Глава 28

Конь его не желал уходить. Симон несколько раз сильно ударил его по лоснящемуся крупу и крикнул что-то грозное. Конь повернул голову, посмотрел на Симона и лишь затем сделал нерешительный шаг в сторону. Подняв красивую голову, он заржал и поскакал вверх по склону холма, вскоре исчезнув в снежной круговерти за спиной у Симона.

Впереди солдаты Лонгчемпа пытались разглядеть его сквозь белесую пелену. Симон поднял меч и прошел последние несколько шагов по открытому пространству к воротам частокола.

Крикнуть, чтобы привлечь их внимание, означало бы вызвать у гвардейцев подозрение. Они решат, что их пытаются заманить в ловушку. Снегопад и так уже создал неподходящие условия для нападения на крепость; теперь стало очевидным то, что они не решатся под снегом исследовать склоны холма, так что Аделина и Гарольд могли считать себя в безопасности.

Симон не отступал, но и не бросался навстречу смерти. Внезапно ветер переменил направление, и Тэлброк разглядел Лонгчемпа. Канцлер находился далеко не в передних рядах, он прятался за спинами своих гвардейцев верхом на черном жеребце.

Лонгчемп резко рубанул воздух ребром ладони. Он еще что-то произнес, что — из-за ветра Тэлброк не мог расслышать, но ни на жест канцлера, ни на его слова реакции у его солдат не последовало.

Симон набрал в грудь воздуха и закричал что есть мочи:

— Форт находится в ведении Маршалла, и все люди, здесь находящиеся, тоже находятся под защитой Уильяма Маршалла.

Ветер снова сменил курс, и снег посыпал с утроенной силой. Десять солдат сделали шаг вперед, приблизившись к Симону на расстояние, позволявшее смутно разглядеть их лица за снежной пеленой. У морд коней вздымались облака пара, молочно-белого на фоне искрящегося снегопада. Никто Тэлброка не трогал.

Одетый в черное канцлер подъехал вплотную к переднему ряду солдат и поставил коня боком. Между Симоном и Лонгчемпом оставалась преграда из десяти воинов с обнаженными мечами.

— Где все остальные? — недовольно возвысил голос канцлер. — Охотятся, — сказал Симон.

Один из гвардейцев презрительно хмыкнул, затемзакашлялся, пытаясь замаскировать дерзость.

— А твоя жена, дочь разбойника? Где она?

— Охотится.

— Возьмите его!

По команде Лонгчемпа два всадника подались вперед, но остановились, не решаясь приблизиться к Тэлброку на расстояние вытянутого меча.

— Советую вам хорошо подумать, — напомнил Тэлброк гвардейцам. — Я начальник этого форта, человек Маршалла. И я убью того, кто подойдет ближе.

— Взять его! — повторил Лонгчемп. — Хватайте его сейчас же.

Симон сделал ложный выпад и нырнул под коня ближайшего к нему гвардейца. Перекатившись, он вскочил на ноги, будучи уже на расстоянии копья от второго коня. От жуткого рева Тэлброка конь отшатнулся в испуге. Позади Симона заржал еще один конь.

Враги обступали его с флангов, окружали, брали в кольцо. Конец наступит быстрее, чем он предполагал. Ноги в сапогах из овчины уходили в снег. Холод пробирался все выше и выше, он шел от обледенелой земли. Скоро ноги его занемеют, он утратит ловкость и оступится, вот тогда — все, конец. Симон пошевелил пальцами, на нем были перчатки из хорошей кожи, выделанной в Тэлброке. Те же перчатки были на нем в день похорон отца, только тогда они были поновее. Он начал, по обыкновению, обратный счет на латыни, он не станет думать об Аделине в эти последние минуты жизни — он станет бороться, он заставит их попотеть. Но образ ее не исчезнет, и, когда драться больше не будет сил, он утешится перед уходом в царство вечной зимы воспоминанием о летнем цвете ее волос, о летнем жаре их страсти, о летней зелени ее глаз.

Всадники, оказавшиеся у него за спиной, отчего-то не начинали атаку. С почти невероятной четкостью, дающейся годами выучки, они заставили своих коней отступить. Боковым зрением Симон заметил на опушке своего жеребца, тот неспешно скакал мимо группы каких-то вооруженных людей. Значит, гвардейцы тоже их увидели. Десять гвардейцев Лонгчемпа развернулись лицом к приближавшейся кавалькаде.

Симон повернулся к гвардейцам, заслонявшим Лонгчемпа, спиной. Прорезая белую пелену снега, сверкала кривая сарацинская сабля, рисуя грозные узоры над головой того, кто ехал впереди. Кривой клинок словно чертил огненные знаки — так казалось из-за того, что рука, водившая клинком, была затянута в багряный бархат.

— Кто вы? Кто вы, вышедшие из моего дома? Лонгчемп повернулся лицом к говорившему:

— Уильям Лонгчемп, канцлер короля Ричарда, епископ Или.

Дамасская сталь продолжала свою дикую пляску. Кардок указал концом клинка на ближайших к нему гвардейцев.

— Кто эти люди? Уильям Маршалл разрешил им вторгаться на мою землю? В договоре сказано, что Маршалл единственный из нормандцев, которому позволено посылать сюда посторонних, и лишь для того, чтобы стеречь крепость.

Конь Лонгчемпа задрожал от рева Кардока.

— Я пришел, чтобы допросить убийцу священника, Симона Тэлброка.

Кардок захохотал:

— Он убил священника давным-давно. Маршалл дал ему свободу. Кто ты такой, чтобы оспорить его решение?

— Я верховный судья короля Ричарда.

— А Маршалл хозяин этих гор, и я не пойду против его воли.

— Тэлброк убийца, на его совести не только священник из Ходмершема. Я пришел забрать его, пока он не убил снова.

С левой стороны линии гвардейцев, рядом с поворотом частокола, появилась еще одна кавалькада. Белые всадники на фоне белого снега — словно грозные тени из страны вечной зимы.

— На его совести всего лишь пара оленей из моего леса, и то для нужд моего же стола. Ты знаешь о ком-то еще?

— Твоя дочь, — сказал Лонгчемп, — скажи мне, где она покоится.

— Она не покоится, она охотится.

— Не испытывай моего терпения, — воскликнул Лонгчемп. — Я знаю, что она мертва. Я здесь, чтобы отвезти ее убийцу в Херефорд.

Причудливые манипуляции с кривой саблей прекратились.

— Ты что, приехал из Херефорда, чтобы издеваться надо мной? Моя дочь, слава Богу, жива и здорова и как раз сейчас скачет по холмам, обуреваемая желанием разыскать своего муженька, что в такую погоду отнюдь не просто.

Кардок напоследок виртуозно рассек саблей воздух и не торопясь убрал ее в драгоценные ножны.

— Мои двоюродные братья, Райс и Мэдок, приехали в гости: встретиться с моим новоявленным зятем.

Кольцо из конных гвардейцев вокруг Симона сплотилось. Странного вида всадник в просторном плаще с капюшоном грязно-коричневого цвета на гнедом коне с серыми отметинами неспешной трусцой выехал вперед.

— Слушайте мой приказ, братья, — сказал канцлер, — не спускайте с него глаз, не то я спущу с вас шкуру. Живьем.

Кардок привстал в седле.

— Мы пойдем внутрь, там и поговорим. Именем святого Давида, я вижу в доме костер!

— Здесь не жарко, — раздраженно бросил Лонгчемп.

— Ну, святому Давиду на это плевать. Раз в год, дабы почтить его, мы даем костру погаснуть и не разжигаем его, пока не наступит полночь. Теперь, спасибо вам, нас весь год будут преследовать неудачи.

— Где все женщины? — приказным тоном поинтересовался Лонгчемп.

— Сидят себе в доме у моего родственника и ткут шерсть, заодно и общаются. А что ты мне прикажешь делать — держать их в доме, в котором огонь не жгут в честь памяти святого покровителя?

Снег сыпал уже не так густо, как прежде, и за тонкой серебристой завесой ясно различались фигуры всадников: человек около пятидесяти, валлийские вожди, друзья Кардока, и простые воины-валлийцы, стоявшие полукругом.

Лонгчемп хищным взглядом обвел вооруженных врагов.

— Я привел с собой сотню отборных бойцов, и они защитят мое законное право распоряжаться здесь. Передай своим бандитам, чтобы они опустили мечи, не то им худо придется.

Кардок небрежно махнул рукой:

— Те люди, которых ты видишь, — старые воины, закаленные в боях и умудренные жизнью. Они знают, что не стоит выхватывать меч в ответ на оскорбления недоумков. — Кардок оглянулся и кивнул в сторону одетых в белые шапки деревьев. — Но те, другие, что не показывают носа, они молоды, и кровь у них горячее. Я запретил им приближаться, покуда они не услышат звон мечей. Но если начнется драка, мне их не остановить, предупреждаю.

Порывом ветра с деревьев сбросило снег. Валлийцы не шелохнулись, никто не произнес ни слова.

— Ты лжешь, — сказал Лонгчемп, скользнув взглядом по молчаливой цепи врагов. — Там, за ними, никого нет.

Кардок небрежно положил руку в тяжелой рукавице на эфес.

— Скажи мне, что ты пошутил, — сказал он, — иначе мне придется пустить нормандскую кровь. Честь того требует!

Пауза казалась бесконечной. Валлийские вожди и воины в монашеском одеянии смотрели друг на друга сквозь снежную пелену, из леса донеслись лошадиное ржание и звон уздечки.

Лонгчемп устремил взгляд на призрачный лес, затем вновь посмотрел на угрюмо молчащего Кардока.

— Это была всего лишь шутка, — сказал он наконец. Отец Аделины взглянул через плечо канцлера на дорогу.

— Ты видишь, — сказал он, — снегопад еще не отрезал путь из долины. Лучше бы тебе воспользоваться им сейчас, пока ущелье совсем не завалило снегом. — Он махнул рукой в сторону частокола. — Самому бы зиму пережить, добра, как видишь, у меня не слишком много. Солдат гарнизона я обязан кормить — уговор есть уговор, а вот если твои люди застрянут здесь из-за снега, я кормить их не стану, так и знай.

Лонгчемп вплотную подъехал к Кардоку. Симон оседлал своего вернувшегося коня и подъехал к ним поближе, чтобы слышать, о чем идет речь. Канцлер рубанул рукой воздух.

— Я припомню тебе этот день, Кардок.

Два вождя, родственники Кардока, подъехали поближе и встали рядом с хозяином поместья.

— Я не понял, — сказал Кардок, — пожалуйста, скажи яснее.

— Однажды ты перестанешь валять дурака. Ты и твои дружки-разбойники, вы узнаете, что я никогда ничего не забываю.

— Хорошая у тебя память! Я тоже хорошо помню то, что записано в договоре. Договаривался же я не с тобой, а с Маршаллом. А больше с нормандцами мне дел водить не след. Теперь уезжай, пока еще можно проехать.

Лонгчемп развернул коня и вернулся за спины своих гвардейцев. Он поднял кулак и пригрозил Кардоку:

— Если кто-то из вас или вашей нормандской родни посмеет явиться в Херефорд или задумает через этот город проехать, знайте: люди моего брата-шерифа будут ждать вас. Вам их не миновать!

Кардок повернул коня так, чтобы стать плечом к плечу с Симоном.

— Передай своему брату-шерифу, что нам в Херефорде делать нечего. Но если приспичит, придется твоему братцу узнать вкус нашей стали.

Лонгчемп развернулся и поскакал вниз с холма.

Гвардейцы его оставались на месте, покуда он не достиг частокола, и лишь затем пустили коней следом.

— И сколько вы, нормандцы, собираетесь терпеть над собой эту дохлую ворону?

— Покуда Ричард Плантагенет воюет в Палестине.

Старый разбойник покачал головой:

— Среди вас, нормандцев, слишком много дураков. Однажды вы потеряете эти земли.

— Где она? Кардок вздохнул:

— Там, у хижины. Твой Гарольд и мой Хауэлл держат ее, чтобы к тебе не прибежала.

— Я поднимусь к ней, как только армия Лонгчемпа уйдет из долины.

Отец Аделины кивнул:

— Уж тогда не медли. Симон понизил голос:

— Спасибо, Кардок, я обязан тебе жизнью.

— Не приди я тебе на помощь, моя доченька превратила бы остаток моей жизни в ад. — Кардок кивнул в сторону своих соотечественников. — Запомни их лица, запомни на тот случай, если война вернется в наши горы. Я не допущу, чтобы муж моей дочери поднял меч на моего брата по крови.

— Я не подниму на них руки, если они будут верны договору с Маршаллом.

— Что ж, справедливо!

Соотечественники Кардока, вожди и простые воины, неподвижно ждали на склоне, когда гвардия канцлера перестроится и выедет за пределы поместья Кардока на дорогу. Вскоре пространство за частоколом очистилось от незваных гостей, и только дым над домом напоминал о недавних визитерах. На вершине холма в крепости солдаты Симона собрались на башне. Командир приказал им не вмешиваться в схватку. Симон помахал рукой, и двадцать рук помахали ему в ответ.

Кардок зябко повел плечами:

— Пойду-ка я в дом и велю разжечь костры. Женщины вернутся завтра, и если котлы в медоварне заледенеют, они мне голову снесут.

Симон улыбнулся:

— Что это за разговоры о святом Давиде и холодном очаге?

Кардок теснее запахнул малиновый плащ.

— Лонгчемп поверил, а святой Давид, надеюсь, простит. — Кардок глянул через плечо. — Лучше не говорить об этом Катберту, не то у него могут появиться нехорошие мысли. — Кардок посмотрел на дорогу, затем повернул голову к Симону: — Передай моей Аделине, что я приеду к вам обоим, когда весна наступит, и братьев ее с собой захвачу. Пусть повидаются!

— Я у тебя в долгу, — крикнул Симон вслед Кардоку. Старый разбойник вытащил сарацинскую саблю и помахал ею над головой в знак прощания.

Земля была сплошь покрыта снегом, и только черные оспины от копыт зияли на белом. Но и они постепенно зарастут — все укроет белая пелена. Симон видел, что лес на склонах был пуст. Не было там ни одного юного, жадного до нормандской крови воина. Кардок обманул Лонгчемпа, выгнал его из долины, заручившись помощью друзей, которых едва насчитывалось полсотни против сотни гвардейцев Лонгчемпа.

Симон пришпорил коня. В считанные мгновения он пересек лесок и через луг помчался к хижине. Со стороны прохода доносились голоса: возмущенно-тревожный Аделины и усталые мужские, Хауэлла и Гарольда, которые все пытались призвать ее к спокойствию. Дверь распахнулась, и жена его бросилась ему навстречу, и вновь среди зимнего ветреного холода на него пахнуло теплым летом.

Глава 29

Гарольд тяжело опустился на грубо сколоченную скамью у стены хижины и вытер лицо рукавом.

— Бесполезно, Симон. Твоя жена все равно без тебя никуда бы не ушла. К тому же воины Кардока спешили, проходя через тоннель по двое всадников зараз, и мы бы только им помешали.

— Так что нам пришлось оставаться с ней тут, и самое интересное мы пропустили. Как прошел бой? — спросил Хауэлл.

— Никак. Не было боя. Отец моей супруги обманул канцлера и его людей, убедив Лонгчемпа, что ему придется сразиться с валлийцами, вдвое превосходящими гвардейцев по численности и втрое по свирепости.

Итак, отец и его люди не пострадали. Дальше слушать Аделине было уже неинтересно. Она села Симону на колени, положила голову ему на грудь и обняла за шею. Никогда она больше не отпустит его от себя. Никогда…

Симон поправил приятную ношу у себя на коленях и крепко обнял ее.

— Пора, — сказал он, — отправляемся в путь. Хауэлл сказал, что мы найдем приют всего в двух часах пути, так что едем прямо сейчас.

Аделина встрепенулась, слова мужа вернули ее к реальности.

Она встала и прошла за коровьи шкуры, загораживавшие вход в пещеру, а вернулась оттуда с увесистым кожаным мешочком.

— Вот, — сказала она, протянув мешочек Хауэллу, — это приданое Петрониллы.

Хауэлл покраснел, как застенчивая девица.

— Разве у нее есть приданое?

— Как видишь, теперь есть. Симон сурово посмотрел на парня:

— Ты намерен жениться на девушке?

— О да! Конечно!

— Скоро?

— Она согласилась. — Хауэлл покраснел еще сильнее. — Нам надо поговорить с отцом Амвросием. Старый Катберт и слышать не хочет о свадьбе до наступления лета, а нам нельзя ждать.

Аделина опустила взгляд. Сколько еще лежать Амвросию, неотпетому, в земле, покуда люди из долины начнут подозревать неладное?

Симон кивком подозвал Гарольда и передал ему еще один мешочек с серебром.

— Дружище, с помощью этого мешочка не мог бы ты втолковать отцу Катберту, что в скорых браках нет особого вреда?

— Конечно, нет беды в том, что Амвросий уехал в Херефорд. Зачем нам нормандский священник, когда Катберт вот он — под рукой. — Он перевел взгляд с Аделины на Симона. — Беды в том нет.

Аделина и Симон приняли благодарность Хауэлла с большим чувством, чем мог бы ожидать юный жених. Аделина и Симон обняли Гарольда на прощание. Пройти сквозь скалу труда не составило. Они могли бы обойтись и без подсказок — черных следов копоти на стенах. Они шли медленно, с факелами в руках и лошадьми в поводу.

— Интересно, — сказал Симон, — отчего это своды все в копоти, будто здесь каждый день проходили в течение десятилетий, а вход в пещеру кажется вырубленным от силы пару лет назад? — Симон засмеялся, и своды ответили ему эхом.

Аделина огляделась. Тоннель сужался, далеко впереди угадывался свет.

— Для лошадей, — сказала она. — Работа, должно быть, была проделана для того, чтобы кони могли пройти, а пешие путники пользовались им гораздо раньше.

— Со времен Мерлина? — Симон снова засмеялся, прислушиваясь к тому, как изменилось эхо. — Теперь вижу, я и в самом деле женился на дочери колдуна.

Близился конец тоннеля. Симон погасил факелы и сунул их в расщелину в каменной стене.

— Я пойду первым, — сказал он, — и позову тебя, если все будет в порядке.

У выхода из тоннеля высился раскидистый дуб — словно часовой на посту. Дерево скрывало выход от глаз стороннего наблюдателя — летом, когда ветви дуба покрывала листва, и зимой, как сейчас, когда на узловатых черных сучьях толстым слоем лежал снег.

— Бог мой, — прошептал Симон, — возвращайся.

— Нет, — ответила Аделина.

Аделина отступила, со своего места она тоже кое-что заметила. Вначале ей показалось, что она увидела воронов, прилетевших сюда шпионить за ними. Но на снегу чернел не ворон, а всадник в темном плаще. Всадник, не спеша продвигавшийся по открытому, занесенному снегом полю. Он то и дело останавливался, оглядывался, разворачивал коня — передвигался кругами и с каждым разом все ближе подходил к дубу.

— Сколько их? — прошептала Аделина.

— Я вижу только одного, — ответил Симон. Он отдал ей поводья и осторожно приблизился к выходу. Аделина осталась с лошадьми, ласково поглаживая шею ретивого жеребца, чтобы тот вел себя тихо.

— Прошу тебя, тише, — прошептала она. Конь повернул голову, окинул ее взглядом, с большой деликатностью закусил край ее одежды и принялся мусолить. Видимо, шерсть пришлась ему не по вкусу, он поднял голову, неодобрительно посмотрел на Аделину и фыркнул.

Аделина прикрыла нос коня ладонью, тревожно взглянув на Симона. Тот скорчился у выхода из пещеры.

Всадник приблизился. Даже под слоем выпавшего снега наметанный глаз разглядел бы следы от копыт, оставленные не так давно добровольными помощниками Кардока. Всадник действовал методично. Еще немного, и он будет здесь…

Симон прижался к стене. Если всадник подойдет вплотную, он прыгнет на него и оглушит. Аделине он дал знак отойти назад, в глубь пещеры.

— Уходи, — одними губами произнес он. Приказ, которому она поклялась никогда более не подчиняться. — Уходи, — прошипел Симон, — возвращайся.

Если она подчинится и оставит лошадей, пойдут они следом или нет, шум все равно поднимут. Она покачала головой и приложила палец к губам. А потом отступать стало поздно.

Всадник развернулся и поехал прямо к входу в пещеру. Теперь они уже отчетливо слышали хруст снега под копытами его лошади. Симон замер, положив ладонь на рукоять меча. Всадник приблизился еще на шаг — Симон размял пальцы правой руки. И тут послышался свист.

Симон обернулся к Аделине, она покачала головой. Всадник остановил коня и поднял голову. Похоже, этот звук тоже заставил его прислушаться.

Потом был еще свист, но иной, скорее похожий на шелест — это красная стрела пронзила воздух и упала на белый снег возле всадника. Всадник развернул коня и спешился, чтобы взять стрелу в руки. Он внимательно осмотрел древко и озадаченно нахмурился, словно почувствовал себя обманутым.

Всадник распрямился, окинул взглядом заснеженный склон и вдруг испуганно закричал:

— Нет!

Но тут же упал со стрелой в горле. Такой же, как и первой, — кроваво-красной, длинной, сделанной рукой отменного мастера. Третья стрела со Смертельной точностью поразила его в сердце.

Лошади, к счастью, не проронили ни звука, хотя не могли не почувствовать запах крови. Конь убитого в страхе отшатнулся от трупа, отбежал на несколько шагов в сторону и встал мордой по ветру.

Симон за все это время не шелохнулся. Аделина боялась дышать, чтобы не привлечь гибельное внимание Люка. Она пыталась вспомнить местность за скалой, но сказать наверняка, удобен ли для спуска склон над выходом из тоннеля, не могла.

Там, снаружи, царило теперь полное безмолвие. Белый снег уже припорошил тело убитого связного Лонгчемпа.

Симон вернулся к Аделине.

— Никто не знает, когда Люк уйдет, — прошептал он, — а в долину мы тоже не можем возвращаться, поскольку связной мог прийти сюда не один. Если поблизости его товарищи, они могут хватиться пропавшего и отправиться на поиски, и если они обнаружат пещеру, то, возможно, захотят войти внутрь.

— Скоро снег занесет тело, и никто его не найдет.

— Мне придется выйти. Если со мной что-нибудь случится, бросай лошадей и беги назад.

— Подожди…

— Другого выхода нет.

— Тише, послушай.

Заиграла флейта, звук доносился издали. Аделина схватила Симона за рукав.

— Люк так играл, когда вызывал меня на встречу.

— Я помню, — Симон глубоко вздохнул, — что ты по этому поводу думаешь?

— Я думаю, он хочет дать нам понять, что выход свободен.

— Или выманивает нас, чтобы убить. Аделина покачала головой:

— Ты пощадил его, я думаю, он не ответит тебе вероломством.

Симон.закрыл глаза и устало провел рукой по лбу.

— Возможно ли, чтобы Люк выбрал место случайно и ничего не знал о тоннеле?

Словно в ответ флейта заиграла вновь — звучала все та же мелодия: звуки поднимались до высоких нот, а потом опускались все ниже, становились все тише, пока не затихали совсем.

— Он играет на флейте, Симон! Он не может держать лук. Симон улыбнулся:

— Готов поставить на это жизнь. Аделина измученно улыбнулась:

— Я буду рядом. Если наше предположение верно, нам надо выходить, пока он не передумал, а если мы ошибаемся…

— Если мы ошибаемся, возвращайся в тоннель немедленно, до того, как он успеет выстрелить во второй раз. Ты обещаешь?

— Я дала слишком много подобных обещаний за последнее время. Я ходила к той священной рябине и просила ее о помощи. Симон, я готова ехать с тобой.

— К рябине? И что за подарок ты преподнесла дереву? — Симон посмотрел на ее кобылу, на луку седла. — Твой плащ — его нет.

Аделина протянула мужу поводья и попросила помочь ей сесть на лошадь.

— Да, его нет. Он висит на рябине, где принесет больше пользы, чем если будет при мне. Твоя жизнь, Симон, будет долгой и счастливой, если дерево не утратило своей силы.

— Когда…

— Когда ты отправился на встречу к Лонгчемпу один, без меня, я отнесла подношение рябине. За три сотни лет дерево ни разу никого не подвело.

Симон поцеловал ее руку и сел на коня.

— И все же я поеду первым.

Пригнувшись, он пришпорил коня и поскакал через заснеженное пространство, стараясь вести скакуна так, чтобы запах убитого не попадал коню в ноздри. Прошла пара секунд, и Аделина выехала следом.

Высоко над пещерой они увидели лучника Люка, тот махал им рукой на прощание. И они подняли руки в знак приветствия и благодарности и повернули на юг. Снег все падал, и надо было спешить.

Сколько ни вглядывались они в заснеженные дали, ни в этот день, ни на следующий они не увидели ни одного всадника.

Вороны летели над ними до тех самых пор, пока вдали не показался дальний форпост Мэдока. Обернувшись, Аделина увидела, как черные птицы сменили курс — они возвращались на север и вскоре исчезли за белой снежной стеной.

1

Генрих Плантагенет — английский король (1133—1189); стал королем в 1154 г. и правил 35 лет, отец Ричарда и Джона.

2

Юстициарий — верховный судья и наместник короля нормандской династии в Англии.

3

Согласно историческим источникам, Томас Бекет, архиепископ Кентерберийский, был убит по приказу самого короля Генриха II.

4

Святой покровитель Уэльса

5

Род обуви

6

Волшебник из сказаний о короле Артуре.