Корона графини Вревской

- продолжает паясничать начальник. Ребята, вы покажите ему потом, как надо заправлять одеяло. Это надо понимать так - опять мордобой. Кажется начальник нашел к нему свою форму "воспитания". Теперь следующая жертва, бедный Коля. Начальник пальцем проводит по кровати и, не найдя ничего, идет к толчку. Здесь можно найти целый букет зацепок. - А это что? Кто то из вас насрал мимо очка и вы поленились даже промыть его. А ну пойди сюда, - полковник манит Колю пальцем, - что же ты так к порядку плохо приучен? Теперь, вылижешь очко так, чтобы оно сияло и даже не пахло, а поможет тебе в этом надзиратель. Коля в испуге отшатывается. Начальник доволен, на сегодня он провел "мероприятие". Его лицо охватила слащавая улыбка, оглядев нас садистским взглядом, он уходит. Надзиратели смотрят на нас с ненавистью. - Ну вы, двое, - палец одного из них мечется от доктора ко мне, - пошли, мать вашу... Через два дня возвращаемся в камеру. Кешка сидит на стуле понурив голову. Он поднимает ее и я вскрикиваю, это не лицо, а сплошная кровавая масса. - Сволочи, они тебя били? - Я их тоже, - хрипит Кешка. - Славная была потасовка, правда я быстро отключился, а они уже меня метелили без сознания. - А где Коля? - На койке. Каюк Коле. С ума сошел. Довел его этот гад. Я подошел к койке. Худенький мальчик неподвижно смотрел в потолок и только пульсирующая жилка на лбу говорила, что он жив. - Коля. Полное молчание. - Док, посмотри, что с ним? - Бесполезно. Здесь мы все больные и нам никто с помощью не придет, списанный материал. Давай лучше приведем себя в порядок, чтобы не загреметь в холодильник опять. - Кешка, этот тип сегодня придет? - А как же, каждый день и тот же час. Я его все же удавлю, сволочь. Мы бреемся тупыми безопасными бритвами. Я себе в кровь изодрал лицо. Начальник стоит по центру в окружении своих откормленных надзирателей. Его лицо в омерзительной улыбке. - А где же наш маленький уборщик? - Он болен, - говорит доктор. - Ах болен. Снимите его и поставьте вертикально, смертники не должны болеть... Надзиратели сдергивают Колю с койки и подносят к начальнику. Коля тупо уставился
      ему на живот. - Да он притворяется, он еще смотрит... Совсем забросил уборку. Уведите его в карцер. Пусть охладится немного хотя бы на денек, там посмотрим. Он понимает, что день для Коли в холодильнике подобен смерти. - А вы неплохо выглядите, - теперь начальник взялся за нас. Он стоит напротив меня и с любопытством разглядывает. - Небось бритва тупая? - У меня другой нет. - Конечно, так зарезаться трудно. Но поможем..., так сказать, добровольно все поможем. Вспомнил, за что тебя посадили? - Я еще не прошел Верховного суда. Скоро окончательно установят виновен я или нет. - Неужели ты надеешься, что в суде найдутся сумасшедшие судьи. Видите ли, он распотрошил одиннадцать девочек и считает, что за это его освободят и еще думает, что вручат цветы. Цветы у тебя будут, но на могиле. К сожалению, я должен тебя додержать до суда и поэтому все время тебе необходимо освежать память. В карцер его, на трое суток. И еще, замените ем у бритву, на более подходящую... Теперь садист напротив доктора. - А вам милейший, надо заменить ушедшего уборщика, и так сказать, привести все в
      соответствующий вид. Доктор молчит и смотрит куда то через его плечо. И тут мелькнула молния, Кешка сорвался с места и что есть силы влепил начальнику в лицо. Того оторвало от пола
      и он полетел к параше. Дюжие надзиратели бросились к бандиту и началась свалка. Начальник оторвал голову от пола и долго ее тряс. Потом четко произнес. - Отставить. Надзиратели бросили окровавленное тело на пол. - Он должен покончить с собой сам, - подытожил полковник. Битый офицер с трудом встал, отряхнул мундир, потрогал голову и распухшую скулу. - Товарищ полковник, может быть..., - услужливо согнулся один из надзирателей... - Тихо. Ничего не надо. Вызвать к нему, - кивает на бесчувственное тело Кешки,
      фельдшера, пусть через каждые шесть часов вкалывает наркотик, он знает какой. Мы
      недавно накрыли большую партию. Бесчастный... - Я, товарищ полковник, - наш громила надзиратель ел его глазами. - Под вашу личную ответственность... Проследить, чтобы было все выполнено, если фельдшер будет взбрыкиваться, или все продал..., вы знаете что делать... Удави его, но товар достань. Пошли дальше. Все убираются. - Ты понимаешь, что-нибудь? - я спрашиваю доктора и тоже киваю на Кешку. - Знаю. Эта, сволочь, посадит его на иглу, а потом резко бросит давать дозировку. Бандит после этого сойдет с ума, либо повесится, либо перережет себе вены. - Посмотри сейчас, что с ним. Доктор пальцами просматривает Кешке зрачки, потом прощупывает пульс. - Очухается. Ты бы лучше сам о себе позаботился. Пока нет надзирателя, стяни наволочку, сунь под рубаху, теплее будет. Конечно 12 градусов не ноль, но все же... Я так и делаю. Только заправил на себе складочки, появился наш Бесчастный. - Ну, ты, падло, - он кивает мне, - пошли. Я стал философом, чтобы не замерзнуть и не сойти с ума от одиночества, мысленно вспоминаю книги, спорю с неведомыми оппонентами или "пишу" книги. Через три дня,
      вползаю в знакомую камеру. К моему удивлению, там появился маленький Коля, он сидит на стуле и при моем появлении, глупо хихикает. Доктор с огромным фингалом и содранной кожей на лице, неторопливо листает оставленную мной книжку. Кешка выглядит молодцом, на его лице только желтые пятка, прошедших синяков, сам он стоит у окна и смотрит на меня блестящими глазами. - Привет, ребята. - Здорово, - рявкает Кешка. - Привет, Саша, - отвечает доктор. Только Коля по прежнему глупо лыбится. - Какие новости? - Все по старому. Лучше брейся быстрей, - говорит док. - Иначе опять в холодную загремишь. Я подхожу к тумбочке и с удивлением вижу вместо моей безопасной бритвы, ржавое подобие станка. - Чего это? - Это тебе начальник прислал, вместо твоей... - Сволочь. Намыливаю лицо и пытаюсь соскрести щетину. - Док, я не могу, дай свою бритву. - Саша, это испытание тебе придумал начальник, он предупредил, что если кто-нибудь из нас тебе поможет, то он всю камеру продержит на голодном пайке. Так что неси свой крест... Продолжаю скрести щетину с кожей с лица. Кровь капает в раковину, но делать нечего и остается отмакивать порезы и раны холодной водой. Док вырывает страничку из книги и протягивает мне. - На. - Зачем? - Залепи кусочками ранки и кровь остановишь, и заживет быстрей. Там в типографской краске, есть какие то доли свинца... Я послушно рву страничку на кусочки и залепляю все лицо. - Док, что с Колей? - Тронулся. Хорошо хоть не агрессивен. - С Кешкой? - Этот кайфует, его не бьют, не трогают. Пошел на поправку. Только колют во всю. - А ты сам? - Я то? Получаю от надзирателей по морде, все тело в синяках. За каждое пятнышко
      на полу или на стенке - бьют. Но как видишь, цел. - А этот, мудак, по прежнему к нам ходит? - Ходит. Воспитывает. Сейчас сам убедишься. Как всегда начальник появляется в окружении надзирателей. Мы все вскакиваем, даже бедный Коля подпрыгивает и в его глазах появляется разум. Первый попадаюсь я. - Ну и рожа. Постой, постой, да ты залеплен рваными страничками из книги. Значит
      портишь народное имущество. Так, так, - он задумался, - что же мне с тобой делать? С одной стороны, надо тебя к суду подготовить, с другой стороны все время здесь нарушает распорядки... Пожалуй, я тебя сегодня в карцер не загоню, твой адвокат мне надоел, все хочет встретится с тобой. Я тебе дам день отдыха, а
      завтра утром пойдешь опять проветриваться, зато получишь двойную норму, шесть дней карцера. После такого приговора, я ему стал не интересен. На очереди доктор. - Надеюсь, у тебя все в порядке? - Конечно. - Зубочисткой толчок чистил? - Конечно. - Покажи щетку. Доктор из тумбочки достает зубную щетку, с наполовину изношенным ворсом, и крутит перед носом начальника, тот кивает головой, подходит к толчку и внимательно его исследует. - Вижу, исправляешься, - и тут наш садист взрывается. - А изо рта у тебя воняет.
      Значит брезгуешь свою пасть чистить. Док молчит. - Бесчастный, помоги ему потом почистить зубы этой же щеткой. Теперь полковник подошел к Кешке. Надзиратели напряглись и, на всякий случай, взяли его в кольцо. - Не плохо выглядишь. Синяки сошли. Бесчастный как дозы? - Усилили, товарищ полковник. - Прекрасно. Жалобы есть? - Иди ты..., - шипит Кешка. - Раз стал огрызаться, значит нет. Сколько там у нас прошло, почти три дня. Мало. Дам тебе еще три дня, а там... на коленях будешь ползать, молить о своей смерти... Кто там еще? Этот идиот. Колю от его голоса трясет и слезы бегут по щекам. - Хочешь сдохнуть? Тот кивает головой. - Так чего тянешь? Бесчастный, дай ему веревку, пусть повесится здесь на кровати. Я еще гуманный, даю тебе право - умереть. А вы, - он кивает нам, только попробуйте отговорить, я вас, ваше же говно, жрать заставлю. Вся эта свора палачей уходит из камеры. Док плюхается на табуретку. - Бандюга, - беззлобно говорит он Кешке, - ты хоть понимаешь, что тебя ждет? - Иди ты... - Значит не понимаешь. Я видел, что такое ломка от больших доз, ты на стенку потом полезешь. - Лучше о себе подумай, блин. Я бы посочувствовал твоим зубам. - Что верно, то верно, эта, сволота, либо мне сегодня скулу своротит, либо выбьет все зубы. Трудно, бандюга, чувствовать себя бесправным, но ты знаешь, даже до своего близкого конца, я хочу чувствовать себя человеком. - Зачем это? - удивился я. - Публики кругом нет, никто тебя не похвалит. - Я не на публику играю, я сейчас веду свою маленькую борьбу с этими озверевшими
      подонками. Они мне говорят, сдохни, а я буду им назло жить. - Док, это не борьба, это жалкое существование отмирающих существ. В нашем случае, борьба, это побег, это биться смертным боем со своими врагами. Вон, Кешка, тоже в миру зверь, сил у него много, сидя здесь, мог бы удавить эту гадину, однако слаб духом... - Это ты про меня? - шипит бандюга у форточки. - А про кого же. - Заткнись. Я им еще покажу. - Хвастун, один раз по настоящему врезал палачу, но не доделал работу до конца, так и сейчас сдрейфишь. - Сам врежь. - Трус. Кешка покраснел от ярости, напыжился для прыжка ко мне, но тут док заметил. - Кешка, а ведь слабо тебе перебить горло начальнику. Бандюга застыл. - Нет. Не слабо, это моя мечта. - Через три дня она кончится твоя мечта. Это надо делать раньше. Вон посмотри на
      Колю, видишь идиота, ты будешь таким. Кешка повернулся головой к стене и уперся в нее лбом. Загремели запоры, появился
      наш надзиратель. В руках у него небольшой кусок веревки. Он подошел к Коле и рявкнул. - Эй, ты, засранец, вот я принес тебе подарок. Делаешь это так. Вот петля, куда суют голову, а этот конец я привязываю к верхним прутьям кровати. Смотри, идиот. Коля затравлено глядит на него. - А дальше, выбрасываешь ноги вперед, - с наслаждением раздвигая петлю, говорит Бесчастный, - и все... С тобой, - он тыкает пальцем в дока, - я разберусь потом,
      а ты, - это уже ко мне, - на выход. Там твой адвокатишко, хочет поговорить. Пошли недоносок. - Саша, что это с тобой? Весь в порезах, похудел, побледнел... Григорий Иванович сочувственно смотрит на мое лицо. - Новый начальник применил новую методику к смертникам. Его кредо, не надо на них тратить пулю, надо, чтобы смертник покончил с собой сам. Я не вылезаю из карцера, но это еще рай, по сравнению с остальными несчастными... - Понятно. Надо тебя быстрей вытаскивать от туда. - Есть надежда? - Есть. Помнишь, мы говорили про рану, на лице свидетельницы? - Помню. - Повторная экспертиза не могла подтвердить, что это нанес ее ты... - Но это же здорово. - Конечно, самое важное, все зашевелились. Это даже наше счастье, что кольцо твое в тюрьме украли и осталось только его описание. - Почему к счастью? - Примета такая, кольцо воруют, жить дольше будешь. - Шутите, Григорий Иванович, а мне до начала смертной казни осталось чуть больше
      месяца. - И все же, не имеют права и не посмеют, ты еще верховный суд не прошел. - Посмеют, по новой методике начальника, я должен умереть раньше. - Тогда слушай. Самое важное я тебе не сказал. Нашли убитыми и изнасилованными еще двух девочек. Это уже четвертый случай после твоего ареста. Теперь милиция в
      панике и похоже на тебя скоро придет запрос. - Когда скоро? Меня надо уже сегодня вытащить с этой камеры. - Саша, я все постараюсь сделать, но нашу бюрократию не пробить. - Григорий Иванович, вы моя последняя надежда. Я уже два года шастаю по тюрьмам и не вижу в моем деле ни конца, ни края. Тут забрезжил рассвет, неужели мне чуть-чуть не дотянуть до правды? - Дотянешь. Когда тебя переведут в общую камеру, я еще кое-что расскажу, про то как предъявили тебе обвинение. - Почему сейчас нельзя? - Не время еще. Сегодня я послал пять телеграмм в различные инстанции по поводу тебя, жди перемен. - Через шесть дней меня прикончат. - Почему через шесть? - Это время, я буду в карцере, когда выйду, тогда может быть конец. Начальник придумает что-нибудь похлеще карцера и тогда все. - Саша, я все постараюсь сделать. В камере, зловещая тишина. Док с распухшей физиономией, вяло развел руками. - Он тебя избил, док? - У меня нет четырех зубов, - шипилявит тот. Из ярко красных губ вырвалась предательская струйка крови. Док подошел к раковине, сплюнул туда и промыл лицо. - А где Коля? Док промывал рот и поэтому ответил Кешка. - Повесился, придурок. - Неужели сам? - Почти, когда пришел этот надзиратель..., Бесчастный, только под его взглядом и
      одел петлю. Мать его, суку такую... - А с тобой что сделали? - Ничего, вкололи лошадиную дозу, теперь кайфую. - Что у тебя? - спрашивает меня док, оторвавшись от раковины. - После того как меня посадили, произошло еще четыре изнасилования и убийства девушек. - Значит тебя оправдали? - Нет. Милиция ни как не может с этим смирится. Говорят, это новый маньяк, хотя все приемы одни и те же. - Я тебе говорил, они все купленные. - Наш полковник тебя так просто не выпустит, блин, - хмыкает Кешка, - даже если ты будешь не виновен, он тебя все равно пришьет. - Посмотрим. Утром за мной пришли и отвели в карцер. Я просидел еще шесть дней и понял, что еще одна такая одиночная пытка и сойду с ума. Мой надзиратель ведет по коридору к моей камере. Он сегодня любезен, как то
      не по-звериному смотрит на меня. - Я приказал твою пайку тебе оставить, - вдруг говорит он. - Спасибо. Что это с ним? В камере изменения. Нет Кешки, на его койке сидит новичок, понурый черноволосый южанин и тупо смотрит в пол. Док покуривает у окна. - Привет, Сашка, - обрадовался доктор. - Привет. Грузин поднял на меня глаза. - Меня звать Гиви. Мне о тебе говорили... - А где Кешка? - Убили, - выпустил струйку дыма док. - Как это? Этот же хотел, чтобы мы сами... - Этот... лежит в больнице с переломанной шеей. На второй день после того как тебя посадили, Кешка и взорвался. - Гиви, тоже подрасстрельная статья? - Тоже. - За что? - За убийство. Терроризировал торговцев, вот и прибил троих. - Значит, этот, прохвост, начальник в больнице, и мы сможем спокойно еще просуществовать... - Это смотря как... Вон Гиви, все до моей жопы добирается, смотри, к тебе тоже пристанет. - Я ему одно место оторву, успокоится. И тут южанин изменился в лице. - Я у вас, собак, сам все оторву. Подхожу к столику, где приютилась моя холодная пайка. Начинаю ее выскребать. - Док, раз начальника нет, может мне не надо сегодня бриться? - Конечно. Чего зря кожу сдирать тупой бритвой, пусть она отдохнет. Уже задремал в койке, когда кто то дернул меня за плечо. - Кто здесь? - Тихо, - это голос Гиви, - слезай. - Иди ты... - Слезай говорю, хуже будет. Я на втором ярусе и голова южанина четка видна в ночнике света. Подтягиваю ноги в коленях и что есть силы врезаю в пятно лица. Слышен грохот падающего тела. Я спрыгиваю с койки и начинаю лупцевать ногами и руками здорового, крепкого мужика. Рядом очутился доктор, он присоединился ко мне и мы пол часа избивали Гиви. Обессиленные сели на койку. - В ту ночь, также ко мне подлез, - говорит док, - я же как-никак доктор, знал куда ему съездить, а потом этот мерзавец так орал, что надзиратель все же пришел, дал ему оплеуху и... он затих. Все ему неймется. Здорово ты его. Весь пол в крови. - Кешку то ты настроил? - С твоей помощью. Еще тогда понял, куда ты клонишь. Гиви зашевелился и застонал. Доктор подскочил и что есть силы дал ему ногой в лицо. Потом опять подсел ко мне. - Понимаешь, падаль, она и есть падаль и пусть умные писатели и право охранители
      не кричат о том, что смертникам так тяжело, что это не жизнь и они могут исправиться... Это чушь. Страх заставит их исправиться на мгновенье, а потом осмелеют и если позволят обстоятельства, опять будут убивать. - Док, это чушь. Страх, он и есть страх... Вспомни Колю... Это стала тряпка... - А я вспоминаю его теорию о том, что нами кто то правит, но не мы сами и ты знаешь, стал относиться уважительно... - Стареешь, док. - Иди ты к черту... Пошли лучше спать, эта, сопля, к завтрашнему дню оклемается. Я просыпаюсь и вижу дока, он у окна делает гимнастику. Гиви лежит на своей койке, завернутый в одеяло. - Привет, док. - Здорово, Саша. - Этот то, как? - я киваю на Гиви. - Ничего, стонет и плачет. Я привожу себя в порядок. В камеру входит Бесчастный. - Селиванов, собирайся, тебя от сюда переводят. - Куда? - В общую камеру. Твое дело послали на пересмотр. - Ура. Док подходит и дружески толкает в плечо. - Саша, поздравляю. - Спасибо. - Если ты попадешь на волю, зайди к моей маме, вот адрес, - док поспешно пишет огрызком карандаша на страничке книги и потом, передает ее мне, - скажи, что я не изменился и считаю, что все равно был прав. Если бы мне сейчас удалось заниматься врачебной деятельностью, я бы также помогал людям не мучаться. Как врач-гуманитарий, жить по дурацким законам не хочу и не буду. - Обещаю, док, зайти к ней и сказать это. - И еще. Пусть отдаст тебе мою шкатулку, которую я спрятал в ванной, она знает где. Я тебе подарю ее, может и сгодится... - Селиванов, пошли, - торопит надзиратель. В общей камере 12 двухярустных коек. Шесть слева и шесть справа создают небольшой по центру проход. Я вошел и шум сразу стал стихать. - Ты кто? - это ко мне обратился худощавый тип, сидящей у стола на табуретке. - Перевели из камеры смертников. Сразу стало тихо. - А... Мне уже говорили. Давно там сидишь? - Уже пол года, а до этого полтора в общей тюрьме. - Значит наши порядки знаешь. Звать то как или кликуха есть? - Звать Сашей, клички еще не имею. - Заимеешь, будешь у нас зваться Смертником. Меня кличут Михась, звать Михаилом.
      Ну иди тогда вон к той койке, Смертник, занимай верх, - парень показывает пальцем куда идти. - Жила, к тебе напарник. На нижней койке показалась взлохмаченная голова. - Это... ссышься? - прохрипела она - Еще нет. Кто то хмыкнул. - Хоть, капнешь сверху, убью. Я заваливаюсь на верхнюю койку и глупо улыбаюсь, видно от того, что не надо ждать и думать, когда тебя позовут на расстрел. Через час меня поднял староста. - Эй, Смертник, ты такую бороду отпустил, не пора ли тебе привести себя в порядок. - У меня бритву начальник тюрьмы утащил. - Ого. С чего это он вдруг? - Условия нам создавал... Чтобы мы сами, того... - Кешка Руль, с тобой сидел? - Со мной. - Это он его довел? - Он. - Скотина. Кешка был самым лучшим моим дружком... Маркиз, - орет Мишка-Михась в глубь камеры, - достань парню бритвенный станок. Ему, эта падла, начальник, бриться не давал. Мне приносят станок с хорошей бритвой и я с наслаждением снимаю щетину и струпья
      старых ран. - А ты ничего, - хмыкает старший, - хоть и шрамов на лице много. Мальчики, как вы считаете, мордашка ничего? - Нормально... - Как милашка... - Не дурен... Слышны всякие поощрительные голоса со всех сторон. Нехорошее предчувствие кольнуло сердце. - Вы чего это, ребята? - Я считаю, его надо от имени нашей братвы продавать, - заключает староста, Мишка. - Правильно, - несутся крики. - Я не хочу, чтобы меня продавали. - Заткнись. Тебе же лучше, идиот. Так решили, продаем? - орет опять в камеру. - Да... - Да... - Тогда, что бы не попортить товар, никто пальцем его не имеет права задеть. Я почувствовал, на меня наложили - табу. - Зачем ты это сделал? - тихо спрашиваю главаря. - Чтобы тебя здесь не шлепнули. Уже всем известно, что ты насиловал и убивал молоденьких девочек, такое здесь не любят и не прощают. Тебя мог бы любой по этому проткнуть ножичком или невзначай изуродовать, а я тебе сохранил, хоть на какое то мгновение, но жить будешь... Все равно после доследования хана, так и так расстреляют, а тут хоть поживешь немного. Благодари бога, что Кешка, был моим другом. - А куда ты меня будешь продавать? - Здесь рядом с нашей тюрьмой, есть другая тюрьма для богатых. Фактически это один изолятор. Каждый год туда производится набор зэков. Эти новые русские покупают себе заключенных для обслуживания своих камер, для утех и еще черт знает для чего... - Для утех? - Что с луны свалился. Лучше выбирай, либо туда, будешь там зато жить, либо здесь, тебя посадят на ножик. - Хрен редьки не слаще. - Тогда договорились и не вякай. - А на долго продают? - До твоего конца или срока. Я ведь все порядки тюремные знаю, если следствие над тобой продлиться хотя бы больше двух месяцев, то расстреливать тебя будут через год. Год жизни, да за это можно и продаться, а там ведь... видно будет, понравишься этим богатеньким, так они может тебя и выкупят. Постепенно втягиваюсь в жизнь камеры. Через шесть дней меня вызвали к адвокату. - Григорий Иванович, спасибо, что вытащили... - Все в общем не так плохо, но тебе еще придется посидеть. - Что, опять не клеится? - Прокуратура настаивает на своей версии, что при последних убийствах, появился новый маньяк и тебя надо засудить за старое, но теперь показания твоей свидетельницы они решили пересмотреть. - Но это же главный их козырь. - Был главный. Похоже свидетельница накрылась. Помнишь, при последней встрече, я
      тебе хотел рассказать одну вещь? - Помню. - Так вот, я раскопал. Эта свидетельница подставная... - То есть, как это, ее не насиловали? - Насиловали, но не ты, а тот, кого милиция ищет, настоящий маньяк. - Ничего не пронимаю. - Я тоже. Я настоял, чтобы ее вызвали в прокуратуру и показал ей данные экспертизы, она расплакалась и рассказала следующее. После того как она избежала
      смерти и попала в больницу, к ней пришли два парня и показали удостоверения ФСБ.
      Они настаивали дать показания против тебя, уверяя ее, что ты и есть маньяк. Подсовывали твои фотографии, оговаривали какие на твое теле есть приметные места. Потом пригрозили, если она не скажет, то ее убьют... - И что прокуратура? - Заявила, что помимо ее, за тобой есть другие моменты, которые якобы уличают тебя в совершении преступления. Это то, что тебя видели в тех местах и в те предполагаемые дни, когда были убиты девочки. - Но это еще не повод для доказательства... - Правильно, поэтому тебя и перевели на доследование, чтобы их найти. - Кто же там так хочет меня погубить? - Не знаю, но похоже люди серьезные, раз подключили высших офицеров ФСБ. Ты на досуге вспомни, что ты там делал до того, как тебя схватили, кому ты перешел дорогу... - Долго будет еще доследование? - По нашим законам..., - Григорий Иванович развел руками, - это никто сказать не
      может. После завтрака я дремал на своей койке, вдруг около меня очутился староста камеры. - Смертник, готовься. Сегодня выводят на продажу в ту часть тюрьмы "рабов". - Много за меня возьмете? - Долларов двести. - Не продешевили? - Нет, мы же знаем, что брачок им подсовываем, ты же там будешь кратковременно... Сам понимаешь, после доследования... того... - А те, богачи, могут от меня отказаться? - Это сразу же будет твоим концом. - Куда не кинь, всюду клин... - Грамотный ты я вижу. Со всех камер собралось человек пятнадцать, в основном молодые, симпатичные ребята. Несколько охранников ведут нас по бесконечным коридорам в западное крыло
      тюрьмы. Перед большими решетчатыми дверями, тщательно обыскивают и по одному заталкивают за нее, там принимают два надзирателя мужчина и женщина. - Лицом к стенке, - приказывает мне женщина. - Фамилия? - Селиванов. - Статья? - Еще не знаю. Нахожусь на доследовании. - Что за чушь? Ладно проверим. Чего там еще нам подвесили? Руки, ноги целы? Чем-нибудь болеешь? - Нет, здоров. - Если обманул, удавим. Лучше, по хорошему, скажи сейчас... - Здоров. - Ладно. Повернись, ко мне лицом... Что за шрамчики на физиономии? - Плохая бритва попалась. - Лицом к стенке, так стоять. Вася, давай следующего. После проверок все группу ведут в... большой спортивный зал, заполненный спортивными тренажерами и снарядами. Там надзиратели выстраивают нас в линейку и
      приказывают до пояса раздеться. Вскоре помещение стало заполняться народом, появились хорошо одетые мужчины и женщины. Они полукругом окружили нас, разглядывали и переговаривались. С пачкой папок появился майор и, положив их на стопку матов, сказал. - Уважаемые дамы и господа, проводим очередной аукцион, выделенных нашим исправительным заведением, лиц, для вашего личного пользования. Я буду называть:
      сколько лет, какой рост, за что сидел, сколько осталось сидеть. Ваше дело выбирать. Стартовую цену дает тюрьма. Итак начнем, - майор берет верхнюю папку. - Григоров Олег, выйди из строя. Большой парень вышел на два шага из нашей шеренги. - 25 лет, рост - метр девяносто, сидит за ограбление, осталось два года. Первоначальная цена - двести долларов. Начали. В толпе покупателей переговариваются, старая грымза подняла руку. - Двести пятьдесят - Четыреста, - отреагировал черноволосый толстый южанин. - Четыреста пятьдесят..., - не сдается грымза. - Шестьсот. - Шестьсот пятьдесят. - Мари Ивановна, отдайте его мне, у вас же есть один, а у меня пока ни одного. Семьсот. - Не твое дело, Арсен. Семьсот пятьдесят. - Черт с вами... Майор считает. - Семьсот пятьдесят - раз, семьсот пятьдесят - два, семьсот пятьдесят - три. Продано. Мари Ивановна можете его взять. Иди к ней Григоров. Следующий, Попов Юрий. Григоров послушно плетется в сторону грымзы. Из строя вышел мой сосед. - 23 года, метр семьдесят восемь рост, попался на мошенничестве, осталось сидеть
      год. Стартовая цена триста долларов. - Шестьсот, - сразу бросает цену южанин. Никто не реагирует. Майор начинает бубнить. - Шестьсот - раз, шестьсот -два, шестьсот - три. Продано. Попов идите к хозяину.
      Следующий Селиванов Александр. Это меня. Я вышел из строя. - 27 лет, метр восемьдесят, статья... надо же черт возьми..., все в порядке господа, сидит за убийство и изнасилование молодых девочек. Срок бесконечен. Стартовая цена двести долларов. Меня с любопытством и удивлением рассматривает толпа покупателей. - Триста, - бросает фразу молодая женщина. - Пятьсот, - отвечает ей мордастый парень. - Шестьсот, - хрипло говорит старик. - Тысяча, - совсем молоденькая женщина лет 25 оглядывает толпу. Там зашумели. - Тысяча сто, - не сдается молодая женщина. - Тысяча пятьсот, - поднимает цену парень. - Две тысячи, - не уступает молодая. Толпа зашевелилась. Майор, потирает руки и говорит. - Две тысячи - раз, две тысячи - два... - Две тысячи сто, - женщина не хочет уступать. Парень уже молчит. - Три тысячи, - нагло смотрит на соперницу молодая. - Три тысячи сто. - Четыре тысячи, - вдруг сказал парень. - Четыре тысячи сто. - Десять тысяч, - вдруг захрипел старик Молодая возмущенно всплескивает руками. - Вас то кто просит вмешиваться? - Так тебе и надо, дрыгалка, - усмехается женщина, - проучите ее, шеф. - Шлюха. - А тебе завидно, мужика захотела купить, чтобы потешиться. Шишь тебе. Никто тебе здесь не позволит этого. Хоть миллион выкини. Раз сходка решила, лучше бери
      Бориса, тогда у тебе все будет. - Вы... вы... все, подонки. Молодая выскочила из зала, другая женщина оглядывается на старика, тот, сжав г губы, кивает ей головой. Мордастый парень, который боролся за меня в сделке, тоже одобрительно чмокает губами. - Десять тысяч - раз, десять тысяч - два, десять тысяч - три. Продано. Топай к хозяину Селиванов. Я отрываюсь с места и иду к старику. - Встаньте за моей спиной, молодой человек, - хрипит он. Торги продолжаются. Вскоре шеренга заключенных редеет, последних двух не купили,
      насытились, на этом все закончилось. Господа разбирают своих "рабов" и выводят в
      коридор. - Иди за мной, - приказывает старик. Здесь другая жизнь. Я иду по коридорам, по которым шляются фигуры мужчин и женщин, двери камер без окошек, они глухие из дерева, часть их открыта. Редко мелькнет форма надзирателя. У одной из таких прочных дверей старик останавливается и стучит. - Можно войти. Мы входим сначала в прихожую, где уместились три двери, а затем в уютно прибранную комнату. Толстые железные прутья переплели окно. Хорошая деревянная кровать покрыта ярким покрывалом. В углу тумбочка с телевизором и видаком. У свободной стены стол, покрытый скатертью, и три стула. На одном сидит та самая молодая девушка и гневно смотрит на нас. - Что вам надо, Дмитрий Иванович? - Я пришел, чтобы извинится перед вами. - С чего бы это вдруг? - Вы бы не выиграли. Катерина Андреевна своего все равно бы добилась. Только со мной она не могла потягаться, поэтому сразу прекратила торги. Прошу вас, в знак примирения принять от меня подарок, вот этого молодого человека, которого вы хотели купить. - Но... я не могу. Это значит, я вам буду все время обязана... - Пустяки. Время над нами не властно и все обязанности пропадают в некуда. Кроме
      того, я так много хорошего должен вашему отцу, что считаю, этот подарок сущим пустячком. - Лучше бы помогли выкупить меня, это был бы самый лучший подарок. - Не все сразу. Я уверен, вы не досидите своего срока, уйдете гораздо раньше, но
      имейте терпение. Купить судей или следователей сущий пустяк, но вот купить общественность гораздо труднее. Подождите, все утихнет, забудется, поменяется власть, кое-где изменится обстановка, тогда и приведем все механизмы в действие. - А вы то, сами, Дмитрий Иванович? Что же вы от сюда не бежите? - Не могу. Меня ведь почти расстреляли, за бешенные деньги удалось получить пожизненное заключение. Пока и здесь хорошо. Я и от сюда руковожу своими конторами и людьми. Придет время, может быть и выйду наружу... - Скажите, Дмитрий Иванович, зачем все меня толкают в койку Борису? Почему в мою
      жизнь еще и вмешивается сходка? - Не хочешь, не надо. Борька не мог тебя уломать, вот и решил, так сказать, надавить силой общественности. Но это еще не власть над тобой, я здесь власть и поэтому слушать будут меня. - Я поняла, Дмитрий Иванович. - Вот и умница. Бери, вот этого парня, делай с ним, что хочешь. Если хоть пальцем тронет тебя или скажет грубое слово, только скажи, он тут же испариться. - Спасибо. Старик уходит и женщина меня разглядывает. - Меня звать Галина Александровна, но это очень для тебя будет длинно, поэтому будешь обращаться ко мне просто, по-английски - мэм.