- Туннель! Я начинаю убеждаться, что мы нечаянно построили Туннель Перехода в Иное измерение! И он - сработал! Да, да, уважаемые земляне! Туннель в Иномир! В зале совещания Межправительственной комиссии настала такая неописуемая тишина, что стало слышно шуршание ленты в портативном диктофоне, который его хозяин забыл выключить. Присутствующие - строители, ученые, политики и репортеры, обычные жители Земли, почувствовали на своих лицах величественное и жестокое дыхание Неведомого, долетевшее до них из необозримых глубин Космоса...
      ... Главного инженера проекта - жизнерадостного и удачливого француза Мориса Жакоба - нашли утром следующего дня склонившимся над своим рабочим столом в кабинете. Воротничок его безупречной рубашки был залит... ах, если бы томатным соком! Посредине полированной столешницы из драгоценного черного дуба белел сиротливый листок бумаги, на котором прыгали крупные неровных буквы: "боже мой... боже мой... боже мой..." И больше ничего. И было не совсем понятно, что хотел сказать Главный в своей предсмертной записке. Неужели - он вспомнил создателя всего сущего?! Просил ли он отпущения грехов? Брал ли он на себя невыносимую ответственность в гибели... в исчезновении почти шести тысяч душ?! Или - просто пытался осмыслить случившееся, но так и не смог вынести этого напряжения?
      Главный инженер был отличным работником, а настоящий профессионал не нуждается - во всяком случае, при жизни - в божественном одобрении. "Боже мой... - словно бы шептали его посиневшие губы. - Боже мой, боже мой!" Пистолет из правой руки Главного инженера после точного выстрела в висок упал на ковер. Небольшая, изящная, совершенно не зловещая вещица, похожая на взрослую игрушечную зажигалку...
      Боже мой... боже мой... К кому же с последней мольбой обращался ни в чем не виновный представитель человечества?!
      - Меня не посадят в тюрьму за это... за опоздание?! - чуть не плача, истерично верещал начальник Европейской станции в расшитом галунами мундире и с трясущимся желеобразным животом. Казалось, именно этот его живот совершенно отдельно от хозяина и трясся от страха...
      - Зачем?! - почти равнодушно отмахнулся от него один из членов комиссии. И добавил словно бы про себя:?
      - Может быть, там... в другом измерении... поезд пришел как раз по расписанию?!
      ЗЕРКАЛО
      Так покорно другим подставляют себя зеркала.
      Вадим Шефнер
      Зеркало - в принципе кусок обыкновенного стекла, вставленного в овальную раму - висело на белой кафельной стене в ванной комнате небольшой современной квартиры. У квартиры и у Зеркала был один и тот же Хозяин.
      Каждое утро невыспавшийся человек с припухлыми веками, зевая и потягиваясь, склонялся к Зеркалу, равнодушно и без особенного удовольствия разглядывая в нем свое нездоровое лицо, отечные мешочки под глазами, склеротические жилки на щеках, легкое покраснение носа, - многое говорило Зеркалу и о плохой работе почек, и о привычке кое-что выпивать сверх нормы, и... Да мало ли что еще видело Зеркало, кусок стекла, вставленного в овальную раму, которая держалась на крепком витом шнуре зеленого цвета! И это стекло, которое Хозяин привычно считал обычным куском стекла, привычно и послушно отражало его лицо, одутловатые щеки и прыщик над губой, созревший за ночь, который он тут же принимался выдавливать.
      Потом Хозяин брился, долго водя электробритвой по своему хмурому лицу, словно бы разглаживая наметившиеся морщины, чистил зубы, морщась, часто и обильно сплевывая в раковину, неохотно, как в детстве, умывался. На душ по утрам у него обычно не хватало времени. Когда в прихожей хлопала входная дверь и слышался щелчок замка, - Зеркало на целый день оставалось совершенно одиноким и предавалось размышлениям. Впрочем, эта философская самодеятельность свойственна многим одиноким натурам. Кстати, вот вечный вопрос, на который до сих пор не дано внятного ответа: имеет ли собственный характер то, что только честно и добросовестно отражает?! Планеты, как известно, не светят своим собственным светом, а всего-навсего отражают в пространство заимствованный солнечный свет, но ведь именно на них-то и зарождается Жизнь!
      Иногда в ванную комнатку торопливо заскакивали странные существа, похожие и непохожие на Хозяина: у них были, как правило, более длинные волосы, они не брились, но зато пудрились перед Зеркалом, фукая на него со своих ваток и покрывая безупречно чистую плоскость стекла мельчайшей пылью, а потом - красили губы в яркие цвета, чего никогда не делал сам Хозяин. Бывало, что они принимали душ, развешивая на веревочке свои разноцветные шмуточки и бебехи. Впрочем, потом, по утрам, их лица в результате выглядели ничуть не лучше хозяйского... Случалось, что одно и то же лицо начинало отражаться в Зеркале и вечером, и утром в течение некоторого времени, но потом навсегда исчезало. Однако, Зеркало запоминало его, удерживая в своей памяти на молекулярном уровне... "Странно... - думало про себя Зеркало, когда оставалось одно. - не могу понять, ни чему они радуются, ни чему огорчаются, ведь я же абсолютно искажаю их внешний облик: левая рука во мне, в Зеркале, становится правой, а правая рука - левой; шрам над левой бровью переезжает на правую бровь, а часы с левой руки исправно перескакивают на правую, продолжая, впрочем, все так же отсчитывать время... Неужели они, эти существа, не замечают принципиальных процессов?! Это ведь жизнь наоборот, шиворот-навыворот! А ведь если изменяется их внешний вид, наверняка что-то меняется и у них внутри? Не может же это происходить безнаказанно?!" Зеркало постепенно накапливало опыт человеческих отражений... Однажды, - казалось бы, ни с того, ни с сего - Хозяин вечером схватил резную овальную раму дрожащими отчего-то руками, приблизил Зеркало к своему лицу почти вплотную, несколько мгновений пытался сфокусировать взгляд, потом - показал своему отражению противный, мокрый и синий, язык - и изо всех сил плюнул в своего двойника!
      Зеркало тоже получило ошеломительный удар, - разумеется, не столько физический, ибо плевком нельзя разбить крепкое стекло, сколько моральный... И довольно долго неопрятная засохшая слюна обезображивала чистую поверхность, пока Зеркало незаметно не внушило Хозяину мысль о необходимости протереть его, для каковой цели он и использовал только что привезенное из прачечной мягкое полотенце. И Зеркало снова стало незамутненным...
      "Ну, а если подойти к вопросу всерьез, - то почему это я, с философской точки зрения, должно непременно отражать - ?напряженно размышляло Зеркало. - Разве у меня нет свободы воли? И разве есть такой высший нравственный закон, чтобы бездумно и бесконечно отражать все, ничего не оставляя внутри себя?
      Не впитывать, не задерживать, не накоплять, не обобщать, наконец?! Знания, впечатления, события? Почему у меня не может быть своей собственной Памяти? И что же тогда такое - мера разумного эгоизма? Собственное "я"?
      Вы говорите - законы Физики? Но неужели физические законы выше нравственных?! Я еще понимаю - отражать солнечный луч, радовать неразумных детишек солнечными зайчиками, ведь по сути солнечный луч пуст и не несет никакой информации! Так, мелочевка, какие-то там фотоны... Подумаешь!
      Но почему я так же равнодушно должно отражать человеческую радость? Одиночество? Гримасы боли или злобы? Отражать, не преобразовывая? Разве это - задача благородного Зеркала, представителя мира искусства?!
      Ах, вы не согласны, что я принадлежу к миру искусств? Только к цеху ремесленников? Так сказать - артель по изготовлению зеркал и витражей... Не хамите! Вы просто-напросто ничего не понимаете. У вас душа серая и голая, как мышиный хвост, ненароком высунувшийся из норки. Да вы только посмотрите на мою резную ореховую раму! Это - как для иного человека образование! Тоже - рама, хоть иногда и непонятно, вокруг чего... А ведь у меня есть внутри светоотражающий слой, дорогая амальгама, натура тонкая...
      И потом - ха-ха-ха! Эти, как вы говорите, - физические законы! Да смешно сказать: "угол падения равен углу отражения..."
      Падение - это чисто человеческое свойство! Вот, я слышало по вашему говорящему ящику в той, предзеркальной жизни: падшая женщина, падший ангел, падение нравов, падение правительств... Это что - законы физики?! Как прикажете такое отражать?! А вот Зеркала не бывают падшими! Конечно, случается, что и они срываются... не в смысле жизненных искушений, конечно. Но выскакивает из стены гвоздь или ломается крюк... Не об этом ли печально говорят люди: судьба, разбитая вдребезги? Но разве сломанный крюк - это судьба?! Да не хочу я отражать ничьи падения! Само я вишу надежно... разве что размочалится и перетрется мой шнур...
      И я, может быть, не простое рядовое Зеркало, купленное в галантерейном магазине, а - Зерцало Судьбы?!" - вдруг с некоторым даже испугом и приятным холодком в молекулярных своих слоях подумало Зеркало...
      И забормотало, шаманя и рифмуя для самого себя совершенно неожиданно: "Зерцало - бряцало - мерцало - прорицало... Или - отрицало?!" - впало оно в творческое беспокойство и смущение, "Ведь ежели - прорицало, то и отрицало? Отрицало, прорицая, или же - прорицало, отрицая? Какая неожиданная проблема!"
      В одно хмурое и тоскливое утро Хозяин долго вглядывался в свое отражение. Как всегда, оно его не радовало, но в этот раз оно, вдобавок, показалось ему каким-то расплывчатым, мутным... "Надо бы обновить амальгаму", - как-то вскользь, нехотя подумал он. Он и не догадывался, что Зеркало потускнело от невыносимой скуки этого мира! "Может, мне просто противно отражать ваши дурацкие физиономии, ваши уродливые предметы, ваши идиотские события! Да почему это вы считаете, что я обязано это делать?! - раздраженно думало Зеркало. - Мы что - договаривались? А ведь во мне, безусловно, скрыта божественная Сущность... - продолжало размышлять Зеркало, - ибо мы, Зеркала, порождаем образ Бесконечности. Именно - мы! Поставьте друг против друга два чистых незамутненных Зеркала и между ними - свечу; и вы увидите, как отражение рождает отражение, которое рождает отражение, которое рождает отражение, которое... Впрочем, стоп! Этого описания положения с отражением, этого загадочного состояния, этой неисчерпаемой коллизии бытия вполне хватит на любую книгу, лишь бы хватило у наборщиков терпения набирать литеры для этого отражения."
      А ведь, в отличие от терпения Зеркал, человеческое терпение - не бесконечно... В один из вечеров, когда в ванную комнату доносилась лихая музыка, у Зеркала задержалось новое длинноволосое существо. На губах у него виднелись остатки помады, остальное было размазано по щекам. В руках его был цветок. Зеркало с любопытством следило за невиданными ранее действиями длинноволосого существа: оно отрывало по одному белые кусочки от желтой серединки и пришепетывало: "Любит - не любит... Любит - не любит..." Последний кусочек, похожий на крохотную сморщенную тряпочку, оторвался под разочарованный вздох: "Не любит..."
      "Ничего не понимаю! - с раздражением призналось Зеркало самому себе. - Даже самое мое страшное кощунство проходит, в сущности, незамеченным! В моем отражении сердце, которое стучало в левом боку, за кармашком костюма, из которого так изысканно выглядывал уголок платочка или же за этой... как ее... - припухлостью у длинноволосого существа, - так ведь даже сердце перемещается на правую сторону! Это же попросту мгновенно переворачивает жизнь, - а еще говорят, что в сердце помещаются сердечные склонности! Ах, уж эта мне Любовь! Ишь ты, любит - не любит... Когда левая рука не ведает, что творит правая... Ну, конечно же, и библейские пророки имели в виду божественное Зеркало!"
      Зеркало преображалось.
      Это был сугубо внутренний процесс, можно было даже сказать: процесс духовного (или - душевного?) перерождения.
      Ибо внешне Зеркало выглядело вполне благополучно: не перекосилась рама, не откололся кусочек стекла, не отшелушилась, слава богу, с другой стороны драгоценная амальгама. Нет, материальных потерь не наблюдалось. И тем не менее... В то памятное утро Хозяин провел перед Зеркалом гораздо больше времени, нежели обычно. Он пожурчал электробритвой, проверил гладкость щек, провел под носом, аккуратно состриг два диких волоса, вылезших на белый свет из левой ноздри, - тут же, кстати, превратившейся в правую! - и прочистил фитильком, свернутым из ватки, углубления в обоих ушах... Зеркало заинтересованно наблюдало всю последовательность этих операций. Затем Хозяин втер в кожу ароматный крем, помассировал лоб и подбородок, и после всего этого занялся странной актерской гимнастикой. Он пробовал разные выражения лиц, словно бы примерял на себя мгновенно меняющиеся маски: прищур приценивающегося к женщинам гуляки; строгий взгляд делового человека; сладкую улыбку опытного и удачливого ходока-сердцееда; скорбное выражение, уместное на гражданской панихиде; беззаботную широкую улыбку рубахипарня...
      Но ни одна из примеряемых масок, казалось, сегодня не удовлетворяла Хозяина. Он нахмурился, поковырял в носу, вытащил оттуда увесистую козявку, внимательно осмотрел ее - и вышел из ванной...
      Слегка запотевшее от отражательных усилий Зеркало исправно отразило напоследок его бледные пупырчатые ягодицы, которые, кстати сказать, отражались только в Зеркале. Делать это было совершенно необязательно, да к тому же и абсолютно бесполезно, потому что ни одного человека в мире не заботит выражение своих собственных ягодиц! Но, видимо, это и оказалось той самой каплей, которая, как известно, переполняет чашу, или той самой соломинкой, которая ломает спину верблюду... И через некоторое время произошло событие, до сих пор оставшееся необъясненным. И именно оттого, что не нашлось разумных доводов и веских причин, и не выяснились окончательные, до полной ясности, обстоятельства, приведшие к событию, я смею назвать то, что произошло, с известным допущением, разумеется, но все равно - Чудом. Самым нормальным Чудом, непонятным и даже, смею заметить, оскорбительным для человека, который по-прежнему считал себя полновластным Хозяином Зеркала... В чем же самый, так сказать, гвоздь события? А вот в чем: когда самым обычным утром Хозяин по привычке - многолетней, вкоренившейся привычке! - приблизил свое лицо с очередным налившимся прыщиком к Зеркалу - там не было ничего... Что значит - ничего - ?спросите вы. А вот именно что - ни-че-го! В доме не оказалось другого зеркала: как вы уже догадались, Хозяин был заслуженный холостяк. И он остался при недоумении и страхе.
      Разумеется, никто не мог понять, что произошло, иными словами - какие структурные изменения вдруг привели к столь невероятному результату, к этакому необъяснимому поступку со стороны Зеркала.
      И никому, никому, включая самого Хозяина, и его-то, пожалуй, прежде всего, итак - никому не могло придти в голову, что Зеркало просто-напросто устало отражать пустоту...
      Но ведь и разбивать Зеркала - это не выход!
      АДСКИЕ БУРИЛЬЩИКИ
      На Сверхглубокой буровой заканчивался долгий многодневный подъем колонны бурильных труб - рискованная и трудная работа.
      Крупные голубоватые цифры автоматического счетчика проходки показывали рекордную глубину забоя: 24,778. До долгожданной проектной отметки оставалось чуть больше двух сотен метров... Шестой год уникальная бурильная установка пробивалась в неведомые глубины подземного Космоса. Шестой год!
      Гигантская лебедка - высотой с трехэтажный дом - аккуратно, виток за витком укладывала на вал трос толщиной в руку.
      Легкие и прочные бурильный трубы из титанитового сплава медленно, метр за метром, утратив весь свой нарядный блеск, вытягивались из таинственной земной утробы. Казалось, металлические опоры буровой вышки, похожие на фермы для запуска межпланетных ракет, дрожат от напряжения, как ноги штангиста-тяжеловеса перед последним решительным рывком.
      И вот, наконец-то, внушительных размеров подъемная серьга взлетела к верхнему блоку.- Стоп лебедка! - раздалась команда в здании буровой - обширном помещении, похожем на ремонтный ангар для самолетов. - Подводи захват! Смена заканчивалась близко к полуночи, но белая заполярная июньская ночь давала еще много рассеянного, как бы люминесцентного света, процеженного сквозь легкие, почти невесомые облачка. В широкое западное окно буровой башни косо били лучи низко стоящего над горизонтом, но незаходящего солнца. Снаружи оно окрашивало белую башню буровой в самый изысканный розовый тон, на котором весьма эффектно смотрелась крупная надпись: "Уралмашзавод". Это не было рекламой: кто ее прочтет в безлюдных заполярных широтах? Это была спокойная, уверенная в себе, горделивая информация. Для непосвященных: Сверхглубокая находилась на западе Кольского полуострова, в угрюмом и малопривлекательном углу Северной Европы. Для посвященных - буровая прочно стояла в тектонически-незыблемой зоне на выходе древнейших метаморфизованных гранито-гнйсах Балтийского щита. Здесь по сути обнажался первобытный кристаллический череп планеты Земля. Сверление земной коры в научноисследовательских целях и в самом деле напоминало трепанацию черепа, только в гигантских невиданных масштабах, и на двадцатипятикилометровой глубине работа велась уже на самом пределе технических возможностей.
      Отбирать керн - целые столбики горной породы - на такой глубине стало делом безнадежным: в керноприемник шла дробленая порода, - кусочки кварца, полевых шпатов, чешуйки мелкодробленой слюды и просто буровой шлам, полугрязь-полупесок.- Осторожней, ребята! Ради бога, осторожней! На забое черт те что творится! Температурный градиент зашкаливает в два раза выше расчетного! Прямо адское пекло на забое! Как бы резьбу не размягчило! Только не дергайте! Голос главного буровика доносился из динамика со всеми придыханиями - словно бы он подымался на цыпочки и пытался, сощурясь, заглянуть вглубь... Из устья скважины, в которое легко, как в люк, мог бы проскользнуть человек, подымалась последняя свеча бурильных труб с буровым снарядом, - своеобразной торпедой с автономным двигателем внутри. Наконец, весь в горячей грязи, шестиметровый цилиндр вынырнул из черной дыры и его мгновенно подхватила цепкая металлическая лапа свинчивающего устройства. Надсадно вопящая, словно бы на последнем издыхании, могучая лебедка стихла. Прекратила хлестать грязевым гейзером горячая глинистая промывочная жидкость. Во внезапно наступившей полной, неправдоподобной тишине словно бы прямо по туго натянутым барабанным перепонкам гулко ударили тяжелые капли, стекающие со стенок бурового снаряда. На торце его, там, где полагалось быть буровой коронке, армированной алмазами, что-то чернело...- Эй! - весело крикнул кто-то из буровиков. - Кажись, спецовку из скважины вытащили!- Снимите посторонний предмет с бурового снаряда! - негромко, но веско уронил в переговорник буровой мастер.
      Ближайший из рабочих вплотную подошел к поднятому над бетонной площадкой снаряду и брезентовой верхонкой попытался сбить прилипшее тряпье.
      - Ух, и воняет! - успел только сказать он. И тут... тут произошло невообразимое. То, что всеми принималось за случайно вытащенную из скважины черную спецовку, вдруг... шевельнулось! Парень ойкнул и отшатнулся, инстинктивно прикрыв лицо рукавицей, потом попятился, слепо натыкаясь спиной на стоявших поодаль.
      Черная омерзительная тварь вывернула голую, гибкую, как резиновый шланг, шею и из острого страшного клюва раздалось почти змеиное злобное шипение. Одно широкое складчатое перепончатое крыло развернулось с явным шорохом, словно бы японский автоматический зонтик и зачиркало концом по полу, а второе судорожно дергалось, пытаясь освободиться: его зажало буровой коронкой, видимо, частично втянув внутрь снаряда. Рывок, еще рывок...
      Все остолбенели и не могли выдавить ни слова. И тут перепончатый зверь, похожий на чудовищных размеров летучую мышь, упал на землю, подпрыгнул на когтистых коротких лапах и развернул мощные крылья, отливающие черным муаром. Кроваво-красные глаза его горели, как аварийные стоп-сигналы, а сзади... сзади извивался тонкий, как у дога, хвост, но с острой кисточкой на конце. Ударив хвостом по бетонному полу и подняв облачко белесой пыли, чудовище медленно взлетело к потолку буровой... Клюв щелкнул! Затем послышался глухой удар и звон посыпавшихся вниз стекол, - словно бы сосульки обрушились с крыши. Это метавшееся под потолком чудище изо всей силы врезалось в оконный проем...
      - Черт, черт! - завопил кто-то, теряя последние остатки самообладания. - Это же черт!
      - А-а-а!!! - раздался общий отчаянный вопль насмерть перепуганных мужиков, и они дружно рванули к раскрытым воротам буровой.
      Но, опередив их, над их головами скользнула черная стремительная тень, пахнуло не то тухлым яйцом, не то - пережженной серой, и кошмарное видение, едва не задев концами крыльев широко распахнутые створки, выскользнуло на волю. Оно косо метнулось вдоль белой обшивки буровой башни, - словно бы сумасшедший рисовальщик черканул черным углем быстрый штрих на гигантском листе бумаги - и сверху раздался буквально леденящий душу, ужасный, хриплый и гипнотизирующий крик...
      Буровики улепетывали, не стесняясь друг друга, словно мальчишки, в которых выпалили солью из дробовика во время кражи яблок из чужого сада. Перепончатая тварь заложила крутой вираж на фоне закатных облаков: сверкнули ее кровавые стоп-сигналы - и она исчезла за ближайшей сопкой... ... Хрипя и задыхаясь от непривычного кросса в резиновых бахилах и негнущихся коробящихся брезентухах, буровики, не глядя друг на друга, поодиночке собирались к дверям буровой.
      - Во! Птеродактиль! - брякнул кто-то из более начитанных. - Типичный птеродактиль!
      - А - хвост? Хвост ты видел?! - возразил другой.
      - Черт! Черт это, самый натуральный! - чуть не плача и все еще дрожа от нечеловеческого страха, уверял третий.
      - Конечно, черт... - вдруг согласился молоденький буровой инженер, поддавшийся панике и резво убежавший вместе со всеми. - Просто-напросто добурились мы с вами, ребята, до ада. До самой... как это... до самой преисподней!
      Все ошарашенно притихли.
      - Как... как же это? - не то спросил, не то икнул кто-то, трясущимися руками пытаясь добыть сигарету из пачки. - Бога нет!
      - Бога-то, может, и нет, - хмуро согласился старший буровой мастер, пристально, как бывалый охотник, вглядываясь в вершину сопки, за которой исчезла летучая тварь. - В нашей жизни Бог - он как бы до востребования. А вот черт - он точно есть.
      - Точно! Вы вспомните, какая температура была на забое! - горячился начитанный. Гораздо выше расчетной! Откуда, а? За счет чего?
      - От сковородок, что ли, раскаленных? - недоверчиво хмыкнул второй. - На которых грешников поджаривают?
      - Сковородки там или не сковородки, а самое правдоподобное объяснение: мы проткнули скважиной какую-то полость в земной коре. Пещеру, может, гигантскую. Купол... Мало ли что еще... Откуда тогда эта... - он подыскивал слово, но так и не нашел, и махнул рукой. Совершенно адская страхолюдина!
      - Эй, мастера! - вдруг послышался из переговорника голос старшего дежурного смены. Что у вас там стряслось? Чего бригада у дверей толчется?
      - Да ничего особенного... Так, перекурить вышли... На закат поглядеть... - забормотал в микрофон старший мастер. - Все нормалек!
      - Тогда ладненько! - помягчел голос непосредственного начальства. - Приведите там внутри все в полный ажур: американцы, сообщили, едут. Нашим опытом сверхглубокого бурения очень мистеры интересуются.
      - Понял... - коротко кинул мастер. - Пошли, ордынцы?
      - Да... И вот что, бурильные духи... - медленно сказал молодой буровой инженер, недавний выпускник престижного горного вуза. - Вы... это самое... Забудьте о том, что видели. Если начнем рассказывать - будут над нами смеяться до самой смерти на всех буровых от Карпат до Сахалина. Об американцах я уж не говорю: они хоть люди и верующие, но недоверчивые...
      - А как же - черт?! - ахнул кто-то. - Ведь был же! Научное открытие!
      - Был, был... Задолдонил, чалдон! - досадливо пробормотал старший мастер. - А чем докажешь? Может, кто-нибудь на пленочку успел это чудище заснять? Шосткинской фабрики? А?!
      Все потрясенно молчали...
      - Скажут: коллективная галлюцинация. Еще и в психушку загремим. Всей бригадой!
      - Н-да... Положеньице...
      - И бабам своим не вздумайте языками трепать. Пойдет слух по поселку. Скажут: коллективная пьянка, вот до чертиков и допились, ханыги. И прогрессивки за квартал нам тогда не видать по причине бытового разложения...
      Это был, согласились все молчаливо, серьезный резон, весомый материальный довод...
      - А все же жаль... - вздохнул буровой инженер, следя за тем, как могучий механический захват отвинчивал стершуюся о гранитный череп Земли алмазную коронку. - Это ж какая общепланетная сенсация был бы: буровая товарища Тихомирова Эр Эн... в составе... первыми в мировой буровой практике... добрались до самого ада! Сатана там правит бал! Теперь им, так сказать, сам черт не брат!
      - И - Нобелевская премия... - почти серьезно поддакнул старший мастер. - Бригада адских бурильщиков перевыполнила план текущего квартала...
      - Эх, Михалыч, скучный ты человек! Без всякого полета воображения!
      - То-то и оно... без полета? - глухо пробормотал мастер и невольно пригнулся. Оба они, не сговариваясь, опасливо взглянули на недвижные розоватые облака, стоящие над той самой сопкой, за которой скрылось адское страшилище.
      Но на фоне облаков, свистя крылышками, быстро пронеслась только пара чирков в сторону ближайшего озера...
      На Кольском полуострове, на краю Северной Европы, стояла тихая белая заполярная ночь...
      НА КЛАДБИЩЕ ДИНОЗАВРОВ
      Дни, неотличимо похожие один на другой, были знойными и мутными. Ветер, родившийся где-то в глубине материка, нагретый яростным солнцем на жаровне великой пустыни, сильно разогнавшись, упорно подметал плоское плато словно бы гигантским помелом. Тончайшая пыль, как горячий туман, висела в воздухе, розовой пудрой покрывала потные лица, запорошивала стекла очков и биноклей, цементировала слюну. Казалось, - еще бы совсем немного, и плевки стукались бы об окаменевшую от времени и зноя землю, точно глиняные шарики...
      Сквозь тонкодисперсную взвесь вдали скорее угадывались, чем виднелись, гигантские предгорья, а за ними - высочайшие пики, от холодных вершин которых ломило зубы, как от мороженого: срабатывало образное восприятие. По контрасту... Тусклым воспаленным красным бельмом вечерами сквозь пыльную пелену глядело заходящее солнце. Туда, в сторону заката, уносился, неумолчно насвистывая свою песню без слов, ветер.
      Третью неделю экспедиция профессора Прохорова, известного палеонтолога, вела раскопки обширного кладбища динозавров в долине высохшего безымянного ручья. Первый, весьма ощутимый удар по стройному зданию палеонтологии, опирающейся, как известно, на строгие колонны временной последовательности, нанес Клим Рыжов. При его почти двухметровом баскетбольном росте и ладонях величиной с малую совковую лопату, он был до странного застенчив, может быть, у него это был своеобразный комплекс слона, который боится своим неосторожным движением причинить вред ящерице... Клим уже на склоне дня робко остановился перед походным рабочим столиком, покрытым выгоревшим и выщербленным по краям голубым пластиком. На пластике лежал, как пудра на щеке, налет розовой пыли, и он машинально провел по ней пальцем. "Опереточное сочетание, как-то нехотя успел подумать он про себя. - Голубое и розовое..." Его научный руководитель - Клим был аспирантом профессора Прохорова - досадливо оторвался от бинокуляров, на которые упала размытая тень.
      - Чего тебе, Клим?
      Тот достаточно осторожно положил пред научные очи своего профессора аккуратно выломанный штуф серого мелкозернистого песчаника...
      - Что это? - недовольно спросил шеф.
      Клим несколько раз качнул каменный обломок с боку на бок. В нем, привычном и невзрачном, отсвечивало нечто стеклянным блеском с явным благородным синеватым оттенком.
      - Линза от телеобъектива, по-моему... - шепотом ответил Клим, сам испугавшись своего ответа.
      - Вы что, с ума сошли?! - визгливо завопил почтенный профессор Прохоров, вскакивая и опрокидывая походный стульчик на шатких алюминиевых ножках. - Шуточки у вас, боцман, прямо скажем, дурацкие!
      Но тем не менее - цепко схватил находку. И - застонал от охватившего его страха непонятного: в горную породу, типичную для тех мест, где они ковырялись, крепко впаялась торчащая более чем наполовину над срезом камня - синеватая линза оптического стекла без оправы!
      - Где... - профессор поперхнулся. - Где... взяли? Клим так же молча положил на стол второй обломок, в котором четко виднелся след от вдавленной некогда туда линзы и накрыл им первый обломок камня, как футляром.
      - В траншейном раскопе. Я ударил молотком... - объяснил аспирант. - Он раскололся. И вот... внутри... - он беспомощно развел руками.
      - Розыгрыш! - обрадованно засмеялся профессор, потянувшись так, что хрустнули суставы.
      - Склеили, небось? Хвалю...
      Клим виновато покачал головой. Профессор снизу вверх взглянул на его вспотевший лоб, припудренный розовой пылью, что придавало аспиранту глупый вид, оценил ненаигранную растерянность - и кинулся к бинокуляру. Да... никаких признаков подделки - клея или свежих подпилов. И все-таки...
      - Артефакт... нонсенс... - сердито ворчал профессор, в буквальном смысле слова не верящий своим глазам. - Скорее всего, редчайший вид вулканического стекла, вымытый и принесенный ручьем... Случайная природная шлифовка! А, Климушка? - и жалобно взглянул на своего ученика. Тот вздохнул...
      Это была даже не ересь. Вулканы в разумную схему никак не укладывались.
      Но окончательный нокаут до того безупречному и незыблемому научному авторитету профессора Прохорова нанесла следующая находка. В русле древнего ручья, в незапамятные времена, видимо, медленно пробиравшегося сквозь густые заросли и болотистые берега, обнаружили огромную промоину, ямищу, в которую мог бы целиком поместиться экспедиционный "Урал " со всеми своими тремя ведущими осями. В этом провале, перекрытом позднейшими глинистыми наносами, как защитным чехлом, находился сохранившийся в целости скелет жуткого хищника - тиранозавра. Он лежал на боку, выпячивая гигантские, как у кита, полуарки своих ребер, а его пасть, размерами с добрый экскаваторный ковш, была крепко стиснута, словно в предсмертной судороге. Профессор лично руководил расчисткой, закреплением и разборкой чудовищного черепа. А пока рабочие возились с обработкой скелета, два следопыта во времени - Клим и Вахтанг Акопян, страстный охотник на водоплавающую дичь и одновременно кандидат геологоминералогических наук, расследовали давнюю трагедию, произошедшую в незапамятные времена,