сразу и не заметишь. Вот за десять лет мои ноги и устали. Знаете, я не собиралась сначала здесь работать, – она кивнула, наливая кипяток в фаянсовый чайник. – Мой муж служил в этом доме садовником много лет, а до него – его отец. В то время стоял еще только один центральный дом, без всяких премудростей, с десятью комнатами. Но в то время в имении было тридцать акров земли, а сейчас осталось всего три. Чудные пристройки сделал уже потом отец мистера Миллера во времена своей молодости. Я всегда говорила, что тот, кто все это настроил, должно быть, хватил лишнего, но мой старик объяснял, что по-другому было нельзя – там склон, и пришлось под него подстраиваться. Теперь в доме двадцать пять комнат да еще разные кладовые и подвалы со всякими закутками. А сколько, спрашивается, комнат нужно мистеру Миллеру? Максимум две. В принципе, ему хватает и одной, так как он почти не вылезает из библиотеки, порой даже спит там. Я ему как-то сказала, что он и умрет в своей библиотеке. Вот такие дела! – Она налила в каждую из шести чашек, которые достала из буфета, немного молока и добавила чай.
      – Я уж и не надеялась, что мне удастся его перебороть. Он настоящий затворник: не видится почти ни с кем, разве что с преподобным Уиксом да с мисс Хабсон из «Холмов». Ну еще раз в три месяца мистер Миллер отправляется в Ньюкасл за деньгами, что ему причитаются. Он еле-еле доходит от дороги до дома. В эти дни Тол высматривает дилижанс и подвозит его. Не знаю, что бы мы стали делать без Тола. Он доставляет нам дрова и почти каждое утро привозит молоко, ну, конечно, если погода позволяет, а то случается, что до нас и не доберешься.
      – Тол … какое смешное имя.
      Рия укоризненно посмотрела на Бидди. Но Фанни опять добродушно улыбнулась.
      – Да, ты права, имя забавное.
      – Зовут его Тол, а как дальше, – допытывалась Бидди.
      – Бристон, Тол Бристон… Что еще желаете узнать, юная мисс? А может быть, тебе лучше подождать немного и самой все у него выспросить?
      Бидди смущенно понурила голову.
      – Извините, она у нас бойкая и не в меру любопытная.
      – Вот и хорошо, что бойкая. Хуже, когда дети слишком тихие. А с Толом вы еще увидитесь. Он сюда будет наведываться, а вообще к мистеру Миллеру редко кто заглядывает, не то что в былые времена. Тол живет ближе других соседей. Его дом в лощине Фуллера и называется «Лощина». Интересно, правда? Не спрашивай, почему он так называется, не знаю. И мой старик бы тебе не сказал, хоть он и вырос в этих краях. Он говорил только, что название пошло от впадины, в которой стоял дом. В нем жил отец Тола, и дед. Все работали лесничими. Дед Тола купил участок земли и построил дом из камней, что остались от каких-то старых развалин. Налить вам еще чаю?
      – Да, пожалуйста, – дружно ответили дети. Фанни кивнула Рии и сказала:
      – Все в порядке, они же сказали «пожалуйста».
      – Мне казалось, они лучше воспитаны, – тем не менее огорчилась Рия.
      – Заканчивайте чаепитие и пойдем смотреть дом, – объявила спустя несколько минут женщина.
      Все тут же поднялись со своих мест и замерли в ожидании.
      – Но откуда лучше начать? – задумчиво произнесла Фанни. Потом, видимо, приняв решение, повернулась к Рии. – Ну вы сами видите, что это кухня. Здесь есть все, одного только маловато – продуктов. С деньгами у хозяина не густо, так что мне приходится на всем экономить. Чего здесь полно, так это фруктов. В саду ветки ломятся, а сколько добра пропадает! Можете есть фрукты сколько душе угодно, – обратилась она к детям. – Но постарайтесь не переедать, а то ночью спать не придется. – Она лукаво прищурилась. – А теперь вперед, за мной.
      Вслед за Фанни они прошли в дверь рядом с кухонным шкафом и оказались в тесном коридорчике, куда выходили еще три двери. Открывая дверь за дверью, она объясняла: это угольный подвал, здесь кладовая, а тут когда-то и мясо хранилось, но уже несколько лет им здесь и не пахнет. Винный погреб – представила Фанни, отворяя последнюю дверь.
      – Взгляните сюда, – она отстранилась, давая всем возможность заглянуть внутрь, – на полках полным-полно бутылок. Жалко, что пустых. Отец моего мужа рассказывал мне, что когда-то здесь стояло по пять сотен бутылок и, конечно, полных. Но те добрые времена давным-давно прошли. – Фанни открыла еще одну дверь и предусмотрительно предупредила: – Осторожно, здесь ступеньки.
      Когда все благополучно спустились, Рия увидела еще один холл, размером поменьше.
      Фанни открыла ведущие из холла четыре двери.
      – Здесь была гостиная старой миссис Миллер, – продолжала она свои объяснения. – Она занимала всю эту часть дома. Как я поняла, последние свои годы старушка редко отсюда выходила, сторонилась людей. У них тогда была другая экономка, Лиззи Ватсон. А я всегда жила в поселке. Да и сейчас мне мой дом милее. А хозяину это не по душе. Но я никогда не соглашалась жить здесь. С меня хватает и тех десяти часов, что я торчу в этом доме каждый день. Да и словом не с кем перемолвиться. Случается, что мистер Миллер целыми днями молчит, как немой… А вот это была комната его матери. Тут несколько месяцев уборку не делали. У меня просто руки не доходят.
      Рия сочувственно закивала, но подумала, что комната скорее всего оставалась неубранной годами. С сожалением смотрела она на когда-то красивую, а теперь сильно испорченную молью мебель. Они прошли небольшую столовую и музыкальную комнату, где в углу стоял клавесин. Шелк, натянутый за его резной передней панелью, отстал в нескольких местах. Осмотрев нижний этаж, они поднялись за своим проводником наверх, где увидели еще четыре комнаты, тоже находящиеся в весьма плачевном состоянии. Рия не переставала твердить про себя: «Какой стыд, какой позор».
      Они вернулись в кухню и через нее вышли к еще одной группе комнат, ничем не примечательных. После чего Фанни вновь привела их в кухню. Им еще предстояло познакомиться с основным домом.
      – Вы видели холл и гостиную, теперь я покажу вам столовую, – пообещала Фанни. – Но там он бывает крайне редко. Чаще всего я приношу еду в библиотеку. Хозяин изменяет своим привычкам только во время визитов священника: тогда я накрываю им в столовой, как и положено. Хочу вас предупредить: держитесь подальше от библиотеки. Вы ее потом увидите, но, – она предостерегающе подняла палец, – под страхом смертной казни не пытайтесь навести там порядок. Библиотека в таком виде, будто в ней бушевал ураган, но только в этом беспорядке он может найти, где что лежит. Я покажу вам его спальню. Рядом есть еще четыре, но они пустуют уже много лет. А наверху в мансарде столько старой одежды, просто ужас. Господи Боже! Она копится не знаю сколько лет. Я пару раз заглядывала туда. Я как-то намекнула мистеру Миллеру, что многие вещи, если их переделать, можно еще поносить. В деревне немало людей, которым бы эти вещи пригодились. Да я и сама кое от чего не отказалась бы: женская одежда сшита из хорошего материала. И мужская там есть из шерсти и дорогих тканей. Вы знаете, он так на меня накинулся, просто убить был готов. Тогда он первый и последний раз меня ругал. Сказал, что все эти вещи должны остаться, где лежат, и просил больше о них ему не напоминать. В тот единственный день мистер Миллер показал себя хозяином, а во всем остальном он мягкий и нерешительный, можно сказать, даже беспомощный. Когда я спрашивала его мнения, он обычно отвечал: «Фанни, поступай, как считаешь нужным». Но до старой одежды дотрагиваться не давал. Тут он был тверд, как скала. Так что не надейся, что сможешь что-нибудь переделать из этих вещей для своих ребят. Он так и остался при своем мнении. В чем здесь дело? Сама не знаю. Мой старик назвал это причудой. Мистер Миллер долго жил один, и эта одежда была дорога ему как память о прошлом.
      – Он всегда жил здесь один?
      – Нет, только последние пятнадцать лет. Хотя нет, меньше. Он вернулся сюда пятнадцать лет назад, и вот уже десять лет, как умер его отец. Я уже говорила, экономкой у них была Лиззи Ватсон, и она не намного пережила старого хозяина. Тогда я здесь и появилась. Муж сказал, что надо помочь с работой по дому неделю-другую. И вот эти две недели растянулись на десять лет. Мой старик все собирался уйти. Ему было семьдесят шесть. От работы в саду спина его совсем перестала разгибаться. Но он ушел раз и навсегда: свалился замертво у розовых кустов. С тех пор минуло три года. Он своего добился, а я осталась одна с молодым мистером Миллером, так его называли, когда был жив его отец. Они никогда не ладили, нет, никогда. Отец и сын были по натуре такие разные, как небо и земля. Старик каждый день ездил верхом, трезвым его видели редко, и на картах был помешан. Никогда не мог остановиться. Так денежки и уплыли.
      А у молодого мистера Миллера свои причуды. Его слабость была – книги. Это сейчас он бренди балуется, а в те времена его единственной страстью были книги. Он даже в Оксфорде учился. А затем стал учить других. Потом не знаю, что уж там случилось, но в один прекрасный день он возвращается домой и решает остаться. Это и странно. Когда мистер Миллер учился в колледже, он на каникулы приезжал очень редко. Мать ездила его навещать. Они друг в друге души не чаяли. Когда он сюда приехал совсем, они часто ходили гулять, бродили по лугам и полям, рука в руке, как будто он ребенок, а еще они были похожи на влюбленную парочку. Может быть, для нее это было каким-то утешением, помогало ей не думать о Лиззи Ват…сон, – Фанни осеклась и покосилась на детей. – Ну, с домом все, – продолжала она, – теперь мы пойдем и осмотрим сад, вернее, то, во что он превратился. Потом я покажу, что где лежит на кухне, и на этом закончим.

* * *

      Тол молча стоял и наблюдал, как Рия умело разделывает кролика. Она разрубила тушку вдоль и начала резать ее на части.
      – Так, значит, вы устроились? – наконец промолвил он, продолжая следить за точными движениями ее рук.
      – Слава Богу, все решилось. До сих пор не верю. Вчера я совсем отчаялась.
      – Ну, работать здесь не такое уж счастье, я имею в виду, сколько он платит. – Тол продолжал смотреть на ее руки. – Но от него вам не будет никакого вреда. Будете сами себе хозяйка, только пусть дети поменьше попадаются ему на глаза. Это самое главное.
      – Конечно, я прослежу за этим, – с готовностью пообещала Рия. – Миссис Бриггс меня уже предупредила.
      – Я каждый день буду привозить вам молоко, а раз в месяц – дрова… он не покупает много угля. Мне и самому больше нравится, когда в очаге горят дрова, а не уголь. Но вы из шахтерского поселка и… привыкли топить углем.
      – Да, я привыкла к углю. Но и с дровами справлюсь. Не беспокойтесь, я постараюсь. – Рия широко улыбнулась, глаза ее искрились.
      – Тогда все в порядке, – удовлетворенно отметил Тол.
      Рия посолила каждый кусок, сложила мясо в глиняную миску и закрыла крышкой.
      – Лук и турнепс не помешали бы, – снова следя за ее работой, произнес Тол.
      – Что? – Она повернула к нему голову. – Ах, да, – согласно закивала Рия. – Но Дэвид уже место присмотрел для огорода, весной будем есть овощи.
      – Вы далеко загадываете. Надеетесь, что приживетесь?
      Она замерла, глядя на него, немного смущенная его вопросом.
      – Да, надеюсь, я очень на это надеюсь, – тихо, почти шепотом призналась женщина.
      Лицо его медленно расплылось в улыбке.
      – Хорошо, когда человек быстро осваивается и смотрит вперед, – одобрительно закивал Тол. – Если потребуется помощь, можете всегда на меня рассчитывать.
      В дальнем конце кухни открылась дверь, и вошла Фанни, облаченная в дорожное платье.
      – Никогда бы не подумала, что он так расстроится из-за моего ухода, – в ее голосе слышалась грусть. – Посмотрите, что он мне подарил. – Она вытянула вперед руку. – Красивая брошь, правда? Ее носила его мать, – в глазах женщины стояли слезы, она с трудом проглотила подступивший к горлу комок. – Никогда бы не подумала, что он примет это так близко к сердцу – повторила она. – И он сделал мне такой подарок. Вещь, наверное, дорогая, посмотри, Тол.
      Он взял с ее ладони брошь в виде трех перевитых листьев плюща, в середине каждого поблескивал маленький камушек. Тол долго рассматривал украшение.
      – Думаю, это золото, а камни, наверное, настоящие, – наконец предположил он и посоветовал: – Присматривай за этой штукой получше.
      – Конечно, Тол, обязательно. Подумать только, он мне ее подарил, а мог бы продать за хорошие деньги. Но золотая она или нет, я ее все равно не продам.
      – Нет, нет, не надо ее продавать. – Тол даже испугался.
      Фанни покачала головой.
      – Ну вот, я уезжаю, моя милая. Теперь ты будешь хозяйничать вместо меня. С Толом мы будем видеться, и он мне расскажет, как у вас идут дела. И может быть, я как-нибудь с Толом заеду на денек к вам погостить.
      – Буду очень рада. – Рия обошла стол и взяла Фанни за руку. – Мне никогда не отблагодарить вас за то, что вы сделали для меня и моей семьи. И если бы у меня была какая-нибудь дорогая вещь, подобная броши, я бы с удовольствием отдала ее вам в благодарность за вашу доброту.
      – Ну что ты, что ты. Что я такого особенного сделала. Просто выручила тебя, а ты помогла мне, вот и все. И не забудь, что я тебе говорила о крольчатине, – будничным тоном напомнила Фанни. – Поставь ее в духовку на самый низ на ночь. Мясо к утру станет нежное, хоть губами ешь. Подашь ему кролика около двенадцати, и помни мои слова о запеканке. Ему она нравится с корочкой, чем поджаристее, тем лучше, а в соусе должно быть побольше мясного сока. Ну, я тебе все показала.
      – Спасибо, большое спасибо.
      Фанни направилась к двери, которую предусмотрительно открыл перед ней Тол, но задержалась на пороге. Было заметно, что ей жаль уходить. Она обернулась к Рии с последним напутствием:
      – В шесть часов он ест сыр с хлебом и фрукты. Их надо порезать и выложить на блюдо, а сверху полить черной патокой. Не забудь: никакого сахара, только патока.
      – Я запомнила, – сказала Рия. У нее запершило в горле. Она хорошо понимала, что чувствует Фанни: этой старой женщине хотелось уйти, ездить в ее возрасте каждый день взад-вперед становилось не под силу, но в то же время ей было жаль расставаться с домом, а возможно, больше с самим хозяином. Рия вышла во двор и наблюдала, как повозка выехала на аллею и покатила в сторону дороги.
      Повозка скрылась, но Рия не торопилась уходить. Она оглядела постройки, с двух сторон обрамлявшие двор. Взгляд ее скользнул вдоль обратной стороны дома, выглядевшей так же странно, как и фасад. Необъяснимое желание охватило женщину: ей вдруг захотелось раскинуть руки, объять этот необычный дом. Она едва сдержала этот внезапный порыв. Мысли путались в ее голове. «Я позабочусь о тебе, – молча пообещала она дому. – Ты станешь таким, как прежде, и будешь сверкать чистотой и красотой, как в былые времена. И хозяин будет чувствовать себя уютно и спокойно. Да, я обязательно постараюсь, чтобы ему было уютно. И дети будут пристроены, для всех здесь найдется дело». И Рия поспешила на кухню готовить ужин новому хозяину…
      Спустя полчаса она подошла к двери библиотеки и, стараясь не уронить поднос, негромко постучала. Не услышав ответа, женщина постучала более решительно. На этот раз хозяин откликнулся невнятным бормотанием. Только после этого она открыла дверь и вошла в комнату.
      Он сидел и что-то писал, повалившись грудью на стол, на котором было не больше порядка, чем на письменном столе в гостиной. Рия в нерешительности остановилась, не зная, куда пристроить поднос.
      Не изменив позы и не подняв головы, хозяин лишь махнул рукой с зажатым в ней пером, указывая на край стола, и буркнул ей:
      – Поставьте сюда.
      Она осторожно опустила поднос на груду бумаг и книг. Ей показалось, что блюдо с фруктами может соскользнуть, и она непроизвольно сунула руку под поднос, чтобы подвинуть бумаги.
      – Ничего не трогайте, оставьте все как есть, – остановил Рию голос хозяина.
      Она послушно убрала руку, но не могла не поправить сползающее блюдо.
      Он со вздохом отложил перо и откинулся на спинку кресла.
      – Вы устроились? – Мистер Миллер по-прежнему не поднимал глаз.
      – Да, спасибо, сэр.
      – Фанни ввела вас в курс дела?
      – Да, сэр.
      – Хорошо. – Хозяин взялся за перо. Рия собиралась открыть дверь, когда он сказал: – Я… надеюсь, вы понимаете, что ваши дети не должны меня беспокоить.
      – Конечно, сэр, я понимаю, – чуть помедлив, ответила Рия. – Они не будут вас беспокоить.
      – Хорошо, – снова одобрил он.
      Рия вышла из комнаты и только за дверью перевела дух. Она поспешила через холл и кухню в восточное крыло дома, чтобы проверить, как подвигаются дела у Бидди и Мэгги, которым она поручила навести порядок в двух спальнях: они должны были вынести просушить и проветрить матрацы, а также вычистить потертые ковры.
      Девочки сидели на краю кровати и отдыхали.
      – Вот вы и попались. От дела отлыниваете? – шутливо пожурила она дочек.
      – Я устала, мама, – призналась Мэгги.
      Взглянув на свою шестилетнюю малышку, Рия погладила ее по голове, убирая с потного лба темную прядь.
      – Конечно, детка, я знаю, что ты устала. – Она оглядела комнату. – Вижу, ты славно потрудилась. Наверное, все сама сделала, а Бидди сидела сложа руки. – Они дружно рассмеялись.
      – Мама, сколько в этом доме не убирали? Как ты думаешь? – уже серьезно спросила Бидди. – Я колотила этот ковер два часа, в нем было столько пыли, просто ужас, – она даже ногой притопнула. – А в углах, взгляни, какая паутина. Мы не смогли до нее добраться. Надо найти щетку с длинной ручкой, чтобы туда дотянуться.
      – Дойдет черед и до паутины. – Рия присела между девочками и обняла их за плечи. – Ну как, нравится вам здесь? – Она по очереди посмотрела на них.
      – Да, еще как, – закивала Бидди, а Мэгги лишь довольно улыбнулась.
      – Хорошо, мне кажется, здесь нам будет хорошо. Но я хочу, чтобы вы всегда помнили одно правило. – Лицо Рии стало серьезным, а голос зазвучал строго: – Слушайте меня внимательно. Вы не должны попадаться на глаза хозяину. Как только заметите его, тут же прячьтесь или убегайте… По всему видно, он не любит детей, так что имейте это в виду. – Она помолчала и требовательно спросила: – Так что вы должны всегда помнить?
      – Мы не должны попадаться на глаза хозяину, – ответила Бидди.
      Рия повернулась к младшей дочери.
      – Нам не надо попадаться на глаза хозяину, – послушно повторила Мэгги.
      – Вы не забудете мои слова? Девочки кивнули.
      – Ну, на сегодня, думаю, хватит, – подытожила Рия. – День был долгий, верно? А теперь, Бидди, сходи в сад за мальчиками и позови их в дом, но не шуми. И передайте им то, о чем я с вами говорила. Они тоже не должны показываться хозяину.
      – Хорошо, мама, я им все скажу.
      Бидди собиралась умчаться, но Рия успела ухватить ее за воротник платья.
      – И перестань носиться как угорелая. Учись ходить спокойно, как все люди.
      Украдкой вздохнув, Бидди вышла.
      – А что, мама, нам никогда больше нельзя будет бегать? – Мэгги с искренним огорчением смотрела на мать.
      – Ну почему же никогда, – рассмеялась Рия и прижала к себе дочку. – Иногда мы будем ходить с вами в поле и там вволю резвиться, договорились?
      «Им обязательно надо бегать и играть, – размышляла Рия, выходя из комнаты вместе с Мэгги. – Ведь они же дети. Мне надо будет позаботиться о том, чтобы они имели возможность играть, пусть даже немного.

      До Рождества оставалась неделя. Мороз держался уже четыре дня, и Джонни с Дэвидом нечего было делать в саду. В то утро мальчики белили стены в конюшне. Они работали уже три часа, и Рия собиралась отнести им горячего бульона. Накинув пальто и шерстяную шаль, она засунула в карманы по миске и, взяв закрытый крышкой судок с бульоном, вышла на улицу. От морозного воздуха у женщины даже перехватило дыхание. Она с облегчением вздохнула, войдя в конюшню, где по сравнению с улицей казалось гораздо теплее. Дети оторвались от своего занятия, и Джонни немедленно пожаловался:
      – Мама, я совсем окоченел.
      – Почему ты без варежек?
      – Они грязные и мокрые.
      – Это твоя забота, надо быть аккуратнее. Иди-ка сюда, попей бульона.
      Дэйви отложил кисть и подошел к матери. Она достала из карманов чашки и поставила их вместе с судком на кормушку.
      – Ну как? – поинтересовался Дэвид.
      – Хорошо, очень хорошо, – оценила Рия, оглядывая стены. – Здесь теперь и пахнет свежее.
      – Но запах лошадей приятнее. И вот о чем я подумал, мама.
      – О чем? – Рия подняла глаза на старшего сына. – Хорошо бы хозяин купил лошадь и двуколку, ну хотя бы только лошадь. Как бы было здорово, если бы у нас была лошадь.
      – Об этом нечего даже и мечтать. У хозяина с трудом хватает денег прокормить нас, какая уж тут лошадь.
      – Как-то это странно, мама. Он – джентльмен, а бедный.
      – Ну, кое-какие деньги у него есть, я тебе говорила, но их так мало, что ему приходится экономить.
      – Только не вчера, правда, мама? – лукаво улыбнулся Дэвид.
      Рия напустила на себя строгий вид, изо всех сил стараясь скрыть улыбку.
      – Вчера, может быть, и нет. Но все равно, так или иначе, допивайте бульон: мне некогда, я не могу целый день болтаться без дела.
      – А я бы поболтался в доме немножко. – Темные глазенки Джонни хитро поблескивали.
      – Ах ты, лентяй бессовестный. – Рия ласково потрепала сына за ухо. И хотя укоряла она его шутя, но в душе сознавала, что в словах ее была доля правды: если бы Джонни мог увильнуть от работы, он долго бы не раздумывал. Несмотря на то, что сыну уже месяц как исполнилось восемь, его все еще тянуло поиграть. Джонни уже не маленький ребенок. Или все-таки ребенок? Все они еще дети, быть может, кроме Дэйви. Ее взгляд задержался на старшем сыне – старая одежда, испачканные волосы и лицо, а все равно красавец – светловолосый и голубоглазый. За последние месяцы Дэйви заметно подрос и постройнел. Порой, глядя на него, у Рии сладко щемило сердце. Женщине не верилось, что это их с Сэтом сын.
      Она была уже у самой двери, когда громкий шепот Джонни остановил ее.
      – Мама, сегодня утром я видел хозяина.
      Рия резко повернулась к нему.
      – Я же вас предупреждала! – сердито воскликнула она. – Где ты его видел?
      – Не волнуйся, мама, – стал успокаивать ее Дэйви. – Ничего страшного не произошло. Мы шли через двор, и этот проныра, – он легонько подтолкнул брата, – сказал, что видел, как хозяин наблюдал за нами из окна гостиной, когда мы чистили ступеньки.
      – А ты тоже его видел?
      – Нет, я сказал проныре, чтобы он занимался делом, а не глазел по сторонам.
      – Мама, а он был в халате.
      Рия молча посмотрела на мальчиков, затем поспешно пробормотала «ну, ну» и заторопилась обратно в дом. На кухне она медленно сняла шаль и пальто, размышляя: «Тогда было около девяти и темновато. Он не мог их хорошо разглядеть».
      Улыбаясь своим мыслям, Рия налила себе остатки бульона. «Он, наверное, украдкой следил за нами, – решила она. – Подумать только! Это продолжение вчерашних чудес».
      Накануне хозяин второй раз, с тех пор как они поселились в этом доме, ездил в город. Рия знала, что он встречался со своим поверенным и получил деньги. Вчера после возвращения из города хозяин не раз заставил ее удивиться. Если в прошлый раз он был не в состоянии самостоятельно выбраться из повозки, и Тол помог ему сойти и дойти до дома, то теперь он обошелся без посторонней помощи и, поблагодарив Тола, направился к парадной двери. Хозяин не только вернулся почти трезвым, но и привез с собой какой-то большой пакет. Почти сразу после того как он вошел в дом, в кухне раздался звонок. Рия поспешила в гостиную.
      Хозяин сидел в кресле, грел руки у камина. – Вы меня звали, сэр?
      – Да, Мария, я звонил, – немного помолчав ответил он. – Сегодня очень холодно.
      – Да, сэр, очень, – согласилась она.
      – В Ньюкасле полно народу, я рад, что приехал домой.
      – Конечно, сэр.
      – Витрины магазинов, Мария, такие красивые.
      – Правда, сэр?
      – Да, они украшены очень ярко и богато. – Хозяин по-прежнему смотрел в сторону и грел руки. – Глядя на витрины, я пожалел, что не богач и не разбойник. – Наконец он мельком взглянул на нее, и в первый раз за время их знакомства женщина заметила в его глазах озорные искорки.
      – Не думаю, сэр, что из вас вышел бы хороший разбойник, – ответила ему с улыбкой Рия.
      – Да, пожалуй, не вышел бы. – Он выпрямился и положил руки на колени. – Сомневаюсь, что из меня вообще могло бы получиться что-нибудь путное. Нет-нет, не говорите ничего. Я знаю, что это так. Разве мое нынешнее положение это не доказывает? – Теперь он смотрел на нее прямо и открыто.
      Рия молчала. Когда мужчины навеселе, они и слабеют и готовы жаловаться на жизнь. Она это знала и понимала, что хозяин никогда не стал бы говорить об этом, будь он трезв. Так долго они еще не разговаривали.
      В прошлый раз, когда хозяин вернулся из Ньюкасла, он все порывался пуститься в пляс. А на следующее утро отправился к реке и сразу окунулся в воду. Он и раньше частенько проделывал подобное, хотя вода даже в самые жаркие дни оставалась прохладной. Рия убедилась в этом сама, когда ходила с детьми гулять. Они играли, а она сидела на берегу на траве и болтала в воде ногами. Но каково же было ее удивление, когда хозяин вручил ей два золотых соверена, грубовато приговаривая:
      – Вот, возьмите, купите что-нибудь к празднику. Но расходуйте их экономно, потому что там, где они лежали, больше ничего нет. – Потом он усмехнулся и добавил: – Припрячьте их получше: вдруг я утром потребую их обратно. Кто знает, что взбредет мне в голову, когда хмель выветрится и я вернусь в норму. Но пока до нормы далеко… – Он схватил лежавший на диване длинный пестрый сверток и сунул его Рии в руки. – Это вашим детям. Только имейте в виду, – он погрозил ей пальцем, – не думайте, будто это что-то меняет. Я все равно не хочу их видеть. Ясно?
      – Да, сэр, – тихо ответила Рия. Внимание хозяина смутило ее. – Спасибо вам за то, что думали о них.
      – Вовсе я о них не думал, – резко возразил он и поднялся. – Я лишь… вспомнил прошлое. – Голос его неестественно зазвенел. Поднявшись, он медленно покинул гостиную, а Рия озадаченно смотрела ему вслед, держа в одной руке деньги, а в другой – яркий сверток. Когда она вошла в кухню, в глазах ее стояли слезы.
      Дети сидели за столом и читали. Мать установила для них правило: читать по полчаса каждый вечер. Она постояла, молча глядя на них, прежде чем открыть пакет, потом по очереди достала из него четыре витых, окрашенных в разные цвета леденца. Ребятня в один голос тихо ахнула. Раздавая лакомство, мать объяснила:
      – Конфеты купил вам хозяин в Ньюкасле. Как всегда, первой нашлась Бидди.
      – А раньше он никогда нам ничего не покупал, – рассудительно заметила девочка.
      – А сейчас купил, – улыбнулась Рия. Однако слова ее прозвучали неестественно бодро.
      Дети как завороженные с восхищением глядели на витые пирамидки. Первым опомнился Джонни. Он сунул завитушку в рот и приготовился откусить, но тут вмешалась Рия.
      – Ты что, собираешься проглотить все сразу? – ужаснулась она и посоветовала: – Лучше разломи ее на три части и ешь по кусочку. Так на дольше хватит. Посмотрите, какие они длинные. Я никогда не видела таких больших и красивых леденцов.
      – Мама, значит, нам можно пойти и поблагодарить хозяина, да?
      – Нет, даже не думай об этом, – мгновенно разъярилась Рия. Бидди даже отшатнулась от неожиданности. – Если пойдешь к нему, я с тебя шкуру спущу. Слышишь? Все остается по-прежнему: он не хочет, чтобы вы ему надоедали.
      Угроза матери не смутила Бидди.
      – Разве мы ему надоедаем? Мы на милю к нему не подходим. На днях я увидела его на аллее – и сразу бегом в кусты.
      – Правильно сделала, и не смей к нему подходить, я тебя предупредила. – Она посмотрела на детей и уже более мягким тоном спросила: – Вам здесь нравится?
      Джонни и Мэгги кивнули не задумываясь, но Дэйви и Бидди промолчали.
      – А вам? – переспросила Рия, строго глядя на Бидди.
      – Кроме Тола, мы никого не видим.
      – Она права. – По лицу Дэйви пробежала тень. – Мы ни с кем не общаемся.
      – У нас есть крыша над головой, – медленно и отчетливо заговорила Рия, сдерживая раздражение. Она сидела во главе стола, положив на него сжатую в кулак ладонь. – Еда у нас простая, но питаемся мы досыта. А о постелях, на которых вы спите, я и не говорю. Вы о таких и мечтать не могли. Что вам нужно еще?
      Но Рия знала ответ: дети скучали, им хотелось развлечься, хоть немного повеселиться, не хватало компании сверстников. Ребята давно не были на ярмарке. Сэт возил их туда на праздники. Но в этом доме о праздниках забыли. Она хорошо понимала чувства детей.
      Рия разжала кулак, и с ее ладони на стол скатились два золотых.
      – Смотрите, что дал мне хозяин, теперь мы сможем повеселиться на Рождество, – она говорила все еще медленно, но уже значительно спокойнее. – Мы отправимся в Феллбурн, а быть может, и в Гейтсхед Фелл и скупим всю ярмарку, – добавила она, заметив, как тут же ожили дети, как засияли их глаза. «Надо попросить у хозяина выходной», – сказала себе Рия.

* * *

      Порой Рии казалось, что она знает Тола всю жизнь. Он стал ее добрым другом. Женщина говорила себе, что такие люди, как он, встречаются один на миллион. Тол никогда не отказывал в помощи. Он привозил из деревни послания и даже выполнял кое-какие поручения в городе, куда ездил по делам. Также мужчина доставлял молоко и дрова с такой регулярностью, будто это входило в его обязанности. За прошедший месяц он два раза привозил к ним в гости Фанни. Рия очень радовалась этим встречам, и Фанни тоже. От нее Рия многое узнала о хозяине и днях его молодости. Конечно, Рия понимала, что многое Фанни рассказывает со слов мужа. Но все ее рассказы были правдой. Чем дальше, тем больше Рия сознавала, как сильно любил свою мать ее отшельник-хозяин. Но Фанни не догадывалась о том, что заставило этого человека вернуться домой и продолжить жизнь в полном одиночестве. Должна же быть причина, отчего столь образованный и некогда видный мужчина (приведи себя в порядок, и сейчас бы неплохо выглядел) пришел к такой жизни. Быть может, виной всему стала несчастная любовь? Но неужели из-за этого он так невзлюбил детей? Рия не находила ответа на этот вопрос.
      И вот на следующий день, в Сочельник, они отправлялись в Гейтсхел Фелл скупать ярмарку.
      За три дня до поездки дети только и делали, что возбужденно галдели, и Рии то и дело приходилось успокаивать их. Ей удалось добиться, чтобы ребята говорили тише, но заставить их не бегать, она так и не смогла. У них просто не получалось ходить спокойно. Радостное возбуждение переполняло их. И вот наконец наступил долгожданный день. Они погрузились в повозку, празднично одетые, в новых шапках и шарфах, связанных Рией и Бидди долгими зимними вечерами.
      Рия никогда еще так не радовалась. Тол помог ей усесться, после чего занял свое место и крикнул: «Но! Поехали!»
      Они выехали со двора на аллею. Бидди потянула мать за пальто.
      – Хозяин смотрит на нас в окно на лестнице.
      Рии очень хотелось оглянуться, но она сдержалась.
      – Не глазей по сторонам, веди себя как следует, – посоветовала Рия дочери.
      – Должно быть, у него настроение меняется, – предположил Тол, когда она вновь повернулась к нему.
      – Нет, не думаю. Он никогда к ним не подходит.
      – Прошло слишком мало времени. Ты и так во многом изменила его. Он встретился мне на днях: одет аккуратно, пальто не мятое, как раньше, да и выбрит чисто.
      – Я потихоньку слежу за его одеждой, – улыбнулась Рия. – Глажу, крахмалю воротнички и все такое прочее.
      – Ты для него – дар Божий. Фанни, Бог свидетель, старалась, как могла. Но даже в молодости у нее не все выходило как надо. К домашней работе у Фанни никогда душа не лежала. Да и у нее самой в доме не все по полочкам разложено. Но ей так нравится, ей уютно в своем доме, а это самое главное. А некоторые слишком большие чистюли.
      – Ты так думаешь? – Рии показалось, что Тол намекает на нее, и голос женщины слегка зазвенел.
      – Да, плохо, когда от чистоты становится неуютно. Ты навела в доме порядок, и теперь в нем приятно и хорошо. А кое-кто готов гоняться за каждой пылинкой. Радости от этого мало.
      «Понятно, это он о своей сестре», – улыбнулась про себя Рия.
      С сестрой Тола, Энни Бристон, она виделась всего четыре раза. Энни выглядела значительно старше своих тридцати с небольшим лет. У нее было миловидное лицо и приятный голос. Рия решила, что они с Энни обязательно подружатся, но, как оказалось, ошибалась.
      С Фанни Рия чувствовала себя легко и свободно и могла болтать без умолку, и даже признавалась себе, что Бидди не случайно росла такой болтушкой. А рядом с Энни Рию охватывала какая-то скованность, и разговор получался сухим, скучно вежливым. В первые два своих приезда Энни держалась вполне дружелюбно, но потом настроение ее заметно изменилось. Она стала много говорить о Толе. Рассказала, что оставила хорошее место и переехала к брату, чтобы заботиться о нем, после того как восемь лет назад умерла их мать. Энни заезжала накануне их поездки на ярмарку. Она привезла в подарок девочкам тряпичных кукол и деревянную кукольную кроватку, которую сделал Тол для Мэгги. И, как бы между прочим, Энни сказала, что будет скучать без Тола, когда он женится и переедет в Роудип.
      Рию новость удивила, но она сказала себе, что удивляться надо тому, что такой достойный человек, как Тол, все еще оставался холостым. И конечно, она не сомневалась, что он выбрал себе хорошую пару. Ей тоже будет не хватать Тола, и не только потому, что он во многом помогал ей.
      – Пока не забыла, хочу пожелать тебе в будущем счастья, – нарушила молчание Рия.
      Тол придержал лошадь на повороте, приговаривая: «Полегче, полегче», и только после этого скосил глаза на Рию и спросил:
      – С чего ты вдруг решила пожелать мне счастья?
      – Но ты же… у тебя скоро свадьба.
      – Свадьба? – Он резко натянул вожжи и всем телом повернулся к ней. – Какая такая свадьба?
      – Наверное, я неправильно поняла твою сестру. – Рия почувствовала, как краснеет. – Но по ее словам выходило, что ты женишься… и скорее всего уедешь отсюда.
      Они молча смотрели друг на друга. Тол перевел взгляд на дорогу.
      – Жениться я не собираюсь, – почти прорычал он.
      – Извини, я ошиблась.
      – Можешь не извиняться. Когда я соберусь жениться, сам тебе об этом скажу, – бесстрастным тоном пообещал он.
      – В этом нет необходимости. – Рия досадовала на его сестру, и ей не нравился его покровительственный тон. – Меня это не касается. Я заговорила об этом из вежливости.
      – Я знаю. – Тон его снова изменился. – Но у Энни не было повода так говорить.
      – Нет дыма без огня. Зачем ей это выдумывать. – Рия все еще сердилась.
      – Нет ничего такого, о чем стоило бы говорить, не знаю, что ей взбрело в голову. Я, правда, иногда наведываюсь в Роудип и навещаю одну семью. У них есть дочь Бетти, ей исполняется девятнадцать. Я порой вожу ее на ярмарку и на скачки. И что из этого? В Роудип жизнь не такая уж веселая. Наши матери дружили много лет. Я знаю Бетти с пеленок. А если говорить о женитьбе, то мог бы быть женат уже много лет. Когда умерла мать, я ухаживал за одной девушкой. Потом на похороны приехала Энни и решила остаться. Я не мог сказать, что против, ведь это же и ее дом. Моя невеста и Энни сразу не поладили. То есть, я хочу сказать, что двум женщинам трудно ужиться в доме, где всего три комнаты и кухня. В общем, моя невеста выбрала другого.
      – Жаль.
      – А мне – нет. Кто знает, какова бы была сейчас наша жизнь. Удивительно, какие порой неожиданные сюрпризы преподносит нам судьба. – В его голосе больше не было напряжения. – Разум смиряется с этими изменениями. То, что сначала казалось незначительным, становится очень важным. Отец любил повторять, что все мелкие стычки заканчивались большими сражениями. Я только теперь начинаю понимать, как он был прав.
      – Взгляни на это небо, – резко сменил тему Тол. – Далеко уезжать мне не приходилось, но я сомневаюсь, что где-нибудь в другом месте есть такие же небеса. Солнце должно согревать землю, однако наше небо такое огромное, что пока солнечный жар добирается до нас, он слабеет, и тепла от него остается не больше, чем от пламени свечи.
      – Как красиво… – Глаза ее мягко светились.
      – Что красиво? – Он мельком взглянул на Рию.
      – То, что ты сказал.
      – О чем, о солнце? – Тол повернул голову и внимательно посмотрел на женщину.
      – Да, мне кажется, я читала о чем-то похожем в книге.
      – Я слышал, ты умеешь читать, – тихо начал он, вновь переведя взгляд на дорогу, – и дети твои тоже грамотные. А вот я взрослый, а даже имя свое написать не могу.
      – Я буду учить тебя, Тол, – наклоняясь к нему, неожиданно предложила Рия. – Я как-то думала об этом раньше, но сейчас решила: я научу тебя читать и писать.
      – Нет, не надо, ничего из этого не выйдет. Да и зачем мне это сейчас, – смущенно забормотал он.
      – Ну и ну, как это зачем? – возмутилась Рия. – Ты же еще молодой и проживешь долго, может быть, лет сорок. Подумай, сколько ты способен узнать из книг за сорок лет. Я все эти месяцы читала по ночам, когда все дела переделаны. Теперь я смогу написать письмо так же хорошо, как и Бидди.
      – Бидди умеет писать письма?
      – Да, Бидди такая умная. Мне кажется, она самая смышленая из моих детей. Все они умеют читать, писать и считать, но Бидди плюс ко всему способна думать, она очень сообразительная. – Рия говорила тихо, чтобы слышал только Тол.
      – Думаю, она особенная. – Мужчина тоже понизил голос. – Она далеко пойдет.
      Рия прислонилась к спинке скамьи и некоторое время молчала.
      – Много ли она сможет здесь добиться? – словно обращаясь к кому-то третьему, спросила женщина. – Так и будет всю жизнь мести полы, да скрести кастрюли.
      Бидди словно услышала, что разговор идет о ней. Она просунула голову между Толом и матерью и радостно объявила:
      – А знаешь, мама, что я собираюсь купить в Гейтсхед Фелле?
      – Нет, а что?
      – Пачку ершиков для трубки.
      – И зачем они тебе?
      – Чтобы подарить хозяину на Рождество.
      – Что за ерунда, он же не курит.
      – Знаю. Но ему надо курить. Это будет его успокаивать, как нашего отца. Когда хозяин увидит ершики, он сразу об этом подумает.
      Бидди гордо взглянула по очереди на Тола и мать. Взрослые, не сдержавшись, расхохотались. Бидди присоединилась к ним.
      – Бидди, ты иногда говоришь такое, словно с неба свалилась, – осуждающе покачал головой Дэвид.
      – А мне с неба хорошо видно, что вокруг делается, – отшутилась Бидди.
      Теперь уже смеялись все. Бидди знала, что младшие не понимали, чему смеются, им просто было весело. Всем было хорошо и радостно. Приближалось Рождество, они ехали на ярмарку в Гейтсхед Фелл, и у них были деньги. А их мать выглядела особенно красивой. И на душе у всех было светло и весело. Такая же чистая и светлая радость звучит в звоне воскресных колоколов. Веселье и радость царили вокруг.

      Наступил первый день Рождества, а назавтра, в «День подарков», Рии исполнялось двадцать семь лет. Она помнила этот праздник с четырех лет, но еще ни один рождественский вечер не оказывался таким необыкновенным, полным радостного волнения и одновременно дарующим душе мир и спокойствие. В Сочельник их посетили трое гостей, в том числе и Тол. Вторым гостем был священник их прихода, Уикс. Одетую строго, но со вкусом, женщину Рия видела в первый раз и приняла за настоящую даму, но та оказалась лишь камеристкой. Однако и это был достаточно высокий пост. Она служила в большом доме в усадьбе, называвшейся «Холмы», которая находилась за деревней, и до нее было больше мили. Рия знала от Тола, что усадьбой владела семья Галлмингтон.
      Тол также рассказывал, что мисс Хобсон важная особа и ей уже за семьдесят, но она по-прежнему камеристка у матери нынешнего хозяина усадьбы. Еще Рии стало известно, что мисс Хобсон служила сначала в доме Миллеров, в Мур-Хаусе. Работать она начала с четырнадцати лет, с должности младшей горничной. В двадцать шесть мисс Хобсон перешла на службу в «Холмы», где стала старшей горничной, и оставалась на этом месте пятнадцать лет, пока мадам Галлмингтон, лишившись камеристки, не назначила ее на этот пост. Но каждый год мисс Хобсон считала своим долгом навещать мистера Персиваля Миллера, которого знала с рождения. Она увидела его спустя несколько минут после того, как он появился на свет, и с тех пор сохраняла к нему теплые чувства.
      Рии хотелось расспросить мисс Хобсон о своем хозяине, мистере Миллере, но строгий вид гостьи и безукоризненные манеры остановили ее. У Рии даже возникло чувство, что мисс Хобсон тоже принадлежит к классу джентри, как и мистер Миллер. Ну а джентри надоедать вопросами не полагалось.
      На свой страх и риск, Рия решила подать чай в гостиную. Достала из буфета самые красивые чашки, подогрела чайник, перед тем как всыпать чай. Когда она появилась с подносом в гостиной, где мистер Миллер разговаривал с гостьей, то заметила, что хозяин удивлен, но не сердится. Удивилась и мисс Хобсон, ибо поднос был сервирован по всем правилам. Рии никогда не удалось бы это сделать, не отыщи она в одном из ящиков комода книгу «Управление домашним хозяйством» с массой премудростей, помогающих вести дела в большой усадьбе. В книге можно было найти все: от рецепта ваксы для конских копыт и состава кормов до советов, как угодить хозяйке. В конце книги на нескольких страницах перечислялись правила, которые следовало обязательно соблюдать. К примеру: если гости приезжали до трех часов дня, не рекомендовалось предлагать им чай с пирожными или печеньем. Правила не разрешали выставлять тарелки, лишь чашки и блюдца, когда стол накрывался для чая. На сладкое советовали подавать только что-нибудь легкое. В примечании к этому правилу особо указывалось, что бутерброды и булки предпочитают простолюдины.
      Отдельные советы Рия находила смешными. И эта книга стала для них чем-то наподобие анекдотов, особенно когда Бидди читала ее вслух, чтобы поупражняться, и при этом уморительно гримасничала. Дети хохотали так громко, что Рии приходилось то и дело на них шикать, но и у нее текли от смеха слезы.
      Рия была огорчена тем, что во время своего визита пожилая леди промолчала о том, как изменился дом, хотя не могла этого не заметить.
      После мисс Хобсон приехал преподобный Уикс. Вид у священника был очень представительный. Он заехал на час и провел его с мистером Миллером в библиотеке. Собираясь уезжать, священник обратился к Рии:
      – Надеюсь увидеть вас завтра в церкви.
      – Мне бы хотелось послать детей, но сама я вряд ли смогу прийти, – ответила Рия после минутного размышления.
      – Хорошо, пусть приходят дети, – сказал он. И вновь она задержалась с ответом.
      – Я пошлю их, сэр, если погода не испортится.
      – О, погода, я полагаю, постоит, – повелительным тоном важно заметил он. – И прогулка пойдет им только на пользу. Обязательно отправьте их в церковь.
      – Хорошо, сэр.
      – И каждое воскресенье пусть приходят. Слышите?
      – Да, сэр.
      Во время этого разговора Персивал Миллер стоял поодаль и, заложив руки за спину, смотрел в пол. Рия взглянула на него, перед тем как уйти. Ей показалось, что ему неприятно даже слышать о детях.
      И вот наступило рождественское утро. Дети отправились в церковь, но им не пришлось идти милю туда и милю обратно. Тол, как настоящий друг, заехал за ними. Рия растопила камин в гостиной и столовой, в которой по всем правилам накрыла стол, даже положила на белую накрахмаленную до хруста скатерть побег остролиста, как принято на Рождество. Скатерть покрывала круглый стол целиком, а не только его часть, как обычно в воскресенье, единственный день, когда хозяин ел в столовой. Все остальные дни она носила ему еду на подносе в библиотеку. Рия часто спрашивала себя, в котором часу он отправляется спать. Случалось, он оставался в гостиной и на ночь. Утром Рия спускалась с чаем вниз и находила хозяина спящим на диване, а рядом во множестве лежали книги. Казалось, в его жизни существовали только они, ради них он жил. Рия искренне жалела хозяина. Ей хотелось вывести его из состояния уныния, но она не знала, как это сделать. Ей было знакомо слово «уныние», оно встречалось в «Странствиях пилигрима», и она помнила, как читал им эту книгу Сэт.
      Рия поставила на стол два бокала: один для вина, другой – для воды, а перед ними поместила бутылку вина – их общий подарок ему на Рождество. Правда, женщина не была уверена, оценит ли хозяин их внимание.
      Рия в последний раз оглядела комнату. Все было готово. Еда дожидалась на кухне своего часа. Она знала, что хозяин только что вернулся с прогулки. В последние недели у него это вошло в привычку. Иногда его не было по полдня.
      Рия подошла к огромному зеркалу в конце комнаты и, придирчиво себя оглядев, убрала со лба волосы. Чепец она не носила: у нее его просто не было, а кроме того, хозяин на этом не настаивал. По случаю праздника женщина надела выходное платье с большим белым фартуком. Рия пригладила фартук на бедрах, бросила последний взгляд в зеркало и, довольная собой, заторопилась в кухню, где ее с нетерпением ждали дети. Они уже успели раздеться и, окружив ее тесной стайкой, принялись наперебой рассказывать о том, что видели и слышали.
      – Только не все сразу, говорите по очереди, – попыталась навести порядок Рия. – Так как все было? Вам понравилось? – Она посмотрела на Дэвида.
      – Да, мама, нам понравилось, и хоралы пели очень хорошо.
      – А церковь так красиво украшена, – взволнованно подхватила Бидди. – А еще мы видели маленький шалаш, он сделан, как будто стойло, в нем лежала солома, и стояли ослики, как живые, ах, мама… – У нее перехватило дыхание, губы дрогнули, и за сестру продолжила Мэгги:
      – И еще там была колыбелька, как та, что мне сделал Тол, но моя лучше.
      – Мама, – вновь заговорил Дэвид, и все умолкли. Он молча смотрел на нее, а потом объявил: – Мы видели его.
      – Хозяина?
      – Да, и близко. Он… он шел по дороге, а Тол остановил лошадь и заговорил с ним.
      – И что же он сказал?
      – Тол? Он говорил о погоде, что скоро пойдет снег.
      – А хозяин что ответил?
      – Он согласился с Толом, что в любой момент может пойти снег.
      – Мама, – Бидди снова обратила на себя внимание матери. – Он смотрел на нас.
      – Правда?
      – Он оглядел каждого по очереди. Он смотрел как-то чудно, как будто…
      – Как будто что?
      – Не знаю, не знаю как сказать. Но мне кажется, он смотрел не зло, и ему не было противно нас видеть. А вообще он задержался всего на минуту и пошел дальше.
      – Идите в другую комнату и не шумите, – задумчиво распорядилась Рия. – Камин растоплен, стол накрыт. Сейчас будем обедать.
      – Будет свинина, вот здорово, – довольно закричал Джонни.
      – Иди, иди, ненасытное пузо. – Рия подтолкнула Джонни и остальных детей к двери и полезла в духовку за мясом.
      Когда над дверью кухни тренькнул один из укрепленных над ней звонков, она как раз заканчивала расставлять на большом подносе праздничный обед: три тарелки с овощами, соусник и блюдо с мясом, на котором были красиво разложены куски свинины и кролика, отделяемые друг от друга запеченными в тесте яблоками.
      Перед гостиной Рия поставила поднос на столик у стены, открыла дверь и вошла.
      Хозяин сидел у огня и молча наблюдал, как она расставляет на столе кушанья.
      – Приятного вам аппетита, сэр, – сказала Рия, собираясь выйти.
      Он не ответил, по-прежнему молча глядя на нее, потом взгляд его переметнулся на бутылку с вином.
      – Это вино. Вижу вашу заботу, Мария, но не следовало тратить на это деньги, что предназначались на хозяйство.
      – Оно куплено не на эти деньги. – У Рии заметно приподнялся подбородок. – Это мой… подарок вам за доброе отношение к нашей семье.
      Глаза его расширились. Он поднялся и подошел к столу и, усевшись, поднял к глазам бутылку.
      – Хорошее вино, – негромко оценил он. – Сколько вы заплатили за него, можно спросить?
      – Шиллинг и девять пенсов, сэр, – после минутного колебания ответила она.
      – Шиллинг и девять пенсов. – Он вернул бутылку на стол, но руки с нее не убрал. – Почти половина вашего недельного жалованья. Вы очень добрая… спасибо вам, Мария. Я также хочу поблагодарить вас за работу. – Теперь он смотрел на нее прямо, не отводя глаз. – Вы навели порядок в доме. Он долгие годы находился в запустении, а теперь в нем снова стало уютно.
      – Я… я рада, что вы довольны, сэр, – запинаясь, ответила Рия, чувствуя, как щеки ее зарделись.
      – Да, я доволен.
      Они помолчали. Рия взглянула на стол.
      – Ваш обед остывает. Мне разложить еду или вы положите сами?
      – Нет, спасибо… я сам. Большое спасибо.
      Рия решила, что может идти. Но мужчина неожиданно заговорил:
      – У вас очень милое семейство, Мария. Рия покраснела еще гуще.
      – Спасибо, сэр, приятно это слышать от вас.
      – Почему ваш старший сын такой светлый, а все остальные – темноволосые? – поинтересовался он, нацеливаясь на кусок крольчатины.
      – Он пошел в деда, сэр, который был родом из Швеции.
      – Вот в чем дело. Он красивый мальчик. И остальные тоже.
      – Спасибо, сэр, – снова поблагодарила Рия и, так как хозяин молчал, поторопилась выйти из комнаты, но в холле остановилась, закинув за голову руки и сцепив пальцы. «Он переменился к детям, скоро они смогут свободно ходить по дому, и им не надо будет больше прятаться». Его прежняя неприязнь к детям начинала проходить, она явственно это чувствовала. Какое чудесное Рождество. А день еще не закончился. После обеда обещал заехать Тол – выпить с детьми чаю… Тол. Она на минуту закрыла глаза, и мечтательная улыбка появилась на ее лице, но Рия тут же ее прогнала и вздрогнула всем телом, когда внутренний голос приказал: «И думать не смей ни о чем подобном. Ты недавно похоронила Сэта, Тол моложе тебя, к тому же не забывай про своих четверых детей. Не теряй головы. Будь благоразумна. Не желай невозможного, бойся потерять все». – Нет, нет, – зашептала она. – Я не должна ничему навредить. Буду радоваться тому, что имею, и не стану думать о большем. – И она заторопилась к себе на кухню.

      Зима выдалась суровой и затяжной. Однако Рии она не показалась длинной, скучать ей не приходилось. Каждая комната в доме была вымыта и вычищена от пола до потолка. Все занавески и постельные покрывала были выстираны. Порвавшуюся обивку Рия аккуратно заштопала шелковыми нитками, что нашла в комоде комнаты миссис Миллер. Эта дама много времени отдавала рукоделию: на сиденьях стульев и спинках кресел красовались ее вышивки.
      Частенько Рия так уставала, что не могла сразу уснуть. Лежа без сна, она перебирала в памяти события прошедшего дня, особенно подробно вспоминая те дни и вечера, когда на урок приходил Тол. Он быстро добился заметных успехов и мог теперь не только написать свое имя и адрес, но еще знал, как пишется около пятидесяти двухсложных слов. Своими достижениями Тол был не столько обязан умению Рии и своему старанию, сколько Бидди, которая прочитала всю Библию и могла рассказывать наизусть отрывки из нее. Иногда она демонстрировала особую сообразительность, и Рии начинало казаться, что дочь слишком много рассуждает. Она одергивала Бидди, и достаточно резко. К примеру, это случалось, когда она читала заметки из издающихся в Ньюкасле еженедельников, которые Тол привозил мистеру Миллеру, а тот уже на следующий день отправлял их в мусорную корзину.
      После Рождества хозяин уже не был таким замкнутым, как прежде, когда она приносила ему еду. Иногда он разговаривал с ней, расспрашивал о прежней жизни.
      Накануне Рия отпросилась у хозяина, чтобы съездить в Гейтсхед Фелл. Она сказала, что ей нужно кое-что купить для детей, но не стала объяснять, что именно. А собиралась она заглянуть в лавку, где продавалась поношенная одежда, чтобы выбрать вещи, из которых могла потом переделать брюки для мальчиков и платья для девочек. К этому времени дети совсем обносились.
      Рия не стала брать с собой девочек, так как справедливо предположила, что они захотят побродить, станут тянуть ее то туда, то сюда, и она потеряет много времени.
      Она прошла милю до главной дороги и села в дилижанс. Когда Рия добралась до рынка, ей самой захотелось по нему пройтись, но, поборов искушение, сразу направилась к тому ряду, где продавалась одежда. Новые вещи были разложены на прилавках, а та одежда, за которой приехала она, валялась на земле, к счастью, погода стояла сухая. Не только она интересовалась поношенными вещами. У одного из прилавков у нее едва не вырвали из рук мужской фрак, но Рия вцепилась в него мертвой хваткой, потому что уже представляла, какие хорошие бриджи для Дэвида получатся из этого фрака. Дэйви стал быстро расти, и те двое бриджей, что у него были, не только протерлись сзади, но и оказались ему совсем коротки.
      Покидая палатки, Рия осталась довольна покупками: в ее парусиновых мешках лежали два хлопчатобумажных платья, пышная шерстяная юбка, из которой она наметила сшить себе платье, два вельветовых пиджака на подкладке и с подкладными плечами, что было очень ценно, и, конечно же, с таким трудом отвоеванный фрак.
      Прежде чем отправиться в обратный путь, Рия наградила себя миской горячего гороха. Ей пришлось подождать у дороги полтора часа, пока появился дилижанс, который и доставил ее домой. Рия так была довольна собой и удачными покупками, что в душе у нее все пело.
      Она не сказала Толу, куда едет, и он не встречал ее. В последнее время Рия старалась как можно меньше обращаться к нему с просьбами. И решила, что будет лучше, если он сам предложит что-либо сделать. Она стала держаться с ним строже, уже не смеялась, как прежде. Мужчина не понимал, в чем дело. А она пыталась убедить себя, что для нее это единственный, хотя и не совсем удачный, способ защиты.
      Рия разложила одежду в два мешка, но ноша все равно оставалась нелегкой. И добравшись до старого поста, где собирали пошлину и который теперь перенесли к главной дороге, она решила передохнуть и присела на низкий каменный барьер. За ним стеной стоял лес, вдоль кромки которого тянулась тропа. Здесь начинались владения Галлмингтонов, в чьих лесах Тол и служил лесничим. Отсюда до дома Тола было около полумили. Там глазу открывалась местность, имевшая название «Ложбина Фуллера».
      Рия прищурилась: в тени деревьев в ее сторону по дороге кто-то шел. Она пригляделась получше и еще издали узнала Энни Бристон. Предстоящая встреча совсем не радовала Рию. Энни с недавних пор невзлюбила ее, и Рия догадывалась, в чем причина. До этого времени свою неприязнь Энни открыто не проявляла.
      Казалось, что невысокого роста, с тонкими чертами лица Энни Бристон должна была иметь нежный и мелодичный голос. Она же, напротив, говорила резко и с надрывом, что свидетельствовало о вспыльчивом характере. Вот и сейчас Энни была не в лучшем настроении.
      – Вижу, вы тяжело нагружены. Снова ходили попрошайничать? – спросила она вместо приветствия.
      Рия подскочила как ужаленная.
      – О чем вы говорите, мисс Бристон! – Голос ее звенел. – Я в жизни своей не попрошайничала.
      – Странно, а я слышала, старая Фанни Бриггс много для вас сделала.
      Рия с удивлением и возмущением смотрела на Энни, которая теперь решила дать волю своим чувствам. Это была ничем не прикрытая атака, а до этого казалось, между ними шел какой-то бесконечный скрытый спор, теперь же пришло время высказаться открыто.
      – К чему вы клоните, мисс Бригсон? Почему вы так относитесь ко мне?
      – Вы знаете, в чем причина. С тех пор, как вы поселились в Мур-Хаусе, от вас только одни неприятности.
      Кому она могла помешать? Кому причинила вред? С кем ей было ссориться и кому вредить? Она виделась только с Толом, хозяином, священником да еще с камеристкой хозяйки «Холмов». Что Энни хотела сказать?
      – Какие же от меня неприятности? – повторила вслух свою мысль Рия.
      – Не притворяйтесь. По вашей милости Тол сам не знает, что делает. Он у вас как мальчик на побегушках. То он вам везет молоко, то дрова. А теперь еще по воскресеньям катается с вашими детьми в церковь и обратно. Вы взялись учить его читать и писать. Да что вы о себе, в конце концов, вообразили?
      Рия выпрямилась, изо всех сил стараясь не уронить достоинства. Ей очень хотелось влепить Энни пощечину, но она с большим трудом сдержалась.
      – Ваш брат всегда доставлял в Мур-Хаус молоко и дрова. А если он и возит детей в церковь, то это по настоянию священника. Единственное, что сделала для него наша семья, это научила его грамоте.
      – И теперь он потерял покой.
      – Но как ученье может отнять у человека покой?
      – Он начал много думать. Ему уже мало, что он лесничий. Он попусту тратит время, когда должен работать. У него могут быть неприятности, если хозяин об этом узнает. Вокруг полно дел. Раньше Тол находил чем заняться во дворе, а теперь сидит, уткнувшись в детские книжки. На него просто жалко смотреть!
      – Вот что я вам скажу, мисс Бристон, – с вызовом заговорила Рия. – Кто в вашем доме посмешище, так это вы. То, что я сейчас для себя открыла, для других давно не новость. Вы озлобившаяся старая дева, которая боится потерять поддержку брата, потому что тогда вам придется самой зарабатывать на жизнь, как приходилось делать многим, кто намного лучше вас.
      Энни Бристон не ожидала такого отпора и на минуту лишилась дара речи, но вскоре пришла в себя.
      – Вот ты как! – зло кривя губы зашипела она. – Не надейся на хорошую жизнь. Ты плохо кончишь. Откуда пришла, туда и вернешься, запомни мои слова.
      – А уж вам бы так хотелось на это посмотреть. Но даже не мечтайте, мисс Бристон. Я уеду отсюда не раньше, чем увижу вас в гробу.
      Энни только ухнула каким-то утробным голосом. Женщины сверкали друг на друга глазами и напоминали две пружины, готовые вот-вот распрямиться. Энни круто повернулась и почти побежала по дороге обратно к дому. Рия, вся дрожа, опустилась на каменный барьер. Вот змея! Эта женщина ревновала, она помешалась на ревности. Одно теперь Рия знала твердо, как бы ни сложились в дальнейшем их отношения с Толом, – а ей все чаще хотелось, чтобы они становились теснее, – с его сестрой под одной крышей она не уживется. Никогда. Ему придется выбирать. Но что он мог сделать? Руки его связаны. Что-то подобное должно было произойти. Жизнь не течет гладко, а хорошее быстро кончается.
      Кто бы мог подумать, что в этих глухих местах можно нажить такого врага, как Энни Бристон. Надо же такому случиться, что среди считанных соседей оказалась такая стерва. Именно стерва, по-другому ее не назвать.
      Ее мысли прервал неожиданно раздавшийся рядом голос. Испуганно вскрикнув, Рия вскочила на ноги.
      – Извините, что потревожил вас, но стена здесь самая низкая, и я всегда перебираюсь через нее в этом месте.
      Рия обернулась и с изумлением уставилась на хозяина, выходившего из-за деревьев. Он приблизился к стене и довольно неуклюже перепрыгнул через нее.
      – Я подошел почти одновременно с вашей собеседницей. – Хозяин, как бы извиняясь, повел плечами, и Рия поняла, что он наблюдал всю сцену и слышал их разговор с Энни Бристон от начала до конца. Но он не стал ее расспрашивать, а поинтересовался, глядя на прислоненные к стене мешки:
      – Что у вас здесь? Вижу, вы съездили не напрасно. – Он подошел и взял один из них.
      – Что вы, сэр, я сама их понесу, – попыталась возразить женщина.
      – Вы один, а я – другой, идемте. – Хозяин прошел вперед, и Рии ничего не оставалось, как последовать вслед за ним.
      – Что купили? – произнес он спустя некоторое время.
      – Кое-что из поношенной одежды… хочу перешить детям… они обносились… немного.
      – Вещи из лавки старьевщиков.
      Рия удивилась, что он знает о подобных лавках, но тут же уверила его, что у старьевщиков не была.
      – Нет, сэр, я купила все в обычных лавках, где продается и новая одежда.
      – Но это вещи старые… грязные.
      – Я их постираю, перед тем как перешить, – пояснила Рия.
      Некоторое время они шли молча, потом он заговорил снова:
      – Но вы даже не знаете, кто их носил… может быть, какие-то… бродяги.
      – Это не одежда бедняков, – возразила Рия. – Эти вещи на подкладке, из хорошего материала.
      И вновь они продолжали путь, и лишь когда показались ворота усадьбы, хозяин спросил:
      – Я слышал, вы учите Тола грамоте?
      – Да, сэр, но только по вечерам, когда закончу со всеми делами. – Рия не хотела, чтобы он подумал, будто она тратит на занятия его время.
      – Конечно, конечно, – закивал хозяин. – А почему он не обратился ко мне?
      – Думаю, это не пришло ему в голову, сэр. А вообще я сама предложила его учить.
      – Вы знаете, что я когда-то был учителем?
      – Нет, сэр. – В ее голосе слышалось удивление.
      – О да, я был учителем. – Он смотрел на нее с грустной улыбкой. – И причем много лет, но называли меня не учителем, а наставником, и учил я не детей, а молодых людей в университете.
      Рия молчала.
      Они подошли к парадной двери, куда обычно входил хозяин, ей же предстояло обойти дом, чтобы попасть в кухню. Внезапно он остановился.
      – Я беру на себя обучение ваших детей. – Он смотрел на нее в упор, а в голосе сквозила такая решительность, что Рия от неожиданности выронила мешок. – Совсем не достаточно, что они умеют только читать и писать. Если они этому научились, пора расширять их знания. Мы будем заниматься по два часа каждое утро. Позаботьтесь, чтобы дети в девять часов были в библиотеке. – Он повернулся и так же решительно, как и говорил, вошел в дом.
      Некоторое время Рия стояла в оцепенении, потом опомнилась и, подхватив мешки, побежала на кухню: ей не терпелось передать Бидди слова хозяина. Но почему только Бидди? И Рия сама ответила себе. Только она из всех четверых сможет по достоинству оценить поразительную перемену, произошедшую в настроении мистера Миллера, и наверняка обрадуется этому.
      Стемнело, когда в дверь кухни постучали. Мэгги пошла открывать.
      – Мама, мама, Тол пришел! – обрадованно закричала она.
      Дети любили Тола, поэтому сразу же перестали распарывать одежду, окружили его и заговорили все сразу, перебивая друг друга. А Дэйви подбежал к скамье-ларю, вытащил фрак и, облачившись в него, принялся с важным видом расхаживать вокруг стола. Все так и покатились со смеху.
      – За этим ты и ездила? – Тол кивнул на лежавшие рядом со скамьей у камина мешки со старой одеждой.
      – Да, – подтвердила Рия, – нужно же одеть ребят прилично. Но перед тем как перешивать, я все постираю.
      Тол понимающе кивнул.
      – Тол, знаешь, хозяин хочет отправить нас в школу, – сообщила Бидди.
      – В школу? Куда? Поблизости нет школы.
      – Это далеко, нам придется туда ездить.
      Тол непонимающе смотрел на Джонни, а тот хохотал над своей шуткой. Но здесь вмешался Дэйви.
      – Сам мистер Миллер собирается заниматься с нами каждое утро по два часа, – снимая фрак, объяснил он. – Не знаю, как теперь быть с садом? У меня столько работы, когда все успеть?
      – Это правда? – обратился Тол к Рии.
      – Да, – подтвердила она. – Никак не ожидала, что хозяин так скажет. Ведь это же замечательно. – Она окинула взглядом детей, радость и гордость отразились на ее лице. – Дети смогут учиться у такого знающего человека.
      – Конечно, в этом можно не сомневаться. К сожалению, в этом его беда.
      – В чем?
      – Ну, что он сидит со своими книгами и почти никуда не выходит. Ты мне нужна на минуту, – тихо позвал Тол, глядя на Рию.
      – Продолжайте распарывать. – Рия посмотрела на Дэйви, потом на Бидди. – И смотрите, аккуратнее, не порвите материал. – Отдав распоряжение детям, она накинула на плечи шаль, что висела за дверью, и вышла за Толом во двор.
      Рия закрыла за собой дверь и замигала от света фонаря, оставленного у порога Толом.
      – Я знаю, о чем ты хочешь говорить, – опередила она Тола.
      – Вот и хорошо, тогда сразу хочу извиниться. Мне жаль, что все так вышло… но уж такая наша Энни. Хлопот от нее предостаточно. Мне кажется, с рождения от нее одно беспокойство. Прошу, Рия, не обращай на нее внимания. Ее всегда тянуло верховодить. Просто не знаю, что мне с ней делать. Сестра Мэри могла бы на время взять ее к себе, но муж Мэри, Робби, терпеть не может Энни.
      – У тебя есть еще сестра? – удивилась Рия.
      – Да, они с Энни хоть и близнецы, но по характеру совсем разные. Сестры на восемь лет старше меня, и моя мать поручила им мое воспитание, – рассмеялся Тол. – Мэри всегда была ласковой и доброй, а Энни всю жизнь хотелось покомандовать и во все сунуть свой нос. Я хотел спокойствия и старался уступать ей, но больше не буду. И еще, мне очень жаль, если она тебя огорчила.
      – Но ведь и я в долгу не осталась, – тихо рассмеялась Рия.
      – Это я тоже заметил, – хмыкнул Тол. – Она, наверное, упрекала меня, что я забросил дела?
      – Что-то похожее она говорила.
      – Не в первый раз я такое слышу, и по разным поводам, а причины здесь разные. Но я… не хочу, чтобы кто-то вставал между нами, Рия.
      Она шумно глотнула воздух. Ей нестерпимо захотелось прижаться к нему и почувствовать его близость.
      – Я в таком положении, что не могу сказать, чего хочу. Ты сама знаешь, о чем я думаю.
      От его слов сладкая дрожь пробежала по ее телу. Она подумала: «Пусть он поцелует меня, ну хоть разочек. А что потом? К чему это приведет? – сразу же стала про себя рассуждать она. – В доме командует его сестра, и нам с ней не ужиться. И нельзя забывать о детях, которых еще надо вырастить». Теперь она живет в этом доме, как госпожа, сама себе хозяйка, чувствует себя спокойно, уверенно и довольна жизнью, как никогда раньше. Так что никаких поцелуев. Не стоит играть с огнем, так и сгореть недолго.
      – Да, Тол, я все понимаю. – Рия сама удивилась, как спокойно звучал ее голос. – Пусть все идет своим чередом. И я… благодарна тебе за дружбу.
      Он взял ее руку в свои, и она едва не поддалась искушению поиграть с огнем. Но неожиданно дверь отворилась, и Дэйви торопливо сообщил:
      – Мама, звонил хозяин из гостиной.
      – Хорошо, хорошо, я сейчас. – И она толкнула Дэйви в дом, а Толу сказала: – Мне надо идти, надеюсь, все наладится.
      – Да, да. Доброй ночи.
      – Доброй ночи, Тол.
      – Сколько раз он звонил? – спросила она Дэйви уже в кухне.
      – Один раз, мама. Рия торопливо вышла в коридор, оттуда в холл и уже собиралась пойти в гостиную. Но хозяин ждал ее с лампой в руках у подножия лестницы и скомандовал:
      – Возьмите еще лампу.
      Он указал на стоявшую на столике у входной двери лампу с круглым стеклянным абажуром розового цвета и пошел наверх. Рия взяла лампу и, теряясь в догадках, последовала за хозяином.
      В какой-то момент ей показалось, что он направляется в свою спальню. Однако они миновали все двери на площадке и прошли в ее конец. Потом свернули за угол в узкий коридорчик и стали подниматься по лестнице в мансарду.
      За все время Рия бывала здесь не более трех раз. Когда она только начинала служить в доме, хозяин предупредил: «Не трогайте ничего в мансарде». Рия тогда не удивилась, то же самое ей говорила Фанни. Когда она заходила сюда раньше, то заметила несколько сундуков в углу. Посредине, где крыша повыше, стояли два больших шкафа по четыре секции каждый, снятые верхушки которых были приставлены к стене. Оба шкафа были наполнены одеждой: один – мужской, другой – женской. Все вещи аккуратно висели на вешалках с мешочками, наполненными душистыми травами.
      Хозяин поставил лампу на сундук, Рия сделала то же самое. Он прошел к шкафу у дальней стены и, открыв дверь первой секции, выдвинул верхний ящик, где оказались шелковые рубашки. Мистер Миллер взял одну, встряхнул и подал ей.
      – Вы сможете переделать их для мальчиков?
      – Это шелк, сэр, очень хороший, – она держала в руках нежную ткань, голос ее дрожал, – но… не очень практичный…
      – У них есть праздничная одежда?
      – Нет, сэр.
      – Тогда сшейте им праздничные рубашки. А на каждый день вы сможете что-либо подобрать в сундуках. – Затем он перешел к другой секции, достал костюм, брюки которого были прикреплены к нижней перекладине вешалки. – Вот плотный твид, – объяснил он. – Из него получится будничная одежда. А к этому, – он достал следующий костюм из отличного синего габардина, – подойдет шелковая рубашка.
      – Но, сэр…
      – Что значит «но, сэр?» – Его рука задержалась на очередной дверце. В его голосе угадывались нотки раздражения, как будто он поступал против воли. Однако когда он перешел ко второму большому шкафу, голос заметно потеплел.
      – Это вещи моей матери. Она не любила рюши и оборки. Ее будничные платья были простого фасона, да и вечерние ничем особенные не выделялись, за одним исключением.
      Он запустил руку в шкаф и достал из его глубины длинное платье из черного бархата с вырезом каре и короткими рукавами. Лиф его был присборен, юбка ниспадала, а единственным украшением служила прикрепленная у пояса шелковая роза бледно-розового цвета. От платья исходил тонкий, достаточно ощутимый запах духов.
      – Моей матери оно нравилось больше всего. У нее было много других вечерних нарядов, но его она надевала в особенно торжественных случаях. Оно так красиво подчеркивало ее чудесную кожу.
      – Да, платье очень красивое, – тихо согласилась Рия.
      – Я тоже так считаю, – он повернулся к ней с платьем в руках. – Я часто прихожу сюда и смотрю на него. Оно вызывает много воспоминаний. – Он вернул платье на место, в дальний угол шкафа, затем раздвинул одежду в стороны, достал сразу два платья. – А их она надевала по утрам. Они из ситца, потрогайте. – И хозяин протянул ей платья.
      – Да, сэр, и очень приятные на ощупь, и расцветка оригинальная, если так можно сказать, – согласилась Рия.
      – Если так можно сказать, – в тон ей повторил он. Рия невольно напряглась и с обидой подумала: «Во второй раз он меня передразнивает. Если бы я говорила неправильно, тогда бы он мог меня поправить, но многие говорят „если можно так сказать…"»
      – Так вот, возьмите это. – Он сунул ей в руки платья, – а еще костюмы и рубашки, и – за дело. Да выбросьте всю грязную дрянь, что сегодня принесли, одному Богу известно, кто в них ходил.
      Выбросить все? Как бы не так, она выстирает все эти вещи и аккуратно распорет. А когда будет время, она их перешьет, и хозяин даже не узнает одежды на детях. Кроме того, она сошьет себе юбку, пару нижних юбок и кофточку. Выбросить столько добра? Да ни за что!
      – Вы слышали, что я сказал? – Мистер Миллер стоял с двумя лампами и строго смотрел на нее.
      – Да, конечно, сэр. – Она взглянула на него поверх груды одежды, что держала в руках. – Я все слышала. – Рия двинулась к лестнице, но остановилась, стараясь подобрать такие слова благодарности, чтобы он снова не передразнил ее. – Спасибо за вашу доброту, сэр, – наконец решилась она.
      – Не за что. Имея возможность таким образом помочь, я меньше чувствую себя обязанным вам.
      – Как? – Рия забыла о своих манерах и о правильной речи. Она резко обернулась и за те несколько мгновений, что смотрела на его лицо, освещенное светом лампы, она поняла, насколько он одинок. Об этом говорили его глаза, горькие складки у рта и уныло опущенные плечи. Казалось, в нем не осталось больше жизненных сил, только голос сохранял силу. – Что вы, сэр. Чем же вы мне обязаны? Все совсем наоборот. Что было бы с нами, если бы вы отказали нам тогда? Одному Богу известно. А мои дети никогда не были здоровы и счастливы, как сейчас; и прибавлю еще: им никогда так хорошо не жилось. Нет, сэр, это мы у вас в долгу.
      – Вы хорошая женщина, Рия, – неожиданно объявил хозяин. – Мне даже хочется сказать девушка, потому что вы выглядите не старше дочери и ведете себя очень похоже.
      – О, сэр… О, сэр.
      – О, сэр… – Он снова дразнил ее.
      В их отношения входило что-то новое. Рии стало весело, она рассмеялась, потом пошла к узкой лестнице и стала осторожно спускаться. Он высоко держал лампы, освещая дорогу.
      Уже внизу, в холле, она обернулась и молча улыбнулась, затем поспешила в кухню показывать детям новые сокровища. Перед глазами стояло его лицо в свете двух ламп.
      «Он выглядит таким одиноким и печальным. Как бы мне хотелось сделать радостнее его жизнь, – подумала она. – Может быть, что-то изменится, когда он начнет учить детей?»

      Лето было в разгаре. Погода стояла жаркая и сухая. Земля затвердела, трава начала желтеть. Уже пятнадцать месяцев служила Рия в доме мистера Миллера. И ей даже трудно было представить, что она жила где-то еще. Казалось, этот сияющий чистотой дом принадлежит ей. А он действительно сиял, потому что Бидди с Мэгги постарались и по праву могли гордиться своей работой. Теперь, когда порядок был наведен, работы в доме стало меньше, и Бидди помогала мальчикам собирать фрукты, готовить участки под осенние посадки.
      Усадьба преобразилась: на подъездной аллее больше не было травы. Особенно красиво смотрелись заботливо подстриженные живые изгороди, разделяющие сад на части. Только высокой живой изгороди из тиса, отделявшей огород от цветников, не удалось придать первоначальный вид. Верх изгороди раньше выстригался в виде птиц. Мальчики же смогли только подстричь эту изгородь на высоте, до которой дотянулись с короткой лестницы.
      Почти во всем парке царил порядок. Исключение составлял участок, ранее служивший площадкой для игры, а сейчас похожий на скошенный луг. Но нельзя сказать, что усадьба преобразилась только благодаря заботам Дэвида и Джонни. Еще в самом начале большую часть тяжелой работы выполнил Тол. И Рия с девочками тоже вечерами выходили помочь, особенно с тех пор, как Дэйви заявил, что не сможет справляться с работой, если два часа по утрам ему придется тратить на занятия.
      В отличие от остальных детей, Дэйви учился без особой радости, что огорчало Рию. Она видела, что хозяин относился к Дэйви с особым вниманием. Не раз Рия жалела, что Бидди не может поделиться с братом своим умом и сообразительностью. Она схватывала все на лету и впитывала знания, как губка, а Дэйви с трудом учил то, что ему задавали. Правда, Рия не удивлялась, что учеба дается Дэйви с трудом: выучить столько всего о богах и богинях непросто. Но хозяин настаивал, чтобы дети кроме истории и географии знали и это.
      А уж эта латынь! Кто только ее выдумал? Рия не знала, зачем она могла понадобиться. Причем хозяин не только занимался с детьми по два часа каждое утро, но и вечером после работы заставлял целый час повторять урок. Он даже несколько раз заходил на кухню, чтобы проверить, не увиливают ли они от занятий. Рия радовалась, что с ее детьми занимается такой ученый человек, как мистер Миллер.
      Если бы все дети учились ровно, Рию ничто бы не тревожило. Но Дэйви все чаще хмурился, стал раздражительным и часто ссорился с Бидди. Конечно, Бидди могла постоять за себя и справилась бы с тремя такими, как Дэйви: ей не стоило класть в рот палец.
      Рия старалась, как могла, помочь сыну: садилась по вечерам рядом с ним, когда он готовил уроки. Она чувствовала, что учится сама, хотя не думала, что наука могла когда-нибудь ей пригодиться. Она убедила себя, что в ее силах справиться со всеми премудростями. Ведь это было частью воспитания детей, пусть немного странного, но тем не менее необходимого воспитания.
      Жизнь Рии теперь заполняли не только дневные заботы о доме и детях. Была у нее и личная тайна – живущее в ней скрытое желание, томление, не дававшее ей покоя. Она знала, что нет надежды удовлетворить мучившую ее жажду, потому что Тол в один из вечеров сказал, что попал в трудное положение и не знает, как из него выбраться, а поэтому не может открыть ей свои мысли. У его сестры завелась какая-то хворь, которая время от времени укладывала ее в постель, так что она не могла заниматься хозяйством. Как объяснил Тол, дел у него теперь по горло, поэтому ему редко удавалось вырваться, чтобы заглянуть к ним.
      Рия, казалось бы, все понимала, но сердце у нее сжималось от смутной тревоги. Хотя Тол по-прежнему привозил молоко и дрова, однако редко ездил с детьми в церковь и перестал приходить по вечерам, чтобы продолжать учиться.
      Она про себя решила, что пора перестать на что-то надеяться. Если бы в тот давний вечер не прозвонил в кухне звонок из гостиной и они бы поцеловались, то что было бы дальше? Она хорошо сознавала, что было бы. Но так или иначе ничего не произошло, и она считала, к лучшему, потому что нельзя жалеть о том, чего не имел… Что за глупая поговорка. У нее в жизни многого не было, но жалела она о многом: что у нее нет собственного приличного дома, хорошей красивой одежды для детей… и для нее самой, еды, повкуснее обычной. Ей иногда хотелось попробовать дорогих конфет, которые она видела в витринах в Гейтсхед Фелл; она жалела, что не может прокатиться куда-нибудь далеко-далеко, дальше Ньюкасла, может быть, в Лондон, где живет король. Что не имел, о том не можешь жалеть! И кто только выдумывает такие глупые поговорки.
      Рия стояла у кухонной раковины и чистила яблоки на пирог. Подоконник украшали две вазы с цветами. Окно обрамляли тюлевые занавески, которые она нашла в комоде и немного переделала. Ей нравилось создавать уют, поэтому в доме стало очень мило и уютно. Только всю эту красоту, кроме них, видел один священник.
      Фанни рассказывала Рии, что когда-то к хозяину приезжало много народа. Он держался с ними неприветливо, и скоро все от него отвернулись. Глядя на мистера Миллера не верилось, что этот человек мог быть с кем-то груб, но слова его порой резали больнее острого ножа. Рия слышала, как он говорил их Дэйви. Случалось, на занятиях в библиотеке хозяин сердился и ругал его, хотя Дэйви очень нравился ему.
      Она подняла голову и взглянула в окно. Руки ее замерли, и кожура яблока оторвалась, хотя она еще не дочистила его до конца. Ей нравилось снимать кожуру непрерывной стружкой. Она получала от этого удовлетворение. Теперь ее взгляд остановился на входивших во двор хозяине и Дэйви. Рука хозяина лежала у Дэйви на плече. Рия умиленно смотрела на них, и к горлу подступил комок. Она наклонилась поближе к окну, чтобы подольше их видеть. Они остановились перед дверью конюшни. Дэйви стоял, опустив голову, а мистер Миллер что-то говорил, наклонясь и держа его за плечи. Потом хозяин убрал руки и ласково взъерошил волосы Дэйви и легонько подтолкнул к конюшне.
      Рия с трудом проглотила стоявший в горле ком и задумалась. Жаль, что хозяин не женат, и у него нет детей. С тех пор как он перестал сторониться детей, настроение его заметно улучшилось. Бедный, сколько ему уже лет? Наверное, около пятидесяти. Рия не знала точно и могла только предположить. Ей вдруг захотелось, чтобы какая-нибудь одинокая милая женщина, убивающая время за ненужным рукоделием или разъезжающая по гостям, бросила все, приехала к хозяину и в конце концов женила его на себе.
      Рия закончила чистить яблоки, выложила их в формы с тестом, сбрызнула медом, закрыла оставшимся тестом и украсила вылепленными из теста листочками. Смазав верх пирогов молоком, она поставила их в духовку. Затем Рия вымыла руки и, выйдя из дома, направилась через двор в сарай.
      В сарае хранились дрова, а в углу стояла колода. Когда Рия вошла, Дэйви колол на ней короткие поленья. Увидев мать, он воткнул топор в полено.
      – Что, пора заканчивать? – спросил он.
      – Конечно, уже почти шесть. Сходи за остальными. Скажи, о чем разговаривал с тобой хозяин?
      Дэйви молча отвернулся и стукнул по колоде носком башмака.
      – Так о чем же он с тобой говорил? – повторила Рия, разворачивая сына к себе лицом.
      – Ну, – нетерпеливо вскинул голову Дэйви, – он говорил об учебе, спрашивал, чем я вообще хотел бы заниматься.
      – И что же? – она пристально смотрела на сына. – Что ты ему ответил?
      – Я… сказал, что хотел бы стать кучером. – Он поднял голову, вид у него был задумчивый. – Мама, хозяин очень рассердился и удивился, что я не могу желать чего-то большего. А чего большего. – Он протянул матери руку, и она нежно взяла ее в свои. – Я не могу многого запомнить. Я же не такой, как наша Бидди. Ей все нравится. Но… мама, я не понимаю и половины того, что он говорит о мифах, да еще эта латынь. Ну зачем мне латынь? Я умею читать и писать, считаю получше многих. Но я не могу запомнить имена из той книги, «Иллиады», о которой он все время долдонит. Бидди говорит, что это сказки, вот пусть девчонки их читают. А мне они зачем?
      – Дэйви, это не сказки, – попыталась объяснить Рия, – а исторические рассказы. Такие истории происходили в давние времена, до рождения Христа, тогда еще и Библии не было.
      – Мама, а я думал, что до Библии и рая не было ничего.
      – Дэйви, у тебя в голове каша, так хоть меня не сбивай с толку, – попросила Рия. – Заканчивай-ка лучше работу и отправляйся за остальными. К вашему приходу ужин будет на столе. Проследи, чтобы все как следует умылись. Знаешь, и у меня в голове все перемешалось, – с улыбкой призналась она. – Я тоже не все понимаю из того, чему он вас учит. Давай после ужина вместе сядем и разберем урок. Ум хорошо, а два – лучше, договорились?
      Дэйви ничего не ответил и даже не улыбнулся. Рия смотрела ему вслед и думала: «Бог наделил нас неравным умом, но как он решал, кому сколько дать?»

* * *

      Все сидели вокруг стола на кухне и занимались, когда в дверь постучали. Открыла Бидди.
      – Здравствуй, Тол, – поздоровалась она и, обернувшись к матери, объявила: – Мама, это Тол пришел.
      Рия поднялась со своего места и с улыбкой поприветствовала его.
      – Здравствуй, Тол.
      – Здравствуй, – ответил он. – Вы все заняты? – Он обвел взглядом сидевших за столом.
      – Мы учим уроки, – живо откликнулась Бидди и пригласила: – Садись, Тол. Я уже заканчиваю латынь, а они еще с английским возятся, – похвалилась она, кивая на сестру с братьями.
      – Латынь? – скривился Тол и посмотрел на Рию.
      – Да, теперь еще и латынь, – подтвердила она.
      – Господи, да Бидди теперь совсем ученая станет.
      – Садись, Тол. – Рия выдвинула для него стул в конце стола, между Дэйви и Бидди. – Ты ужинал? – заботливо спросила она.
      – Днем перехватил кое-что.
      – Домой заходил?
      – Нет, вот сейчас туда еду. Но, – он поднял глаза на Рию, – я сегодня посадил Энни в дилижанс, она поехала к сестре. Ты знаешь, у Мэри умер муж, и Энни решила несколько дней пожить у сестры.
      – Да, да, конечно… так ты сейчас сам хозяйничаешь. Думаю, что поесть как следует тебе не пришлось. От холодной баранины и яблочного пирога не откажешься?
      – Откажусь ли я от холодной баранины с пирогом? – повторил он, обводя детей веселым взглядом. Все рассмеялись. – Вы слышали, ваша мама еще спрашивает, откажусь ли я от баранины с пирогом? А вы как думаете?
      – Нет, – ответил дружный хор. – Он точно не откажется, мама.
      Под веселый смех детей Рия поставила перед Толом тарелку с бараньими отбивными, хлеб с маслом. Он занялся отбивными, а дети смотрели на него во все глаза. Тол проглотил несколько кусочков и отложил нож с вилкой.
      – Займитесь делом, ребята, не смотрите на меня, а то я подавлюсь.
      – Я не хочу учить уроки, – заявил Дэйви.
      – Почему? – повернулся Тол к нему.
      – Он их терпеть не может, – подсказала Бидди.
      – А тебе нравится? – теперь Тол смотрел на нее.
      – Конечно, нравится, для меня уроки просто праздник. Хочешь послушать, как я говорю по-латыни?
      Тол широко улыбнулся Рии, которая стояла рядом с Дэйви, положив руку ему на плечо, потом снова повернулась к Бидди.
      – Да, я с удовольствием послушаю, как ты говоришь по-латыни, хотя и не пойму ничего.
      – Я могу тебя научить. Учить – это значит передавать знания. Так говорит хозяин, понятно?
      – Понятно, мисс Учительница, понятно, – как заведенный закивал Тол, вызвав очередные взрывы смеха.
      – Хорошо, слушай, Тол. Am… mo… matren.
      – Ну и ну! – в притворном восторге воскликнул Тол и посмотрел на сиявшую Бидди.
      – Это значит, я люблю мою маму, – она стрельнула глазами в сторону матери, а та изо всех сил сжимала губы, чтобы не расхохотаться.
      – Тол, хочешь еще послушать?
      – Жду не дождусь.
      – Вот какой ты! – Бидди с вызовом вскинула голову. Она поняла, что Тол подшучивает над ней, но все равно решила покрасоваться. – Add… erben… ауо utt… parnem… aymam, – она перевела дух и сразу с торжеством выпалила: – Это означает: «Я собираюсь в город купить хлеба».
      – А вот и неправда.
      – Не смейся, Тол. Хозяин говорит, что только тот образованный человек, кто знает латынь.
      – А еще мистер Миллер говорит, что ты произносишь слова неверно, – поддел сестру Дэйви.
      – Но это лучше, чем не суметь ничего сказать даже по-английски, – пренебрежительно скривив губы, отрезала Бидди.
      – Все, довольно. Займитесь лучше делом, мадам, и перестань воображать. У Дэвида тоже все получится.
      – И что же вам задали на сегодня? – спросил Тол, стараясь предотвратить спор.
      – Нам надо прочитать историю из э-по-са, – расплылся в улыбке Джонни, для верности выговаривая новое слово по складам.
      – И в чем же там дело?
      – Там говорится о том, – начал Джонни, косясь на Бидди, – как люди с чудными именами сражаются друг с другом и превращают корабли в скалы. Ну и всякое такое прочее.
      Бидди просто распирало от желания показать свои знания, и она попыталась рассказать историю поподробнее.
      – Один человек, У…лисс (у нее получилось Юлисс), – начала она, но ее сразу же перебил Дэйви.
      – Ты говоришь неправильно. Ты и утром сегодня так сказала, а он сделал тебе замечание.
      – Что это еще за «он?» – строго переспросила Рия у своего любимца.
      – Хозяин, – поправился Дэвид, вздернув подбородок. И снова настойчиво повторил, глядя на мать: – Да, хозяин так и сказал, что она произносит имена неправильно.
      – Ну и что из того, – сразу же нашлась Бидди. – Зато я помню эти имена и истории тоже, не то, что ты, тупая башка.
      – Перестань сейчас же! Рассказывай Толу свою историю или отправляйся немедленно спать, – вмешалась Рия.
      Бидди секунду размышляла, покусывая губу, потом повернулась к Толу и начала рассказ:
      – Этот человек долго странствовал, много сражался. Потом он встретил друга, они вместе пировали. Друг посадил его на корабль и отправил с подарками домой. Но моряки почувствовали беду и высадили его на остров, когда он уснул. Но когда они приплыли домой, их встретил враг У-лисса, Нептун, который правил на море. Он сильно разозлился на моряков, ударил в их корабль трезубцем и превратил в скалу.
      – Какая-то дурацкая история, – глубокомысленно изрекла Мэгги, и все расхохотались, включая рассказчицу и Дэйви.
      – Знаешь, Мэгги, в этом я с тобой согласен. – Тол погладил девочку по темным волосам. – Мне она тоже кажется глуповатой. Но вы читаете этот рассказ и учите слова, так что от него все же какая-то польза есть.
      – А мне больше нравится стишок про черного барашка, – призналась Мэгги. – Все снова дружно рассмеялись, а Бидди и Джонни стали вместе декламировать:
 
Барашек, черный. Бэ! Бэ! Бэ!
Признайся, шерсти ты накопил?
Конечно, сэр, конечно.
Вот три мешка:
Один для хозяина,
Для хозяйки второй,
А третий для крошки нашей, Мэгги Милликан.
 
      Младшие дети покатились со смеху, но Дэйви сидел с каменным лицом. Рия смотрела на него и думала: «Если ему тяжело дается учение и трудно запомнить нечто сложное, почему он не хочет показать, что знает что-то попроще?» И в ее душе зародилась тревога за Дэйви.
      – А теперь все, марш спать, – бодро скомандовала она. – Не галдите. И чтобы больше никаких споров.
      Дети по очереди поцеловали мать, сказали «до свидания» Толу и, прихватив книжки, дружно выбежали в коридор.
      Рия и Тол остались одни, в кухне воцарилась тишина. Она чувствовала неловкость и понимала, что он смущен не меньше.
      – Поедешь домой? – наконец нарушила Рия затянувшееся молчание.
      – Да, дома дел хватает, но я рад, что с вами повидался. Как живешь? – Он смотрел на нее с искренним участием.
      – Как обычно, работы хватает: весь день занята. Хозяин так добр к нам. Он отдал мне кое-что из одежды родителей, чтобы перешить для детей.
      – Вот так дела! Он, я смотрю, оказал тебе честь, а вот когда Фанни хотела поживиться в мансарде, то предупредил ее, чтобы она там ничего не трогала. Фанни рассказывала, что он на нее даже накричал.
      – Хозяин перестал сторониться детей и сразу подобрел.
      – Это точно так. Я встретил его как-то на днях в лесу. Он даже прошелся со мной немного и разговаривал очень приветливо. Просто другой человек, и настроение стало лучше. Ребята сильно на него повлияли, никто не спорит, но и они изменились. Не всех детей рабочих учат таким премудростям, правда?
      – Ты прав, Тол. Я благодарна хозяину за это, очень благодарна, только вот… – она помолчала, задумчиво потирая руки, – …я немного беспокоюсь за Дэйви. Не лежит у него душа к учению, не то что у других. И еще он все чаще говорит о лошадях, о том, что ему хочется с ними работать. Он жалеет, что здесь нет лошади. А сегодня Дэйви сказал, что хозяин на него рассердился, когда он признался, что хочет стать кучером.
      – Ему правда этого хочется?
      – Кажется, да.
      – Все его учение пойдет насмарку, если он дальше кучера не пойдет. Мне ясно, почему мистер Миллер огорчается, но и Дэйви понимаю. Я сам мальчишкой только о море и мечтал. Но потом я узнал, что за жизнь у моряков, – он усмехнулся. – Думаю, мне повезло, что моя мечта не сбылась.
      – Верно, верно, – кивнула она. – Когда корабли стояли в доках на Тайне, я видела, как живут моряки. Жизнь с ними обходится жестоко, некоторых ломает. В лесу столько грубости и жестокости не встретишь.
      – Однако и в лесу свои законы. – Он закивал головой в такт словам. – И жестокости тоже хватает, среди зверей, например. Иной раз такое увидишь, что глазам не веришь. Даже деревья зимой так и норовят веткой зацепить, только успевай увертываться. Я уж не говорю о человеческой жестокости. – Выражение лицо его стало жестким. – Хозяин собирается наставить в лесу капканов.
      – Ты хочешь сказать, что он хочет ставить капканы на людей? – испуганным шепотом спросила Рия.
      – То-то и оно. Тысяча акров слишком много, я не успеваю за всем уследить. Да что тут скрывать: закрываю глаза на то, что народ из округи ловит кроликов. Но когда дело доходит до птиц… я их потихоньку предупредил, вот все, что я могу сделать.
      – Жестоко ставить капканы на животных, но капканы на людей… ужас! – Она сдернула с медного прута над очагом полотенце и принялась с ожесточением вытирать стол, приговаривая: – Сколько жестокости вокруг. В газете было написано, что двух человек повесили за то, что они украли овец.
      – Ну, это серьезное преступление, и они должны знать, на что идут.
      – Может быть, но наказание слишком тяжелое. Я еще могу понять, что тех, кто убил управляющего шахтой мистера Джоблина, отправили на виселицу. Но вешать за овец – это слишком, их можно было сослать на каторгу.
      Рия подняла голову: Тол смотрел на нее с улыбкой. Она оставила стол в покое и вздохнула.
      – Когда возвращается сестра? – спросила женщина, складывая полотенце.
      – Не знаю, через неделю, а то и через две, но она вернется обязательно, в этом-то я не сомневаюсь.
      Она подняла голову. В его глазах она прочла ожидание.
      – Жизнь – сложная штука. Мало кто может позволить себе делать то, что пожелает.
      Рия молча смотрела на него, а на языке вертелись слова: «У тебя есть целая неделя свободы, а возможно и две, когда ты можешь делать, что захочешь. Что же ты раздумываешь? Почему не подойдешь и не обнимешь меня? Это было бы нам хоть каким-то утешением». Но она не могла позволить себе такие слова, риск был слишком велик. Ей показалось, что он понял ее чувства: достаточно было взглянуть на ее лицо. Но Тол также не хотел рисковать – ведь стоит их рукам соединиться, и они не смогут сдержать себя, слишком долго их мучило неутоленное желание. Однако разум оказался сильнее чувств: он и она хорошо себе представляли, что произойдет, поддайся они своему порыву. Что, если у нее будет ребенок? А ей ли не знать, как легко у нее это получалось.
      – Я лучше пойду, Рия.
      – Конечно.
      – Может, нужно что-то сделать по хозяйству?
      – Нет, нет, спасибо. Мальчики хорошо справляются.
      – Просто удивительно, какой порядок навели в саду твои двое парнишек. Ну, мне пора. – Но он все не уходил.
      – До свидания, доброй ночи, – пожелала она.
      – Доброй ночи, Рия.
      Тол взял со стула шапку и пошел к двери. У самого порога обернулся и снова пожелал:
      – Доброй ночи.
      И она тоже повторила:
      – Доброй ночи. – Рия подошла к очагу и повесила полотенце на место, потом закрутила его концы. – Зачем он приходил? – с горечью в голосе вслух произнесла она и отпустила полотенце. Глядя, как концы раскручиваются, она чувствовала, что напряжение внутри ослабевает: – Ну вот и все. Значит, так тому и быть, – тихо сказала она себе, прижимаясь к деревянной полке у очага. – У него был шанс, а он им не воспользовался. Больше я не стану думать о нем.

* * *

      Дети сидели за столом в библиотеке: мальчики по одну сторону, девочки – по другую. Во главе стола, схватившись за голову, расположился Персиваль Миллер.
      – Ваше произношение ужасное, вам это известно? Оно просто чудовищное, а ошибки – убийственные.
      Дети молча смотрели на грозного учителя. Джонни, сам не желая того, принял огонь на себя.
      – Может быть, мине что-нибудь почитать? – сказал он, стремясь разрядить обстановку.
      – Что это еще за «мине»? – взвился хозяин и переключил все внимание на беднягу Джонни. – Думаю, ты хотел сказать «мне», и кстати, где у тебя язык, когда ты произносишь букву «е»?
      Джонни растерянно посмотрел на Бидди. Она откинулась на спинку стула и, делая вид, что чешет переносицу, показала на свой рот. Джонни понял ее буквально.
      – Язык у меня во рту, сэр, – радостно объявил он.
      – Может быть, сестра подскажет тебе, где находится язык, когда мы произносим букву «е».
      Джонни замер, не мигая глядя на учителя, которого он боготворил. Мистер Миллер подождал немного и, не получив ответа, повернулся к Бидди.
      – Ну, полагаю, ты обследовала весь рот и можешь ответить.
      – Язык у нижних зубов, сэр, когда мы произносим «е».
      – Верно, а теперь все скажите: «е». – Все дружно затянули на разные голоса: «е».
      Они потренировались в произношении еще нескольких букв и слов. Казалось, буря миновала, и урок теперь пройдет гладко, но его ровное течение вновь было нарушено.
      На этот раз отличилась Бидди. Когда в ее устах безобидное «нас» превратилось в созвучное ему слово «задница», дети покатились со смеху. Даже Дэйви опустил голову и, зажимая рот, затрясся от смеха. Удивительнее всего оказалось то, что и в глазах хозяина вспыхнули веселые искорки.
      – Подобные оговорки, я полагаю, в будущем доставят тебе больше неприятностей, чем твоим братьям ошибки в их речи, – предупредил он Бидди. – У вас, мадам, все может стать, как у еще одной миссис Малапроп. Ну, к этому мы в свое время еще вернемся.
      Внезапно мистер Миллер хлопнул по столу линейкой рядом с левой рукой Мэгги, которая сразу же отдернула от лица правую руку.
      – Оставь в покое нос, – снова вскипел Персиваль. – Разве мать не дала тебе носового платка? Что за отвратительная привычка! Никаких слез! – продолжал он, заметив заблестевшие в глазах Мэгги слезы. Он помолчал, глядя на поникшую головку. – Ваши примитивные привычки подсказали мне замечательную мысль. Завтра вы узнаете, какого мнения лорд Честерфильд о людях, ковыряющихся в носу. Теперь вернемся к основным наукам. Джонни и Мэгги займутся счетом. – Он положил перед ними листок с заданием. – Можете пользоваться счетами. А вы двое, – он кивнул на Бидди и Дэйви, – приведете меня в восторг чтением.
      Занятия пошли своим чередом и продолжались еще час. Потом пришло время детям вернуться к своей работе. Мистер Миллер отпустил девочек и Джонни, а Дэвида попросил остаться.
      Хозяин молча сидел, держась за ручки кресла и смотрел на опустившуюся голову Дэвида. В лучах солнца, проникавших в комнату сквозь створчатое окно библиотеки, волосы Дэвида казались совершенно белыми. Персиваль смотрел на них не отрываясь некоторое время.
      – Дэвид, ты совсем не глупый, почему же не стараешься учиться?
      Дэйви поднял голову, но, не глядя в глаза мистеру Миллеру, признался:
      – Мне неинтересно, сэр. Просто меня к учению не тянет.
      – А к чему же тебя влечет? – Персиваль подвинулся к краю стула, его руки, лежавшие на столе, были крепко сжаты. – Скажи мне, скажи, – казалось, молил он.
      Дэйви поднял глаза и прямо посмотрел в лицо хозяину.
      – Я уже говорил вам, сэр… мне хочется заниматься с лошадьми. Я хочу стать кучером, ну или кем-нибудь, только бы мне быть поближе к лошадям.
      Их лица почти касались друг друга, но вот Дэйви, словно очнувшись, отстранился. В ту же минуту хозяин схватил его за руку и неожиданно предложил:
      – А если я пообещаю тебе купить лошадь… ну, скажем, пони, ты обещаешь, что станешь стараться и…
      – Вы купите мне пони, сэр? – просиял Дэйви. – Он будем моим, да?
      – Конечно, это будет твой пони.
      – Ой, сэр, я постараюсь, обязательно постараюсь. И еще… – от волнения он не мог говорить, только беззвучно открывал и закрывал рот. Наконец ему удалось справиться с собой. – Там за беседкой в саду я видел старую двуколку, раньше это был догкарт. Я бы мог его починить. Уверен, что у меня получится, сэр. – Он энергично кивал головой, радость переполняла его. – Сэр, я буду стараться, обязательно буду.
      Они стояли друг против друга. Персиваль Миллер держал руку Дэвида.
      – Так, значит, ты обещаешь? – Его ладонь накрыла руку Дэйви.
      – Да, сэр, я вам это обещаю. Спасибо, сэр, огромное спасибо. – Дэйви высвободил руку из теплых ладоней мистера Миллера, отступил несколько шагов, потом круто повернулся и быстрым шагом, почти бегом, покинул библиотеку.
      Он влетел в кухню с криком: «Мама, мама, послушай, что я тебе скажу!»
      В этот момент Рия разделывала зайца. Вытерев испачканные в крови руки, она с улыбкой посмотрела на счастливое лицо сына.
      – Что же там такое интересное случилось? Рассказывай скорее.
      – Хозяин… он собирается мне… купить лошадь… пони… он обещал. Если я стану усерднее учиться. И я постараюсь, мама, еще как постараюсь. Нет, представь себе… у меня – пони. – Волнение мешало ему говорить.
      Она пододвинула себе стул и села.
      – Он в самом деле так сказал?
      – Да, мама, я правду говорю.
      – Надеюсь, ты оценишь такую жертву. – Она взяла сына за руку, лицо ее стало серьезным. – Ты знаешь, что у него мало денег. И понимаешь, что произойдет с книгами, табаком и пивом в тот день, когда он поедет в очередной раз в Ньюкасл за своими деньгами?
      – Да, мама, я понимаю. – Радость его заметно померкла. – Ты думаешь, ему придется от всего отказаться?
      – Да, другого выхода у него нет. Ты же знаешь, мы бы не жили, как живем, если бы не овощи, что ты выращиваешь на огороде, не фрукты и яйца, которые несут куры, что мы завели. Даже те четыре шиллинга, что он мне платит в неделю, мистеру Миллеру приходится выкраивать. Прошу тебя, Дэйви, – проговорила мать, крепко стиснув его руки. – Ты должен держать слово и учиться как следует. Этим ты его порадуешь, как ничем другим. Ведь для него нет ничего важнее учения.
      – Я так и сделаю, мама, обещаю.
      – А теперь иди работай.
      Рия стояла и смотрела, как сын, словно на крыльях, летел через двор. Тревога сжимала ей сердце. Она сознавала, что Дэйви не Бидди и не сможет добиться большего, чем уже сделал. У Дэйви лучше выходило работать руками, чем головой. Рия снова занялась зайцем, с сожалением думая о том, что хозяина не интересует ничего, кроме его наук.

      Персиваль Миллер стал совсем другим человеком, в этом не могло быть никакого сомнения. Накануне он играл с детьми в мяч. Рия не верила своим глазам. На прошлой неделе он несколько раз заходил на кухню и разговаривал с ней. Он держался с ней как с равной. Прошлым вечером речь зашла об удивительных совпадениях. Какое необыкновенное совпадение, что они приехали в коттедж «Рябина», надеясь получить работу и ухаживать за больной женой хозяина дома. А разве не совпадение, что в то же время Тол с Фанни проезжали мимо? И ее появление в Мур-Хаусе тоже было совпадением.
      Хозяин спросил, не кажется ли ей, что все в жизни происходит по определенному плану. «Да, – согласилась Рия, – пути Господни неисповедимы». К ее удивлению, он возразил ей, и очень резко. По его словам, Бог не имел к этому никакого отношения. Все в их жизни определяла сила, не связанная с Богом, которого представляли как высшее существо в облике человека, сидящего на троне где-то на небесах.
      Мистер Миллер все говорил и говорил об этом. Рии было непривычно слушать такие речи, но она убеждала себя, что хозяин отличается от всех, кого она знала.
      Он очень много знал, и для Рии уже не было секретом, что он думает по-иному: ей не раз приходилось слышать его споры с преподобным Уиксом. Причем священник, ревностно следивший, чтобы прихожане посещали церковь, проявлял удивительную терпимость. Возможно, не последнюю роль здесь играл эль, доставлявший ему немалое удовольствие.
      Прошлым вечером, когда дети у колодца смывали с себя грязь, хозяин подошел к двери кухни и засмотрелся на них.
      – Какая красота, – тихо заметил он, и Рии стало жаль его. Она подумала, что несмотря на все странности, ему очень не хватает семьи. Он мог бы быть прекрасным отцом. Вдруг она почувствовала, как ее влечет к нему. Ей захотелось обнять его, по-матерински прижать к груди его голову… но, может быть, у нее проснулись бы и не только материнские чувства. Такая мысль заставила ее вспомнить о Толе.
      За прошедшую неделю они виделись дважды. Он держался с Рией как всегда, и все же она ощутила в его отношении еле заметный холодок. Он не задержался, чтобы поболтать, и за это она была ему в какой-то степени благодарна. Рия определилась в своем отношении к Толу. Она уверила себя, что он должен был обязательно проявить свои чувства, если бы она по-настоящему привлекала его. Она знала, что нравится Толу, сомневаться в этом не приходилось, но симпатия и любовь – совсем не одно и то же…
      Уже поздно вечером, когда дети отправились спать, Рия прибирала на кухне и накрывала на стол к завтраку следующего утра. Неожиданно дверь кухни распахнулась и появился мистер Миллер.
      – Извините, я вам не помешал? – спросил он.
      – Нет, что вы, что вы. Присаживайтесь, пожалуйста. – Она чувствовала, что ему хочется поговорить.
      Хозяин прошел к очагу.
      – Мне кажется, мы понимаем друг друга, правда, Рия? – Он задумчиво смотрел на огонь.
      – Да, сэр, – немного помедлив, ответила она.
      – Вы – умная женщина, хотя и из простой семьи. Вы должны понимать, что жизнь сложна и многообразна. Что представляется одним верным и единственно возможным, для других неверно и неестественно.
      – Да, сэр, – снова согласилась она. Некоторое время они молчали.
      – Пойдемте со мной наверх, я хочу вам кое-что отдать, – обернувшись к ней, предложил он.
      Рия неуверенно последовала за ним. Они поднялись в мансарду. Он открыл дверь шкафа и достал черное бархатное платье. Держа его перед ней на вытянутых руках, заговорил, а она слушала его с раскрытым от удивления ртом.
      – Как я вам уже рассказывал, это любимое платье моей матери, и я люблю его, потому что любил ее. Вы некоторым образом, напоминаете мне ее. У вас схожие фигуры и… – Он на минуту умолк. – У вас тоже доброе сердце, и вы в состоянии понять человеческую природу во всем многообразии, со всеми ее достоинствами и недостатками… Возьмите его, оно – ваше.
      Хозяин отпустил платье, которое легко скользнуло Рии на руки, и она всем телом ощутила его мягкую тяжесть.
      – Идите вниз и наденьте его, – предложил он. – Потом приходите в гостиную: мы отметим это событие.
      Рия потрясенно молчала, не находя слов. Хозяин взял лампу и первым начал спускаться, освещая ей путь.
      В спальне она опустилась на постель, положив рядом платье, и замерла, изумленно глядя на него. Сердце ее бешено колотилось, как у юной девушки перед любовным свиданием с первым в ее жизни мужчиной. «Что это ты так разволновалась? – корила она себя. – Ты знала, к чему все идет, и потом, ты так же нуждаешься в нем, как и он в тебе».
      Взгляд ее скользнул по коридору, туда, где были комнаты детей.
      Что подумают они? Нет, им ничего не следует знать! Хотя не в меру проницательная Бидди обязательно что-нибудь заметит. Она чувствовала все очень тонко, улавливая малейшую перемену в настроении других с чувствительностью флюгера. Но и какое это имело значение? В определенной мере их, да и ее, благополучие зависело от того, доволен будет ею мистер Миллер или нет. А если учесть, что доставить ему радость не станет для нее в тягость, совсем нет…
      Рия решительно встала, сняла будничную одежду и тщательно протерла лицо и руки, радуясь в душе, что мылась накануне. Платье она надела не сразу, а, держа его перед собой и словно обращаясь к прежней владелице, пообещала: «Я буду так же добра к вашему сыну, как и вы».
      Платье оказалось чуть тесным в пройме и талии. Тем не менее женщина сумела застегнуть все бесчисленные крючки, расположенные по обеим сторонам лифа от подмышек до бедер. Рии такая застежка показалась странной, но именно благодаря ей бархат не морщился ни спереди, ни на спине. Она оглядела себя, поворачивая небольшое зеркало на туалетном столике, и была поражена увиденным. Трудно было предположить, что платье способно так преобразить человека.
      Затем она занялась волосами: расчесала их, немного распушила над ушами, выпустила челку и, наконец, собрала на затылке в пучок. Закончив с прической, Рия взглянула на руки и огорчилась: кожа покраснела, ногти – неровные. Затем она перевела взгляд на ноги. На ней были комнатные туфли на небольшом каблучке. Однако платье закрывало их почти полностью. Мать мистера Миллера была несколько выше Рии, поэтому подол сзади касался пола, так как по фасону сзади юбка была длиннее.
      Рия взяла лампу, у самого порога, стиснув дверную ручку и закрыв глаза, она на минуту задержалась и мысленно произнесла: «Прощай, Тол…»
      Когда Рия вошла в гостиную, хозяин сидел в кресле у камина. Он сразу же поднялся, но не двинулся с места. Она шла к нему через комнату, а он наблюдал за ней в немом изумлении, полуоткрыв от удивления рот. Рия поставила лампу на стол. Только тогда мистер Миллер пришел в себя и, галантно предложив руку, проводил в кресло по другую сторону камина. Все так же молча он направился к столику у стены, взял стоявшую на нем бутылку и наполнил два бокала. И только подавая ей бокал, нарушил молчание:
      – Это последняя из винного погреба, но еще ни одна из них не была выпита по такому поводу и в честь такой красивой женщины.
      Вслед за ним она подняла бокал и пригубила вино. Вкус напоминал виски, но был значительно приятнее.
      – Мне кажется, это самая невероятная ночь в моей жизни, Рия, – признался Персиваль, наклоняясь к ней. Он сидел напротив, на самом краю стула. – Вы сидите здесь, как когда-то моя мать, но значите для меня гораздо больше, чем мать. Можно любить по-разному. Вам это известно, Рия.
      Она поняла, что ответа от нее не требуется и молчала, а он тем временем продолжал:
      – Я в своей жизни любил одну женщину – свою мать. Но думаю, что мне будет нетрудно любить вас. Почему, Рия, мы устроены так сложно, что, обладая способностью любить, боимся ее проявить, а стараемся излить в другой форме, но это редко доставляет нам радость. Мы же не виноваты, что такие, какие есть. Вы понимаете меня, Рия?
      Она понимала и одновременно не понимала его, однако чувствовала, что ответа он не ждал. Ему хотелось просто поговорить, потому она снова пригубила вино, а Персиваль продолжал:
      – Не могу представить себе, как мог жить все эти долгие годы без вас, без детей. Рядом только Фанни шаркала взад-вперед: болтливая, неряшливая, и тем не менее она в какой-то степени оставалась моим другом, причем единственным. И вот она приходит ко мне и объявляет, что собирается уйти. Значит, пришел конец тому жизненному укладу, к которому я привык. Более того, она сообщила, что на ее место должна прийти женщина с четырьмя детьми. Я возмутился, даже пришел в ужас. Я думал, что боги смеются надо мной и собираются швырнуть назад, в годы молодости. Я тогда мечтал о детях, страстно хотел быть отцом, не желая связывать себя с какой-либо женщиной, которая могла бы мне их родить. Как оказалось, ужасался я напрасно. Теперь моя жизнь чудесным образом преобразилась, вы вернули меня к жизни. Благодаря вашей доброте и пониманию, я ожил и обрел семью. – Мистер Миллер откинулся на спинку кресла и посмотрел на нее долгим взглядом, потом неожиданно встал и подошел к ней. – Благодарю вас, Рия. – Персиваль взял ее руку и поднес к губам. – Вы и ваша семья всегда будете оставаться в центре моего внимания, особенно Дэвид. Вы понимаете? Я отношусь к нему как к сыну. Мне хочется, чтобы он чего-то в жизни добился. – Он улыбнулся. – Я рассуждаю как человек, переживший крушение надежд, но желающий чтобы сын осуществил его честолюбивые замыслы… А теперь идите к себе, Рия, идите и ложитесь в постель.
      Последние слова он произнес шепотом. Рия словно во сне взяла лампу, медленно вышла в холл, миновала кухню и через боковую дверь прошла в восточное крыло, где находилась ее комната. Не глядя она поставила лампу на край туалетного столика и, когда та начала падать, едва успела ее подхватить. Поставив лампу на место, она села на стул и задумалась. Ей казалось, что все должно произойти в его спальне, но он сказал ей: «Идите и ложитесь к себе в постель». Ему было известно, где находится ее спальня. Как-то он обходил дом, заглянул в восточное крыло и тогда увидел, какие комнаты занимают дети, и где спит она.
      Оказалось, что расстегнуть платье сложнее, чем застегнуть. Пальцы плохо слушались Рию. Наконец платье скользнуло к ее ногам. Она подняла его, заботливо повесила на плечики и перед тем, как спрятать в шкаф, ласково погладила мягкий бархат.
      Обычно она спала в простой сорочке, надевая сверху для тепла ночную рубашку. Теперь Рия сняла сорочку, а вместо ночной рубашки выбрала длинную нижнюю юбку с корсетом, которую она сшила из одного из платьев. Ложась в постель, она оставила дверь приоткрытой. Она лежала, сцепив под грудью руки и ждала.
      На ночном столике неярко горела лампа. Поверх одеяла лежали ее заплетенные в две косы волосы, тело ее напряглось в томительном ожидании… Взглянув на дорожные часы, которые перенесла в комнату из другой спальни, она поняла, что провела в постели больше получаса. Рия сказала себе, что Персиваль, возможно, стеснялся. Она вспомнила, как он признался, что не любил ни одну женщину, кроме матери. Но это совсем не значило, что у него никогда не было женщины. Молодые мужчины его положения не сдерживали себя.
      Рия предположила, что хозяин принимает ванну, но сразу отказалась от этой мысли. Мистер Миллер не стал бы мыться в холодной воде. Дэйви с Джонни всегда носили ему наверх воду для ванны…
      Она прождала час и десять минут, потом спустила ноги с кровати и села. В чем же было дело? Она не могла понять. Может быть, он решил как следует выпить перед тем, как зайти к ней. Но она посчитала и эту мысль глупой. Он сказал, что в подвале больше нет вина, и нужно сохранить то, что осталось в бутылке, потому что не сможет позволить себе больше вина, если купит Дэйви обещанного пони. Но что же его задержало?
      Когда часы показывали десять минут двенадцатого, Рия снова легла. Постепенно томление стало уступать место ощущению униженности. Она спрашивала себя, что он задумал. Она уже два часа ждала его. Чего он добивался? Зачем он разжег ее чувства и не пришел? Он ясно приказал ей идти в постель, и было нетрудно понять, на что он намекает. А выражение его лица говорило лучше любых слов. Но что он имел в виду, когда сказал, что хотел бы иметь детей, не соединяясь для этого с женщиной… Рия нашла объяснение в том, что хозяин любил выражаться сложно и не всегда его можно понять.
      Устав ждать, она уткнулась в подушку, чтобы приглушить рыдания, и незаметно уснула. Когда же проснулась, то в лампе догорали остатки масла, выгоревшего до фитиля. Рия, чувствуя себя разбитой, выбралась из постели. Мельком взглянув на часы, женщина ахнула: они показывали без четверти пять.
      «Ну почему же он не пришел? Почему?»

* * *

      – Мама, у тебя голова болит?
      – Что? – Рия с кастрюлей каши в руках повернулась к Бидди. – Что ты говоришь?
      – Я спросила, может быть, у тебя голова болит?
      – Да, немного.
      – Ты не выспалась?
      – Да, я что-то плохо спала.
      – Мне хотелось бы спать поменьше. Сон отнимает столько времени.
      – Ешь кашу.
      – А я мог бы целый день проспать, – признался Джонни, но его слова остались без ответа.
      – Поторопитесь с завтраком, уже почти семь часов. – Рия строго взглянула на младших детей: глаза у них были сонные. Она посмотрела на Дэйви: его тарелка уже опустела.
      – Мама, можно мне еще? – попросил он, глаза его живо блестели.
      Рия пошла к плите за кастрюлей, догадываясь, что прибавило сыну аппетит. Радостное волнение переполняло его, он весь лучился счастьем. В этот день хозяин отправлялся в Ньюкасл за положенными ему деньгами и должен был вернуться с обещанным пони. А что, если хозяин поступит с Дэйви так же, как с ней накануне, и забудет о своих обещаниях? Какое горькое разочарование ждет вечером ее мальчика. Но она решительно прогнала прочь эту мысль. Нет, такого не может случиться. Мистер Миллер не захочет терять расположение детей, особенно Дэйви, к которому по-настоящему привязался.
      Но с каким лицом она появится перед ним в это утро? Может быть, он хотел посмеяться над ней? И для этого попросил ее нарядиться? Неужели ему всего лишь хотелось позабавиться? Верить в это не хотелось. Хозяина она считала добрым человеком. Однако что же он за мужчина, если сначала взволновал, а потом заставил напрасно ждать?.. Она терялась в догадках. Внутри у нее начинало все дрожать при мысли о том, как они встретятся лицом к лицу.
      Оказалось, она напрасно изводила себя. Через час, когда она принесла в столовую завтрак, то застала его уже одетым и готовым отправиться в Ньюкасл. Он поздоровался с ней как ни в чем не бывало, был так любезен и приветлив, что совсем сбил ее с толку. Она поставила поднос на стол и на минуту задержалась, с недоумением глядя на его счастливое и довольное лицо.
      – Чудесное утро, Рия, вам не кажется?
      Она не ответила. Он перестал разворачивать салфетку и прищурился.
      – Вы нездоровы?
      – Я… нет, сэр, все хорошо. Просто немного болит голова.
      – Тогда вам надо выйти и прогуляться. Вы слишком много времени проводите в доме и редко бываете на воздухе. И я вот мчусь в город за лошадью. – Он коротко рассмеялся. – Точнее сказать, за маленькой лошадкой, пони. Я радуюсь не меньше Дэвида, что в нашем хозяйстве будет пополнение. Вы меня понимаете, Рия?
      – Да, сэр.
      Персиваль Миллер взял нож с вилкой, но не притронулся к бекону. Поставив на стол кулаки с зажатыми в них вилкой и ножом, он заговорил, задумчиво глядя в стол, обращаясь скорее к себе, чем к ней:
      – Для меня это знаменательный день: он сулит мне возрождение надежд… И этим я обязан вам, Рия. Вы, в определенном смысле, подарили мне сына.
      Рия смотрела на него с тревожным удивлением и думала: «У него что-то с головой не в порядке. Я подарила ему сына? Ну и ну! Надо же такое придумать. Дэйви сегодня стал ему сыном не больше, чем был вчера. А он, такой довольный, улыбается во весь рот, а сам меня вчера завел и оставил ни с чем».
      – Передайте, пожалуйста, Дэвиду, что я хочу поговорить с ним перед отъездом.
      – Да, конечно, передам, сэр.
      В холле она остановилась, раздумывая. Хозяин казался ей каким-то странным. Накануне вечером он вел себя совсем по-другому, называл их всех одной семьей. Теперь же он выделял Дэйви, говорил о нем, как о сыне. Такая перемена ей не нравилась. Да, такие разговоры были ей не по душе. Дэйви ее сын, и только ее. Она для него и отец и мать, пусть все так и остается. Кроме того, хозяин обманывал себя. Он напрасно надеялся, что ему удастся многому научить Дэйви… если бы он был такой же сообразительный, как Бидди.
      Рия знала, что сын в это утро собирался косить дальнее поле. Она могла бы послать за ним Бидди, но отправилась туда сама. Дойдя до конца зеленой изгороди, она увидела сына: он только что приступил к работе в дальнем углу поля.
      – Дэйви, Дэйви, – позвала Рия. Он отложил косу и подбежал к ней.
      – Что, ма?
      – Мистер Миллер уезжает в город, он хотел бы поговорить с тобой.
      Он просиял и, не говоря ни слова, понесся к дому, а она провожала его глазами. Рия вернулась в кухню. Через несколько минут к ней заглянул радостно возбужденный Дэвид.
      – Это насчет пони, ма. Хозяин спрашивал, какая масть мне больше нравится. Только подумай. Вот это да! Просто не верится. – Дэйви даже головой покачал. – Я буду стараться, я ему так и сказал. Все сделаю, как он велит. И утру нос нашей умнице Бидди, – горячо прибавил он. – Я спросил его, как он его повезет. Мистер Миллер собирается попросить Робби Хоуэла, чтобы тот захватил пони, когда поедет обратно. Пони будет бежать рядом с повозкой, а я выйду к трем часам к перекрестку, возьму его и приведу домой. Хозяин вернется не раньше четырех часов. Ой, мама, я жду не дождусь, когда его увижу… и знаешь еще что…
      – Да, Дэйви? – Лицо ее оставалось бесстрастным, а голос ровным.
      – Он такой добрый, хозяин. Если бы еще он не старался столько всего запихать мне в голову, – сделал кислую мину Дэвид, – тогда все было бы совсем хорошо.
      Он выбежал из кухни, а Рия смотрела ему вслед, ощущая в душе неприятный осадок. Ей бы следовало радоваться: никогда она не видела сына таким счастливым и довольным. И он постарается учиться лучше, как обещал. К сожалению, радости она не чувствовала, хотя не могла понять, почему. Может быть, ей не давала покоя неутоленная страсть либо у нее из памяти не шел прошлый вечер, казавшийся ей таким странным? Ответа на свои вопросы она так и не нашла.

* * *

      Было еще половина второго, а Дэвид уже сполоснулся у колодца и с мокрыми волосами появился в кухне. В это время через другую дверь вошла Бидди.
      – Куда это ты так рано собрался? – не без ехидства поинтересовалась она.
      – Надо не меньше получаса, чтобы дойти до перекрестка.
      Бидди взглянула на часы.
      – Тебе там еще целый час торчать придется. Интересно, какой он будет, – она задумчиво теребила веничек из перьев, которым обметала пыль в комнатах. – Ты говорил, что хочешь гнедого, да?
      – Я сказал, что мне все равно, но лучше – гнедой.
      – А как ты его назовешь?
      – Не знаю еще, посмотрим, кто будет: он или она, – они дружно рассмеялись. Дэйви быстро обогнул стол и подошел к сестре. – Ты поможешь мне, Бидди, ладно? – попросил он, заглядывая ей в лицо. – Я говорю об учебе. Никак не могу запомнить имен героев этих несчастных мифов. Они просто не умещаются у меня в голове. Я плохо запоминаю имена, да еще такие трудные, о них мы раньше и не слышали.
      Бидди кивнула, глаза ее блестели. Она наклонилась к брату и таинственно зашептала:
      – Когда мы вечером уходим наверх, мама еще час или больше остается на кухне. Я сразу никогда не засыпаю, поэтому буду приходить к тебе в комнату и учить тебя. – Она наклонилась слишком сильно, они стукнулись лбами и весело рассмеялись.
      Бидди смотрела, как брат взял с полки расческу и стал причесываться. У него были красивые волосы. И сам Дэйви был красивый. Бидди всегда нравилось смотреть на него, даже когда он досаждал ей. Лицо его напоминало портреты, которые она видела в книгах, что хранились в маленькой комнатке за библиотекой. Книги эти были особенные, со множеством рисунков. Сметая пыль, она часто заглядывала в них. У нее уходило особенно много времени, чтобы убраться в этой комнате. Бидди вдруг пожалела, что не может, как хозяин, целый день сидеть и читать книги.
      – А мама где? – Не прекращая водить расческой по волосам спросил Дэйви.
      – Она наверху, в мансарде, перебирает вещи. Хозяин разрешил ей взять кое-какое нижнее белье из сундуков. Там столько всего красивого. Я бы могла просидеть наверху целый день: так интересно покопаться во всех шкафах и сундуках, только мама не позволяет. Дэйви, мама сегодня какая-то сама не своя. – Лицо Бидди стало серьезным. – Ее что-то беспокоит, ты не знаешь, что?
      – Я не знаю, – покачал он головой. – Но мне тоже показалось, что она расстроена. Я ее спросил, и она ответила, что у нее болит голова.
      – Дело не только в этом, – с сомнением проговорила Бидди. – У нее и раньше голова болела. Странно, но… ты куда?
      – Пойду скажу маме, что ухожу.
      Когда Дэйви поднялся наверх, Рия стояла на коленях перед раскрытым сундуком среди вороха разной одежды. Дэйви осторожно подошел к матери. Он чувствовал здесь себя как-то неуверенно: эта часть дома ему не нравилась. Услышав шаги, мать повернулась и подняла голову.
      – Я уже иду, мама.
      – Уже столько времени? – удивилась она, поднимаясь.
      – Я хочу пойти пораньше, – улыбнулся он.
      – У тебя голова мокрая. – Она коснулась его волос.
      – Да, – он застенчиво улыбнулся и пошутил, что случалось с ним очень редко: – Мне захотелось навести красоту. Когда пони меня увидит, он поймет, что я хороший мальчик.
      Рия не засмеялась, а только улыбнулась. «Он назвал себя мальчиком», – думала она. Дэйви не сознавал еще, что вырос. Ему скоро исполнится двенадцать, но выглядел он на четырнадцать. Высокий, стройный и такой красивый, что просто глаз не оторвать. Глядя на Дэйви, Рия часто удивлялась, как у нее получился такой сын-красавец. Она любила всех своих детей и открыто готова была утверждать, что всех любит одинаково, но в глубине души знала, что к Дэйви она испытывала особое чувство. Она обняла его и на минуту крепко прижала к себе. Ее неожиданный порыв смутил обоих. Он отстранился, часто моргая.
      В их семье никогда чувства не проявляли открыто. Неожиданная ласка матери озадачила Дэвида. На память ему пришел недавний разговор с Бидди.
      – Ты… хорошо себя чувствуешь, мама? – неуверенно спросил он.
      – Да, все хорошо.
      – Ты в самом деле не заболела?
      – Заболела? – коротко рассмеялась она. – Ты когда-нибудь видел, чтобы я болела? Злая бываю, это верно. – Она притворно нахмурилась.
      – Нет, мама, ты никогда не злишься, – улыбнулся Дэйви. – Сердишься немного иногда; это правда, но не злишься.
      – Ну, иди, иди, – сказала она и пошутила, когда он был у двери: – Ты поищи хорошенько, может быть, по дороге где-нибудь найдешь меч и доспехи, тогда ты въехал бы во двор при полном параде, точь-в-точь как один из тех рыцарей, о которых ты недавно читал.
      – Да, мама, – весело рассмеялся Дэйви. – Это было бы здорово. Думаю, и хозяину понравилось бы.
      Дэвид заторопился вниз по лестнице. Прислушиваясь к удаляющемуся топоту, Рия подумала: «Этот пони, кажется, изменит всю его жизнь».

* * *

      Дэйви вернулся в половине четвертого. К этому времени в кухне собрались все: Джонни, Мэгги, Бидди и Рия. Дети с нетерпением ждали, когда мать отрежет им по куску хлеба, и они смогут отправиться встречать брата. Радостное волнение переполняло их. Неожиданно дверь открылась, и они увидели Дэйви, который стоял весь поникший, с каменным лицом, губы его были плотно сжаты.
      Никто не проронил ни слова. В мертвой тишине Дэвид подошел к столу и посмотрел на мать.
      – Его там не было, а мистер Хоуэл смеялся, – в голосе его звучала горечь.
      – Смеялся? – прошептала Рия, на лице ее отразилось недоумение.
      – Да, смеялся, – обреченно повторил Дэйви. – Еще он сказал: «Дырку от бублика ты дождешься от мистера Персиваля Миллера, а не пони». – Дэйви на минуту умолк, губы его дрожали. – А еще он добавил, что вряд ли хозяин доберется домой на своих двоих, Толу Бристону опять придется его подвозить.
      Рия медленно обошла стол и хотела положить руку на плечо сыну, но он резко отстранился.
      – Я сейчас переоденусь и пойду работать! – срываясь на фальцет, закричал он. – Я только работать и буду. Ты слышишь, мама? Я буду работать, и больше ничего. И пусть он засунет свое учение сам знает куда. Я ему так и скажу. Обязательно скажу. К черту его учение, и его тоже к черту!
      Дэйви пулей вылетел из кухни, а все сидели и недоуменно переглядывались.
      – Должна быть какая-то причина, мама, – рассудительно заметила Бидди.
      – Да, причина должна быть! – Рия крикнула так громко, что Бидди вздрогнула. – И эта причина ввалится в эту дверь, причем скоро. А сейчас все – марш за работу, живо. Я сама во всем разберусь. Быстро, быстро отсюда, – она махнула рукой, призывая их поторапливаться.
      Оставшись одна, Рия принялась с досадой колотить кулаком по доске с лежавшими на ней нарезанными овощами. Куски, как живые, прыгали в разные стороны, но она ничего не замечала, твердила сказанную Бидди фразу: «Должна быть причина, должна быть причина», – в такт качая головой. И все это время она не отрываясь смотрела на дверь, словно ожидая возвращения пьяного мужа.

* * *

      Спустя час в дом вошел Персиваль Миллер. В холле он некоторое время постоял, опустив голову, огляделся и наконец бросил взгляд на лестницу. Потом он направился в гостиную. У камина висел шнур звонка, он дернул его и стал ждать.
      Против обыкновения, Рия появилась не сразу. Она медленно открыла дверь и так же медленно вошла в комнату, ступая твердо и решительно. Выражение его лица заставило замереть ее на месте. Она никогда не видела его таким. Больше того, мистер Миллер был совершенно трезв. Он медленно подошел к ней почти вплотную и остановился.
      – Где он? – глухо спросил он.
      – В поле, косит, сэр, – тихо ответила она.
      – Ах, Рия. – Он отвел глаза в сторону. Затем снова взглянул на нее. – Я с трудом заставил себя вернуться домой.
      – Что случилось, сэр?
      – Это длинная история, вы не поймете. Я и сам не все понимаю. Знаю только одно: мой поверенный сообщил мне, что добрая половина акций, с которых я получал жалкий, но все же доход, значительно упала в цене. Поэтому вместо обычных двадцати четырех – двадцати шести фунтов, мне выплатили всего двенадцать. Что я мог поделать? – Он в отчаянии развел руками. – Я… я даже не заехал по своему обыкновению в трактир, зная, как переживает мальчик. Как он это воспринял?
      – Боюсь, сэр, плохо, – подавив вздох, ответила она. В голосе ее чувствовалось участие. – Но я рада, что существует причина. Бидди сказала, что обязательно должна быть серьезная причина.
      – Ха! – криво усмехнулся мистер Миллер. – Я должен поблагодарить Бидди, – язвительным тоном продолжал он. – Она сохранила веру в меня, а вы и, без сомнения, Дэвид, решили, что я приду навеселе или того хуже: меня привезут мертвецки пьяным…
      – Но, сэр…
      – Знаю, знаю, – отмахнулся он. – Дэвид не получил своего пони, плохо придется всем. Я не представляю, как дальше сводить концы с концами.
      Рия наблюдала, как он нервно меряет шагами комнату, и ей пришло в голову, что с его знаниями можно зарабатывать деньги.
      – Сэр, а вы не думали о том, чтобы снова учить молодых джентльменов, – осмелилась предложить она.
      Хозяин замер посреди комнаты, словно споткнулся. Потом резко обернулся к ней.
      – Да, Рия, я часто думал о занятиях с молодыми джентльменами. Да, да, я думал об этом, и очень часто. Но удержал себя от этого шага. Вы понимаете меня?
      Она его не понимала и потому промолчала.
      – Я должен пойти и все объяснить мальчику, – решил он.
      – Мне сходить за ним, сэр?
      – Нет, нет. Лучше я пойду к нему сам.
      Его пальто со шляпой остались в холле. И теперь Рия видела, как, развязывая шейный платок, хозяин направился в холл. Когда она вышла на порог, мистер Миллер уже пересек посыпанную гравием площадку перед домом и входил в аллею, обсаженную кустами. Он шел быстро, почти бежал. Рия стояла и смотрела хозяину вслед, и тут она вспомнила с каким возмущением говорил Дэйви о мистере Миллере. Смутная тревога заставила ее поспешить за хозяином. Войдя в парк, она замедлила шаг, и тут ей навстречу попался Джонни с полной корзиной сорняков на плечах.
      – Мама, ты ищешь Мэгги? Она там, у теплицы.
      – Нет, я иду к Дэйви, – останавливаясь ответила она.
      – Он такой умелый, мама. Косит так быстро, что только коса сверкает. А меня прогнал, правда, правда.
      – Иди, вытряхни корзину, – посоветовала Рия, пропуская жалобу сына мимо ушей.
      Она добралась до высокой живой изгороди из тиса, когда услышала голос хозяина. Их разделяла изгородь.
      – Дэвид, Дэвид, постарайся понять, – умоляющим тоном просил мистер Миллер. – Ничего от меня не зависело. В этом нет моей вины. Ах, Дэвид…
      – Нет, нет, не надо!
      От этого крика лицо у нее вытянулось, а когда Дэйви еще громче крикнул: «Перестаньте, отпустите меня», – Рия птицей полетела по аллее. Но одновременно с криками сына: «Не надо, отпустите», до нее долетел полный боли вопль. Она замерла на месте, цепенея от ужаса.
      Так она и стояла, не шевелясь, втянув поглубже голову в плечи. И вдруг из-за изгороди раздался то ли крик, то ли стон: «О, Господи, Господи Боже!» Она не могла с уверенностью сказать, чей это голос. Ее будто кто-то подтолкнул: она рванулась вперед и скоро обогнула изгородь. Кошмарная картина, представшая перед ее глазами, потрясла до глубины души. Ее сын, ее Дэвид, стоял, все еще сжимая в руках косу, а у его ног лежал хозяин: из его ран на бедре и предплечье хлестала кровь. Увидев мать, Дэвид бросился к ней, далеко отшвырнув косу.
      – Мама, мама, я не хотел! – кричал он, цепляясь за ее платье. – Я только пытался его остановить. Он держал меня и не отпускал. Мама, мама!
      – Всемогущий Боже! – сорвался с ее губ возглас. Человек на земле корчился от боли, пытаясь зажать рану на предплечье, и все руки его были в крови. Но Рия никак не могла пересилить себя и подойти ближе.
      – Что я наделал, мама, что я наделал, что теперь со мной будет! – в отчаянии кричал Дэйви, все теснее прижимаясь к ней.
      О, что с ним будет! Рия едва сдержала крик: ей очень живо представилась виселица, а на ней Дэйви. Потому что именно виселица грозила ее сыну, если человек, истекающий кровью у их ног, вдруг умрет. Стиснув плечи Дэвида, она крикнула:
      – Беги за Толом, найди его, обязательно найди его! – Но когда Дэвид готов был сорваться с места, она схватила его за руку и, задыхаясь от волнения, зашептала: «Не говори ему, что это сделал ты, скажи…
      что с хозяином несчастный случай. Да, именно так и скажи.
      Рия отпустила руку Дэйви, и он побрел, качаясь как пьяный. Он напоминал в тот момент юнца, впервые хлебнувшего спиртного. Рия подошла к Персивалю Миллеру. Тот лежал на боку, судорожно хватая ртом воздух. Повернув к ней голову, он попросил слабым прерывающимся голосом: «Доктора… позовите доктора» – и бессильно уронил голову на траву. Только тогда Рия окончательно очнулась. С отчаянными криками: «Джонни! Джонни! Мэгги!» – она стремглав бросилась бежать назад к дому.
      Первой ей встретилась Мэгги.
      – Беги в дом! – истошно закричала Рия. – Передай Бидди, чтобы принесла простыни, с хозяином несчастье. Быстрее, быстрее же!
      Мэгги несколько секунд испуганно смотрела на мать, потом опрометью кинулась к дому. Как раз в этот момент с пустой корзиной появился Джонни.
      – Сюда! Сюда, – позвала его Рия, и он поспешно подбежал к ней.
      – Ты быстро бегать можешь, да? – крикнула она, отбирая у него корзину.
      – Да, мама, да, я бегаю очень быстро.
      – Тогда беги в деревню к священнику. Пусть пошлет кого-нибудь на лошади за доктором.
      Джонни приготовился бежать, но остановился и уточнил:
      – Мне надо сказать доктору… нет, священнику, послать за доктором? С нашим Дэйви что-то случилось?
      – Нет, скажи, беда с хозяином. Несчастный случай – он сильно порезался.
      – Чем, мама?
      – Да беги же ты, наконец.
      Джонни понесся из сада во всю прыть, на которую были способны его молодые ноги. Рия тоже побежала, но назад вдоль изгороди, в поле.
      Мистер Миллер лежал в том же положении, в каком она его оставила. Только сухая трава у его бедра пропиталась кровью. Рия опустилась на колени и заставила себя раздвинуть порезы на одежде. Она ахнула, увидев раны. И все время губы ее твердили: «Ах, Господи! Ах, Боже мой!»
      Рия схватила руку хозяина и безуспешно попыталась остановить кровь, сжимая рану. Ничего не получалось и она вскочила, в отчаянии позвав: «Бидди! Бидди!» И словно в ответ на ее призыв, из-за изгороди появились запыхавшиеся Бидди и Мэгги с простынями. Рия подскочила к дочерям, схватила верхнюю простыню из рук Бидди и начала яростно рвать ее, крича: «Рвите простыни на полосы!»
      Забинтовав руку хозяина неровными полосами ткани, Рия повернула на спину его бесчувственное тело и едва сама не лишилась чувств, когда увидела разрез, оставленный косой на его брюках и белье. Она раздвинула в стороны набухшую от крови ткань и прикрыла сложенным в несколько раз куском простыни то место, где находилась рана. После чего она забинтовала бедро длинными полосами простыни, которые ей подавали девочки.
      – Что случилось, мама?
      – Помолчи, потом скажу! – оттолкнула она Бидди.
      – А где Дэйви, ма? – не унималась дочь. Голос ее дрожал, и вместо того чтобы снова прикрикнуть на нее, Рия тихо сказала:
      – Ищет Тола.
      – Правильно, Тол знает, что делать, он поможет. Но сколько крови, мама. Ой, сколько крови!
      – Замолчи, замолчи сейчас же! – снова не выдержала Рия и тут же сменила тон: – Смотрите, он приходит в себя.
      Персиваль Миллер с громким стоном открыл глаза.
      – Ах, Рия, Рия, – невнятно пробормотал он, увидев склонившуюся над ним женщину.
      Его слова вызвали в ее душе волну гнева. Ей хотелось крикнуть ему: «Вы сами виноваты. Вам хотелось поиграть в отца, потому что отцом вы быть не можете?»
      Да, теперь ей все стало ясно. Он один из тех, кто не может соединиться с женщиной. Господи! Как же она раньше не догадалась! Что он пытался сделать с Дэйви, если вынудил парня совершить такое? Дэйви сказал, что хозяин схватил и держал его, но это еще не повод, чтобы покалечить человека. Дэйви не получил пони, и разочарование оказалось настолько сильным, что привело его в ярость. Она никогда еще не видела сына таким взбешенным. Но, Господи, что же будет дальше? Перед ее глазами снова возникла виселица. Она знала, что никто не поверит в несчастный случай. Одного вопроса судьи будет достаточно, чтобы выяснить правду. Дэвид не способен лгать.
      Бидди смогла бы взять грех на душу, случись с ней такое, или если бы понадобилось спасти чью-либо жизнь. Но Дэйви из другого теста. У него не хватит ни решимости, ни способности постоять за себя.
      – Рия…
      – Помощь близко, – успокоила она и заглянула в глубоко запавшие глаза на посеревшем лице.
      – Рия… – Он протянул к ней здоровую руку, она отшатнулась. Увидев выражение ее лица, хозяин закрыл глаза.
      Повязка на руке остановила кровь, но бинты на бедре бурели, и от их вида к ее горлу подступала тошнота.
      Тол появился не со стороны главной дороги, а пришел полями, часть которых принадлежала Галлмингтонам. Рия не ждала его отсюда.
      – Боже правый! – Он потрясенно смотрел на распростертое на земле неподвижное тело. Мистер Миллер снова потерял сознание. – Что здесь стряслось? От Дэйви я ничего не смог добиться.
      – Произошел… несчастный случай.
      – За доктором послали?
      – Да, Джонни побежал в деревню.
      – Джонни? – удивился Тол.
      – Я велела ему попросить священника съездить за врачом. А где Дэйви, Тол?
      – Он страшно испуган и отказался идти со мной. Так что же здесь все-таки случилось?
      Она покачала головой.
      – Я… потом все объясню. А сейчас надо перенести хозяина в дом.
      – Да, да, – соглашался Тол. – Хорошо бы уложить его на дверь.
      – Какую дверь? Двери у нас нет.
      – Тол, у нас есть большая тачка, – вспомнила Бидди.
      – Хорошо, а где она? – деловито спросил он.
      Бидди побежала, показывая дорогу. Тол бегом последовал за ней. Через несколько минут он вернулся с тачкой, хоть и грязной внутри, но сухой. Рия постелила в нее последнюю простыню. Потом они встали по обе стороны от хозяина, и Тол стал командовать:
      – Просунь одну руку ему под плечи и возьми меня за руку, а теперь другую руку пропусти под ногами. А ты, Бидди, держи тачку.
      Вместе они уложили окровавленного мистера Миллера в тачку. Тол продолжал распоряжаться:
      – Придерживай его ногу, Рия, не давай ей согнуться. Бидди, следи, чтобы раненая рука лежала у него на груди. – Когда его указания были выполнены, Тол взялся за ручки тачки и, не разгибаясь, чтобы не потревожить раненого, пятясь, потащил ее по стерне до садовой дорожки. Там он развернул тачку и покатил к дому.
      – Рия, тебе придется помочь мне занести его в дом. Справишься? – спросил Тол, когда они добрались до парадного входа.
      Она молча наклонилась и, как до этого в поле, подсунула руки под бесчувственное тело хозяина.
      – Куда теперь? – спросил Тол, когда они с трудом протиснулись в холл. – Наверх нам его не поднять.
      – Отнесем его в гостиную на диван, – с трудом переводя дух, предложила Рия.
      Когда мистера Миллера уложили на диван, Тол оглядел свои руки и одежду, потом посмотрел на Рию.
      – Думаю, нет смысла мыться до прихода доктора, – рассудительно заметил он. – Ему скорее всего понадобится помощь.
      Рия отрешенно молчала. Тол пристально посмотрел на нее.
      – Ты совсем вымоталась. Присядь. Бидди, приготовь матери чай. – Бидди умчалась в кухню, прихватив с собой Мэгги.
      В кухне она торопливо поставила чайник на огонь.
      – Бидди, он умрет? – Мэгги с испугом смотрела на сестру.
      – Надеюсь, что нет, Мэгги, – произнесла Бидди, мельком взглянув на нее, – потому что если он умрет, то и нам конец.
      – Мы тоже умрем? – эхом откликнулась Мэгги, в ее глазах стоял ужас.
      – Ну нет, я не имела в виду, что мы умрем и нас похоронят, – поторопилась успокоить сестру Бидди. – Я хотела сказать, что нам тогда придется отсюда уйти.
      – Бидди, я не хочу уходить, мне здесь нравится.
      – Не тебе одной. Достань чашки.
      – Бидди, двуколка въехала во двор, – объявила стоявшая у окна Мэгги.
      Вслед за сестрой Бидди выглянула в окно и успела заметить свернувшую к парадному входу двуколку.
      – Наверное, это доктор. Сейчас маме не до нас.

* * *

      Тол, Рия и доктор втроем перетащили в гостиную стол из кухни. Преподобный Уикс свою помощь им не предложил. Его мысли занимали более высокие материи. Он сидел у постели мистера Миллера. К этому ученому джентльмену он всегда относился с большим почтением.
      Раненого перенесли на стол. Доктор Притчард молча разбинтовал самодельные бинты. Когда он снял повязку с раны на бедре, то не смог удержаться от возгласа удивления, смешанного с испугом:
      – Господи! Боже правый! Как же это могло с ним случиться? – Он наклонился к Персивалю и прокричал, как будто тот был глухой: – Как это случилось?
      Мистер Миллер смотрел на доктора и молчал.
      – В доме есть что-нибудь из спиртного? – на этот раз доктор Притчард обращался к Рии.
      – Нет, сэр.
      – Нет? Как странно, – удивился доктор. Он снова повысил голос, обращаясь к пациенту: – Это будет не очень приятно. Придется вам потерпеть. Основная работа на бедре. Насчет сухожилий ничего обещать не могу. Зашьем раны и будем надеяться на удачу. Вы, – он перевел взгляд на Тола, – держите эту руку, пока я займусь другой. А вы, священник, ноги его подержать сможете?
      – О нет, боюсь, что помощи от меня в этом будет мало.
      – Черт возьми, да все, что от вас требуется, это зажать его лодыжки. Тогда вы, подойдите, – он кивнул Рии. – Прижмите его ноги к столу, чтобы он с него не скатился.
      Рия собиралась выполнить указание доктора, но Тол остановил ее.
      – Держи ему руку, а за ноги возьмусь я.
      – С рукой сейчас хлопот будет больше, чем с ногами, – заметил доктор, когда они поменялись местами. – Ну, дело ваше. А теперь – приступим.
      Тол смотрел, как вонзается в тело игла, слышал стоны мистера Миллера и думал, глядя на его искаженное болью лицо: «Ветеринар и то делал бы это понежнее».
      После того как рана на руке была защита и повязки наложены, доктор приготовился заняться бедром. Он намочил в какой-то жидкости кусок ткани, потряс его перед лицом пациента и предупредил:
      – Сейчас будет жечь. Будьте готовы.
      Когда доктор приложил смоченную ткань к открытой ране, Персиваль издал душераздирающий вопль и вслед за этим погрузился в беспамятство.
      – Так будет лучше, – одобрил мистер Притчард. – Теперь можно приступать. Он несколько секунд присматривался к ране, потом решительно вонзил иглу в кожу с одной стороны раны и резким движением вытащил ее с другой. Тол снова подумал, что сестра его с такой же нежностью орудовала шилом, когда делала коврики из разного тряпья.
      Наконец мучительная процедура была завершена, и Рия, которая сама была близка к обмороку, принесла полотенца и таз с водой, чтобы доктор вымыл руки. Закончив эту процедуру, мистер Притчард снова поинтересовался:
      – Вы уверены, что в доме нет спиртного… вина или еще чего-нибудь?
      – Нет, сэр, я уверена: ничего нет.
      – Из слов мальчика я понял, что он, – доктор кивнул в сторону распластанной на столе фигуры, – незадолго до этого вернулся из города.
      – Верно, сэр, – подтвердила Рия. – Но с собой он ничего не привез и сам ничего не пил.
      – Ну и ну! – с недоверием произнес доктор, пристально глядя на Рию. Потом взглянул на потупившегося священника. – Я закончил, можно ехать, если вы готовы. А вы останетесь на ночь? – спросил он у Тола, собиравшего по полу окровавленные бинты.
      – Мне кажется, с ним должен кто-то побыть, вдруг он повернется. Но, сэр, может быть, его лучше перенести на постель?
      – Нет, не надо. Чем меньше движений, тем лучше: меньше вероятность кровотечения. Он и без того потерял много крови. Я утром заеду. – С этими словами доктор вышел, за ним поспешил священник.
      Как только они скрылись за дверью, Рия пожаловалась Толу:
      – Ребята никак не могут найти Дэвида. Обыскали весь сад, его нигде нет.
      Тол протянул к ней руку, словно хотел приласкать.
      – Не беспокойся, – сказал он тихо. – Мне кажется, он, скорее всего, у меня в сарае. Пока не стемнело, я ненадолго отлучусь, и если он там, то приведу его. Не волнуйся и отдохни. Вид в тебя такой измученный.
      В ответ Рия только кивнула. Когда Тол ушел, она села в кресло у камина и отвернулась, чтобы не видеть неподвижно лежавшего на столе мертвенно бледного хозяина. Она думала о нем с неприязнью и осуждением. Ему хотелось считать себя отцом. И вот чем это для него обернулось. А для них? Когда он приютил их у себя, то этим изменил всю их жизнь. Теперь снова предстояли перемены. Рия сказала себе: после того, что случилось, они не могут оставаться в этом доме, независимо от того, выживет ли хозяин.
      Она была готова немедленно броситься наверх, собрать свои пожитки и побыстрее увести детей подальше из этого дома. Только его полная беспомощность удерживала ее. И тут ей подумалось, позволит Тол им уйти или предложит перебраться к нему? Сможет ли она принять его предложение, ведь тогда ей придется жить под одной крышей с его сестрой. Но она не могла сейчас думать об этом, у нее не хватало сил. Она слишком устала, была взвинчена до крайности. К этому прибавлялся страх за судьбу Дэйви. А еще ее мучил стыд за то, что прошлой ночью она ждала мужчину, а ждать, как выяснилось, было некого.

* * *

      Прошло полтора часа, не меньше, прежде чем вернулся Тол, но без Дэйви.
      – Ты не нашел его? – встревожилась Рия.
      – Не волнуйся, с ним все в порядке, – успокоил ее он.
      – А где он?
      – У меня в коттедже.
      – А почему он не пошел с тобой?
      Тол задумчиво смотрел на неподвижную фигуру на столе.
      – Он больше не придет сюда, Рия, – медленно начал Тол. – Поклялся, что не вернется. Он признался, что сделал это, но почему, не сказал. Может быть, ты объяснишь мне?
      Рукой она сильно сжала горло и несколько раз судорожно глотнула воздух, прежде чем смогла ответить:
      – Хозяин пообещал ему пони… А потом не купил. Вот Дэйви и расстроился.
      – Боже! Да неужели он такое сотворил из-за какого-то пони?
      – Ну, я… не знаю. Хозяин схватил его и не отпускал. Так Дэвид сказал.
      Тол посмотрел на нее долгим взглядом.
      – Вот оно что, – сказал он и, помолчав, продолжал: – Но если и так, ему не следовало косой махать. Нет, нет.
      – Что с ним будет? Он должен вернуться.
      – Нет, он не вернется, но не беспокойся за него. Он поживет у меня сколько захочет. И вот о чем я подумал. В усадьбу «Холмы» нужен помощник в конюшню. Они завели еще трех лошадей, и работы хватает. Я мог бы пристроить Дэйви туда. Уверен, что смогу договориться. Тем более он, как я понял, очень хочет работать с лошадьми.
      – Да, да, – закивала Рия. – Он до безумия любит лошадей, да, до безумия, – повторила она и вдруг горько зарыдала, содрогаясь всем телом. Он бережно обнял ее, и прижавшись к нему, она еле слышно твердила: – Ах, Тол, что с нами теперь будет?
      Обнимая ее одной рукой, Тол молча гладил ее по волосам другой, задумчиво глядя поверх ее головы. Когда рыдания стихли, он усадил ее на диван и сел рядом.
      – Не беспокойся ни о чем, – шептал он, сжимая ее руку в своих. – Он не выдал парня, – бросив взгляд на Персиваля, сказал Тол. – Должно быть, действительно любит его. И все вы для него не чужие, и особенно ты. Мне даже стало казаться, что ты ему сильно приглянулась.
      При этих словах Тола выражение ее лица изменилось, и она зашептала, низко наклонясь к нему:
      – Ты очень сильно ошибаешься. Твое предположение так далеко от правды, как земля от солнца. Этот мужчина не такой, как другие. Поэтому ему так и нравился Дэйви. Он говорил, что хочет быть для него отцом. Тоже мне отец! Ему нужны мальчики, женщины его не интересуют. – Она прикрыла рот рукой и опустила голову, жалея о своей откровенности.
      – Для меня это не такая уж и новость, Рия. – Тол приподнял ей голову и заглянул в лицо. – Я догадывался, что здесь что-то не так. Было странно, что он жил отшельником, сторонился ребятишек, а тут вдруг так привязался к твоим детям. Мне жаль его, Рия.
      – Что ты сказал?
      – Да, – подтвердил он, медленно кивая головой, – могу повторить еще раз: мне его жаль. Думаю, он долго-долго боролся с собой, но когда такой красавчик, как Дэйви, появился рядом, то не смог устоять. В деревне тоже живет такой человек. Много лет жил со своей матерью, а потом сошелся с парнем из Гейтсхеда. Тогда-то преподобный Уикс запретил ему появляться в церкви.
      – Ты рассуждаешь так, как будто их оправдываешь. – Теперь Рия смотрела на него с осуждением.
      – Ты говорила, что родила восьмерых детей, но ты очень наивный человек, Рия, – он ласково улыбнулся. – Ты мало знаешь о жизни, хотя и выросла в городе. Горожане считают, что мы здесь, в деревне, дураки дураками. Подумать только! Джентри проводят в своих усадьбах по полгода, и если бы ты узнала, что творится в некоторых из этих больших домов, у тебя бы волосы на голове встали дыбом. Он, – Тол кивнул в сторону Персиваля, – невинное дитя по сравнению с некоторыми из этих господ. Мой хозяин, мистер Энтони, хоть и не такой, как его папаша и дед, но тоже иногда может выкинуть коленца. Его дед умер лет двадцать назад, я его помню, так он до самой смерти любил порезвиться. А в молодости не разрешал никому из прислуги жениться, пока не переспит с невестой. Отец мистера Энтони умер на охоте, после того как провел бурную ночь в компании красоток, которых его приятели привезли из города. Его жене под восемьдесят, а она жива-здорова, да еще всеми командует. В деревне много всего происходит, – с мягкой усмешкой проговорил он. – Все это свалилось на тебя так неожиданно и так тебя потрясло. Не знаю, как все сложится дальше. Но как бы все ни повернулось, прошу тебя, дорогая, – он ласково погладил ее руку, которую продолжал держать в своих ладонях, – не волнуйся. Все уладится. Если подождать достаточно долго, жизнь все расставит по своим местам. А теперь иди, отправь детей спать и сама ложись, я здесь посторожу.
      – Нет, будем сидеть по очереди, – возразила Рия.
      – Ерунда, я сплю чутко, лягу вот здесь, – он похлопал по дивану, – если он начнет резко двигаться, я услышу.
      – Ты уверен?
      – Конечно. – Он поднялся, увлекая ее за собой. Он не пытался поцеловать ее, да в этот момент это не имело значения, потому что она вдруг ощутила уверенность.
      Выходя из гостиной, Рия точно знала, куда они идут, и никакая Энни Бристон не могла теперь встать на ее пути.

      В гостиной поставили односпальную кровать, и Персиваль Миллер отлежал на ней три недели. В этот день доктор Притчард в первый раз разрешил ему встать и пройтись. Попытка закончилась плачевно: мистер Миллер свалился на бок и не смог бы подняться без помощи доктора, который попытался ободрить своего пациента:
      – Не беспокойтесь. Первые шаги всегда трудные. Я пришлю вам костыль. С ним пока вам будет удобнее. Что же касается раны, то она зажила превосходно. Хорошая работа, мне самому нравится.
      – У меня нога не разгибается в бедре даже когда лежу, – с горечью пожаловался Персиваль.
      – И это тоже естественно. Вы пролежали на спине достаточно долго, и суставы потеряли прежнюю подвижность, и не забывайте о вашем серьезном ранении. Лежа в постели, старайтесь разрабатывать ногу, это должно помочь. Так или иначе, теперь все зависит от вас.
      – Что от меня зависит? Смогу я ходить или нет?
      – Да, именно это я и хотел сказать. Если проявите упорство, обязательно добьетесь результата. На ваше счастье, сухожилия остались целы. Хорошо, что вы оказались неуклюжим косарем. Замахнись вы посильнее, коса бы вас пополам разрезала. Так что вы еще легко отделались. Ну а сейчас мне пора. Кстати, – добавил доктор и полез в нагрудный карман и достал сложенный листок бумаги, – вот мой счет, я кладу его сюда. – Он положил бумагу на стол. – В конце следующей недели я заеду посмотреть, как у вас идут дела, тогда и получу по счету. Обязательно упражняйтесь, желаю успеха. До свидания.
      Рия была свидетельницей разговора. Она стояла недалеко от кровати и молча слушала.
      – Вы слышали что-либо подобное? – с возмущением обратился к ней Персиваль после ухода доктора.
      – Да, – ответила женщина, – и он прав.
      – Что значит «он прав», в чем прав?
      – Вы должны стараться, чтобы снова ходить. Вам… придется постараться.
      – Почему придется?
      – Да, именно так, потому что вам скоро придется самому заботиться о себе. Я – ухожу.
      Он приподнялся на постели, помогая себе здоровой рукой и, прищурившись, переспросил:
      – Что вы сказали?
      – Вы же слышали, сэр, я ухожу от вас. Мы все уходим.
      – Вы хотите сказать, что собираетесь уйти и оставить меня, беспомощного?
      – Вы можете вернуть Фанни, или наймете кого-либо из деревни. Я слышала, там женщины как раз ищут работу.
      Он откинулся на подушки, глядя на нее с укором.
      – Вы готовы оставить меня на милость Фанни или какой-то невежественной девицы из деревни? Неужели вы сделаете это?
      – Да.
      – Почему?
      – И вы еще спрашиваете? – возмутилась Рия. – Вы же хорошо знаете причину. Я ухожу, потому что больше не могу жить рядом с вами. Хотите, чтобы сказала яснее? Хорошо. Вы – не такой, как все, не настоящий мужчина, у вас черные мысли. – Она брезгливо скривила губы. Но в следующий момент испуганно ахнула, когда Персиваль, опираясь на здоровую ногу, резко поднялся с кровати.
      – Не смейте так говорить обо мне, – с яростью вскрикнул он. – Слышите, никогда! Больше чтобы я этих слов от вас не слышал. Мое чувство к вашему сыну было чистым. Я бы никогда не причинил ему вреда!
      – Это только слова! – с вызовом бросила Рия, она уже пришла в себя после выпада мистера Миллера.
      Он лихорадочно оглядывался по сторонам, словно искал, чем бы запустить в нее. И вдруг как-то весь обмяк, голова его свесилась на грудь, плечи безвольно опустились.
      – О, женщина, мне никогда не удастся тебе все объяснить, и никому другому меня не понять. Но я ошибался. Мне казалось, что вы поняли меня. Я любил вашего мальчика. Люблю его и сейчас: не смотря на то, что он меня так покалечил. Я любил его, как родного сына. – Он поднял голову и заговорил таким тоном, каким объяснял урок детям: – Любовь бывает разная, Рия. Тот, кто создал нас и наделил чувствами, не пользовался одной меркой. Иногда он отступал от правил. Мужчинам, в массе своей, предназначалось любить женщину, но некоторых из нас чем-то обделили, хотя мне больше нравится думать, что наша психика получила дополнительные возможности, и мы оказались способны испытывать любовь не только к женщине, но и представителям своего пола. Я уже говорил вам, что не любил другой женщины, кроме своей матери. Но временами мне казалось, что я мог бы полюбить и вас, Рия. Да, да, я говорил это и раньше, так что не смотрите на меня такими глазами. Но я создан по другому образцу. Меня влекло к мужчинам. Влекла изначальная красота, существовавшая до того, как мужское начало победило в них чувственность. Я всегда любил красоту во всех ее проявлениях. – Он помолчал и, грустно качая головой, заключил: – Вы меня не понимаете, нет!
      Да, она его не понимала. И мысленно ругала себя за то, что в душе ее зародилась жалость к этому человеку. Почему он не оказался нормальным мужчиной. Он так ей нравился раньше, и даже немного больше, чем нравился. Если бы он пришел к ней в тот вечер, когда она надела черное бархатное платье, может быть, все сложилось бы иначе, и ничего бы страшного не произошло. Возможно, природа исправила бы свою ошибку. Но он сам сказал, что создан иначе.
      Внезапно ужасная догадка поразила ее: вот почему он отдал ей платье из черного бархата. Это был не подарок. Им он заплатил ей за Дэйви. Боже! Боже! Подумать только! Мистер Миллер вообразил, что она понимает его, и расплатился с ней любимым платьем своей матери. Возможно, он не причинил бы ему зла, но все равно он собирался так или иначе завладеть им. Сначала он учил бы его, потом держал себя с ним, как отец, и в конце концов ей, не такой уж образованной женщине, не оставалось бы места в жизни сына. Она снова почувствовала приступ гнева и с вызовом ответила:
      – Понимаю я или нет, неважно, главное то, что я ухожу.
      – Нет, Рия, вы никуда не уйдете! – Его тон сразу изменился. Теперь хозяин говорил не как учитель, терпеливо пытающийся втолковать ученикам трудный урок. Слова его прозвучали решительно и жестко.
      – Вы не можете меня оставить.
      – Напротив, могу.
      Он устроился на постели поудобнее и продолжал все так же сухо:
      – Если вы попытаетесь оставить этот дом, я немедленно заявлю в суд, что Дэйви на меня напал. Думаю, мне не надо рассказывать, что произойдет дальше.
      О да, она слишком хорошо знала, что могло произойти, но постаралась отогнать черные мысли и в свою очередь запальчиво возразила:
      – Если вы так поступите, он скажет, что защищался. А в суде найдутся честные, справедливые, богобоязненные люди, которые не пойдут против правды.
      – Очень может быть, что в суде заседают благородные люди. Но чье слово будет иметь больший вес: Дэйви или мое? Кроме того, от кого и от чего он себя защищал? Я обещал купить ему пони, но из-за финансовых затруднений не смог выполнить обещания. Мой поверенный это подтвердит. Мое имя ничем не запятнано. Меня знают как живущего уединенно преподавателя университета, анахорета. Я происхожу из достаточно известной, как вы, Рия, выразились, богобоязненной семьи. Более того, никто не знал о моей слабости в Оксфорде. Я боролся там с ней. – К интонации Персиваля прибавился мрачный оттенок. – Как сказано в Библии, я не вводил себя во искушение, поэтому не считаю себя низким и грязным созданием с черными мыслями, каким вы назвали меня.
      Он попытался выпрямиться, но покачнулся и счел за лучшее сесть на постель. Рия смотрела на него, плотно сжав губы и крепко сцепив перед собой руки. Он лег, с тяжелым вздохом откинулся на подушки и продолжал:
      – Тол рассказал мне, что ваш сын все время жил у него. Теперь Дэвида наняли хозяева «Холмов». Это неплохое начало для него: ему хотелось к лошадям. Но как долго он задержится на этом месте, зависит целиком от вас.
      Рии стоило большого труда заговорить, однако она справилась с волнением.
      – Если, мистер Миллер, вы на самом деле сильно любите его, то… не сможете навредить ему. Вы не допустите, чтобы его, его… – Голос ее прервался.
      – Чтобы его сослали на каторгу или отправили в тюрьму? – продолжил он, не спуская с нее глаз. – Ошибаетесь… я пойду на все, только бы задержать здесь вас… и детей… О, нет-нет… – хозяин жестом предупредил ее возражение, – можете не волноваться: детям ничто не грозит. Они никак не затрагивают мою душу. Я не испытываю к ним никаких особых чувств. Двое младших видятся мне замарашками, даже когда аккуратно одеты и чисто умыты. Что касается Бидди… мне просто жаль, что она не родилась мальчиком. Потому что все те знания, что она впитывает, как губка, не принесут ей пользы. Если Бидди выйдет замуж за человека из своей среды, то станет презирать его за невежество. На брак же с мужчиной, равной ей по уму, едва ли приходится рассчитывать. Независимо от того, стану ли я дальше заниматься с ней или нет, она все равно продолжит ученье. В нее заложена прочная основа, с ее пытливостью и настойчивостью она не останется на месте. Хотя вообще-то, жизнь у нее впереди незавидная. Так что вам, Рия, не следует волноваться. Можете быть спокойны за своих трех серых воробышков. Теперь вернемся к Дэвиду. Его будущее целиком и полностью зависит от вас. Я, не задумываясь, поступлю так, как сказал, если вы уйдете от меня к Толу. Ведь именно к нему вы собираетесь уйти, потому что он питает к вам симпатию. Я давно уже это заметил. Клянусь, я сдержу слово… не сомневайтесь.
      Рия не помнила, как добралась до кухни, и не могла бы потом сказать, как долго просидела там, бездумно глядя в огонь. В голове билась одна и та же мысль: «Хозяин так и сделает, он выполнит свою угрозу». Ей запомнилось выражение его глаз, когда она покидала комнату.
      Что же за человек Персиваль? С одной стороны, он казался ей существом, вызывающим жалость, которому нужна забота, внимание, материнская любовь. В то же время, она видела в нем дьявола, холодного и расчетливого. Раньше ей не приходилось встречаться с натурами настолько противоречивыми. Казалось бы несовместимые черты прекрасно в нем уживались. И теперь она оказалась накрепко привязана к этому человеку.
      Ей придется забыть о Толе. Конец надеждам на счастье, любовь… никогда не суждено ей унять тоску томления, так давно мучающую ее… И сына она потеряла. Да, она потеряла его… как если бы его услали на далекую каторгу. Об этом говорила каждая их встреча после того рокового дня. Она ясно чувствовала, как с каждым разом он все больше отдаляется от нее. Рия помнила их разговор накануне того дня, когда сын должен был поступить на службу к хозяевам «Холмов».
      – Ты не останешься с хозяином, мама? – спросил ее Дэйви.
      – Нет, – пообещала она, – как только он сможет ходить, я перееду к Толу. – Затем, с трудом подбирая слова, она постаралась внушить сыну, что опасность продолжала ему угрожать, и следует быть осторожным. – Ты… никогда не должен никому даже намекать, что хозяин… ну, ты понимаешь меня… что ты… нравился ему. Люди начнут задумываться, что и как, и если о мистере Миллере пойдут разговоры… он может… обозлиться на тебя и, чтобы защитить себя и свое имя, подаст на тебя в суд.
      – Я знаю, мама, – понурился Дэйви. – Очень жалею, что все так вышло. Но он хотел меня, ну… приласкать. Если бы он купил мне пони, я, может быть, это и стерпел. Но я так расстроился и огорчился… Да еще я подумал, что он пьян…
      Рия смотрела на сына в изумлении, в голове вертелись его слова: «Я бы стерпел, если бы он купил мне пони». Нет, она не ослышалась, Дэйви ясно сказал, что не оттолкнул бы хозяина, если бы получил то, о чем мечтал. В эту минуту она осознала, что плохо знала своего сына. Однако она постаралась убедить себя, что Дэйви не понимал, что говорил.
      Ее невеселые мысли на этом прервались: дальняя дверь с треском распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся Бидди.
      – Мама, мама, – кричала она – Хозяин лежит на полу в гостиной и не может подняться. Я проходила мимо и увидела его в дверь. Он… колотит по полу кулаком.
      Рия на мгновение крепко зажмурилась, затем встала и, стараясь не встретиться с испытующим взглядом дочери, поспешила выйти из кухни. Она вошла в гостиную и остановилась. Персиваль пытался здоровой рукой дотянуться до дивана, но рука его соскользнула с гладкой поверхности, и он беспомощно уронил голову на грудь.
      – Мама, почему ты стоишь и не поможешь ему? – Резкий возглас Бидди заставил Рию вздрогнуть. Ни слова не говоря, она схватила дочь за плечи, вытолкнула в коридор и захлопнула дверь.
      Она медленно подошла к мистеру Миллеру и остановилась рядом.
      – Ну, что такое? Решили себя показать? – проговорила она, словно отчитывала ребенка.
      – Именно так, но в вашей помощи я сейчас не нуждаюсь, – отрезал он.
      Оставив его злую реплику без ответа, Рия подхватила хозяина под здоровую руку и совсем непочтительно потянула с пола. Он приподнялся, но, не в силах устоять, повалился на нее. Тогда она обхватила его талию, не давая упасть, и медленно повела к дивану. Персиваль сильно хромал. Усевшись, он как-то сразу обмяк, всем своим видом выражая крайнее уныние. Затем почти сразу же выпрямился и откинул голову на спинку дивана. Когда он заговорил, то в голосе не было и намека на физическую немощь.
      – Садитесь, Рия, – коротко и резко скомандовал он.
      – Меня ждут дела, сэр, мне некогда рассиживаться.
      – Ну, не желаете садиться, так постойте и послушайте. Нам надо прояснить ситуацию до конца. Нравится вам это или нет, скорее всего, нет, но вам придется ухаживать за мной и поддерживать порядок в доме. Когда я достаточно окрепну и смогу передвигаться самостоятельно, я продолжу заниматься с детьми… Никаких возражений, – он жестом заставил ее молчать. – Хотите вы этого или нет, но я снова займусь образованием ваших детей. Мне необходимы занятия и цель на том отрезке жизни, который мне отмерила судьба. Причем вам придется считать это частью платы за ваш труд, потому что в дальнейшем, если положение с моими финансами не изменится к лучшему, придется всем нам затягивать потуже пояса. Возможно, иногда вы совсем останетесь без жалованья, когда мне захочется выплачиваемые мне деньги потратить на другую мою слабость. Я очень сожалею, что не могу пока доставить себе такого удовольствия. Я сказал все, что хотел, осталось добавить всего несколько слов. – Он помолчал и продолжал уже более мягким тоном: – Так как нам предстоит жить под одной крышей, то прошу не выказывать так явно свою неприязнь ко мне, как вы делаете постоянно. В душе вы добрый человек, мне так не хватало вашего сочувствия. Если вы не найдете для меня доброго слова, то, по крайней мере, давайте будем друг с другом вежливыми.
      Рия присела на краешек большого кресла с подголовником, стоявшего у дивана. Прижав ладонь ко рту, она изо всех сил старалась сдержать рвущиеся наружу рыдания.
      – Сэр, как вы можете предлагать мне такое? Совсем недавно грозили мне, что подадите в суд на моего мальчика, хотя прекрасно знаете, чем для него это закончится.
      – Рия, я не жду, что вы сможете понять всю сложность человеческой натуры… моей в частности. Но я решусь пойти на крайний шаг, если вы захотите меня покинуть. Уйдете вы, и у меня в жизни не останется ничего, решительно ничего. Я вам уже говорил, что вы вошли в мою жизнь против моей воли, вас и ваших детей мне навязали. Теперь они и вы живете в этом доме, и мне невыносима мысль, что я могу лишиться вашего и их присутствия. Долгие дни, возможно и годы, я буду обречен провести в одиночестве. Когда-то я жил один, но теперь не смогу. И хочу также признаться, что не раз пытался разобраться в своих чувствах к вам. Вы не только согрели мою жизнь и возродили дом, вернули интерес к преподаванию, вы значите для меня очень много. Я всегда гордился своим умением всему найти объяснение, но оценить свое чувство к вам я не в силах.
      Наступило молчание. Рия чувствовала, что не способна нарушить его. Стоявший в горле ком мешал говорить. Даже подняться она была не в состоянии. Персиваль Миллер помог ей своей просьбой:
      – Вы не могли бы приготовить чашечку чая. Только покрепче, пожалуйста.
      Рия поднялась с кресла, пошла мимо него к двери. Он схватил ее за руку. Ее первым желанием было побыстрее освободиться. С трудом она сдержалась и посмотрела на него, когда он заговорил, продолжая сжимать ее руку:
      – В тот несчастный день я собирался вам в подарок привезти кофе, чтобы порадовать. – В его тоне снова зазвучала обезоруживающая беспомощность, которую она так хорошо успела узнать. – А теперь вот приходится спрашивать, хватит ли чая до конца месяца?
      – Хватит, – коротко ответила она, высвобождая руку.
      Рия вышла из гостиной, но не сразу отправилась в кухню, ноги ее дрожали. Она закрыла за собой дверь и осталась стоять, прижавшись к ней спиной. Губы ее шептали: «Господи, чем же это закончится?»

* * *

      Рия не виделась с Толом три дня. Он по утрам продолжал привозить молоко, а в дом не заходил. Она сделала вывод, что вернулась его сестра.
      Конечно, он не предполагал, что Энни так надолго задержится, но старшая сестра через кучера дилижанса спрашивала, не будет ли он против, если Энни еще немного поживет у нее.
      – Я отослал ей записку, – широко улыбаясь, хвастался Тол. – Писал, как ты учила, печатными буквами. Пришлось попотеть, все-таки справился и ответил, что она может оставаться сколько захочет.
      После того разговора прошла уже неделя. О женщинах в деревне, ищущих работу, тоже рассказал ей Тол. Она не спрашивала, почему он занимается ее делами, потому что знала: Тол старается подготовить почву к тому времени, когда Рия решит, что пришло время уходить от мистера Миллера.
      Пора настала, но что из этого? Об уходе не могло быть и речи. И все же она не понимала, почему Тол не появляется…
      И вот он, Тол, легок на помине. Она видела в окно, как мужчина идет через двор. За одну его руку уцепился Джонни, за другую ухватилась Мэгги.
      – Кыш! – шутливо прикрикнул он на детей, входя в кухню, и они со смехом выбежали во двор.
      – Здравствуй, – поздоровался он.
      – Здравствуй, Тол… Как дела?
      – Лучше не бывает.
      Она пригляделась и заметила, что он доволен собой, как никогда.
      – У тебя хорошие новости? – улыбнулась Рия.
      – Еще бы. Посмотри, вот письмецо от нашей Мэри. Она кого-то просила его написать.
      Тол вынул из кармана помятый конверт, достал оттуда небольшой листок бумаги. Рия взяла протянутое ей письмо и прочитала несколько корявых строчек:
      «Здравствуй, Тол.
      Надеюсь, ты не против, если Энни еще поживет у меня. Мне с ней веселее. Энни понравилась городская жизнь. Она меня подбадривает. Думаю, ты не обидишься.
      Любящая тебя сестра Мэри».
      Рия закончила читать и взглянула на Тола.
      – Наша Энни способна кого-то ободрить! Кто бы мог подумать! Сестра пишет, что Энни пришлась по душе городская жизнь. Могу побиться об заклад – она положила глаз на какого-то парня. В любви ей не повезло, вот у нее характер и испортился. Ну, а теперь, – он взял ее за руки, расплываясь в радостной улыбке, – теперь, Рия, путь свободен. Ты понимаешь, путь свободен!
      – Присядь, Тол, – сказала Рия, заметив, как в глазах его появилось беспокойство.
      – Что-нибудь случилось? – Он продолжал держать ее руки в своих.
      – Садись, Тол, – повторила женщина, высвобождаясь. Когда он сел, Рия обошла стол и опустилась на стул напротив. – Я знаю, что ты хочешь сказать, – говорила она, глядя ему в глаза. – Но, к сожалению, это невозможно.
      – Что ты такое говоришь? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь… и мне кажется, я не ошибаюсь насчет твоих чувств ко мне. Разве не так?
      – Да, да, ты прав. – Она опустила голову. – И все же, – теперь она смотрела на него, – …мы не может быть вместе.
      – Почему? Что нам помешает? А насчет остального не беспокойся, – он кивнул в сторону двери, ведущей вглубь дома. – Каждая из деревенских женщин с радостью согласится работать здесь за пару шиллингов в неделю. За те деньги, что он платит тебе, он может нанять даже двух. Ты же время от времени будешь наведываться сюда и смотреть, чтобы они не лодырничали.
      – Тол, я не могу уйти отсюда, – не сказала, а скорее прошептала Рия. – Я не могу бросить мистера Миллера.
      Тол поднялся так стремительно, что стул с резким скрипом проехался по каменному полу.
      – В чем дело? Что случилось? – потребовал Тол ответа. Он подался к ней всем телом, упираясь руками в стол. – Как он может тебя держать? Он не смеет заставлять тебя оставаться.
      – Нет, Тол, смеет. Дэйви – вот чем он меня удерживает. Он пригрозил, что подаст в суд, если я уйду. И он сделает это, не сомневайся. Доказательства нападения убедят кого угодно.
      – Нет, нет, – отказывался соглашаться Тол. – Он мне говорил, что сам порезался.
      – Он говорил с тобой при докторе?
      – Нет.
      – Тогда это только твое слово против его слова. То же, что и с Дэйви. Какой у нас шанс спорить с ним, как он сам сказал, с джентльменом, которого знают как университетского преподавателя, живущего а-на-хо-ретом, – она с расстановкой выговорила незнакомое слово и повторила: – анахоретом. Кроме того, о его семье все были высокого мнения.
      – Высокого мнения о них? Как же! Его мать ударилась в религию, а его отец… муж Фанни в свое время рассказывал, что родители мистера Миллера годами не разговаривали. Он сидел на своей половине, она – на своей. Он жил в том крыле, где сейчас живешь ты с ребятами. Они все были с причудами. Когда они еще жили на «Холмах», люди всякое о них болтали.
      – Они жили в доме на «Холмах»? – удивилась Рия. – Его семья там жила?
      – Да, да. Дом тогда был совсем небольшим. С тех пор много лет прошло, может быть, все сто, но так или иначе родом они оттуда. И земля вся вокруг принадлежала им. Лет шестьдесят назад они почти все имение продали Галлмингтонам.
      – Значит, дела наши совсем никуда.
      – Почему ты так считаешь?
      – Он – джентри и его дед и прадед были джентри. И пусть их семья странная, но они остаются джентри. А много ли будет стоить мое слово, или слово моего сына, и даже твое против его слова?
      Тол вцепился в край стола, стиснув зубы.
      – Ты кое в чем права, – согласился он после минутного размышления. – Но в суде захотят узнать, почему он так долго помалкивал?
      – Он обязательно выкрутится. – Рия дернула подбородком. – Скажет, что никак не мог прийти в себя после потрясения, что временно терял память. Он выдумает все что угодно, и ему поверят.
      – Неужели ты собираешься смириться и остаться здесь? – Тол прищурился. – Рия… – Он потянулся через стол и хотел взять ее за руку. Она отодвинулась, качая головой. – Послушай, – рявкнул мужчина, – я хочу жениться на тебе. Я ждал достаточно долго, даже не знаю, как выдержал. Ты хочешь этого, так же как и я. Что ходить вокруг да около. Мы взрослые люди и хотим одного. Рия, ты знаешь о моих чувствах к тебе. – Тон его смягчился. – И потом… мне по душе твои ребята. Мы хорошо заживем все вместе у меня в доме. Кухню можно расширить, а девочкам устроим уголок под крышей, там места для кроватей как раз хватит. Я уже обо всем подумал.
      – Тол! – сказала Рия, и по ее тону он понял, что решение принято окончательно и бесповоротно.
      Он выпрямился, закрыл глаза и замер, обреченно уронив голову на грудь.
      – Он все о нас знает, – произнесла женщина и, помолчав, продолжила: – И ему это не нравится.
      – Ах, не нравится, черт его побери! – Тол встрепенулся, вскинул голову, лицо его побагровело от гнева.
      Рия не могла подумать, что всегда спокойный Тол мог прийти в ярость. Сначала она считала, что его имя произошло от слова терпимость. Но, как оказалось, это имя жило само по себе и досталось Толу от отца и деда; их тоже так звали. Но и дед, и отец Тола работали сборщиками пошлин, и название их ремесла оказалось созвучным их имени.
      – Я пойду и поговорю с ним.
      Рия птицей облетела стол и, раскинув руки, загородила ему дорогу.
      – Нет! Не ходи, бесполезно. Лучше не станет, будет хуже. С меня довольно…
      – Да и с меня довольно. – Лицо Тола все еще дышало гневом. – Если это твое последнее слово и ты готова сдаться, тогда слушай, что я тебе скажу. Я не собираюсь ждать тебя, пока хозяин смягчится или сыграет в ящик. Я мужчина, у меня есть свои потребности. Ты нужна мне, и если ты не соглашаешься на мое предложение, мне придется подыскать замену. Ты меня понимаешь?
      Она с трудом проглотила ком в горле.
      – Да, Тол, я хорошо понимаю тебя и желаю удачи. Может быть, все к лучшему. Хотя мое желание томит меня так же, как и тебя, но мне хотелось бы, чтобы меня выбрали не только для этого. До свидания, Тол, всего хорошего.
      Кадык на его горле резко поднялся и опустился. Какое-то время он стоял, беззвучно шевеля губами, как будто про себя проговаривал слова, готовые сорваться с языка. Затем вышел, даже не попрощавшись.
      Рия тоже не засиделась в кухне, медленно вышла в коридор и прошла в восточное крыло. Там по лестнице в маленьком холле поднялась наверх в свою комнату. Все так же, не торопясь, она подошла к шкафу и достала черное бархатное платье. Взяв его за плечи, Рия резко развела руки – лиф треснул до талии. Она рванула юбку, но упрямая ткань не поддалась. Рия бросила платье на пол, наступила на подол и дернула за другой край. Эта попытка оказалась успешнее, и юбка с легким свистом лопнула по всей длине от талии до подола. Такую же процедуру она проделала со спинкой лифа.
      Когда платье превратилось в ворох лоскутов, пот градом катился по ее лицу, но глаза оставались сухими. Рия ногами сгребла в кучу то, что недавно было роскошным платьем, скомкала в узел и торопливо вернулась в кухню. Там она застала Бидди, которая с удивлением смотрела, как мать с узлом в руках направляется к очагу.
      – Мама, что ты хочешь делать? – спросила она. Рия не ответила. Кочергой отгребла золу и бросила первый лоскут на тлеющие угли. Только после этого она обернулась к дочери.
      – Ты хочешь знать, что я делаю? Сжигаю свою глупую ошибку. Запомни это. Пусть в памяти твоей отпечатается такая картина: твоя мать сжигает в очаге куски черного бархатного платья.
      – Ах, мама, мама, – в глазах Бидди блестели слезы. – Это то платье, которое подарил тебе хозяин, и ты… ты обещала, что как-нибудь наденешь его и покажешься мне. Что с тобой, мама?
      Рия ответила дочери только тогда, когда последний кусок бархата полетел в огонь. Кухня пропиталась запахом горелой ткани, от которого они принялись чихать. Лишь после этого она ответила:
      – Я прихожу в себя, детка. Наконец-то прихожу в себя.
      Вечером, когда она принесла хозяину бульон, он поинтересовался:
      – Рия, пахло паленым, я чувствовал сильный запах.
      – Так и есть, пахло паленым, – подтвердила женщина.
      – Что же вы жгли? – озадаченно спросил Персиваль.
      – Всего-навсего платье вашей матери. – Она долго, не отрываясь, смотрела на него, пока вместо удивления на его лице не отразилась боль. Уже идя к двери, услышала, как он тихо произнес: «Рия, ах, Рия». В голосе его звучала глубокая печаль. И женщина вспомнила, что таким же печальным был и крик ночной птицы, который так часто доносился из леса. Слышалась в этом крике какая-то щемящая тоска, скорбь о потере. Крик птицы звучал так заунывно, что Рия выбиралась из постели и закрывала окно. Но значение иных звуков оставалось за пределами человеческого понимания.

       Лондон 7 февраля 1749 года
       Милый мальчик,
      Ты на пороге возраста, когда в человеке в полной мере пробуждается способность к рассуждению. Надеюсь, что, не в пример многим своим сверстникам, постараешься воспользоваться этой способностью и ради своего блага займешься поиском истины и обретешь знания, подкрепленные логикой и здравым смыслом. Признаюсь тебе (а у меня нет желания что-либо от тебя утаивать), что и сам я всего лишь несколько лет назад стал предаваться размышлениям. До шестнадцати-семнадцати лет я не утруждал себя раздумьями. Да и позднее, в более зрелом возрасте, не торопился подвергать сомнению знания, которые приобрел. Я принимал на веру понятия и представления, о которых узнавал из книг, либо соглашался с мнениями друзей и знакомых, не пытаясь оценить, истинны они или ложны. Я предпочитал совершать мелкие ошибки, чем брать на себя труд искать истину. Отчасти по причине лени, частично из-за легкомысленного образа жизни и в немалой степени из-за ложного стыда отказаться от общепринятых мнений, но именно поэтому я шел по жизни, влекомый предрассудками и предубеждениями, вместо того чтобы руководствоваться здравым смыслом и искать истину. Но с тех пор как я взял на себя труд заняться размышлениями и нашел в себе смелость сохранять свои убеждения, ты не можешь себе вообразить, насколько кардинально изменились мои представления о жизни. Факты, события, всевозможные понятия предстали предо мной совсем в ином свете, в то время как раньше скрывали истину от меня предубеждения и стена общепринятых взглядов. Быть может, что и теперь я в своих суждениях не свободен от ошибок, ибо ошибки могли в силу давней привычки устояться и превратиться во взгляды. А причина в том, что трудно отличить привычку, сложившуюся в молодости и сохранявшуюся на протяжении долгих лет, от результата рассуждений и размышлений.
      Моим первым предрассудком я считаю (не буду упоминать о тех, в которые верят дети и женщины: всевозможные эльфы, гномы, призраки, вещие сны, черные кошки, просыпанная соль и тому подобная чепуха) безоговорочную веру в непогрешимость классики. Именно она стала моим первым серьезным предрассудком. Подобное отношение к классическим образцам сформировалось у меня под влиянием прочитанных книг, и в немалой степени к этому причастны мои учителя. Я наивно полагал, что последние пятнадцать веков мир не имел понятия о здравом смысле и чести, которые исчезли вместе с Древней Грецией и Римом. Гомер и Вергилий не могли иметь недостатков, поскольку принадлежали к древнему миру, и, напротив, Мильтон и Тассо не могли иметь достоинств, так как не принадлежали к великой античной эпохе. И применительно к древним я мог бы повторить слова Цицерона, адресованные Платону, хотя они не совсем свойственны философу: «Errare, mehercule, malo cum Platone, quam cum istis vera sentire».
 
      По столу сухо щелкнула линейка.
      – Наконец-то, Бидди, теперь значительно лучше, – с удовлетворением отметил немолодой мужчина, наклоняясь к сидевшей справа от него стройной юной девушке. Лицо его избороздили глубокие морщины, седые волосы длинными прядями нависали над ушами. – Но твое французское произношение остается ужасным. Кроме того, ты делаешь ошибки, которые простительны твоему брату, – он бросил взгляд на двенадцатилетнего Джонни, смотревшего на него во все глаза, и Мэгги – в зеленых глазах одиннадцатилетней девочки плясали смешинки, – но для тебя говорить неправильно совершенно непозволительно, – произнес он вновь, сосредоточив все внимание на Бидди.
      – Могу поспорить, что я говорю не хуже многих молодых леди.
      – Повтори, что ты сказала.
      – Я говорю не хуже молодых леди, то есть, я хотела сказать, не хуже, чем они, – поправилась девушка и хотела продолжить, но учитель жестом прервал ее.
      – О молодых леди можешь не упоминать. Знаешь, мне иногда кажется, что я теряю с тобой время, что все эти годы занятий прошли впустую.
      – Иногда мне тоже кажется, что вы теряли время и, как вы говорите, продолжаете его терять.
      – Мисс, хочу еще раз напомнить, что вам не следует забываться.
      – Боюсь, что вам все-таки придется делать это время от времени.
      Он опустил голову и закрыл глаза. Бидди улыбнулась в душе. Она прекрасно знала, что он не сердится на нее, наоборот, его забавляет ее смелость. Слова из разговорного языка нарушали порой стройность речи, которой учил ее хозяин, и им обоим доставляло удовольствие поспорить. Прежние двухчасовые занятия растянулись теперь на три часа. Бидди с нетерпением ждала их. Она охотно занималась и по вечерам, хотя знала, что мать не одобряет ее пристрастия к учебе и предпочла бы, чтобы дочь вместо чтения что-нибудь шила, штопала или вязала коврики.
      В последнее время учение доставляло девушке особое удовольствие. Бидди гордилась, что смогла уже одолеть большую часть второго тома «Писем лорда Честерфильда к сыну». По большей части, рассуждения лорда представлялись ей разумными, но из-за своеобразия шрифта, книга читалась к некоторым трудом. По мнению Бидди, она почерпнула из этих писем гораздо больше, чем из сочинений Вольтера, хотя Вольтер ей тоже нравился. Однако, на ее взгляд, он чаще витал в облаках, а лорд Честерфильд, напротив, писал о более прозаических вещах. В то же время, Бидди не разделяла многих из его взглядов, так как он полагал, что женщины не способны взрослеть и остаются в душе детьми. По его мнению, женщины способны лишь судачить, болтать о пустяках и не могут рассуждать логически, им чужд здравый смысл. С этим Бидди не хотела соглашаться, однако не могла не признать справедливости многих других его высказываний. В письмах лорда встречались и забавные моменты. Особенно она развеселилась, читая то место, где он объяснял сыну, что неприлично ковырять в носу. Бидди хохотала от души.
      Раньше она часто читала матери отрывки из этих писем, но с недавних пор, по непонятным Бидди причинам, мать прерывала ее в середине письма и говорила: «Хватит». А на прошлой неделе она даже сказала дочери:
      – Слишком уж ты умная становишься с этим учением.
      – Но, мама, я думала тебе нравится, что я учусь, – искренне удивилась Бидди.
      – А какой с этого толк? – возразила мать. – Ты со своей учебой отдаляешься от брата с сестрой, да и от меня тоже.
      – Ну что ты, мама, – запротестовала Бидди. – Это для меня как игра. Мне легко учиться… И мне это нравится… Читать и все такое.
      – Ты уже и говорить стала по-другому.
      – Да нет же, мама, нет, – еще настойчивее возражала Бидди.
      – Это так, – ответила мать. – Может быть, ты этого не замечаешь, но, поверь мне, со стороны виднее.
      Она не думала говорить по-другому, но он, – Бидди бросила быстрый взгляд на хозяина – он всегда поправлял ее и настаивал, чтобы она говорила правильно.
      – Ты снова задумалась. Не отвлекайся, продолжай читать.
      Она взяла книгу и стала читать дальше.

* * *

      …Мне не пришлось прилагать особых усилий, чтобы установить: натура человека и три тысячи лет назад была такой же, как и в наши дни. Моды и обычаи менялись, человеческая природа оставалась неизменной. Поэтому нет оснований предполагать, что люди были храбрее, мудрее и лучше полторы или три тысячи лет назад, как нельзя утверждать, что мясо животных и овощи в давние времена отличались лучшим вкусом. Осмелюсь бросить вызов почитателям древних эпох, что Ахиллес, герой Гомера, был негодяем и к тому же жестоким, что делает его мало подходящим на роль героя эпической поэмы. Он так мало думал о своей стране, что не встал на ее защиту, потому что из-за ссоры с Агамемноном…

* * *

      Бидди перестала читать и, приподнявшись, участливо спросила хозяина:
      – Что с вами? Снова эта боль, сэр?
      Персиваль сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула и прижимая руку к груди. Он молча кивнул в сторону шкафа у стены, в котором на одной из полок стоял маленький пузырек из темного стекла. Бидди схватила его и прокричала Мэгги:
      – Сбегай в гостиную за графином, а ты сходи за мамой, – велела она стоявшему у стола Джонни.
      Когда в библиотеку вошла Рия, Бидди держала у губ хозяина стакан с водой.
      – Сколько таблеток ты ему дала?
      – Одну, мама.
      – Дай мне пузырек. – Рия вытряхнула еще одну таблетку и поднесла к посиневшим губам Персиваля и, когда он ее проглотил, распорядилась, не глядя на Бидди: – Разбери постель и принеси грелку.
      Боль, видимо, немного отпустила, ибо Персиваль открыл глаза и улыбнулся краем губ.
      – Хотя это и продолжалось недолго, но приятного все равно мало. Думаю, мне стоит лечь.
      – Да, пойдемте. – Она помогла хозяину встать и, слегка поддерживая, отвела в гостиную, служившую ему спальней последние четыре года, благодаря искусству доктора Притчарда. После проведенной им «блестящей» операции нога у мистера Миллера плохо сгибалась в бедре, кроме того, он не мог до конца выпрямить и раненую руку, а пальцы на ней утратили прежнюю гибкость.
      Как заботливая жена, Рия помогла мужчине раздеться, но когда очередь дошла до белья, она сперва накинула на него ночную рубашку, а уже потом сняла и его. Откинувшись на подушки, хозяин закрыл глаза.
      – Сегодня вечером у меня посетители, а со мной опять эта история, – тихо произнес он.
      В этот день служащий из конторы поверенного мистера Миллера должен был привезти полагающуюся ему ежеквартальную сумму. К счастью, два года назад доход Персиваля Миллера вырос до прежнего размера, что позволило ему вновь иногда баловать себя вином и табаком, да и Рия стала получать больше денег на провизию, что давало ей возможность больше разнообразить стол.
      Служащий оказался весьма словоохотливым. Рия узнала от него, что после смерти хозяина, сумма, которая выплачивалась на его содержание, должна будет перейти какому-то религиозному обществу. Эту оговорку сделала его мать в своем завещании. Но с домом она так поступить не могла, потому что он являлся собственностью отца мистера Миллера и на него не имелось закладной, так как дед мистера Миллера особо указал в своем завещании, что дом не может быть заложен. Служащий также поведал Рии, что мистер Персиваль едва ли бы стал богаче, если бы можно было взять заем под закладную. Напротив, его положение еще больше осложнилось, потому что отец непременно заложил бы дом за наибольшую сумму, и мистеру Персивалю пришлось бы выплачивать проценты.
      Рия знала, что у хозяина было двое родственников. Один жил в Сомерсете (незамужняя дама неопределенного возраста), другой – в Америке, и было ему за семьдесят. Так ей по крайней мере объяснил разговорчивый служащий.

* * *

      Когда Рия пыталась думать о последних четырех годах своей жизни, воспоминания становились расплывчатыми. Она отчетливо помнила многое из того, что происходило намного раньше. Перед глазами ее еще стоял тот вечер, когда Тол после разговора с ней вышел из кухни, одновременно покинув и ее жизнь. В тот же вечер Рия сожгла злополучное платье из черного бархата. Все последние месяцы были для нее словно в тумане.
      Она не могла вспомнить, когда изменилось ее отношение к хозяину. Они стали разговаривать. Сначала Рия ограничивалась лишь односложными ответами, предпочитая слушать его, и постепенно она все глубже понимала сложную душу этого странного человека. Она также не смогла бы сказать, когда в сердце ее поселилась жалость. Это чувство, как говорят, сродни любви, но ее жалость не переросла в любовь и едва ли смогла бы перерасти. Тем не менее она относилась к нему с искренней добротой и участием. Внешне жизнь ее текла плавно и размеренно, но где-то глубоко внизу под этим спокойным потоком бурлило совсем другое течение, которое все эти годы безуспешно пыталось унести из ее памяти воспоминания о Толе.
      Прошло полгода, как они расстались. Рия узнала, что он собирается жениться на девушке из деревни на двенадцать лет моложе его. Это была одна из тех двух девушек, которыми Тол предлагал заменить Рию в доме мистера Миллера. Однако по неизвестным причинам свадьба расстроилась. Однако Энни была ни при чем. Она так и не вернулась из города. Удивив всех, даже сестру Мэри, Энни удачно вышла замуж за торговца свининой и заняла более высокое положение в обществе. На свадьбу ездил и Тол. Обо всех этих событиях Рия узнала от Фанни, которая время от времени продолжала ее навещать. А вот Тола Рия не видела уже два года с того времени, как он перестал привозить молоко, сказав Джонни, чтобы тот сам ходил за ним на ферму. До фермы было почти две мили, и Рия решила, что Джонни будет забирать молоко через день. В особенно плохую погоду на ферму отправлялась она сама, радуясь возможности прогуляться и перекинуться парой слов с женой фермера, миссис Пратт.
      В последнее время ее все чаще тянуло поговорить. И хотя рядом были дети и… хозяин, все это было не то. Огромная пропасть разделяла ее беседы с детьми и с Персивалем Миллером. Рии же требовалось нечто среднее. Ей недоставало простого человеческого общения, неважно, с мужчиной или женщиной.
      Порой Рию раздражало, что обычного разговора с Бидди не получалось. Дочь быстро росла, превращаясь в молодую женщину. Ей шел пятнадцатый год, но она очень заметно повзрослела и была куда выше своих ровесников. Хрупкая на вид, Бидди, тем не менее была сильной и ловкой в работе. Но вот говорила она чаще всего о том, что прочитала в книгах или повторяла слова хозяина. И Рия стала все чаще задумываться о том, не вредит ли дочери такое образование; ее беспокойство постепенно росло. Бидди теперь приходилось много времени проводить в саду и огороде. Она копала, сажала, полола, то есть выполняла работу Дэйви. Джонни не справлялся один, и Бидди решила помочь брату и занялась садом. Но прежнего порядка уже не было. Да и как она могла его поддерживать, если три часа каждый день у нее уходило на занятия. Младшие дети тоже то и дело отрывались от дела. Работа спорилась лучше всего по утрам. А когда день идет на убыль, то становится меньше и сил, и задора. Рия знала это по себе.
      Когда хозяин продлил время занятий на час, Рия тут же сказала ему, что это может сказаться на работе, но он в ответ лишь рассмеялся.
      – Вы правы, – согласился он, – что полезно для тела, то хорошо и для ума. – И в тот же день хозяин признался ей: – Я часто спрашиваю себя, для чего появился на свет, и вот недавно, мне кажется, я получил ответ. Мне было предназначено осветить светом знания жизнь дочери некой Рии Милликан. И в то же время я задаю себе вопрос: почему ей суждено было родиться девочкой? Что станет делать она с таким пытливым умом, какое применение ему найдет? Но кто знает, возможно, из нее вырастет необыкновенная личность…
      – Не говорите чепуху, – ответила Рия. Между ними установились такие доверительные отношения, что подобная вольность не задела его, что непременно произошло бы раньше.
      Рия не удивлялась, что хозяин никогда не упоминал имя Дэйви. Его уход из дома можно было приравнять к смерти, о которой ни ему, ни ей не хотелось говорить. И все же она не могла не вспоминать об этом. И если в первые месяцы после того трагического события она и плакала, то только о том, что потеряла сына.
      Раз в две недели у Дэйви полдня было свободных. Летом он отдыхал с двух до семи, а зимой с двенадцати до пяти. В один из первых выходных Рия ходила к Толу повидаться с Дэйви, но в силу изменившихся обстоятельств она больше не могла навещать его там. И когда переносить разлуку у нее больше не хватило сил, она попросила Бидди передать Дэйви, чтобы он прошел через черный ход, и они могли бы встретиться на западной половине дома.
      В первую встречу она обняла сына и крепко прижала к себе, он прильнул к ней, склонив голову ей на грудь. Но так было всего лишь раз, в дальнейшем они едва пожимали друг другу руки. В хорошую погоду мать с сыном гуляли по полям, в плохую – сидели в маленьком сарайчике на задворках, Бидди приносила им туда чай с лепешками.
      Вначале Дэйви оживлялся, только говоря о своей работе. В конюшне его хозяев стояло восемь гунтеров, охотничьих лошадей, и четыре рабочие лошади, там же обитало пять собак. Дэйви с почтением и трепетом рассказывал о кучере, мистере Моттреме, конюхе, мистере Лоутере и их помощниках.
      Со временем скованность прошла, и Дэйви разговорился, стал больше рассказывать о проживающих в доме: хозяевах и слугах. Он даже сбился со счета, перечисляя их. Рия попросила его описать хозяйку, однако выяснилось, что сын ни разу не видел ее, хотя к тому времени проработал у них десять месяцев. Ему случалось видеть самого хозяина, молодых господ и хозяйских дочерей, когда они ездили верхом, но за их лошадьми ухаживали двое старших помощников конюха, а младшим, казалось, доставалось лишь выгребать навоз. И тем не менее Рия видела, что сын не мечтает ни о какой другой работе.
      За время, прошедшее после трагического случая с хозяином, ее дети выросли и изменились, но особенно заметна была перемена в Дэйви. Ему скоро должно было исполниться шестнадцать: он окреп, раздался в плечах. Цвет волос остался по-прежнему светлым, но вот черты лица сильно изменились. Кожа также утратила былую нежность и мягкость, огрубела, обветрилась и приобрела красноватый оттенок. Но на взгляд Рии, самые большие изменения коснулись черт лица. От прежней красоты не осталось и следа. Иногда она пыталась представить, что сказал бы о сыне хозяин. Рия не находила подходящего слова, чтобы описать, как теперь выглядел Дэйви. Она могла бы сказать единственное: сын как-то весь погрубел. Это относилось и к фигуре, и к лицу, которое стало теперь широким, с массивным подбородком. Быть может, таким был его прадед. Возможно, шведы оставались красивыми только в молодости. Но ведь Дэйви не успел еще даже по-настоящему повзрослеть, он еще мальчик. Но однако его голос стал как у взрослого мужчины. И речь его вполне соответствовала работе в конюшне. Ах, если бы… Рия снова пожалела, что Бидди превосходила Дэйви умом. Как бы ему пригодились ее мозги! Дочери же, по мнению Рии, ее ум мог только навредить.

* * *

      – Присаживайтесь, Рия.
      Это было необычное приглашение. Она подвинула стул к его постели и села. Хозяин молча смотрел на нее некоторое время.
      – Через несколько дней меня не станет, – неожиданно сказал он. – Вы это знаете, верно? Вот так. – Он щелкнул пальцами. – Был и нет.
      – Не говорите глупости.
      – Это вы не говорите, – произнес он резко. – Вы знаете, что все к этому идет. Что вы станете делать, когда меня не будет?
      – То, что я делала когда-то: соберу вещи и пойду искать работу.
      – Сколько денег вы скопили?
      – О!
      – Тратили вы немного, – слабо улыбнулся хозяин. – Одежду вы не покупали, деньги уходили только на обувь, да и то, когда это было. Вы получали свои четыре шиллинга в неделю, за исключением того времени, когда ваше жалование сокращалось до двух шиллингов. Так что, я полагаю, вам удалось скопить кругленькую сумму.
      Да, небольшое состояние у нее имелось. Она накопила сорок фунтов, откладывая свое жалованье. К этой сумме первые два года прибавлялось по шиллингу в неделю от Дэйви. Каждые полгода он приносил ей все деньги, так как платили им раз в полгода полностью, а она выдавала ему каждое воскресенье по два пенса, когда сын приходил их навещать. На третий год Дэйви прибавили шиллинг в неделю и сумма его карманных денег выросла до четырех пенсов. На четвертый год прибавку он не получил, однако вскоре ему обещали повысить жалованье на шесть пенсов. В общей сложности Рия получила от сына тринадцать фунтов. Всего у нее теперь было семьдесят фунтов, включая деньги из тайника Сэта. Так что она чувствовала себя достаточно уверенно. Однако хозяину не было известно о сбережениях Сэта, и она не собиралась раскрывать свои секреты, а потому сказала:
      – У меня есть около пятидесяти фунтов.
      – Пятьдесят фунтов! Подумать только! Но боюсь, Рия, что они вам понадобятся, и очень скоро. Когда я умру, жизнь ваша изменится.
      – Я знаю, и вам не стоит беспокоиться, я ко всему готова.
      – Правда?
      – Да, так что лежите себе спокойно и не тревожьтесь ни о чем.
      – А я вот волнуюсь, я беспокоюсь о вас, верите мне?
      Она не ответила, и мужчина продолжал:
      – Рия, долгое время мы намеренно не касались одной темы. Я чувствую, что дни мои сочтены, и хочу об этом поговорить.
      – Нет, пожалуйста, не будем об этом. Вы можете прожить еще долго, если будете следовать предписаниям врача. А нам, думаю, не стоит ворошить прошлое, оно давно забыто и похоронено.
      – Для вас, возможно, это и так, но не для меня. Все эти годы я не расставался с воспоминаниями.
      – Я все сказала. – Она резко отодвинула стул и встала.
      – Рия, сядьте, пожалуйста.
      В его голосе слышалась мольба, и Рия после недолгого колебания вернулась на прежнее место.
      – Я хочу попросить вас выполнить мою последнюю просьбу. – Хозяин лежал не открывая глаз. – И это на самом деле последняя просьба. Больше я вас ни о чем не попрошу. Я хочу увидеть Дэвида. В последний раз.
      – Нет, нет!
      – Не отказывайтесь столь категорично, Рия. – Персиваль по-прежнему не открывал глаз, но пальцы его нервно теребили истершийся шелк стеганого одеяла. – Я не прошу вас приводить его в дом. Я… всего лишь хочу взглянуть на него в окно.
      Она оперлась рукой о край постели и опустила голову.
      – Хочу вам сказать… он сейчас выглядит совсем не так, как раньше.
      – Нет? – Хозяин открыл глаза и повернул к ней голову.
      – Нет, сын очень изменился.
      – Какой же он?
      – Я… мне трудно объяснить. Но могу только сказать, что Дэйви уже не такой красивый, как раньше. Вы будете разочарованы.
      – Никогда.
      – Будете, потому что…
      – Почему же? – поторопил он ее.
      – Потому что я и сама разочаровалась.
      – Что же вас в нем разочаровало?
      – Многое. Он изменился. Это не тот Дэйви, которого я хорошо знала, он весь как-то погрубел.
      – Ну, конечно, а что вы удивляетесь? Мальчик работает в конюшне с четырьмя парнями, в чьих головах не больше мозгов, чем в задах лошадей, за которыми они ухаживают. О каких манерах можно здесь говорить, неприятное, наверное, зрелище.
      – Нет, нельзя сказать, что он неприятный, он… другой.
      – Пусть так. И тем не менее я хочу, чтобы вы исполнили мою просьбу.
      – Я… я не могу. – Рия снова встала.
      – Но почему? Он же приходит к вам в свои выходные. И вы встречаетесь с ним в сарае.
      – Как вы узнали? – изумленно ахнула Рия. – Это все Бидди… она не смела. Я ей…
      – Вы ничего ей не сделаете, если не хотите разволновать меня. У Бидди, к вашему сведению, есть не только мозги, но и сердце. Жаль, что мне не суждено увидеть, какой она станет. Эта девочка способна понять то, что вам недоступно, Рия. По годам она еще совсем ребенок, но ее ум поднимает ее над вами и вашим классом.
      Рия слушала хозяина, и губы ее дрожали. Этот человек еще мог больно ужалить. Он смотрел на нее и ее класс свысока, и она не могла не возмутиться:
      – Вы говорите о нас, как о сброде.
      – Я не хотел вас обидеть. Но вы были лишены возможности получить образование, и ваш ум не мог достаточно развиваться, вы не научились рассуждать и делать выводы. Лишь обладающие этим умением способны до конца прочувствовать чужую боль, оценить тяготы жизни, выпавшие на долю других, понять и принять те причуды, что порой позволяет себе природа. Те же, чей ум не в состоянии все это постичь, торопятся осуждать и порицать из-за своего невежества. Если ваша дочь когда-нибудь кого-либо станет осуждать, то сделает это не из предубеждения и не в силу невежества. Кажется, я слышу звонок у входной двери. – Он поднял руку, призывая ее прислушаться. – Ко мне пришли.
      Рия с облегчением встала и заторопилась в прихожую. Она открыла дверь, и в дом вошли трое мужчин: служащего конторы она знала, двух других она видела впервые. Один из прибывших джентльменов отличался от своих спутников одеждой и манерами. По всему было видно, что он выше их рангом.
      – Мое имя Батлер, адвокатская контора «Батлер и Морган», – представился он повелительным тоном, подавая Рии пальто и шляпу. – Уведомите хозяина о моем приезде.
      Два других джентльмена разделись сами. Рия молча пропустила их в гостиную и плотно закрыла дверь.
      Раньше, когда приезжал служащий из конторы, Рия всегда докладывала: «Сэр, к вам мистер Тейт». Но этот надутый мистер Батлер задел ее за живое. Вернувшись в кухню, она стала размышлять, что мог означать его приезд. У хозяина не было ни денег, ни чего-нибудь другого, что он мог бы оставить им: на дом со всей мебелью заявят права родственники. Она вдруг отчетливо представила себе картину: пожилая старая дева врывается в дом и начинает ко всему придираться. Расставляя на подносе легкую закуску, Рия рассуждала про себя, что на следующей неделе обязательно отправится в город присмотреть работу. Идти и расспрашивать священника она не собиралась, потому что после ее разрыва с Толом, детей некому было отвозить по воскресениям в церковь. Зимой они возвращались оттуда промерзшие и промокшие до костей. И Рия решила прекратить их посещения церкви. Как ни странно, хозяин ее поддержал, и это стало причиной их временной размолвки с пастором, когда Персиваль Миллер отказался использовать свое влияние заставить Рию посылать детей в церковь и воскресную школу в любую погоду.
      Адвокат и его помощники пробыли у мистера Миллера не более получаса. Стоя у дверей, мистер Батлер взглянул на нее, прищурившись, и произнес, качая головой: «Боже! Боже!» Рия не знала, как это понимать.
      – Как только это случится, немедленно посылайте до доктором, он сразу даст мне знать, – сказал мужчина уже на пороге. И тут до нее стал доходить смысл его слов.
      Троица села в невзрачного вида экипаж и уехала. Рия проводила их взглядом, пока экипаж не скрылся за поворотом аллеи, и вернулась в дом. «Неужели дела хозяина так плохи?» – думала она глядя на дверь гостиной, твердо решив расспросить доктора во время его очередного визита.
      Доктор Притчард приехал на следующий день. Провожая его до двери, Рия задала ему волновавший ее вопрос:
      – Скажите, он может умереть?
      – Это может случиться в любую минуту, – прямо ответил доктор. – Последние два года этого можно было ожидать каждый день. Однако не исключено, что ваш хозяин протянет еще пару лет, если вы будете так же хорошо заботиться о нем. Старайтесь не волновать его, и кто знает, быть может, он еще и вас переживет. – Доктор показал в улыбке свои малопривлекательные зубы.
      У Рии никогда не вызывал симпатии доктор. Ее раздражали его гнилые зубы, вечно обсыпанные табаком шейный платок и пальто. К тому же временами от него сильно попахивало спиртным. Люди говорили, что он не признавал плату свининой или домашней птицей: у кого не было в запасе шести пенсов, мог на его помощь не рассчитывать.

* * *

      Тот воскресный день, две недели спустя, выдался ясным, но прохладным. Слабо светило скупое октябрьское солнце. Ветра не было, вокруг царила тишина. Бидди отметила про себя, что это было настоящее воскресенье. Думая о воскресных днях, она часто улыбалась. Ей казалось странным и забавным, что в эти дни не надо было работать, читать же полагалось только Библию, но она не следовала этому правилу; в воскресенье надлежало посещать церковь, однако она туда не ходила; грешно было выпивать в этот день, но в то же время не считалось грехом, что парочки ворковали в свое удовольствие, что целоваться и обниматься в воскресенье было гораздо большим грехом, чем напиться, а уж тем более читать что-либо другое помимо Библии.
      Хозяин от души смеялся, когда она поделилась с ним своим мнением. Бидди доставило удовольствие развеселить его. Она хотела бы сделать что-нибудь, чтобы по-настоящему порадовать его. После того страшного случая он никогда не радовался от души – и все из-за Дэйви. Насколько Бидди поняла, хозяин хотел вести себя с Дэйви, как отец, а Дэйви это почему-то не понравилось. Бидди попыталась расспросить мать, но та резко оборвала ее, чем очень удивила девочку. Она бы еще поняла, если бы мать так рассердилась на нее за то, что она сквернословит.
      Бидди никогда особенно не любила старшего брата, а с годами он стал ей нравиться все меньше. Но в это утро хозяин признался ей, что у него есть только одно желание: последний раз увидеть Дэйви. И он попросил ее помочь ему в этом. Бидди колебалась, как ей следовало поступить. В желании хозяина она не видела ничего предосудительного, хотя и не могла понять, с чего это вдруг ему так захотелось взглянуть на Дэйви.
      Бидди также не могла объяснить отношение матери к хозяину, как ей казалось, человеку очень доброму. Он прекрасно относился к ним всем. С таким желанием учил их, особенно ее. Бидди не могла себе представить, какой бы была ее жизнь, не трать хозяин столько времени на занятия с ней… В ее душе царила бы пустота, и она не знала бы, чем занять свой ум. Сейчас она чувствовала себя образованной и считала, что знает много из того, о чем другие даже представления не имеют. Она не собиралась хвастаться, но была уверена, что ни в деревне, ни даже в городе не найдется девочки ее возраста, которая бы без труда могла рассуждать о таких вещах, о которых свободно говорила она. И за это Бидди была благодарна хозяину. Конечно, она сделает то, о чем он просит. Когда мать уйдет из дома, чтобы встретиться с Дэйви, она проведет хозяина через кухню, а потом по коридору к дальнему окну, в которое видны конюшни и маленький сарай.
      Она рассказала ему о своем плане.
      – Спасибо, Бидди, – поблагодарил хозяин. – В какое время он приходит?
      – Около половины третьего.
      – Ты хорошая девочка, Бидди. Жаль, что я не увижу тебя, когда ты вырастешь и расцветешь, – грустно улыбнулся он.
      – О, сэр, вы еще долго не уйдете, если будете себя беречь и не станете волноваться.
      – Разве я не говорил тебе, что следует всегда говорить только правду?
      Она опустила голову, веки ее задрожали.
      – А еще вы говорили, что дипломатия строится на невинной лжи и зачастую подобная ложь – это проявление доброты.
      – Да, и это верно. Знаешь что, Бидди?
      – Да, сэр?
      – Думаю, ты единственная, кто пожалеет о моей смерти.
      – Нет, сэр, что вы, – не задумываясь запротестовала она. – Мы все будем жалеть: и моя мама, и остальные тоже.
      – Твоя мама… – Он с сомнением покачал головой. – Не очень-то я в этом уверен.
      – Ну что вы, сэр, она непременно будет жалеть. Мама все время говорит нам, что вас нельзя беспокоить, она велит нам вас слушаться, и еще не устает повторять, как нам повезло, что вы нас учите.
      – Правда?
      – Да, сэр, истинная правда.
      – Если так, я рад это слышать, в самом деле, рад. – Он умолк и долго смотрел на нее, перед тем как спросить: – Мама рассказывала тебе что-нибудь обо мне и Дэйви?
      – Нет, нет, почти ничего, – ее веки снова затрепетали.
      – Ты когда-нибудь боялась меня, Бидди?
      – Боялась вас? Что вы, сэр, никогда! – звонко крикнула она, глядя на него широко раскрытыми от удивления глазами. – Я не могу себе представить, что кто-то может вас бояться… ну, когда лучше с вами познакомится. Я никогда вас не боялась, – ласково улыбаясь, продолжала Бидди, – даже когда вы кричали на меня и ругали за то, что я неправильно выговариваю звуки и путаю слова. – Радуясь, что имеет возможность рассмешить хозяина, она напомнила ему один из забавных эпизодов, над которыми они вместе от души расхохотались.
      – Ты делаешь заметные успехи, – отсмеявшись, похвалил он.
      Они помолчали глядя друг другу в глаза. Неожиданно Бидди, подчиняясь внутреннему порыву, наклонилась к хозяину и, обняв за плечи, поцеловала в щеку, а затем стремглав выбежала из комнаты.
      Потрясенный, он несколько мгновений лежал неподвижно, затем медленно повернул голову и прижался щекой к подушке. В первый раз с тех пор, как он стоял над могилой матери, Персиваль Миллер позволил себе заплакать.

* * *

      С огромным трудом удалось Бидди провести хозяина через кухню. Но наконец они вышли в коридор. Ноги отказывались его слушаться: не только больная, но и здоровая. Обхватив его за талию, она прошептала:
      – Обопритесь на меня, осталось пройти совсем немного, а там я поставила вам стул.
      Коридор в одном месте расширялся, образуя небольшой холл, а потом тянулся до конца дома. Он был так узок, что двое идущих рядом с трудом могли протиснуться. В холл выходила маленькая гостиная, и Бидди предложила:
      – Там есть диван. Может быть, вы пока приляжете, а я скажу вам, когда…
      – Нет, нет, я дойду до стула, – хозяин кивнул в конец коридора, где у окна стоял стул, приготовленный заботливой Бидди. Добравшись наконец до цели, он сел, закрыв глаза, пытаясь скрыть, сколько усилий ему стоил этот переход.
      Бидди смотрела на него, а тревога ее росла: лицо хозяина посерело, подчеркивая белизну свисающих на уши волос. Положив руку ему на голову, где волосы спускались на воротник халата, девочка отметила, что его давно пора подстричь. «Непременно займусь этим, когда мы вернемся в его комнату», – решила она. Бидди удивилась про себя, что мать не сделала этого раньше. При мысли о матери по телу ее прошла дрожь, но вызвал ее не страх, а какое-то смутное предчувствие. А если мать узнает? Но она постаралась успокоить себя тем, что успеет привести хозяина обратно в гостиную раньше, чем мать вернется, проводив Дэйви.
      – Они не придут? – тихо спросил он.
      – Придут, дверь открыта, а мама обычно закрывает ее.
      – А почему дверь открыта?
      – Они немного поговорят, и мама приходит за чаем.
      – Сколько времени он обычно остается?
      – Совсем недолго. Когда погода хорошая, они гуляют по полям. Когда брат хочет съездить в город, он забегает лишь на несколько минут. Однако если день прохладный, как сегодня, то остается подольше, и они сидят в сарае. А вот, кстати, и они. – Бидди положила руку ему на плечо.
      – Где? – мужчина слегка подался вперед.
      – Вы их сейчас увидите, они идут по дорожке между кустов. Думаю, вам лучше держаться подальше от окна: вдруг мама оглянется…
      Но хозяин, казалось, не слышал ее слов. Прислонившись к стеклу, он напряженно ждал. Наконец они появились: высокая женщина и юноша рядом с ней. При виде его острая боль пронзила сердце Персиваля Миллера, но не болезнь, от которой он страдал причинила ее, не была ее причиной и любовь, что он испытывал когда-то и которая продолжала жить в его сердце, – любовь к мальчику Дэвиду. Но теперь он видел совсем не того мальчика, которого помнил. Ему верилось с трудом, что этот коренастый крепыш был когда-то худым и стройным. Возможно, в какой-то мере его фигуру утяжелила вельветовая куртка. Но кепка не могла изменить форму головы, и она показалась Персивалю значительно больше, чем раньше.
      Пока Дэвид с матерью не дошли до середины двора, ему был виден лишь профиль мальчика. Теперь же он мог отчетливо увидеть все лицо.
      – Нет, нет, нет, – завороженно зашептал Персиваль Миллер, провожая глазами Дэвида, некогда очаровательного мальчика, так быстро огрубевшего. Он настолько увлекся, что не заметил, как Рия, словно что-то почувствовав, обернулась и бросила взгляд на окно. Но зорко следящая Бидди, почти силой усадила хозяина на стул. Впрочем, ее не очень тревожило, что мать раскрыла их секрет. Хозяин был совсем плох, и мать едва ли стала бы на него ворчать. И все же Бидди никак не могла понять, что могло привлечь такого человека, как хозяин, в ее братце.
      – Пойдемте, – тихо проговорила она, – пора. Мужчина не тронулся с места. Она заглянула ему в глаза, но они были закрыты.
      – Пойдемте, хозяин. – Девочка легонько потрясла его за плечо. – Вам надо быть в постели до того, как вернется мама. – Бидди подхватила его под руки и помогла подняться. Они медленно тронулись в обратный путь. В кухне им пришлось сделать остановку. Ему нужно было передохнуть, чтобы хватило сил добраться до гостиной.
      – Вам хуже? – участливо спросила она, уложив хозяина в постель, заботливо убрав волосы с его лба.
      – Нет, – признался он, посмотрев на нее, добавил: – Невозможно чувствовать себя хуже.
      Взгляд хозяина пронзил Бидди насквозь. Сначала это походило на укол в сердце, потом боль растеклась по всему телу, казалось, внутри что-то оборвалось. Именно так, годы спустя, Бидди описала себе ту непонятную боль, что ощутила тогда. А в тот момент боль была настолько сильна, что ей нестерпимо захотелось броситься к хозяину, обнять, гладить побледневшее, усталое лицо и повторять, как она любит его, и что бы ни произошло в тот день между ним и Дэйви, она не винит его, ибо наверняка он был не способен сделать ничего дурного.
      – Не плачь, моя милая Бидди. – Хозяин протянул руку, и пальцы его нежно скользнули по щеке девочки. – Я благодарен тебе за эти слезы, помни об этом. И еще, моя дорогая, запомни: у любви столько граней, сколько их у взорвавшейся звезды. Судорожно сглотнув, она повторила:
      – Да, я не забуду: любовь имеет столько граней, сколько взорвавшаяся звезда, – и уже совсем будничным тоном добавила: – А сейчас вы полежите, а я принесу вам чаю.
      Он жестом задержал ее и, с усилием вздохнув, попросил:
      – Подай мне сначала письменные принадлежности. Бидди положила ему на колени доску, поставила на столик чернила и торопливо вышла из комнаты. Уже в холле она подняла передник и стала вытирать его краем глаза. С передником у лица она вошла в кухню и как вкопанная остановилась на пороге: мать готовилась взять поднос и идти в сарай к Дэйви. Она тоже замерла с подносом в руках.
      – А, вот и вы, мадам. – Ее тон не предвещал ничего хорошего. – Ну, с вами я разберусь потом, – произнесла она и с этими словами вышла во двор.
      Они встретились снова часа через полтора. Бидди знала, что мать сильно на нее сердита, но все же надеялась, что за это время она успеет немного остыть. Но яростное лицо Рии не предвещало ничего хорошего.
      – Я готова тебе шею свернуть, – выпалила она. – Думаешь, что чересчур умная и тебе все позволено?
      – Мама, но он только хотел увидеть…
      – Знаю, на кого он хотел посмотреть. И ему не следовало этого видеть. Ты вечно суешь свой нос куда не следует. – Рия схватила дочь за плечи и собиралась как следует встряхнуть. Но Бидди вырвалась из рук матери.
      – Я лишь хотела сделать для него что-нибудь хорошее, отблагодарить его, потому что ты не хочешь это делать, – закричала она с пылающим лицом. – Хозяин умирает, и он так одинок. Все, чего он хотел, это взглянуть на нашего Дэйви в последний раз. Одному Богу известно, почему. А что на него смотреть, на этого бестолкового, неуклюжего балбеса!
      Удар по лицу оказался таким сильным, что Бидди завертелась на месте и, не удержавшись на ногах, полетела на пол, ударившись головой о скамейку. С минуту она лежала, пытаясь сообразить, что произошло. Потом девочка почувствовала, как мать тащит ее с пола. Голос Рии, в котором не было и намека на раскаяние, звенел в ее ушах:
      – Ну, получила? Ты давно на это напрашивалась, слишком много стала умничать. Если еще раз скажешь такое о нашем Дэйви, то я…
      Услышав имя брата, Бидди пришла в себя. Слезы застилали ей глаза, пытаясь их смахнуть, она часто заморгала. Прерывисто дыша, Бидди снова высвободилась из рук матери и спустя мгновение уже оказалась по другую сторону стола. Упершись в него руками, она с вызовом посмотрела в глаза матери. Казалось, она повзрослела за эти несколько минут.
      – Никогда больше не смей бить меня! – охрипшим от гнева голосом говорила она. – И знай, если ударишь меня еще раз, я отвечу тебе тем же, потому что не хочу, чтобы со мной обращались как с безмозглой деревяшкой. А если говорить о нашем Дэйви, то могу повторить еще раз: мой братец – безмозглый чурбан. Таким он был и останется. Да, твой любимый сын, не спорь, ты любила его больше нас, я всегда это знала.
      Джонни и Мэгги еще этого не понимают, но очень скоро осознают и они, потому что ты живешь только ради этих несчастных воскресений. Вот что я тебе скажу.
      Рия стояла спиной к огню, не чувствуя жара. Леденящий холод сковал ее внутри. Эта девочка, хотя не… она только что так по-взрослому упрекала ее. И все же это ребенок, потому что она оставалась еще ребенком, это была ее дочь, и после всего она ею гордилась. Господи, Бидди говорила правду. Никого из них она так не любила, как своего первенца. И она верно сказала, Дэйви действительно изменился. Но тупым, да еще и болваном, он не был, она не позволит его так называть. Он умел читать, писать и считать, был силен и здоров, имел хорошую работу, мог добиться повышения. Нет, он совсем не был бестолковым. Рия знала, что выйдет из ее сына: хороший, старательный работник, а что в будущем ждет дочь, она предсказать не бралась. Прищурившись, она взглянула на Бидди: одна ее щека горела огнем, другая – оставалась молочно-белой. Впервые мать обратила внимание на то, как красива ее дочь, как когда-то Дэйви, однако, быть может, вскоре изменится и она? Но пусть другим станет ее лицо, ум и характер, что позволяют ей говорить так смело, наверняка сохранятся прежними. Найдется ли где-нибудь еще девчонка, которая в четырнадцать лет осмелилась бы пригрозить матери, что ударит ее, если та поднимет на нее руку? Ей следовало бы сейчас подойти к дочери и избить ее до полусмерти. Рия была уверена, что именно так с ней поступила бы ее собственная мать. Рия отвернулась от дочери и, как всегда в минуты отчаяния, приложила руку к стене у очага и прислонилась к ней головой.
      Наступившая тишина отдавалась в ушах Бидди оглушительным звоном. Она смотрела на мать сквозь пелену слез и спрашивала себя, как она осмелилась разговаривать с матерью подобным образом? Она не жалела, что высказала о Дэйви все, что думала, но как у нее язык повернулся сказать матери, что она может ее ударить? Что такое на нее нашло? Неужели так действует ученье? А если да, то, может быть, ей лучше было бы никогда не учиться? «Нет, нет», – мысленно твердила она, ударяя кулаком по столу, подкрепляя молчаливый протест.
      Тягостное молчание нарушила Мэгги, влетевшая в кухню с криком:
      – Мама, мама, знаешь, что случилось? Дилижанс ограбили!
      Рия медленно повернулась к дочери и, успокаивая себя, скользнула пальцами по горлу.
      – Откуда ты узнала? – через силу выговорила она.
      – От Сэмми Пиггота, того, что живет в деревне. Он гулял со своей старшей сестрой. Они остановили нас с Джонни и обо всем рассказали: разбойник отобрал у леди, которые ехали в дилижансе, все ожерелья и кольца.
      Мать не ответила, а принялась молча доставать из шкафчика тарелки. Тогда Мэгги перенесла внимание на Бидди и весело затараторила:
      – Когда вырасту, у меня тоже будет ожерелье. Я буду копить деньги и потом куплю его у лудильщика. Они у него такие красивые. А тебе хотелось бы ожерелье, Бидди?
      Бидди, не говоря ни слова, погладила сестру по голове и вышла из кухни.
      – Мама, а что, у Бидди зубы болят? – спросила она, подходя к матери. – У нее все лицо такое красное.
      – Да, у нее болят зубы, – подтвердила Рия, а про себя добавила: «А у меня болит сердце, так же сильно, как и у хозяина. И мне хотелось бы умереть, тогда бы все это закончилось».

      Персиваль умер шесть дней спустя в воскресенье, в восемь часов утра.
      – Странное время он выбрал, чтобы умереть, – удивился доктор Притчард, – в выходной, да еще в восемь часов. Обычно умирают около трех утра или ближе к полуночи. Но восемь часов – это как-то непонятно, на моей памяти такого случая еще не было.
      Столь будничное отношение к смерти неприятно поразило Рию. Доктор рассуждал об этом как о чем-то обыденном, малозначительном, как, например, о времени прибытия дилижанса или о том, что Рождество выдалось на редкость снежным.
      Она не предполагала, что смерть хозяина так огорчит ее. Рия принесла ему завтрак. В последние несколько дней хозяин почти ничего не ел. Слабым движением руки он попросил поставить поднос на столик и указал ей на стул.
      – Хороший будет день, Рия, – сказал он ей, когда женщина села.
      – Да, – согласилась она. – Пока морозно, но солнце поднимается, значит, потеплеет.
      – Вам скоро придется принять решение. Не знаю, как вы поступите… знаю только, как хотел бы, чтобы вы поступили. Но я больше ни о чем вас не прошу.
      – Я не совсем понимаю вас. – В глазах ее отразилось удивление.
      – Да, это так, но вскоре кое-что для вас прояснится. Хотя полагаю, что и тогда вы станете понимать меня не больше, пожалуй, даже меньше. Будьте поласковее с… Бидди, – прерывающимся голосом продолжал он. – Вы нужны ей… по крайней мере, сейчас. Если вы отпустите ее, она никогда не вернется к вам. Вы совершили ошибку, когда… ударили ее.
      Глаза Рии расширились от удивления. Она прикинула в уме, что хозяин, скорее всего, заметил на лице Бидди красную отметину. Но он ни о чем не спросил, по крайней мере ее, Рию. Но, может быть, Бидди сама ему рассказала? Нет, Рия знала, что дочь не из тех, кто любит жаловаться.
      Он несколько раз прерывисто вздохнул, прежде чем смог снова заговорить.
      – Если бы судьба распорядилась иначе, мы были бы дружными, вы и я. Но все в прошлом, ничто не могло произойти по-другому, потому что мы не были иными. Или как раз потому, что мы разные. Сейчас мне трудно выразиться точнее. Тем не менее я не стану извиняться за то, что в известном смысле приковал вас к себе на все эти годы. Вам кажется, что, расставшись с Толом, вы многого лишились. Это еще большой вопрос. Вы можете найти удовлетворение в том, что дали своим остальным троим детям хороший шанс, потому что ни один из них не пожалеет о том, что учился. Эти годы не потрачены даром, поверьте мне. – С этими словами он закрыл глаза. – Я очень устал, Рия, – прибавил он, – боль не отпускала всю ночь. Она не острая, но настойчивая, и ждет своего часа.
      – Может быть, вам еще принять лекарство, – предложила она.
      – Нет, Рия, спасибо. Таблетки уже не помогут. Можно мне увидеться с Бидди?
      – Да, конечно. – Она торопливо встала и вышла в холл, а оттуда позвала: – Эй, Бидди! Бидди!
      Рия указала прибежавшей на ее зов дочери на дверь в гостиную. Девочка подбежала к постели хозяина. Он взял ее за руку и заговорил, слабо улыбаясь:
      – Бидди, я не знаю, куда отправляюсь, потому что не верю ни в рай, ни в ад, но моя душа должна найти где-то приют. И там, где она окажется, я попрошу богов разрешить мне наблюдать за тобой, позволяя себе и дальше гордиться, что я смог разбудить твой разум и сознание. И обещай мне, Бидди, что никогда не перестанешь читать, пусть тебе будет удаваться уделять этому лишь пять минут в день. Это позволит тебе подготовиться. Для чего? Не знаю. Может быть, ты станешь гувернанткой или любовницей. О, да, из тебя бы вышла прелестная любовница… Но тем не менее не забывай учиться… помни о мудром изречении, что учиться можно, только сознавая свое… невежество… – Голос его стих.
      И Бидди повторила то, что уже сделала однажды: она наклонилась и поцеловала его, а потом выбежала из комнаты, задыхаясь от душивших ее слез.
      Место ее заняла Рия, и она тоже не могла говорить. А когда двадцать минут спустя часы пробили восемь, хозяин дернулся всем телом. Как подумалось Бидди, стоявшей в дверях, он словно спрыгнул со ступеньки и остался недвижим. Она склонила голову и зарыдала так горько, как не рыдала уже давно. Она жалела его, пусть даже, о Господи, он выучил ее ни для чего другого, как только стать любовницей.

* * *

      Как ни странно, но похороны оказались многолюдными. Прислало своего человека даже семейство с «Холмов». Сам мистер Галлмингтон был в отъезде, но за процессией в экипаже ехал его сын Стивен. Приходила попрощаться камеристка мисс Хобсон. Она не провожала тело на кладбище, так как женщины не участвуют в похоронных процессиях. Она молча постояла у гроба до того, как его заколотили, и так же, не говоря ни слова, удалилась.
      Пришло несколько человек из деревни. Присутствовали поверенный со своими помощниками, доктор, и двое никому не знакомых джентльменов, специально приехавших из Оксфорда накануне. Они остановились в гостинице в Ньюкасле. Один из них имел профессорское звание. Обоим было за шестьдесят.
      После похорон Рия накрыла стол попроще в кухне для мужчин из деревни, а в гостиной собрались поверенный, доктор и священник. Мистер Стивен Галлмингтон на поминки не приехал, как и оба джентльмена из Оксфорда. На похоронах был еще один человек, который также не вернулся в дом. Это был Тол.
      Доктор и священник остались на чтение завещания. Оно проходило в библиотеке. Рия ожидала приезда родственницы хозяина, но поверенный объявил ей, что из-за преклонных лет и по состоянию здоровья эта дама давно уже никуда не выезжает. И добавил, что завещание для престарелой дамы все равно не представляет никакого интереса.
      Рия сделала для себя вывод, что все имущество и собственность должны перейти к родственникам из Америки, так или иначе, все станет ясно, когда вскроют завещание. И она приготовилась слушать. Тем временем поверенный развернул пергамент.
      – Много времени это не займет, – пообещал он и медленно принялся читать вступление, обычное для всех завещаний.

* * *

      «Я, Персиваль Рингмор Миллер, – монотонно бубнил адвокат, – владелец Мур-Хауса в графстве Дарем, настоящим подтверждаю…»
      Рия чувствовала безмерную усталость. Она не совсем понимала, почему сидит здесь. Ей хотелось, чтобы все быстрее закончилось, ведь ее ждало так много дел. Большинство вещей они уложили накануне. В первую очередь ей предстояло утром съездить на ферму и поговорить с фермером и его женой. Фермер, можно сказать, уже пообещал сдать домик, особенно его обрадовало, что с ней придут трое хороших работников. Но все зависело от того, как отнесется к ней жена фермера. Душу Рии наполняли противоречивые чувства. С одной стороны, она благодарила Бога, что у них будет крыша над головой, но в то же время спрашивала Господа, почему он разлучил ее с сыном, и на этот раз окончательно. Им предстояло теперь жить слишком далеко друг от друга, чтобы надеяться на частые встречи.

* * *

      «Я оставляю усадьбу Мур-Хаус вместе с тремя акрами земли и все имущество в доме под опекой моего поверенного и предоставляю распоряжаться всем Марии Милликан: первое – до вступления ею в повторный брак, и второе – до ее кончины. В этом случае вся собственность полностью переходит к Бриджит Милликан, старшей дочери Марии Милликан. В случае вступления Марии Милликан в брак, она утрачивает право проживать в усадьбе и распоряжаться ею…»
      На этом месте поверенный прервался и посмотрел на недоумевавшую Рию, затем продолжал:
      «Сожалею, что я не имею средств, чтобы оставить их на ведение хозяйства. Но уверен, что Мария Милликан, женщина разумная и предприимчивая, сможет найти те наличные средства, которые требуются на содержание усадьбы. Последнее: дом не может быть заложен, пока остается в силе договор об опеке и Мария Милликан проживает в Мур-Хаусе.
      Подписано 26 октября 1837 года.
      Персиваль Ригмор Миллер».

* * *

      Трое мужчин молча смотрели на Рию, но она видела перед собой только поверенного. За время своей практики ему пришлось много повидать, и удивить его было трудно. Однако и он был поражен, когда получившая приличное наследство женщина, вместо того чтобы радоваться, принялась кричать, гневно сверкая глазами:
      – Он и после смерти не отпускает меня и не позволяет выйти замуж. Это так несправедливо.
      – Неразумная женщина! – Поверенный поднялся со своего места. – Неужели вы не понимаете, какое счастье на вас обрушилось! Вы получили в собственность чудесный дом, не обремененный никакими долговыми обязательствами. Живи вы хоть тысячу лет, вам в вашем положении о таком доме и мечтать бы не пришлось. Теперь вы можете жить в нем в свое удовольствие, а вместо этого начинаете возмущаться из-за условий, которые поставил ваш умерший хозяин. Одно могу сказать, у него имелись веские причины для того, чтобы внести эти оговорки.
      – Конечно, конечно, это верно, – энергично закивал ей священник.
      Доктор промолчал, склонив голову и поджав губы, он некоторое время приглядывался к ней, а затем спросил:
      – Рия, он в самом деле был против вашего брака?
      – Да.
      – Но почему? Вы же свободная женщина.
      – Вы не понимаете.
      – Нет, и между прочим, эти джентльмены тоже. – Он по очереди окинул взглядом адвоката и священника. – И нам бы хотелось услышать объяснение.
      Она снова удивила их, запальчиво крикнув:
      – Хотите сколько душе угодно. От меня вы никакого объяснения не дождетесь! Это касалось только нас с ним. И не думайте, – она кивнула в сторону сидевшего с возмущенным видом священника, – я никогда не была его любовницей.
      – Рад это слышать, – поднимаясь, заметил священник.
      – А я удивлен, – вставил доктор.
      – Я не сомневалась, что вы удивитесь, – зло отрезала Рия (доктор никогда ей не нравился).
      – Миссис Милликан, неужели вы на самом деле не сознаете, что вам по-настоящему повезло? – ровным и спокойным тоном заговорил поверенный, охладив немного ее пыл.
      – Все это так неожиданно, сэр, и немного странно. Есть чему удивиться, – призналась она, постепенно приходя в себя. – Но и цена, что мне придется заплатить, тоже немалая.
      – Многолетний опыт позволяет мне сделать вывод, что в жизни не обязательно это происходит сразу, но с течением времени рассчитываться все равно приходится. Теперь и я должен вас покинуть. А прежде я бы хотел сказать несколько слов вам, – он повернулся к доктору, – и вам, ваше преподобие.
      Мужчины встали, вежливо поклонились Рии и вышли за дверь. А она осталась в комнате, заставленной книгами от пола до потолка. Медленным взглядом она обвела библиотеку, постепенно начиная сознавать, что все эти книги теперь принадлежали ей, как и все остальные в доме и в двух пристройках. Она лишь сейчас осознала, какое богатство на нее свалилось. Почувствовав вдруг внезапную слабость, Рия грузно опустилась на стул и, понурив голову, спросила себя, что она вдруг так распалилась. Вести себя подобным образом недопустимо, если не сказать больше. Так разбушеваться, да еще в присутствии доктора. Против священника и адвоката она ничего не имела. Но доктор вызывал у нее неприязнь: у него был слишком длинный нос. Ее не покидало чувство, что у доктора было свое мнение о несчастном случае с хозяином. Особенно она насторожилась тогда, когда он пытался выведать у нее, почему Дэйви ушел работать в усадьбу «Холмы». Казалось, он и сам знал причину, но как он мог до нее докопаться? Сын держал рот на замке. Рия в этом нисколько не сомневалась: он слишком боялся за свою жизнь. Почему она так подумала о Дэйви? Она ничуть не лучше Бидди. Ах, Бидди.
      Она станет хозяйкой в этом доме, если Рия выйдет замуж. Но этого никогда не произойдет. За кого ей выходить? За Тола? Сейчас это невозможно, а потом, кто знает, как все повернется, теперь, когда она свободна. Но действительно ли она свободна? Теперь она была привязана к дому крепче, чем раньше.
      Но почему он так поступил? Заставив расплачиваться за собственную ущербность? Или так он хотел ей отомстить? Лучше бы он ничего ей не оставил, и они могли бы спокойно уйти и устроить жизнь по-своему. Она подумала, что у нее оставалась такая возможность. Но она знала, что в этом случае Бидди никуда не уйдет. Да, Бидди останется в этом доме, просто потому, что этого желал он. Но как ей со всем справиться? У Бидди для этого даже меньше шансов, чем у нее, Рии. Вот в чем состояла сложность.
      Она встала и медленно вышла в холл. О многом предстояло подумать. Конечно, некоторое время она могла бы жить на накопленные деньги, а что потом, когда они закончатся? Единственный выход Рия видела в том, чтобы определить на работу Бидди, а потом и Мэгги, когда та станет на год старше. Имея их жалованье и те деньги, что давал Дэйви, она сможет свести концы с концами. В усадьбе останется Джонни, но Рия считала, что они вдвоем смогут со всем управиться: и в доме, и в остальном имении, потому что теперь ей не за кем ухаживать, и с едой можно не мудрить, а готовить что-нибудь попроще.
      А сейчас ей пора пойти и рассказать детям, но не все. Не стоит говорить о том, что Бидди становится хозяйкой, если мать уйдет из дома. У этой девчонки и так гонора хватает, ни к чему ей еще и знать, что наступит день, и дом перейдет к ней…

* * *

      Новость детей обрадовала. Джонни и Мэгги прыгали и визжали от восторга, только Бидди молчала. По выражению ее лица Рия поняла, что новость не поразила ее, как остальных, и она определенно думала, каким замечательным человеком был хозяин. И Рии захотелось представить его в ином свете.
      – Я получила этот дом не просто так, мне придется заплатить за это определенную сумму, – мстительно объявила она.
      – Как заплатить? – переспросила Мэгги.
      – Да, моя милая, – кивнула Рия. – Мне надо за него платить. Цена такая: я никогда не должна выходить замуж, если хочу остаться здесь и сохранить этот дом для вас.
      – Мама, а ты думала о том, чтобы выйти замуж? – тихо спросила Бидди.
      – Да, моя милая, думала, – гаркнула ей в лицо Рия.
      – Мама, но у Тола есть женщина, – подал голос Джонни.
      Рия, сидевшая рядом с ним на скамейке, так резко вскочила, что сиденье приподнялось, и Джонни едва не соскользнул на пол.
      – А кто говорит, что я думала о Толе? – вспылила она. – В море полно рыбы, ловить – не переловить.
      Рия поспешно отвернулась от стола. Что с ней происходит? С чего вдруг она сорвалась? Она никогда не позволяла себе так обращаться с детьми. О, если бы у нее была подруга или друг, кому можно было излить душу.
      Она подумала о своей семье в Шильде, но тут же покачала головой. Нет, только не к ним. Если они узнают, что она получила наследство, налетят как саранча. Подумают, что у нее полно денег, а когда увидят усадьбу, то захотят остаться здесь. А быть может, это и к лучшему, ведь ей будет так одиноко в доме с одним Джонни. Но Рия снова решительно покачала головой. Нет, придется искать другой выход.
      – Мама, а он ставил тебе деньги? – вновь спросила Бидди.
      Но Рия взяла себя в руки и ответила спокойно:
      – Нет, денег он оставить не смог. Те деньги, что платили ему на содержание, перешли в какой-то благотворительный фонд. Все теперь зависит от нас. Если мы хотим здесь остаться и сохранить дом и усадьбу, тебе, Бидди, и тебе, Мэгги, когда ты станешь немного старше, придется идти служить.
      – Где служить, мама? – Мэгги прищурилась. – Что я буду делать?
      – Может, ты устроишься на кухню в большой дом или в буфет, если, конечно, не захочешь идти работать на гуталиновую фабрику или какой-нибудь другой завод.
      Тон Рии озадачил Мэгги.
      – Мама, я не хочу на гуталиновую фабрику, – призналась она.
      – Пойдешь туда, куда тебя отправят.
      – А я, мама? – задал вопрос Джонни. Она посмотрела на сына и тихо ответила:
      – Надо кому-то ухаживать за садом и огородом. Мне нужен здесь мужчина. – Рия заставила себя улыбнуться, чтобы придать комплименту больший вес, но лицо мальчика помрачнело.
      – Мне бы тоже хотелось уйти, мама.
      – Ты пойдешь туда, куда пошлют, и будешь делать то, что тебе скажут. И без фокусов. К тебе это тоже относится. – Она кивнула в сторону пристально смотревшей на нее Бидди. И в эту минуту женщине вдруг почудилось, что дочь стала ей врагом. Хотя Рии следовало бы искать в ней утешение, так как Бидди была не по годам умна и рассудительна, и с ней можно было бы о многом поговорить. Но Рия знала, что не в состоянии пересилить себя. Между ними встал человек, научивший дочь думать, и он же опутал оковами ее собственную жизнь. Если Рия и испытывала к хозяину жалость, то сейчас она исчезла, растворилась в возмущении и обиде, и отсвет этих чувств падал и на ее дочь. «Она должна тоже идти служить, – решила Рия, – причем скоро, потому что пока она остается в этом доме, он тоже рядом, а ей этого не вынести. Книги, книги, книги. Сжечь бы их все! Люди правы, и джентри правы: рабочим ни к чему ученье, незачем давать им в руки книги, от них одни только неприятности и беспокойство. И надо же было мне выйти замуж за мужчину, умевшего читать?.. Все беды с этого и начались».

      – Дэйви сказал, что хозяевам в прачечной нужен человек. Я попросила, чтобы он поговорил насчет места для тебя, и он договорился.
      – Мне идти в прачечную, мама? Но я не знаю, что там делать.
      – Скоро освоишься. Тебя там научат.
      – Мама, боюсь, мне там не понравится.
      – Речь не о том, понравится тебе это или нет, ты должна, вот и все.
      – Думаю, и хозяину это не понравилось бы.
      – Замолчи сейчас же.
      – Я не стану молчать, мама. Я не хочу идти в прачечную. Я могла бы пойти учить детей.
      – А кто возьмет к детям тебя, пятнадцатилетнюю девчонку, которая не имеет специального образования? И что ты станешь делать? Придешь в большой дом и скажешь хозяйке: «Можно я буду обучать ваших детей, мадам? Потому что я пять лет училась». Тебе еще повезло, что ты так долго оставалась дома. У тебя голова забита ученьем, но чем раньше ты его оттуда выкинешь, тем лучше.
      – Я ничего не стану забывать, мама. И я училась не напрасно… Эти знания мне пригодятся. Я очень постараюсь.
      – И куда же ты с ними денешься, скажи на милость?
      – Мама… – Губы Бидди дрожали, в голосе слышались слезы. – Я не хочу в прачечную, в тот большой дом. Я не буду знать, что делать.
      – Все наладится, тебя всему научат. – Тон Рии заметно смягчился. – Всем когда-то приходилось начинать. Да и место нашлось только здесь. В первый год будешь получать шиллинг в неделю. Дэйви сказал, что тебе полагается форменная одежда, она очень симпатичная. И выходные у вас будут в одно время. Ну и он присмотрит за тобой.
      Казалось, страсти улеглись и бури не предвидится, но затишье оказалось временным.
      – Я не хочу, чтобы Дэйви за мной присматривал, – взорвалась Бидди. – Смотрел бы лучше за собой, бестолковый чурбан.
      – Ах так, я тебя предупреждаю. Ты знаешь, что случается, если ты нападаешь на брата.
      – Да, знаю, мама. Но пусть это не повторится, потому что я тебе уже сказала и повторю: лучше пусть этого не случается.
      – О, Боже правый! – Рия отвернулась, внутри у нее все кипело. – Подумать только, мне угрожает дочь, моя кровь и плоть.
      – Я тебе не угрожаю, мама. Я лишь говорю, что не хочу, чтобы меня били. Я не могу этого терпеть. Со мной что-то происходит… в тот момент… Мне хочется… тоже ударить. Я чувствовала то же самое, когда в игре Дэйви меня толкал, я давала ему сдачи… Я не могу спокойно терпеть, когда со мной обращаются грубо.
      – Вот что я тебе скажу, моя девочка. – Рия смотрела дочери прямо в лицо. – С грубостями тебе придется познакомиться очень скоро, и терпеть их придется. Заранее предупреждаю тебя. А теперь отправляйся наверх и собери вещи, потому что завтра утром я отвезу тебя в «Холмы».
      – Как, уже завтра, мама?
      – Да, завтра. – С этими словами Рия, твердо ступая, вышла из библиотеки.
      Бидди сильно зажмурилась и крепко прижала веки пальцами, не давая прорваться слезам. Она и без того часто плакала после смерти хозяина. Но в следующий момент ее взгляд заскользил по комнате. Тревожная мысль обожгла ее: что станет с его бумагами, книгами, рукописями? Вдруг мать возьмет и сожжет их все? Такое вполне могло случиться.
      Несколько дней назад Бидди начала разбирать его бумаги в столе. Он писал сочинение о философах. Хозяин обсуждал с ней эту работу. В последний раз, за несколько недель до смерти, он рассказывал о Руссо, который не разделял убеждений Вольтера и не принимал его философию. Бидди узнала от хозяина, что Руссо имел смелость высказывать свои собственные взгляды, хотя родился в бедной семье и рано остался сиротой. При жизни его не признавали, и только после смерти стали считать великим, а поэты и философы нашли его труды достойными для подражания. Хозяин обещал, что они скоро начнут читать сочинение Руссо «Исповедь», в котором было много умных мыслей. Бидди с нетерпением ждала, когда же они возьмутся за эту книгу. Она не была уверена, что ей понравится сочинение человека, который не соглашался с Вольтером. Она высказала свои сомнения хозяину, но он уверил, что чтение ее не разочарует. Бидди вспомнила, что рассмеялась тогда, хотя он не сказал ничего смешного. Но она часто смеялась без особой причины, разговаривая с ним, и видела, что хозяину это нравилось. Хотя лорд Честерфильд считал смех отдушиной, которой пользуются только глупцы, чтобы выразить свои чувства.
      Бидди не знала, что хозяин писал также и стихи.
      Ах! Если мать найдет их, особенно те, что он писал о Дэйви, то непременно их сожжет. Надо во что бы то ни стало отыскать стихи и сохранить, может быть, даже взять с собой. Никто об этом не узнает. Наверное, хозяин написал их в то воскресенье, когда увидел Дэйви в окно.
      Бидди достала все бумаги из письменного стола и бюро, что стояли в гостиной. Кровать вынесли, и комната выглядела почти так же, как в прежние времени, когда она еще не превратилась в спальню.
      Опустившись на колени, Бидди перебирала бумаги, складывая в стопки, пока не нашла то, что искала. Она села, подвернув под себя ноги, и заново перечитала знакомые строки.
 
Глаз вводит в заблуждение рассудок,
Безумство, силу набирая, крепнет,
Внушает сердце к действию стремленье
И затмевает здравый смысл желанье.
И человек, на род взирая свой,
Похожий разум выделить стремится
С любовью в сердце.
Мне Дэвид юный виделся таким.
Однако годы не прошли бесследно.
Разочарований горькое вино
Теперь прольется морем слез.
И мне, глупцу, в нем захлебнуться суждено.
 
      Бидди проглотила комок в горле и печально покачала головой. Бережно сложив листок, она спрятала его у себя на груди.
      Торопливо разделив бумаги на шесть стопок, девушка крепко перевязала и затолкала в самый дальний угол стоявшего под полками стенного шкафа. Затем она отобрала четыре книги, которые решила взять с собой. Первая книга – сборник интересных очерков, написанных Ричардом Стилем и Джозефом Аддисоном, особенно нравилась хозяину. Далее следовал первый том «Писем к сыну» лорда Честерфильда и «Кандид» Вольтера. А вот четвертой из выбранных Бидди книг неожиданно стала «Книга басен и сказок», так далеко, казалось, отстоявшая от трех других серьезных трудов.
      Прижимая к груди книги, Бидди собиралась уже выйти из комнаты, но оглянулась и бросила прощальный взгляд на письменный стол, за которым постоянно сидел хозяин. Пять лет – срок немалый, чтобы все хорошо запомнить.
      Бидди дала себе слово как-нибудь выбрать время и сосчитать, сколько часов заняло у нее ученье. Если бы ей удалось позаниматься с ним еще год, тогда она свободно могла бы читать по-латыни и по-французски. И тем не менее не так давно он похвалил ее, отметив заметные успехи. Боже, как ей не хватало хозяина…
      Бидди обвела глазами комнату. Все в ней напоминало о нем, словно он продолжал оставаться в этом доме. Но все же он ушел. Куда? Он говорил ей, что нет ни рая, ни ада, ни чистилища. Но куда же тогда отправился хозяин? Он как-то сказал ей, что после смерти можно вновь обрести силу и, если в это верить, родиться заново.
      За день до смерти мистер Персиваль сказал ей очень странные слова. Она думала о них прошлой ночью, и ей даже стало немного не по себе. Он говорил: «Бидди, если на твоем пути встретится серьезная преграда или тебе предстоит принять важное решение, спроси у меня совета». Но как ей это сделать, если он умер? От этой мысли у Бидди даже мурашки побежали по телу.
      Девушка посмотрела на стул хозяина и тихонько прошептала:
      – Прощайте, хозяин, спасибо вам за все. Ваши труды не пропадут даром. Нет, я этого не допущу. Что бы ни случилось, я докажу, что вы занимались со мной не напрасно.

      Они вышли из дома на рассвете. Целуя Джонни и Мэгги, Бидди едва удержалась, чтобы не разрыдаться вместе с ними.
      Она несла небольшой узелок с бельем, как было сказано, Это все, что ей понадобится. Однако узелок получился увесистым. Среди белья девушка уложила четыре книги. Увидев их, мать закричала:
      – Когда ты собираешься читать эту ерунду?
      – Но дышать они хоть иногда позволяют? – не удержалась от дерзости Бидди.
      Если идти по проселочной дороге до усадьбы «Холмы», было мили две, но по главной дороге – значительно больше. Бидди надела свое выходное платье и лучшую шляпку. Взглянув на себя в зеркало, она отметила, что одета, как на парад. А куда на самом деле она отправлялась? В какую-то прачечную. Она не имела представления, что ей предстоит делать, знала только, что работа не тяжелая и самая простая из всех, которые может получить девушка в богатом доме.
      То и дело мать принималась повторять ей, как она должна себя вести, пусть даже сначала все будет казаться ей странным и непривычным.
      Бидди слушала наставления краем уха, пытаясь проглотить стоявший в горле ком, ее так и тянуло заплакать. Большую часть пути Бидди шла, понуро опустив голову. Во-первых, на душе у нее было тоскливо, а кроме того, она старательно обходила выбоины, подернутые ледком. Если бы она оступилась и испачкала ботинки, мать снова начала бы на нее кричать. Бидди не понимала, что в последнее время происходило с матерью. Она помнила время, когда они то и дело шутили и смеялись, но те дни остались далеко в прошлом.
      Хруст мерзлой земли под колесами заставил девушку поднять голову. Навстречу ехала знакомая повозка. Она покосилась на мать и поняла, что та уже узнала возницу и его спутницу.
      Они посторонились, пропуская повозку. Поравнявшись с ними, Тол придержал лошадь.
      – Привет, – поздоровался он. – Вы, я смотрю, ранние пташки.
      – Да, да, – коротко ответила Рия. Она смотрела мимо Тола на его спутницу, которую он не торопился представлять.
      – Куда собрались в такую рань? – поинтересовался мужчина.
      Бидди вновь опустила голову, услышав, как мать ядовито ответила:
      – А разве ты не знаешь? Новости у нас летают быстрее ветра.
      – Значит, до меня дошли не все, – помолчав, произнес Тол. – Я слышал только, что судьба тебе улыбнулась, и порадовался за тебя.
      – Спасибо, – со скрытым раздражением поблагодарила она.
      – Так что же за новость дойти не успела до меня?
      – Я веду ее к вам, то есть в усадьбу «Холмы», она будет там работать в прачечной.
      – В прачечной? – Тол гаркнул так, что Бидди встрепенулась и вскинула голову. – Она будет работать в прачечной? Бидди? Рия, ты не можешь отправить ее туда. Да там же у них настоящее рабство.
      – Ей необходимо как-то зарабатывать на жизнь. Надо же где-то начинать, а это единственное свободное место.
      – Свободное! Черта с два! – Он немного помолчал и уже спокойнее продолжал: – Я не могу тебя понять, Рия. Раньше не мог и дальше не смогу. Ну, пошла. – Взяв кнут, он стегнул лошадь. Бидди не могла не заметить, что Тол очень рассердился.
      – И что он лезет не в свое дело? – вспылила Рия, когда они прошли несколько шагов. – Какая ему разница, куда я тебя определю?
      – Мама, он знает, что ты не права. Они остановились как по команде и посмотрели друг на друга. Бидди не опустила глаза и смело продолжила:
      – Только сброд идет работать в прачечную, ты сама это говорила, я слышала.
      – Я говорила о прачечных при банях, это совсем другое дело. А ты будешь работать в домашней прачечной. Тебе выдадут форму. Да и как он может о чем-то говорить… Он к нам даже ни разу не заходил после смерти хозяина.
      Бидди догадалась, в чем дело. Мать не могла забыть Тола. Но у него была женщина, и довольно приятная, оттого мать и пришла в ярость. Бидди поймала себя на том, что выразилась, как хозяин. Он бы сказал именно так: пришла в ярость, а не разозлилась или рассвирепела.
      – Как он смеет учить меня, ведь о его распутстве только в округе и говорят.
      Распутство! Бидди удивилась, услышав от матери это слово. Раньше она никогда его не говорила. Слово было плохое. А женщина, ехавшая с Толом, показалась Бидди приятной. Она не понимала, почему Тол не женится. Что же, интересно, означало слово «распутство»? Надо будет выяснить. Бидди пожалела, что не захватила с собой словарь. Она решила, что заберет его, когда придет домой в свой выходной.
      Мысль о выходном напомнила Бидди о том, что ждет ее впереди. Она попыталась представить себе не только прачечную, но и дом со всеми его обитателями. Девушка совершенно не знала, чего ждать. Припомнилась церковная служба, во время которой джентри занимали в церкви особое место справа от кафедры. Их скамьи находились в своеобразной галерее. Господа сидели далеко, и Бидди видела их плохо. За хозяевами в ряд сидели слуги. Бидди запомнилось только, что все они были одинаково одеты. Одна из деревенских девочек рассказывала Бидди, что ее мать приносила нагретые кирпичи, чтобы у господ не мерзли ноги. Одно время в галерее даже поставили печку, но от дыма господа кашляли, и теперь они грели ноги о кирпичи, которые укладывались в бархатные чехлы.
      Когда они подошли к главному входу, привратник, Берт Джонсон, распахнул ворота, словно об их прибытии кто-то объявил.
      – Мы идем в большой дом, – подойдя к нему, объяснила Рия. – Нам надо встретиться с экономкой в половине десятого.
      – Идите отсюда, ну, живее, назад! – Он сердито замахал на них руками. Они поспешно отступили, а Берт крикнул: – Скройтесь с глаз, и побыстрее.
      – Но почему мы должны уйти?
      – Почему? – Привратник выпятил грудь. – Да потому, что по аллее едет экипаж. Это хозяйка. Ну, пошевеливайтесь!
      Они вернулись на дорогу и укрылись за живой изгородью. Через некоторое время из ворот выехал экипаж, запряженный парой лошадей. На своем сиденье, ловко управляя длинным кнутом, важно восседал кучер в высокой шляпе и темно-коричневом сюртуке.
      Когда экипаж сворачивал на главную дорогу, Рия и Бидди успели заметить в одном окошке поля шляпы, а в другом – чье-то молодое лицо.
      Все время, пока ехал экипаж, привратник стоял, вытянувшись в струнку. Когда он стал закрывать ворота, Рия снова подошла к нему.
      – А теперь нам можно войти? – спросила она.
      – Нет, здесь нельзя. Идите туда. – Он показал в сторону, откуда они пришли. – Там есть маленькая калитка. Это вход со стороны парка. Через нее и попадете к дому с заднего двора. – Привратник повернулся и без дальнейших разговоров ушел в стоявшую сбоку от входа каменную сторожку.
      Рия проводила его взглядом, после чего обернулась к дочери:
      – Пойдем.
      Вскоре они увидели калитку. От нее шла дорожка между двумя живыми изгородями, достаточно широкая, чтобы идти рядом, но повозка бы там не прошла. Дорожка кружила и кружила по парку, казалось, ей нет конца. Но вот она резко пошла на подъем. Достигнув его вершины, мать с дочерью в изумлении замерли, сраженные открывшимся видом. В этом месте в изгороди был просвет, образовавшийся на месте срубленного дерева. Перед ними, за безупречной мозаикой лужаек, цветных клумб, обрамленных аккуратно подстриженными кустами дорожек, предстала во всем своем великолепии громада «Холмов». Размеры здания поражали. Это был не дом, а целая улица, скорее даже, три улицы, поставленные одна над другой. Восходящее солнце освещало фасад, и окутанное легкой утренней дымкой здание, казалось, парило в воздухе. Бидди разглядела две арки и бесчисленное множество окон, но ниш или выступов не заметила.
      Завороженные чудесным видом, мать и дочь некоторое время стояли молча, потом одновременно двинулись дальше. Дорожка по-прежнему шла на подъем, и вновь петляла, уходя, как им показалось, все дальше от дома. Наконец они вышли из полумрака аллеи на просвет и очутились перед высоким каменным забором с деревянной дверью.
      Как только они оказались за забором, Рии почудилось, что она снова вернулась в горняцкий поселок: знакомые груды золы, бивший в нос едкий запах сточной канавы.
      Брезгливо морщась, они прошли по маленькому мостику через узенький ручеек. Впереди расходились три дорожки. Одна вела к воротам, за которыми начиналось поле. Две другие терялись между живых изгородей.
      – Куда же теперь? – скорее обращаясь к себе самой, чем к Бидди, задумчиво спросила Рия.
      – Надо идти по левой, мама, – предположила девушка. – Потому что дом по другую сторону.
      Без долгих размышлений они свернули налево и вскоре убедились, что не ошиблись. Дорожка вывела их на небольшую площадку, усыпанную золой. Чуть дальше находилась арка, в которую был виден задний двор.
      Войдя туда, они удивленно огляделись. Двор оказался узким и длинным, как улица в их шахтерском поселке. По одну сторону шли стойла для лошадей, денники. Лошади кивали головами над низкими дверями загонов. К стойлам примыкал длинный ряд строений, а в самом конце двора высился большой сарай.
      – Может быть, я увижу Дэйви. – Впервые за все утро в голосе Рии не слышалось раздражения.
      – Что вам нужно?
      Они, как по команде, обернулись и увидели мужчину в кожаной куртке и безрукавке.
      – Мы… я пришла поговорить с экономкой.
      – А, ну тогда вам туда, – показал он в конец двора. – Пройдете под аркой и выйдете к дому с обратной стороны. Вам нужна не первая дверь, а вторая.
      – Спасибо. – Рии пришлось положить руку на плечо Бидди, заставляя ее тем самым повернуться. Странное выражение отразилось на лице Бидди. Рия не могла утверждать, что это был страх. Она сомневалась, знакомо ли дочери это чувство. И все же в выражении лица Бидди угадывалась смутная тревога.
      Они прошли в арку и попали в соседний двор, который с левой стороны ограничивался стеной дома. Мать дернула Бидди за руку и заговорила свистящим шепотом:
      – Следи за своими манерами и говори нормально. Нор-маль-но. Поняла? Без всяких твоих заумей, иначе сразу жди неприятностей.
      Бидди повела плечами, высвобождаясь из рук матери, и шагнула ко второй двери.
      Рия нерешительно постучала.
      Дверь почти сразу же открылась. На пороге появился мальчик лет девяти и бодро спросил:
      – Вам кого?
      – Я пришла поговорить с экономкой.
      – А! – Мальчик оглянулся, открыл дверь пошире и, кивнув в сторону, сказал: – Вам надо было зайти с коридора.
      – Нам сказали постучать в эту дверь.
      Он отступил назад, освобождая им дорогу. Мать с дочерью вошли в квадратную комнату, по обеим сторонам которой тянулись прикрепленные к стенам длинные столы из реек. Сверху и снизу шли полки. Один стол был заставлен лампами. На другом высилась гора всевозможных башмаков и туфель. Мальчик прошел в другую комнату через проем в стене и они услышали его голос:
      – Кейти, сходи к кухарке, пусть она пошлет кого-нибудь передать миссис Фултон, что к ней пришла женщина с девочкой.
      Мальчик вернулся, заметив что Бидди рассматривает полки, он радостно объявил:
      – Первая партия уже ушла час назад. Это принесли потом, – кивнул он в сторону другой длинной полки и уточнил: – Сегодня утром я вычистил уже пятнадцать из них.
      Мать и дочь с пониманием закивали головами.
      – У тебя, я вижу, много работы, – произнесла Рия сочувственно.
      – Да, работы у нас всегда хватает.
      Рия с укором взглянула на дочь, словно хотела сказать: «Ну вот, парень, должно быть, поднимается ни свет ни заря, чтобы все переделать, и все равно смотрит весело. А ты что нос воротишь?»
      Бидди заметила в проеме стены девочку немного моложе себя. Та окинула их внимательным взглядом и сказала:
      – Пройдите сюда. – Голос у нее был грубый, лицо круглое, а щеки румяные. Сильно накрахмаленный чепец закрывал уши. Рукава ее голубого ситцевого платья были запачканы выше локтя, а весь перед платья был скрыт за огромным фартуком из грубой ткани. Когда они вошли вслед за девочкой в другую комнату, Бидди поняла, зачем понадобился фартук такого размера: три больших стола были уставлены закопченными, покрытыми слоем сажи чугунными сковородами, в конце стола находился чан на каменных подставках, полный воды, поверхность которой закрывала шапка грязной пены.
      Они проследовали в следующую комнату, которую Бидди сразу же окрестила про себя огромной судомойней. У каменной раковины стояла девушка и мыла посуду. Бидди никогда не видела такого количества посуды. Здесь же лежали грязные сковородки, но не привычные чугунные, а медные.
      Наконец они вошли в кухню. Вот где им пришлось по-настоящему удивиться. Их кухню в Мур-Хаусе нельзя было назвать маленькой, она была больше гостиной в их старом доме в поселке. Но в этой кухне, наверное, свободно уместился бы весь средний этаж Мур-Хауса.
      Бидди кухня тоже поразила, но не столько своими размерами, сколько всем, что в ней находилось. На одном конце длинного стола было укреплено много разных железных устройств. Часть стены сверкала развешанными на ней начищенными до блеска медными сковородами. Ниже висели в ряд вилки с покрытыми латунью зубьями. Печи тоже казались громадными. Они стояли по обе стороны открытого очага, над которым висел большущий железный вертел. Был еще очаг поменьше, с круглой плитой над ним.
      Первая, кого они увидели, была немолодая маленькая пухленькая женщина с приятным лицом. Держалась она просто и приветливо.
      – Она сейчас к вам выйдет, – сообщила милая толстушка и спросила. – Вы, наверное, мать Дэйви?
      – Да, это я.
      – А это ваша девочка?
      – Да, – Рия кивнула в сторону Бидди.
      – Ничего, привыкнешь. – Полная женщина широко улыбнулась Бидди. – Все привыкают. Не сразу, но привыкают.
      Другая женщина выглядела лет на тридцать. Она стояла в конце стола и бросала пригоршнями орехи в чугунную чашу, перед тем как повернуть ручку. По тому, каких усилий ей это стоило, было видно, что занималась она нелегким делом. Рядом с ней девушка лет шестнадцати чистила овощи в мелком корыте. Все трое были в одинаковой форме: голубое в полоску хлопчатобумажное платье и белый фартук. Только чепцы на них были разные. Бидди подумала про себя, что чепцы, вероятно, указывали на ранг прислуги.
      В дальнем конце кухни показалась еще одна женщина, но в сером платье, и чепец у нее тоже был другой. Широкие лямки фартука украшала узкая оборка. Она сделала им знак подойти. Рия кивком попрощалась с кухаркой и, подтолкнув вперед Бидди, направилась вместе с ней к горничной. Бидди прикинула, что эта высокая, с плотной фигурой, женщина была того же возраста, что и ее мать. Горничная молча пропустила их в дверь и повела за собой по широкому коридору, в который выходило много дверей. Они остановились перед последней дверью. Горничная постучала. Услышав разрешение войти, она, так же молча, раскрыла перед ними дверь.
      Проходя мимо женщины, девочка взглянула ей в лицо, и хотя на душе у нее скребли кошки, в голову ей пришла озорная мысль: «Наверное, хозяин не имел бы ничего против, если бы я использовала здесь такое выражение, как «язык проглотила»?
      Едва Бидди с матерью подошли к столу, за которым сидела женщина лет пятидесяти, улыбка тут же сползла с ее лица. Собранные в аккуратную прическу темные волосы и мелкие черты лица придавали сидевшей перед ними женщине строгий вид, особенно его подчеркивали полные губы, которые она постоянно поджимала, словно все время сосала конфету.
      – Это и есть та самая девочка? – Голос экономки соответствовал ее суровому виду.
      – Да, мэм.
      – Сколько, вы сказали, ей лет?
      – В декабре исполнилось пятнадцать, мэм.
      – Как я понимаю, она в первый раз определяется на службу?
      – Да, мэм.
      – На вид она совсем не крепкая, – неодобрительно поцокав языком, заметила экономка. – Такая худая…
      – Она сильная, мэм. Несколько лет ей приходилось работать в саду.
      – В саду? – повторила она, и даже намертво прикрепленный к безукоризненно причесанной голове чепец из гофрированных кружев, чьи накрахмаленные завязки свисали точно за ушами, и этот чепец, казалось, приподнялся от удивления. – Она не выглядит достаточно сильной для работы в саду. Вы имели в виду, что она выкапывала картофель и все такое?
      – Нет, мэм. Она по-настоящему работала в саду: выращивала овощи, копала, сажала, ухаживала за деревьями и кустарниками.
      – Ну хорошо. – Чепец еще раз слегка приподнялся и как бы потянул за собой из-за стола экономку, которая, к удивлению Бидди, оказалась почти одного с ней роста. Она обошла стол и, обращаясь исключительно к Бидди, начала объяснять голосом, не терпящим возражений:
      – Ты будешь получать шиллинг в неделю. Ты должна вставать в пять утра. Заканчиваешь работу в шесть вечера. В восемь у тебя двадцать минут на завтрак. В двенадцать перерыв на обед, тогда же и займешься уборкой в комнате, где будешь жить вместе с другой служанкой. Каждое воскресенье станешь посещать церковь вместе с остальной прислугой. Раз в две недели, тоже в воскресенье, тебе положено свободное время. Летом ты свободна с двух дня до семи вечера, а зимой с часу до шести. Тебе выдается одна свеча на две недели. Твоя соседка по комнате получает то же самое, так что свеча у вас на неделю. Когда ты будешь работать в прачечной, за твоей работой будет следить миссис Фицсиммонс, в остальное время ты отчитываешься передо мной. Ты должна обращаться ко мне «миссис Фултон». Тебе запрещено появляться у фасада, за домом и у западного крыла. Если тебе случится увидеть кого-либо из членов семьи, постарайся не попасться им на глаза. Поняла? – Она остановилась, переведя дух.
      Бидди молчала, не сводя широко раскрытых глаз со стоявшей перед ней маленькой женщины, привычка которой постоянно поджимать губы, казалось, завораживала ее. Но вот экономка продолжила свои наставления:
      – Тебе разрешено только отвечать на вопросы. Разговаривать свободно можешь с тремя работницами в прачечной, прислугой низшего ранга на кухне, и больше ни с кем. Ты понимаешь, что тебе говорят? – Не получив ответа, она вопросительно посмотрела на Рию, словно спрашивая: «Ваша дочь такая тупая?»
      – Я прекрасно вас поняла, миссис Фултон, – отчеканила Бидди.
      И от этой первой фразы своей новой подчиненной чепец на голове миссис Фултон, казалось, подскочил выше прежнего.
      Экономка удивилась так сильно, что губы ее перестали собираться гармошкой, а наоборот, вытянулись в узкую полоску. Она опять уставилась на Рию, чье лицо стало пунцовым. Не получив никаких объяснений от матери, экономка снова, пожевав губами, приказала Бидди:
      – Попрощайся с матерью.
      Мать и дочь посмотрели друг на друга, и Бидди захотелось броситься матери на шею и закричать: «Мама, уведи меня отсюда. Я буду делать все, что ты скажешь, только не оставляй меня здесь». Но Рия смотрела на нее такими глазами, что Бидди поняла: просить бесполезно. И почувствовала себя окончательно брошенной, когда мать сухо произнесла:
      – До свидания, веди себя как следует.
      Девочка проводила мать глазами, и когда дверь за ней закрылась, перевела взгляд на коротышку, как она про себя назвала экономку.
      А миссис Фултон, в свою очередь, смотрела на Бидди и со злорадством думала: «Да, веди себя как следует. Так, значит, у нас завелась шутница? Прекрасно! Я знаю, как с ними обращаться, с этими шутниками… – «Я прекрасно вас поняла, миссис Фултон», – вспомнила она слова Бидди. – Она не только пытается шутить, но и смеет передразнивать старших по рангу. Ну, берегись, маленькая соплячка! Только попробуй показать зубки. Тебе пятнадцать, а ты настоящей работы и не нюхала. Скоро узнаешь, где твое место. И посмей только не подчиниться!»
      – Так вот, мисс Бриджит, – заговорила миссис Фултон, стараясь как можно сильнее уязвить Бидди, – если я услышу, что вы стараетесь грубить тем, кто выше вас, вы узнаете, что значит голодать целый день и остаться на месяц без выходного. Вам все понятно?
      – Да.
      – Что, да? – злобно зашипела «коротышка».
      – Миссис Фултон.
      – Надо отвечать: да, миссис Фултон. Советую помнить об этом. А теперь тебя надо подобающе одеть. Иди за мной.
      Бидди подхватила свой узелок и последовала за экономкой через лабиринт коридоров, мимо бессчетного множества дверей, пока ей не стало казаться, что они добрались до конца дома, по крайней мере, той его части, где находилась прислуга. В комнате, где, как показалось Бидди, едко пахло кожей или коленкором, сидели три женщины. При появлении домоправительницы все дружно встали.
      – Вот новая работница в прачечную, – обратилась миссис Фултон к старшей из женщин. – Вы знаете, что ей требуется. А когда закончите с этим, ты, Джулия, – она повернулась к самой младшей, – можешь показать ей ее комнату. Она будет жить с Джин Бит-тон. Потом отведешь ее в прачечную. Я сообщу миссис Фицсиммонс, что у нее новая работница. – И, окинув Бидди суровым взглядом, миссис Фултон удалилась. Как только за ней закрылась дверь, старшая наклонилась к сидевшей рядом женщине и тихонько сказала:
      – А мы, кажется, сегодня опять сильно не в духе.
      – А что, когда-то бывает по-другому? – иронично заметила та и, обращаясь к Бидди, спросила: – Ну, здравствуй, как тебя зовут?
      – Бриджит Милликан.
      – Ты ирландка?
      – Насколько я знаю, нет, – после некоторого раздумья ответила Бидди, и обе женщины расхохотались.
      – Ну, иди сюда, займемся делом. – Старшая швея вооружилась сантиметровой лентой и сняла с Бидди мерки, приговаривая: – Одежда будет не новая, перешьем из вещей той девушки, что работала до тебя. Бедняжка. Но ее одежду как следует выстирали, так что не бойся ничего подцепить.
      «Не бойся ничего подцепить? Что случилось с той девушкой? – думала Бидди. – Но что бы у нее ни было, она, скорее всего, от этого умерла».
      – Ты откуда? – спросила женщина, которую экономка назвала Джулией.
      – Из Мур-Хауса, – ответила Бидди. Женщины переглянулись, и Джулия переспросила:
      – Ты из Мур-Хауса? Того, что за церковью?
      – Да, от нас до нее – миля.
      – Мур-Хаус, – повторила вторая женщина, обращаясь к остальным. – Там жил мужчина, который никуда не выезжал. Ну тот, что все возился с книжками, как я слышала. Это то самое место?
      – Да, – кивнула Бидди.
      – Постой, – швея наклонилась поближе к Бидди. – В округе поговаривали, что он оставил дом своей экономке?
      – Да, – снова подтвердила Бидди. – Это моя мама. Женщины недоуменно переглянулись.
      – И ты пришла работать в прачечную? – выразила всеобщее удивление Джулия.
      – Хозяин не оставил нам денег, – откровенно призналась Бидди.
      Вся троица с жалостью смотрела на девушку, пока старшая швея не сказала:
      – Давайте закончим с этим.
      После того как все нужные мерки были сняты, Джулия повела за собой Бидди. Но пошли они не в ту сторону, где находилась кухня, а еще дальше углубились в дом. Их путь лежал по бесконечным коридорам и лестницам, пока они не добрались до мансарды. И здесь Бидди познакомилась с каморкой, которая должна была стать ее комнатой. В крохотной клетушке, не больше кладовки, находились две грубо сколоченные кровати с соломенными тюфяками. В ногах их было сложено постельное белье. На столе стояли кувшин и тазик. Вбитые в дверь гвозди заменяли платяной шкаф.
      – Комната не для леди, это точно. Хуже нет, но что поделаешь… оставь здесь свой узелок и пошли дальше.
      Они вернулись немного назад и сквозь боковую дверь вышли во двор. Противоположную сторону двора занимало низкое кирпичное здание. Оно замыкало целый ряд надворных построек. Бидди отметила, что этот двор не сообщался с конным двором.
      Неожиданно Джулия остановилась и предупредила, глядя Бидди в глаза:
      – Тебе придется нелегко, учти это, девочка. Хочу сразу тебе сказать, что для Джинни Фицсиммонс ее работницы – хуже рабов. Но я тебе подскажу, как себя вести. Ты перед ней не трусь, держись смелей перед ней и Салли Финч, это старшая прачка. А вот Флорри Макналти, помощница, она неплохая. И Джин Биттон тоже. Она стирает одежду прислуги. Но в любом случае тебе не позавидуешь, работы будет по горло. Я тебя не пугаю, просто так оно и есть. Знаешь, – осуждающе покачала головой Джулия, – не могу понять твою мать. Как она решилась отдать тебя сюда, после… того как ты жила в том доме. Понимаешь, мы кое-что слышали о вашем бывшем хозяине от Мэри Уоттс. Ты, может, и не знаешь, но это старшая горничная. Она поддерживает отношения с мисс Хобсон, камеристкой мадам. Они обе здесь прослужили больше тридцати лет, так что ты понимаешь, что я имела в виду, когда сказала, что они поддерживают знакомство. Мэри знает, что мисс Хобсон время от времени навещала того джентльмена, что жил отшельником, когда-то она служила у него в доме, я говорю о мисс Хобсон. Ты понимаешь меня? – Женщина улыбнулась.
      – Да, понимаю, – ответила Бидди.
      – Я просто хочу объяснить, откуда нам это известно. Кажется, он был человек очень умный, – заключила Джулия.
      – Да, верно.
      – Он… когда-нибудь с тобой разговаривал?
      – Разговаривал? – поразилась Бидди. – Да он… учил всех нас.
      – Ах да, – закивала Джулия. – Знаю, твой брат работает в конюшне. Говорят, он умеет читать и писать. А ты умеешь?
      – Да, я умею и читать, и писать.
      – Ну и ну! – поразилась Джулия и пониже нагнулась к Бидди. – На твоем месте, я бы об этом помалкивала, потому что обо всем может узнать мистер Фроггетт, дворецкий. Он служит здесь очень давно и обо всем, что делается в доме, доносит хозяину. А хозяин, как я слышала, грамотных слуг не любит. Могу поспорить: он не знает, что твой брат умеет читать и писать, а то бы он тут долго не задержался. Понимаешь, джентри, – Джулия многозначительно подняла палец вверх, – считают, что такие вещи приносят неприятности. Ученье отнимает у людей покой. Они в чем-то правы… Ну, пойдем, а то мы здесь скоро замерзнем. – С этими словами она весело рассмеялась.
      Однако Бидди было не до смеха.
      Они прошли в прачечную через тяжелую массивную дверь, не пропускавшую ни звуков, ни запахов. Но стоило Бидди переступить порог, как в нос ей ударил едкий запах стирки. Она тонко чувствовала запахи и тут же начала чихать в удушливой атмосфере прачечной.
      Сквозь облака пара Бидди разглядела уставившихся на нее четырех женщин.
      Одна из них, с маленькими круглыми глазками на крупном распаренном лице и тучной бесформенной фигурой, стояла у стола и гладила какую-то изящную вещицу из тонкого материала. Бидди предположила, что это, скорее всего, и есть миссис Фицсиммонс.
      Вторая женщина, с узким худым лицом, была помоложе. Она утюжила фартуки. Третья, пухленькая девушка с полным круглым лицом, стояла у скамьи и стирала в корыте какую-то одежду. На вид ей было лет шестнадцать—семнадцать, пот градом катился по ее раскрасневшемуся лицу. Четвертая женщина, едва подняв глаза, тут же опустила их.
      Старшая прачка неспешно направилась в дальний конец комнаты, к пышущей жаром круглой железной печке, установленной на каменных опорах. Вокруг нее размещались пять платформ для утюгов разного размера, что делало печку похожей на пирамиду. Бидди не спускала глаз с грузной фигуры. Женщина поставила свой утюг на место, взяла другой, перевернула, плюнула на его подошву и, удостоверившись, что он достаточно нагрелся, все тем же мерным шагом вернулась к столу. Перед тем как поставить утюг на железную подставку, она провела им по какой-то подстилке и только после этого выдавила короткое:
      – Ну?
      – Это ваша новая работница, миссис Фицсиммонс. Миссис Фултон распорядилась привести ее к вам. Пока она одета не так, как полагается, но к завтрашнему дню ее форма будет готова.
      Толстуха вышла из-за стола.
      – Как тебя зовут? – спросила она, буравя Бидди своими поросячьими глазками.
      – Бриджит Милликан.
      – Так, Бриджит Милликан, забудь о своем имени, пока ты здесь. Ты будешь номер четыре. Поняла? Я с тобой разговариваю или нет? – гаркнула женщина, не дождавшись ответа.
      – Да, я поняла, – резко произнесла Бидди.
      Миссис Фицсиммонс несколько озадаченно взглянула на швею, как бы ожидая объяснений. Не получив их, она крикнула кому-то:
      – Эй, ты, поди сюда. Покажи ей, что к чему, – приказала она подбежавшей к ней маленькой девочке.
      Та поманила Бидди, а Джулия отправилась к себе продолжать работу.
      Старшая прачка вернулась к столу, и некоторое время в комнате раздавалось лишь шипение утюга, чередующееся с шарканьем щетки.
      Бидди с проводницей прошли комнату из конца в конец и свернули в короткое ответвление. Здесь была устроена отдельная прачечная. И только тут девочка осмелилась подать голос.
      – Я все тебе покажу, – прошептала она. – Не беспокойся, я все тебе расскажу.
      Бидди лишь молча кивнула.
      – Меня зовут Джин Биттон, – продолжала девочка. – Ты пришла, и меня повысили. Я теперь стираю одежду прислуги. А ты будешь делать мою работу. Я тебе покажу. – Она кивала головой и приветливо улыбалась. Потом, наклонившись к Бидди, шепотом произнесла: – Не бойся, привыкнешь.
      Но Бидди чувствовала, что никогда не сможет ко всему этому привыкнуть. Впервые в жизни ее страшили не люди, а работа. Все было так непривычно, так странно. Она подумала, что учеба давалась ей легко, но ей никогда не научиться тому, что она должна была делать здесь.
      – Утром первым делом беги к печке, – начала свои наставления Джин. – Она топится постоянно: вечером забрасываешь уголь на ночь, а утром сразу же добавляешь. Нужно четыре бадьи угля. Вот они, – она указала на две большие деревянные бадьи, стоящие у двери и кивнула в дальний конец двора. – Там угольные сараи. – Закрыв дверь, Джин продолжала: – Твоя следующая работа здесь. – Она подозвала Бидди к двум низким большим чанам и стала объяснять: – Замачиваешь здесь на ночь грязную грубую одежду, а утром отжимаешь через каток. В это время года вода холоднющая, но ты привыкнешь, – бодро кивая, улыбнулась девочка.
      Отжимной каток оказался единственной вещью среди незнакомой обстановки, которая напоминала Бидди о доме. Да, она считала своим домом то место, что оставила всего несколько часов назад. И девушка сказала себе, что он навсегда останется для нее домом. Бидди вдруг подумала, как бы огорчился хозяин, узнай он, какой работой ей предстояло заняться.
      – А это, – Джин показала на груду рабочих брюк, – это бриджи из вельвета и молескина из конюшен. На этой неделе стирают брюки для тех, кто работает в конюшне. В основном – помощников конюхов. Они всегда такие грязные, что сначала их приходится скрести щеткой, а только потом стирать в горячей воде. Никогда не кипяти их, никогда, – повторила Джин и для большей убедительности энергично затрясла головой. – А вот эти надо кипятить, – она кивнула на другую груду. В ней лежали одинаковые рубашки, все в голубую полоску.
      Она подошла к одной из трех корзин и заглянула внутрь.
      – Это цветное белье, нижние юбки и все такое от швей, прислуги с кухни и наше, за исключением вещей миссис Фицсиммонс, ее одежда стирается вместе с вещами прислуги среднего уровня: это кухарка, горничная и другие. У тебя такой вид, будто ты не в себе, – приглядевшись к Бидди, сообщила ей Джин.
      – Так и есть, – кивнула Бидди. – Так и есть.
      – Ничего, скоро ко всему привыкнешь. Ну а хоть одно из них, ты, наверное, раньше видела, – рассмеялась Джин, кивая на большое корыто с горячей водой с мокнущей в нем одеждой.
      – Да, приходилось.
      – Но такой каток, могу поспорить, ты встречаешь впервые. – Она взяла Бидди за руку и подвела к ящику, напоминавшему три поставленных друг на друга гроба. Ящик был около двух метров в длину и около полутора в ширину. Под двумя верхними секциями располагались два валика. – Это пресс, – с гордостью объявила девочка, словно эта неуклюжая махина была ее собственным изобретением. – Через него хорошо пропускать брюки и одежду из грубых тканей. Одежда выходит, как утюгом глаженная. Только не надо пересушивать, и все получается прекрасно. – Она схватила за ручку, соединенную с почти полуметровым колесом и, поднатужившись, повернула, а потом широко улыбнулась Бидди и успокоила:
      – Скоро приспособишься.
      – Не знаю, думаю, что нет.
      – Привыкнешь, еще как. – Улыбка на лице Джин погасла. – Тебе придется привыкнуть. Ты сможешь выходить время от времени. Я тоже работаю рядом, буду забирать корзины и собирать грязное белье.
      – Мы должны разносить белье обратно? И в конюшни тоже? – спросила Бидди.
      – Нет, – девочка легонько толкнула ее. – Все выстиранное белье относят в специальную комнату в доме, и прислуга его разбирает. Вот спросила, так спросила. – И она вновь подтолкнула Бидди.
      – Мой брат работает в конюшне, – бесстрастно заметила Бидди.
      – Правда? – В голосе девочки слышалось восхищение. – А какой он?
      – У него светлые волосы, очень светлые.
      – А, знаю, я как-то мельком видела его.
      – Только мельком? А ты здесь давно?
      – Скоро уже шесть лет, – произнесла Джин, опустив голову.
      – Неужели шесть лет? А наш Дэйви работает здесь уже четыре года.
      – Да, может быть, – важно кивнула девочка. – Но понимаешь, слугам разных рангов запрещается встречаться и разговаривать. Мы видимся только в церкви, да еще раз в полгода, когда платят жалованье, потом, на Рождество, когда всю прислугу собирают вместе. Но до прошлого года я только наблюдала за всем со стороны. – Но почему?
      – Ну, – она снова понурилась, – я из приюта.
      – А…
      – В конюшне есть еще два парня. – Карие глаза Джин теперь смотрели на Бидди. – Они пришли сюда в одно время со мной. У других есть привилегии. Но нам они не полагаются.
      – Но почему?
      – Потому что мы – приютские, нас взяли сюда из милости. – В словах Джин не слышалось горечи. – Работа здесь хорошая. Мне повезло, и тем парням тоже, потому что меня могли отправить на фабрику, а им бы досталось что-нибудь и похуже. Говорят, что некоторые фабрики страшнее тюрьмы. Нет, мне очень повезло. И тебе тоже понравится. – Девочка схватила Бидди за руку. – И кормят здесь хорошо. Ты получишь форму, у тебя будет подарок к Рождеству, а каждые две недели – выходной. А нам не разрешается никуда уходить. – Ее радостное оживление сменила грусть. – Ни мне, ни парням. Вот если бы нас кто-нибудь пригласил, ну, понимаешь, взял с собой, тогда – другое дело.
      «Ужас, ужас и кошмар!» – Кричало все внутри у Бидди. Она подумала о своей прежней жизни, и та показалась ей замечательной. Оказывается, она жила как принцесса, и даже не догадывалась об этом.
      – Вы что здесь прохлаждаетесь? Я послала тебя показать ей работу.
      – Да, да, конечно, миссис Фицсиммонс. – Джин встрепенулась от грозного голоса начальницы и, запинаясь, начала оправдываться: – Мы… я… ей все показала, она все запомнила. У нее получится. Мы сейчас начинаем.
      – Советую пошевеливаться, и возвращайся к своему корыту, больше предупреждать не буду.
      И тут Бидди снова совершила серьезную ошибку. Она повернулась и прямо посмотрела в лицо миссис Фицсиммонс.
      Наглость новенькой взбесила старшую прачку. Она так рявкнула на Бидди, что девушка едва не подпрыгнула:
      – А ну, сунь свой нос в корыто, пока я тебя туда головой не окунула!
      Бидди повернулась к корыту, и снова загремел голос миссис Фицсиммонс:
      – Закатай сперва рукава, идиотка!
      Бидди большого труда стоило подавить поднимавшуюся волну возмущения. Гневные слова так и рвались с языка: «Не смейте называть меня идиоткой. Я совсем не идиотка. А настоящая идиотка вы сами».
      О, нет! Она не сможет это вынести. Она убежит. А что дальше? Ей некуда деться. Придется вернуться домой, и там прибавится еще один рот, и шиллинга в неделю не будет. А если мать хочет остаться в этом доме, им всем надо работать.
      Бидди погрузила руки по локоть в ледяную воду и с трудом стала тянуть оттуда какую-то тяжелую одежду. В ней постепенно росло и крепло чувство негодования. Еще более сильное, чем то, что она испытывала к старшей прачке. Ее душу переполняла горькая обида на мать.

      Первую неделю работы в прачечной Бидди была просто чуть жива. Шли дни, но становилось не легче, а тяжелее. Миссис Фицсиммонс все больше загружала ее. Бидди раньше доводилось копаться в земле на холоде, привыкла она к разной тяжелой работе, но теперь метаться от одного дела к другому, слушая постоянные грубые окрики, стало для нее настоящий пыткой. Часто она засыпала в слезах. От ледяной воды немели пальцы, когда она выжимала тяжелую рабочую одежду. Да еще приходилось сильно тереть одежду щеткой, от этого плечи ее болели не переставая. При одной мысли о грязных зловонных грудах у нее брезгливо морщился нос.
      – Какие они все вонючие, – как-то вечером пожаловалась Бидди своей соседке по комнате, когда они собирались ложиться спать.
      – Знаешь, Бидди, – начала объяснять Джин, – нет большой разницы между рабочей одеждой и той, что приносят от слуг из дома, даже господская не лучше. Хочешь верь, хочешь – нет. Я видела кое-что из их вещей, а они переодеваются каждый день.
      – Да ну? – удивилась Бидди, глядя сквозь слезы на свою новую подругу.
      – Да, да, – энергично закивала Джин. – Хозяйка и старая мадам меняют одежду каждый день. А хозяин и мистер Стивен могут и по три рубашки в день сменить. Потом, есть еще мистер Лоуренс, он приезжает только на каникулы. Маленьким негодникам, мистеру Полу и мисс Люси, вообще подавай по три смены одежды, особенно, если они едут в гости. И мисс Мей не лучше, но она – молодая леди, тут уж ничего не сделаешь.
      Постепенно Бидди немного освоилась и получила некоторое представление об обитателях дома: хозяевах и прислуге. Она узнала, что семья состоит из восьми человек. Старая мадам занимала все западное крыло дома и почти все время проводила там.
      Худощавому дворецкому Томасу Фроггетту было пятьдесят лет. Он носил дорогую красивую одежду, чулки с подвязками, и все побаивались его коварства. Первый лакей, Джеймс Симпсон, был моложе дворецкого, но выше ростом и плотнее. Второй лакей – маленький и неприметный Джон Томпсон – еще моложе. Камердинером у хозяина служил мистер Бакли. Бидди пока ни разу не видела никого из этих людей. Только мельком ей удалось взглянуть на первую и вторую горничных, Мэри Уоттс и Джун Корделл. Это были женщины немолодые, как две служанки, убиравшие в спальнях. Одна служанка, Пегги Тиль, была старше горничных, ей уже перевалило за сорок, другая – Кристи Мур, была немного моложе.
      Других слуг Бидди увидела, когда они вместе с работницами прачечной приходили в столовую для прислуги, где единственный раз в день ели сидя за столом. Они попадали в столовую в половине седьмого, после того как закончит ужин остальная прислуга. Вместе с работницами прачечной за столом сидела прислуга из кухни низшего ранга. Кухарка и главная швея питались вместе со старшей прислугой. Камердинеру, экономке и гувернантке стол накрывали в гостиной гувернантки.
      Бидди поражалась, что двадцать один человек прислуживали всего восьми хозяевам, даже семи, потому что один из них появлялся дома редко. Джин рассказала, что кроме домашней прислуги еще тринадцать слуг работают во дворе. Сюда относились работницы прачечной и привратник с женой. Джин не считала слуг с фермы, из кузницы и трех каменотесов. Ведь ферма и кузница находились в конце имения и выделялись в самостоятельное звено.
      За то короткое время, что Бидди проработала в прачечной, она поняла, что среди всех уровней, на которые делился штат прислуги, самую низшую ступень занимала прачечная. Ей же, Бидди, даже тут отводилось самое ничтожное место. Интересно, что на каждом уровне имелся человек, считавший себя выше остальных, который не упускал случая покомандовать. Во время заключительной трапезы, как называли здесь ужин, помощница кухарки, Анна Смит, сидела во главе стола. По ее команде все начинали и заканчивали есть. Она же назначала время, когда за столом разрешалось говорить.
      Все эти правила казались Бидди странными и не укладывались у нее в голове. Она говорила себе, что никогда не сможет к ним привыкнуть. Да она и не желала к ним привыкать. В последние несколько дней ее неудержимо тянуло взбунтоваться. Она живо представляла себе, как подойдет к старшей прачке и ехидно скажет: «Вот что, миссис Фицсиммонс, вы противная горластая толстуха. Вот корыто и белье. Если вам нужно, сами и стирайте!» Она сочиняла все более и более ядовитые фразы и злорадно улыбалась про себя, воображая каменеющее от удивления лицо старшей прачки.
      Размышляя о прошедшей неделе, Бидди пришла к выводу, что старшая прачка обращалась с ней грубо с самого начала. После того как экономка заглянула в прачечную, миссис Фицсиммонс стала относиться к Бидди еще хуже, как будто ей специально поручили придираться.
      На третий день своего пребывания в «Холмах» Бидди спросила Джин:
      – Как ты думаешь, ничего, если я добегу до конюшен, чтобы повидаться с Дэйви, когда у нас будет перерыв на обед?
      В двенадцать часов им приносили сыр с хлебом и пиво. За сорок пять минут прачки должны были поесть, убрать в комнатах и удовлетворить естественные потребности. Бидди надеялась, что в перерыв ей удастся выкроить время, чтобы повидаться с братом. Однако Джин, услышав об ее планах, ужаснулась и предупредила, что если ее заметит мистер Моттрем, мистер Лоутер или старшие помощники конюхов, то сразу донесут, и ей не поздоровится. Один из парней тайком встречался с девушкой, что работала на кухне, так их обоих тут же уволили.
      Бидди увиделась с Дэйви только в воскресенье, перед тем как сесть в повозку, уставленную рядами скамеек, чтобы поехать в церковь. Он вместе с двумя другими молодыми парнями направлялся к повозке, что стояла в процессии третьей. Брат обернулся и приветливо улыбнулся ей, она тоже ответила улыбкой и успела кивнуть ему до того, как ее толкнули в повозку.
      Еще раз она видела его в церкви, где слуги мужчины сидели отдельно от женской прислуги. Несмотря на то, что на службе присутствовал не весь штат прислуги, они составляли третью часть собравшейся паствы.
      Бидди сидела в самом последнем ряду между Джин Биттон и Джулией Фенмор. Несколько минут спустя, после того как все расселись, по рядам прокатилась волна оживления.
      – Хозяева здесь, – шепнула Джулия, прикрывая рот рукой.
      До этого дня Бидди не видела никого из семейства вблизи. Воображение рисовало ей хозяев, сидящих в своей галерее подобно богам и богиням, о которых она так много читала в последние годы.
      Служба ее утомила. Голос преподобного Уикса навевал дремоту, и она едва не уснула. Бидди сначала подумала, что в выходной попросит у матери отцовскую Библию. Но взглянув на молчаливые ряды, застывшие со сложенными на коленях руками, решила, что разумнее последовать их примеру, тем более что грамота в «Холмах» была не в почете.
      Когда они возвращались после службы домой, погода стояла ясная и морозная. Девушки болтали, а Бидди сидела молча, угрюмо глядя сквозь щели в бортах повозки. И снова душа ее рыдала: «Как я хочу снова оказаться дома».
      Когда все вернулись в усадьбу, Джин объяснила, что они должны подняться к себе в комнату и переодеться в рабочую одежду. После этого, наскоро перекусив, следовало собрать грязную одежду, рассортировать ее и замочить, чтобы утром в понедельник сразу приступить к стирке.
      Бидди никогда не приходилось так много работать по воскресеньям, даже когда они не ходили в церковь. Мать считала воскресенье днем отдыха. Летом они все вместе ходили к реке и играли в свое удовольствие. Когда Бидди вспомнила о чудесной жизни дома, глаза ее налились слезами. Тогда она не понимала и не ценила, как хорошо ей живется, принимала все как должное и считала, что так будет вечно. Если бы был жив хозяин, то не допустил бы, чтобы она работала в этой кошмарной прачечной.
      – Бидди, ты почитаешь мне что-нибудь на ночь? – спросила Джин, когда они сортировали одежду.
      – Конечно, – радостно откликнулась Бидди. Ей было приятно услышать такую просьбу. – С удовольствием, – добавила она. – А что тебе почитать?
      – Не знаю, что-нибудь. Мне нравится слушать, когда читают вслух, как, например, сегодня священник читал о пришествии Господа, ну и все такое.
      – У меня нет с собой Библии. Но я принесу ее, когда вернусь из дома после выходного. В Библии много интересных историй. Но есть и такие, что мне не нравятся, там рассказывается об убийствах и многом другом. У меня с собой есть сказки, могу почитать тебе какую-нибудь.
      – Послушай, что я придумала. – Джин поближе придвинулась к Бидди и зашептала с заговорщическим видом: – Когда мы будем раздеваться, то погасим свечу. Потом зажжем, и ты сможешь почитать подольше.
      – Ты хорошо придумала, так мы и сделаем.
      В первый раз с того времени, как она оказалась в этом чужом ей мире, Бидди почувствовала знакомое радостное волнение: нашелся человек, которого интересовало чтение. Может быть, Джин захочет научиться писать.
      – Джин, а ты хотела бы научиться писать свое имя? – так же шепотом спросила Бидди.
      – Я смогу написать мое имя?!
      – Да, да.
      – О, это было бы так здорово. Здесь никто не умеет писать. Не знаю, может быть, даже дворецкий с экономкой не умеют. Но скорее всего они знают, как написать свое имя. И камеристка мадам, тоже, думаю, умеет. Ну а о гувернантке мисс Коллинз я и не говорю. Боже, подумать только, я смогу писать! – Джин оставила работу и с чувством стиснула холодные мокрые руки Бидди. – Я так рада, что ты сюда пришла. У меня раньше никогда не было подруги.
      Бидди до глубины души тронуло и польстило признание Джин. Она сказала себе, что не только покажет Джин, как писать свое имя, но и научит читать. И еще других, тех, кто захочет учиться. Миссис Фицсиммонс увидит, на что она, Бидди, способна. Ведь главная прачка скорее всего не умеет отличить А от Б. Как сказал бы хозяин, она преуспела в своем невежестве.
      Бидди даже рассмеялась. Ей понравилось, как она сумела выразить свою мысль. Джин, глядя на нее, тоже стала смеяться и поинтересовалась:
      – А ты чему смеешься, Бидди?
      – Подумала кое о чем смешном, – ответила девушка, раскачивая над корытом с холодной водой батистовую ночную рубашку.
      – Ну о чем, расскажи.
      Бидди подумала, что Джин не поняла бы слов хозяина, и поэтому нашла другой ответ.
      – Мне представилось, что рубашка – это миссис Фицсиммонс, и я ее макаю в корыто, – сказала она, яростно окуная рубашку в воду.
      Услышав это, Джин уморительно взвизгнула и залилась веселым смехом. Бидди вторила ей. Внезапный стук в окно прервал их веселье. Они разом умолкли и испуганно прижались друг к другу. Девочки осторожно повернулись к окну. Бидди вскочила и быстро распахнула окно.
      – Привет, Дэйви! Рада тебя видеть, – приветствовала она брата.
      – Привет, Бидди. Как дела? – Он потянулся и взял ее за руку.
      – Не особенно, – поколебавшись, призналась она. – Не нравится мне здесь.
      – Я так и думал. Ты привыкнешь, нужно только время. Я… собираюсь домой и скажу маме, что видел тебя.
      – Спасибо, Дэйви. – Она смотрела на него и думала, что напрасно называла его неуклюжим и тупым. Теперь он ей казался красавцем. – Как ты сюда пробрался?
      – Всегда можно найти лазейку. Ну а у меня есть здесь свои глаза и уши. – Он кивнул в одну, а потом в другую сторону.
      – У тебя не будет неприятностей?
      – Нет, нет, – покачал головой Дэвид. – Кроме того, ты моя сестра. И никто, я думаю, не будет против, если я увижусь со своей сестрой. – Дэйви перевел глаза на стоявшую в глубине комнаты Джин.
      – Это моя подруга, Джин, – представила ее Бидди. – Мы живем в одной комнате. Она очень хорошая.
      – Привет, Джин. – Дэйви вежливо наклонил голову. Джин в ответ пробормотала что-то невразумительное.
      – Мне пора, – заторопился Дэйви. – Я буду тебя навещать и передам маме, что дела у тебя помаленьку идут.
      – Дэйви, – окликнула брата Бидди, когда он собрался отойти от окна.
      – Да?
      – Мне так хотелось бы пойти с тобой. Ты не мог бы попросить маму… забрать меня отсюда?
      – Ты же знаешь не хуже меня, как там дома, – помолчав, заговорил Дэйви. – Если мама хочет сохранить дом, ей нужны деньги.
      – Да, конечно, – грустно кивнула Бидди. – Ну, ладно. Я рада, что ты зашел, – улыбнулась она.
      – И я тоже был рад тебя увидеть. – Юноша отступил от окна и торопливо скрылся в кустах за угольными сараями.
      Бидди закрыла окно и обернулась к подруге: по пунцовому лицу Джин бродила глуповатая улыбка.
      – Это наш Дэйви, – объявила Бидди.
      – Да, – кивнула Джин и еле слышно произнесла: – У него волосы, как у ангелов, что нарисованы на окнах в церкви.
      Бидди подумала, что другим Дэйви вполне мог показаться красивым, хотя лицо его сильно изменилось. А вот четыре года назад ее брат в самом деле напоминал ангела. Наверное, таким он и представлялся хозяину: ангелом, которому хочется поклониться. Ей неожиданно стало грустно. Всякое желание смеяться пропало. Да и не очень хочется веселиться в прачечной среди вороха грязной, дурно пахнущей одежды. И еще Бидди подумалось, что именно из-за этого ангела ей приходилось гнуть спину в жуткой прачечной. Если бы брат не ударил тогда косой хозяина, может быть, сердце не подвело бы его так скоро. А все же, вправе ли она винить Дэйви?
      Все началось гораздо раньше, до того как их мать поступила на службу в Мур-Хаус. В горняцком поселке, когда отец умер от холеры в тот ужасный год. Где же начало несчастья? Кого осуждать? Может быть, хозяин сумел бы найти объяснение, если ответ вообще возможно было отыскать.
      А еще Бидди не хватало умного собеседника, с кем она могла бы поговорить, обсудить то, что ее волновало, кто объяснил бы ей непонятное, направил в верное русло ее размышления. Но подобное больше не повторится, ей не встретить другого такого человека, как хозяин. Теперь ей придется самой находить ответы на собственные вопросы. Но она от своего не отступит, ни за что. Хозяин говорил, что каждую свободную минуту надо посвящать чтению. Она не собирается, когда вырастет, стать похожей на тех, кто ее здесь окружал. Джин ей нравилась, и она была готова с радостью ей помочь, потому что замечала в своей подруге желание узнать новое. Остальных же мало что интересовало. Она покажет всем этим болванам, на что способна.
      Бидди взяла щипцы и принялась с ожесточением размешивать содержимое чана, превратив его в густую массу. Покончив с этим, она вытерла руки о грубый передник и громко объявила:
      – Сегодня воскресенье, мы не должны работать. Пойдем, сядем в уголке, и я расскажу тебе что-нибудь.
      – А что, если…
      – Не бойся, мы услышим, как поднимается щеколда. Идем, я расскажу тебе одну интересную историю.
      За этой историей потянулась цепь событий, которые не могла себе представить даже Бидди с ее богатым воображением.

* * *

      На следующей неделе Бидди не только рассказывала Джин истории, но и читала. Она также показала ей, как пишутся три первые буквы алфавита, и пообещала, что еще до Рождества научит ее писать не только имя, но вдобавок несколько слов.
      В следующее воскресенье Бидди первый раз получала выходной. Во время службы и после нее до часа дня она считала минуты, когда сможет отправиться домой. Но перед уходом она обязана была предстать перед экономкой, чтобы та могла оглядеть ее и проверить, все ли в порядке.
      Миссис Фултон сразу нашла, за что зацепиться. Ей показалось, что шляпка у Бидди чересчур сдвинута назад, и она заставила надвинуть ее поглубже на лоб. Кроме того, пальто мятое и башмаки недостаточно блестят. Заметив все мыслимые и немыслимые погрешности, она сказала, что Бидди следовало бы отослать назад наводить на башмаки блеск, но так как это был выходной, то она решила ее простить и закрыть глаза на неряшливый вид. Сделав внушение, миссис Фултон наконец смилостивилась и сказала:
      – Можешь идти.
      Бидди едва удержалась от дерзости. А ей очень хотелось сказать: «На улице сыро, а на дороге грязь по колено, по ней только в начищенных башмаках и гулять». Но девушка знала: лучше помалкивать, чтобы не лишиться выходного, потому держала язык за зубами. Она вышла через заднюю дверь, не торопясь миновала двор. Стоило ей добраться до длинной дорожки, обсаженной кустами, которая проходила по границе имения, как она, подобрав юбки, бросилась бежать со всех ног, как будто за ней гнались черти.
      Как Бидди и ожидала, проезжая дорога оказалась страшно грязной, ей то и дело приходилось перепрыгивать через выбоины. Она решила, что пробежала не меньше чем полдороги, и остановилась перевести дух. Постояла несколько минут, прислонившись спиной к дереву, постепенно приходя в себя, потом двинулась дальше, слегка пританцовывая. Всю дорогу ей никто не встретился. Когда она вышла к шлагбауму, за которым раньше начиналась платная дорога, то сразу увидела Тола. Он был не на своей повозке, а шел пешком, выбирая места посуше.
      – Тол! Тол! – закричала Бидди, едва завидев его. Он остановился и подождал, пока она, запыхавшаяся, подбежала к нему.
      – Ты куда несешься, вся красная, как свекла? – широко улыбаясь, поинтересовался он.
      – Домой.
      – Понятно, что домой. Сегодня твой первый выходной?
      – Да.
      – Ну как тебе там, нравится? Улыбка сбежала с ее лица.
      – Нет, Тол, нет, – надув губы призналась Бидди. – Мне там все противно.
      – Да, я так и думал, – с мягкой грустью проговорил он. – Я узнал через парней, что работают в конюшне, как у тебя идут дела. Наверное, ты обрадовалась, когда увидела Дэйви.
      – Ты и это знаешь?
      – Я много чего знаю. – Он склонил голову набок, пристально глядя на нее.
      – Ты всегда все знаешь.
      – Когда тебе надо вернуться? К шести, верно? – спросил он.
      – Да.
      – Сделаем так, я буду ждать тебя здесь с моей… что скажешь на это?
      – С повозкой? – Она качнула головой в его сторону.
      – Нет, не с моей старой повозкой, – возразил Тол и, важно выпятив грудь, объявил: – Мадам, я купил себе двуколку.
      – Не может быть, Тол. У тебя двуколка?
      – Да. Купил на прошлой неделе в Брэмптон-Холле, что по дороге в Феллбурн, на распродаже. Я ездил туда с конюхом. Он хотел посмотреть сбрую, а я приметил эту старую двуколку. Неизвестно, когда в последний раз ее красили, и спиц не хватало. И там был еще старый пони, тоже неказистого вида. А сейчас посмотрела бы ты на двуколку и этого старого бедолагу – их просто не узнать. В общем, так, около трех я освобожусь и буду ждать вас, мадам… – с расстановкой произнес он, снова напустив на себя важный вид, – на этом самом месте.
      – О, Тол! – Ей хотелось броситься ему на шею и попросить: «Пойдем вместе к нам домой». Но Бидди только уткнулась лицом в его руку, когда он на несколько мгновений прижал ее к себе. И после этого девушка опять бросилась бежать, удивляясь про себя, почему в минуты искренней радости ее всегда тянуло заплакать…
      Рия ждала ее на дороге за воротами. Мать и дочь крепко обнялись. Рия сама не представляла, как сильно ей не хватает дочери. А Бидди сердце подсказывало, что она любит мать и всегда будет любить.
      К ней через двор бросились Джонни и Мэгги. Все вместе стали тормошить ее, забрасывать вопросами: Нравится ли ей там? Сколько часов в день она работает? Чем ее кормят? Хорошая ли у нее комната? Она отвечала на их вопросы, но немного кривила душой. Ведь не признаваться же матери, как до этого Толу, что она ненавидела свою работу и дом, где жила. По крайней мере, ей не хотелось говорить правду при младших, чтобы не портить радость встречи. Всем было весело… и все же в душе ее притаилась грусть. Особенно тоскливо ей стало, когда она переступила порог библиотеки. Слезы были готовы политься из глаз, когда пальцы ее ласково погладили стол, за которым хозяин сидел каждое утро, каждую неделю… Бидди казалось, что так было с самого ее рождения, потому что она с трудом могла вспомнить жизнь до того дня, как хозяин стал давать им уроки.
      Они пили чай с хлебом, джемом, булочками и яблочным пирогом. Бидди объясняла брату с сестрой обязанности слуг в доме. Но когда ее попросили рассказать о доме и описать хозяев, то призналась, что никого из них не видела. Этому удивилась даже Рия.
      – Неужели ты так ни разу не встречала ни хозяйку, ни хозяина? – поразилась она.
      – Нет, мама, и не думаю, что увижу их раньше того дня, когда выдают жалованье, и потом, на Рождество. Моя подруга Джин, я тебе о ней рассказывала, работает там уже несколько лет, а видела хозяйку, когда та вручала ей подарок на Рождество.
      – И тебе дадут подарок? – Глаза Мэгги азартно горели.
      – Каждый получает подарок на Рождество, – заверила их Бидди, и брат с сестрой восхищенно закивали головами.
      Бидди осталась наедине с матерью только перед самым уходом, и Рия прямо спросила:
      – Ну, как там на самом деле?
      – Мне не нравится, мама, – честно призналась девушка. – Работа ужасная… но это бы еще ничего, к ней можно привыкнуть. А вот старшая прачка – настоящий кошмар, житья от нее нет. Она просто отвратительная, меня невзлюбила, и экономке я тоже не нравлюсь.
      – Может быть, тебе только так кажется?
      – Нет, мама, совсем не кажется. Так оно и есть. Но из них двоих хуже миссис Фицсиммонс, потому что я рядом с ней целый день. Ты знаешь, мама, что я делаю? – Лицо Бидди немного оживилось. – Я учу с Джин буквы и показываю, как писать ее имя и…
      – Ну и ну, – укоризненно произнесла Рия. – Вот что мне хочется сказать, дочка: на твоем месте я была бы с этим поосторожнее. Считай, что я тебя предупредила, и мотай на ус. – Она погрозила дочери. – Ученье не по душе не только господам. Слуги в таких домах тоже против книжек и всего такого. Когда люди поднимаются высоко по своей службе, они начинают много о себе понимать и сильно гордятся. Но не в ученье тут дело, а в разнице между ними и теми, кто внизу и… – Рия умолкла, чувствуя, что у нее не хватает слов выразить свои мысли о межой сошке из прислуги, которые выбились на высокие посты, не умея даже написать свое имя. Сама же она их понимала и представляла все достаточно ясно. Хотя она тоже выучилась грамоте, но иногда ее совсем еще молоденькая дочка, знавшая много выдержек из книг и умевшая говорить почти так же правильно и красиво, как хозяин, вызывала в ней чувство собственной неполноценности, которое порождало враждебность.
      Бидди постаралась успокоить мать, считая, что к неприятностям занятия не приведут.
      – Не беспокойся, мама, никто не узнает: Джин, конечно, не проболтается. Мама, можно мне в следующий выходной привести Джин к нам. Ей не разрешают уходить в выходные, потому что у нее нет родных, она из приюта.
      – Ах, бедняжка, конечно, в следующий раз приходи вместе с ней.
      – Ой, спасибо, мама! – Бидди направилась из комнаты в холл и, как бы между прочим, заметила: – Мама, я встретила Тола, когда шла сюда. Он был один. – Она не стала говорить, что у него и в воскресенье была работа. – И он спрашивал… о тебе.
      – Правда?
      – Он просил передать тебе привет, – не моргнув солгала Бидди. – Знаешь, что у него теперь есть, мама?
      – Что?
      – У него двуколка и пони.
      – Рада за него.
      – Он обещал встретить меня и отвезти назад.
      – Тогда тебе крупно повезло. – Они уже вошли в кухню и стояли у очага лицом друг к другу. – Но тебе все равно пора собираться. Одевайся.
      – Мама…
      – Одевайся, Бидди.
      Девушка не стала возражать. Быстро сгущались сумерки. Они вышли на аллею, и тут Бидди остановилась и оглянулась.
      – Мне так нравится этот дом, мама, – тихо проговорила она. – Я надеюсь, тебе никогда не придется уйти отсюда.
      Рия поспешно отвернулась и пошла по дорожке к воротам. Беспокойные мысли роем вились в ее голове. Почему она не сказала дочери, что, умри она, Рия, завтра, и дом перейдет к ней, а не к старшему по возрасту Дэйви. И что еще более существенно, дом так же отходил Бидди, если бы Рия вышла замуж. Почему, почему она об этом молчала? Разум не подсказывал верного ответа, но в глубине души ее затаилась обида на того человека, который взял у нее сына – по крайней мере, заставил его уйти из дома. Затем лишил и дочери, сначала своим ученьем, а потом сделав ее единственной, кто по настоящему выиграл от его извращенного великодушия.
      А что он оставил ей? Дом, которым она владела, находясь в нем одинокой пленницей, без надежды обрести поддержку мужчины. О, как ей хотелось, чтобы рядом был мужчина и наступил конец тоскливому одиночеству. Временами Рия была готова послать дом ко всем чертям, отправиться в коттедж в лощине и предложить себя Толу, став для него пусть всего лишь очередной женщиной. Разум подсказывал, что это неплохой выход из положения: она стала бы его женщиной и сохранила бы дом. Что же ее останавливало? А в самом деле, что?..

      В Рождественский день, в час пополудни, Диана Галлмингтон сидела перед туалетным столиком и при свете стоявших по его углам двух небольших канделябров, придирчиво вглядывалась в зеркало. Она провела пальцами по своим редким, мягким белым волосам и подняла глаза на отражение стоявшей за ней женщины.
      – Сегодня утром я выгляжу совсем неплохо, как по-твоему, Хобсон?
      – Да, мадам, вид у вас очень бодрый.
      – Так всегда бывает в холодную погоду. Холод прибавляет мне живости. Когда-то давным-давно мальчишки вываляли меня в снегу. Такая погода как раз для меня. Дай парик.
      Как только Джесси Хобсон осторожно надела парик на голову хозяйке, отражение в зеркале неузнаваемо преобразилось. Собранные в высокую прическу каштановые волосы, казалось, приподняли морщинистую кожу, разгладив ее на широком, с крупными чертами, лице Дианы. Она словно сбросила десяток лет от своих восьмидесяти двух. Теперь лицо больше соответствовало бодрому, далеко не старческому голосу.
      – Вот, Хобсон, и еще одно Рождество наступает. – Диана посмотрела на женщину, возвышающуюся над ней в зеркале. – Я сомневалась, что мне удастся его дождаться.
      – Впереди у вас их еще будет много.
      – Ах, оставь, Хобсон. Ты же знаешь, меня всегда бесит, когда тебя тянет сказать что-либо подходящее случаю. Сколько раз повторять тебе одно и то же. Разверни меня к окну, думаю, вся орда появится с минуты на минуту.
      Джесси Хобсон послушно повернула кресло на колесиках и подкатила к окну.
      – Снег пошел, мадам, – проговорила она, пошире раздвигая бархатные шторы.
      – Да, вижу, – откликнулась Диана. – Жаль, что он не пошел ночью. Тогда дорогу бы замело, и им пришлось бы идти пешком. – Она повернула голову, и камеристка увидела на лице хозяйки лукавую улыбку.
      – О, мадам, – произнесла Хобсон.
      – Ох уже эта дурацкая церемония. У меня кровь вскипает, и не только сегодня, а каждое воскресенье. У этой женщины не больше христианских чувств, чем у удава. В чем она сегодня одета?
      – Сегодня миссис Галлмингтон в синем бархате, мадам.
      – Синий бархат? Это что-то новое.
      Старая дама обернулась к камеристке, которая прослужила у нее более тридцати лет и пользовалась ее полным доверием.
      – Ты не расслышала этот вопрос, знаю, что не можешь на него ответить. Но я в который раз задаю его, и в который уже раз спрашиваю себя: как моего сына с его внешностью и положением, который мог выбрать себе пару в любом графстве, угораздило жениться на этой мегере с маленькими злыми глазками, да еще и ханже. Ты знаешь, Хобсон, мне всегда не нравились маленькие женщины.
      – Я тоже маленькая, мадам.
      – Ах, Хобсон! – Тонкая рука в голубых прожилках вен взметнулась в протестующем жесте. – Ты понимаешь, о чем я. Маленькие женщины бывают разные, у этой ум так же скуден, как и тело. Кем бы она теперь была, не женись на ней мой Энтони? Жила бы, скорее всего, старой девой в каком-нибудь крошечном имении, где-нибудь в глуши, в Нортумберленде. Но почему? – Старая дама недовольно поморщилась и повторила: – Почему он на ней женился? Если бы он выбрал ее двоюродную сестру Эмили, мать Лоуренса, я бы еще могла понять. Она была недурна собой. А Лоуренс сегодня тоже с ними отправился, ты не знаешь?
      – Я видела, как утром он разговаривал в аллее с мисс Мей.
      – Ты хотела сказать, что видела, как на аллее мисс Мей досаждала ему разговорами. Мей – наглая девчонка! Святая, вся в мать, но бесстыжая.
      Обе тихонько рассмеялись.
      – А вот и они, смотри, экипажи подъехали, – воскликнула пожилая дама. Она наклонилась поближе к окну и наблюдала, как два экипажа и три открытые повозки проехали мимо западного крыла, находившегося в ее полном владении. Экипажи остановились у стороны парадного входа, а три повозки направились к конному двору.
      – Приготовимся к представлению, – хмыкнув, проговорила Диана. – Сегодня я должна быть при полном параде. Давай скорее диадему и все остальное. Затмить эту маленькую мегеру блеском драгоценностей – единственная радость, что у меня осталась.
      Джесси Хобсон направилась за шкатулкой с драгоценностями, хранившейся в резном комоде в дальнем конце комнаты.
      – Ты тяжелее сегодня ступаешь. Что, ноги сильно болят? – участливо спросила хозяйка.
      Джесси Хобсон вернулась со шкатулкой и, поставив ее на туалетный столик, тихо ответила:
      – Да, мадам, в последнее время они не дают о себе забыть.
      – Что же ты молчала?
      Джесси улыбнулась про себя. Эта властная женщина могла быть доброй и заботливой, но становилась слепой, как крот, если не хотела поступаться своими удобствами.
      – Следует сделать соляную ванну для ног.
      – Делала, мадам.
      – Я приглашу Притчарда, чтобы он их осмотрел.
      – Нет смысла, мадам. Он говорит, что ничем не может помочь. Все оттого, что подъем опустился.
      – У меня такого не бывало.
      Джесси снова улыбнулась про себя. Еще бы у нее это бывало. Ей же не приходилось часами кому-либо прислуживать стоя. Ей не приходилось бегать с поручениями в другой конец дома, для чего надо было сначала пройти одну галерею, попасть в основную часть здания, потом – другую галерею и спуститься по длинной винтовой лестнице. Такое путешествие случалось проделывать по десять раз в день на протяжении многих лет. Только три года назад в доме появился мальчик-посыльный, он теперь и бегал с поручениями по всему дому.
      Двадцать минут спустя миссис Галлмингтон оглядела себя в зеркало и заявила с усмешкой:
      – Смешно! Я нарядилась, как на бал. Ничего, все как надо. Я готова.
      Джесси Хобсон подошла к двери и отдала распоряжение стоявшему за ней мальчику в зеленой ливрее. Затем шире растворила дверь, вывезла кресло с хозяйкой из комнаты и покатила его по шикарному коридору до первой галереи, выходившей в просторный холл, из которого лестница вела вниз. Они миновали эту лестницу и через выкрашенные в серый цвет двери, которые распахнули лакеи, попали во вторую галерею и по ней добрались до главной лестницы. Здесь два лакея заняли свои места по обеим сторонам кресла, подняли его и, двигаясь боком, снесли вниз по лестнице в холл.
      Когда кресло опустили, Джесси снова заняла свое место. Но не сразу покатила его дальше: хозяйка придирчиво осматривала слуг, две шеренги которых вытянулись через весь зал от обитых зеленым сукном дверей, ведущих в ту часть дома, где располагалась кухня с подсобными помещениями, и до дверей гостиной. Под ее взглядом женщины приседали, мужчины почтительно склоняли головы в приветствии.
      Двойные двери гостиной были раскрыты. В центре комнаты красовалась рождественская елка. У елки стоял сын старой дамы, Энтони, сорока восьми лет, высокий, крепко сложенный, со светлыми волосами, голубоглазый. Рядом в кресле сидела его жена Грейс, невысокая, темноволосая. Ее круглое лицо с серыми, глубоко посаженными глазами, возможно, когда-то было привлекательным.
      По другую руку от Энтони стоял его двадцатидвухлетний сын Стивен, внешне очень похожий на отца, но полная противоположность ему по характеру. Рядом со Стивеном, с высокомерным выражением на лице, скучала его девятнадцатилетняя сестра Мей, стройная, высокая блондинка, не похожая на мать ни лицом, ни фигурой.
      По другую сторону от елки, рядом с пустым креслом, стоял молодой человек по имени Лоуренс, который для большинства был братом Стивена, Мей и двух младших детей. На самом деле он являлся сыном троюродной сестры Грейс Галлмингтон. По воле женщины, которую он называл бабушкой, Лоуренс воспитывался в этом доме и долгие годы верил, что он тоже один из Галлмингтонов. Юноша был среднего роста, смуглый и худощавый. Его темные глаза привлекали своей глубиной, нос у него был прямой, рот немного великоват.
      Младшему сыну мистера Энтони – Полу исполнилось шестнадцать. Его рыжие волосы выделяли его среди всех Галлмингтонов. В семье недоумевали по этому поводу – в роду Галлмингтонов рыжих не было. Только Грейс Галлмингтон, с ее узколобым подходом к людям и к жизни вообще, не терзалась сомнениями на этот счет. Замыкала ряд хозяев пятнадцатилетняя Люси. Возможно, мать в молодости выглядела так же. Как самую младшую в семье, Люси сильно избаловали, потакая любым ее капризам.
      Хозяева и гости наблюдали, как кресло престарелой леди подкатили к свободному месту. Сын и старший внук приблизились к ней и помогли встать. Диана постояла несколько мгновений, расправляя свои пышные юбки. Затем медленно повернулась и, поддерживаемая сыном и внуком, уселась в приготовленное для нее большое резное кресло из черного дуба, ручки которого заканчивались искусно выточенными головами драконов. Унизанные перстнями тонкие пальцы обхватили их, в то время как Диана медленно обводила взглядом зал.
      Оглядев присутствующих, она заговорила:
      – В этом году внесем в обычную процедуру некоторые изменения, – обратилась она к сыну. – Мы отложим вино и разговоры и не будем заставлять прислугу ждать. Так будет разумнее, потому что впереди ужин, и они должны о нем позаботиться. И пока мы будем обмениваться подарками, они все приготовят. Давно следовало установить такой порядок.
      Она перевела взгляд на невестку: у Грейс лицо настолько напряглось, что побелели скулы. Но Диана Галлмингтон ласково улыбнулась ей, как будто Грейс с радостью приняла нововведение. Затем указала на двойные двери и бросила взгляд на сына.
      Не глядя на жену, Энтони подошел к камину и дернул шнурок звонка, объявляя прислуге о начале церемонии.
      Первым вошел камердинер Энтони. Он размеренным шагом преодолел расстояние от двери до выстроившихся у елки хозяев. Поклонился старой леди и подошел к Грейс. Получив из ее рук подарок, камердинер учтиво наклонил голову и поблагодарил хозяйку. После чего сделал шесть шагов назад, повернулся и вышел.
      Затем настал черед мисс Николас, служанки Грейс. После вошла мисс Коллинз, гувернантка, далее: миссис Фултон, экономка; Томас Фроггетт, дворецкий; Джеймс Симпсон, первый лакей. Эти слуги имели самый высокий ранг, поэтому ждали вызова не вместе с остальной прислугой в холле, а в комнате рядом с гостиной.
      Потом, сменяя друг друга в строго определенном порядке, в гостиной появлялись: Джон Томпсон, второй лакей; Кейт Пиллетт, кухарка; Мэри Уотс, первая горничная; Джун Корделл, вторая горничная; Пегги Таил, первая горничная в спальне; Кристи Мур, вторая горничная в спальне, и миссис Моррисон, главная швея.
      После небольшой паузы для расстановки новых подарков церемония продолжилась. Первыми в этой группе подарки получали работницы швейной мастерской. Сначала Мэри Карсон, за ней – Джулия Феймор. Наконец наступил через прислуги из кухни, которая входила по старшинству: Анна Смит, помощница кухарки; Дейси Блант, чистильщица овощей; Полли Нейл, судомойка; Кейт Уорд, вторая судомойка. В эту же партию попали мальчик из буфетной – Билли Келли и Гарри Уэст, чистильщик обуви и ламп.
      Перед появлением дворовой прислуги снова была сделана пауза. Затем в гостиную неловко вошел Билл Моттрем, кучер. Когда он покидал комнату, младшая дочка хозяина захихикала, потому что кучеру всегда плохо удавались шаги назад. И она, казалось, с нетерпением ждала, чтобы посмеяться над его неловкостью. За кучером вошел конюх, Питер Лоутер, затем пятеро рабочих конюшни: Бен Фулер, Боб Сторнуэй, Микки Таггарт, Тот Фултон и Дэйви Милликан. Дэйви, как и его начальник, пятился без особой грации. И снова младшая Галлмингтон зло захихикала, пока суровый взгляд бабушки не заставил ее замолчать.
      Привратник с женой были следующими. В пирамиде должностей должно было бы найтись место для фермера с женой, работников фермы и кузнеца. Но по сложившейся традиции в первое утро после Рождества подарки им отвозили молодые члены семейства.
      Работники прачечной стояли в самом конце шеренги, что подчеркивало их низкий статус. Тучная миссис Фицсиммонс смешно семенила и старалась держаться с достоинством, но у нее это плохо получалось. За старшей прачкой вошла Флори Макналти. Честь, которую ей оказали, произвела такое глубокое впечатление на эту тридцатичетырехлетнюю женщину, что она не только сделала реверанс, но почти коснулась коленом пола. За Флори в гостиную вошла Салли Финч, после нее – Джин Биттон с опущенными глазами, как и полагалось ничтожной воспитаннице приюта. Только теперь наступил черед идти за подарком Бидди Милликан.
      Бидди устала стоять и слушать несущиеся со всех сторон «ахи» и «охи» прислуги, но окружающая ее роскошь не могла не произвести на нее впечатление. Она впервые попала в дом, и его великолепие привело ее в восхищение. Огромный зал с прекрасными мраморными скульптурами, роскошные ковры, сверкающие яркими красками картины, развешанные на стенах над лестницей, – вся эта красота пробудила в ее душе воспоминания о дворцах, жилищах богов, о которых хозяин иногда читал детям.
      Когда Бидди приблизилась к заветным дверям, то уже с трудом соображала, где находится. Ее утомил шум голосов, непрекращающееся движение и бесконечные наставления. Стоя на пороге в ожидании сигнала, который ей должна была подать Джин, выходя из гостиной, Бидди впала в тупое оцепенение.
      И когда подошла ее очередь, девушку просто втолкнули в царство красоты.
      Она медленно направилась к сверкающей огнями елке. В отличие от многих слуг, Бидди шла, не опустив глаза и даже не склонив голову набок, как ее учили. Наоборот, запрокинув голову, она смотрела на ангела, венчавшего елку. Только приблизившись к группе людей, стоявших полукругом у елки, она отвела от него взгляд. Казалось, они только ее и ждали. Бидди окинула всех быстрым взглядом. Как ей объяснили, было необходимо подойти к даме, сидевшей слева от елки и стоявшему рядом джентльмену – ее хозяевам. Пробежав глазами по всему ряду, Бидди снова перевела взгляд на старую леди, сидевшую в большом черном кресле из дерева. Внимание к старой даме привлек блеск множества драгоценностей, украшавших ее голову, грудь и руки. Диана Галлмингтон показалась Бидди настоящей королевой.
      До Билли донесся звук, напоминавший сдавленный смех. Она остановилась напротив хозяйки дома и, получив из ее рук маленький пакет, почтительно присела.
      – Большое спасибо, мадам, – громко и отчетливо проговорила Бидди. Вместо того чтобы сделать назад положенные шесть шагов, Бидди вновь обвела взглядом все семейство и улыбнулась им. Затем с достоинством отступила на три шага, как будто играла на сцене, остановилась, снова улыбнулась. После этого повернулась и направилась к двери, но смотрела не вперед, а вертела головой то вправо, то влево, и даже откинула ее назад, чтобы получше разглядеть потолок.
      Как только девушка оказалась в холле и двери за ней закрылись, первый лакей схватил ее за шиворот и зло прошептал:
      – Ишь, умницу из себя строит. Вон отсюда! – Он толкнул Бидди с такой злостью, что она едва удержалась на ногах.
      Обернувшись, Бидди приготовилась высказать лакею, что она о нем думает, но натолкнулась на жесткий взгляд разодетого дворецкого.
      – Уходи, девочка, отсюда быстрее, – предупредила подошедшая к ней первая горничная Мэри Уоттс. – Ты умеешь напрашиваться на неприятности. Надо же додуматься, улыбаться господам! Добром дело не кончится, что-то будет дальше?
      В гостиной Люси передразнивала маленькую служанку из прачечной. Она сделала перед матерью реверанс со словами: «Спасибо, большое спасибо, мадам». Потом попятилась назад и приготовилась развернуться, чтобы завершить представление.
      – Веди себя прилично и прекрати кривляться, как уличная девчонка, – строго прикрикнула на нее бабушка. – Если слуги не умеют себя вести, то от тебя они хорошим манерам не научатся. – Она окинула взглядом семейство и со свойственной ей прямотой, продолжила: – Ну а теперь, перейдем к подаркам. Ваши ищите там. – Она указала на столы в дальнем конце комнаты. – Хобсон их все подписала, чтобы не было путаницы.
      Все члены семейства по очереди подходили к ней, клали на колени свой подарок и целовали в щеку. Не отстала от других и невестка.
      – Это сделано специально для вас, – сказала она, целуя свекровь, и вручила подарок.
      – Что там? – Старая леди безуспешно пыталась развернуть сверток: пальцы плохо слушались ее. Лоуренс Галлмингтон пришел к ней на помощь. В свертке оказалась очень красивая кашемировая шаль. Когда ее накинули на плечи Диане, Лоуренс искренне похвалил:
      – Вам она к лицу, бабушка.
      – Да, да, – закивала польщенная Диана Галлмингтон. – Спасибо, Грейс. Очень любезно с твоей стороны, очень любезно. А что ты для меня приготовил, Энтони?
      Сын подошел к матери и, наклонившись, с улыбкой проговорил:
      – Мой подарок невелик. Я знаю, что у тебя недостаточно драгоценностей, и решил преподнести тебе вот это. – Он раскрыл футляр и глаза Дианы заблестели, когда она увидела серьги, украшенные драгоценными камнями.
      – Мило, очень мило, спасибо, Энтони, – поблагодарила она и подставила сыну щеку для поцелуя.
      Обмен подарками продолжался. Два часа спустя подали ужин. Затем господа отдыхали, а прислуга пировала в холле для слуг. Единственный раз в году весь штат прислуги собирался вместе, но накрыт был не общий стол, а четыре отдельных. Сидевшие за крайним из них прислуживали старшей прислуге.
      Ужином праздник только начинался, основное веселье было впереди. Раз в год зал освобождался, и в нем устраивалось гулянье. Когда посуду унесли, столы и стулья отодвинули в конец зала, убрали и две перегородки, которые отделяли ту часть зала, где хранилась мануфактура.
      Обычно слуги приглашали на свой праздник хозяина с хозяйкой и всех остальных членов семьи. Но не было случая, чтобы хозяйка откликнулась на приглашение. Иногда на несколько минут заглядывал хозяин. Обязанность побывать на празднике прислуги (а это действительно считалось обязанностью) возлагалась на старшего сына и тех членов семейства, кто пожелает к нему присоединиться. Однако они, как правило, надолго не задерживались в зале, полагая, что их присутствие мешает веселью.
      Среди слуг ходили рассказы о том, что при жизни старого хозяина, когда всем в доме распоряжалась мадам (по сути дела, она и теперь продолжала командовать), они с хозяином приходили на вечеринку к слугам и не гнушались танцевать вместе со всеми. Но двенадцать лет назад старый хозяин умер. Мистер Энтони перевез в имение семью, порядки изменились…
      Настоящее гулянье началось в половине девятого. У дверей на деревянной скамье сидели переполненные радостным волнением Салли Финч, Джин и Бидди. Джин рассказывала, как проходил праздник годом раньше, и за год перед ним. Она думала, что в этом году все пройдет, как в другие рождественские праздники: первый лакей Джеймс Симпсон сыграет на скрипке, а конюх Питер Лоутер – на флейте (он был настоящий мастер). Под их музыку танцевали те, кто главнее, черед молодежи приходил, когда начинались игры.
      Как и предсказала Джин, праздник начался с исполнения танца, но танцевала только старшая прислуга. Затем все встали в круг, чтобы поиграть в общую игру – фанты. Один из игроков, обегая круг с внешней стороны, должен был коснуться плеча кого-то из стоявших в кругу. Тому, на кого пал выбор, следовало догнать первого игрока, пока он не занял свободное место в кругу. Если ему не удавалось это сделать, он должен был выкупить фант, после чего выходил за круг, и игра продолжалась. Когда велись приготовления к игре, дверь открылась и вошел кто-то из семейства.
      Томас Фроггетт тотчас же покинул круг и проводил почетных гостей к креслам в конце зала. Своим присутствием вечеринку решили почтить мистер Стивен, мистер Лоуренс, мистер Пол и мисс Люси. Мисс Мей, как и ее мать, никогда не снисходила до подобных собраний.
      Гости уселись, и началась азартная игра. Слуги не чувствовали никакой скованности: это был их праздник. Игрок сменял игрока. Тому, кто не успевал встать в круг, со всех сторон кричали: «Песню, танец, стихотворение!» Чаще всего исполняли танец – как самое легкое задание.
      Джин так растерялась, когда один из парней с конюшни коснулся ее плеча, что не сразу сообразила, что ей надо его догонять. – Беги, беги, – закричали ей, но она задержалась. Джин выбрала танец. Она попыталась исполнить сельскую чечетку, но двигалась так неуклюже, что едва не упала, вызвав взрыв смеха среди игроков. Теперь настал ее черед выбирать. Она хлопнула по плечу Дэйви. Он, конечно же, перегнал ее, но игроки сомкнули круг перед ним и освободили место для Джин. И Дэйви пришлось делать выбор. Он стоял в нерешительности, смущенно моргая, лицо его реяло румянцем.
      Бидди про себя желала ему удачи. «Расскажи стихотворение», – мысленно внушала она брату. Дэйви так много учил стихов. Но он предпочел танец и поразил всех, в том числе и Бидди.
      Как настоящий кавалер, Дэйви поставил левую руку на бедро, а правую протянул в сторону, словно приглашая даму. Со своей воображаемой партнершей он блистательно исполнил несколько танцевальных па. Его наградили восторженными возгласами и дружным рукоплесканием. Со всех сторон слышались восторженные восклицания.
      Бидди была переполнена гордостью за брата. Она поняла, откуда он перенял танцевальные движения. В библиотеке хозяина она видела книгу с картинками, изображающими танцующих дам и кавалеров: Дэвид подражал им.
      Когда он коснулся ее плеча, Бидди погналась за ним, как заяц, но Дэйви оказался проворнее. В результате она оказалась в центре круга, и теперь уже ей кричали: «Песню, танец, стихотворение!» Не задумываясь девушка ответила: «Стихотворение». Несколько голосов повторили: «Стихотворение».
      Сумятица царила в ее голове, и в то же время Бидди чувствовала спокойную уверенность. Она представила себе, что рядом с господами в этот момент сидит и смотрит на нее хозяин, подвести его она не могла. Незадолго до его смерти они читали стихи Шелли. Бидди выпрямилась, вскинула голову и четко и громко, как учил ее хозяин, начала читать:
 
О, дева нежная,
Как поцелуев я твоих боюсь,
Но ты моих страшиться не должна.
Волнение в душе моей глубоко скрыто
И бременем оно не станет для тебя.
 
      Она сделала паузу и продолжала, глядя перед собой:
 
И взгляд твой, голоса звучанье, жест, —
Все страх во мне родит.
Но ты спокойна будь:
Тебя боготворю я, сердцем предан,
И помыслы мои чисты.
 
      В комнате стояла тишина, все остолбенели от неожиданности. Если бы Бидди разразилась ругательствами или стала богохульствовать, то, наверное, удивила бы собравшихся гораздо меньше. Спустя мгновение кое-кто из молодежи захихикал. Взрослые же смотрели на нее такими глазами, что под их взглядами воодушевление, с которым она читала стихи, постепенно начало исчезать.
      Бидди взирала на них с недоумением. Стихотворение было таким красивым. Она не до конца понимала его смысл, но ей нравилось, как мелодично звучали слова. Хозяин говорил ей, что это настоящая поэзия. В звенящей тишине особенно громким показались неожиданно раздавшиеся аплодисменты. Все слуги дружно посмотрели в конец зала, где сидели гости: хлопал в ладоши мистер Лоуренс, к нему присоединился мистер Стивен, младшие Галлмингтоны их не поддержали. Один из слуг счел разумным последовать примеру хозяев и тоже захлопал. А вслед за ним и другие. Но хлопали большей частью мужчины. Из женщин Бидди поддержали старшая швея миссис Моррисон, Джин и ее вторая помощница Джулия Фенмор.
      Девушка без слов поняла, что своим выступлением прибавила себе неприятностей и положила конец веселой игре. Действительно, экономка сделала знак дворецкому, тот, в свою очередь, подал знак слуге, следующему за ним по рангу, и вновь заиграла музыка.
      Бидди направилась в угол комнаты, чтобы присоединиться к притаившейся там Джин. Когда она проходила мимо кресел с гостями, кто-то из них коснулся ее рукава. Она подняла глаза и увидела, что ее остановил один из двух молодых джентльменов. Она уже знала, что это мистер Лоуренс.
      – Ты очень хорошо читала, – похвалил он.
      – Спасибо, сэр, – едва слышно шепнула она.
      – Кто научил тебя читать стихи?
      – Хозяин, сэр. То есть, я хотела сказать, мистер Миллер из Мур-Хауса.
      – О! – Мистер Лоуренс кивнул и бросил взгляд на Стивена, который в свою очередь приветливо спросил ее:
      – А чему еще он учил тебя?
      – Многому, сэр.
      – Многому?
      – Да, сэр, – подтвердила Бидди.
      – Например? – снова задал вопрос мистер Лоуренс. Он сидел, и глаза их оказались на одном уровне. И, не отводя взгляда, Бидди стала объяснять:
      – Он учил меня читать и писать. Но я и раньше это умела, до того как мы пришли в его дом. Он занимался со мной латынью и немного французским. – Она видела, как молодой человек с сомнением прищурился, словно не верил ее словам. Бидди не понравилось, что ее считают лгуньей. – Это правда, сэр. – Из ее тона исчезла почтительность, в нем появилась резкость. – Он учил меня пять лет, моих братьев и сестру тоже. Вот там мой брат. – Бидди обернулась и показала на Дэйви. – Тот, со светлыми волосами.
      Молодые люди смотрели на нее в немом изумлении. Двое младших членов семейства тоже не сводили с нее глаз, но выражение в них было совсем иным. Так бы смотрела на Бидди их мать, если бы услышала, как нагло позволяет себе разговаривать служанка, да еще занимавшая самое ничтожное место среди прислуги. Подчиняясь единому порыву, брат с сестрой приготовились демонстративно встать и уйти, но их остановил голос Лоуренса. Он не смотрел на них, но тем не менее угадал их намерение.
      – Оставайтесь на своих местах, – тихо, но решительно проговорил он. – Возможно, узнаете что-либо полезное для себя.
      Лоуренс оглядел зал поверх головы Бидди и увидел, что его внимание к девочке не осталось незамеченным, хотя часть слуг танцевала, а некоторые сидели у стены и делали вид, что разговаривают.
      Лоуренсу всегда казалось, что слуг в доме слишком много. И высокомерие старшей прислуги по отношению к младшей перекрывало снобизм хозяев. Он мало обращал на это внимания, пока два года назад не уехал в Оксфорд. В стенах университета учащиеся имели слуг, часть которых отличалась рабскими наклонностями, но он сомневался, что они относились друг к другу так, как прислуга в этом доме и в других имениях в округе. Он также знал, что его отец, в отличие от лорда Честерфильда, едва ли отметит кого-либо из слуг в своем завещании. Тем более трудно было бы ожидать от него таких слов: «Мы равны по человеческой природе, они уступают мне лишь размером состояния».
      Лоуренс подумал, что лорд Честерфильд, когда писал эти слова, вероятнее всего, имел в виду кого-то с таким же незаурядным умом, как у этого ребенка, потому что нельзя было не поразиться, слушая, как она читает Шелли и говорит о том, что знает латынь и французский. В это верилось с трудом. Тем не менее Лоуренс надеялся, что для блага этой девочки было бы лучше, если бы новость о ее способностях не стала известна маме. Так он называл Грейс Галлмингтон, хотя она в действительности приходилась ему теткой. Он прекрасно знал, что из всех домашних именно она отличалась на редкость ограниченным умом и верностью предрассудкам. И Лоуренс решил, что должен позаботиться о том, чтобы сидевшие рядом с ним два маленьких ничтожества держали язык за зубами.
      – Расскажи еще стихотворение, – попросил Стивен.
      Стивен был хорошим парнем. Лоуренс любил его как брата, и они на самом деле были близки, как братья. Лоуренс знал, что Стивен имел очень поверхностное представление о поэзии и литературе вообще. Если бы речь шла о лошадях, ему не было бы равных, здесь он был знаток. Как и его отец, он готов был есть и спать в седле. И вот теперь, как обычно не задумываясь о возможных последствиях своих слов и поступков, Стивен побуждал эту девочку повторить выступление, выделяя ее из общей массы. В то же время Лоуренс сознавал, что ему следовало винить себя, – ведь сам он не удержался и заговорил с этой девочкой.
      – Я полагаю, мисс хочется присоединиться к остальным, – тихо проговорил Лоуренс, многозначительно толкая Стивена локтем. – Помни, мы здесь всего зрители.
      – Да, да, конечно, кыш отсюда! – И Стивен махнул рукой, словно отгонял кур.
      Не говоря ни слова, Бидди повернулась и ушла к Джин, сидевшей у двери с широко раскрытыми от удивления глазами. Бидди села рядом с подругой и молча наблюдала, как гости поднялись и направились к двери в дальнем конце зала. Их провожали экономка и дворецкий. Мисс Люси пробормотала себе под нос:
      – Я хитрая, я все расскажу… с нее за это шкуру спустят.
      Уже в холле Лоуренс схватил Люси за плечо, одновременно взял за руку Пола, развернув их к себе лицом, и сказал, склоняясь к ним:
      – Мы со Стивом, – он бросил взгляд на молодого человека, с хитрой улыбкой наблюдавшего за этой сценой, – считаем, что вам не следует рассказывать об этом эпизоде мама и папа.
      Они молча смотрели на него, и Пол с хмурым видом заметил:
      – Папа против образования для низших классов.
      – Кто тебе сказал? – Крепко сжимая плечо младшего брата, Стивен повел его через холл. – Папа человек дальновидный, он не будет иметь ничего против.
      – А я считаю, Пол прав.
      – Ты в самом деле так думаешь? – Стивен повернулся к Лоуренсу, брови его удивленно приподнялись.
      – Да, я считаю, это ему не понравится.
      – Ну, хорошо, полагаю, что ты прав.
      У самых дверей гостиной Лоуренс остановился и снова заговорил с Полом и Люси:
      – Мама очень огорчится, если узнает, что кое-кто по воскресеньям отправляется на увеселительные прогулки и прибавляет работы парням в конюшне и работницам в прачечной.
      Брат с сестрой переглянулись.
      – Мы поняли тебя, – угрюмо начал Пол. – Но почему ты так беспокоишься о какой-то служанке из прачечной?
      – Именно потому, что она служанка в прачечной и занимает самую низшую должность среди них, – Лоуренс кивнул в сторону зала, где праздновали слуги. – Их насмешки могут быть еще более злобными и жестокими, чем ваши. – Он усмехнулся, а они натянуто улыбнулись в ответ.
      – Лоуренс, – произнесла Люси и пристально посмотрела на него, склонив голову набок. – Ты в самом деле наябедничаешь на нас, если мы расскажем, что эта девчонка грамотная?
      – Да, – кивнул Лоуренс и торжественно пообещал: – Причем сделаю это без колебания.
      Люси удивила не только Лоуренса и Стивена, но даже Пола, когда, презрительно поджав губы, проговорила:
      – Это только еще раз подтверждает, что ты нам не брат. – С этими словами она круто повернулась у самой двери гостиной и поспешно взбежала по лестнице наверх.
      Обычно спокойный и слегка рассеянный Стивен не на шутку рассердился:
      – Извини, Лоуренс, это непростительно с ее стороны. Ты даже больше, чем член семьи, чем… Пол, – он ткнул пальцем в сторону младшего брата. – Я сейчас пойду и душу из нее вытряхну. Вот увидишь.
      Прежде чем он бросился выполнять угрозу, Лоуренс успел схватить его за руку.
      – Не делай глупости, Стивен, – рассмеялся он. – Оставь ее. Я знаю Люси, она завтра со мной помирится.
      Стивен немного попыхтел, но быстро остыл. Он был доволен, что не нужно вмешиваться, так как терпеть не мог каких бы то ни было потрясений и конфликтов. Тем не менее он ни на минуту не сомневался в своих братских чувствах к Лоуренсу.
      – Ты куда? – спросил он, видя, что Лоуренс не думает возвращаться в гостиную. – Разве не зайдешь выпить с отцом вина?
      – Я сейчас приду к вам, – ответил Лоуренс, – только пожелаю бабушке спокойной ночи, пока она не легла.
      – Хорошо, передай, что я загляну к ней утром. Она не любит большие компании, и день у нее выдался длинный…
      Лоуренс вошел к Диане Галлмингтон и увидел, что та уже в постели. Она целиком потонула в четырех огромных матрацах, за исключением головы и шеи. Лоуренс примостился в ногах кровати, обхватив колено руками.
      – Вот и еще одно Рождество позади, – сказал он, глядя на сморщенное лицо в обрамлении розовых оборок шелкового чепца.
      – Чем они заняты?
      – Точно не скажу, знаю, что мама, папа и Мей в гостиной, к ним только что присоединились Стивен и Пол.
      – Ты ходил к слугам на вечеринку?
      – О, да, – скупо улыбнулся он и добавил: – Сегодняшний праздник запомнится, это несомненно.
      – Что такого интересного там произошло? Вид у тебя довольный. Не говори только, что ты от души потанцевал с Коллинз или Николс, либо с миссис Эми Фултон: она и на вид – невзрачная коротышка, а о мозгах уже и не говорю.
      – Нет, – покачал головой Лоуренс. – Это было нечто более впечатляющее.
      – Неужели произошло что-то более волнующее? – Усмешка искривила губы старой дамы.
      – Я уверен, вы бы получили удовольствие, если бы вместе со мной находились в зале, – ответил Лоуренс.
      – Что же ты такое видел? Рассказывай, – повелительно потребовала она.
      – Не знаю, смогу ли я передать точно свое впечатление, и уверен, что вы с трудом поверите тому, что я сейчас расскажу. Сначала хочу вас спросить, какого вы мнения о своих работницах в прачечной? Потому что они по-прежнему ваши работницы, по крайней мере, две старшие. Я помню их с детства. Теперь там появились три молодые работницы. Самой младшей на вид не более четырнадцати, как мне кажется… но вы знаете, ее глаза смотрят совсем по-взрослому… Вы помните церемонию вручения подарков?
      – Помню ли я церемонию? Ты за кого меня принимаешь? За впавший в маразм мешок костей? Так что там с этой церемонией?
      – Ну хорошо, хорошо, – рассмеялся Лоуренс. – Последней получала подарок девочка, о которой я говорю. Она еще сказала дополнительно несколько слов, когда благодарила за подарок и, уходя, разглядывала комнату.
      – Да, да, – кивнула престарелая дама. – Конечно, я ее помню. И знаю, что бы произошло, если бы ее увидела в этот момент миссис Фултон: она надавала бы ей затрещин.
      – Да, это та самая девочка. Ей надо было во время игры в фанты что-то исполнить. И она перед всеми прочитала стихотворение Шелли.
      – Шелли? А кто это такой?
      – Это поэт, он умер не так давно. О его стихах сейчас много спорят.
      – И эта девочка читала его стихи?
      – Да, и причем очень выразительно.
      – Как же так, работница из прачечной – и вдруг читает стихи?
      – Я понял, ей покровительствовал недавно умерший владелец Мур-Хауса, вы помните его, мистер Миллер.
      – Перси Миллер? Да, да, конечно. Герой Хобсон…
      – Как? – Лоуренс удивленно подался вперед.
      – Да, он был для Хобсон героем, – повторила Диана, кивая в сторону Джесси Хобсон, убиравшей в шкаф одежду в дальнем конце комнаты. – Она когда-то работала у Миллеров. Он родился, можно сказать, на ее глазах. Она постоянно навещала его, до самой смерти… верно, Хобсон? – сказала она громче, обращаясь к камеристке.
      – Да, это так, мадам, – обернувшись, подтвердила Джесси Хобсон.
      – Ты слышала, о чем шла речь?
      – Да, мадам.
      – Ты знаешь что-либо об этой девочке?
      – Она одна из четверых детей экономки мистера Миллера. Насколько мне известно, он несколько лет давал им уроки.
      – Ты слышал? – Старая леди с изумлением смотрела на Лоуренса. – Господи Боже, чего еще ждать? И она в нашем доме?
      – Да, работает в прачечной.
      Казалось, все морщины на лице старой леди пришли в движение, тело затряслось от смеха, отчего покрывала на постели заходили ходуном. Она смеялась, пока не выдохлась. Тогда, вытерев рот и глаза отделанным кружевом носовым платком, с трудом дыша, проговорила:
      – Представляю, если до ушей леди Грейс дойдет известие, что в ее прачечной завелась грамотейка. Это при том, что она не отличит одну прачку от другой, если их поставить перед ней.
      – Это еще не все, – заразившись ее весельем, рассмеялся Лоуренс. Наклонившись к бабушке, он уперся руками в постель по обеим сторонам от ее тела, продолжавшего трястись от смеха. – Эта девочка сказала, что говорит по-французски и ко всему еще знает латынь.
      Диана перестала смеяться и, сразу успокоившись, недоверчиво спросила:
      – Ты, должно быть, шутишь?
      – Нет, бабушка, я серьезно.
      – Ну что ж, мне жаль бедняжку. Ничего хорошего ей это не дает, одни неприятности. Она будет постоянно считать, что слишком умна, чтобы работать руками. Я никогда не поддерживала идеи твоего отца, – она также называла сына отцом Лоуренса, – но всегда разделяла его мнение о вреде образования для низших классов. Куда оно может их привести? Никуда. Они останутся там, где и были, в услужении, и в основном сейчас они счастливы. Да. – Диана наклонила голову, подчеркивая свои слова, и с нажимом повторила: – Они в основном счастливы, ведь такая жизнь их удовлетворяет. Но если вложить им в руку перо и дать книгу, значит, внести сомнения и неудовлетворенность в их размеренную, спокойную жизнь.
      Более того, ты знаешь мои взгляды в отношении Бога и его наставлений роду человеческому. Во многом я не согласна с Всевышним. К примеру, в вопросе о превосходстве человека над человеком, это вздор. Но я полностью поддерживаю его расстановку людей по определенным местам. В соответствии с этим слуга должен подчиняться хозяину, а долг хозяина заботиться о слуге и за его службу кормить его и одевать. Если говорить об этом маленьком гении среди нас, то могу только пожалеть, что она здесь оказалась. У этого ребенка нет в будущем ничего хорошего. Тебе прекрасно известно: когда мозг начинает работать, у человека просыпается стремление рассуждать, а слугам рассуждать не полагается. Ты, я полагаю, не станешь возражать против этого.
      – Нет, бабушка, я с этим не согласен.
      – Не согласен? – Она резко приподнялась, и кружевные оборки сползли с худых плеч. – Так ты не согласен? – с удивлением повторила она.
      – Нет, я не согласен, – ответил Лоуренс. – По моему мнению, человек должен использовать свой разум. Все больше людей так и делают, хотим мы этого или нет. Бабушка, в большом мире, за пределами нашего имения, происходят важные события, все заметнее перемены. Можете себе представить? А здесь, у нас… – Он развел руки, словно охватывая все поместье. – На площади в две тысячи акров время как будто остановилось. За воротами бурлят события. То здесь, то там ровное течение жизни нарушается волнами стачек, убийствами. Вы слышали о казни горняка в Джерроу за убийство десятника? Правительство присылает солдат в города для подавления бунтов, а моряков в портах заставляют охранять торговые корабли. А если говорить о грамотности, то очень часто слуги превосходят в этом своих хозяев.
      – Чушь, ерунда!
      – Нет, бабушка. Совсем не ерунда, в этом есть определенный смысл, причем здравый. Придет время, когда все изменится.
      – Что будет, равенство?
      – Возможно, тем более что это ваши слова.
      – О, лучше уходи отсюда, уходи! – Старая дама снова откинулась на подушки. – Слуга встанет рядом со своими господами! Да такое случится не раньше второго пришествия. Поскольку, как мне кажется, не было даже и первого, то ответ тебе должен быть ясен. А теперь уходи. Ты меня утомил.
      – Я вас не утомляю, – наклоняясь к ней, проговорил Лоуренс, – я вызываю у вас досаду, поскольку заставляю думать. Вы знаете, что я прав. Вспомните, вы сами говорили, что я единственный в этих стенах, кто способен будить ваши мысли. И ставлю десять против одного, что в следующем году вы будете сами внушать это кому-то.
      Диана не стала отмахиваться от него и восклицать: «Никогда, ни за что!» А на удивление тихо и даже как-то смущенно произнесла:
      – Лоуренс, в следующем году, возможно, меня уже здесь не будет. Иногда я в этом уверена, порой меня сей факт пугает. Смерть штука серьезная. Ее волей-неволей приходится бояться. А я пока к ней не готова. Разум подсказывает мне, что не существует ни рая, ни ада, только огромное ничто, пустота, и мне страшно туда отправляться. – Диана крепко стиснула руки Лоуренса.
      – Бабушка, возможно, рая и ада нет, – ласково поглаживая ее руки, заговорил он, – но что-то обязательно есть. Нет черной бездны, нет пустоты: то, что живо здесь, – Лоуренс кивнул на ее голову, – останется жить.
      – Откуда тебе это знать? – старческим слабым шепотом спросила она, и внук так же тихо ответил ей:
      – Я этого не знаю, но чувствую, что не я один. В мире все большее распространение получают новые взгляды. Старые идеи умирают. Все меньше тех, кто верит в искупление грехов и чистилище. Есть люди, способные прикосновением творить чудеса, как делал Христос, и они вовсе не шарлатаны. Ну хорошо, хорошо. – Он легонько встряхнул ее руки. – Пусть он не был Богом и сыном Божьим, но это был великий ум и могучий дух. Подумайте об этом. О том, что ваш сильный разум не может умереть. Тело – да, оно подвластно времени, однако ничто не способно уничтожить мысль. Ее невозможно увидеть, она бесплотна, все же она – источник знания… Теперь спите, моя дорогая, и не забывайте, вы нужны мне, хотя нам и приходится иногда спорить. – Лоуренс наклонился и поцеловал сморщенную щеку. Поднявшись, он покинул спальню и зашел в комнату для одевания, где Джесси Хобсон готовила хозяйке белье на утро. – Она теперь уснет, Джесси, – заметил он, останавливаясь рядом с камеристкой.
      – Вы всегда так хорошо на нее действуете, мистер Лоуренс, – без тени улыбки сказала Джесси. – Когда вы дома, она лучше себя чувствует. Понимаете, иногда с ней очень нелегко.
      – Да, я знаю. – Он ободряюще похлопал ее по руке. – Характер у нашей леди непростой. А у вас утомленный вид.
      – Немного устала, мистер Лоуренс.
      – Вам нужен помощник.
      – Я пыталась сказать об этом мадам, но она и слушать ничего не хочет.
      Лоуренс уже собрался пожелать ей доброй ночи, перед тем как уйти, но не удержался и спросил:
      – Что вы знаете о той девочке из прачечной?
      – Она очень сообразительная. Мистер Миллер высоко оценивал ее способности. Уверена, он очень бы огорчился, узнав, что мать отправила ее работать в прачечную.
      – Зачем же она это сделала?
      – Как я поняла, средств к существованию у нее нет, несмотря на то, что мистер Миллер оставил ей дом…
      – Он оставил дом ей?
      – Да, сэр. Дом теперь принадлежит ей, но на его содержание мистер Миллер денег не оставил, вот она и отправила дочь работать, а сын здесь уже несколько лет. Она надеется, что так они смогут выжить. Не знаю, долго ли ей удастся продержаться на то скромное жалованье, что они здесь получают. Ах, простите, сэр, я знаю, они получают вполне достаточно, им же еще выдают форму и…
      – Не нужно объяснять, Джесси. Я понимаю, что вы хотите сказать… в жизни все так странно переплетается, верно?
      – Да, мистер Лоуренс, это так, – немного помолчав, кивнула она.
      – Доброй ночи, Джесси.
      – Доброй ночи, мистер Лоуренс, – откликнулась камеристка. Провожая его глазами, она размышляла о том, что он милый, но странный. Взять его разговоры о Боге. Удивительно, что он говорил об этом так спокойно. На какое-то мгновение ей стало страшно за него – ей приходилось видеть, что случалось с людьми, которые осмеливались усомниться в божественности Создателя.

* * *

      Тем временем в дальнем конце дома в крохотной, холодной, как подвал, каморке Бидди также размышляла о сложности жизни, от которой ей хотелось плакать. Глядя в темноту, она сидела на краю убогой постели в накинутом на плечи поверх ночной рубашки пальто. В ногах, поверх одеяла, лежала ее одежда, чтобы было хоть немного теплее.
      Джин уже час как спала, утомленная обилием впечатлений, вволю налюбовавшись парой варежек, полученных от хозяйки, и голубой лентой, что подарила Бидди.
      Бидди также досталась пара варежек, но особого восторга она не испытывала – сама могла вязать даже лучше. Вообще день не принес ей много радости. Произвела впечатление только красота дам. О последствиях праздника ей предстояло услышать на следующий день, потому что в конце вечера экономка остановила ее и приказала:
      – Завтра в девять зайди ко мне в кабинет.
      Когда же Бидди проходила мимо дворецкого и лакея, они смотрели на нее, как на диковинное существо, а дворецкий сказал:
      – Ну и ну, что-то будет дальше?
      Ее неудержимо тянуло домой. Но было в этот злосчастный день и кое-что светлое и хорошее, о чем приятно вспомнить. Два молодых хозяина разговаривали с ней так приветливо. Мистер Лоуренс чем-то напомнил ей старого хозяина, чувствовалось: он разбирается в поэзии. Только двое молодых господ ей совсем не понравились. Она заметила, как задирали нос молодая мисс и ее младший брат. В их глазах она увидела открытую неприязнь.
      В Мур-Хаусе Бидди скучала, здесь же людей было слишком много. Она успела усвоить из дошедших до нее слухов, что слуги между собой не ладили. Казалось, они готовы горло друг другу перегрызть. И Бидди пришла к выводу, что не ей одной живется несладко.
      О, как нестерпимо ей хотелось домой. Если бы она совершила какой-нибудь ужасный поступок, ее бы отослали домой. Но как отреагировала бы на это мать? Может быть, была бы немногословна, но вот задумалась бы крепко, теряя два фунта двенадцать шиллингов в год – жалованье Бидди, на которое очень рассчитывала. Кроме того, с Бидди прибавлялся лишний рот.
      Как хорошо, если бы для нее нашлась другая работа. Но какая? Что она умела? Ей была знакома домашняя работа, она знала, что делать в саду, и, конечно, теперь хорошо познакомилась с прачечной. Ох, какое ужасное место! Бидди со стоном скрипнула зубами и нырнула в постель, натянув на голову одеяло. Она со страхом подумала, что если ее ушлют из этого места, то, скорее всего, за дерзкие ответы миссис Фицсиммонс.

* * *

      На следующее утро, стоя в девять часов перед разъяренной миссис Фултон в похожем на ящик кабинете, Бидди размышляла о том, что ее наверняка выгонят не из-за старшей прачки, а из-за грубого отношения к экономке. Миссис Фултон обрушилась на нее с гневными упреками, как будто Бидди совершила страшное преступление, прочитав накануне вечером стихотворение. Миссис Фултон назвала его непристойным: молодая девушка – и вдруг стихотворение о поцелуях.
      – Ты еще набралась наглости и заговорила с господами! – брызгала слюной миссис Фултон.
      – Это не я, один из них остановил меня и…
      – Не смей мне противоречить. Говорить будешь, когда я тебе позволю. Ты должна была молча поклониться, выслушать его и уйти.
      – Но я же не немая.
      – Да как ты смеешь? – срываясь с места, взвизгнула миссис Фултон. – Я бы немедленно отправила тебя собирать вещи, но Финч вчера переела, и миссис Фицсиммонс не хватает в прачечной рук.
      Бидди смотрела, как вздымается грудь экономки и вспомнила мехи, которыми дома раздували огонь. Наконец экономка немного отдышалась и строго спросила, испытующе глядя на Бидди:
      – Так о чем говорил с тобой молодой хозяин? Если бы этот вопрос прозвучал раньше, Бидди, боясь снова вызвать гнев миссис Фултон, ограничилась ничего не значащим ответом: «Он просто поговорил со мной». Теперь же, забыв об осторожности, она далеко не почтительным тоном заявила:
      – Он расспрашивал меня, где и у кого я училась. Бидди ничуть не удивилась, если бы миссис Фултон свалилась без чувств. Однако экономка закатила глаза и покрутила головой, после чего не мигая уставилась на Бидди. Наконец она пришла в себя и из ее булавочного ротика одно за другим стали вырываться слова, торопясь сорваться с поджатых губ:
      – Тебе не место в этом доме, дрянная девчонка. И я позабочусь о том, чтобы ты убралась отсюда как можно скорее. Поняла?
      Бидди дрожала всем телом от обиды и рыданий, разрывавших ей грудь. Когда перст миссис Фултон неумолимо указал на дверь, Бидди повернулась и на негнущихся ногах вышла из комнаты. Как только она оказалась в коридоре, рыдания прорвались сквозь стоявший в горле комок и хлынули рекой. Слезы застилали ей глаза, поэтому она пропустила поворот, ведущий к двери во двор, и прошла дальше, оказавшись в кухне, где сидя за столом Кейт Пиллетт и мистер Лоуренс от души смеялись какой-то веселой шутке. Появление Бидди прервало их веселье.
      Лоуренс с детства был любимцем кухарки. Когда он приезжал домой на каникулы, его частенько можно было застать на кухне: примостившись на краю стола, он с удовольствием угощался ее пирожками.
      Анна Смит заливисто хохотала, откинув голову, не отставала от них и Дейси Блант, чистившая у раковины овощи. Она не отрывалась от работы, показывая, что отвлечь ее не может даже приход молодого хозяина.
      Смех стих, и все молча следили, как Бидди, по очереди вытирая щеки, торопливо прошла через кухню. У стола она на мгновение остановилась, подняла глаза на кухарку и выбежала в соседнюю комнату, где чистили обувь, а оттуда – во двор. Она даже не заметила молодого хозяина и проскочила мимо, не поприветствовав его.
      Лоуренс недоуменно посмотрел ей вслед, затем вопросительно взглянул на кухарку.
      – Мисс Фултон устроила ей взбучку за вчерашнее, сэр.
      – А чем она вчера провинилась?
      – Как сказать, сэр, – начала кухарка, тонко раскатывая коржи, и продолжила: – Она зря прочитала эти стихи. Многие решили, что ей хотелось показать себя. А на мой взгляд, это вышло забавно. Правда, она немного маловата для таких стихов, но как бы там ни было, здесь она долго не задержится. Миссис Фултон ждала только повода, чтобы от нее избавиться. И теперь она такой случай не упустит. Найти человека в прачечную проще простого. Хотите еще пирожок, сэр?
      – Нет, спасибо. Довольно, – улыбнулся Лоуренс, – как обычно, я ими перебиваю аппетит.
      – Ну что вы, сэр. Я помню, в былые времена вы съедали за один присест штук по шесть, а потом еще наведывались за добавкой.
      – Вот, вот, тогда я и растолстел. Теперь надо думать о желудке. Но все равно, спасибо. Пирожки замечательные.
      – Ну что вы, сэр, – откликнулась кухарка. Кивнув им, он вышел, а они, как полагалось, присели. Лоуренс шел к себе и размышлял. Это было не его дело, но, с другой стороны, он имел отношение к этой истории. Именно он остановил девочку и заговорил с ней, чем вызвал всеобщую зависть. Конечно, Фултон, возомнившая себя леди, не могла не показать свою власть. Лоуренс раздумывал недолго. Он повернулся и через обитые зеленым сукном двери вышел в коридор и вскоре уже стучал в кабинет экономки. Услышав приглашение, вошел и увидел неподдельное изумление на лице миссис Фултон.
      – Ах, это вы, мистер Лоуренс, – бодрым тоном заговорила она, срываясь с места. – Чем могу служить?
      – Пришел искать место.
      – Ах, мистер Лоуренс, вы такой шутник, – жеманясь, проговорила она.
      – Миссис Фултон, на самом деле я пришел извиниться, – улыбнулся он.
      – Вы хотите извиниться, сэр? Но за что?
      – Я о том вчерашнем случае, миссис Фултон. Ну, вы знаете, с девочкой. – Лоуренс помолчал, словно припоминая. – Так вот, мне кажется, я поступил необдуманно, заговаривая с ней, как будто хотел ее выделить среди остальных. На самом деле у меня не было такого намерения. Однако согласитесь, она девочка сообразительная, как, по-вашему, миссис Фултон?
      – Знаете, сэр… я… мне она представляется довольно развитой. – Из ее тона начинала исчезать жеманность.
      – Да, да, я… согласен с вами… это касается ее знаний, которые так необычны, если принять во внимание место, которое она здесь занимает. Вы известны своим умением опекать девочек и, может быть, согласились бы взять ее под свое крыло. Вчера вечером я разговаривал об этом случае с мадам, – он улыбнулся и даже коротко рассмеялся, – она очень заинтересовалась, когда узнала, что такой ребенок читает Шелли. Ну, вы знаете поэта Шелли?
      – Э… да, да, сэр. – Тон экономки стал совсем скучным.
      – Я решил извиниться, потому что во всем этом была и моя вина. А также за то, что ее поведение могло показаться неподобающим. Но я не сомневался, что вы все поймете правильно. Проявите ко мне снисхождение, и учтите, что вчера было Рождество, и выпитое вино дало о себе знать. Ну, мне пора: меня ждут в конюшне, мы собираемся проехаться немного, чтобы нагулять аппетит, – произнес Лоуренс, одарив ее лучезарной улыбкой. – Мисс Фултон, эти несколько дней вы накрываете для нас великолепный стол. Это делает вам честь. До свидания.
      – До свидания, сэр.
      В центральном холле Лоуренс остановился, на секунду закрыв глаза. «Как я мог? – задал он себе вопрос. – Кого-то называешь льстецом, а сам? – Но, усмехнувшись в душе, сам же и ответил: – Все для блага образования. Именно это и есть моя цель. – Затем заторопился к входной двери и, скользнув взглядом вокруг, подтвердил: – Да, я стану способствовать развитию образования, но только не в этих стенах и нигде по соседству. Господи, нет. Этим надо заниматься в Оксфорде, и нигде больше».

      Если бы Лоуренсу Галлмингтону случилось наблюдать один из тернистых путей, которым приходилось идти образованию, увиденная картина, безусловно, вызвала бы у него интерес: три низко склоненные головы над единственной свечой в крошечной каморке в самом дальнем конце северного крыла дома.
      Волею случая Флорри Макналти узнала о ночных бдениях Бидди и Джин, когда они учат буквы, слова и читают разные истории. Ее комната находилась по соседству с комнатой подруг. Как-то ночью Флорри встала с постели и зашла к ним в каморку: их голоса не давали ей уснуть. Флорри Макналти было тридцать четыре года, но когда она узнала, чему успела научиться у новенькой пятнадцатилетняя Джин, это ее одновременно поразило и заинтересовало.
      Флорри, смущаясь, попросила Бидди научить ее писать свое имя. Конечно, Бидди только обрадовалась новой ученице, но ученью имелась серьезная помеха. Флорри жила в одной комнате с Салли Финч, смотревшей в рот миссис Фицсиммонс. Все трое не сомневались, что кто-кто, а уж миссис Фицсиммонс ни за что не согласится, чтобы ее чему-то учила какая-то «Номер четыре» или челнок, как чаще всего называли Бидди.
      Она сразу поделилась с Флорри своими опасениями, что Салли их обязательно выдаст. Макналти ее успокоила, заверив, дескать, Салли будет молчать, и обязалась убедить свою соседку по комнате присоединиться к ним.
      Теперь они имели две целые свечи на неделю… и не только… Помимо работы в прачечной в обязанности Флорри входило отвечать за свечи, что горели в прачечной. Поэтому у нее была возможность собирать и копить огарки. Более того, Флорри умела делать свечи из растопленного воска с веревочным фитилем.
      Занятия начались с Нового года, и к Пасхе три работницы прачечной могли не только написать свои имена, но и знали, как пишется много простых односложных и двусложных слов. Джин и Флорри Макналти научились считать до пятидесяти, а Салли Финч – до двенадцати. Ей ученье давалось труднее, чем остальным, зато занятия сделали Салли другим человеком.
      Миссис Фицсиммонс удивляло, что ее подчиненные стали по-иному относиться друг к другу. Перепалки между ними прекратились. Они даже стали потихоньку помогать друг к другу. Главная прачка не привыкла к спокойной дружелюбной атмосфере и чувствовала себя не в своей тарелке. Сварливая по натуре, она обожала раздоры. Шум и крик были для нее все равно что целительный бальзам. Но ее вопли и придирки перестали задевать подчиненных. Она поразмыслила немного и пришла к выводу, что все пошло не так, с тех пор как появилась в ее владениях эта чересчур шустрая девчонка. Что-то в новенькой не нравилось миссис Фицсиммонс, она была какая-то не такая, как все.
      Среди прислуги ходили слухи, будто миссис Фултон собиралась выставить ее, но кто-то из господ запретил ей это. Но почему? Миссис Фицсиммонс терялась в догадках. Поговаривали также, что старая леди интересовалась этой девчонкой Бидди. Однако старшая прачка знала, мисс Галлмингтон не вызывала девчонку к себе и не виделась с ней, за исключением того рождественского вечера, когда эта выскочка решила показать себя.
      Каждый выходной Бидди брала с собой домой Джин, и они возвращались с новой книгой. Бидди пришлось отнести обратно домой свою крохотную библиотеку, потому что во время одного из еженедельных осмотров комнат миссис Фултон увидела на подоконнике книги. Она просмотрела их одну за другой, как будто могла прочитать, и приказала Бидди убрать этот «мусор» из комнаты, иначе все прямиком отправится в костер.
      В библиотеке в Мур-Хаусе оставался внушительный запас бумаги, но Бидди принесла всего несколько листков. Каждая из ее учениц прятала свою работу в матраце.
      Из-за Джин, которая теперь приходила к ним в выходные, Бидди не удавалось подолгу беседовать с матерью, и видела, что той очень одиноко. Иногда Бидди говорила ей: «Я видела Тола, он был один». И только на предыдущей неделе она осмелилась сообщить:
      – Мама, ты знаешь, Тол теперь живет один, женщины у него нет.
      – Откуда ты знаешь? – сдержанно спросила мать. – Он что, тебе сам об этом рассказал?
      – Нет, не совсем, – стала объяснять Бидди. – Говорят, что хозяйка узнала о его делах и пригрозила уволить. Этой истории можно верить, потому что хозяйка очень благочестивая и вообще шутить не любит.
      – И он смирился? – неожиданно для Бидди возмутилась мать. – Он смирился и выгнал ее? Хорош, нечего сказать. Да он просто тряпка. Безвольная тряпка, вот он кто. И какое им дело там, наверху, чем мужчина занят в свободное время? Лучше бы за своими мужчинами присматривали. Благочестивая, как же!
      Бидди вернулась после выходного дня, еще раз убедившись, что не всегда понимает мать. Она точно знала: матери не нравилось, что у Тола есть женщина. Теперь же она винила его в том, что он так легко расстался со своей подругой. Бидди сознавала, что суть многих вещей оставалась ей недоступной. Из книг она много узнала о жизни, но происходящее вокруг мало напоминало события, описанные в книгах. Реальная жизнь была далеко не так легка и красива, как жизнь литературных героев, о которой она с жадностью читала. Окружающее порой выглядело просто ужасным. Но Бидди знала: мистер Миллер жил так, как написано в книгах, в стороне от реальных будней.
      Невозможно жить в доме, не замечая, что творится кругом, не слышать ходивших по нему слухов. И совсем трудно не заметить то, что бросается в глаза. Например, сцена на лесной тропе, свидетельницей которой стала Бидди. Она шла по мягкому снегу и вдруг увидела первого лакея, Джеймса Сэмпсона, и Мэри Уоттс в объятиях друг друга. Они стояли под деревом в сгустившихся сумерках и так увлеклись, что ничего не замечали… Казалось, они борются друг с другом, так тесно переплелись их тела. Должно быть, у Мэри Уоттс был выходной, потому что Бидди разглядела на ней пальто и шляпку, а лакей оставался в своей яркой форме. Лакей вечно важничал, требовал, чтобы к нему почтительно обращались «мистер Сэмпсон». А Мэри Уоттс всегда держалась так же надменно, как мисс Мей. И вот они оказались такими же, как и все. Да, Бидди в который раз удивилась странностям жизни.
      Приближалась Пасха. Мать сшила для Бидди новое платье из красивого материала, отыскавшегося в одном из сундуков в мансарде. Еще Бидди с удовольствием отметила, что Дэйви стал поглядывать на Джин, которая вся светилась от счастья. Дэйви стал часто приходить по воскресеньям к окну прачечной и разговаривал с Джин столько же, сколько и с Бидди. Брат изменился, и в его характере проявились новые черты. Если раньше он говорил не очень бойко, то теперь прежняя скованность прошла, он даже пытался шутить. Но его очень беспокоило, что Бидди учила других грамоте.
      – У тебя будут неприятности, – предупреждал он ее. – Причем очень серьезные. Здесь все против этого. Я никогда и вида не подавал, что умею писать, а вместо подписи ставлю крест.
      – Ах, Дэйви, и это после всего, чему тебя учили! – ужаснулась Бидди.
      На что брат рассудительно ответил:
      – В таком доме, как этот, грамотностью свое положение не укрепишь, наоборот – только навредишь себе. Делай свою работу, знай свое место, ешь что дают и будь благодарен. Вот так, я считаю, надо жить, и ты поступишь умно, если сделаешь так же.
      Но Бидди знала, что это не ее путь. Она чувствовала, что такая жизнь всегда будет вызывать в ее душе протест, независимо от возможных последствий. Иногда девушка досадовала на это чувство, не дававшее ей спокойно терпеть несправедливость. Она с большим трудом сдерживала возмущение, глядя, как молодые господа однажды вбежали в прачечную и затеяли игру: расшвыряли белье, зачерпнули ковшами воду с грязной пеной и плеснули в работавших женщин. Миссис Фицсиммонс смеялась до слез над такими, как она выражалась, детскими шалостями.
      В то злополучное воскресенье была очередь Бидди и Джин дежурить в прачечной. Миссис Фицсиммонс, Флори и Салли ушли на выходной. День выдался замечательный: ясный и солнечный. К четырем часам девочки замочили в одном низком корыте с холодной водой белье прислуги, а в другом – мужское белье.
      – Что-то Дэйви не видно, – вытирая руки о фартук, сказала Джин. – Наверное, уже не зайдет, как думаешь, Бидди? Может быть, они снова перенесли его выходной, из-за того что хозяева собрались на прогулку?
      – До шести еще далеко.
      – Он обычно к этому часу уже здесь.
      – Если он не появится, – смеясь обернулась к ней Бидди, – я отправлюсь в конюшню и скажу мистеру Моттрему: «Где мой брат? Почему он не зашел нас сегодня навестить? Отвечайте, да побыстрее. Не желаю, чтобы он отправлялся к лорду Мильтону с лошадьми».
      Она очень точно подражала манере миссис Фултон. Джин просто пополам сложилась от смеха. Вдруг в окно резко постучали. Девушки бросились к окну и с радостными улыбками распахнули его, увидев Дэйви. Но тот остался серьезным.
      – Не могу сегодня задерживаться, – торопливо заговорил он. – Я забежал на минуту предупредить вас. Будьте осторожны: мисс Люси и Пол снова буйствуют, разбаловались, хуже детей. Они перевернули вверх дном комнату, где хранится сбруя, и перепачкали все ваксой. Мистер Лойтер в ярости. Он сказал Полу, что пожалуется хозяину, а Пол обозвал его старой глупой свиньей. Думаю, вам лучше уйти в дом от греха подальше, и чем быстрее, тем лучше.
      – Мы не можем уйти, Дэйви, нам положено оставаться до шести, и работы еще хватает. Если мы уйдем раньше и натолкнемся на миссис Фултон, это будет похуже встречи с Полом и мисс Люси. – Бидди улыбнулась.
      – Вам виднее, – ответил Дэвид. Он помолчал и взглянул на Джин: – Привет, Джин!
      – Привет, Дэйви, – мягко ответила она.
      – Ну, мне лучше поторопиться. – Он кивнул им по очереди и поспешно скрылся в кустах.
      Девушки закрыли окно и вернулись в комнату.
      – Что же мы станем делать, если они сюда нагрянут и затеют возню? – спросила Джин.
      – Так! – Бидди задорно тряхнула головой. – Если они перемешают рассортированное белье, я все оставлю как есть до утра. А миссис Фицсиммонс скажу, что молодым господам захотелось поработать, и вот результат.
      – Нет, что ты. Ты этого не сделаешь!
      – Еще как сделаю! – пообещала Бидди.
      Ее решительный вид и резкий тон убедили Джин, что подруга не отступит. Джин не переставала восхищаться Бидди, ее смелостью и умом. Таких людей она раньше не встречала. Джин каждый день повторяла себе, что очень любит Бидди.
      Час спустя они спустили укрепленную под потолком тяжелую раму для сушки белья. Это было делом нелегким. Сама по себе рама весила немало. Теперь же она еще больше потяжелела, потому что на всех пяти перекладинах досушивалось множество полотенец.
      Бидди как раз успела закрепить веревку, удерживающую раму на крючке в стене, когда дверь распахнулась настежь и в прачечную влетели Пол Галлмингтон и его сестра Люси в костюмах для верховой езды. Изображая всадников, они с воплем пронеслись через комнату, размахивая хлыстами, и остановились перед девочками.
      – Ну-ка, посмотри! Кто у нас здесь? Две лисы? – Пол, блестя азартно глазами, смотрел на сестру.
      Глаза Люси тоже горели, но улыбки на губах не было. Она не отрываясь, смотрела на ничтожество, которое Лоуренс на Рождество наградил своим вниманием. Лицо этой жалкой прачки не раз за прошедшие недели вставало у нее перед глазами, вызывая досаду и раздражение. Так преследовали ее лица всех, на кого обращал внимание Лоуренс. Ей казалось, он нравился ей всегда. Люси решила для себя, что выйдет за него замуж, когда вырастет. Если до этого времени его не перехватит Мей, которая также была к нему неравнодушна. Но эта мерзкая прачка, как смела она привлечь его внимание?
      – А что мы делаем с лисами? – бросила она брату.
      – Травим! Травим! – крикнул он. Подстегивая себя хлыстами, они стали изображать погоню.
      Джин не выдержала и побежала. Они не погнались за ней, а стали кричать Бидди: «Беги, лиса, беги!»
      С посеревшим лицом она осталась на месте. Тогда Пол схватил ее за плечо и толкнул, а когда она споткнулась, толкнул снова.
      Джин стояла в дальнем углу прачечной, тесно прижавшись к стене; в ту же сторону толкали и Бидди. Но она неожиданно повернулась и крикнула в лицо своим мучителям:
      – Перестаньте сейчас же, вы ведете себя, как идиоты!
      Дети замерли на месте, изменившись в лице, и переглянулись.
      – Она обозвала нас идиотами, – сказал сестре Пол.
      – А что, она же ученая. Умеет писать и говорить по-французски и по-латыни. Разве ты не знаешь? – добавила она, переходя на французский: – Que je suis une fille habile.
      А брат провозгласил по-латыни:
      – Gloria in excelsis Deo.
      Все бы на этом, возможно, и закончилось, если бы Бидди смогла прикусить язык. Лицо ее горело от возмущения, и она не удержалась и крикнула:
      – У вас обоих произношение, как у провинциалов! – Мистер Миллер на протяжении всех лет учебы повторял ей: «Не говори, как провинциалка. Это же не местный говор, а твой французский похож на то, как говорят по-английски на севере Англии».
      Усмешки сползли с лиц стоявших перед ней молодых людей. Какая-то грязная прислуга знала слово провинциальный, да еще посмела обозвать провинциалами их! Было от чего прийти в ярость.
      Все последующее случилось с невообразимой быстротой. Хлыст Люси скользнул по лицу Бидди. Она вскрикнула одновременно с Джин, и еще не успел отзвучать в воздухе свист хлыста, как Бидди ощутила толчок и сразу же почувствовала, что падает. Она не сразу пришла в себя, а на несколько мгновений оцепенела, постепенно ощущая, как вода пропитывает одежду на спине, потому что лежала она поперек корыта. Но ледяная вода не остудила, а наоборот, разожгла ее гнев; она яростно пыталась подняться, ей удалось это только с помощью Джин.
      Бидди смотрела на своих мучителей, вода ручьями стекала с ее одежды. Не уступая в быстроте молодой хозяйке, Бидди молнией метнулась к ней, развернулась и с силой толкнула ее в корыто с мокнувшим в нем мужским бельем. Все случилось так быстро, что Пол не успел прийти на помощь сестре.
      Самое удивительное, что из горла Люси Галлмингтон вместо крика вырвались какие-то хриплые стоны. Брат поспешил к ней и помог подняться. Клочья грязной пены падали с ее костюма. Она дрожала: вода успела промочить одежду.
      – Держи ее! – прокричала Люси, зло отталкивая руки брата. Глаза ее лихорадочно шарили по комнате, пока не остановились на спущенной раме для сушки.
      Бидди извивалась всем телом, стараясь освободиться из цепких рук державшего ее Пола, но силы были не равны. Она смутно слышала доносившиеся до нее голоса: мисс Люси отдавала распоряжение, а Джин отчаянно кричала: «Нет, пожалуйста, не надо! Нет!»
      Ужас охватил Бидди. Она лежала на каменном полу. Молодой хозяин, сидя у нее на ногах, сжимал ей руки. Бидди видела, как Люси сбросила белье с двух нижних перекладин. Но даже когда она услышала треск разрываемых полотенец, разум не подсказал ей, что ждет ее впереди. Затем ее руки подняли над головой и так туго связали ее запястья, что она не могла сдержать крик. Ноги тоже связали у щиколоток, но чуть слабее.
      – Джин! Джин! – позвала она.
      – Шевельнись только, и будешь рядом с ней! – рыкнул молодой хозяин.
      Когда они грубо подняли ее, она бы упала, если бы ее не схватили за воротник платья. Потом девушка услышала скрип ворота, поднимавшего раму.
      – Давай ее туда, – услышала Бидди голос мисс Люси.
      Ее подтащили к нижней перекладине рамы и привязали к ней за руки полосками из разорванного белья. Но Бидди не знала, что будет дальше, пока не почувствовала, как растягиваются в суставах руки, только носки ног едва касались пола. Ее крики оглушали их, они дернули за веревку, и она умолкла. В обволакивающей ее непонятной тишине она смотрела вниз на два обращенных к ней лица. Ей представилось, что она видит дьяволов. «Они проделывали это раньше… и знали, что и как надо делать. Они распяли меня, как Иисуса Христа», – подумала Бидди и с этой мыслью потеряла сознание.
      Двое молодых извергов так были поглощены своим занятием, что не заметили, как Джин выскочила во двор через боковую дверь. Она мчалась стрелой к конюшне, приговаривая: «О Господи! О Боже!» Девушка бежала, не помня себя, ничего не видя перед собой и неожиданно налетела на двоих мужчин. Один из них вытянул руку, не давая ей упасть. Джин подняла глаза и увидела перед собой мистера Стивена и мистера Лоуренса. Оба они были в костюмах для верховой езды.
      – Они ее подвесили, пойдемте скорее! – закричала Джин. – Пожалуйста, пойдемте, они подвесили ее!
      – О чем ты, девочка? – Стивен встряхнул ее за плечи.
      Она судорожно вздохнула, слюна потекла у нее изо рта.
      – Там, в прачечной, мистер Пол и мисс Люси, они подвесили ее…
      Мужчины недоуменно переглянулись.
      – Кого подвесили? – сдвинул брови Лоуренс.
      – Бидди. Они подвесили ее… к сушильной раме.
      Мужчины снова переглянулись. Потом, одновременно повернувшись, бросились бежать через конный двор и, обогнув каретный сарай, оказались во дворе прачечной. Войдя в прачечную, они замерли на месте, увидев брата с сестрой, стоящих под сушильной рамой, на которой висела Бидди, привязанная к нижней перекладине.
      Стивен в два прыжка перелетел комнату. Повинуясь порыву, он подскочил к Полу и ударом кулака свалил его на пол. Потом наотмашь ударил по лицу Люси, и та с криком повалилась на руки Лоуренсу. Но Лоуренс оттолкнул ее от себя, словно она обожгла его. Он поднял руки, чтобы подхватить беспомощно обмякшую фигуру, после того как Стивен опустит раму и развяжет узлы. Но освобожденное от пут бесчувственное тело Бидди тяжело скользнуло на пол мимо рук Лоуренса.
      Молодые люди со страхом смотрели на распростертую на полу Бидди.
      – О, нет! Нет, Господи! – воскликнул Стивен и попросил брата: – Послушай сердце.
      Лоуренс приложил руку к груди девушки и сначала не почувствовал ничего, но потом стал различать слабые удары.
      – Быстро беги за экономкой, скомандовал он Джин, стоявшей на коленях рядом с подругой. Обернувшись, он увидел Стивена, склонившегося над младшим братом.
      – Клянусь Богом, – произнес Лоуренс, – тебе это даром не пройдет, маленький негодяй. Я все расскажу отцу. Хочешь порезвиться, выбирай для игр того, кто может дать сдачи.
      – Она толкнула Люси в корыто. – Пол с вызовом смотрел на брата, держась за скулу.
      – Значит, было за что. А кстати, что вы здесь делаете? Зачем пришли? Теперь о тебе, – он обернулся к Люси. Она завороженно смотрела на Лоуренса, стоявшего на коленях рядом с ненавистной ей девчонкой. – Это станет последней каплей, мисс. Мама больше не спасет. В прошлый раз тебя предупредили: еще одна выходка, и ты отправляешься в школу. Может быть, им удастся вбить в тебя приличные манеры. Но если говорить о манерах, – Стивен сверкнул глазами на Пола, – школа мало что тебе дала. У меня руки чешутся отодрать тебя так, чтобы ты сесть не смог. Посмотри сюда. – Лоуренс повернул голову Бидди на бок, показывая Стивену красный рубец, тянущийся от середины ее уха через щеку до самого подбородка. – Что это такое?
      Стивен гневно взглянул на сестру, но не успел произнести ни слова: ее ответ лишил его дара речи.
      – Я снова это сделаю! – глядя ему в глаза зло заявила Люси.
      – Попробуй только! – Он развернул ее, как пучок соломы, почти волоком протащил до двери и вышвырнул во двор. – А ты, дружок, останься здесь, – остановил он Пола, собиравшегося улизнуть. – Тут для тебя найдется работенка.
      Миссис Фултон торопливо вошла в прачечную и замерла на мгновение, ошеломленная увиденной сценой.
      – Опять эта девица, – стоя над распростертым телом Бидди, с досадой проговорила она. – Вечно с ней что-то не так.
      – А чья же сейчас вина?
      – Только она сама и виновата, сэр, вот, что я скажу. – На маленьком личике с поджатыми губками застыло жестокое выражение.
      – Разве, по-вашему, была причина, чтобы ее подвесить к этой штуковине? – Лоуренс показал рукой на раму. – А если бы она умерла от шока?
      – Моей бы вины в этом не было, сэр. Я к этому отношения не имею.
      «Да, конечно, она не имела к этому отношения. К этому приложили руку ее хозяева», – думал Лоуренс.
      – Отдайте распоряжение перенести ее в дом, – с неприязнью глядя на экономку, проговорил он. – Ее следует уложить в постель и позаботиться о ней.
      Экономка собралась уйти, но вмешался Стивен:
      – Миссис Фултон, нет необходимости кого-то звать. Мой братец с удовольствием отнесет в дом свою жертву. Верно, Пол?
      – И не подумаю.
      – О, неужели? Еще как понесешь! – Стивен что есть силы поддел Пола ногой под зад и, побагровев, крикнул: – Сколько тебе еще дать пинков, чтобы ты сделал, как тебе велят? А ну, живее, поднимай ее!
      – Она слишком тяжелая, мне ее не донести.
      – А когда ты ее подвешивал, она не показалась тебе тяжелой? Ну, бери ее на руки, или сейчас еще добавлю.
      Пол стиснул зубы, лицо его стало одного цвета с горящими пламенем волосами. Он наклонился с таким видом, будто его заставляли прикоснуться к чему-то грязному. Подхватив Бидди, Пол попытался выпрямиться. Сгибаясь под тяжестью своей ноши, он двинулся к двери, едва переставляя ноги, и уронил бы Бидди, если бы Лоуренс не забрал ее у него из рук и скомандовал:
      – Открой дверь!
      Пол распахнул перед ним дверь и отступил в сторону. Он наблюдал, как человек, которого он долгие годы считал своим братом, хотя никогда не любил, медленно пересек двор. А затем, провожаемый изумленными взглядами раскрывших от удивления рты слуг, вошел в дом.
      Пол покинул прачечную и, войдя через парадный вход в дом, сразу же поднялся в комнату сестры. Он без стука растворил дверь и поразился, застав Люси в слезах.
      – Не беспокойся, мы отомстим так или иначе, – обняв ее за плечи, пообещал он. – Пусть на это уйдет время, но мы отомстим. Ты по-своему, а я по-своему. Да, я придумаю, как это устроить.

      Среди слуг чувствовалось необычайное волнение. Особенно сильно оно ощущалось в прачечной – ведь следующий день было тридцать первое июля, когда выдавали жалованье за полгода.
      Работницы прачечной занимали самое низкое место среди прислуги. Ниже по статусу были только чистильщики выгребных ям, которые приходили со стороны. Им не разрешалось даже приближаться к дому. И персонал прачечной, исключая, конечно, миссис Фицсиммонс, готовился совместными усилиями показать, на что они способны.
      Бидди, возможно, прислушалась бы к советам Дэйви насчет грамотности, если бы не последний случай в прачечной. Произошедшее оставило неизгладимый след в душе девушки. Ее подвергли пыткам лишь за то, что она дерзнула ответить господам на обиду. Бидди приводила в ярость сама мысль, что ее считали ответственной за произошедшее. Причем винили ее не только маленькие хозяева, но и многие другие, включая дворецкого, экономку и камердинера.
      Как объявила ей миссис Фултон, все случилось из-за того, что она, Бидди, постоянный источник неприятностей, предвестник несчастий. С первого ее появления в доме все пошло наперекосяк. Кто бы, к примеру, мог подумать, что мистер Лоуренс и мистер Стивен так поведут себя с мистером Полом и мисс Люси, которая была неравнодушна к мистеру Лоуренсу. Ну, привязали к раме, не ее первую. Она еще легко отделалась: ее не отстегали кнутом. Вот при старом хозяине она бы точно попробовала кнута и не посмела бы и пикнуть.
      Миссис Фултон сказала также, что о случившемся известно хозяину с хозяйкой, и они решили дать Бидди шанс исправиться… Такого миссис Фултон не одобряла. Теперь бедняжку мисс Люси отправили в школу, хотя всем известно, как она ее ненавидит. Мисс Люси даже дома на уроках мисс Коллинз редко появлялась: ей нравилась только верховая езда. И что же плохого в том, что молодой леди нравится ездить верхом? А мистеру Полу стали меньше выдавать денег на расходы. Ну и разве после всего этого Бидди не источник всех бед? Миссис Фултон в этом не сомневалась.
      После случая в прачечной Бидди пролежала в постели три дня. В первый день она с трудом понимала, где находится. Ее окружали образы, пришедшие из мира книг. Она представляла, что беззаботно резвится в сказочном лесу. Иногда она видела себя на корабле, плывущем по неведомым морям. Самым же удивительным видением было то, где за ней ухаживал красавец-принц. Прекрасные картины настойчивее других возвращались к ней, когда она лежала в беспамятстве. На второй день к Бидди вызвали доктора.
      – А, наша бойкая ученица! – приветствовал он ее. Осмотрев Бидди, доктор не нашел ничего серьезного и пообещал, что красный рубец на лице со временем пройдет.
      Когда обо всем узнала мать, то на третий день пришла, чтобы забрать дочь домой. Бидди отказалась уйти, хотя постоянно думала о доме с тоской и надеждой. Сначала она не в состоянии была оценить свой поступок, но со временем поняла причину такого решения. Ей хотелось бросить вызов окружающим, доказать всем, на что способна. Она хотела показать, что знает намного больше остальных. Бидди решила продолжать учить французский язык и латынь, хотя и понимала, что заниматься самостоятельно будет нелегко.
      Особое волнение ощущалось тридцатого июля в дальнем конце коридора северного крыла. Именно там жили четыре работницы прачечной, которые собрались завтра полностью написать свое имя, получая жалованье за полгода.

* * *

      Выплата жалованья в основном проходила так же, как вручение рождественских подарков. Слуги друг за другом входили в библиотеку, где во главе длинного стола сидел хозяин. По одну сторону от него стоял новый камердинер, мистер Дэниел Ярроу, а по другую – дворецкий Томас Фроггетт.
      Дворецкий громко называл имя вошедшего, камердинер сверял его со списком и объявлял причитавшуюся сумму. Хозяин отсчитывал деньги и передавал дворецкому, а тот вручал их получателю со словами: «Расписывайся». Все слуги неизменно вместо подписи ставили крестик.
      В этот день все происходило по заведенному сценарию. Старший в каждой службе получал жалованье раньше подчиненных. Наконец дошел черед до прачечной, стоявшей в конце длинного списка. В комнату бочком робко протиснулась миссис Джинни Фицсиммонс, источавшая подобострастие всеми порами своего крупного тела. Получив шесть фунтов десять шиллингов, она, как положено, присела и поблагодарила: «Спасибо, сэр».
      Хозяин даже не кивнул в ответ, а лишь вздохнул, глядя на длинный список слуг и сумму, с которой должен был расстаться, выплачивая жалованье.
      Затем камердинер, сверившись со списком, вызвал:
      – Флорри Макналти, помощница старшей прачки. Три фунта девять шиллингов.
      Мистер Галлмингтон отсчитал деньги, передал их дворецкому, который вручил их Флорри и сказал: «Подпишись».
      В указанном месте Флорри медленно и старательно вывела: «Флорри Макналти». Поставить крестик было делом одной секунды, а чтобы написать четырнадцать букв, потребовалось более сорока, поэтому три пары глаз следили за ней в немом удивлении. Дописав последнюю букву, Флорри улыбнулась и, приседая, поблагодарила. Затем она сделала положенные два шага назад и уверенной походкой вышла из комнаты. Да, именно так она теперь ступала: уверенно и твердо.
      Мужчины молча переглянулись.
      Затем вошла Салли Финч, и камердинер объявил:
      – Салли Финч, стирка одежды персонала – два фунта двенадцать шиллингов. – Деньги вновь перешли от хозяина к дворецкому, а от него – к Салли.
      – Подписывай, – как-то неуверенно проговорил Томас и ткнул пальцем в список.
      Перед тем как подписаться, Салли взглянула на него и улыбнулась. Девять букв своего имени и фамилии она выводила почти так же долго, как и Флорри.
      Когда Салли, поблагодарив, ушла, хозяин с недоумением посмотрел на дворецкого:
      – Это еще что за новости, Фроггетт?
      – Мне… я не знал, что они… умеют писать, сэр, – судорожно сглотнув, промямлил дворецкий.
      Камердинер тем временем объявил:
      – Джин Биттон, младшая прачка, фунт шестнадцать шиллингов и три пенса.
      Джин было не до улыбок. Она хорошо помнила, о чем предупреждал Дэйви: если ее выгонят, у нее одна дорога – назад в приют. И все же она расписалась: «Джин Биттон» – это имя ей дали в шесть месяцев, когда приют взял ее под опеку.
      Мужчины молча ждали появления последней работницы прачечной, ведь двое из них точно знали, кто являлся возмутителем спокойствия. У дворецкого не было на этот счет никаких сомнений. До хозяина тоже дошел слух о чтении стихов на Рождество. Кроме того, вспоминался ему случай, когда входившая в библиотеку девочка высмеяла произношение его младших сына и дочери, чем привела их в бешенство. За это они подвесили ее к раме в прачечной. Это даже стало причиной раскола в семье, сохранившегося до настоящего времени.
      Энтони Джордж Галлмингтон считал себя человеком с легким характером и без претензий. Он полагал, что от жизни ему нужно совсем немного: изысканно поесть и выпить хорошего вина, удовлетворить голос плоти и, конечно, от души поездить верхом. Чтобы в доме и имении поддерживался должный порядок, он платил многочисленным слугам. Боже! Ему приходилось раскошеливаться. Только сегодня утром он выложил кругленькую сумму, выдавая жалованье. А сколько еще денег уходило на одежду и обувь прислуги. Да еще они объедали его и баловались его вином. Да, да, мистер Энтони был не настолько глуп, чтобы этого не замечать.
      Однако пока слуги знали свое место, он на многое закрывал глаза. Он не считал себя набожным, тем более таким фанатиком, как жена, но верил в то, что Господь предназначил людям определенный порядок жизни. Низшим классам следовало выполнять физическую работу, а разум им требовался лишь для того, чтобы добиться в труде наилучшего результата. И никаких лишних мыслей. Как только человек учился читать и писать, сразу начинались неприятности.
      Доказательством могла служить его семья, хотя это не касалось его собственных детей. Стивен к наукам не тянулся. У Пола особой страсти к учению не замечалось. Только Лоуренс предпочитал книгу лошади. Такое не к лицу джентльмену, конечно, если он не стремился стать таким помешанным на книгах чудаком, как хозяин Мур-Хауса.
      В эту минуту результат такого помешательства на науках собственной персоной направлялся к нему. «Сколько ей может быть лет? На вид шестнадцать или чуть больше, высокая, миловидная. Через пару лет она вырастет в настоящую красавицу, и фигура прекрасная. Была бы она помудрее, то могла бы распорядиться своими достоинствами с большей пользой. Хотя едва ли у нее хватит на это сообразительности. К сожалению, она почувствовала силу ученья; свидетельство тому: три подписи уже стоявшие под столбиком крестов. Боже! Энтони чувствовал поднимавшуюся волну гнева. Такие, как она, вызывают волнения и беспорядки. Будь она мужчиной, неизвестно, как далеко бы ее занесло. Даже теперь она стала причиной многих неприятностей. «Довольно. Пора положить этому конец!»
      – Бриджит Милликан… – объявил камердинер. Тут он запнулся, видимо, следующую за именем должность он узнал впервые. – Челнок в прачечной, – выговорил наконец он. – Один фунт, шесть шиллингов.
      Энтони Галлмингтон отсчитал положенную сумму, отдал деньги дворецкому, который толкнул их по столу к Бидди и суровым голосом произнес:
      – Подписывай!
      Бидди по очереди посмотрела на мужчин и расписалась. Много времени у нее это не заняло: она еще прибавила к подписи завитушку. Когда девушка поблагодарила хозяина, тот сурово спросил:
      – Кто дал тебе право учить моих слуг?
      Бидди Милликан из горняцкого поселка пролепетала бы, краснея и бледнея: «Что… что вы, сэр, не понимаю вас, сэр». Но Бриджит Милликан, которую учил сам Персиваль Миллер, ответила громко и четко:
      – Сэр, я не знала, что для этого нужно чье-то разрешение. Мы занимались в свое свободное время.
      – Ты знала, что это запрещено.
      – Нет, сэр, не знала.
      – Так вот, мисс. Позвольте вам объявить, что это запрещено. Ты здесь, чтобы работать. Тебя наняли на определенную должность. Работа – это все, что от тебя требуется. Если бы я хотел, чтобы моя прислуга училась, то отдал бы распоряжение на этот счет. Теперь ясно?
      – Да, сэр. – В ее больших карих глазах не было и намека на страх. Где-то в глубине их таился невысказанных вопрос.
      В какой-то момент Энтони захотелось, как до этого его младшим детям, отомстить. «Да кто она такая, эта девчонка? Что она о себе воображает? Как смеет так смело держаться? До чего же мы докатились?» – кипя от возмущения, думал он.
      – Позовите ко мне экономку, – сверкнул он глазами на дворецкого. – А ты подожди за дверью, – приказал мистер Энтони.
      Внешне Бидди казалась спокойной, но внутри у нее все дрожало, к горлу подкатывалась тошнота. В холле ощущалось тревожное волнение. Еле слышно перешептывались слуги, поглядывая наверх. Мимо Бидди в библиотеку прошли дворецкий с экономкой. Если до этого у нее и оставались какие-то сомнения, то выражения их лиц подтвердили: надежды остаться на работе у нее нет.
      Как только они вошли в библиотеку, хозяин принялся кричать. Затем, не прекращая ругаться, вышел в холл, сопровождаемый дворецким и экономкой. В этот момент два лакея сошли в холл с креслом мадам Галлмингтон и опустили его на пол.
      Старая дама любила, чтобы в хорошую погоду ее покатали по парку. День выдался очень подходящим для прогулки: ясным и безветренным. Разговор на повышенных тонах сразу привлек ее внимание.
      – Что здесь происходит? – властно остановила она проходившего мимо сына.
      – Что происходит? – запальчиво повторил Энтони. – Мне бросают вызов в собственном доме. – Он указал на стоявшую с опущенной головой Бидди. – Эта особа учительствовала у меня под носом. Четыре красотки из прачечной подписались вместо крестов полными именами. Сколько у нас слуг, мама? Скажи мне, умел ли кто-либо из них читать или писать? Ах, да… Фултон. – Он махнул в сторону экономки. – Она умеет расписываться и считать. И то, потому что ей это необходимо по должности. Что же касается остальных…
      – Успокойся. – Диана пристально посмотрела на сына. Затем отдала распоряжение Джесси Хобсон: – Отвези меня в гостиную.
      Джесси послушно вкатила кресло в гостиную и собиралась уйти, когда появилась Грейс Галлмингтон.
      Она была одета для прогулки в платье из синей тафты с пышной юбкой и кремовой кружевной накидке. Высокая соломенная шляпка кремового цвета, украшенная искусственными цветами, должна была бы увеличить рост, но, к сожалению, создавала обратный эффект. Грейс Галлмингтон выглядела разряженной куклой, однако голос ее не напоминал голос куклы.
      – О чем идет речь, позвольте спросить? – проговорила она требовательным тоном.
      – Позволю, – резко бросил мистер Галлмингтон. – Если бы вы, мадам, присматривали за прислугой как положено, не произошло бы сегодняшнего безобразия, и не было бы того досадного инцидента три месяца назад. У вас, мадам, нет ни малейшего представления, как воспитывать детей и смотреть за домом. Если бы вы меньше увлекались молитвами, дела в доме шли бы гораздо лучше. Ничего подобного при моей матери не случалось. Разве не так, мама? – Лицо его стало багровым.
      – Замолчи, Тони, – приказала Диана, – сядь и спокойно объясни, в чем дело?
      Сын, как послушный мальчик, сел на стул и, немного успокоившись, сказал:
      – Это все та маленькая плутовка, которую кое-чему научил ненормальный из Мур-Хауса. И она вздумала заниматься с работницами из прачечной. Явившись сегодня за жалованьем, они вместо крестов написали свои имена и чуть не лопнули от гордости. Несколько рядов нормальных крестов, и вдруг три какие-то мерзавки важно выписывают свои имена. Все из-за этой девицы, которая гордится еще и тем, что говорит по-французски. Ты слышала что-либо подобное?
      – Она должна уйти.
      – Конечно, она должна уйти, – со злостью бросил жене Энтони Галлмингтон. – От нее давным-давно пора было избавиться.
      Затем внимание обоих сосредоточилось на старой даме. Покрытое толстым слоем пудры лицо ее казалось маской. Откинув голову на подушку своего кресла, Диана Галлмингтон подняла глаза к потолку и с досадой заговорила:
      – Да, конечно, отправляйте девчонку за вещами. И других тоже, если вам так хочется. Тогда все графство узнает, что Галлминтон пришел в бешенство от того, что кто-то из его слуг умеет писать. – Она опустила голову и продолжала: – Нет, я не сторонница образования для низших классов и по-прежнему считаю, что грамота им не нужна – в этом я с тобой согласна, Тони. Но вот о чем я думаю. Ты решил, что в следующем году Стивен должен попытаться пройти в парламент. Со слов Лоуренса и Стивена я поняла: там есть немало людей, которые завоевали популярность, выступая за введение некоторых свобод для низших классов. В парламенте разгораются споры из-за того, что они пытаются протолкнуть законы, предписывающие устраивать школы для бедных в каждом приходе. Им, скорее всего, удастся протащить такие законы через палату общин. А вот на палату лордов им рассчитывать не стоит. Это ключевой вопрос. По-моему, у них столько же шансов уговорить лордов принять закон об образовании для бедных, как и у этой девчонки, из-за которой столько шума, стать английской королевой. Но дело не в этом. – Она внимательно посмотрела на сына. – Важно, что образование для бедных-то средство, с помощью которого молодые люди могут быстро приобрести известность, такие, к примеру, как Стивен, о которых никто ничего не слышал за пределами графства. – Она перевела дух. – Тони, – Диана медленно кивнула сыну, – разве не твое сокровенное желание увидеть Стивена в парламенте? Скажи, пожалуйста, с чем он будет выступать? Собирается ли он, как девяносто девять процентов помещиков, кричать до хрипоты о своих правах? Или присоединится к тем десяти процентам, среди которых владельцы фабрик центральной части Англии, сократившие на час рабочий день для своих работников, и более того, разрешившие в субботу заканчивать работу в четыре часа? Ну, что скажешь? – Диана взглянула на сына. – Обо всем этом тебе следовало узнать в последние недели от своего сына и Лоуренса. Откровенно говоря, меня утомили бесконечные разговоры, которые ведутся у моего кресла и даже по вечерам – у постели. И еще хочу сказать о том, что вам не очень приятно будет услышать, особенно тебе, Грейс. – Она взглянула на невестку. – Если кто годится в кандидаты, так это Лоуренс, потому что он стоит за образование, вызывающее столько споров. Если Стивен когда-либо окажется в парламенте, пусть поблагодарит за это Лоуренса, который нашпиговал его идеями и указал цель в жизни. Сам бы он никогда туда не попал, потому что слишком похож на своего отца. – Диана Галлмингтон снова обратила взгляд на Энтони. – С самых первых шагов тебя, Тони, интересовали только лошади. Когда на твоем горизонте появлялись другие интересы, то они занимали всего второе либо третье места. На первом же неизменно оставались лошади. Вот и Стивен нисколько не лучше. Я совсем не хочу сказать, что Стивен не достоин стать членом парламента. Я очень люблю его и докажу свое расположение к нему, если он захочет осуществить свое намерение. Для того чтобы стать членом парламента, потребуются не столько мозги, сколько деньги, причем немалые. У тебя, Тони, нет таких крупных сумм. Ты, конечно, мог бы воспользоваться частью денег, которые тратишь на лошадей, но для тебя это слишком большая жертва, верно?
      – Что ты, мама!
      – Вот тебе и «что ты». Тебе прекрасно известно, что я права. Но давайте вернемся к тому, с чего начали. Если ты уволишь эту девочку и о причине станет известно в округе, тогда Стивену придется поискать другой костыль, на который опереться, чтобы дохромать до Лондона. Потому что именно образование должно было стать тем флагом, которым он собирался размахивать для привлечения внимания. Конечно, есть и другая возможность, – она торопливо облизнула сморщенные губы, – он может выбрать и другой путь: сидеть незаметно среди старых ретроградов, пока борода до колен не вырастет.
      Энтони неохотно поднялся, она внимательно наблюдала за ним.
      – Я против, мама, – скрипнул он зубами. – Я не приветствую такое образование.
      – Знаю, Тони, ты против, – тихо проговорила она. – И я тоже, как и Стивен, в глубине души. Но можешь ли ты назвать кого-либо, кто добился успеха в политике, открыто выступая за то, что ему представлялось верным. Не думаю, что тебе это удастся. Парламент представляется мне чем-то наподобие птичьего базара, где все галдят, стараясь удержаться на своем месте. Но галдят они одно и то же. Если кто-то чирикает нечто иное, остальные разом набросятся на него. – Она повернулась к невестке и с усмешкой продолжала: – Очень удачное получилось, на мой взгляд, сравнение. Если продолжать аналогию с птицами, то взгляните на соотношение орлов и грачей. Орлов мало, они удалены друг от друга, но, Боже мой, разве они не выделяются среди прочей мелочи? Некоторые даже верят, что их крик заметен. Я не вижу в Стивене задатков орла, но он мог бы пристроиться под крылом у одного из них. Ну как, что скажешь?
      – Что ты от меня хочешь? – Энтони растерял весь воинственный пыл и говорил теперь тихо и спокойно. – После того, что случилось, мы не можем оставить эту девчонку в доме. Прислуга не захочет ее терпеть.
      – А кто хозяин в доме? Ты, Фултон или Фроггетт? И вообще… – Она посмотрела на сына и невестку, потом стиснула свои тонкие, упрятанные в кружевные перчатки руки и объявила: – Я забираю ее к себе.
      – Что ты сделаешь?
      – Тони, ты же не глухой. Такой случай как раз подвернулся вовремя: ноги у Хобсон уже не те, а эту девочку можно научить прислуживать. Я, конечно, позабочусь, чтобы она не смогла продолжать образование, пока находится в моем доме. Это удачное решение вопроса, способное удовлетворить всех. Теперь ты не будешь платить ей жалованье, прислуга порадуется, что избавилась от нее. Более того, тебя не смогут упрекать в том, что ты уволил девочку только за ее грамотность. Вот так я это себе представляю, именно так…
      – А я это вижу совсем по-другому, уважаемая свекровь, – притворно скромно заметила Грейс Галлмингтон. – Я другого мнения и считаю, что девчонку следует уволить. Уверена: соседи и другие влиятельные люди оценят мое решение. – Она склонила голову в сторону мужа. – Энтони никто не может ни в чем обвинить, я не сомневаюсь, что он получит поддержку…
      – Не старайся выглядеть глупее, чем тебя создал Бог, женщина.
      От такого оскорбления по лицу Грейс Галлмингтон пошли красные пятна.
      – Ну что ты, мама, зачем, – с укором проговорил Энтони.
      – Вы были, есть и будете парой олухов, – гневно сверкнула глазами на сына и невестку старая леди. – Причем ваш случай тяжелее, мадам. – Она даже брызнула слюной, делая нажим на последнем слове. – Хочу вам напомнить, что, даже не покидая своих комнат, я остаюсь главой в этом доме. Прошу об этом не забывать. Учтите, если мне захочется переехать в другое поместье, то я заберу с собой все свои деньги. – Она перевела на сына пылающий гневом взгляд. – Тогда посмотрим, долго ли ты продержишься на две тысячи в год. Этот дом перешел к тебе по наследству, но на его содержание требуется прорва денег. Нетрудно предсказать, что через несколько месяцев все придет в упадок. А вы, мадам, – она снова смерила взглядом свою невестку, – не смейте говорить мне, что не допустите того или этого. Для меня до сих пор остается загадкой, как вам удалось стать хозяйкой этого дома. Понятно, если бы на вашем месте оказалась мать Лоуренса, ваша двоюродная сестра. У нее кроме красоты имелись и кое-какие мозги. Именно поэтому вы возненавидели ее, так или нет? Если бы не я, вы отказали бы ей в просьбе приютить ее ребенка. Вы и в самом деле оттолкнули ее, несмотря на то, что она умирала покинутой. В вашем маленьком злобном сердце не нашлось места для жалости. Вы не захотели протянуть ей руку помощи в трудную минуту…
      – Мама! Мама!
      – Нечего мне «мамакать». Ты не зажмешь мне рот. Я сказала все, что давно хотела сказать. А теперь позвони Хобсон. – Она указала резким жестом на шнурок звонка у камина. – И хочу предупредить: еще хоть одно неуместное замечание, и я выполню свою угрозу. Вы знаете, что имение Бакслимэнор выставлено на продажу, а мне оно всегда нравилось. Купив его, я окажу лорду Мильтону неоценимую услугу. Он азартный игрок и спустил в Лондоне все свои денежки… – Увидев вошедшего дворецкого, Диана крикнула: – Хобсон!
      В комнату торопливо, насколько позволяли ей больные ноги, вошла Джесси Хобсон, развернула кресло и покатила его к двери.
      – Где эта девочка, из-за которой столько шума? – поинтересовалась старая дама.
      – В холле, мадам.
      – Отправь ее на мою половину, и пусть ждет там. Я поговорю с ней, когда вернусь с прогулки. Вперед! – скомандовала Диана двум лакеям.
      Они подняли кресло, вынесли через парадную дверь и поставили на площадке перед домом.
      Тем временем Джесси Хобсон прошла через холл к стоявшей в тени лестницы Бидди и передала указания хозяйки:
      – Иди в западное крыло, к покоям мадам.
      Бидди судорожно сглотнула, шмыгнула носом и растерянно забормотала:
      – Я… не знаю, куда идти. И почему?
      – Почему, тебя не касается! – Джесси подозвала Джун Корделл. – Отведи девочку на половину мадам, пусть подождет в моей гостиной.
      – Хорошо, мисс, – ответила Джун и кивнула Бидди.
      Они миновали главную лестницу, пересекли холл и через боковую дверь вышли в коридор. Затем поднялись на два лестничных марша и прошли еще через одну дверь. Впервые Бидди оказалась в галерее. Горничная торопливо прошла по ней, открыла одну створку выкрашенных кремовой эмалью и украшенных рельефами дверей и втолкнула Бидди в холл галереи западного крыла. В него выходило несколько дверей, а также два коридора. В конце одного из них горничная распахнула дверь.
      – Жди здесь, – сказала она, но уйти не торопилась. – Прищурившись, она продолжала: – Ну и номер ты выкинула. Говорят, что здесь никогда еще не было такой, как ты. Зачем тебе все это?
      Джун ждала ответа, но Бидди ошеломленно молчала. Она ожидала, что после такого шума в гостиной ее обязательно отправят собирать вещи. Крики в гостиной напомнили Бидди горняцкий поселок. Такой же ор поднимался в домах, когда субботним вечером мужчины возвращались из кабака, еле держась на ногах. Бидди не могла себе представить, что господа могут унизиться до такого крика. От молодых, как те, что набросились на нее, еще можно было такого ожидать, но от взрослых, занимавших высокое положение, – никогда. Такое просто не укладывалось в голове. Зачем ее отправили сюда? Она села в стоявшее поблизости кресло-качалку и принялась качаться как ни в чем не бывало. Горничная остолбенела.
      Позднее Джун Корделл рассказывала в комнате прислуги, что ее чуть не хватил удар, когда она увидела, как Бидди молча, с невозмутимым видом, преспокойно раскачивалась в кресле. Джун искренне согласилась с большинством слуг, что девчонка какая-то странная. Только вспомните всю эту ерунду, что нашли у нее в матраце? Вдобавок книга, экономка сказала, что она на иностранном языке, а в другой книге были стихи. Да и это еще не все. В матрацах других работниц прачечной они нашли почти все то же самое, кроме иностранных книг.
      Действительно, с девчонкой было что-то не так. После ее прихода в доме что-то изменилось. Вспомните, что говорил священник о злых духах. Как после всего не поверить во все такое? И посмотрите, где она оказалась? На самом верху, у мадам. Не было среди прислуги никого, кто бы не согласился заплатить какую угодно высокую цену, только бы достичь таких же высот. Все понимали, что больные ноги мисс Хобсон не смогут носить ее очень долго. Не исключено, что теперь она станет учить эту девчонку, и та со временем займет ее место. Ну как тут не удивляться и не возмущаться!
      Вся прислуга, собравшаяся за столом и слушавшая Джун Корделл, согласилась, что новость невероятная.
      Но все это обсуждение происходило позднее, в семь часов вечера.
      А пока Бидди сидела в качалке и едва ли назвала бы ситуацию невероятной, поскольку плохо соображала, что происходит. Она не знала, что ожидает ее впереди, зачем ее сюда привели. Единственное, в чем она не сомневалась: очень скоро все выяснится.
      Действительно, через час она знала все. Джесси Хобсон вошла в комнату. Бидди вскочила с кресла. Грозя для убедительности пальцем, камеристка торопливо заговорила:
      – Послушай меня, Бидди. У меня нет времени наставлять тебя, но скажу одно. Сейчас у тебя шанс, который выпадает раз в жизни. И от того, как ты поведешь себя, будет зависеть, сможешь ты им воспользоваться или нет. Понимаешь меня?
      – Не… не совсем.
      Джесси на секунду зажмурилась и попыталась объяснить:
      – Дело обстоит так. Мадам вступилась за тебя и не разрешила выгнать. Почему, не знаю. Характер у нее сложный, – мисс Хобсон понизила голос. – Может быть, ей захотелось досадить хозяйке. Причины для тебя роли не играют. Ты теперь здесь и по-прежнему будешь бегать с поручениями и делать, что прикажут. Выполняй, что от тебя требуют и, кроме того, присматривайся и запоминай, как я прислуживаю мадам. Если у тебя будет хорошо получаться, кто знает, может быть, ты ей понравишься. Если ты ей приглянешься, начнутся для тебя трудные времена. В противном случае ты здесь не задержишься и трудностей этих тебе не видать. Все поняла?
      – Да, мисс Хобсон.
      – А сейчас пойдем. Да вот еще что. В этом доме ты настроила всех, за исключением своих учениц, против себя, и не только прислугу, но и тех, кто наверху. Если хочешь здесь остаться, смотри в оба.
      Бидди очень не хотелось оставаться в этом доме. Но если подумать, она сможет когда-нибудь стать камеристкой. При мысли о таком радужном будущем она расправила плечи, подняла голову и с бодрым видом последовала за Джесси Хобсон. Они вышли из комнаты, прошли по коридору, минуя четыре двери, и остановились перед двойными дверями.
      Джесси тихонько постучала, затем открыла дверь и, держа Бидди за руку, медленно подвела к окну, у которого в мягком кресле, обитом бархатом, восседала Диана Галлмингтон.
      Бидди еще не видела эту даму так близко. Она казалась ей невероятно старой. Так не выглядели даже старухи в деревнях. И их кожа, хотя и морщинистая, оставалась похожей на кожу. Лицо леди, которое Бидди видела перед собой, было сильно напудрено и разрисовано и напоминало одну из фарфоровых куколок.
      – Так, так! Вот она какая, возмутительница спокойствия. – Сильный и звучный голос совершенно не подходил немощному старческому телу. – Ты умеешь читать и писать? Кое-что знаешь из латыни и немного занималась французским? Какая ты, оказывается, образованная.
      Лицо Бидди стало пунцовым. Она понимала, что над ней подсмеиваются.
      – Скажи что-нибудь по-французски.
      Бидди молчала, и старая дама нетерпеливо повысила голос.
      – Слышишь меня, я велела тебе сказать что-либо по-французски!
      Бидди лихорадочно пыталась собрать перемешавшиеся в голове слова в предложение. Неожиданно слова нашлись сами собой и непринужденно сорвались с губ:
      – Bon jour, madame. J'espere vous etes en bonne sante.
      – Бог мой! – Старая дама повернулась к Джесси Хобсон. – Может! Точно может. А знаешь, что она мне сказала, Хобсон? Нет, конечно, откуда тебе знать. – Леди повернулась к девочке и приказала: – Повтори то же самое по-английски.
      Бидди облизнула пересохшие губы.
      – Я не осмелюсь, мадам.
      – Хобсон, ты слышала? Нет, ты слышала? До чего дело дошло. Девчонка из прачечной, что стоит всего на ступеньку выше уборщиков нечистот, разговаривает со мной по-французски и отказывается выполнять мои приказы. – Дама сделала недовольную гримасу, от которой, казалось, пошло трещинами ее фарфорово-кукольное личико. – Все. Чтобы я больше не слышала и не видела никаких свидетельств твоей образованности. Ясно? Никакого французского, а также чтения и писания. Ответь же, что ты молчишь? Ты понимаешь, что тебе говорят?
      Бидди, конечно, все поняла, но не могла или, скорее, не хотела отвечать.
      Джесси попыталась прийти ей на выручку и затараторила:
      – Я прослежу, чтобы она не…
      – Помолчи, Хобсон. Пусть отвечает сама за себя. Ты меня понимаешь?
      – Да, мадам, я вас прекрасно понимаю. – Она выговорила эти слова так четко и правильно, что Персиваль Миллер остался бы ею доволен.
      На старую даму они произвели обратный эффект. Откинувшись на спинку своего бархатного трона, она на секунду зажмурилась. Затем, открыв глаза, она с удивлением, смешанным с досадой, уставилась в лицо девочки, горевшее ярким пламенем. Карие глаза смотрели на леди прямо и открыто.
      – Ты меня поняла? Хорошо, – обманчиво мягким голосом проговорила мисс Галлмингтон. – Но собираешься ли ты подчиняться моим требованиям?
      Внутренний голос отчаянно кричал Бидди: «Скажи «да», скажи «да». Но совсем неожиданно для себя она тихо ответила:
      – Я, мадам, не могут честно обещать, что подчинюсь вашему приказу. – Когда она осознала, что натворила, часть ее существа сжалась в комок. Она поглубже втянула голову в плечи, как бы ожидая удара. При этом, не отводя взгляда, продолжала смотреть в маленькие выцветшие голубенькие глазки леди, полыхавшие огнем возмущения.
      Старая дама повернула голову к камеристке и сказала:
      – Хобсон, теперь нам с тобой совершенно ясно, почему все так дружно на нее ополчились.
      – Да, мадам, – тихо проговорила Джесси. На лице ее отразилась горечь и грусть. Она бросила полный сожаления взгляд на девушку, которая, как она надеялась, станет ее подопечной. Теперь же камеристка четко представила, как Бидди с узелком в руках торопливо идет к дальним воротам.
      – Как ты думаешь, она сознает, что сегодня взбудоражила весь дом, и как я теперь могу судить, сегодняшний день – не исключение. По-твоему, она понимает, что вооружила против себя всю прислугу?
      – Да, да, мадам, она это знает.
      – Ты так считаешь? – Леди повернула голову к Бидди. – Ты понимаешь, что вся прислуга против тебя? И неважно, сколько времени ты пробудешь в этом доме, много или мало, их настроение не переменится. Насколько я знаю этот класс, вероятно, они станут относиться к тебе еще хуже. Ты это понимаешь?
      Что Бидди было терять? В любом случае она окажется за воротами. Вдруг она почувствовала, что ей бы понравилось служить у этой старой дамы. Почему? Она не знала, хотя и имела возможность убедиться, что у мисс Дианы характер крутой. Где-то в глубине ее сознания родилась мысль: как ответил бы мистер Миллер в этом случае. В тот же момент он как будто подсказал ей нужные слова, и они с легкостью слетели с губ Бидди:
      – Мадам, я отлично знаю, какого мнения обо мне прислуга. Но я с радостью примирюсь с этим, если мне будет позволено служить у вас. Хотя я не могу честно обещать, что никогда не стану больше ни читать, ни писать, зато искренне обещаю преданно служить вам, если мисс Хобсон, – она перевела взгляд на Джесси, на лице которой появилось совсем другое выражение, – научит меня исполнять ваши желания.
      Именно тогда случилось то, чего не ожидала не только Бидди или камеристка, но и сама Диана Галлмингтон. Старая дама неожиданно откинула голову назад и расхохоталась. Впервые за много дней она смеялась от всей души, потому что ее позабавило и одновременно заинтересовало это существо, выбравшееся откуда-то из угла под лестницей, причем из очень дальнего угла.
      Слеза от смеха заструилась ручейком по лицу-маске, нарушая единство пудры и грима. Джесси выхватила тонкий батистовый платочек из стоявшей на столике коробки и подала хозяйке, а та улыбнулась и сказала:
      – Хобсон, возьми ее с собой и прикажи одеть поприличнее.

      В то время, когда дома кипели страсти, Стивен с Лоуренсом путешествовали по Франции. Мей вместе с дальней родственницей впервые наслаждалась в Лондоне прелестями светской жизни. Пол гостил у школьного товарища в Дареме. Люси, которую в то памятное утро отправили в Донкастер, предстояло провести несколько недель летних каникул в сопровождении гувернантки в семье двоюродного брата отца. Люси уже второй год гостила в этой семье: ехала она туда с большой охотой. В первый раз ей там невероятно понравилось, потому что в семье было трое сыновей старше ее и двое моложе, и Люси всем могла показать, какая она искусная наездница.
      Домой все возвращались в разное время и узнавали о новом скандале, причиной которого стала все та же бывшая работница прачечной. Отношение членов семьи к этим событиям было далеко не одинаковым.
      – Неужели она так взлетела? Подумать только, – высказался Стивен.
      – Какой позор! Как ты могла это допустить, мама? – возмутилась Мей и получила исчерпывающий ответ:
      – Это все бабушка.
      Люси Галлмингтон топнула ногой и со злостью заявила, что влепит Бидди пощечину, если та попадется на пути.
      – Я не стал бы на твоем месте этого делать, – рассудительно заметил Лоуренс. – Это может показаться странным, но победа всегда остается за этой девочкой.
      – Девочка, как же! Она просто паршивая выскочка, и я, наверное, никогда не смогу понять, почему ты защищаешь ее.
      – Он это делает, чтобы подразнить тебя… и меня, разве не так, Лоуренс? – вставила Мей.
      – Не говори чепухи, – ответил он. Промолчал только Пол. Лоуренс сразу отметил это про себя, и у него появилось дурное предчувствие…
      Лоуренс почти сразу после приезда отправился в западное крыло навестить бабушку. Диана встретила его с распростертыми объятиями, не скрывая искренней радости:
      – Я так рада, что ты вернулся. Меня очень беспокоили летние штормы. Я так волновалась за тебя.
      – Ах, бабушка. – Он расцеловал ее в обе щеки и уселся рядом. – В проливе никакого волнения. Так и должно было быть, я же заказал штиль. Только морские прогулки не для Стивена. На суше у него все отлично, а вот на море желудок его подводит. Путешествие через пролив оставило у него мало приятных впечатлений.
      – Тебе понравилась поездка? Расскажи о ней подробнее.
      – Да, мы со Стивеном очень довольны. Париж мне показался очень современным, цивилизованным городом.
      – Неужели? – не удержалась от замечания старая дама. – Ты называешь его цивилизованным? А как же Наполеон, который старается посеять в мире страх? Откровенно говоря, Лори, – проговорила она, положив руку ему на колено. – Я постоянно волновалась, все то время, пока вы со Стивеном были там. Так ты говоришь, Париж цивилизованный город?
      – Париж – да, но если проехать по стране, повсюду можно видеть нищету. Однако в отличие от той, что мы наблюдаем здесь, у нее есть свои черты.
      – Нищета? – с нажимом повторила она. – Не затем же ты ездил во Францию, чтобы посмотреть на нищету.
      – Бабушка, она сама бросается в глаза. Ее нельзя не видеть, не чувствовать ее запах.
      – Фу! – Она помахала перед носом рукой и поморщилась, как будто на самом деле ощутила зловоние.
      – Слава Богу, ты не собираешься заниматься политикой, хотя одно время мне казалось, что это дело для тебя. Беда в том, что, в отличие от Стивена, ты будешь стараться высказать свое мнение, а в парламенте этого не любят.
      Лоуренс не слышал, как дверь открылась и кто-то вошел. Он заметил, что они не одни, когда бабушка посмотрела поверх его головы и спросила:
      – Ну, что там у тебя?
      Лоуренс повернулся и увидел высокую и стройную девушку в бледно-голубом хлопчатобумажном платье с маленьким белым воротничком и белыми манжетами. Аккуратный чепец не закрывал целиком ее каштановые волосы, а украшал их как корона. Лицо девушки привлекало нежным румянцем щек и изумительным оттенком кожи. Длинные густые ресницы обрамляли большие карие глаза, брови не имели капризного излома. Слегка великоватый рот был красиво очерчен. Портрет довершали маленький нос и упрямый подбородок. Безусловно, это была та самая девушка, которую он снял когда-то с сушильной рамы в прачечной, но выглядела она совсем иначе. У той, в прачечной, лицо напоминало маску смерти, эта же была полна жизненных сил. Лоуренс отметил про себя, что никогда не видел прежде такого пышущего жизнью лица, хотя он не мог бы сказать, по каким признакам определил это. Ведь она не улыбалась, лицо ее сохраняло безучастное выражение.
      – Я принесла ваше молоко, мадам. – Бидди поставила маленький поднос со стаканом молока на приставной столик.
      – Господи! Неужели снова пора его пить? – недовольно воскликнула старая дама и, повернувшись к Лоуренсу, продолжала: – Этот старый дурак Притчард запретил мне днем вино. Говорит, будто оно действует на ноги. Я сказала, что он осел. Хорошее вино никогда не опускается ниже груди. – Она рассмеялась, довольная собственной шуткой.
      Лоуренс посмеялся вместе с ней.
      – Как ваши ноги? – участливо поинтересовался он.
      – Мне кажется, пока на месте, – бросив взгляд на юбку из синей парчи, грустно пошутила леди. – Но иногда я не понимаю, какой от этого толк. Почему с нами такое происходит, хочу тебя спросить. Я не позволяла себе никаких излишеств, за ужином моим пределом всегда оставались три бокала. Мне доставляет удовольствие бокал вина днем, почему же, я тебя спрашиваю… Подожди! – окликнула она Бидди, и та уже на полпути к двери остановилась и обернулась. – Сколько раз повторять тебе, чтобы ты не уходила без разрешения?
      – Я подумала, мадам, что вы заняты, и…
      – Ты здесь не затем, чтобы думать. Я говорила тебе об этом. Вот теперь можешь идти. Что ты на это скажешь? – спросила она Лоуренса, как только за Бидди закрылась дверь. – Как она отвечает, ты слышал что-нибудь подобное? – Она наклонилась к нему, глаза ее озорно поблескивали. – Я открою тебе секрет, мне она нравится, и знаешь чем?
      – Нет, бабушка?
      – Она меня не боится! Разве это не странно? Она не боится меня? Хобсон в первый год как огня меня боялась. Она со мной уже тридцать лет и все равно временами побаивается. А эта девица с ее науками, которыми я ей запретила заниматься, вероятно, из нового поколения. Как ты считаешь?
      – Я согласен с вами, бабушка. Диана откинулась назад и прищурилась.
      – Полагаю, до тебя дошли слухи о скандале, и тебе также рассказали, почему я взяла ее к себе.
      – Да, – медленно кивнул он. – Я слышал одну версию: дипломатический ход. Ссылка на Стивена и парламент. Но настоящая причина – другая, верно?
      – Противоречить Грейс – вот единственное удовольствие, которое мне теперь дает жизнь, – хитро усмехнулась старая дама. – Я, Лоуренс, постоянна в своих симпатиях и антипатиях, и никогда не прощу Тони, что он наградил меня такой невесткой. Почему он предпочел эту сладкоречивую ханжу, скажи на милость? Он был изрядным повесой, и девиц у него перебывало немало. Любую из них я бы предпочла этой мегере. Когда она его заполучила, он стал другим человеком, почти таким же лицемером. А тебе известно, что во времена его молодости из-за Тони выставили за дверь двух служанок, обе были в интересном положении.
      Лоуренс об этом не знал, такое открытие не доставило ему радости.
      – Конечно, с отцом ему не сравниться, а уж о его деде я не говорю. Гарольд живо описывал мне его подвиги в нашу первую брачную ночь, когда ему надо было перевести дух. – Она сделала гримасу и продолжала: – Как выяснилось, когда слуга его хотел жениться, то должен был получить разрешение у хозяина. В обмен на разрешение хозяину отдавалось право первой ночи с невестой. – Леди умолкла и, прищурившись, спросила: – Тебя, я вижу, это не забавляет, Лоуренс?
      – Нет, бабушка, не очень.
      – Ты, надеюсь, не противник женщин? – Вопрос был задан серьезно. Такой же серьезный последовал ответ:
      – Я ничего против них не имею.
      – И сколько их у тебя было?
      – Это касается только меня и больше никого. – Лоуренс решительно поднялся.
      – Неужели и ты превращаешься в ханжу? – Она недовольно махнула рукой. – Тогда мне конец. А теперь – уходи.
      Он не послушался, а наклонился к ней и сказал с улыбкой:
      – Знаете вы кто? Старая порочная женщина.
      Диана пристально посмотрела на него и серьезно проговорила:
      – Может быть, я и порочная, но не старая, разве что, начиная отсюда, – она коснулась бровей ребром ладони, – ниже – согласна, но выше – мне не больше тридцати.
      – Вы правы, – рассмеялся он, – совершенно правы.
      – Лоуренс, ты не думал о женитьбе? – понизив голос, спросила она.
      – Да, конечно, я думал об этом, но женитьба – дело будущего.
      – Есть кто-либо на примете?
      Он склонил голову на бок, раздумывая.
      – Нет, никого пока.
      – А ты не думал о Мей.
      – О Мей? – Лоуренс резко выпрямился. – Вы имеете в виду, думал ли я о ней как о будущей жене?
      – Да, именно это я имела в виду.
      – Бабушка, вы, наверное, шутите. Она же… она…
      – Она не состоит с тобой в кровном родстве. Ваша родственная связь тоньше паутины.
      – Возможно, но во всем остальном она моя сестра.
      – Я бы так не сказала. Она определила для тебя в своих планах иное место.
      – Бабушка, все это только в вашем воображении, – рассмеялся Лоуренс.
      – В таких делах я не могу ошибаться. Мне известны все мужские и женские хитрости. Я могу понять значение взгляда на расстоянии в милю, образно говоря. Мей ты нравишься, даже больше, чем нравишься.
      – Если это в самом деле так, бабушка, ее ждет горькое разочарование: я всегда считал, считаю и буду считать Мей исключительно своей сестрой, и не более того.
      – Тогда ты дурак. Когда меня не станет, она, как и Стивен, станет достаточно богатой. Мне ли напоминать тебе, что у тебя нет за душой ни гроша.
      – Нет, напоминать мне об этом не надо. Кроме того, я не забываю, что обязан воспитанием и образованием вам. Что же касается денег, то, насколько мне известно, я получу небольшую сумму, когда мне исполнится двадцать пять. До этого времени, при необходимости, я могу зарабатывать на жизнь уроками. В любом случае я намерен стать учителем, а это позволит мне достаточно зарабатывать.
      – Что ты получишь в двадцать пять? Какие-то жалкие три сотни фунтов в год? Да тебе их даже на сигары не хватит.
      – Значит, откажусь от сигар. До свидания, бабушка, увидимся позднее. – Он резко повернулся, чтобы уйти, и Диана крикнула:
      – Глупый, недальновидный упрямец!
      Когда Лоуренс закрыл за собой дверь, голос ее продолжал звучать у него в ушах.
      Проходя по коридору, Лоуренс встретил Джесси. Он задержался на мгновение, они переглянулись. Лоуренс покачал головой и заспешил вдоль галереи к двойным дверям. Он как раз подходил к ним, когда одна створка распахнулась, и вышла Бидди. Она быстро отступила и придержала дверь, пропуская его. Лоуренс молча прошел мимо. Но когда она собиралась закрыть дверь, неожиданно обернулся.
      – Никогда не бросай читать, – сказал он, тыча пальцем чуть ли не в грудь Бидди. – Поняла? Делай это украдкой, незаметно, но читай обязательно.
      Глаза ее широко раскрылись.
      – Не брошу, сэр. – Девушка решительно тряхнула головой и добавила: – Я не бросила.
      – Нет?
      – Нет, сэр, я не переставала читать.
      Лоуренс испытующе посмотрел на нее. На его лице еще сохранялась досада, потом он коротко рассмеялся.
      – Хорошо, очень хорошо. Продолжай и дальше. – И он ушел.
      Джесси поджидала Бидди у двери гостиной.
      – Тебе не следовало этого говорить. Что, если он расскажет об этом там? – Она показала на пол, имея в виду хозяев.
      – Нет, он ничего никому не скажет, – уверенно ответила Бидди.
      – Почему ты так думаешь?
      – Не знаю, но чувствую: он меня не выдаст.
      – Знаешь, девочка, – промолвила Джесси, – иногда мне кажется, что ты слишком много на себя берешь, и когда-нибудь тебе это дорого обойдется. И что будет? Да ничего хорошего. Иди, – она слегка подтолкнула Бидди, – готовь ванну. И предупреждаю: приготовься к шуму и крику. Ей надо на кого-нибудь выплеснуть досаду. Уж я знаю, кому сегодня достанется. – Она кивнула и мрачно усмехнулась.
      Бидди взглянула на добрую женщину и подумала: «И я тоже знаю».

      С тех пор как Бидди перевели из прачечной, выходной у Бидди сменился. Однако Джин продолжала приходить к ним домой, теперь компанию ей составлял Дэйви. Бидди догадывалась, что Джин это особенно радовало. Она давно заметила, что подруге нравится Дэйви, но сомневалась, симпатизирует ли брат Джин. Бидди никогда не могла с полной уверенностью сказать, какие в действительности чувства испытывал Дэйви.
      Выходной день ее не только перенесли, но один раз наказали, вообще лишив выходного. Поэтому она целый месяц не виделась с матерью, Джонни и Мэгги.
      Дэйви и Джин сообщали Рии все новости. Только они ничего не знали о том, как обстояли дела в западном крыле. Наконец-то Бидди пришла домой и вместе с Рией сидела на берегу, пока младшие дети плескались в воде. Бидди описывала матери свои будничные хлопоты в покоях мадам.
      – Тебе приходится ее мыть? – поразилась Рия, когда Бидди дошла до процедуры купания.
      – Да, – подтвердила Бидди, – я мою ее всю. – Она фыркнула и прикрыла рот рукой. – Когда я в первый раз помогала Хобсон, то думала, что умру. Честное слово, мама. А с ее лица надо сначала снять жиром весь грим.
      – И это должна делать ты?
      – Первую неделю не делала, а теперь это моя обязанность.
      – И купаешь ее?
      – Да, помогаю. Ох, мама. – Она закрыла глаза и покачала головой. – Ты не поверила бы своим глазам. Когда мадам сидит одетая, то выглядит так величественно, словно старая королева. Даже в постели у нее гордый вид: но в ванной… Знаешь, что она мне напоминает: продолговатый кусок растрескавшейся глины, в который воткнули четыре палки.
      – Ну ты и скажешь! – Рия замахала на дочь руками и затряслась от смеха.
      А Бидди, чувствуя себя в своей стихии, принялась расписывать приготовления к купанию.
      – Представь, что это ванна, – она указала на два камня, торчавших из земли, – в верхней части, снаружи, конечно, есть два крючка; на них держится специальное полотенце, которым застилается ванна, на него мадам садится, то есть ее на него опускают, чтобы тело не поранили занозы. – Девушка перевела дух и продолжила: – И знаешь, полотенце так смешно вздувается у нее между ногами, я просто губы кусаю, чтобы не рассмеяться. А потом уже становится не до смеха, когда она начинает нас ругать, что вода слишком холодная или, наоборот, чересчур горячая, или если мыло выскользнет, и нам приходится его ловить. Не представляю, – уже серьезным тоном проговорила Бидди, – как мисс Хобсон одна с ней управлялась. Неудивительно, что она с трудом ходит. Мы вдвоем – и то целый день бегаем, исполняя приказания мадам. – Девушка снова повеселела. – А после купания ее надо всю напудрить. Это похоже на то, как ты посыпала одежду Мэгги сухой глиной, чтобы отчистить пятна, что она насажала. Разница только в том, что пудра сильно пахнет, но запах приятный. На ночь лицо ее надо покрыть кремом, а еще подбородок поддерживает специальный ремешок. Я не шучу, мама. Ну послушай… перестань смеяться, это правда.
      Они обнялись и некоторое время так и сидели, не разжимая объятий. Настолько хорошо на душе у Бидди уже давно не было.
      Когда они снова сели прямо, Рия задумчиво произнесла:
      – Знаешь, я не поверила ушам, когда Дэйви пришел и рассказал, что случилось. Подумать только! Из прачечной попасть на такую должность. В такое верится с трудом. Но Дэйви, как оказалось, говорил правду.
      – А что он сказал, мама?
      – Знаешь, – начала Рия, сорвав несколько травинок, – он сказал, что не удивился, поскольку с тобой всегда что-нибудь случается. Ты сама ищешь неприятностей и никогда не изменишься. Дэйви сказал: чтобы ты ни сделала, он не удивится. – Рия улыбнулась. – Джин хохотала до упаду, когда Дэйви сказал, что если бы король, проезжая мимо «Холмов», поинтересовался: «Где здесь Бриджит Милликан, я хочу захватить ее с собой в Лондон», – ты бы, не моргнув глазом, ответила: «Спасибо большое, сэр, подождите секундочку, я только прихвачу свой узелок». Наш Дэвид шутит не часто. Мне давно уже не приходилось хохотать, как в то воскресенье. Ну вот и сегодня ты меня рассмешила своим рассказом о купании.
      Бидди задумчиво смотрела на резвившихся в реке брата с сестрой.
      – Он не прав, мама. – В голосе ее не чувствовалось и намека на шутку. – А когда говорит о моей безудержной смелости, это неправда. Иногда мне бывает очень страшно. Но именно в такие минуты я веду себя так, будто ничего не боюсь. Ты понимаешь, мама? – Бидди вопросительно посмотрела на Рию, но мать честно призналась:
      – Нет, дочка, и я вообще не всегда понимаю, что ты имеешь в виду. Но… я страшно рада, что ты теперь не в прачечной. Меня мучает совесть, ведь я знала, что ты способна на большее, и все же отдала тебя туда. Но мне казалось, что тебе надо с чего-то начать и… ты знаешь, в каком я оказалась положении.
      Они некоторое время молчали.
      – Мама, тебе очень одиноко? – решилась спросить Бидди.
      – Иногда – да, я чувствую себя одинокой.
      Бидди повернулась к ней всем телом, и у нее непроизвольно вырвалось:
      – Почему ты не позволишь Толу снова навещать тебя?
      – Он заходил.
      – Правда? – радостно воскликнула Бидди.
      – Да, – как-то вяло повторила Рия.
      – И… все будет хорошо?
      – Нет, если я правильно поняла твой намек. – Рия принялась с досадой рвать горстями траву.
      – Почему?
      – Ну, здесь все не так просто. Я как-нибудь все тебе объясню… в общем, я не могу выйти замуж за Тола и ни за кого другого.
      – Он попросил тебя выйти за него?
      – Да, – кивнула Рия.
      – Но что тебе мешает, мама?
      – Препятствий много, и это долго объяснять, так что… не расспрашивай меня больше. Не надо ничего выведывать. Все хорошо. У меня красивый дом. Могу признаться, что люблю его. Я никогда и не мечтала о таком. Никогда. Никогда. Чего же больше? Вы понемногу становитесь на ноги. И это все, что я могу тебе сейчас сказать. Пусть все остается как есть, и не надо приставать ко мне с вопросами.
      – А он вернется? Ну, Тол будет приходить?
      – Как сам захочет.
      – Но, мама, почему ты не можешь сойтись с ним? Он столько бы здесь сделал. И вообще все было бы очень хорошо…
      – Я сейчас скажу тебе две вещи, и мы потом долго-долго не будем к этому возвращаться. Во-первых, он не может переехать сюда. Во-вторых, я не могу уйти к нему. И пока закончим об этом. Пойдем, – предложила Рия и быстро встала. – Давайте вернемся в дом и выпьем чаю… Эй, хватит вам бултыхаться, – крикнула она детям, – вылезайте, и домой, а то к чаю ничего не достанется. – Она пошла через луг, а Бидди стояла и смотрела ей вслед, не слушая, что говорят ей брат и сестра. Девушка не могла представить себе, что мать отказалась от любви такого человека, как Тол, из-за того, что ей хотелось жить в большом доме. Ее мать изменилась.
      Сначала, когда они сидели на берегу и просто болтали, а потом обнялись, Бидди видела мать такой, какой та была в первые месяцы после их приезда в этот дом.
      Но затем Рию словно подменили. Бидди уже не чувствовала, что перед ней та любящая и нежная мать, какой она помнила ее долгие годы. Но в считанные минуты мать неузнаваемо изменилась, превратившись в человека, способного отдать предпочтение дому и имуществу, отказавшись от любви и счастливой, спокойной жизни с мужчиной, да еще с таким необыкновенным. Самым странным в этой истории казалось то, что мать по-прежнему любила Тола. Но Бидди также было известно, что любовь бывает разная, и одна может стать выше другой. Так вот и у ее матери любовь к дому оказалась сильнее чувства к Толу. День клонился к вечеру…
      Час спустя, уже в библиотеке, Бидди выбрала две тоненькие небольшие по размеру книжки, чтобы они могли уместиться в карманах нижней юбки, которые она специально для этого пришила. Бидди решила отправиться в обратный путь пораньше, потому что в жару ей не хотелось торопиться.
      Все вышли провожать ее к воротам. Но когда они с матерью обнялись, Бидди не ощутила теплоты, которую почувствовала на берегу. Джонни и Мэгги захотели немного пройтись с ней по дороге. В отличие от них с Дэйви, младший брат с сестрой совсем не повзрослели, и Бидди продолжала считать их детьми, хотя Джонни уже исполнилось четырнадцать лет, а Мэгги – тринадцать. Но Джонни скоро доказал ей, что она напрасно считает его маленьким. Когда они отошли на такое расстояние, что мать не могла их услышать, брат сразу же спросил:
      – Бидди, не могла бы ты узнать, может, и меня возьмут работать вместе с Дэйви?
      Она немедленно напустилась на него:
      – Во-первых, я об этом просить не могу, а во-вторых, как ты можешь отсюда уйти? Кто тогда станет смотреть за садом? Маме здесь и так одиноко, а тут еще ты уйдешь. Выбрось эти мысли из головы. Кроме того, ты не знаешь, каково там работать. В конюшне нет должности наподобие помощницы камеристки, и не найдется. Работа в конюшне адская, а отношение, как к собаке. Дэйви пришлось пойти туда и пройти через все это. Просто чудо, как он выдержал. Но не думаю, что он бы там выжил, если бы до безумия не любил лошадей.
      – Мне уже четырнадцать, Бидди.
      – Конечно, я понимаю, – смягчилась она, – но подожди немного.
      – Я не собираюсь сидеть здесь всю жизнь.
      – Я и не жду от тебя этого. Но потерпи еще некоторое время и постарайся не огорчать маму, она и без того расстроена.
      – Пусть выходит за Тола, она ему нравится. Бидди остановилась и растерянно посмотрела на сестру.
      – Мы не слепые, Бидди, – важно проговорила Мэгги. – Мы же видим, что к чему.
      – А если так, – произнесла Бидди, тяжело вздохнув, – если вам все ясно, тогда запаситесь терпением и подумайте о маме. Живется ей совсем не весело.
      – И нам тоже.
      – Мы ни с кем не видимся от воскресенья до воскресенья.
      Бидди внимательнее присмотрелась к сестре. Маленькая и худенькая для своих лет, Мэгги была очень хорошенькая. Зеленые глаза красиво сочетались с каштановыми волосами, обрамлявшими лицо, привлекавшее взгляд нежной и чистой кожей. Бидди хорошо понимала чувства Мэгги и знала, как трудно без компании. И ей самой временами становилось грустно и одиноко в западном крыле. Нет, назад в прачечную ее не тянуло, но ей хотелось бы видеть побольше людей, с кем она могла бы свободно поговорить. Мисс Хобсон ограничивалась наставлениями: что положено и что не положено делать камеристке. А Бидди хотелось поболтать, она с грустью вспоминала о Джин. Да, Бидди прекрасно понимала чувства младших брата и сестры.
      – Продержитесь еще немного. Все может измениться.
      – Ну да, когда рак на горе свистнет.
      – Идите, мама ждет. – Бидди ласково потрепала брата за ухо. – Она начнет гадать, о чем это мы тут разболтались. Постарайтесь не показывать ей, что вам скучно. Идите.
      – Пока, – сказали они.
      – Пока, – ответила она.
      Бидди пошла дальше. Тревожно было у нее на душе. Беспокоила не только мать, но и брат с сестрой. Мэгги еще можно было удержать, но вот с непоседой Джонни дело обстояло сложнее. Если он серьезно задумает уйти, то его не остановить. Сколько молодых парней убегали из дома и становились моряками или вступали в армию.
      Времени у нее в запасе было много, поэтому Бидди позволила себе свернуть с главной дороги на тропу, что вела к маленькому водопадику.
      Водопад на самом деле был невелик: редкими струйками вода падала с высоты немногим более двух метров. В прошлые годы она в разное время приходила сюда по воскресеньям и устраивалась у подножья водопада. Она никого не брала с собой на эти прогулки. Для младших брата с сестрой путь был неблизкий, а Дэйви и в те дни мало привлекали красоты природы. Другое дело, если ему на глаза попадались несущиеся галопом по полям лошади, тогда он искренне и шумно восхищался.
      Бидди сняла шляпку и стянула жакет, который сшила ей мать, чтобы носить с праздничным платьем. Достав из потайного кармана нижней юбки одну из книжек, девушка решила почитать минут пять. Вернуться ей следовало к семи часам, и она умела определять время по солнцу. Перед тем как раскрыть книгу, Бидди задумчиво посмотрела на нее. Последняя книга, с которой работал хозяин. Это был перевод с французского, но, несмотря на простой язык, многие вещи Бидди понять не могла, и это огорчало ее, потому что несколько фраз привлекли ее внимание, и заставили задуматься. Она сказала себе, что начнет читать сначала, хотя с хозяином они добрались уже до середины. Но она прыгала со страницы на страницу, выхватывая глазами то строчку, то предложение.
      Ей не давали сосредоточиться мысли о доме и те новые, неизведанные ранее чувства, с недавних пор беспокоившие ее. Бидди могла в той или иной мере объяснить их, и говорила себе: они появились не потому что у нее нет парня, хотя было бы неплохо поболтать с кем-либо из ровесников, с парнем в том числе. Но где ей встретить человека, с которым можно было бы поговорить на интересующие ее темы. Бидди общалась только с парнями из конюшни, но едва ли они поняли бы ее. Никто из них, кроме Дэйви, не умел читать, но брата такие разговоры не привлекали.
      Неужели она так и останется одинокой, как мисс Хобсон? Нет, ей совсем не нравилась участь старой девы. Бидди вздохнула и начала читать. Речь шла о богатом французе по имени Гельвеций.
      Ей никак не удавалось произнести его имя правильно, как требовал хозяин. Бидди поняла: герой книги, несмотря на свое богатство, хотел, чтобы бедные люди имели землю и не работали так много. Девушка пришла к выводу, что Гельвеций был очень хорошим человеком и таким же мудрым, как Вольтер. Однако хозяин объяснил ей, что взгляды Вольтера резко отличались от взглядов Гельвеция.
      Книга увлекла ее. Солнце припекало шею, но Бидди ничего не чувствовала, забыв обо всем. Ей казалось, она снова в библиотеке, рядом столы, заваленные книгами, и голос мистера Персиваля говорит ей: «Ты не в Англии, а во Франции, а французы говорят совсем иначе, чем англичане или вообще женщины». Она находилась в полуреальном-полупризрачном мире, но вот кто-то чужой вторгся в него. Бидди заметила это не сразу, и продолжала читать, но слова все медленнее воспринимались сознанием, пока их поток совсем не прервался. И в этот момент девушка словно очнулась. Она боялась оглянуться, а когда все же решилась, то вздрогнула всем телом и собралась вскочить. Когда же она увидела, кто стоит поодаль и смотрит на нее, глубокий вздох вырвался из груди девушки. Это был мистер Лоуренс, который держал на поводу лошадь.
      – Моя лошадь потеряла подкову, и я вел ее по траве, чтобы она не поранилась, – объяснил он. – Не вставай, не надо. – Лоуренс жестом остановил ее. Лошадь опустила голову и принялась щипать траву. Он отпустил поводья, подошел к Бидди и на мгновение задержал на ней взгляд. Затем посмотрел на водопад. – Какой чудесный уголок, – заметил Лоуренс.
      – Да, да… сэр. – Бидди едва не забыла сказать «сэр».
      – Ты часто приходишь сюда?
      – Теперь немного реже, но когда жила дома, то делала это так часто, как могла.
      – Место очень подходит для чтения. – Он кивнул на книгу.
      Девушка поспешно прикрыла книгу рукой. Но тут же убрала руку, вспомнив, что он не возражал против того, чтобы она читала.
      – Да, сэр, здесь приятно читать, – согласилась Бидди.
      – А что ты читаешь? – поинтересовался он и, видя, что она не торопится показать ему книгу, спросил: – Это стихи?
      – Нет, сэр, это французская философия. Но в переводе на английский.
      – Французская философия? – Глаза его заблестели, рот полуоткрылся. Он в изумлении качал головой. – Знаешь, Бидди, тебя ведь так зовут?
      – Да, сэр.
      – Ты, Бидди, удивительный человек.
      – Нет, сэр, я так не считаю. – Она повернулась к водопаду и, глядя на падающие струи, сказала обычным тоном, как будто разговаривала с равным: – Я знаю только то, что где бы я ни появилась, там вечно царят беспокойство и волнение.
      – А быть необыкновенным, значит, нарушать спокойствие. Можно? – Он показал на берег рядом с ней.
      – Да… да, сэр, да, – в полной растерянности забормотала Бидди.
      Лоуренс оглянулся на лошадь и, убедившись, что она мирно пасется, сел на край обрыва, свесив вниз ноги.
      Он протянул руку, и Бидди передала ему книгу. Некоторое время Лоуренс ошеломленно смотрел на обложку.
      – Гельвеций! Боже мой! – ахнул он и, словно извиняясь, проговорил: – Я хотел сказать, что сам едва знаком с его теориями. Знаешь, – произнес Лоуренс, серьезно и внимательно глядя ей в глаза, – тебе очень повезло, что ты училась у мистера Миллера. Я не был знаком с ним. Давно когда-то видел его и разговаривал с ним дважды, но сейчас жалею, очень искренне, что не осмелился заехать к нему, хотя, как понимаю, он не любил посетителей.
      – Мне кажется, он был бы рад вам, сэр. Он был готов принять всех, кто умеет мыслить, и таких, как я и мои братья и сестры, которых надо было научить мыслить, открыть их разум. Но должна сказать, – Бидди скорчила веселую рожицу, – ему приходилось нелегко. Он как-то сказал, что ему не сравниться с молотком и зубилом, а в наши головы по-другому не пробиться. – Бидди легко, не смущаясь, рассмеялась.
      – Ну, это он шутил, – также смеясь, возразил Лоуренс. – Ты продолжаешь читать Шелли? – Лукавая усмешка притаилась в уголках его рта.
      – Да, сэр, – ответила она и уже серьезно спросила: – Сэр, а ведь Шелли не был плохим человеком, правда?
      – Шелли – плохим? Конечно, нет. А почему ты спросила?
      – Ну… когда я читала его стихи, вся прислуга так на меня смотрела. А потом они сказали, что эти стихи… – Бидди запнулась и, не желая говорить «грязные», произнесла: – Не совсем хорошие.
      – А что ты сама думаешь о его стихах?
      – Я… мне кажется, они очень красивые. Есть стихи, которые я отношу к разным вещам, вот, например, к воде. – Бидди показала рукой на водопад.
      – Что это за стихи?
      – Это всего несколько строк, сэр.
      – Прочитай их.
      – И если я это сделаю, они прозвучат глупо. Когда читаешь их вслух, то чувствуешь их по-другому.
      – Позволь мне самому судить, читай. Бидди облизнула пересохшие губы и начала:
 
Моей души ладья зачарованная
Лебедем уснувшим скользит по волн серебру
Пенья твоею чарующего,
А кормчий души моей:
Ангел – душа твоя.
 
      С последним словом она склонила голову. Некоторое время оба молчали.
      Ты замечательно их прочитала, – искренне восхитился Лоуренс. – Никогда не бойся читать вслух… Ты что-нибудь знаешь о Шелли?
      – Не так уж много, сэр. – Она подняла на него глаза.
      – Он умер не так давно: семнадцать лет назад. И было ему всего тридцать.
      Хозяин говорил Бидди то же самое, но она сделала вид, что слышит об этом впервые, и с сожалением проговорила:
      – Как жаль беднягу.
      – Нет, Бидди, он не бедняга, а чистая душа. Ты знаешь, откуда эти строки?
      – Да, сэр, но я никак не могу вспомнить это имя.
      – Прометей. У меня тоже язык с трудом поворачивается, когда я его произношу.
      – Вам нравятся стихи, сэр?
      – Некоторые – да.
      Они снова помолчали глядя в глаза друг другу, и Лоуренс неожиданно спросил:
      – Как ты представляешь свою будущую жизнь, Бидди?
      – Не знаю, сэр.
      – Тебе хотелось бы замуж, иметь детей?
      – Да, сэр, полагаю, что так. – Она опустила глаза. – Но… есть здесь одна трудность… – Она замолчала, подняла голову, посмотрела на солнце и стала медленно подниматься. – Мне надо идти, сэр, иначе я могу опоздать.
      – Да, да, понимаю. – Он посмотрел на нее, но остался сидеть. – Я должен извиниться, что нарушил твое уединение.
      – О, что вы, сэр. – Бидди смотрела на него без улыбки. – Я никогда не забуду эти минуты.
      Он внимательно взглянул на девушку, по-прежнему не торопясь подняться.
      – Я тоже, Бидди. Я тоже буду помнить о них.
      – До свидания, сэр.
      – До свидания, Бидди.
      Девушка прошла по траве и вышла на тропу. Лоуренс провожал ее взглядом, и она чувствовала это. И только скрывшись из поля его зрения, смогла перевести дыхание. Бидди закрыла глаза, чувствуя: этот человек – единственный, кто был ей нужен. А это означало, что ее ждет судьба мисс Хобсон, старой девы, и на другое будущее ей надеяться нечего.

      В первую неделю декабря, на следующий день после ее дня рождения, Бидди невольно услышала разговор, повлиявший на ее дальнейшую судьбу. Она узнала истинную причину, заставившую мать отказать Толу. И открывшаяся правда породила в ней обиду и возмущение.
      Все началось с того, что мадам простудилась. Раньше, когда доктор Притчард время от времени заезжал проведать старую даму, его встречала и провожала мисс Хобсон. Но так уж случилось, что в то утро Джесси Хобсон обсуждала какие-то дела с экономкой, и доктора встречала Бидди. Он сразу же узнал ее.
      – А, вот ты теперь где, девочка, – удивился доктор. – Да, доктор, – просто ответила Бидди.
      Она проделала все так, как учила ее мисс Хобсон: принесла таз с теплой водой и чистые полотенца, затем вышла в соседнюю комнату, служившую кладовой. И оттуда услышала вот такой разговор:
      – Вижу, мадам, у вас на побегушках эта девочка, Милликан, – начал доктор.
      Последовавший ответ Дианы Галлмингтон заставил Бидди на мгновение закрыть глаза.
      – Какие там «побегушки». Не те сейчас слуги. Вот в мои молодые годы они старались на совесть и бегали, не жалея ног. Но времена меняются. Сейчас они не только боятся переусердствовать, но еще позволяют себе разговаривать, когда их не спрашивают.
      – Этого следовало ожидать, если вы нанимаете богатую наследницу. А теперь позвольте мне прослушать вашу грудь.
      – Что вы сказали?
      – Я сказал: позвольте мне прослушать вашу грудь.
      – Нет, не это, а о богатой наследнице. Что вы имели в виду?
      – Это преувеличение, но только отчасти. Теперь сделайте глубокий вдох.
      – Не буду я ни вдыхать, ни выдыхать. Выкладывайте все, что знаете. Что вы такое говорили о богатой наследнице и преувеличении.
      – Ну хорошо, слушайте. Всем известно, что Миллер оставил дом своей экономке, или любовнице, точно не знаю. Но при одном условии: если она снова выйдет замуж, то ей придется уйти из дома, и тогда имение целиком и полностью переходит к этой девочке. В любом случае, и после смерти матери, наследницей становится она, а не ее старший брат.
      – Все это правда?
      – Еще бы. Я присутствовал при чтении завещания.
      При этих словах Бидди прислонилась к полке с бельем и замерла, открыв рот, с круглыми от удивления глазами. Мать никогда ей об этом не говорила, даже словом не обмолвилась. Вот, оказывается, почему она не вышла за Тола: тогда бы дом перешел к ней, Бидди. А она всегда считала, что после смерти матери дом по праву достанется Дэйви. Ведь старший сын в семье всегда получал все. Какой же коварной, да, именно коварной оказалась ее мать. Она предпочла остаться в доме, отказав Толу, только бы дом не отошел Бидди. Но как бы она смогла одна управляться с домом и содержать его? Но не в этом дело. Мать скрыла от нее, что дом так или иначе достанется ей. И конечно, мать не могла предположить, что доктор проболтается.
      – Служанка! – услышала Бидди и, вздрогнув от грозного окрика, заторопилась в спальню.
      Старая дама пристально на нее посмотрела и распорядилась:
      – Проводи доктора.
      Бидди и доктор молча дошли до двойных дверей. И когда девушка открыла перед ним тяжелую створку, он даже не поблагодарил ее.
      – Эй, служанка! – снова окликнула хозяйка, едва Бидди переступила порог ее спальни.
      – Да, мадам. – Она остановилась в ногах кровати.
      – Почему ты ничего не сказала мне о том наследстве, что тебе полагается?
      «Стоит ли говорить, что я ничего не знала об этом? – подумала Бидди. – Но это представило бы мать в неприглядном свете». И Бидди нашла выход.
      – Мне казалось, вас это не заинтересует, мадам. Но в любом случае наследство я получу только через много лет.
      – И тем не менее, если твоя мать завтра умрет, все станет твоим, так?
      – Да, мадам.
      – И ты тогда уйдешь отсюда?
      – Это будет зависеть от некоторых причин, мадам.
      – От каких же?
      – Я… я не совсем уверена… чтобы содержать дом, нужны деньги.
      – Да, дом требует денег. Но ты можешь его продать. За него дадут приличную сумму. Я хорошо помню этот дом… Твоя мать была его любовницей?
      – Нет, мадам, нет! – возмущенно воскликнула Бидди.
      – Осторожнее, не заносись. Не смей говорить со мной в таком тоне.
      Бидди чувствовала, как лицо ее вспыхнуло и залилось краской.
      – Не показывай здесь свой характер, моя милая, иначе сильно пожалеешь. Где Хобсон?
      Девушка собиралась было ответить, что мисс Хобсон с экономкой, но в этот момент дверь отворилась и вошла младшая дочь хозяев.
      – О, Люси, дорогая! – совсем другим тоном воскликнула старая дама. – Когда ты приехала?
      – Полчаса назад, бабушка. – Люси подошла к постели, наклонилась и поцеловала бабушку. Затем, выпрямившись, посмотрела на Бидди, и той показалось, что она хочет ей улыбнуться.
      Бидди смотрела на Люси и не узнавала ее. Всего несколько месяцев, проведенных в пансионе, сильно изменили ее. Люси выросла и стала заметно сдержаннее. Бидди не верилось: неужели перед ней та девочка, которая в то ужасное воскресенье помогала привязывать ее к сушильной раме. В свой первый приезд на праздники она выглядела угрюмо, сейчас выражение ее лица изменилось, манеры стали спокойнее, исчезло прежнее буйство. Чувствовалось, что школа основательно повлияла на нее. И Бидди пришла к выводу: Люси изменилась к лучшему.
      – Ну, садись, рассказывай новости. Как дела в школе? Я здесь ничего не знаю, развлечь меня некому. Мей занята флиртом. Стивен в Лондоне, Лоуренс – в Оксфорде, а Пол в Ньюкасле. Между прочим, Лоуренс должен завтра приехать.
      – Боюсь, бабушка, он не приедет. Я слышала, что планы его изменились.
      – Как? – Голова в парике резво поднялась с подушки. – Как ты сказала? И когда он их успел поменять?
      – Мама сегодня утром получила письмо, как я слышала. Он собирается на праздники отправиться во Францию к своему другу и, возможно, там останется до конца каникул.
      – Черт возьми, он не может так поступить, слышишь, Люси, не может.
      – Бабушка. – Люси взяла морщинистую руку старой дамы и ласково погладила. – К счастью для него, Лоуренс – вольная птица и может делать то, что ему нравится.
      – Что это еще за вольная птица, о чем ты говоришь? Может делать, что захочет? Ну, нет. Он должен приехать сюда. Спустись вниз и передай матери, пусть сейчас же напишет Лоуренсу, что я запрещаю ему ехать во Францию.
      – Бабушка, он уже уехал туда.
      – Боже мой! – голова мадам снова откинулась на подушки. Она посмотрела на внучку и уже другим, более спокойным тоном продолжала: – Он и раньше ездил во Францию, но перед этим всегда заезжал домой.
      – Наверное, ему не хочется встречаться с Мей, бабушка.
      – Что ты можешь знать о Мей?
      – Мы все это знаем, бабушка. Но мне кажется, он напрасно беспокоился. Как я слышала, у нее появился знатный кавалер.
      – Чего стоят их титулы, если чаще всего они не имеют денег. А ты, девочка, – старая дама только теперь вспомнила о Бидди. Она перевела дух и продолжала скороговоркой: – Займись делом и забудь о том, что слышала, иначе тебе же хуже будет.
      Бидди поспешно скрылась в туалетную комнату и через нее прошла в маленькую, похожую на ящик, комнатушку, служившую ей спальней. Там она села на кровать и задумалась. Новость невероятно огорчила ее. Она теперь не сможет увидеть мистера Лоуренса до самой Пасхи. После той волшебной встречи у водопада девушка несколько раз видела его, но только в доме, и он заговорил с ней всего лишь раз. Это было после того, как мадам сильно накричала на нее в его присутствии. Тогда он остановил ее в коридоре и сказал:
      – Не расстраивайся, это для нее развлечение. И мне кажется, что ты ей нравишься. Она кричит и ворчит только на тех, кто ей по душе, а с теми, кто несимпатичен, она разговаривает по-другому: вежливо и холодно. – Лоуренс улыбнулся.
      Бидди так ничего и не ответила, только подумала, когда он ушел: «Неужели ты не могла ничего сказать?»
      Девушка с нетерпением ждала его приезда на Рождество и очень много читала, иногда засиживаясь с книгой далеко за полночь. На ее счастье, на этом этаже не было недостатка в огарках. Цель у нее оставалась одна: снова удивить Лоуренса своими знаниями. Она снова взялась за повесть Вольтера «Кандид». Ей нравилось читать о молодом, умеющем здраво рассуждать человеке. Бидди с интересом следила за его многочисленными странствиями, за время которых он побывал в армии, пережил кораблекрушение, а стремился он к одному: хотел отыскать новый мир. Конечно, она понимала, что это вымышленная история, и тем не менее там встречались вполне разумные мысли, и ей хотелось поговорить с кем-либо о прочитанном и, как Кандид, поделиться своими мыслями.
      Надеялась ли она снова побеседовать с мистером Лоуренсом? Да. Но где? В доме говорить они не могли, а за его пределами их встреча вряд ли бы состоялась. Каждый выходной, даже в непогоду, Бидди приходила к водопаду, но никого там больше не встречала.
      Ее размышления прервала влетевшая в комнату мисс Хобсон.
      – Ты что это здесь рассиживаешься, а? – набросила она на Бидди.
      – Я… мне стало нехорошо, – запинаясь забормотала девушка.
      – Сейчас тебе станет еще хуже, – мрачно пообещала камеристка. – Мадам сильно не в духе, просто рвет и мечет. И не думаю, что буря скоро уляжется. Мистер Лоуренс не собирается приезжать на праздники. Это нехорошо с его стороны. Он знает, что она радуется ему больше, чем другим внукам. Но мне кажется, я догадываюсь, в чем причина. Это все из-за мисс Мей. Она ходит за ним по пятам, как преданная собачонка, и бесстыдным образом виснет на его руке. А она для мистера Лоуренса ничего не значит. Я точно знаю, сама слышала, как он говорил это мадам. А вот мадам за это руками и ногами… Послушай, ты не заболела? – Мисс Хобсон наклонилась и пристально посмотрела на Бидди.
      – Кто заболел, я? – возразила Бидди уже бодрым тоном. – Конечно же нет. С чего мне вдруг заболеть?
      – Но вид у тебя какой-то кислый, кстати, что сказал доктор?
      Да, что же сказал доктор? Бидди совсем забыла, о чем он говорил. Но это совсем другое дело. С нее довольно. Она обязательно пойдет к матери и спросит: «Так, значит, если ты выйдешь замуж или умрешь, дом мой. Но почему же ты ничего мне не сказала?» Но нет, она не может этого сделать… она будет молчать и продолжит игру, которую ведет мать, но по другим причинам.
      – Не знаю, – ответила она на вопрос мисс Хобсон. – При мне он никогда рта не раскрывает. – Бидди поймала себя на том, что снова использовала простое разговорное выражение, которых в последнее время в ее речи становилось все больше. Ей надо больше следить за собой. Она должна была ответить: «Я не знаю, он мне ничего не сообщил». Но какая разница, к чему все это ученье? Она просто сумасшедшая. Ведь не что иное, как безумство – копить несбыточные мечты…

* * *

      Остались позади рождественские праздники, но Бидди об этом ничуть не жалела, потому что, как ей казалось, она была единственной, кому они не принесли радости. На ежегодную вечеринку слуг девушка не ходила. Стоило ей заикнуться об этом мисс Хобсон, как та сразу отговорила ее.
      – Тебе не стоит там появляться, Бидди, и меня там не будет. Не мне объяснять, что слуги настроены против тебя. Но это совсем не из-за твоих причуд. На всякого, кто взлетел с самого низа на такую высоту, смотрели бы косо.
      – Это не имеет значения, – ответила Бидди, – мне все равно не хотелось туда идти.
      Бидди удалось перекинуться несколькими словами с Джин. В прачечной все оставалось по-прежнему, но Джин не унывала, потому что Дэйви не потерял к ней интереса.
      Бидди также не стояла в одном ряду со слугами, когда они получали свои подарки. Как объяснила ей Джесси, у нее была своя хозяйка, и подарок она получит от нее.
      Мадам в самом деле вручила ей подарок, который настолько удивил и порадовал Бидди, что она не сдержала своего восторга и выразила его вслух. По всей видимости, это доставило удовольствие старой даме, так как она впервые не накричала на Бидди за разговор без разрешения. В подарок она получила небольшого размера шелковый платок с желтым рисунком, отделанный по краю кружевом ручной работы. Конечно, платок был неновым, но разве в этом дело? А еще Бидди получила шесть абсолютно новых батистовых носовых платков.
      Когда Бидди перед Рождеством была дома в свой выходной, мать подозрительно спросила:
      – Что с тобой? Ты о чем-то все время думаешь. Опять какие-нибудь неприятности?
      – Не больше, чем всегда, – ответила она.
      – А что такое? – забеспокоилась Рия.
      – Ничего особенного, – сказала Бидди. – Но мне всегда везет, вечно попадаю в историю. Сегодня перед уходом я разговаривала во дворе с Дэйви. Как на грех, мимо проходил дворецкий, мистер Фоггетт, он сказал, что расскажет об этом наверху. А когда я ответила, что разговариваю с братом, дворецкий стал меня ругать, что я посмела ему противоречить. Много он о себе понимает!
      В действительности встреча с дворецким мало тревожила Бидди: это был не первый случай, когда старшая прислуга старалась задеть ее. Но Бидди решила, что мать устроит такое объяснение, поскольку у нее не получалось притворяться, будто ничего не произошло.
      Перед тем как отправиться в обратный путь в «Холмы», Бидди прошлась по комнатам, глядя на все вокруг другими глазами. В гостиной ее взгляд остановился на двух небольших письменных столах из красноватой древесины. Ей вспомнилось, что хозяин называл их bonheur – du – jours – «счастливые дни». Теперь она по-настоящему оценила их красоту. В комнате стояло несколько маленьких столиков и комод, инкрустированные разными породами дерева. «Все это станет моим, если я проживу достаточно долго», – думала Бидди. Она не стала говорить себе: «После смерти матери». Ей не хотелось, чтобы мать умирала и чтобы была несчастлива. А еще Бидди желала, чтобы к ней вернулось прежнее чувство к матери, которое она испытывала до того, как узнала ее тайну.
      Но в этот момент Бидди не находила в своем сердце любви. Она размышляла, знал ли Дэйви о том, как обстояли дела. Если нет, значит, считал, что дом со временем станет его. Скорее всего, брат именно так и думал и не случайно стал охотно приходить сюда. И Бидди решила для себя, что это никак не говорило в его пользу. После всего шума, который он поднял, и того, что сделал с хозяином.
      Девушка часто раздумывала о происшедшем. Ей никак не удавалось понять, что могло заставить мужчину полюбить существо мужского пола, хотя Дэвид и был красавцем. Все это выглядело очень странно, и даже противоестественно, она не могла этого не признать. Но винила она не хозяина, а Дэвида, потому что он взбесился, не получив обещанного ему пони.
      В жизни так много странного и непонятного. Бидди казалось, что она знает очень много, но чем больше девушка читала, тем яснее сознавала свое невежество. Об этом же давным-давно писал один греческий философ. Его высказывание встретилось Бидди в одной из книг. Многое из прочитанного оставалось малопонятным, и она продолжала жалеть, что рядом с ней нет никого, кто помог бы ей во всем разобраться.

      Зима была позади, но и к Пасхе теплее не стало. На праздник съехалось все семейство. В доме часто собирались гости. Внизу не прекращалась суета. Мисс Мей исполнился двадцать один год, и в честь этого события был устроен грандиозный бал. Ему предшествовал разговор на повышенных тонах в гостиной мадам. Шум поднялся после того, как Мей объявила, что собирается обручиться с сыном лорда Мильтона. И бабушка в ответ принялась кричать:
      – Он же слабоумный, как и его отец. Безрассудство – их фамильная черта.
      Затем мадам принялась за мистера Лоуренса и обозвала его тупицей и дураком.
      После этого мистер Лоуренс больше недели не появлялся у своей бабушки наверху, а когда наконец пришел, говорил большей частью о политике и законопроектах, обсуждавшихся в парламенте. Бидди слушала их разговоры, и ей все чаще начинало казаться, что она слышит разговор двух посторонних людей с кардинально противоположными взглядами. Чаще всего они спорили о том, сколько часов в день должны работать дети на фабрике. Известны были случаи, когда совсем еще юные работники проводили на фабрике восемнадцать часов подряд, в то время как официально рабочий день продолжался тринадцать—пятнадцать часов. Мадам считала, что все это в прошлом, а мистер Лоуренс возражал ей: дескать, только на некоторых фабриках юные работники заняты с пяти утра до шести вечера, но при этом все равно валятся с ног.
      Бидди слушала и удивлялась: неужели мистер Лоуренс не знал, что в их прачечной люди тоже работают с пяти утра и до шести, а порой и до семи часов вечера. Она первое время тоже валилась с ног от усталости. Ее поражало, что люди порой не замечали, что происходит рядом с ними. Мистер Лоуренс говорил о принятом законе, запрещающем детям ночные работы и ограничивающем (до 13 часов) рабочий день. Бидди думала, а как же она и Хобсон? Зачастую им приходилось подниматься ночью, только потому, что мадам захотелось выпить горячего или ей нужно было поправить подушку.
      Мистер Лоуренс доказывал, что владельцы фабрик обращают мало внимания на этот закон и продолжают эксплуатировать детей. Он говорил также, что далеко за примером ходить не надо, стоит лишь съездить в Ньюкасл, где полно оборванных, голодных, запаршивевших детишек. А о Лондоне и говорить нечего. У человека, в ком жива совесть, душа переворачивается при виде того, что творится в некоторых кварталах столицы.
      Тут мадам вновь посоветовала ему постараться пройти в парламент.
      За три недели каникул, что мистер Лоуренс пробыл дома, их разговор ограничивался обычными приветствиями: «Добрый день, Бидди», «Добрый вечер, Бидди». И все, ни слова больше. Это ее удивляло. Можно было подумать, что она допустила какую-то ошибку, сделала что-то не так. Девушка мысленно возвращалась к их встрече у водопада. Возможно, она забылась и вела себя слишком смело. Он – джентльмен и говорил с ней приветливо, а она и вообразила неизвестно что.
      А если так – что ж. Ей не надо терять головы и стоит подумать о будущем. Она не собиралась оставаться здесь всю жизнь: еще один год работы под присмотром мисс Хобсон, и стоит поискать должность камеристки в другом месте и начать новую жизнь.

* * *

      Так и случилось: Бидди начала новую жизнь в новой должности. Но потом, оглядываясь назад, она не уставала поражаться необычности событий, предопределивших изменения в ее судьбе. Она даже сравнивала свою историю с мифами, которые хозяин задавал ей учить.

* * *

      Все произошло во вторую неделю июля. Бидди принесла матери свое жалованье за полгода, а Рия выдала ей три шиллинга на мелкие расходы. А еще Бидди ожидал приятный сюрприз: из вещей, которых еще предостаточно оставалось в сундуках наверху, мать перешила ей платье и жакет и настояла на том, чтобы Бидди надела их, а одежду, в которой пришла, захватила с собой.
      Бидди повертелась перед зеркалом и осталась собой очень довольна. Мать знала, как обращаться с ниткой и иголкой: стежки были очень мелкие, а складки и рюши у нее получались словно у настоящей портнихи. Бидди нежно поцеловала Рию и забыла на какое-то время о своей враждебности к матери.
      Она уже не надеялась на то, что мистер Лоуренс приедет к водопаду, чтобы поговорить с ней. Он пробыл дома уже больше месяца, за это время ее два раза отпускали на выходной. Оба раза девушка сидела у водопада, но никто не нарушил ее уединения.
      И вот она снова на берегу. Бидди достала из сумки старое платье, расстелила на траве и села на него, чтобы не запачкать свой новый наряд. Она сняла шляпку, и легкий ветерок стал играть прядями ее волос.
      Возможно, ветер и стал причиной того, что она услышала стук копыт, только когда всадник оказался почти рядом. Бидди оглянулась: приветливая улыбка сначала застыла, затем молниеносно исчезла с ее губ. Это был мистер Пол.
      Пока он спешивался, девушка встала, поспешно пряча платье в сумку.
      Живя в «Холмах», Бидди постоянно твердила себе, что не боится никого из них. Но ей приходилось признать, что один человек все же вызывал у нее страх. Она боялась мистера Пола, потому что с того дня, когда он так грубо обошелся с ней в прачечной, мистер Пол ни разу не заговорил с ней и не подавал вида, что замечает ее присутствие. Однако Бидди чувствовала, что молодой человек украдкой наблюдает за ней. Каждый раз, когда он приезжал из пансиона на каникулы, она с удивлением отмечала про себя, что мистер Пол невероятно быстро взрослеет. Сейчас же казалось, что к ней приближается не восемнадцатилетний юноша, а совсем уже взрослый мужчина.
      – Здравствуй, – вежливо поздоровался он.
      – Добрый день, мистер Пол, – секунду поколебавшись, вежливо, но с некоторым усилием ответила девушка.
      Он подошел к ней почти вплотную: их разделяло не более полуметра. Бидди заметила, что волосы юноши почти такого же цвета, как и его сапоги.
      – Я тебе помешал? – спросил он.
      – Нет, я уже собиралась уходить.
      – Садись! – Тон мистера Пола не предвещал ничего хорошего.
      – Я уже сказала вам, мистер Пол, я собираюсь уходить. Мне пора возвращаться.
      – Садись, – повторил он и слегка толкнул ее. Шагнув назад, девушка споткнулась обо что-то.
      Обернувшись, она увидела корявый пень и обошла его.
      – Садись! – Юноша схватил ее за руку, но голос его по-прежнему оставался спокойным.
      – Отпустите мою руку, – ровным, пока без дрожи, голосом проговорила она.
      – Еще не время.
      Бидди резким движением высвободила руку, но не надолго. Он обхватил ее за плечи и ударил. В следующую минуту она оказалась на земле и, стараясь вырваться, царапала ему лицо. Он схватил Бидди за руки, распластал по земле и навалился на нее всем телом. Почти касаясь лицом ее лица, молодой человек злобно прорычал:
      – Я так давно ждал этой минуты, ты, ничтожная тварь. Теперь я расплачусь с тобой сполна за эту проклятую школу, в которой я теперь торчу. Я ее ненавижу, слышишь? Мне ненавистна каждая секунда в ней, но еще больше я ненавижу тебя, потому что услали меня туда только из-за тебя! Я оставлю на тебе, дрянь, несколько отметин, которые не скоро пройдут. – И он впился зубами ей в мочку уха. Бидди закричала, но Пол лишь ухмыльнулся. – Можешь кричать сколько влезет, сюда редко кто заглядывает. Я проверял, дважды ходил сюда за тобой.
      Слегка приподнявшись, он закинул ее руки вверх и сжал их у запястий одной рукой, а второй рванул платье у ворота, отрывая пуговицы, и больно схватил ее за грудь. Когда он впился в ее губы, Бидди, собрав последние силы, рывком подняла колени, стараясь сбросить его с себя.
      И вдруг он действительно откатился в сторону. Девушка решила, что усилие ее было не напрасно, однако тут же поняла: благодарить ей надо не себя. Задыхаясь, она лежала и краем глаза видела, как кто-то, склонившись над Полом, хлестал его плеткой. И лишь повернувшись на бок, Бидди смогла разглядеть свою спасительницу. Она не могла поверить своим глазам: мисс Люси точно так же стегала брата плеткой, как когда-то ее.
      – Прекрати! – крикнул он, с трудом поднимаясь на ноги. – Что это на тебя нашло?
      – Об этом я скажу тебе дома, – ответила она.
      – Ты в своем уме? Разве ты не видишь, кто это? – Он ткнул пальцем в сторону Бидди. – Вспомни, что ты с ней сделала. Это из-за нее тебя услали из дома, а мне стали меньше выдавать денег.
      – Я помню, что она сделала, и что сделали мы. Это была наша вина.
      – Всемогущий Боже! Да что это с тобой? Неужели на тебя так подействовала чертова школа? Ты, как попала туда, стала сама не своя. Моя – тоже дрянь, но, будь я проклят, если поддамся.
      – Да, тебя ничего не изменит. Ты будешь делать все так, как отец, как наш дед, и Стивен тоже почти такой же.
      Бидди уже успела подняться и теперь пыталась привести в порядок одежду, одновременно наблюдая, как брат с сестрой меряют друг друга гневными взглядами. Он промокал кровь, что сочилась из царапины на лице, в том месте, где ее ногти содрали кожу. И вдруг ее поразил вопрос, который мисс Люси задала брату:
      – А если бы она осталась с ребенком?
      – Ну и что такого? – с вызовом бросил Пол, вставляя ногу в стремя. – Для таких, как она, Пасха – самое время ягниться. Кроме того, через пару месяцев я уже буду в армии, а ей бы просто пришлось подыскать какого-нибудь парня в конюшне, чтобы все на него повесить.
      Когда мистер Пол вонзил пятки в бока лошади, Бидди почувствовала необыкновенную слабость, ноги у нее подкашивались. Точно так же она чувствовала себя, когда он в прошлый раз схватил ее, но сейчас ей не хотелось терять сознание. Она резко села, опустила голову и находилась в этом положении, пока туман перед глазами окончательно не рассеялся. Когда девушка снова подняла голову, рядом стояла мисс Люси и внимательно смотрела на нее.
      – Как ты?
      – Немного голова кружится, мисс.
      – Мне жаль, что это произошло.
      Бидди удивили ее слова, она даже не нашлась что ответить. Мисс Люси очень изменилась. Бидди теперь припомнила, что за прошедшие две недели девушка почти каждый день заходила проведать бабушку, хотя раньше делала это не так часто. И Бидди казалось, что мисс Люси смотрит на нее, словно хочет что-то сказать, но, возможно, это всего лишь разыгралось ее воображение. Но насчет перемены, произошедшей в молодой леди – это уж точно правда.
      Бидди удивилась еще больше, когда молодая хозяйка опустилась рядом с ней на траву и, подняв камушек, задумчиво швырнула его в воду.
      – Ты не против поговорить со мной? – спросила мисс Люси, чем окончательно сбила Бидди с толку.
      – Нет, мисс, что вы, конечно, нет, – поспешно ответила она.
      Люси Галлмингтон повернулась всем телом к Бидди и открыто взглянула ей в глаза.
      – Ты такая умная, – медленно заговорила она. – За это я тебя и невзлюбила, а какое-то время просто ненавидела. Ты знаешь много больше, чем я. И никто в доме, если не считать бабушку и Лоуренса, не знает больше: ни хозяева, ни прислуга тем более.
      – Нет, мисс, – покачала головой Бидди, – я знаю совсем не так уж много. Я совсем невежественная. Я много читаю, при любой возможности, однако все больше сознаю свое невежество. Когда я пришла в ваш дом, я… мне казалось, я знаю все, потому что хозяин, мистер Миллер, много со мной занимался. Но я теперь понимаю, что это были всего лишь поверхностные знания. Он это знал и сам говорил мне об этом.
      – Бидди… можно я буду тебя так называть? Бидди растерянно кивнула. Поведение молодой леди ставило ее в тупик, к тому же голова у нее раскалывалась, грудь болела, а из уха сочилась кровь.
      – Вы можете… называть меня, мисс, как пожелаете.
      – О нет, – нетерпеливо тряхнула головой девушка, – не старайся быть покорной. Тебе это совсем не идет. С бабушкой ты держишься иначе. Ну а если ты сумела устоять перед ней, то уже ни перед кем не согнешься.
      В другое время Бидди улыбнулась бы. Но сейчас лишь молча достала платок и прижала его к уху, вытирая кровавый след.
      – Это он сделал, он тебя укусил?
      – Да.
      – Жестокая свинья! Все мужчины жестоки. Бидди слегка прищурилась. За словами мисс Люси что-то скрывалось, но она не могла понять, что именно. Но мисс совсем ее ошарашила, когда неожиданно взяла за руку и тихо спросила:
      – Ты не могла бы стать моей подругой?.. Мне не с кем поговорить, не к кому обратиться.
      Как молния сверкнула в голове Бидди четкая и ясная мысль, объясняя происходящее, но она тут же отвергла ее, как безумную, однако тихо спросила, пристально глядя на мисс Люси:
      – Вы попали в беду?
      Люси сидела понурив голову и совсем не была похожа на гордую, любящую командовать, а порой жестокую молодую мисс, какой ее знали все, в том числе Бидди.
      – Когда я увидела, что Пол напал на тебя, – сдавленным, прерывающимся голосом заговорила мисс Люси, – я вспомнила… – Она подняла голову и закончила: – Я знаю, что ты пережила, потому что… испытала подобное.
      – О нет, мисс!
      – Да.
      – Вы хотите сказать, мисс?..
      – Да, это так.
      – О Господи, мисс!
      – Вот и я так сказала, когда узнала. «О Господи», – шептала я. И молила Его, чтобы все оказалось не так, но он не услышал меня.
      – На вас… напали, мисс? Люси отвернулась и продолжала:
      – Нет, так нельзя сказать. Я… сама его раздразнила… Я не сознавала, к чему это может привести. Я была влюблена, по крайней мере, мне так казалось. Сперва это была игра, ну… а потом все случилось, как бы само собой. Я не хотела этого, мне кажется, я испугалась так же, как и ты сейчас, но это случилось, а потом еще и…
      – А вы не могли бы выйти за него замуж, мисс? Она печально покачала головой.
      – Он женат, и у него дети. Это… отец моего друга. – Она быстро обернулась и горячо попросила: – Но никому не говори об этом. Обещай, что ничего никому не скажешь.
      – Меня не надо просить об этом, мисс. Можете не беспокоиться. Что же вы собираетесь делать?
      – Не знаю, но мне нужно было с кем-то поделиться. Понимаешь, там, – она кивнула в сторону дома, – мужчинам разрешено делать все, что заблагорассудится. Они могут заводить любовниц, распутничать сколько пожелают, и никто не смеет сказать им ни слова. Но женщины – другое дело. Им положено оставаться чистыми и невинными, как младенцы. Репутация женщин из рода Галлмингтон должна оставаться незапятнанной. Никакой скандал не может быть связан с их именем. Я представляю, каково было Мей: ей так нравился Лоуренс, а он оставался к ней совершенно равнодушен. И теперь она собирается выйти замуж за этого глупца, потому что не может больше ждать. Как все это ужасно и несправедливо. Ты так не считаешь, Бидди? Бидди на секунду задумалась и согласно кивнула.
      – Да, и я тоже считаю, что это ужасно, но хуже всего то, что мы не можем об этом говорить, нам приходится скрывать свои переживания.
      Именно это ей и приходилось совершать в данный момент: скрывать свои чувства, от которых ей становилось не по себе. Кроме того, у нее ныли руки и болело ухо.
      – Как мне быть, Бидди?
      – Вам следует открыться мадам.
      – Я думала об этом, но у меня не хватает смелости.
      – Мне кажется, она единственная в вашей семье, кто способен это выдержать, потрясение я имею в виду.
      – Знаешь, я подумывала и о том, чтобы убежать, но я могу уехать только к друзьям. А они тут же вернут меня домой. Конечно, они посочувствуют мне, но и для них это будет шок.
      – Вы вернетесь в пансион?
      – Нет, ни за что и никогда.
      – В таком случае у вас на раздумья всего две недели, мисс. Вам надо будет на что-то решиться.
      – Да, мне надо обязательно что-то сделать. Однако я не в состоянии ничего придумать.
      – Сколько прошло времени, мисс?
      – Второй месяц на исходе… Сперва я не понимала, что происходит. Я не очень-то сведуща в таких вещах. Мама не такой человек, с кем можно об этом поговорить, о чем-либо личном, разве что… – она подняла глаза к небу и с горечью закончила: – Чистота… нельзя терять чистоты. Мне стоило бы поинтересоваться у нее, как это сделать, правда?
      – Простите, мисс, но мне пора возвращаться, мое время почти закончилось. Хотите, чтобы я проводила вас? – спросила Бидди, надеясь, что молодая хозяйка откажется. Единственным ее желанием было побыстрее добраться до своей комнаты, умыться, заняться ухом и, вполне возможно, лечь в постель и поплакать от души об испорченном новом платье, пережитом испуге да и много еще о чем.
      Но ее надежды не оправдались. Люси встала и попросила:
      – Пожалуйста, пойдем вместе, моя лошадь здесь, в кустах, я только возьму ее.
      Шли они молча. Лишь цокот лошадиных копыт и шум ветра, раскачивавшего вершины деревьев, росших по обеим сторонам тропы, проникал в мысли Бидди.
      – Бабушка к тебе привязалась, – нарушила молчание Люси.
      На что Бидди дерзнула ответить:
      – Мне уже говорили об этом. Но она очень странно проявляет свою симпатию.
      – Знаешь, что она мне говорила о тебе?
      – Нет, мисс.
      – Она сказала, что запретила тебе читать, но ты все равно не бросила это занятие.
      – Она вам так и сказала? – Бидди еле заметно улыбнулась.
      – Да, на прошлой неделе, – ответила Люси. – Если бы она сказала мне подобное в прошлом году, мне бы захотелось тебе глаза выцарапать. Разве не странно, что человек может так резко измениться? – Она повернулась к Бидди и неуверенно предложила: – Как ты думаешь, смогла бы ты ей как-нибудь намекнуть… ну, подготовить, чтобы мне было легче? Я ужасно боюсь, что она страшно раскричится, если услышит все от меня. И не только Хобсон узнает обо всем, но и любая служанка, оказавшаяся случайно поблизости. Может быть, ты попробуешь поговорить с ней вечером, попозднее, когда… когда Хобсон будет уже в постели и в доме воцарится тишина? Попробуешь?
      Бидди мгновенно представила, какой эффект произведет ее рассказ; но ночью это, возможно, будет не так страшно. Старая дама, лежащая в постели без парика, зубов и без обычного грима превращается в беспомощную старушку. Бидди уже успела заметить, что мадам тогда становилась более спокойной, сговорчивой, хотя и по-прежнему требовательной, однако ее распоряжения звучали скорее как просьбы, чем как приказы. Но тем не менее Бидди сама удивилась, когда у нее вырвалось: «Хорошо, я попробую».
      – О, спасибо, большое спасибо. Дело в том, что ей уже приходилось с этим сталкиваться, когда отец повел себя не лучшим образом, и пусть результаты, как часто бывает в таких случаях, не оказались у порога, до этого было не так далеко. Да и с дедушкой ей скучать не приходилось. Я слышала, как об этом шептались слуги.
      Фразу «шептались слуги» Люси произнесла таким тоном, что Бидди на мгновение представилось, будто ее исключили из этого числа, однако в следующую минуту слова юной мисс вернули ее к реальности.
      – Дальше мы не можем идти вместе. – Люси придержала лошадь, когда они подошли к калитке, ведущей в парк. – Давай встретимся завтра часов в девять в галерее и… ты мне расскажешь, что да как. Договорились?
      – Да, мисс, я все сделаю.
      – Спасибо тебе, большое спасибо.
      – До свидания, мисс.
      – До свидания, Бидди.
      Бидди медленно шла по дорожке через парк, постепенно приходя в себя. Все произошедшее походило на сон. Ей не верилось, что за какие-то полтора часа могло столько всего произойти. Сначала на нее напал дьявол. Что бы стало с ней, не вмешайся мисс Люси?.. Мисс Люси. Господи! В какое ужасное положение попала эта молодая леди. И с ней могло бы случиться то же самое. Да, наверняка все именно этим бы и закончилось, ибо сопротивляться ему долго у нее не хватило бы сил.
      Бидди вошла в боковую дверь, плотно запахнув полы широкого жакета, чтобы прикрыть перед своего нового платья с оторванными пуговицами. Скрывая прокушенное ухо, она еще глубже надвинула шляпу на одну сторону. Ей посчастливилось пройти незамеченной до самой лестницы, что вела на галерею, но тут она лицом к лицу столкнулась с миссис Фултон. Экономка намеренно загородила ей дорогу и презрительно сказала, окинув насмешливым взглядом с головы до ног:
      – Ну и вид у нас! Не иначе собираемся кого-либо сразить наповал. Не думаю, что вы уходили отсюда в этой одежде, мисс Милликан.
      – Нет, мисс Фултон. Я переоделась дома.
      – Вот как? И ты решила носить шляпку на бок? Поправь сейчас же!
      – А мне больше нравится носить ее так, миссис Фултон.
      – Я приказываю тебе поправить шляпку, гадкая девчонка! – Маленькое личико перекосилось от гнева, она потянулась к Бидди, чтобы поправить шляпу, девушка подняла руку, пытаясь остановить ее: полы жакета разошлись, открывая разорванное платье, из-под которого выглядывало белье.
      – Так! – выдохнула экономка, и этим все было сказано.
      И Бидди, почти оттолкнув от своей головы ее руку, повторила:
      – Да, вот так, миссис Фултон. Когда я возвращалась, на меня напали. И я расскажу вам об этом, когда мне нечем будет больше заняться. – С этими словами она оттеснила экономку в сторону. Миссис Фултон не протестовала ни словом, ни жестом, и Бидди поняла, что ее растерзанный вид лишил экономку на какое-то мгновение дара речи.
      Наверху ее встретила Джесси.
      – Ну вот и ты наконец, слава Богу! Меня зуб совсем извел, а у хозяйки дурное настроение: всей ей не так, и о тебе уже два раза спрашивала. Она сказала, что ты опаздываешь, хотя ты как раз вовремя. А что это с тобой такое?
      Джесси только теперь заметила, что с ее помощницей не все ладно. А когда Бидди распахнула полы жакета и сняла шляпку, Джесси ахнула:
      – Господи! Девочка, что с тобой случилось?
      – Это мистер Пол. Он напал на меня, – коротко ответила Бидди.
      – Что ты говоришь!
      – Да-да.
      – Он…
      – Нет, ему помешала мисс Люси. Она подъехала на шум и отогнала его.
      – Мисс Люси?! – Джесси даже забыла на минуту о своем зубе. Лицо ее вытянулось от удивления. – Она прогнала своего брата?
      – Да, да, все так и было.
      – Ну и ну. Должна сказать, что эта девочка сильно переменилась, с тех пор как ее отправили в школу. Она ведет себя намного спокойнее. Куда девались ее глупые проказы и капризы. Должно быть, в школе из нее все это выбили.
      – Да, думаю, что так и есть… А теперь я пойду переоденусь. – Бидди собралась идти, но вдруг сказала: – Мама сшила мне это платье и жакет. Платье… было такое красивое, когда я уходила из дома.
      – Очень жаль, девочка. Но оно все равно очень милое, а перед мы исправим… Но каков мистер Пол! Да! Если хозяин… нет, вот если бы мистер Стивен или мистер Лоуренс узнали об этом, Боже, они шкуру бы с него спустили.
      – И тем не менее, насколько я понимаю, они тоже не отказываются от таких вещей, только делают это не так грубо, – в тоне Бидди ясно чувствовалась колкость.
      – Так поступают все джентльмены, – ответила ей Джесси. – Но они не потерпели бы того, что хотел с тобой сделать… да еще не кто иной, как член их семьи. – Женщина покачала головой и добавила: – Просто удивительно, девочка, что с тобой всегда что-то случается. Я не встречала никого другого, от кого было бы столько… хлопот. Но в этом нет твоей вины. Просто все как-то вокруг себя складывается… – Она неопределенно пожала плечами и тут же схватилась за щеку: зуб напомнил о себе приступом острой боли. – Переоденься и иди к ней, а мне надо в постель.
      – Примите настойку опия: она снимет боль, и вы быстрее уснете.
      – Да, да, хорошо, так и сделаю. Я подумывала об этом вчера ночью, но решила, что могу не услышать, если она станет звать меня. Иногда я забываю, что есть ты и на тебя можно положиться. Удивительно, как ты понравилась мадам. Она позволяет тебе с ней так смело разговаривать. Мне она никогда не разрешала ничего подобного. Ну, а сейчас – иди.
      Бидди ушла к себе. Переодевшись в свое форменное платье, она села на постель, задумавшись, как лучше рассказать о беде с мисс Люси. Девушка решила подождать, пока уснет мисс Хобсон, хотя ей было и неловко что-то утаивать от нее. Она знала, что Джесси умела держать язык за зубами. Это действительно было так, потому что только она из всех обитателей дома и Бидди знали, что кучер мистер Моттрем время от времени наведывается к мадам с докладом о времяпрепровождении ее сына в Ньюкасле. Мадам привезла с собой мистера Моттрема, когда в первый раз приехала в эту семью. В доме все знала, что он – человек мадам, но никто не догадывался, что много лет он для нее шпионил, к такому заключению пришла Бидди.
      Это было странное семейство. Бидди подумала, что все жизнеописания, описанные в книгах, не шли ни в какое сравнение с теми делами, что творились здесь. И вот теперь ей предстояло внести еще большую путаницу в их жизнь, и возможные последствия тревожили ее.

* * *

      Уже два раза Бидди заставляла себя садиться в постели, чтобы не заснуть: она ждала подходящего момента.
      Мадам легла в постель в девять часов вечера. Старая дама раздражалась из-за того, что мисс Хобсон жаловалась на зубную боль.
      – Сходи-ка ты в конюшню, – советовала она. – Они привяжут к твоему зубу кусок проволоки, один рывок – и ты навсегда избавишься и от зуба, а заодно и от мучений. Вырви их все. Это самый лучший выход. Я так и поступила. Сделай, как я говорю, и я закажу для тебя вставные зубы. О, отправляйся ты скорее спать! – наконец не выдержала мадам, и Джесси, выпив настойку опия, побрела к себе. Но прошло какое-то время, прежде чем до Бидди донеслось похрапывание мисс Хобсон, тогда она поняла, что Джесси крепко спит. Но еще не было десяти, и в доме не затихло движение. Джентльмены засиживались допоздна: играли на бильярде или в карты и порой отправлялись спать не раньше двенадцати. Бидди очень сомневалась, что сможет их переждать.
      Подождав еще немного, Бидди накинула халат, перешедший к ней от Джесси, и прокралась в коридор, а оттуда по галерее дошла до раздвижных дверей. Из последнего окна в галерее был виден фасад дома. Перед парадной дверью не горел фонарь. Это означало, что слуги ушли спать. Бодрствовать могли только дворецкий и камердинер, они не ложились, пока последний из членов семейства не отправлялся в свою комнату. Но Бидди решила, что едва ли кто-нибудь в столь поздний час заглянет в эту часть дома. Так же бесшумно она вернулась обратно и вошла в гостиную. Здесь девушка остановилась, постояла несколько мгновений зажмурившись, собираясь с духом, потом тихонько открыла дверь и оказалась в спальне мадам.
      На столике у кровати слабо горела лампа, и в ее свете Бидди, к своему удивлению, увидела, что старая дама не только не спит, а даже сидит в постели. Когда Бидди уходила, мадам лежала, утопая в своих подушках. Теперь же подушки были переложены. Бидди сразу это заметила и подумала, что мадам отнюдь не такая беспомощная, как представляется порой.
      – Что тебе, девочка? – голос мадам звучал мягко, как всегда по ночам.
      Бидди медленно приблизилась к постели и глубоко вздохнула, прежде чем отважилась сказать:
      – Мадам, позвольте поговорить с вами.
      – Ты хочешь поговорить со мной в такой час?
      – Это очень важно, мадам.
      – Что такое важное могло у тебя произойти, с чем нельзя подождать до утра?
      – Я хочу поговорить не о себе. Это касается кое-кого из домашних… одного из членов семьи… я… меня попросили… Я хочу сказать…
      Худое тело повернулось в постели, и Бидди почудилось, что она слышит скрип старческой кожи.
      – К чему ты клонишь?
      – Речь идет о… мисс Люси, мадам.
      – Мисс Люси? Что такое 6 мисс Люси?
      – Мне надо вам кое-что сказать.
      – О мисс Люси?
      – Да, мадам.
      – Какие-нибудь сплетни? – голос старой дамы звучал раздраженно.
      – Нет, мадам, – решительно заявила Бидди, – я не собираю сплетен, и никогда этим не занималась. Мисс Люси попросила меня… дело в том, мадам, – девушка закивала, словно подтверждая свои слова, – она боится, очень боится сама вам все рассказать.
      – Говори, – приказала старая леди.
      – Не знаю, как вам и сказать, мадам, потому что для вас это будет сильным потрясением.
      – Послушай, девочка, я привыкла к потрясениям. Из них состояла моя жизнь. Так что же такое ты собираешься мне сказать, о чем боится говорить со мной мисс Люси?
      Бидди снова глубоко вздохнула, но глаз не отвела. Она непроизвольно приподняла руки, словно готовясь погасить крик возмущения, который мог вырваться у мадам, голос которой и без того был достаточно звучным.
      – У нее… она ждет ребенка, мадам.
      Мадам села в постели, как подброшенная пружиной. Казалось, молодая сила вдруг вернулась в старческое тело. Руки Бидди рванулись вперед, но лишь коснулись плеч хозяйки.
      – Мадам, мадам, – в тоне Бидди звучала мольба. – Только, пожалуйста, не кричите.
      – А кто здесь собирается кричать? – свистящим шепотом спросила старая дама, резким движением сбрасывая с плеч руки Бидди. – С чего это ты взяла? И не стой столбом, возьми стул и сядь.
      Бидди принесла стул, и когда она села, мадам потребовала:
      – Рассказывай.
      – Мадам, я случайно встретила мисс Люси, когда возвращалась сегодня из дома. Я сидела у реки. Мисс… мисс Люси была очень расстроена. Она… она изменилась… стала совсем другой, и она мне все рассказала.
      Маленький рот старой дамы сжался в крохотную гармошку.
      – Но почему тебе?
      Действительно, почему она доверилась ей?
      – А больше некому было, то есть я хочу сказать, что она боялась открыться хозяину и хозяйке, – объяснила Бидди.
      – Да уж, еще бы ей не бояться выложить такое! Всемогущий Боже! Надо же было этому случиться, да еще сейчас. Ее мать с ума сойдет. Хотя это едва ли много значило бы, – добавила она с обычной своей язвительностью. – Но с этим ясно, однако почему она сама ко мне не пришла?
      – Она опасалась, мадам, что вы станете на нее кричать… как иногда…
      – Ну? Договаривай, если начала.
      – …как вы иногда кричите днем. – Бидди энергично кивала головой в подтверждение своих слов, поражаясь в душе собственной дерзости. – А еще она боялась, что вас может услышать кто-либо из домашних.
      – И она послала тебя выполнить грязную работу?
      – Нет, это не грязная работа. Она очень испугана. И вы… вы ночью всегда спокойнее и… – Она закрыла глаза.
      Некоторое время они сидели молча.
      – Продолжай, – тихо попросила старая дама, голос ее чуть заметно дрожал. – Расскажи мне все, что знаешь. Кто это сделал? Какой-нибудь слабовольный неуклюжий школяр?
      – Я… мне кажется, это отец ее друга.
      – Что? – Она снова рванулась из подушек. – Отец друга? Это, должно быть, тот, о котором она рассказывала. Он школьный учитель, и если я не ошибаюсь, у него большая семья, в которой четверо или пятеро детей, кажется, так. Богом клянусь, он заплатит за это. Да, он за это заплатит, должен заплатить! – стуча себя в грудь крепко стиснутыми кулачками, горячо обещала она.
      – Мадам.
      – Да, девочка? – Она вновь перевела на Бидди внимательный взгляд.
      – Если вы это сделаете… станете обвинять его… все выйдет наружу и… она могла бы тогда с тем же пойти к матери. Я думаю, мисс Люси надеется, что вы что-нибудь придумаете, предложите какой-то план, – она неопределенно покачала головой, – чтобы никто ничего не узнал.
      – И как она себе это представляет? Что тут предложишь? Нельзя избежать рождения ребенка. И его рождение не скроешь. О Боже! – Она положила руку на голову и стала теребить чепец: выбившиеся из-под него белые пряди упали на лоб. – Надо подумать, – бормотала мадам. – Надо все как следует обдумать. – Она повернулась к Бидди. – Если эта история выплывет наружу, скандалам не будет числа. Это удар по положению моей невестки в обществе, а ее дяде не увидеть должности епископа. Боже! – Ее голова качнулась по подушке из стороны в сторону. – Представляю, что с ней будет. Она десять раз покраснеет и побелеет и снаружи и внутри. Потом, Стивену придется распрощаться со своими мечтами о парламентском кресле. И не надо забывать о Мей. Девушка собралась замуж за этого идиота с досады, а быть может, ее прельстил титул и возможность называться леди Мильтон. А чем собирается утешиться эта маленькая дурочка? Когда это случилось? Сколько времени прошло?
      – Около двух месяцев, как я поняла, мадам.
      – О Господи! Да, нужно что-то решать как можно скорее.
      Бидди осторожно поерзала на стуле. Она страшно устала и чувствовала себя абсолютно разбитой.
      – Принеси одеяло, – распорядилась тем временем мадам, – я хочу, чтобы ты осталась со мной. Мне надо подумать, нам следует поговорить и все обсудить. К утру я должна принять решение, когда эта глупая девчонка явится ко мне, надеясь на чудо. Но она убедится, что чудес я творить не могу.
      Она продолжала что-то бубнить себе под нос, а Бидди принесла из гостиной одеяло и села на стул у постели, завернувшись в него с ногами.
      – Ей надо отсюда уехать. Это очевидно, – многозначительно глядя на Бидди, говорила мадам. – Это первое. Но куда ей уехать, куда? К друзьям? – исключено. Если надо, чтобы секрет знали все в округе, стоит сказать несколько слов другу. Я никогда в жизни ни с кем не советовалась, и моя голова до сих пор трезво мыслит. Не спи, девочка. Спать не время, надо думать.
      – Да, мадам.
      – Тебе не холодно? Даже летними ночами бывает совсем не жарко.
      Эти заботливые слова прозвучали так неожиданно, что Бидди даже растерялась и не сразу нашлась что ответить. И лишь когда приглушенный, но тем не менее строгий голос повторил: «Тебе не холодно?» Только тогда ей удалось выдавить из себя:
      – Нет, мадам, спасибо, мадам.
      – Теперь представь, что бы стала делать ты на ее месте. Говори, не бойся, что думаешь. Ум хорошо, а два – лучше. Итак, как бы ты поступила, случись такое с тобой?
      Что бы она сделала? Отправилась бы к матери, чтобы наслушаться всевозможных упреков и ругани. А потом бы родила ребенка и прожила бы с клеймом всю жизнь одна, потому что никто бы не захотел после этого на ней жениться. Попользоваться ею нашлось бы немало охотников, но о женитьбе и думать было нечего. Но с ней такое не случится. И она никогда не выйдет замуж. Никогда. Никогда… на этой мысли Бидди сморил сон.
      Она проснулась, чувствуя, что все тело онемело. Девушка сидела в крайне неудобной позе, прижавшись щекой к спинке стула. Одна ее рука лежала на постели, другая сжимала у подбородка одеяло. Несколько раз моргнув, она поняла, что уснула, и тут же собралась вскочить, но лишь поморщившись, застонала.
      – Не спеши, девочка, не спеши, – раздался рядом спокойный голос.
      Бидди медленно выпрямилась и, продолжая хлопать глазами, смущенно проговорила:
      – Извините, мадам… я не хотела, я уснула случайно.
      – И я тоже спать не собиралась, но не могли же мы сидеть всю ночь напролет. Кстати, уже пять часов.
      – Уже пять! – ахнула Бидди. Она попыталась было встать, но ноги свело так, что она скривилась от боли. – Пять часов, – повторила она. – Я проспала всю ночь, мадам?
      – Да, девочка, ты проспала всю ночь.
      – А вы, мадам, спали?
      – Временами. То засыпала, то просыпалась. А теперь мне хотелось бы чашку чаю. Скоро все в доме встанут. Думаю, тебе надо побыстрее одеться.
      Бидди налила старой даме чай, подождала, пока она его выпьет, налила еще, а затем отправилась в маленькую кухоньку, где на ходу проглотила две чашки чая, после чего побежала к себе в комнату одеваться.
      Едва она снова вошла в спальню, мадам встретила ее вопросом:
      – Надумала что-нибудь?
      – Да, мадам, мне пришла в голову одна мысль.
      – Рассказывай.
      – Я подумала… мне кажется, мадам, куда бы ни поехала мисс Люси, если она останется в Англии, ее кто-нибудь может узнать. Удивительно, как быстро расходятся слухи. Поэтому я подумала… лучше бы ей поехать за границу… как будто у нее длинные каникулы…
      – Ха! – это прозвучало, как сдавленный смешок, но лицо старой дамы осталось серьезным. – При других обстоятельствах ты бы далеко пошла. Мне тоже в голову пришла эта мысль. Ей надо уехать из Англии, но не на длинные каникулы. У таких молоденьких девушек, как мисс Люси, не бывает продолжительных каникул. Однако на какой бы срок она ни поехала, следует иметь для этого существенный предлог. И я его нашла. Но здесь без посторонней помощи не обойтись. И единственный, на кого можно положиться в таком деле, это Лоуренс. Он отвезет ее во Францию и якобы определит в школу. Она предположительно могла бы пожить у его друзей. Как он мне рассказывал, у него во Франции есть хорошие друзья, а у них дочери и сыновья. Люси якобы поселится у них и станет посещать школу вместе с детьми друзей Лоуренса. Но ей понадобится служанка, поэтому вместе с ней поедешь ты.
      – Я, мадам? – Бидди опасливо зажала рот рукой: ее возглас могли услышать в коридоре, а старая леди в свою очередь крикнула:
      – Ну так кто из нас здесь шумит, а? – и продолжала: – Да, девочка, поедешь ты. Как я понимаю, ты хвасталась, что умеешь говорить по-французски. Вот у тебя и появится возможность узнать, как по-французски говорят французы. И не говори мне, что не можешь ехать, потому что, по сути дела, к этому причастна ты.
      – Я, мадам? – Бидди это «я» не проговорила, а как-то сдавленно пропищала.
      – Да, да, – подтвердила мадам. – Если бы не тот скандал в прачечной, Люси никогда бы не отправили в школу. Ее мать возражала. – Мадам, однако, умолчала, что сама была сторонницей отъезда Люси, чтобы освободить ее от недостаточно хорошо подготовленной гувернантки, а заодно избавить от опеки помешавшейся на своих псалмах матери. – А теперь, довольно хлопать глазами. Спустись вниз и найди кого-нибудь из мужской прислуги. Фроггетт—лентяй, он еще спит, но Томпсон, думаю, уже на ногах. Скажи ему, чтобы он разбудил мистера Лоуренса и передал ему, чтобы тот поднялся ко мне как можно быстрее, а это значит – до завтрака. Сделай на этом упор.
      – Да, мадам. – Бидди вышла из комнаты и сама не заметила, как оказалась у двойных дверей. Ей казалось, она не идет, а летит; на несколько мгновений она забыла о беде мисс Люси. «Я еду во Францию», – вот единственная мысль, которая занимала ее в тот момент. – Ах, мистер Миллер, – прошептала она, казалось, словно он стоял рядом и говорил ей: «Я всегда верил в тебя, Бидди!»
      Девушка спустилась по главной лестнице, где и увидела Джона Томпсона. Из мужской прислуги он единственный относился к ней дружелюбно.
      – Что случилось, красавица? – тихо спросил он. – Не замечал тебя здесь раньше в такое время, впрочем, ты вообще не появляешься в этой части дома. – Он приветливо улыбнулся ей.
      – У меня поручение от мадам. Она желает, чтобы вы разбудили мистера Лоуренса и передали ему, что ей надо немедленно с ним увидеться… до завтрака.
      – Что-то не так? – наклонясь к ней, поинтересовался Томпсон.
      – Нет, все в порядке. – Она покачала головой и еще раз звонко повторила: – Все в порядке, вот только, – Бидди заставила себя улыбнуться, – мадам не спалось, и ей хочется на ком-нибудь отыграться. Нас с Хобсон ей показалось мало.
      – Да, она такая, – рассмеялся мужчина. – И мы знаем, кто тут командует, а? – Он хитро подмигнул ей.
      – Да, уж это-то мы знаем, – согласилась она. – Так вы передадите все мистеру Лоуренсу, мистер Томпсон?
      – Конечно, подожди минутку. – Он коснулся ее руки и она обернулась. Томпсон предусмотрительно посмотрел по сторонам и тихо сказал, кивая на коридор: – Я рад, что ты взяла над ними верх, особенно над этой Фултон. Не давай им спуску и впредь.
      – Спасибо, мистер Томпсон, я постараюсь. – Со спокойным достоинством девушка развернулась и плавно направилась вверх по лестнице, чувствуя, что он провожает ее глазами. «То ли еще будет, – думала Бидди, возвращаясь в западное крыло. – Когда станет известно, что я буду сопровождать мисс Люси за границу, многих от зависти хватит удар». – И в душе она почувствовала удовлетворение.
      Бидди не пошла сразу к мадам, а заглянула сначала к мисс Хобсон. Увидев, что Джесси все еще крепко спит, Бидди вышла из комнаты, размышляя, должна ли Джесси узнать правду, или нет. Ведь мисс Люси в самом деле могла поехать во Францию и ходить там в школу. Это называлось завершить образование. Так молодые джентльмены отправлялись путешествовать за границу, чтобы подвести итог. Чему? Она не знала. Ей было ясно одно: у бедной мисс Хобсон впереди тяжелые времена. Ей снова придется одной крутиться целый день, выполняя поручения мадам. Но вполне возможно, что у нее появится помощница, многие с радостью уцепились бы за такую возможность…
      Не прошло и пятнадцати минут, как Бидди увидела спешащего к ней по галерее мистера Лоуренса. Он надел брюки, но был в комнатных туфлях и коричневом халате в рубчик. Девушка заметила, что его волосы были мокрые, должно быть, он ополоснул лицо, чтобы скорее проснуться.
      – Что такое? – озадаченно спросил молодой человек. – Что-то случилось?
      – Да, сэр, в определенном смысле, случилось, – уклончиво ответила Бидди.
      – Она заболела?
      – Нет. Дело не в этом, сэр, она… мадам вам все объяснит сама. Хотите чаю, сэр?
      Он уже направился к спальне мадам, но, услышав ее слова, обернулся:
      – Да, Бидди, хочу. Чаю выпить не помешает. – И он прошел в комнату.
      Она не торопилась с чаем, давая возможность мадам рассказать своему внуку всю историю и посвятить в свои планы.
      Держа в одной руке маленький серебряный поднос, Бидди постучала и, войдя в комнату, очень удивилась, не услышав голосов. Мистер Лоуренс устроился на стуле, который недавно занимала она, а мадам сидела в подушках. Они смотрели на нее и молчали.
      Бидди опустила поднос на маленький столик и придвинула его к мистеру Лоуренсу.
      – Спасибо, – поблагодарил он не отводя от нее взгляда.
      – Мистер Лоуренс согласился с тем, о чем я с тобой говорила раньше. Но слишком спешить было бы неразумно. Тем не менее он поедет с вами во Францию и устроит в семью.
      – Нет, бабушка, – повернулся к ней Лоуренс. – Я вам говорил, что эта семья не подойдет. У них чересчур много знакомых в Лондоне и…
      – Ну хорошо, хорошо. – Мадам крепко зажмурилась и с легким раздражением захлопала по одеялу худой, как плеть, рукой. – Да, ты говорил об этом, они нуждаются в опеке.
      – Я позабочусь об этом, бабушка. Однако центр Парижа, не кажется мне подходящим местом для двух юных леди. Но я обязательно что-нибудь придумаю.
      – Да, так и сделай. И… – лицо ее слегка оживилось, – им ты можешь сказать, что отправляешься во Францию, чтобы все подготовить. То есть договориться о предполагаемой школе и так далее. И кроме того, мне кажется, будет неплохо тебе съездить туда заранее и взглянуть на квартиру. А перед тем как возвращаться в Оксфорд, ты отвезешь их туда. Что скажешь?
      Молодой человек задумался, покусывая губу и часто моргая. Бидди молча смотрела на него. Они одновременно едва не подпрыгнули, когда мадам крикнула в полный голос:
      – Все должно выглядеть естественно. – Она откинулась на подушки и тихо продолжала: – Ну почему в моем возрасте мне приходится переживать такое? Это несправедливо, ты согласен, Лоуренс? – Глаза ее гневно сверкали.
      – Да, бабушка.
      – Но ты понимаешь, что означает огласка? У этой маленькой дурочки жизнь будет разрушена. А ее родителям никогда не удастся восстановить свою репутацию.
      – Не волнуйтесь. – Он ласково погладил ее по руке и повторил: – Не волнуйся, я обо всем позабочусь.
      Мадам смотрела на него, и в глазах ее отражалась боль.
      – Ты советуешь мне не волноваться. Но как же я могу оставаться спокойной? Мои тревоги только начинаются. Пока они будут там, беспокойство о Люси займет все мои мысли. Ей предстоит родить ребенка в чужой стране, а такое событие должно происходить, когда рядом семья. И подумать только, – она подняла голову с подушки, – это их первый внук или внучка. Думать об этом нестерпимо. Не беспокойся, говоришь ты. А эти французы. Я знаю, что они за народ…
      – Но она будет не одна. – Юноша повернулся к Бидди. – Мне кажется, Бидди сумеет справиться с большинством французов. Как ты считаешь, Бидди?
      Девушка смотрела на него и думала, что накануне ей не удалось одолеть даже одного молодого англичанина.
      – Налить вам чаю, сэр? – вместо ответа предложила она.
      – Да, пожалуйста, – ответил он.
      Бидди налила чай и собралась выйти, но мадам остановила ее:
      – Она теперь уедет, и я останусь с Хобсон, которая уже засыпает на ходу.
      – Вам придется кого-то взять на ее место, бабушка.
      – Но кого? Внизу одни ничтожества. Из них и выбрать некого.
      Бидди дошла до двери, когда голос мадам снова задержал ее.
      – Подожди.
      Девушка остановилась и обернулась.
      – У тебя есть сестра, сколько ей лет? – спросила старая дама.
      – Четырнадцать, мадам.
      – Так, четырнадцать. А она смышленая?
      – Она такая, какой я была в ее возрасте. Она умеет читать и писать.
      – Мне это ни к чему, а способна ли она еще на что-нибудь?
      – Да, мадам. Но… она помогает маме.
      – Насколько я знаю, твоей матери нужны деньги. Ты сейчас отправишься домой и скажешь ей, что сестра на несколько месяцев займет твое место и будет получать хорошее жалованье. Она начнет с трех шиллингов в неделю, и я распоряжусь, чтобы деньги ей выдавали каждые две недели. А пока ты выступаешь в роли компаньонки, пять шиллингов в неделю будут выплачиваться твоей матери.
      – Спасибо, мадам, – поблагодарила Бидди. Через несколько минут, уже в кухне, Бидди повторила: «Пять шиллингов и еще три шиллинга плюс – все устроится для Мэгги». А ей предстояла поездка в абсолютно новый мир. В это верилось с трудом. Ей казалось, что это сон, волшебный сон.
      Бидди стояла у маленькой раковины и смотрела в окно, выходившее в парк. Дверь открылась, она обернулась, ожидая увидеть мисс Хобсон, но вошел Лоуренс. Он прошел через комнату и остановился у раковины.
      – Когда… должен появиться ребенок? – тихо спросил он глядя ей в глаза.
      – Я точно не знаю, сэр.
      – Печальная история, весьма печальная. Очень странно, что она доверилась тебе.
      – Я тоже так считаю, сэр… но мисс Люси сильно изменилась.
      – Да, я это заметил, особенно в последние несколько недель. Она, должно быть, сильно переживала.
      – Да, сэр.
      – Как говорится, нет худа без добра. Я не верил в эту поговорку, а сейчас убедился, что она верна. Ты получаешь замечательный шанс. Ничто так не развивает ум, как путешествие. Тебя ведь интересовала Франция?
      – Да, сэр. Но должна сказать, я бы предпочла не продолжать образование, когда мисс Люси приходится расплачиваться такой ценой.
      – Да, Бидди, ты права, – согласился молодой человек после минутного раздумья, – цена высокая. Но должен сказать, что, раз побывав за границей, ты станешь чувствовать себя иначе. Я сомневаюсь, что, вернувшись, ты захочешь всем этим заниматься, – он сделал жест, охватывающий не только комнату, но и весь дом… – и я не вижу причины тебе к этому возвращаться. Полагаю, тебе следует пройти подготовку и стать учительницей. Сейчас все больше набирает силу движение в поддержку школ для бедных, но кроме того, ты могла бы устроиться гувернанткой. Ты бы хотела этого?
      – Да, сэр, очень. – Они смотрели друг на друга, глаза Бидди затуманились слезами. Они мешали ей как следует видеть, и девушке на мгновение почудилось, что лицо мистера Лоуренса склоняется к ней. Но туман рассеялся, и она поняла, что ей это только показалось. Юноша вдруг поднял руку и ласково коснулся ее щеки. Бидди с большим трудом удалось сдержаться и не дотронуться до его руки.
      – Ты замечательная девушка, Бидди, – тихо, почти шепотом произнес он.
      Приподняв за подбородок ее лицо, он посмотрел на нее долгим взглядом. Когда он вышел, Бидди повернулась к раковине и до боли в пальцах стиснула ее край.

      По словам Джесси, в доме царил переполох похуже того, что поднимался всякий раз после появления мистера Риддла с шутливой ордой мальчишек-трубочистов.
      Как правило, вся семья в сентябре уезжала из дома, чтобы слуги могли спокойно заняться уборкой комнат от копоти и сажи, которая в изобилии оседала в доме, несмотря на то, что работники мистера Риддла всегда отличались особой старательностью и аккуратностью. Единственным человеком, кому доставляло удовольствие нашествие малышей-трубочистов, мальчишек в возрасте от семи до десяти лет, была мадам. Она часто просила, чтобы ее кресло подкатили к окну галереи, откуда она могла наблюдать, как по двору взад и вперед сновали чумазые мальчишки с ведрами сажи. Рассказывали, что как-то раз она даже спустилась во двор прачечной, чтобы понаблюдать, как их отмывали после недели работы. Всем было известно, что мальчишкам мистера Риддла нравилось работать в «Холмах», потому что их там хорошо кормили и каждый получал шесть пенсов. Также было известно, что одних и тех же мальчиков видели здесь не более двух раз: они или умирали, или вырастали слишком большими и уже не могли пролезть в дымоходы.
      Поэтому неудивительно, что неделя трубочистов, как ее называли, сопровождалась большим переполохом, как, впрочем, и три последующие, когда дом приводился в порядок к приезду хозяев. Но такое случалось только раз в год в сентябре. Сейчас же была только середине июля, а весь дом гудел, как растревоженный улей, а все потому, что мисс Люси наотрез отказалась возвращаться в свою школу. Ее поддержала мадам, сообщив девушке, что следует продолжить образование во Франции. Было решено, что она поселится в семье друзей мистера Лоуренса и станет учиться вместе с их детьми.
      Прислугу больше волновало не это. Сильнее всего их будоражила другая новость: мадам настояла, чтобы горничной с мисс Люси ехала та самая бойкая девчонка из прачечной. Неслыханное дело!
      Свидетели уверяли, что когда это потрясающее известие дошло до ушей миссис Фултон, ее едва не хватил удар, но потом она взяла себя в руки и отправилась не к хозяйке, а к мадам, прекрасно зная, кто в доме главный. Она попросила мадам принять ее, потому что не могла не поставить в известность старую даму о сомнительной репутации девушки, которую она приблизила к себе и сделала помощницей своей камеристки. В подтверждение своих слов экономка описала, в каком виде Бидди вернулась после выходного.
      Подробностей разговора никто не знал, за исключением того факта, что миссис Фултон было приказано зайти к мадам через час.
      После визита экономки мадам спросила у Бидди, почему она вернулась в таком растерзанном виде. Бидди без колебаний объяснила:
      – На меня набросился мистер Пол, мадам, мисс Люси его прогнала. Тогда она и доверила мне свою тайну, так как увидела, что и я чуть было не оказалась в подобном положении.
      Второй разговор мадам с мисс Фултон также остался для всех тайной, но вышла она от мадам с побелевшим лицом, и еще долго в этот день прислуга предпочитала не попадаться ей на глаза…
      Рия онемела от изумления, услышав от Бидди новость. Она всегда чувствовала, что этот ее ребенок не такой, как остальные, и сможет добиться многого. И все же Рия не могла поверить, что ее дочь отправляется через море в страну, где революции и где людям отрубают головы. Но более того, туда могли позволить себе поехать только джентри, а теперь направлялась ее дочь, пусть как горничная при молодой леди, но разве в этом дело. Кроме того, на какое-то время ей приходилось расстаться и с другой дочерью.
      Сначала Рия не хотела отпускать ее, но Мэгги плакала и умоляла мать не отбирать у нее такой шанс. И потом, она напомнила Рии, что у мадам она будет жить на всем готовом, и матери не придется кормить и одевать ее, а еще она будет получать три шиллинга в неделю.
      Бидди сказала также, что Рия станет получать еще по пять шиллингов в неделю за Бидди все то время, пока она проведет во Франции. Все складывалось так хорошо, что в это верилось с трудом, но Рия не чувствовала себя по-настоящему счастливой, потому что ее собственная жизнь оставалась безрадостной. А теперь, когда уходила Мэгги, ей грозило полное одиночество, потому что Джонни места себе не находил и в любое время мог тоже покинуть ее.

* * *

      И вот наступил день отъезда. Багаж был уложен в экипаж, который должен был отвезти их к кораблю, отплывающему во Францию. У Бидди голова шла кругом. Всего час назад она закрывала глаза, спрашивая себя, сон это или явь.
      Она поцеловала Мэгги и сказала ей напоследок:
      – Делай все, что тебе велят, и не бойся мадам. Она, как ты слышала, любит покричать, но к этому быстро привыкнешь.
      Прощаясь с Джесси в ее гостиной, Бидди протянула руку, но Джесси со слезами на глазах бросилась ей на шею и крепко обняла.
      – Береги себя, девочка, – сказала она и, наклонившись, прошептала Бидди в самое ухо: – Знаешь, я ведь совсем не глупа и чувствую, что дело неладно. У тебя есть голова на плечах, так что присматривай за ней. До свидания, девочка, и храни тебя Господь.
      Бидди зашла попрощаться с мадам. С затуманенными от слез глазами стояла она перед старой дамой, восседавшей в своем кресле.
      Та некоторое время всматривалась в девушку, потом, сжав ее руку, произнесла:
      – Береги Люси, заботься о ней, а когда родится ребенок, привези ее обратно. Лоуренс договорится об усыновлении. Я полагаюсь на тебя и надеюсь, что все пройдет гладко.
      – Да, мадам.
      – Обещаю, девочка, ты ничего не потеряешь.
      – Мне больше ничего не нужно, мадам.
      – Девушке в твоем положении обязательно надо больше, если она хочет подняться выше… А теперь – до свидания. Держи меня в курсе дела.
      – Обязательно, мадам. – Она торопливо присела и вышла из комнаты.
      На этот раз Бидди спустилась не по боковой лестнице. Экипаж ждал у парадного входа. С гордо поднятой головой она направилась к двойным дверям, затем прошла по длинной галерее, привлекая к себе всеобщее внимание. Слуги, стоявшие у окон, разом повернулись и, вместо того чтобы наблюдать, как мистер Лоуренс усаживает в экипаж мисс Люси, вытаращили глаза на девчонку Милликан, шествующую к главной лестнице с таким видом, словно она в доме хозяйка.
      Когда Бидди сошла с лестницы, дворецкий Томас Фроггетт обернулся и, раскрыв рот, остался стоять, наблюдая, как девушка прошла мимо, не удостоив его даже взглядом. Из горла его вырвался звук, представлявший собой нечто среднее между шипением и сдавленным кашлем.
      У экипажа стояли два лакея. Джон Томпсон хотел предложить Бидди руку, но мистер Лоуренс взял ее под локоть и помог подняться по ступенькам, после чего сел сам. Джеймс Симпсон закрыл дверь. Билл Моттрем крикнул с козел: «Но, пошла». И экипаж выехал со двора, провожаемый завистливыми взглядами кипевшей негодованием и злобой прислуги.
      Дэйви наблюдал за представлением из дверей конюшни, выслушивая шуточки парней насчет своей удачливой сестры. Но даже он в душе возмущался, что Бидди в очередной раз добилась того, что ее невзлюбили сильнее прежнего.
      В экипаже Люси сидела рядом с Лоуренсом, а Бидди – напротив. Люси молчала, но когда они выезжали в ворота и привратник, приветствуя ее, приподнял шляпу, она вдруг сказала:
      – Я была бы рада никогда сюда не возвращаться.
      – Не надо, Люси, не говори так. – Лоуренс крепко сжал ей руку.
      – Это правда, Лоуренс. – Она взглянула на него, а потом спросила Бидди: – Хочешь попрощаться с мамой?
      – Да, мисс, пожалуйста, если вы не против.
      – Мы уже обо всем договорились. Моттрем знает, где остановиться, – улыбнулся Лоуренс.
      – Знаешь, Лоуренс, ты совсем как бабушка, умеешь думать вперед.
      – Что ты, Люси, – рассмеялся он. – Я ничуть не похож на бабушку. Во-первых, мне ее не перекричать, как бы я ни старался, да и ее косметика мне не к лицу.
      Люси рассмеялась, однако смех ее звучал не очень весело. А Бидди подумала, что он в самом деле очень походил на бабушку, хотя она и была ему неродной.
      Экипаж остановился.
      – Я быстро, – пообещала Бидди.
      – Можешь не спешить, – успокоил ее Лоуренс. – У нас есть время в запасе.
      Рия ждала дочь у парадного входа. Бидди бросилась в ее объятия, повторяя: «Не плачь, мама, не плачь».
      – У меня так тяжело на душе, девочка.
      – Да, я понимаю. Тебе будет одиноко.
      – О нет, не только поэтому, – покачала головой Рия, лицо ее было мокрым от слез. – Я должна кое-что рассказать тебе, и я тянула до последней минуты. Мне следовало давно поговорить с тобой об этом. Это касается… – она кивнула на дом. – Понимаешь, хозяин оставил усадьбу не мне. В своем завещании он указал, что я могу оставаться здесь до тех пор, пока не выйду замуж. Но он чувствовал, что я могу нарушить это условие, и сделал оговорку, что в случае моей смерти или замужества дом становится твоим. Я скрывала это от тебя по разным причинам.
      – Ничего, мама, не переживай. – Бидди тоже сглотнула слезы. – Я все знаю, все.
      – Знаешь? – воскликнула Рия, вытирая слезы. – Но откуда? Как?
      – О, это неважно. Я уже давно узнала об этом. И, мама, я надеюсь, что вернусь сюда только под старость, – улыбнулась девушка сквозь слезы.
      – Ах, девочка моя. – Они снова обнялись.
      – Мне пора, они ждут, – тихо сказала Бидди.
      – Я все еще не могу поверить, что это правда. Ты уезжаешь, и не куда-нибудь, а во Францию. И он учил тебя языку. Как странно. Как все странно.
      – Да, мама… ты проводишь меня до ворот?
      – Нет, девочка. Я покажусь смешной. Посмотри, я одета по-домашнему. Гордиться нечем. Иди.
      – Я всегда буду гордиться тобой, мама. – Они в последний раз сжали друг другу руки, и Бидди побежала по аллее к воротам.
      Уже у самых ворот она посмотрела в сторону и сквозь слезы, застилавшие глаза, заметила с другой стороны дороги переходившую поле знакомую фигуру. Подбежав к Лоуренсу, который уже открыл для нее дверцу экипажа, запинаясь спросила:
      – Можно… у нас есть еще свободная минутка? Там мой знакомый, – она махнула рукой, – мне бы хотелось попрощаться.
      – Хорошо, – ответил он, бросая взгляд на часы. – Если не будет непредвиденных задержек, мы успеем в Ньюкасл вовремя.
      – Спасибо. – Бидди бросила взгляд на сидевшую в экипаже Люси и понеслась к сложенной из камней стене, огораживающей поле.
      – Все в порядке, едешь? – спросил Тол, держа руки за спиной.
      – Да.
      – Счастливо тебе, – он кивнул и тихо добавил: – Здесь будет все в порядке, не волнуйся.
      – Маме одиноко. Она как потерянная. Мы все ее оставили, с ней только Джонни, но он меня беспокоит. Братишке не хочется сидеть на месте. Боюсь, он может в любой момент сбежать.
      – Будь спокойна. Я с ним поговорю. А… я собираюсь навестить твою маму.
      – Когда?
      – Да вот как только вы проедете и освободите дорогу, – отшутился Тол.
      У Бидди от его ответа перехватило дыхание. Она порывисто наклонилась и поцеловала его.
      Наблюдавшая за сценой из окна Люси, повернулась к поглядывавшему на часы Лоуренсу.
      – Просто удивительно, как ей удается вызывать и любовь и ненависть.
      – Да, Люси, – согласился он. – Ты права, это так странно.
      В следующую минуту он уже помогал Бидди подняться в экипаж, а когда захлопнул за собой дверцу, все трое подумали, что этот период в их жизни закончился, но впереди у них новая жизнь, где тоже не было недостатка в проблемах.

* * *

      Тол смотрел вслед экипажу, пока тот не скрылся из вида, затем прошел по аллее к дому и постучал в дверь кухни. Не получив ответа, он вошел. Никого не встретив, Тол постучал в дверь, выходившую в холл, прежде чем пройти в нее. Рии не оказалось и там. Он нашел ее в гостиной. Забившись в угол дивана, женщина рыдала так горько, что не заметила, как он вошел. Тол коснулся ее плеча; она, испуганно вскрикнув, тихо ахнула. Лицо Рии было залито слезами. Она выпрямилась и прислонилась к спинке дивана, прерывисто дыша. Тол присел рядом с ней.
      – Ну, успокойся, не надо плакать, – уговаривал Тол, держа ее за руку. – Все не так плохо. Девочке выпал шанс, который бывает раз в жизни. Бидди далеко пойдет. Она уже сейчас добилась немалого. Ты еще будешь гордиться дочерью, вот увидишь.
      – Тол, – упавшим голосом произнесла она.
      – Да, Рия.
      – Они… – она всхлипнула, – все ушли, кроме Джонни, да и он… все грозится убежать. Меня все оставили.
      – Но они все живы, и дела у них идут неплохо. Тебе надо радоваться и гордиться.
      Рия вытерла лицо краем фартука.
      – Да, да, – со вздохом согласилась она. – Я понимаю, что должна радоваться, но не могу. – Женщина снова судорожно глотнула. – Я какая-то потерянная. Мне кажется, что я одна… и у меня нет детей. Я так одинока. – В глазах ее читалась тоска и горечь.
      – От этого можно найти средство, – заговорил он тихо и проникновенно. – Тебе оно известно, Рия. Я скажу тебе так: я не прошу тебя выходить сейчас за меня замуж. Если ты хочешь остаться в этом доме, я пойму тебя, но в завещании ничего не сказано про то, что ты не можешь любить меня, а я – тебя. Ведь так?
      Он видел, как она сильно зажмурилась и слезы потекли из-под сомкнутых век, а голова упала на грудь. И тогда он обнял ее и бережно привлек к себе.
      – Я нужен тебе, Рия. – Тол ласково поглаживал ее по волосам. – Зачем тебе все время бороться с собой? И ты мне нужна. Ох как нужна, потому что я люблю тебя с того самого момента, когда увидел с ребятами во дворе коттеджа «Рябина». Мужчина склонился к ней и перед тем, как поцеловать, долгим взглядом посмотрел ей в глаза. – Плохо это или хорошо, Рия, – решительно заговорил он, – но этот поцелуй для меня все равно что печать на брачном свидетельстве. И прошу тебя, успокойся, и не надо унывать. Теперь все будет хорошо. И вот что, – он слегка встряхнул ее за плечи, – я хочу выпить чашку чая, перед тем как уйду опять на работу. Ты знаешь, я рабочий человек, – и уже без улыбки совсем серьезно добавил: – И как рабочий человек, я приду после работы к тебе вечером.
      Закрыв глаза, Рия еще теснее прижалась к нему.

* * *

      На следующий день, в воскресенье, у Дэйви был выходной, и он вместе с Джин пришел навестить мать.
      Они подробно рассказали ей обо всем, что происходило в «Холмах». Дэйви сказал, что Мэгги повезло: она в безопасности наверху у мадам. Потому что он видел, как слуги злы на Мэгги и даже готовы вцепиться ей в волосы. Все они считали, что мадам выберет в помощницы Хобсон кого-нибудь из них.
      Джин с Джонни отправились собирать в саду фрукты, и Рия осталась со старшим сыном наедине. Даже совсем ненаблюдательный Дэйви заметил перемену, произошедшую в матери.
      – Ты такая радостная, можно подумать, что Бидди не уехала, а приехала. Ну как, проводила ее вчера? – поинтересовался он.
      – Да, мы с ней очень расстроились. Думаю, что я расстраивалась больше, потому что… я должна была объяснить ей то, о чем мне следовало рассказать уже давно, сразу после смерти хозяина. Это касается дома.
      – А что объяснять, ведь дом – твой.
      – Нет, не совсем.
      – Как? – Он даже привстал со стула, на котором сидел у кухонного стола и переспросил: – Как?.. Он же оставил его тебе.
      – Но с определенным условием.
      – Каким же?
      – Я не должна снова выходить замуж. Потому что тогда мне пришлось бы уйти из дома, который перешел бы Бидди.
      – Бидди? – Его широкое лицо искривилось гримасой. – Но этого не может быть, мама. Я твой старший сын. То, что принадлежит тебе, должно перейти мне.
      – В этом случае все не так.
      Юноша несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот и наконец спросил:
      – А когда ты… умрешь?
      – Все сразу переходит к ней.
      – Проклятье! – Он вскочил.
      Рия тоже была на ногах и в свою очередь крикнула:
      – Да, проклятье, ты прав, Дэйви. Но почему тебя это так взволновало? Ты же только недавно стал заходить в дом, а несколько лет и близко к нему не подходил.
      – Да, пока он был жив.
      – Но это по-прежнему его дом, а ты – здесь.
      – Это не его дом, он умер.
      – Может быть, и так, но его дух остался, и если ты этого не чувствуешь, ты очень толстокожий.
      – Какой дух? Он злопамятный мерзавец, вот он кто. Господи! – Дэйви повернулся на месте и с досадой начал стучать кулаком о ладонь. – Я уже все обдумал. Я собирался уйти из конюшен. Теперь ты стала получать больше денег от Бидди и Мэгги. Я задумал выращивать здесь овощи и фрукты и торговать ими на рынке. Те, кто продает свежие фрукты и зелень, в выходные выручают очень хорошие деньги. У меня все было рассчитано и продумано.
      – Придется думать обратно. Этот дом никогда не станет твоим.
      – Это несправедливо, так поступать после всего, что он со мной сделал.
      Рия повернула к сыну горевшее от возмущения лицо, голос ее звенел:
      – Он ничего тебе не сделал, а вот из-за тебя он стал калекой и умер раньше срока. А тебе он не сделал ничего.
      – Он пытался.
      – Нет.
      – Он пытался, да еще как, – выкрикнул Дэйви, упершись руками в стол, он всем телом подался к матери.
      – Нет, если судить по твоим словам тогда. Его ошибка была в том, что он любил тебя. И он сказал слова, которые я тогда не поняла, как и ты, но теперь я знаю, он никогда бы не причинил тебе того вреда, о котором ты думаешь.
      – А сейчас он мне навредил больше некуда, разве не так? Он плюнул на меня из могилы, потому что я его оттолкнул.
      – Можешь думать все что угодно, но он всегда так или иначе заботился о Бидди, потому что видел, какая она умная и сообразительная.
      – Умная! Как же! Она просто наглая. И я тебе расскажу о ней такое, чего ты не знаешь. Похоже, у нее на уме разные штучки. Среди прислуги ходят слухи, что она вернулась после выходного в испачканном и разорванном платье, а шляпа у нее сидела криво; как будто она пьяная. А когда экономка стала ее расспрашивать, Бидди нагрубила ей в ответ. Ты же не знала об этом, правда?
      Нет, Рия об этом ничего не знала. Но теперь вспомнила, что у Бидди был порез на ухе. Она сказала, что зацепилась за проволоку. Нет! Дочь не стала бы заниматься такими вещами. У нее есть голова на плечах.
      – Что, удивила тебя твоя умная дочка?
      – Я могу сказать только одно, Дэйви. Если что-то и случилось, то не по ее вине, а кто-то стал распускать о ней слухи. Но не думаю, что это им сойдет с рук, уж я Бидди хорошо знаю.
      – Она тупая мерзавка, вот она кто!
      – Не смей так говорить о ней.
      – О, лучше заткнись! – И он отвернулся.
      – А ты мне рот не затыкай, – в свою очередь крикнула Рия. – Хорошим это не кончится.
      – Да, ты права. – Сын снова повернулся к ней. – И раз уж мы говорим откровенно, скажу тебе прямо. Денег от меня больше не жди: я вижу, что теперь каждый за себя.
      – Хорошо. Ты имеешь полное право оставлять то, что заработал. Слава Богу, я теперь не нуждаюсь в деньгах. Надеюсь, что когда вы с Джин поженитесь и заведете детей…
      – А кто сказал, что я собираюсь на ней жениться? – Лицо его вытянулось.
      – Разве нет? Ты же за ней ухаживаешь.
      – И не думал даже.
      – Тогда почему ты приводишь ее в выходные?
      – Я ее не привожу, она сама тащится со мной. Вспомни, это твоя расчудесная дочь привела ее сюда.
      – Но… девочка… думает…
      – Это ее проблемы.
      – Она милая и хорошая девочка. – В голосе Рии чувствовалось явное недоумение.
      – Да, возможно, но кто она и откуда? Ее взяли из приюта, никто не знает ее семьи. Зачем мне такая жена?
      – Тогда тебе лучше прямо сказать ей об этом, – Рия говорила тихо, но с заметной досадой.
      – Мне нечего ей говорить. Если она что себе вообразила, это ее вина. А если тебе так уж хочется, объясняй ей все сама, потому что я ухожу, и если больше сюда не приду, то не очень-то пожалею.
      – Дэйви! – окликнула она сына, когда он был у порога. Он обернулся и Рия сказала: – Если так, мне все равно, придешь ты или нет.
      Он посмотрел на нее с удивлением, после чего вышел, с треском захлопнув дверь.
      Все в мире пошло кувырком. Накануне утром ее душило отчаяние от грядущего одиночества. Вечером того же дня она пережила такие счастливые минуты, которых никогда не знала с Сэтом. Проснувшись утром, Рия прижала к себе подушку, на которой спал Тол, почувствовала, что груз прожитых лет свалился с ее плеч. Она снова была юной девушкой, встретившей свою первую любовь. Это и была ее первая, настоящая любовь. Все утро она не ходила, а летала по дому. Рия напекла пирогов и приготовила чай к приходу Дэйви и Джин. И они пришли. А теперь сын ушел один, и она не могла понять, откуда у него такой характер. Не от нее, и уж, конечно, не от Сэта, потому что покойный муж был человеком спокойным и порядочным. Но почему ей так хочется найти похожие черты? Да потому, что она смотрела на него и слышала голос своей матери. Дэйви был похож лицом на деда, но характером получился в бабушку. Тогда, давно, она этого не понимала, однако теперь ей стало ясно, что первый раз буйный характер сына проявился в тот день, когда он разозлился, что хозяин не купил ему пони. Когда все шло так, как он хотел, все было хорошо, но если его желания не выполнялись – гремели громы и сверкали молнии. Так же вела себя и ее мать.
      И пусть Бидди уехала далеко, за море, а Мэгги работала в прислугах, но она их не потеряла. И Джонни пока оставался с ней. Рия не сомневалась, что старшего сына она потеряла безвозвратно.
      Но почему за счастье всегда приходилось платить такую невыносимо высокую цену?

      Дом мадам Арно находился на окраине маленькой деревушки к югу от Парижа. Все восемь комнат этого небольшого, в прошлом фермерского, домика располагались на одном этаже. Мадам Арно охотно сдала часть дома, радуясь хорошей прибавке к своей маленькой пенсии. Бывший двор фермы стал теперь удобной площадкой, где постояльцы мадам Арно с удовольствием гуляли летом, а зимой по этому узкому дворику, как по трубе, гулял резкий, злой ветер.
      Несколько месяцев уже прожили у мадам Арно ее нынешние постояльцы: мадам Милликан и ее родственница по мужу Бриджит Милликан. Как поняли в деревне, мадам Люсиль была вдовой с трагической судьбой. Она вышла замуж за молодого человека низкого звания, муж ее умер, но семья мадам Люсиль не простила ее. В этом все англичане: что им известно о настоящей любви!
      Лишь один из родственников сохранил к девушке добрые чувства. Брат мадам Люсиль отнесся к ней с сочувствием и пониманием, и время от времени приезжал из Англии навестить ее. Мадам Арно сообщила мяснику, что сегодня они ожидают приезда молодого человека, и она надеется, что для нее найдется самый крупный гусь. Мясник пообещал ей самую увесистую птицу. А бакалейщик в свою очередь подтвердил, что конфеты и цукаты, которые она заказывала, уже отложены, и он отошлет их ей домой.
      О щедрости брата мадам Милликан знала вся деревня: в его кошельке не переводились франки, к тому же все видели, что он приятный джентльмен, и каждый был рад ему услужить.
      По деревне тем не менее прокатился слушок, что мадам Милликан вовсе не вдова, а молодой человек совсем ей не брат, но так уж повелось на свете, и никто не стал бы докапываться до истины, тем более во Франции. Но если в слухах была доля истины, тогда становилось ясно, почему молодая женщина приехала рожать ребенка во Францию. Все из-за того, что англичане страшные лицемеры. Мужчину могут застать в белье рядом с женщиной в одной сорочке, но они станут утверждать, что едва знакомы и всего лишь говорили об английской погоде, которой так же трудно верить, как и их словам…
      А тем временем в фермерском домике две девушки были заняты вязанием. Бидди научила Люси вязать, а Люси ее – вышивать. За прошедшие месяцы они вместе читали, учили французский, проверяя свои познания на мадам Арно и жителях деревни, чей провинциальный язык отличался от того, на котором говорили в столице, что часто приводило к курьезам.
      В целом дни проходили неплохо, по крайней мере, для Бидди, но Люси иногда впадала в такое глубокое уныние, что Бидди начинала беспокоиться. Тогда она старалась развлечь Люси разговорами. В подобные дни девушка договаривалась до полного одурения. Бидди рассказывала Люси о жизни в горняцком поселке, о хозяине. Стремясь как-то расшевелить Люси, Бидди даже упомянула о том, что Дэйви нравился хозяину, и к чему это привело. Ее усилия тогда оказались не напрасны: Люси немного оживилась и поинтересовалась: «Он в самом деле ударил его косой?»
      Но в этот день ожидали приезда Лоуренса, и Люси на время забыла о хандре. Спицы замерли в ее руках. Опустив на живот недовязанную шаль, и глядя в огонь, она спросила:
      – Как ты думаешь, дома поверят, что я не приехала на каникулы, потому что меня пригласили провести Рождество в загородном доме?
      – Да, конечно, мистер Лоуренс именно так им и объяснил.
      У Бидди учащенно забилось сердце, когда Люси продолжила:
      – Ты знаешь, что Лоуренс не состоит с нами в кровном родстве? Он лишь очень дальний родственник – сын маминой троюродной сестры.
      – Да, да, я слышала об этом.
      – Мей была в него влюблена, как тебе известно. Она не скрывала своих чувств. Я даже одно время ненавидела ее за это, за то, что она в него влюблена, потому что я его тоже любила. – Она помолчала, потом заговорила снова, не отрываясь глядя на Бидди. – Я и теперь его люблю. Но было время, когда мне казалось, что я влюблена в… – Она печально покачала головой. – В нашем возрасте так трудно, правда? Все понятия перемешиваются, нелегко осознать свои желания, и все же тело подсказывает ответ, а ему надо говорить, что это грех. Я выросла с ощущением греховности всего вокруг, так меня воспитали. До восьми лет я видела мать не чаще пяти минут в день, а потом бывали периоды, дни и даже недели, когда мы не виделись совсем. Она уезжала и оставляла меня на попечение мисс Коллинз, которой было велено наставлять нас – меня и Пола, как избежать греха. Грехом же считалось все: нельзя просить за столом добавки – это признак жадности; купаться нагим в ванной – значит терять чистоту невинности; мечтать по ночам – тоже грех: нельзя позволять себе греховные мысли. И так далее, и тому подобное.
      – Неужели?
      – Да, все так и было. А тебе приходилось испытывать подобное?
      – Нет, никогда. Вот, помню, только один раз я уснула, когда отец читал нам Библию. Набегавшись за двенадцать часов на ферме, я не очень интересовалась тем, что говорил Моисей, тогда-то мне и досталось по рукам, чтобы слушала. – Бидди улыбнулась.
      – Тебе повезло. Слуги часто завидуют жизни хозяев и воображают, что им о ней все известно. Они ошибаются, им неизвестно, о чем думают на самом деле их господа… Бидди.
      – Да, мисс.
      – Ты все замечаешь, правда?
      – Я бы так не сказала, мисс.
      – О, не надо кокетничать.
      – И не думала, – девушка произнесла это так, словно говорила с равной себе. – Просто я решила, что вы считаете меня чересчур любопытной, а я не такая.
      – Я ничего такого не имела в виду. Но, как выражается бабушка, у тебя есть голова на плечах. И поэтому я хочу попросить тебя кое о чем. Как, по-твоему, я нравлюсь Лоуренсу… ну, я могу ему нравиться, несмотря на это? – Она шлепнула себя по животу.
      – Я уверена, что это так, мисс, – чуть помедлив, ответила Бидди. – Вы ему всегда нравились.
      – Я говорю все это к тому, Бидди, что хочу узнать твое мнение. Как ты думаешь, может быть, я ему не просто нравлюсь. Он мог бы на мне жениться?
      Бидди отложила вязанье и кочергой подтолкнула в огонь сучковатое полено.
      – Я не могу ничего вам сказать об этом, мисс, – слегка запинаясь призналась она. – Я как-то не думала об этом.
      – Но ты… могла бы постараться разузнать… расспросить его… ну, конечно, не прямо… о его чувствах ко мне?
      – Нет, нет, я не могу этого сделать. – Бидди встала и повторила: – Я не могу, у меня не то положение, чтобы говорить с ним о таких вещах.
      – Ах, Бидди, оставь эти разговоры о месте и положении. Мы много месяцев провели вместе, теперь между нами нет границы, и никогда больше не будет. Я… раньше времени стала взрослой женщиной, а ты по уму уже была взрослой. – Она помолчала и спросила: – Ну почему ты отказываешься помочь мне?
      – Потому что не смогу.
      – Ты же разговариваешь с ним, и подолгу. В прошлый его приезд вы много гуляли вместе. Ты умеешь завести разговор на нужную тебе тему.
      – Мисс, но это очень личное дело. Вам лучше самой найти способ все выяснить.
      – Какой способ, не такой ли? – Она снова хлопнула себя по животу, но теперь сильнее. – Я думала о том времени, когда все останется позади… Мне нужен кто-то. Мне кажется, я не смогу больше жить в одиночестве, даже если рядом будешь ты, хотя ты просто замечательная. – Она ласково тронула руку Бидди. – Я боюсь представить, что со мной случилось бы, если бы ты не встретилась мне в то воскресенье. Я не преувеличиваю. – Она часто закивала. – Мне пришлось бы признаться маме, и она отправила бы меня в какой-нибудь монастырь. Бидди, пожалуйста. Ты… тебе не нужно спрашивать напрямик. Я знаю, что ты сумеешь, просто попытайся осторожно разведать, что он думает. Пожалуйста, он… нужен мне. Я не могу вернуться домой, жить прежней жизнью. Лучше умереть или сделать что-нибудь.
      – Вы не умрете и ничего такого не сделаете, – резко заговорила Бидди. – У вас появится ребенок, который будет нуждаться в вашей заботе и любви.
      – Нет, этому не бывать никогда. – Люси вскочила, оттолкнув Бидди, и закричала ей, вспомнив о неравенстве их положения, хотя недавно утверждала обратное. – Я уже говорила: ребенка я у себя не оставлю. Тебе мешают это понять твои плебейские взгляды. Подумай сама, могу ли я оставить его, даже если бы очень хотела. А я не хочу. Единственное мое желание – избавиться от него как можно скорее! – Она обхватила руками живот, словно хотела оторвать от себя ребенка.
      – Хорошо, хорошо, – заговорила Бидди резко, также забывая, что она служанка. – Я помню ваши слова, но я вам предлагала и другой выход. Вы могли бы отдать ребенка на воспитание и время от времени приезжать навещать его.
      – Замолчи! Не хочу даже слышать об этом. О Боже! – Она отвернулась, обхватил голову руками. – Зачем было уезжать из дома, если и здесь приходится выслушивать нравоучения.
      Громкие голоса, доносившиеся из комнат постояльцев, были явственно слышны в маленькой прихожей. Мадам Арно не знала ни слова по-английски, но понять, что девушки ссорятся, можно и не зная языка. В дверь постучали.
      – А вот и вы, месье, добро пожаловать. Вы как раз вовремя: они ссорятся, – мадам Арно тут же ввела в курс дела вошедшего в дом молодого человека. И добавила, указав на дверь в противоположном конце прихожей: – Плохая погода портит характеры. Летом никто не ссорится.
      Женщина помогала Лоуренсу снять пальто, а он прислушивался к громким сердитым голосам, и думал: «Господи, что там у них еще?»
      Но когда он подошел к двери, в комнате наступила тишина, голоса смолкли.
      – Ну и ну, что я вижу, мне не рады? – спросил он с порога.
      Люси тут же бросилась к нему. Он обнял девушку и поцеловал; она тоже поцеловала его и склонила голову ему на плечо. Лоуренс мягко отстранил ее от себя и подошел к стоявшей у камина Бидди.
      – Здравствуй. – Он взял ее за руку и тепло пожал.
      – Здравствуйте, – ответила она, не добавив «мистер Лоуренс». – Мы ждали вас не раньше вечера.
      – Я успел на дилижанс, что отправляется раньше, а от деревни прошел пешком. А теперь рассказывайте, из-за чего вышел спор? – Он обернулся и протянул руку к Люси. Она подошла и вновь положила голову ему на плечо.
      – Мы спорили из-за тебя. – Люси пристально взглянула на Бидди. – Она сказала, что ты совсем не симпатичный и твой французский оставляет желать лучшего.
      Он перевел взгляд на Бидди: рот ее полуоткрылся, лицо горело.
      – Она права в обоих случаях, – мягко заметил он.
      – Ах, мисс, – только и сказала Бидди. Но для Лоуренса этого оказалось достаточно, чтобы понять: ссора касалась чего-то более серьезного.
      – Пойду скажу мадам, чтобы накрывала на стол. – Бидди поспешно вышла из комнаты.
      Но отправилась она не к мадам, а к себе в спальню. Она прижала крепко стиснутые руки к груди и прошептала с горечью: «Вот и все равенство». Сцена в гостиной заставила ее вспомнить то далекое, но такое памятное воскресенье, когда эта же девушка прошлась хлыстом по ее лицу.
      Впервые за все прошедшие месяцы Бидди пожалела, что сейчас не дома, потому что две следующие недели он пробудет рядом, и ей каким-то образом предстояло выяснить его чувства к Люси.
      И она о них узнала в первый день нового, 1841 года.

      Нельзя сказать, что рождественские праздники не принесли радости. Все вместе они ходили гулять, шутили, смеялись, играли в карты и дружно пели рождественские гимны, а мадам Арно аккомпанировала им на клавесине. И вот подошел Новый год.
      Люси несколько дней неважно себя чувствовала, поэтому в канун Нового года оставалась в постели. Вызванный из соседней деревни доктор нашел у нее лишь легкое недомогание. Он объяснил, что такое состояние обычно на восьмом месяце беременности, и посоветовал Люси отлежаться. Когда в полночь зазвонили колокола деревенской церкви, Бидди, Лоуренс и мадам Арно, стоя у постели Люси, подняли бокалы за ее здоровье.
      Затем мадам Арно ушла, а они еще немного посидели и поболтали. Потом отправился к себе и Лоуренс, перед этим он поцеловал Люси и сказал ей:
      – Вот увидишь, каким добрым будет наступающий год. – Он пожелал также доброй ночи и Бидди.
      Ты говорила с ним? – спросила Люси, едва за Лоуренсом закрылась дверь.
      – Нет… еще нет.
      – Но поговоришь? Он послезавтра уезжает.
      – До сих пор мне не представлялась подходящая возможность, – объяснила Бидди.
      – Ты провела с ним сегодня почти целый день. Почему… ты не поговорила?
      – Не так просто завести разговор на подобную тему.
      – Для других – да, но не для тебя, Бидди. Ты такая сообразительная. Постарайся. Мне надо это узнать сейчас, до его отъезда.
      – Я постараюсь. Доброй ночи.
      – Доброй ночи, Бидди. И с Новым годом тебя.
      – И вас с Новым годом, мисс.
      К удивлению Бидди, Лоуренс ждал ее в холле и знаками попросил зайти в гостиную. Он взял ее за руку и повел к камину, у которого продолжала гореть лампа. И там он положил ей руки на плечи и сказал:
      – С Новым годом, Бидди.
      Дрожа с ног до головы, она не сразу смогла ответить:
      – И вас, сэр, с Новым годом.
      – Бидди, не говори мне больше «сэр», слышишь? Она молчала.
      – Меня зовут Лори. И ты знаешь, что я хочу сказать, правда? – Когда она покачала головой, молодой человек слегка встряхнул ее за плечи, приговаривая: – Не лги, Бидди Милликан, ты человек откровенный.
      – Я не… не лгу.
      – Нет, ты в самом деле не лжешь. – Лицо его стало очень серьезным. – Ты не догадывалась о моих чувствах к тебе?
      Она вновь покачала головой и прошептала:
      – Все было как раз наоборот.
      – Наоборот? – еле слышно произнес Лоуренс. И она также тихо ответила:
      – Наоборот.
      – Ах, Бидди. – Он хотел обнять ее, но девушка отстранилась и только сказала:
      – Не надо, мистер Лоуренс.
      – Я же просил тебя не называть меня «мистер Лоуренс».
      – Придется.
      – Почему?
      – Вы знаете это, так же хорошо, как и я. Это… так не должно быть. Это ни к чему не приведет. Вы только что сказали, что я человек искренний. Хорошо, – она перевела дух. – Я скажу вам правду… Неважно, какими бы ни были мои чувства к вам, мне не нужны тайные свидания. Я не хочу оказаться в положении мисс Люси. Вот так.
      Он убрал руки с ее плеч и опустил голову.
      – Так ты считаешь, что я способен так поступить с тобой?
      – А что еще может быть между нами? – дерзко ответила она.
      – Все может быть так, как полагается, – вскинул подбородок Лоуренс. – Я люблю тебя, Бидди. Ты это понимаешь? – Он снова крепко сжал ее руки. – Мне кажется, я полюбил тебя, когда впервые увидел, когда ты пыталась донести до сознания тупоголовой толпы красоту стихов Шелли. Да, с тех самых пор я и люблю тебя. Знаешь, почему в последнее время я в каникулы проводил дома меньше времени, чем обычно. Потому что, как и ты сейчас, я думал, что этого не может быть, это невозможно. Теперь я знаю, что все возможно, даже если нам придется уехать в другую страну. Мне не нужно спрашивать: не боишься ли ты жить со мной в бедности, тебе известно, что это такое, а мне нет. Тебе придется научить меня, как сводить концы с концами, потому что мне придется теперь зарабатывать на жизнь трудом учителя, ничего другого я делать не умею. Я так люблю тебя, Бидди, я постоянно думаю о тебе. Не могу отвести от тебя глаз, когда ты в комнате. Я стал больше времени проводить у бабушки только потому, что знал: там я увижу тебя.
      – Но как же мадам? – с дрожью в голосе спросила Бидди.
      – Да… мадам. Она поднимет страшный крик. Но что она может сделать, в конце концов? Что могут сделать они все? Я не из их семьи, хотя и должен признать, что многим им обязан. По крайней мере, я в долгу перед бабушкой. Если бы все решала женщина, которую я зову «мама», или ее муж, я бы попал в приют. Моя мать происходила из семьи бедной, но с именем. Потом, ее болезнь, религия, предрассудки. Как я понимаю, мой отец был человеком заурядным и ко всему прочему еще и непорядочным. Он оставил мать незадолго до моего рождения. Так я оказался в «Холмах». Я слышал, он умер, когда мне было шесть лет, кстати сказать, здесь, во Франции. О его семье мне ничего не известно. Моих дедушки с бабушкой также нет в живых. Они оставили мне скромную сумму, но я смогу получить ее, когда мне исполнится двадцать пять лет. И я спрашиваю тебя, Бидди, согласна ли ты голодать со мной до этого времени?
      – О! – с этим возгласом из ее сердца уходила боль. Она обняла Лоуренса, а он так крепко прижал ее к себе, словно решил никогда больше не отпускать.
      Наконец молодые люди смогли оторваться друг от друга, их лица пылали. Глядя друг другу в глаза они улыбались:
      – Ах, Бидди, Бидди, дорогая, – шептал он. – Я не встречал таких удивительных людей, как ты. Да, да, ты замечательная, – каждое из последних четырех слов, он произнес, прижимая девушку к себе, словно хотел заглушить возможные возражения.
      – Лори, – в первый раз она назвала его по имени.
      – Да, моя дорогая? – живо откликнулся он.
      – Я чувствую себя предательницей, – понурив голову, призналась она.
      – Предательницей, ты, но почему? – недоуменно спросил он, слегка отстраняя ее от себя.
      – Люси.
      – Причем здесь Люси?
      Бидди перевела взгляд на тлеющие в камине угольки.
      – Она влюблена в тебя. Она… она хочет за тебя замуж. Она надеется, что у тебя к ней такое же чувство.
      – Люси? Что, ты сказала, она хочет? – В его голосе звучали недоверие и недоумение.
      – Она говорит об этом серьезно. Очень серьезно. И ей… нужен кто-то.
      – Ерунда, все ерунда. Это на нее так действует ее теперешнее состояние. Если бы речь шла о Мей… – он слегка поморщился, – тогда бы я еще мог поверить. Но Люси? Нет, это невозможно.
      – Да, да, именно Люси, и она очень на это надеется.
      – Советую ей перестать, – пошутил он. – Значит, ей придется с этими надеждами расстаться.
      Лоуренс взял Бидди за руку и усадил рядом с собой на диван.
      – Это нелепо, – говорил он, теперь без тени улыбки. – Я никогда не давал ей для этого никакого повода. Я относился к ней только как к сестре.
      – Но она знает, что ты ей не брат.
      – Ты хочешь сказать, что в ее положении и после того, как она была с мужчиной, у которого пятеро детей, после всего, она ожидала, что я… О Боже! Да никогда! Никогда!
      «Мужчины, мужчины, – думала Бидди. – У них свои взгляды. Если бы он и был влюблен в Люси, то и тогда бы наверняка отказался от нее, после того что произошло».
      – А если бы такое случилось со мной? – осмелилась спросить она.
      – Такое – с тобой? Никогда.
      – А вот случилось бы, если бы она не вмешалась, когда на меня напали.
      – Но это совсем другое. Тогда это произошло бы против твоей воли. Но, как я понял, все случилось с ее согласия. Ее ни к чему не принуждали. Она флиртовала с немолодым мужчиной. А мужчин в этом возрасте привлекают молоденькие девушки. Несомненно, разжечь их нетрудно, и ей это удалось. Так что это совсем другой случай.
      – Но ты так заботишься о ней.
      – Да, это правда, потому что в семье никто, кроме меня и бабушки, не посочувствовал бы ей. Если бы это было в ее власти, бабушка оставила бы Люси рожать дома. Но она знала, как это могло сказаться на каждом члене семьи. То, что я сделал, я сделал отчасти ради бабушки. Конечно, она по характеру настоящий дракон, это нельзя не признать, но я ее очень люблю. И еще для нашего будущего важно то, что ей нравишься ты. – И он снова обнял ее.
      – Да, – сказала она, – как служанка я ей нравлюсь.
      – Возможно, – не стал отрицать он. – Но она заговорит по-иному.
      – Зная мадам, в это трудно поверить.
      – Тогда мне останется только пожалеть об этом. Потому что ничто, Бидди, слышишь, ничто и никогда не сможет встать между нами.
      – Ах, Лори, Лори. – Девушка склонила голову ему на плечо.
      – А сколько тебе лет? – вдруг спросил он.
      – Недавно исполнилось восемнадцать.
      – Почти совсем старуха, – сказал Лоуренс, и они дружно рассмеялись. – А что ты ей скажешь? – уже серьезным тоном поинтересовался он.
      – Ничего. Пока ничего, – поправилась она. – Подожду до рождения ребенка, а то на нее и так все чаще нападает тоска и уныние…
      – Хотя бы намекни ей, что мои симпатии отданы другой. Ты не должна ее обнадеживать.
      – Пожалуйста, Лори, давай подождем, пусть сперва появится на свет ребенок, и Люси вернется домой. Она твердо решила отказаться от него.
      – Я могу ее понять.
      – А я – нет.
      Он ласково коснулся ее щеки.
      – Я не перестану думать о нем, – продолжала она. – Что он растет в чужой стране, в неизвестной семье, когда его законное место в Англии, в доме, где его могли бы окружить вниманием и заботой.
      – Это невозможно, ты же сама знаешь. Только представь потрясение от ее появления с ребенком на руках. Даже если бы она хотела, это невозможно.
      Бидди испытующе смотрела на него, прежде чем сказать:
      – Это потрясение оказалось бы вполовину меньше того, что ожидает их, когда мистер Лоуренс объявит о своем желании жениться на Бидди Милликан, в свое время работавшей в прачечной и занимавшей самое последнее место среди прислуги.
      Лоуренс поджал губы и расхохотался.
      – А у кого мозгов больше, чем у них всех вместе взятых? И кто умеет не просто разговаривать, а вести беседу? Бидди Милликан. И на ней, а не на ком другом, я намерен жениться, даже если всех в «Холмах» хватит удар.
      – И кроме того, ворота «Холмов» могут навсегда закрыться для тебя.
      – Нет, этого не случится, пока там заправляет бабушка. К тому же, поверь, я этого не боюсь, потому что уверен: ничто не заставит ее отвернуться от меня. Не хочу показаться самоуверенным, но это в самом деле так. Я вижу ее насквозь.
      Бидди не ответила. Она не могла посмотреть на мадам его глазами. Но где-то в глубине ее сознания зародилась тревога – не за себя, а за него.
      И все, что она могла сказать, это повторить свою любимую фразу: «Милостивый Боже, пусть все уладится само собой».

      Ребенок Люси увидел свет в середине третьей недели января 1841 года. Роды оказались затяжными и прошли очень тяжело. Люси промучилась три дня и родила девочку. Когда ребенка обмыли, она была такой хорошенькой, что Бидди даже расплакалась.
      В доме не утихала тревожная суета. Принимали роды повивальная бабка и мадам Арно, и их очень беспокоило состояние матери ребенка, потому что прошло уже несколько часов, а плацента все не отходила.
      Доктор сильно задержался из-за плохой погоды. Осмотрев молодую мать, он мрачно покачал головой и неодобрительно поцокал языком. Он дал Люси сильную дозу настойки опия и еще какой-то смеси, что хранилась у него в зеленом флаконе, после чего приступил к операции.
      Когда Люси закричала, мадам Арно и Бидди держали ее, не давая вставать. Бидди почти не отходила от нее целые сутки, потому что стоило ей приблизиться к кровати, как Люси тянула к ней руки и просила: «Не уходи, Бидди, будь со мной».
      За две недели до этого Бидди отправила Лоуренсу в Оксфорд письмо, в котором писала не только о своей любви, но и делилась с ним тревогой о здоровье Люси.
      И теперь, спустя три дня после рождения ребенка, она вновь написала ему и отправила письмо со специальной почтовой каретой в Дьепп, в надежде, что оно успеет попасть на почтовое судно, а затем на поезд, и тогда Лоуренс получил бы его через два-три дня. В этом письме не было ни слова о любви. Она писала о худших предположениях доктора и просила Лоуренса поторопиться с приездом.
      Люси умерла два дня спустя в пять часов утра. Голова ее покоилась на руке Бидди. Она до последней минуты все спрашивала:
      – Когда приедет Лори?
      – Он может приехать в любую минуту, – убеждала ее Бидди, зная, что письмо едва ли еще дошло до него.
      Бидди несколько раз пыталась уговорить Люси взглянуть на ребенка, надеясь, что он каким-то чудом прибавит ей жизненных сил. Но в девушке, видимо, так и не проснулся материнский инстинкт, она постоянно отказывалась, и даже простое упоминание о ребенке вызывало у нее лихорадочное возбуждение.
      Бидди не могла поверить, что Люси мертва, пока мадам Арно не сняла ее голову с рук Бидди. Когда наконец до ее сознания дошло, что случилось, она громко зарыдала, повторяя: «О, нет! Нет!»
      – Такова воля Божия, – мадам Арно закрыла неподвижное лицо Люси простыней и вывела Бидди из комнаты.
      Пять последующих дней Бидди жила словно во сне, не веря в произошедшее. Она убедилась в реальности случившегося только после того, как доктор сказал ей, что тело следует похоронить.
      Бидди пребывала в полной растерянности, не зная, как поступить. К этому времени Лори должен был либо прислать письмо, либо приехать сам, потому что в день смерти Люси она отправила ему срочное послание, в котором сообщала о случившемся и советовала передать известие родителям.
      У Бидди как раз хватило денег расплатиться за похороны и поминки, устроенные мадам Арно, на которые собралась почти вся деревня. Гроб с телом на повозке доставили на маленькое кладбище, расположенное под сенью деревьев небольшого леса. Из цветов были только скромные букетики подснежников. Стоя у могилы и наблюдая, как комья земли сыплются на простой гроб, Бидди все еще не верила, что это не сон. Разве не как во сне прошли все эти последние месяцы. И Лори тоже был частью сна, как и стоявшие рядом с ней чужие люди. Реальным среди этого призрачного мира оставался только ребенок, лежавший в своей колыбели в фермерском домике. И Бидди старалась сосредоточить свои мысли на нем, потому что лишь этот маленький человечек связывал ее с реальностью.
      Оба ее письма, отправленные Лоуренсу, остались без ответа, и мысль о том, что и с ним могло что-то случиться, приводила девушку в ужас. Если худшие опасения подтвердятся, что станет с ней и малышкой? Никто не согласится взять ребенка бесплатно. Ей было невыносимо думать, что крошку придется отдать в чужие руки. Как только Бидди взяла малышку на руки, в душе ее родилась новая, неизведанная ранее любовь. Едва она приложила ко рту ребенка бутылочку с молоком, он принялся сосать, крепко ухватившись своей крошечной ручкой за ее палец. И Бидди сказала себе, что расстаться с ним она сможет, только если будет знать, что он попадет в очень хорошие руки. А она считала, что лучшим местом для ребенка был дом его родных – «Холмы». Он должен отправиться туда во что бы то ни стало. Его матери не было в живых, она освободилась от позора, и они должны найти в своем сердце жалость к ней и принять ребенка.
      Но уже на следующий день Бидди смогла убедиться, как глубоко она заблуждалась, когда увидела перед собой не только Лори, но и Энтони и Стивена Галлмингтонов. Случилось так, что оба ее письма не застали Лори в университете: он уехал в Лондон прослушать курс лекций. Вернувшись и прочитав письма, молодой человек тут же отправился в «Холмы» и все рассказал своим приемным родителям и названому брату. Как же он был удивлен, когда Энтони Галлмингтон сначала наотрез отказался ехать с ним. «Умерла, значит, умерла», – вот все, что он сказал.
      Он изменил свое решение только после того, как Лоуренс объяснил, что ребенок выжил, и мисс Бидди Милликан, если ничего не предпринять, обязательно вернется с ним в Англию и вручит семье.
      Однако Энтони Галлмингтон заявил Лоуренсу, чтобы тот и дальше занимался этим делом, если взялся за него с самого начала. Но юноша и не думал уступать. Он напомнил Галлмингтону, что дочь его умерла, причем в чужой стране. Они могут и обязательно объявят, что она умерла от лихорадки. Но тогда, что скажут люди, если он откажется привести на родину ее тело.
      Мадам сочла эти доводы разумными и передала сыну свое мнение. И вот они втроем вошли в гостиную фермерского домика и предстали перед Бидди. Нарушил молчание Лоуренс. Он подошел к ней и спросил, взяв за руку:
      – О, моя дорогая, когда это случилось и как? Бидди не могла не заметить, как вытянулись от удивления лица его спутников.
      – Садитесь, пожалуйста, – пригласила она. Мужчины еще на мгновение задержали на ней взгляд, после чего присели рядом на диван.
      – Не хотите ли перекусить? – вежливо предложила она.
      – Нет, – не сказал, а прорычал Энтони Галлмингтон. – Нам ничего не нужно.
      – Мы успели поесть в гостинице в Париже, – тихо пояснил Лоуренс. – Так расскажи нам, как это случилось.
      Она объяснила им все в нескольких словах.
      – Я не имела от вас никаких известий, – продолжала Бидди, – и доктор сказал, что дальше ждать нельзя. Два дня назад ее похоронили на том кладбище, – она махнула рукой в сторону окна, – недалеко от деревни. Ребенок очень здоровенький, сэр, и…
      – Я не желаю ничего слышать об этом ребенке.
      – Но это же ваша внучка, сэр.
      – Не смей разговаривать со мной в таком тоне, не забывай, кто ты такая.
      – Я помню об этом, но также знаю, что вам я не служанка.
      – Что? – грозно воскликнул Энтони Галлмингтон, вставая, но Стивен решительно взял его руку и попытался его успокоить:
      – Она хотела сказать, отец, что служит бабушке.
      – Я знаю, черт возьми, что она имела в виду. Это самая настоящая дерзость.
      – Я и не думала дерзить вам, сэр. Я лишь излагаю факты. И еще хочу сказать, что прожила с вашей дочерью все эти месяцы, заботилась о ней, и мне не безразличен ее ребенок.
      – Господь Всемогущий! – гневно сверкнул глазами на Лоуренса Энтони Галлмингтон. – Кем она себя вообразила?
      Лоуренс, секунду поколебавшись, ответил:
      – Хотя сейчас не место и не время для подобного разговора, но раз ты спросил, я скажу, что эта девушка мне очень дорога.
      – Господи! Всемогущий Боже, что я слышу! Ты что, лишился рассудка? Ты и эта потаскушка? Из-за которой столько…
      Бидди и Лоуренс заговорили почти одновременно.
      – Не называйте меня так, я никакая не потаскушка! – не тише Галлмингтона, крикнула Бидди.
      И Лоуренс продолжил:
      – А если уж она потаскушка, то не последняя в вашей семье, сэр, и по уму она стоит выше всех ваших отпрысков.
      Отец с сыном переглянулись, не веря ушам, и одновременно встали.
      – Мы еще поговорим об этом, – спокойно, но достаточно жестко проговорил Стивен.
      – О моих делах говорить нечего.
      – Я запрещаю тебе появляться в доме, пока ты поддерживаешь отношения с этой…
      – Не могу сказать, что меня это сильно огорчает. Но забудьте на время об этом и вспомните, что мы приехали решить, как поступить с твоей… внучкой.
      – Она мне не внучка. У меня нет внучки.
      – Когда на пороге дома оставляют ребенка, то, мне кажется, волей-неволей приходится давать объявление.
      – Ты не посмеешь! Никто из вас не посмеет этого сделать.
      – Отец, я вижу выход из этого положения. – В Стивене явно проснулся будущий член парламента. – Мы можем взять на себя устройство этого ребенка на воспитание. В этой стране достаточно таких мест.
      – О нет, вам нельзя это доверить, – неестественно спокойно заговорил Лоуренс. – Я могу представить, как поступите вы оба. Вы определите ее подальше, в какую-нибудь дыру. Но если и отдавать ее на воспитание, то делать это следует в Англии, и обязательно выбрать приличную семью.
      Глаза Энтони Галлмингтона превратились в щелочки. Переводя взгляд в Лоуренса на Бидди, он зло процедил:
      – Вы мне постоянно напоминаете, что она моя внучка; в таком случае я имею право поступать с ней так, как считаю нужным.
      – Ничего подобного… если ты попытаешься отправить ее куда-либо без моего ведома, обещаю, что об этой истории станет известно всем твоим знакомым в обоих графствах: и в Дареме и в Нортумберленде.
      – Боже! – трагическим шепотом проговорил Галлмингтон. – Не могу в это поверить. Вот она, благодарность. После той заботы и внимания, которыми тебя окружали в моем доме все эти годы, ты набрасываешься на меня, как коварная ехидна, когда я в беде.
      – Ты в беде? Это твоя дочь была в беде, но она так боялась вашего лицемерия, что предпочла попросить служанку, какой когда-то была Бидди, рассказать обо всем бабушке, потому что страшилась сделать это сама.
      Глядя на своего бывшего хозяина, Бидди подумала, что его вот-вот хватит удар.
      – Оставь нас одних, – прорычал он ей. И когда девушка была у двери, он бросил Лоуренсу: – И ты тоже.
      Молодой человек, немного поколебавшись, последовал за Бидди.
      – Не беспокойся, – сказал он ей в холле, держа за руки. – Все обязательно будет как надо.
      – Может быть, джентльмены захотят перекусить, – предложила, подходя к ним, мадам Арно. – У меня есть пирог, свежий хлеб и…
      – Нет, благодарю вас, мадам, – с учтивым поклоном ответил Лоуренс. – Мы возвращаемся в гостиницу.
      – Мне очень жаль, что вы уезжаете, – глядя на Бидди, призналась мадам Арно. – Вы такие приятные люди. И девочка чудесная. И мне вас также будет не хватать, сэр. – Она умолкла, когда из комнаты вышли Энтони Галлмингтон и Стивен. Затем женщина снова обратилась к Лоуренсу: – Месье, наверное, захочет установить надгробие на могиле дочери. В соседней деревне живет хороший каменотес. Пьер выжег имя на деревянной доске и намучился: оно такое длинное, а Пьер не очень в ладах с грамотой. Но Жан Лако хороший мастер. Он берет не дешево, но работу свою знает отлично. И имя мадам Милликан на камне будет выглядеть прекрасно. Ее звали так красиво: Люсиль Беатрис Милликан. Жители деревни и я обязательно будем ухаживать за ее могилой…
      – Что она сказала? – словно очнулся Энтони Галлмингтон и недоуменно взглянул на Лоуренса.
      – Она говорила о надгробии.
      – Она упомянула имя: Люсиль Беатрис…
      – Да. – Лоуренс наклонил голову и медленно пояснил: – Ее здесь знали под именем миссис Милликан, а Бидди выступала в роли сестры ее мужа.
      Отец с сыном переглянулись.
      – И ее похоронили под этим именем?
      – Да.
      – А что в метрике… ребенка?
      – Она, – Лоуренс бросил взгляд на Бидди, – также носит фамилию Милликан. При крещении она получила имя Луиза Грейс Милликан.
      Бидди с ужасом следила, как губы Энтони Галлмингтона медленно растягиваются в довольной улыбке. Он многозначительно взглянул на сына. Стивен не улыбался, он серьезно смотрел на Лоуренса.
      – Не рассчитывайте, что это позволит вам устраниться, – сказал Лоуренс.
      – Ты уверен? – криво усмехнулся Энтони Галлмингтон. – Ты так думаешь? Ну а мне кажется, с этим можно поспорить. Кто докажет, что этот ребенок моей дочери? Моя дочь, как нас известили, умерла от лихорадки. Перед отъездом я поместил сообщения об этом в газетах Ньюкасла. Вы, мисс, – обратился он к Бидди, – сами вырыли себе могилу.
      – Ничего подобного, сэр. Я могу доказать, что я не рожала ребенка.
      – Кто в это поверит? Кто? Ты раззява. Ну а теперь я покидаю вас: тебя с твоей заботой и тебя, Лоуренс, также. Ты оказался неблагодарной свиньей, – сарказм в его голосе сменила горечь и злость. С непримиримым видом он удалился. Стивен не торопился последовать за отцом.
      – Мне жаль, что все так вышло, Лори. Поверь, мне искренне жаль, – говорил он, по очереди глядя на Лоуренса и Бидди.
      – Верно, Стивен. Но ты же не сомневаешься, что это ее ребенок?
      Стивен опустил глаза и молча вышел вслед за отцом.
      Бидди и Лоуренс стояли и смотрели друг на друга, и выражение их лиц напоминало лица воинов, которым объявили о поражении в тот момент, когда они готовились торжествовать победу.

      В гостиной Мур-Хауса Рия говорила стоявшему перед ней Толу:
      – Завтра с утра отправляюсь к судье. Моя девочка в чужой стране. Она поехала туда с их дочкой. Я хочу знать, что случилось с моим ребенком. Ты больше ничего не слышал?
      – Ничего, кроме того, что мисс Люси умерла от лихорадки. Но что-то за этим кроется. Все это чувствуют, но ничего выяснить не могут.
      – А мистер Лоуренс вернулся?
      – Нет. Но есть еще одна странность. Они должны были жить с его друзьями, я имею в виду мисс Люси и Бидди. Так, по крайней мере, все задумывалось, что мисс Люси будет продолжать образование вместе с детьми из французской семьи.
      – Мама, мама! – дверь с треском распахнулась, и Джонни уже кричал с порога, продолжая сжимать дверную ручку. – Они идут там, по дороге. Я их видел на подъеме.
      – Кто? – спросили одновременно Рия и Тол.
      – Бидди. И с ней какой-то мужчина.
      – Ты ошибаешься, сынок. Ты не смог бы разглядеть ее в такой темноте. – Рия бросила взгляд в окно, за которым уже сгустились сумерки.
      – А я вам говорю, это Бидди! – не унимался Джонни. – Она узнала меня и помахала рукой. Они, наверное, уже у ворот. Идемте же скорее.
      Рия и Тол поспешили через парадную дверь во двор и увидели идущую к ним по аллее Бидди, которая несла в руках сверток, очень напоминающий завернутого в одеяло младенца. Мужчина рядом с ней сгибался под тяжестью двух больших чемоданов.
      – О, моя девочка, моя дорогая! – Рия раскрыла объятия, приготовившись обнять дочь. Взгляд ее упал на сверток, и она увидела, что это действительно был ребенок, и Рия тихо ахнула.
      – Давай войдем в дом, мама, – еле слышно произнесла Бидди, – мы так устали. Нам пришлось идти пешком от самого перекрестка. А это… это мистер Лоуренс.
      Рия повернулась и взглянула на мужчину, который поздоровался, приветливо улыбаясь:
      – Добрый вечер, мадам Милликан.
      – Позвольте вам помочь, сэр. – Тол поднял чемоданы, поставленные на землю Лоуренсом.
      – Спасибо, Тол, – поблагодарил Лоуренс.
      Все вместе они пересекли площадку перед домом и через парадную дверь вошли в холл. Бидди передала ребенка матери и попросила:
      – Подержи ее немного, пока я разденусь.
      Рия взяла ребенка и подумала: «На Бидди не похожа, нет, нет! А на кого?» – и с этой мыслью она торопливо прошла в гостиную, увлекая за собой остальных.
      – У вас есть все основания удивляться, мисс Милликан, – начал Лоуренс. – Но мы с Бидди поражены не меньше, оказавшись в такой ситуации. Нам многое надо вам рассказать, что вызовет у вас еще большее удивление. Но, – он смотрел на нее с улыбкой, – нельзя ли сначала напоить Бидди чем-либо теплым и дать молока малышке. Вчерашняя переправа через пролив далась им нелегко. Ни одной ни другой морские путешествия удовольствия не доставляют, а потом еще утомительная поездка в поезде, да и путешествие в дилижансе оказалось очень изнурительным. Сначала мы собирались переночевать в Ньюкасле, но как раз отправлялся дилижанс в эту сторону, и мы решили не упускать удобного случая.
      – Да, да, конечно, – пробормотала Рия, стараясь собраться с мыслями. – Я сейчас что-нибудь для всех приготовлю. Ты мне поможешь, Тол?
      – Да, Рия, конечно.
      – И ты пойдешь с нами. – Она за руку увела с собой Джонни, таращившего глаза на спутника Бидди, потому что узнал этого мужчину. Он видел его среди других господ во время их прогулок верхом.
      Бидди устроилась в углу дивана и посмотрела на спавшего в противоположном углу ребенка, затем подняла глаза на Лоуренса.
      – Объяснить все будет не просто, ты знаешь, что она подумала, когда увидела меня с ребенком?
      – Да, могу себе представить.
      – А если так подумала она, другие вообразят то же самое.
      – Нет, – решительно возразил он. – Завтра в гостиной у бабушки мы докажем истину.
      – А если она станет все отрицать?
      Он встал с кресла у камина и пересел на диван.
      – Она не сможет: у меня письма Люси. Кроме того, есть и свидетели: доктор-француз и мадам Арно. Если понадобится, я съезжу за ними. Меня это не тревожит. Когда мы покажем бабушке ребенка, вопрос можно будет считать решенным. А так как в доме ее слово решающее, она позаботится, чтобы справедливость восторжествовала.
      Бидди и на этот раз промолчала, но подумала: «Поживем – увидим».

* * *

      Время близилось к полуночи. Сказано было немало. В основном говорили Бидди и Лоуренс.
      Удивление Рии при виде ребенка на руках у Бидди не шло ни в какое сравнение с тем потрясением, которое она пережила, когда этот молодой человек, этот джентльмен, объявил, что хочет жениться на ее дочери. И далее сообщил, что денег у него нет, по крайней мере, до будущего года, но и тогда доход его будет невелик: всего триста фунтов в год. Для Рии такая сумма казалась огромным состоянием, для него же этих денег было мало на ваксу для обуви.
      Лоуренс объяснил Рии, что собирается работать учителем. Они хотели заняться этим вдвоем. В их планы входило открыть школу, где, они еще не решили, но если бы ему удалось найти помещение в Оксфорде, это значительно бы ускорило и упростило дело.
      – Но у Бидди есть здесь дом, – сказала Рия.
      – Да, но она им воспользуется, когда вам он не будет нужен, – ответил Лоуренс и добавил, взяв девушку за руку: – Но мы с Бидди надеемся, что это произойдет еще очень и очень не скоро. – И Бидди с улыбкой кивнула, подтверждая его слова.
      Рия взглянула на Тола, они поняли друг друга без слов. А то, что она сказала дальше, заставило Бидди вскочить с дивана.
      – Тол и я собираемся пожениться, а ты знаешь условие завещания, поэтому дом теперь – твой. И в нем вполне хватит места для школы.
      Бидди повернулась к Лоуренсу, но без особой радости на лице.
      – Полагаю, ты не захочешь поселиться здесь и жить так близко от…
      – О, меня это ничуть не смутит, – ответил он. – Они давно уже отказались от меня, а я – от них. И я в восторге от этого предложения. – Лоуренс окинул взглядом комнату, затем подошел к Рии и, взяв ее руку, спросил: – А вы уверены в своем решении?
      Тол не дал ей ответить.
      – Я считаю решение верным, сэр. Нам следовало сделать это гораздо раньше.
      Итак, все решилось. Единственное, что оставалось сделать, это передать ребенка мадам, после чего можно было заняться подготовкой к свадьбе, а дальше их ждала новая жизнь, полная радостных и волнующих событий.

* * *

      Они знали, что попасть в дом со стороны главного входа им не удастся. Как объяснила им Рия, она уже пыталась пройти поговорить с мистером Галлмингтоном, но привратнику был дан приказ не пускать ее.
      Тол подвез их на своей двуколке до бокового входа, которым пользовалась прислуга, но им пришлось перелезать через стену, так как калитка, которая прежде никогда не запиралась, оказалась на замке. Сначала через стену, сложенную из камней, высота которой в этом месте была около полуметра, перебрался Лоуренс. Бидди подала ему ребенка, а затем перелезла сама. Стоя на узкой тропинке, они улыбнулись друг другу, как двое шалунов, и поспешили к дому.
      Они решили войти в дом через боковой вход, непосредственно ведущий в западное крыло. Добравшись незамеченными до самой галереи, они столкнулись с первым лакеем, Джеймсом Симпсоном. Он выступал важно, как и полагалось в его должности. Лицо Симпсона оставалось бесстрастным… пока он не увидел их. Тогда он изменился в лице и запинаясь забормотал:
      – Сэр… мне, сэр… я думаю, сэр…
      – Занимайся своим делом, Симпсон, – уверенным тоном распорядился Лоуренс, жестом приказывая освободить им дорогу. Лоуренс взял Бидди под локоть и повел ее через двойные двери в покои мадам. И там им встретилась Пегги Тиль, убиравшая в комнатах на этом этаже; рядом с ней стояла Мэгги.
      – Бидди, Бидди, – воскликнула она, увидев сестру. Когда Мэгги подбежала к ней, Бидди мягко отстранила ее одной рукой, держа на другой ребенка.
      – Где мисс Хобсон? – спросила она.
      – С мадам.
      – Мадам еще в постели?
      – Да, да, ой, Бидди. – Мэгги посмотрела на ребенка и спросила: – Мне доложить… мадам или мисс…
      – Нет, не беспокойся. Мы сами о себе доложим, – Бидди мельком взглянула на Лоуренса. Он выступил вперед, открыл перед ней дверь, прошел сам и плотно прикрыл за собой дверь.
      И они невольно замерли, глядя на мадам. Без своего ночного чепца она сидела в постели неестественно прямо, и выражение ее лица говорило, что она меньше всего рассчитывала их увидеть.
      – Доброе утро, – поздоровался Лоуренс, подводя Бидди к постели, но не прибавил обычного «бабушка». – Извините, что мы побеспокоили вас в столь ранний час, но мы думали, что вам не терпится увидеть свою правнучку.
      Они не могли понять, какое чувство отразилось на лице старой дамы.
      – Вон! – крикнула она, но обращалась не к ним, а к Джесси Хобсон, продолжая не отрываясь смотреть на них во все глаза.
      Джесси поторопилась исполнить приказ, успев бросить тревожный взгляд на две застывшие в ногах кровати фигуры.
      – На что вы рассчитываете? – поинтересовалась мадам, когда дверь за Джесси закрылась.
      – Ну, зачем же так. Давайте говорить по существу. – Лоуренс подошел ближе. – Вы услали подальше от дома внучку, потому что она ждала ребенка. Она родила его и умерла, и мы привезли девочку к вам, потому что ваш сын отказывается признавать, что это ребенок его дочери. И конечно, не может быть, чтобы и вы, – он прищурился, словно желая получше ее разглядеть, – не может быть, чтобы и вы приняли его сторону. Нет, нет, вы не способны на это. Я знаю, вы расстроились, что ваш план до конца не удался…
      – Ах, так это ты будешь мне говорить, что мои планы рухнули? – В ее голосе, дрожавшем от волнения, отчетливо чувствовалась горечь. – Это говоришь мне ты, который вместе с этой особой, – она перевела взгляд на Бидди, – сделали то, чего я в первую очередь старалась избежать, задумывая свой план. Что ей нужно, на что она рассчитывает? Стать членом семьи? Или она собирается нас шантажировать? Никогда, никогда у тебя из этого ничего не выйдет. Пока я жива… ты дрянь, потаскушка… вот ты кто!
      – Не смейте называть так Бидди! Она служила вам верой и правдой и выполняла все ваши указания, не думая о себе. И вам лучше узнать об этом, ба… – он запнулся, – мадам, я хочу, чтобы эта девушка стала моей женой.
      Ребенок кашлянул. Это был единственный звук, нарушивший воцарившуюся тишину. Лоуренс посмотрел в сморщенное, как печеное яблоко, лицо и понял, что его сообщение – не новость. Кто-то до него уже успел «порадовать» мадам.
      – Ты сейчас словно во сне, – чеканя каждое слово, заговорила она. – А сны и мечты – это всего лишь пустые фантазии, оторванные от жизни. И тебе следует проснуться и стряхнуть с себя наваждение как можно быстрее; тебя воспитали как джентльмена, и происходишь ты из хорошей семьи. Но женившись на ней, – последовал небрежный жест высохшей, покрытой вздувшимися венами руки в сторону Бидди, – ты унизишь себя. Возможно, ты пока не задумывался над этим, но ты неминуемо опустишься до уровня ее класса. Если она так уж тебе нужна, возьми ее в любовницы. На это я еще могу посмотреть сквозь пальцы, но жениться… с этим я не примирюсь никогда! И помолчи, пока я не закончила! – Она грозно сверкнула на него глазами. – А теперь я намерена кое-что сказать ей.
      Налитые кровью глазки маленькими раскаленными угольками жгли белое как полотно лицо Бидди. Девушка смело смотрела на старую даму, которую про себя окрестила деспотом. Плотно сжав губы, Бидди приготовилась слушать, готовая в любую минуту дать отпор. И вот что она услышала.
      – Как я поняла, – жестко говорила мадам, – при рождении ребенок получил твою фамилию, которая написана на надгробии его матери, следовательно, этот ребенок по всем статьям – твой. Но я хочу предложить тебе сделку. Я распоряжусь, чтобы тебе немедленно выплатили пятьсот фунтов. Кроме того, я обязуюсь оплачивать воспитание и содержание ребенка в любой семье с достойной репутацией, в которую ты решишь его определить. Взамен ты должна обещать мне, что в дальнейшем у тебя не будет ничего общего с этим молодым человеком, которого, как ни горько мне сейчас признать, я считала своим внуком. Если же ты откажешься, ты испортишь репутацию не только себе, но и ему.
      – Она никогда не испортит моей репутации.
      – Неужели? – Мадам обратила к Лоуренсу свое дышащее гневом лицо. – Тогда слушай. Ты женишься на ней. У нее ребенок. Чей он? Получается, что твой. Твое имя смешают с грязью, на тебя станут показывать пальцами, но не за то, что ты наградил ее ребенком, а потому, что женился на ней, а значит, поступил, как деревенский недотепа, которого заставили расплачиваться за удовольствие. Ты станешь посмешищем всего графства.
      – Вы так думаете? – белея от негодования, спросил Лоуренс. Он продолжал говорить ровным, нарочито спокойным тоном, чем еще сильнее взбесил старую даму. – Я никогда не считал вас наивной… Мне казалось, что характеру вашему присущи хитрость и даже коварство. Однако простодушием вы не отличались никогда. Подумайте, о чем говорят факты, касающиеся вашей внучки. Почему ее тело не было привезено из Франции и не помещено в семейный склеп? Такие вопросы неминуемо возникнут. И кроме того, она не приезжала на каникулы, это тоже вызовет кривотолки. Конечно, это еще не прямое доказательство того, что она родила ребенка. Но более убедительные доводы содержатся в письмах ко мне в Оксфорд, написанных ею лично.
      Казалось, они целую вечность не отрывали друг от друга непримиримых взглядов. Молчание нарушила старая дама:
      – Знаешь, я даже предположить не могла, что когда-нибудь скажу, что я не желаю тебя больше видеть, – голос ее тоже звучал спокойно, – но это произошло, и тебе придется об этом сильно пожалеть, потому что ты не получишь от меня ни гроша. Ты потерял целое состояние, потому что основная часть всего, чем я владею, должна была перейти тебе.
      – В том случае, если бы я женился на Мей, – резко заметил он.
      – Нет, нет, – возразила пожилая дама с оттенком грусти. – Я смирилась с твоим безразличием к ней. Но теперь ты до конца своих дней останешься нищим.
      – Нет, это не так. – Лицо Лоуренса посуровело. – Я стану зарабатывать на жизнь своими знаниями и умом. Я знаю, что делать, в отличие от ваших сына и внука, которые мучаются бездельем, даже не предполагая, чем себя занять.
      – Возможно, это и так. Но все твои знакомые от тебя отвернутся. – Она медленно повернула голову в сторону Бидди, а когда заговорила, в ее тоне сквозила нескрываемая злость: – Я проклинаю день, когда ты появилась в этой комнате, а также тот час, когда ты начала служить в прачечной, ничтожная из ничтожных.
      Бидди видела, что Лоуренс собирается возразить, и жестом остановила его. Перехватив ребенка поудобнее, она смело посмотрела в лицо своей бывшей хозяйки.
      – Да, я занимала самую низкую должность, но уже и в том возрасте я превосходила умом кого бы то ни было из прислуги, и не только их. Я очень привязалась к вашей внучке, но и она особым умом не отличалась, а о брате ее и говорить нечего. С его мозгами ему самое место на конюшне. О других членах семья я умолчу, мадам, у вас давно сложилось о них определенное мнение, которое вы не раз высказывали при мне. Вы наградили меня своей правнучкой, хорошо, я принимаю на себя ответственность за нее. Она носит мою фамилию, и вы будете поддерживать слух, что она моя, в этом я не сомневаюсь. И девочка останется моей, пока не подрастет, тогда я расскажу, кто она и из какой семьи. А ее приемный отец, – она взглянула на Лоуренса, – покажет ей письма ее матери. Мадам, мне жаль вас. Запомните, мне искренне жаль вас. – С этими словами она повернулась и с гордо поднятой головой, вышла из комнаты.
      Лоуренс выдержал паузу и тихо произнес, глядя на женщину, лишившуюся от возмущения дара речи:
      – Мне тоже жаль вас, бабушка, но по другой причине. Ребенок получит хорошее воспитание. Могу обещать лишь одно, что мы не станем сразу открывать ей правду, когда она подрастет, потому что в любом возрасте тяжело переносить, когда тебя отвергают. И мне остается надеяться, что воспитание поможет ей все понять. До свидания, бабушка.
      Крепко стиснув челюсти, Лоуренс вышел в коридор, где Бидди отдавала распоряжение сестре:
      – Делай, как я тебе говорю: собери вещи, ты уходишь домой.
      Девочка перевела взгляд с сестры на Джесси.
      – Все верно, иди, собирайся, – подтвердила мисс Хобсон.
      Мэгги убежала, а Джесси задумчиво посмотрела на ребенка:
      – Так вот в чем было дело?
      – Да, мисс Хобсон, – ответила Бидди. – Вы не ошиблись. Мисс Люси отослали из дома, чтобы на семью не лег позор. А теперь ребенок стал для них слишком тяжелым испытанием. Поэтому они стараются переложить ее грех на меня. Но вы ведь знаете, чья эта малышка на самом деле?
      – Да, девочка, я с самого начала догадывалась, в чем тут дело, и утвердилась в своих догадках, когда мисс Люси не приехала на Рождество. Да, я-то знаю что к чему, но заставить остальных поверить в то, что это не твой ребенок, будет нелегко, в то время когда здесь гуляет эта сплетня.
      – Какая?
      Джесси посмотрела на Лоуренса.
      – На самом деле ничего такого не было, Хобсон.
      – Я слышала, как об этом шепчутся слуги, сэр.
      – Да, сначала шепчутся, а очень скоро начнут и кричать. И когда все сложат вместе, слух окрепнет, верно?
      – Да, сэр, вполне возможно. Так уж устроен мир. Мне очень жаль, сэр.
      – Не нужно нас жалеть, Хобсон. По крайней мере, нечего жалеть меня. Скажу честно, я не собирался здесь оставаться. Я намеревался перебраться на постоянное жительство в Оксфорд. Но теперь я буду жить совсем недалеко, так что это еще больше подольет масла в огонь.
      Джесси вопросительно взглянула на Бидди.
      – Дом мой, – начала объяснять она. – Мама выходит замуж за мистера Бристона. Мы собираемся открыть в нашем доме школу.
      – Боже мой, – покачала головой Джесси и, слабо улыбнувшись, продолжила: – Ты с самого начала обратила на себя внимание и вызвала удивление. Вокруг тебя постоянно что-то происходило. По-моему, я уже как-то говорила тебе об этом.
      – Да, помню. Ну, вот и Мэгги, нам пора, и мне хочется сказать, Джесси, – она выговорила имя с особой нежностью, – что я благодарна вам за все, чему вы меня научили. Многое мне пригодится в будущем. – Она наклонилась и поцеловала старую женщину в щеку, а потом направилась через холл к двойным дверям.
      Лоуренс открыл их и пропустил девушек вперед. Они вышли на галерею, где несколько слуг усердно притворялись, что заняты делом, а сами с интересом и удивлением следили за небольшой группой, направляющейся к боковой лестнице. Затем вся прислуга дружно ахнула, когда в дальнем конце галереи показался хозяин дома и направился к непрошеным гостям, которые, остановившись, ждали его приближения.
      Энтони Галлмингтон был не один. Шедшие по обеим сторонам от него жена и сын что-то пытались ему втолковать. Жена взяла его под руку, но он грубо оттолкнул ее, и рявкнул на слуг: «Все – вон!» Не доходя нескольких метров до того места, где стояли Бидди, Лоуренс и, заметно дрожавшая от страха Мэгги, он остановился.
      Ярость душила его, не давая говорить. Наконец он обрел дар речи и произнес, злобно брызгая слюной:
      – Как… вы, сэр, осмелились войти в мой дом без моего на то разрешения и привести с собой… эту девку! Я мог бы приказать отстегать вас кнутами и вышвырнуть из дома… Мне стоит только слово сказать.
      – Что же вы медлите? Большинство слуг неподалеку.
      – Ах ты, выскочка проклятый! Я… я тебя. – Он рванулся вперед, но Стивен обхватил его обеими руками с криком: «Не надо, отец, не надо!» – Не надо, говоришь? А как он отплатил мне за все, что я для него сделал? Неблагодарная свинья.
      – Я никогда не был неблагодарным, – с такой же яростью закричал в ответ Лоуренс. – И запомните одно, сэр, что только из чувства благодарности я защищал вашу дочь и старался избавить вас и вашу семью от позора, который бы вы не смогли перенести. План был задуман бабушкой, а я лишь выполнял его. А это, – он указал на ребенка, которого крепко прижимала к себе Бидди, – это результат. Она…
      Договорить он не смог. Его остановил умоляющий взгляд его приемной матери, к которой он никогда не испытывал симпатии. Она просила: «Лоуренс, прошу, не надо, пожалуйста». И в следующую минуту сильный удар в плечо отбросил его к дверям, ведущим на лестницу. Энтони Галлмингтон метил Лоуренсу в голову, но он с такой силой рванулся из рук сына, что сам потерял равновесие, когда наносил удар, и теперь он, сильно наклонившись, прислонился к стене почти рядом с Лоуренсом, который успел выпрямиться и стоял, прижав к бокам сжатые кулаки.
      – Лори, пожалуйста, уходи, – попросил Стивен, открывая дверь на лестницу, но Лоуренс молча, не шевелясь, с ненавистью смотрел на уже поднявшегося, но все еще стоявшего у стены мужчину, взгляд которого горел не меньшим бешенством.
      – Пойдем, Лори, – Бидди произнесла это имя совсем тихо, но казалось, она громко выкрикнула его, потому что глаза слуг вдруг широко раскрылись, а у Грейс Галлмингтон передернулось лицо.
      Лоуренс медленно повернулся, взял Бидди под локоть и направился к двери. Проходя мимо Стивена, Лоуренс заглянул ему в глаза, и сердце его сжалось: в обращенном на него взгляде он не увидел ни горечи, ни обиды, только понимание и печаль.
      Уже во дворе они остановились, и Бидди дрогнувшим голосом спросила:
      – Он сильно тебя задел?
      – Нет, нет, но могло быть и хуже, если бы он попал, куда хотел, – попытался пошутить он.
      – Посмотри, вон идет Джин, – дернула за рукав сестру Мэгги.
      Бидди повернула голову и увидела подругу, шедшую через двор с огромной корзиной для грязного белья.
      – Ты не возражаешь, я на минутку, – обращаясь к Лоуренсу, сказала Бидди. – Возможно, я ее никогда больше не увижу. – И она заторопилась к Джин, которая остановилась как вкопанная и смотрела на нее разинув рот.
      – Времени долго разговаривать нет, – отводя Джин в сторону, торопливо проговорила Бидди. – Возможно, я тебя больше не увижу, поэтому хочу спросить: ты не хотела бы работать у нас?
      – Не понимаю, где работать, Бидди? В доме, твоем доме?
      – Деньги могу предложить небольшие, но уж будет лучше, чем здесь. Приходи в следующий выходной, и мы обо всем поговорим.
      – О, спасибо, Бидди. А это… ребенок?
      – Да, ребенок.
      – Он… твой? – шепнула она.
      – Нет, но в это никто не верит.
      – О, Бидди.
      – Ничего, не беда, до встречи.
      Девушка быстро вернулась к Лоуренсу и Мэгги и направилась к дорожке, ведущей через парк, но Лоуренс крепко взял ее за руку и сказал:
      – Нет, не сюда. Мы выйдем через главные ворота.
      Она внимательно посмотрела на него, потом наклонила голову к ребенку и последовала, куда он велел, не оспаривая благоразумности такого решения.
      Когда троица проходила конный двор, Бидди оглядывалась по сторонам в надежде увидеть Дэйви, но заметила всех, кроме нега Брат, вероятно, услышал об их приходе и боялся скандала. Но какая разница. Едва ли это могло усилить боль и обиду, которые она уже испытывала в этот момент. Оскорбительна была та ужасная сцена, которую пришлось пережить Лоуренсу, а разве не унижением было слушать старую даму, разговаривающую с ней, как с самой последней тварью. Когда мадам говорила с ней, Бидди как бы видела себя ее глазами и знала, что представляется мадам таким низким существом, для которого дерзость даже подумать о том, чтобы стать женой Лоуренса.
      Они шли мимо дома. Нигде: ни внутри, ни снаружи – не было заметно ни души, но они чувствовали, что в окна за ними украдкой следит множество глаз.
      Ворота им открыл пораженный привратник.
      – Доброе утро, мистер Лоуренс, – вежливо поздоровался он, приподнимая шляпу.
      – До свидания, мистер Джонсон, – ответил Лоуренс.
      Пройдя около мили, они встретили Тола, который правил повозкой, до половины заполненной дровами. Мэгги кое-как пристроилась среди них, а Лоуренс и Бидди втиснулись на сиденье рядом с возницей.
      – Не все прошло гладко, сэр? – спросил Тол, глядя на их лица.
      – Да, похвастаться нечем, – согласился Лоуренс.
      Всю оставшуюся дорогу они ехали молча. Тол высадил их у ворот, и только тогда Лоуренс предупредил его:
      – Если узнают, что ты делал утром, тебя могут уволить.
      – Меня это не очень волнует, сэр, – улыбнулся в ответ Тол. – В любом случае вы надоумили меня, сэр. Признаться, я давно уже подумывал о том, что неплохо было бы торговать на рынке. И не только я так думаю, – он кивнул в сторону дома.
      – Спасибо, Тол, что подвез, – поблагодарила Бидди, вид у нее был мрачный.
      – Был рад помочь, Бидди. И хочу вам сказать, – он по очереди посмотрел на них, – надеюсь, в будущем вас ждет такое же счастье, какое подарила мне твоя мама, Бидди.
      Бидди прижала к себе ребенка и почти бегом направилась к дому, чувствуя, как из глубины души поднимается волна, которой можно было дать волю только после того, как она войдет в дом. Они вошли в кухню.
      – А ты что здесь делаешь? – спросила Рия, увидев Мэгги.
      Бидди вручила ей ребенка и попросила:
      – Подержи его немного и дай мне побыть одной несколько минут. – Она выскочила из кухни в холл, а оттуда – побежала в библиотеку. Там девушка бросилась в кожаное кресло, в котором так часто сидел хозяин. И только теперь Бидди позволила себе дать волю чувствам.
      Спустя какое-то время ее рыдания стихли. Девушка задумчиво обвела глазами комнату, и ей показалось, что хозяин рядом, что она слышит его голос: «Ты еще очень мало знаешь, но ты расширишь свои знания, когда станешь учить других. Когда учишь других, учишься сам. А иногда становится ясно, что ученик умнее учителя!»
      Бидди слышала, как открылась дверь и вошел Лоуренс. Она заметила его, только когда он уже стоял перед ней. Лоуренс протянул к ней руки и привлек к себе.
      – Мне искренне жаль, моя дорогая, – произнес он, нежно обнимая возлюбленную, – что тебе пришлось все это пережить. Ты хочешь, чтобы мы сами ее растили? Знаешь, я могу сделать, как сказал: привезти сюда доктора и мадам Арно, подать в суд. Письма докажут, что…
      – Нет, нет, – запротестовала Бидди, поднимая голову с его плеча. – Я хочу оставить малышку. Это кажется странным, но… с той минуты, как она появилась на свет, у меня появилось чувство… мне трудно это объяснить. – Она вытерла слезы. – Мне казалось, что она моя. Признаюсь честно, мне было бы тяжело оставить ее там. А плачу я не из-за ребенка, меня заставили плакать слова мадам, все то, что она сказала мне и обо мне. И я задумалась, что я буду значить для тебя, если мы поженимся.
      – Никаких «если», – слегка отстраняя ее от себя, произнес Лоуренс, прищуриваясь. – Мы обязательно поженимся. Я люблю тебя. Когда я называю тебя единственной… я имею в виду, что никого я так не любил, и едва ли полюблю. И еще добавлю, что многие на моем месте сказали бы тебе то же самое, зная, что в жизни нет ничего постоянного, чувства тоже меняются; и они со временем забыли бы свои слова, а если бы и не забыли, то повторили бы кому-нибудь еще. Но я могу поклясться, Бидди, что со мной такого не произойдет. Помнишь, я уже говорил тебе, что с самого начала знал: ты создана для меня, а я – для тебя. Должен честно признаться, я пытался уйти от этого вопроса и одно время считал, как мадам, что единственный выход – сделать тебя своей любовницей. Но я также знал, что ты на это никогда не согласишься. – Он улыбнулся ей и продолжал: – Я старался держаться подальше от тебя, так как считал, что наш союз невозможен из-за непреодолимых проблем, которые неминуемо возникли бы. Но сейчас я твердо уверен: нет такого препятствия, которое я не смог бы преодолеть, для того чтобы сделать тебя своей женой. А ты получаешь не такое уж сокровище, – еще шире улыбнулся Лоуренс, – все, что я имею, по крайней мере, на следующий год, это: восемьдесят фунтов в банке, несколько пар золотых запонок и двое золотых часов. И с этим я не только рискую делать предложение самой красивой и умной молодой женщине, но она еще предлагает мне чудесный дом, в котором я могу осуществить свою мечту: открыть школу для молодых людей.
      – Нет, нет! – воскликнула Бидди. – Это будет школа не только для молодых мужчин, но и для женщин. Обязательно для женщин тоже.
      Он закрыл глаза и опустил голову, пряча улыбку.
      – Конечно, мэм, это школа и для молодых женщин, их тоже будут принимать в нашу школу.
      – И чтобы их было поровну, сэр.
      – Да, мэм, – он смотрел на нее, и глаза его смеялись, – естественно, их будет принято поровну.
      – И внимание ко всем будет одинаковое.
      – Вне всякого сомнения, мэм, – Лоуренс энергично закивал.
      – И предметы для всех одни.
      – Как скажете, мэм. Я со всем соглашусь, более того, я все подробно запишу в первый же день, как вы подпишитесь новым именем: миссис Лоуренс Фредерик Кармихель.
      – Твоя фамилия Кармихель? – удивилась она.
      – Да, это моя настоящая фамилия.
      – О, Лори, Лори. Она такая красивая. Спасибо, что ты даешь мне ее. – Она снова вернулась к нему в объятия. – Я всю жизнь буду почитать ее и тебя.

* * *

      Они обвенчались ветреным днем в конце марта в деревенской церкви. Обряд совершал, как казалось, без особого удовольствия, преподобный Уикс. Невесту подвел к венцу ее приемный отец мистер Тол Бристон. На свадьбе отсутствовал один член семьи. На следующий день после визита Бидди в «Холмы» Дэйви ушел оттуда. Но домой он не пришел, а через Тола передал матери, что не стал дожидаться, пока его выгонят. Еще он сказал Толу, что ему пообещали место в кузнечной мастерской в Гейтснед Фелле. Как потом выяснилось, дела у кузнеца шли хорошо. К тому же у него была дочка на выданье, с которой Дэйви познакомился в одну из своих поездок в город.
      Невесту сопровождали ее сестра Мэгги и подруга Джин. Со стороны жениха присутствовали двое его друзей, приехавших из Оксфорда.
      Непосредственным участникам церемонии с лихвой хватило бы места на двух первых скамьях, но вот любопытных собралось столько, что яблоку негде было упасть. Это и понятно. Не каждый день случается взглянуть на свадьбу джентльмена из такого богатого дома, как «Холмы», и служанки, пусть даже очень умной и образованной, к тому же вернувшейся из-за моря с ребенком. В этом таилась загадка. А может быть, загадки никакой не было. Поговаривали, что ребенок не ее. А если так, то почему он женился на ней? Ходил слух, и довольно упорный, что матерью ребенка была Люси Галлмингтон. Скажут же такое! Но неоспоримым оставался факт, что экономка видела нынешнюю невесту в измятом и разорванном платье в тот день, когда, скорее всего, ребенок и был зачат. И пусть с того времени не успело пройти девять месяцев, это еще ничего не доказывало, потому что немало младенцев появлялось на свет семимесячными, разве не так? Так или иначе, но вот она стоит у алтаря, такая же красивая, как и любая другая невеста, когда-либо преклонявшая перед ним колени, а жених рядом с ней – необыкновенно радостный и довольный. Словно у него выросли крылья. И стоило посмотреть на светившиеся счастьем лица жениха и невесты, становилось ясно, что еще один малыш скорее всего присоединится к первому через семь или девять месяцев, а за ним последуют и другие.
      А если подумать, то все это произошло потому, что мистер Миллер восемь лет назад взял ее к себе в дом вместе с матерью, братьями и сестрой, когда у них не было даже крыши над головой. А это говорит о том, что совершать добрые дела нужно, но следует не забывать об осмотрительности.