Всё началось с патефона. А точней – с того позорного обстоятельства, что, как выяснилось на нашем школьном вечере, я совсем не умел танцевать!
      Это сразу же определила Тамара, выдернувшая меня из группки одноклассников, с независимый видом отиравших полусырую штукатурку со стены. И хотя она была старше меня года на два, на три, не знаю почему, но мы учились с ней: я – в девятом, а она – в десятом классе, крупная, щекастая, крепкая девушка – хоть на лесоразработки её отправляй! Думаю, что и там она бы не растерялась.
      – Женский танец... – сурово отразила она мои слабые потуги на сопротивление. – Дамы приглашают кавалеров. Закон! Давай двигай, перебирай ногами! Ну! – весело проговорила она и начала напевать в такт нехитрой музыке: «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...»
      И при этом толкала меня то плечом, то коленом, направляя и несколько сглаживая мою отчаянную неуклюжесть. В перерыве она меня не отпустила, а продолжала держать в позиции полной готовности к следующему танцевальному старту. Следующим за вальсом было что-то медленное, тягучее, растекавшееся, вроде патоки.
      – Танго «Брызги шампанского»... – многозначительно прокомментировала Тамара. – Медленный танец. У тебя лучше получится, только слушайся меня!
      Я послушался. Она прижалась к моему плечу большой пухлой грудью, и сначала мне было ничего, и даже гордо перед нетанцующими одноклассниками, но незаметно плечо моё нагрелось так, что мне начало казаться: я – ткань под раскалённым утюгом...
      Я попытался незаметно отодвинуться на пожаробезопасное расстояние, но Тамара сильным контрманёвром пресекла мою робкую попытку освободиться.
      – Не дёргайся! Слушайся! – сурово сказала она. – Я тебя поведу...
      И сильно крутанула меня так, что мои ботинки скрипнули, провернулись на грубых подмётках по когда-то крашеному масляной краской облупленному полу.
      Бедное моё несмышлёное сердчишко то подымалось вверх, застревая где-то в начале дыхательного горла, под кадыком, то ухало вниз, стремительно, как салазки с крутой горки. Я попеременно то бледнел, то краснел, глупея от прилива густой крови, и с ужасом думал, – как я выгляжу со стороны, но ничего не помогало: Тамаркин напор был неудержим. Искупали отчасти мои нешуточные страдания только косые взгляды сотоварищей по алгебре и ненавистному немецкому языку, с явной завистью время от времени бросаемые ими исподтишка на нашу пару.
      Но кончается всё, даже пытки танцами в тесном школьном деревянном здании.
      – Проводи меня... – в голосе Тамары не было просьбы, скорее он прозвучал... ну не приказом, но распоряжением, которое подлежало выполнению.
      Был конец марта, на улице нашего городишка пахло мокрой весной, в воздухе сквозило предчувствие первых листьев, струился серый, рассеянный, без теней, свет. Мы шли по деревянным тротуарам, мимо палисадников, где немного осевшие весенние сугробы ноздреватыми шапками переглядывались поверх штакетников – и разговаривали. Шли нога в ногу, не торопясь, благо было тепло.
      – А ты шампанское... пробовал когда-нибудь? – спросила Тамара.
      – Какое шампанское? – оторопело переспросил я. В жизни я не пробовал ничего крепче деревенского кваса, но признаться в этом так, сразу...
      – Ну то... про которое танго... – подсказала Тамара. – Брызги эти самые... Эх! А у меня дома патефон есть, – без паузы сообщила она. – Ещё с довойны остался. И несколько пластинок. Остальные перебились помаленьку. Одна – просто шиковая – «Друг» называется. Слыхал?
      Я покачал головой.
      – Сегодня ко мне нельзя, – торопливо продолжала Тамара, – а послезавтра приходи, я её поставлю. И танцевать тебя научу запросто! Мы ещё с тобой призы на танцевальных вечерах в клубах брать будем! – залихватски пообещала она. – Матка у меня на три дня за реку в леспромхоз ушпандорит. Придёшь? – И протянула мне твёрдую ладошку по-взрослому: дощечкой. Я пожал её со всей возможной в таких случаях мужской силой и поплёлся домой, на другой конец городка в ожидании и предвкушении невиданных радужных перспектив...