Глава 3

Оружейник Гарольд в недоумении развел руками: — Я потерял след Кардока. Он не остался с женщинами, взял половину своих людей и ускакал вперед. Когда девушка со своей служанкой подъехали к дому, началась суета и старый лис исчез.

Симон Тэлброк отвернулся от парапета сторожевой башни и поманил оружейника поближе к себе.

— Что ты разузнал о его дочери?

— Люди Кардока помалкивают, но священник был словоохотливее. — Гарольд прислонился к обшитой тесом парапетной стене. — Его откровения стоили мне одного шиллинга и обещания прислать ему с десяток гобеленов.

Симон удивленно приподнял бровь.

— Он должен был выложить тебе все, что знает, из одного страха прогневать Симона Отцеубийцу.

Гарольд пожал плечами:

— С шиллингом получилось быстрее.

— Я дам тебе пригоршню шиллингов. Вернись к нему и заставь рассказать о набегах, если сможешь. Он должен знать, как Кардок исчезает, проезжая через ущелье.

Гарольд кивнул:

— Возможно. Святые отцы любят деньги, и этот не исключение.

— Что он поведал тебе за первый шиллинг?

— Не так уж много. Пять, может, шесть лет назад старый король взял дочь Кардока в заложницы, чтобы заставить его хранить верность, и отправил в Нормандию. Мать поехала вместе с ней, чтобы помочь дочери освоиться в новом окружении, но не вернулась.

— Дочь — незаконный ребенок?

— Законный. Кардок был женат на ее матери. Так утверждает священник Катберт.

— Но жена к мужу не вернулась?

— Не могла вернуться, она умерла в дороге. Кардок подумал, что ее убили, и едва не поднял мятеж. Но потом смирился и с тех пор хранит мир. Остальное ты знаешь: он совершает набеги, не отъезжая далеко от долины, ни разу, насколько это известно, не нападал на людей короля и вообще не был пойман за руку при нарушении королевских законов. — Гарольд вздохнул. — Дурацкое поручение — следить за старым лисом.

— Дочь замужем?

Гарольд покачал головой:

— Священник не упоминал о муже. Он сказал, что мало знает о том, как она жила в Нормандии. Люди Кардока об этом вообще не говорят. Они скупы на слова, как ты знаешь, даже друг с другом.

— Девушка…

— Ее зовут Аделина.

Симон окинул взглядом единственный узкий проход между холмами, пересекавший долину Кардока.

— Девушка, Аделина… Я не заметил у нее особой радости по поводу возвращения домой. Я даже принял ее за пленницу — жертву набега.

— Тогда благодари Бога за то, что ты, до того как действовать, все же решил переговорить с Кардоком, иначе миру конец.

Симон опустил кулак на перила парапета.

— Я смотрел на него в упор и достаточно отчетливо видел его лицо перед тем, как подъехать к старому бандиту. Он мог бы предупредить меня взглядом, жестом, мог бы сказать, что женщина — его дочь. Но Кардок тянул до последнего, словно надеялся, что я на него нападу. Он предоставил ей объясняться со мной, хотя мне показалось, что она плачет, что с ней жестоко обошлись.

— Ей следовало бы сказать об этом.

— Женщина говорила мало — слишком мало для того, чтобы сделать какой-то вывод. Я видел, что она колеблется перед тем, как сообщить, кто она такая. Дочь Кардока так же скупа на слова, как и все его племя, несмотря на то что она столько лет провела в Нормандии.

— Да, среди своего народа она будет вести себя так же, как и ее соплеменники. Я видел Аделину в большом доме у очага вместе с сопровождавшей ее женщиной. Люди Кардока принесли им еду и оставили одних.

— Одних?

— Да, будто они обе нормандки и их послали сюда в наказание домочадцам Кардока. Симон резко обернулся к Гарольду.

— Они обращались с ней как с чужой?

— Не совсем. Так, будто они ее знают и боятся.

— Проклятые валлийцы! Они что, думают, что она принесла им заразу из Нормандии?

— Аделина привезла с собой служанку, которая всех замучила своими жалобами. — Гарольд всплеснул руками и со вздохом сказал: — Пусть мы тут будем мерзнуть всю зиму, пусть нас продувают сквозняки, но я ни за что не променял бы эту крепость на дом, где нормандская служанка будет надоедать валлийским женщинам.

Симон снова окинул взглядом долину. На горизонте сгущались тучи. Еще немного, и землю скует мороз. Он положил ладонь на плечо Гарольда.

— Еще не поздно отправиться куда-нибудь до того, как выпадет снег. Возвращайся в Тэлброк, Гарольд, здесь слишком холодно для твоих старых костей.

Гарольд шутливо стукнул Симона по руке.

— Мой юный господин, позаботьтесь лучше о своих костях, на моих довольно плоти, чтобы уберечь кишки от этих проклятых уэльских ветров. К тому же разве можно придумать более приятное времяпрепровождение зимой, чем наблюдать, как вы ведете дела с безумным народцем Кардока.

— Ты мог бы отправиться в Херефорд и поработать в гарнизоне шерифа.

— Служить брату Лонгчемпа? Я не стану ковать меч, который он обрушит на тебя.

— Ты мог бы предупредить меня, если сам Лонгчемп явится в Херефорд. — Симон вымученно улыбнулся. — Брось, Гарольд, мой отец перед смертью сказал, что ты всегда подрабатывал, слушая разговоры тех, кто приносил тебе оружие. Шпионы старого короля щедро заплатили бы за те сказки, которые знает твой горн.

Гарольд пошевелил широкими бесформенными пальцами.

— Мои дни на кузне закончились, Тэлброк. Я не забуду того, что твой отец взял меня к себе, когда руки перестали меня слушаться. Я не стал бы платить ему за добро предательством и не брошу его сына одного, не отдам в руки убийц, засланных Лонгчемпом. Симон покачал головой:

— Что ж, оставайся еще на пару недель, пока тебе не надоест эта игра. Непросто, сутками наблюдая за проходом, постоянно оставаться у Кардока в дураках. — Симон достал из-под кольчуги кожаный мешочек. — Если ты все же решил остаться, пережди несколько дней, а потом отнеси Катберту еще один шиллинг: может, он что-то расскажет тебе о путешествиях Кардока. Скажи ему, что Симон Отцеубийца теряет терпение.

Гарольд покачал головой:

— Зачем ты постоянно болтаешь об убийстве в Ходмершеме? Если тебе придется сражаться вместе с Кардоком этой зимой, люди скажут, что ты опять поторопился, опять действовал необдуманно. Больше ни один юстициарий[2] не пощадит тебя. — Гарольд выругался и положил изуродованную руку на плечо Симона. — Если уж тебе суждено было попасть в немилость и отправиться в изгнание так далеко от Тэлброка, так обрати это в свою пользу и не напоминай этим людям, почему кое-кто может назвать тебя Отцеубийцей.

— Жизнь моя, так или иначе, целиком зависит от расположения Маршалла, — сказал Симон, глядя в покрасневшие усталые глаза Гарольда. — Моя жизнь может прерваться в любой момент, и мы оба это знаем. Позаботься о своей безопасности. Мой отец, будь он жив, сказал бы то же самое.

Гарольд в сердцах ударил по перилам парапета кулаком.

— Если бы этот священник… Если бы люди Кардока могли знать, что на самом деле произошло там, в Ходмершеме…

— Они не могут знать и не узнают. Ты же понимаешь, старина, что, если ты им расскажешь, я тебя не пощажу. — Симон в последний раз взглянул на узкий проход между холмами в долине. — Когда спустишься, отправь сюда часового. Я смертельно устал.

Ветер утих перед закатом. Черные облака так и остались висеть над вершинами холмов по краю долины. Как только солнце покинуло небо, в узких окнах большого дома Кардока отразились желтые огни от очага. Янтарные угольки взлетали вверх, устремляясь в небо вместе со столбом дыма, вырывавшимся из дымового отверстия в покатой, крытой черным сланцем крыше.

На дальних подступах ярко зажглись костры пастухов. Пониже появились огни поменьше — то горели факелы над головами тех, кто с наступлением ночи покидал гостеприимный дом Кардока и карабкался наверх, в жилища, притулившиеся на склонах холмов.

Приглушенные звуки голосов достигали часового в высокой крепости над долиной. Голоса эти смешивались со звуками флейты — часовой развлекался, наигрывая нехитрую мелодию. Чтобы согреться, он мерил шагами небольшую площадку.

— Все ли в порядке? — спросил, поднявшись на вышку, Симон.

Люк остановился и опустил флейту.

— Как будто да. Я только что пересчитал факелы. Только десять из них поднимаются вверх до уровня пастушьих хижин. Все как всегда.

— Под одним факелом могут идти до пяти душ. Завтра я поставлю человека, чтобы проследил, как они будут уходить.

Люк кивнул:

— Большинство на пути не минует медоварню. Говорят, Кардок щедр на выпивку и стол.

Ночь в крепости обещала быть холодной и долгой. Если бы Кардок и его пастухи-солдаты предложили место у очага воинам Симона, нормандский форпост вскоре бы обезлюдел. Симону еще крупно повезло, что старый лис Кардок пока не проявил стратегического гостеприимства.

Симон спустился вниз по лестнице, прикрепленной к стене башни, пересек небольшой двор и заглянул в казарму.

— Гарольд, — позвал он, — пойдем со мной. Посмотрим, как Кардок проводит ночь.

Гарольд вышел из теплой казармы, запахиваясь в еще один плащ.

— Почему сейчас?

— Кардок не ждет нас после наступления темноты. С приездом дочери жизнь в его доме собьется с привычного ритма. Подходящий момент для проверки.

— А если он нас не примет?

— Придется, мы имеем право зайти в конюшню и взять своих лошадей.

— Он знает, что мы держим тут у себя двадцать верховых.

— Но он должен давать кров и пищу остальным животным и обеспечивать нам свободный доступ к ним в любое время. Иначе Кардок нарушит договор с Маршаллом. Я решил, Гарольд, что нам понадобятся еще два коня здесь в крепости. Вот мы с тобой их сегодня и заберем.

Гарольд вздохнул и направился к длинной конюшне, пристроенной к дальней внутренней стене замка.

— Мы отправимся пешком, — сказал Симон, — а назад приедем верхом.

Гарольд покачал головой:

— Прогулка по холоду и темноте вниз с крутого холма, стычка с часовыми Кардока, потом опять по холоду наверх верхом… Так, хитрец, ты пытаешься выжить меня в Кент еще до наступления зимы.

— Подумай об этом, Гарольд, — Симон взял железное клеймо с консоли у ворот, — мы погреемся часок у очага Кардока перед тем, как взять лошадей. Как сможет он отказать в такой малости?

— Да очень просто: подмигнет одному из своих головорезов и… — Гарольд выразительно провел рукой по горлу.

— Я так не думаю. Кардок не может знать, пришли мы одни или нас поджидают за оградой двадцать человек. К тому же к нему приехала дочь и он не станет рисковать, затевая резню.

Гарольд откинул голову и громко рассмеялся:

— Вот как! Я мог бы догадаться! Все дело в ней, в дочери. Одинокой и покинутой девчонка, правда, не выглядит, но если тебе она понравилась, Симон, то это стоит прогулки по холоду.

Симон пожал плечами:

— Она мне нравится, не стану спорить, но я всего лишь хочу взглянуть на нее и поговорить, если смогу, — ничего большего. Наша цель — пересчитать людей в доме Кардока и посмотреть, сколько из них выедет с ним на рассвете. Пора бы узнать, сколько именно валлийских разбойников каждый день просачивается у нас между пальцами.

— Кардок снесет тебе голову, если ты прикоснешься к его дочери.

Симон задумчиво посмотрел на ограду вокруг жилища Кардока.

— Я не собираюсь заманивать ее в западню. Ни с одной женщиной я бы так не поступил. Такой, каким я стал сейчас… нет, не стану я накликать беду на тех, кем дорожу.

Высоко над долиной плыли звуки флейты — жалобные, пронзительные и тревожные.

Ни за оградой, ни на стенах часовых не было — невиданная беззаботность со стороны защитников поселения. Симон внимательно огляделся, перед тем как войти во двор через неохраняемые ворота. Наверху, на склонах холмов, горели факелы, со стороны хозяйственных построек доносились пьяные голоса, но за этими посторонними шумами Симон расслышал звуки шагов со стороны зарослей папоротника.

Гарольд взял факел и тоже прошел через ворота.

— Клянусь, у него есть часовые, но только там, где мы не ожидаем их встретить. Но где бы они ни были, они предпочли нас не останавливать.

Симон в последний раз пристально вгляделся в темноту и следом за Гарольдом вошел во двор.

— Они наблюдали за нами, пока мы спускались вниз. Они шли следом. Кардок уже знает о нашем приходе.

— Он спрячет свою дочь.

Но Кардок дочь не спрятал.

Она сидела у огня, прикрыв глаза, и наслаждалась теплом. Руки женщины покоились на коленях, на складках платья из отличной шерсти темно-зеленого цвета. Распущенные волосы цвета бледного янтаря, казалось, излучали сияние. Рядом с ней клевала носом нормандская служанка, доставившая столько беспокойства обитателям дома, и не только им.

На другой стороне длинного углубления для костра за столом сидел Кардок в компании шестерых мужчин, их обветренные лица и короткие плащи для верховой езды свидетельствовали о том, что они недавно вернулись из похода. Симон нахмурился. С тех пор как зашло солнце, минул час, и никаких путешественников на дороге замечено не было. В очередной раз часовые на крепостной стене просмотрели людей Кардока.

Кардок усмехнулся — очевидная растерянность нормандца его забавляла.

— Добро пожаловать, Симон Тэлброк. Ночь холодна. Ты пришел, чтобы погреться у моего очага?

Дочь Кардока открыла глаза и почти незаметно кивнула гостю. И более ни одного движения. Симону вспомнилось, что так же тих и недвижим оставался олень-самец, когда его гончие бросились в погоню за другим животным из стада. Он ответил поклоном и улыбнулся.

— Мы доставили достаточно хвороста в форт? Я держу слово, данное Маршаллу, и не хочу, чтобы вы испытывали недостаток в топливе, — продолжал хозяин.

Симон обернулся к нему.

— Мы должны переговорить о топливе до начала зимы. Во всем остальном мы не испытываем недостатка: хватает и еды, и питья, и наши кони содержатся у тебя, как ты и обещал Маршаллу.

Кардок не поднялся из-за стола, не пригласил Симона к нему присоединиться.

— Так, значит, ты пришел за лошадьми?

Симон услышал, как зашуршала ткань. Аделина поднялась с медлительной плавной грацией.

— На столе горячий мед, — сказала девушка. Симон обернулся к Гарольду, затем вновь к Аделине:

— Мы благодарим тебя.

Кардок перевел взгляд со своей дочери на Симона и обратно и обратился к своим людям на беглом валлийском. Они подвинулись, чтобы освободить место для Симона и Гарольда за длинным столом. Аделина подошла с двумя глиняными кружками дымящегося напитка, затем вернулась на прежнее место, возле посапывающей служанки.

Симон поднял кружку, глядя на Аделину:

— Ваше здоровье, миледи, пусть возвращение домой будет счастливым.

Аделина скромно улыбнулась в ответ, затем перевела взгляд на огонь и вновь приняла прежнюю безмятежную позу: глаза прикрыты, стройная, как побег розмарина, спина, аккуратно сложенные на коленях руки.

Пятеро мужчин за столом Кардока скинули плащи и вновь наполнили кружки.

— Холодная ночь, — сказал Симон на ломаном валлийском.

Его слова были встречены грубоватым смешком. Рябой парень, который успел впасть в немилость к служанке, прыснул в кружку. Откуда-то из-за спин сидящих за столом мужчин неожиданно появились двое ребятишек, которые стали бегать вокруг ямы для огня, передразнивая Симона.

Кардок что-то рявкнул, и они тотчас замолчали. Служанка подбежала к малышам и прогнала их из зала.

— Пьяный ворон говорит на валлийском лучше, чем ты, — проворчал, обращаясь к Симону, Кардок. — Мы знаем твой нормандский язык, старина Генрих Плантагенет не давал нам его забыть.

Аделина подняла голову.

— Да, дочь, не важно, что ты позабыла валлийский, живя среди нормандцев.

На глаза девушки набежала тень. Сердце Симона болезненно сжалось. Аделина вежливо поклонилась отцу, и Симон почувствовал острую обиду за нее. Как удается ей изображать довольство перед лицом такого враждебного приема. Вот уж воистину счастливое возвращение домой! Симон едва сдерживался, чтобы не высказать Кардоку прямо в лицо все, что о нем думает. С каким бы удовольствием он парой крепких тумаков поучил старого лиса науке гостеприимства.

— Я могу говорить и по-английски, — сказал Симон.

— Говори на каком хочешь. — Кардок зачерпнул своей кружкой из ведра с медом и поднес к губам. — Но все, что касается договора, лучше обсуждать со мной на нормандском. О таких вещах говорить на старом добром валлийском — только язык поганить.

Симон глотнул теплого, щедро приправленного пряностями меда.

— Тогда завтра, когда мы встретимся по поводу поставки топлива в крепость, мы будем говорить на нормандском.

— Но и на нормандском я скажу тебе, что видел большую кипу хвороста у северной стены форта. Но мы принесем еще, если тебе не хватает.

— Тот хворост нужен для маяка. — Симон заметил, что Аделина изменила позу. Она смотрела на него с нескрываемым интересом. Симон усмехнулся про себя. Девушка явно отдает большее предпочтение военным темам, нежели светским любезностям. Когда он, Симон, сделал попытку завести с ней куртуазную беседу, она его не поддержала.

— У нас нет никакого маяка, — прорычал Кардок.

— Теперь есть.

— Никто вашего сигнального костра не увидит, все жилье далеко отсюда.

— Нормандский гарнизон в горах, аккурат над долиной твоего родственника Раиса, держит хворост сухим для сигнального костра. Если случится набег, будет легко позвать на помощь.

Кардок даже не делал попытки скрыть презрительное пренебрежение к завуалированной угрозе.

— Нам ни к чему звать на помощь, чтобы прогнать разбойников из долины.

Симон в свою очередь продемонстрировал, что приятно удивлен.

— Я верю тебе, Кардок. Клянусь, никто не припомнит, чтобы когда-нибудь банда разбойников приближалась к твоим стенам. Тебе крупно везет, но, черт возьми, объяснить, отчего это тебе так везет, будет нелегко.

Симон услышал, как сидящий справа от него Гарольд выругался и со стуком опустил кружку на стол.

Кардок несколько секунд взирал на Симона, озадаченно нахмурившись. И вдруг лицо его расплылось в улыбке, правда, настороженной.

— Чертовски трудно, — согласился он, — поэтому никто до сих пор и не пытался. — Он улыбнулся еще шире. — Ваш старина Генрих довольствовался тем, что богатые нормандские бароны могли беспрепятственно проезжать через долину. Новый король Ричард должен брать со старика пример.

Аделина не отводила взгляда от лица отца. Симон посмотрел на нее, потом на Кардока.

— Мы будем хранить мир с Божьей помощью — ты и я. И, чтобы быть посему, я буду держать хворост для сигнального костра сухим и в достаточном количестве. — Симон поставил кружку на стол и обратился к Гарольду: — Спасибо за мед.

Кардок кивнул и жестом дал команду людям на другом конце стола.

— Молодой Хауэлл посветит тебе, когда пойдете через двор и за ворота.

Долговязый парень поднялся, чтобы выполнить поручение. Он взял факел из рога. Симон пожелал ставшей внезапно ко всему безразличной Аделине спокойной ночи и коротко попрощался с ее отцом. Когда он подошел к двери, те же самые мальчишки вновь показались в зале, бросились к сидящим за столом людям и стали наперебой задавать им вопросы визгливыми голосами. Кардок улыбнулся, жестом призывая ребят замолчать. Симон следом за Гарольдом вышел из зала. Кардок явно хорошо относился к шумным ребятишкам. Скорее всего это его внебрачные сыновья. Но неужели у него не найдется ни единой улыбки для законной дочери, которую он столько лет не видел?

Гарнизонные кони стояли у самых дверей во двор. А в глубине большой конюшни за деревянной перегородкой переминались лошади, которых Симон сегодня увидел впервые. Хауэлл заступил Симону путь, чтобы тот не смотрел на недавнее приобретение Кардока.

— Твои кони здесь, рядом. Каких ты возьмешь? Симон указал на двух самых низкорослых и, взяв одного под уздцы, вывел из-под навеса.

— Без седел? — простонал Гарольд.

— Здесь недалеко.

Вместе они выехали из ворот при свете единственного факела.

— Ты правильно сделал, выбрав самых маленьких. Гарнизонная конюшня и так переполнена.

— Утром мы приведем Кардоку на прокорм двух других. Пусть выполняет договор, каждый пункт.

— Я слышал, что Хауэлл предложил подняться и забрать их назад. Почему ты отказался?

— Нам надо бывать здесь как можно чаще, любой повод подойдет.

— До того как к Кардоку приехала красавица дочь, ты что-то не слишком усердно искал поводы для визитов.

Симон сделал вид, что не понял намека.

— Ты видел ее? Сидит в сторонке, тихая, как кошка, подстерегающая птичку, прислушивается к разговорам. Старик ощетинился, когда я заговорил с ней, хотя пялиться на ее красоту я мог сколько угодно — ему было все равно. Но когда дети, должно быть, его внебрачные сыновья, выскочили, чтобы подразнить меня, Кардок и его служанка прогнали их прочь. Домочадцы не слишком радуются тому, что дочь Кардока вернулась, ее вообще стараются не замечать.

Гарольд вздохнул:

— Симон, они, должно быть, опасаются тебя из-за твоей репутации. Боятся, что ударишь кого-нибудь из мальчишек, если тебя вывести из терпения.

Симон посмотрел старику Гарольду в глаза. Конечно, могло быть и такое объяснение. Но правда была в том, что, любуясь волосами Аделины, он забыл о своем грехе и о том, что его зовут Симон Отцеубийца.

Глава 4

Не так представляла возвращение домой Аделина. Отец вел себя с ней как незнакомец, едва проронил несколько слов, да и те с большой осторожностью. Аделина ждала, что Кардок опять заговорит о матери, когда они останутся наедине. Но мужчины, встав из-за стола, перебрались на свои соломенные тюфяки, Петронилла перетащила пожитки в спальню, а отец лишь пожелал Аделине спокойной ночи и отправился спать в одну из пристроек возле частокола.

— Я проследила за твоим отцом, — сообщила Петронилла. — Он сначала вошел в дом, где живут служанки, а потом вышел с одной из них.

Аделина села на широкий и плоский соломенный тюфяк, разложенный на том месте, где некогда стояла широкая кровать ее родителей.

— Он оставил нам собственную спальню. Петронилла, подняв над головой свечу, осветила помещение.

— Тут нет ничего, кроме шерстяных покрывал да сухих трав. Не похоже на спальню вождя клана.

— Когда я жила дома, здесь была спальня родителей. Петронилла поставила свечу на пол и откинула покрывало с кровати.

— Чище, чем я думала. Вполне сгодится. — Она начала складывать платье. — Ты слышала, что я сказала? Твой отец отправился к служанкам, вон туда, в пристройки возле ограды.

Аделина пожала плечами.

— И ты не хочешь знать, которая из служанок пошла с ним?

— Скажи спасибо, что он не заметил, как ты шпионишь, Петронилла. Лучше будет, если здешний народ не уличит тебя в соглядатайстве. Здесь любопытствующих не любят. Они и так нервничают. Они…

Аделина отвернулась к стене и смахнула слезу. Петронилла постелила на тюфяк еще одно покрывало.

— Ты считаешь, они нервничают? А мне показалось, что все надулись как индюки.

Аделина принялась помогать Петронилле застилать постель.

— Кажется, они больше не доверяют мне. Наверное, моя речь кажется им странной.

— Они сразу нашлись что сказать, когда я попросила принести треножник, чтобы развести огонь. Когда им надо отказать дочери хозяина в элементарных удобствах, у них живо нормандские слова находятся.

— Кардок не их хозяин.

— Ну, не хозяин, так вождь. Одна из женщин, похожая на благородную — ткачиха Майда, — со мной заговорила, а остальные только смеются и отворачиваются. Итак, нам предстоит страдать от холода.