Глава 26

Ей снилось, что Симон покидает ее навсегда, что он чуть отодвинул теплое покрывало, чтобы поцеловать ее в висок, прежде чем выйти из дома на залитый солнцем и продуваемый холодным ветром двор замка.

Аделину разбудило собственное сердцебиение. Как ужаленная она вскочила, откинув теплое одеяло. Симона рядом не было. Значит, это был не сон. Он ушел, оставив ее досыпать.

Она подбежала к двери. Засов был, естественно, отодвинут. Она толкнула дверь, но та не поддалась. Еще раз, потом еще — все бесполезно.

Аделина медленно сползла по стене. Теперь она поняла, зачем понадобилось столько дров, еды и воды. Он готовил ее к долгому заключению.

За дверью она слышала голос Симона, ржание его коня.

— Симон, — закричала она, — я не могу выбраться. Симон!

Всадник проскакал мимо двери, затем стук копыт постепенно стих. На крики ее так никто и не отозвался.

Аделина рванулась к северной стене и распахнула ставню, закрывавшую бойницу. Ее отчаянные крики привлекли внимание двух солдат, стоявших возле казармы. Они посмотрели в ее сторону, но, повинуясь краткому приказу Гарольда, вновь сделали вид, что ничего не происходит.

Аделина не видела Гарольда, лишь слышала, как он велел им не лезть не в свое дело. Не видела она его потому, что Гарольд сторожил дверь снаружи. Голос его доносился оттуда. Аделина вновь подбежала к двери и, отчаянно колотя по дубовым планкам, требовала, чтобы Гарольд ее выпустил.

— Не отбивайте себе руки, миледи. Дверь сегодня все равно никто не откроет.

— Где Симон?

— Уехал, а я поклялся не выпускать вас отсюда.

— Скачи за ним, Гарольд. Если ты не хочешь меня освободить, то скачи за ним и не пускай его на дорогу. Гарольд, как ты мог позволить ему уехать?

Ответом ей были слова, которых она даже от Тэлброка никогда не слышала.

— Он принял решение, — сказал Гарольд в заключение, — а я должен подчиниться.

— Тогда ты тоже кретин.

— Кретин, мадам, не спорю. Преданный Симону кретин. Аделина чувствовала по его голосу, что он вот-вот заплачет от горя.

— Скачи за ним и дай ему по голове — так, чтобы он потерял сознание. Я возьму вину на себя.

— Миледи, я не могу. Я… — Когда он заговорил снова, слова его были адресованы не ей: он кричал на стражников у ворот.

Аделина посмотрела наверх. В крыше зияла дыра для. выхода дыма. Через бойницу она пролезть не сможет, следовательно, единственный шанс выбраться — через дымоход. Она достала из сундука темно-зеленую верхнюю тунику и натянула поверх рубахи. Осталось надеть обувь.

Порывшись в охапке хвороста, Аделина выбрала самую прочную на вид палку и ею сгребла к краю очага угли и горячий пепел. Костер продолжал гореть у края. Аделина хотела было вернуть горящие деревяшки на место, но передумала. Если она не сможет выбраться из замка через дымоход, то подожжет деревянный настил пола, и Гарольд будет вынужден открыть дверь.

Сундук оказался слишком тяжелым, чтобы дотащить его до очага. Аделина оставила попытки сдвинуть его с места и занялась столом. Сбросив на пол остатки вчерашней трапезы, она подтащила сначала опоры для стола по обе стороны от каменного очага, а потом уже взвалила на них столешницу. Вернувшись к сундуку с одеждой, в который она накануне спрятала украденный у Тэлброка кинжал, Аделина достала оттуда нож, а потом, подумав, открыла кованый сундук Симона и насыпала в карман пригоршню золотых монет. Возможно, придется подкупить часовых, чтобы те выпустили ее из крепости.

Почерневшие от копоти потолочные балки пересекались как раз под отверстием в крыше. Аделина вскарабкалась на стол. Роста, чтобы ухватиться за балки, не хватало, и она стала лихорадочно оглядываться в поисках сундука — достаточно высокого, чтобы послужить ее цели, и достаточно легкого, чтобы она могла его поднять. В конце концов Аделина втащила на стол скамейки, поставила одну на другую, а на вершину пирамиды взгромоздила самый легкий из своих сундуков.

Взобравшись на вершину шаткого сооружения, она ухватилась за черную от копоти балку затянутой в перчатку рукой. Над ее головой завывал ветер, осыпая ее сажей и пылью. Аделина вытянулась в струнку, пытаясь ухватиться за вторую балку.

Дверь со скрежетом медленно начала открываться. Аделина встала на цыпочки, стараясь достать до верхней балки, но тщетно.

Внизу послышались шаги, и хриплый голос произнес:

— Боже милостивый, слезай скорее оттуда. Аделина попыталась перенести тяжесть на одну ногу, потеряла равновесие, но от страха подпрыгнула и схватилась за вторую балку. Сундук закачался и упал.

— Держись!

Ей показалось, что с ней говорит Симон. Она изогнула шею и не поверила глазам.

— А теперь отпускай, — скомандовал ей снизу Тэлброк.

Рука ее соскользнула, но она снова ухватилась за балку. Глотнув воздуха, Аделина решилась вновь посмотреть вниз.

— Ты вернулся.

— Я тебя поймаю, отпускай балку.

— Я тебе не верю.

Он широко раскинул руки.

— Ну давай же, я не дам тебе упасть.

— Обещай, что ты от меня не уйдешь.

— Миледи, я делаю все возможное, чтобы вызволить вас из того положения, куда вы себя загнали.

Он влез на стол и сбросил оттуда скамьи. Аделина почувствовала, как руки его сжимают ее голени, и, быстро и беззвучно помолясь, плюхнулась к нему на плечо.

Он опустил ее на смятую кровать.

— Спасибо, — сказала она.

Зал был в страшном беспорядке: сундук развалился на куски, и щепки валялись на полу вперемешку с остатками вчерашней трапезы и одеждой. Угол стола уже занялся огнем. Симон со вздохом залил его водой и отбил обуглившийся кусок от доски.

— Как ты умудрилась все это сотворить за столь короткое время?

— Зачем ты меня здесь запер?

— Чтобы оградить от неприятностей.

— Я могла бы сгореть заживо.

— Миледи, я видел, что вы к этому стремились. — Он подошел к двери, крикнул что-то солдатам и вернулся к ней. — Я принесу еще воды, — сказал он, окинув жену критическим взглядом.

— Я вчера купалась.

— Тебе надо умыться, Аделина. Ты всех овец распугаешь. Аделина сняла перчатку и коснулась щеки, на пальцах осталась сажа. В висках стучало.

— Каких овец? — спросила она. Он протянул ей руку.

— Пошли, — сказал Симон. — Я не знаю, изменит ли то, что я только что нашел, наше будущее, но думаю, ты должна сказать, что об этом думаешь.

— Секретный путь из долины?

— Хотелось бы.

— Расскажи мне.

Симон покачал головой и поискал глазами ведро, в котором еще оставалась вода. Таковое нашлось, и он отнес его в оставшийся в приличном состоянии угол.

— Я буду ждать тебя снаружи. Выходи поскорее, и, — он нежно поцеловал ее в губы, — может, ты захочешь сменить тунику.

Аделина окинула взглядом одежду и обнаружила, что та вся в копоти.

— Братья гордились бы тобой, но не стоит подавать им дурной пример. Замужней даме не пристало лазать по балкам.

— Да уж. Я бы не хотела, чтобы они увидели меня в таком виде. Симон, что-то случилось?

— Скорее выходи, с нами поедут Гарольд и половина солдат гарнизона.

Вороны слетели с северной стены и расселись по деревьям, яростно каркая на всадников, проезжавших мимо. С подножия холма доносилось блеяние овец и мычание коров.

— Овец выпустили из загонов, — сказала Аделина. — Не время сейчас давать им пастись на воле.

Симон махнул Гарольду, чтобы ехал вперед.

— Возьми троих солдат и поезжай к самой большой из пастушьих хижин. Посмотри, кто там.

Аделина в недоумении смотрела на мужа.

— Что ты ожидаешь там найти? Симон кивнул в сторону частокола.

— Коровы разбрелись по холмам, а овцы заполонилицерковный двор.

Аделина взглянула в указанном направлении.

— Симон, дыма над домом нет… Он положил руку ей на плечо.

— Там нет следов разгрома, насколько я могу судить.Они спустились к пустынной усадьбе.

В конюшне ни лошадей, ни упряжи. У Аделины сердце глухо забилось. — Они уехали верхом: все, кто смог. Даже пони Пенрика и того нет.

— Среди скота, что бродит по холмам, нет лошадей. Симон первым пошел к дому. Дверь была распахнута настежь и качалась на ветру.

В длинной яме для костра догорали последние угли. Ворон бросил склевывать крошки и не спеша взлетел, по-хозяйски усевшись на потушенный факел, железными скобами прикрепленный к стене.

Аделина прошла мимо желтоглазой птицы в спальню. Там все было приготовлено для того, чтобы Кардок и его семья могли впервые за долгие годы провести ночь с комфортом в месте, принадлежавшем им по праву. Роскошная кровать с балдахином стояла возле стены, завешанной гобеленами, чуть колыхавшимися от сквозняка. Аделина спиной почувствовала, что Симон подошел к ней, и пропустила его вперед.

Он зашел в спальню и, подойдя к кровати, обернулся к Аделине и покачал головой:

— Сомневаюсь, чтобы они здесь спали.

Затем они прошлись по пристройкам. В ткацкой со станков не были убраны ткани, работу бросили на середине. В кухне над остывающими очагами стояли котлы. Цыплята собрались вокруг кучи зерна в углу двора и с удовольствием лакомились. За частоколом и у дверей часовни бродили два вола. Внутри церкви алтарь стоял непокрытый и реликвии пропали.

Аделина прогнала любопытную корову с церковного крыльца, и Симон закрыл дверь.

— Они отпустили животных самим искать себе пропитание, а с собой взяли лишь лошадей да то, что могли унести на себе, — сказала Аделина. — И все это они проделали лишь после наступления темноты, после того, как мы с тобой ушли из дома.

Симон обнял жену.

— Похоже, у них был план и достаточно времени чтобы подготовить упорядоченное отступление.

— Надеюсь, они целы и невредимы, как бы там ни было.

— Куда они могли пойти, пятьдесят человек, большей частью верхом, не взяв с собой ни скота, ни вещей, и это когда зима вот-вот наступит?

— Двоюродный брат моего отца живет в сутках езды отсюда. Райс старый друг, он всех их примет.

Симон посмотрел на небо. Черные, отороченные серебром тучи плыли высоко над долиной.

— Если ветер не сменит направления, снег выпадет еще до заката. Кардоку и его людям заметет путь. — Он старался говорить спокойно, как ни в чем не бывало. Он надеялся, что Аделина не поймет по его тону, что на самом деле испытывал Симон при одной мысли о том, что старый бандит мог уйти, оставив дочь на произвол судьбы, даже не попрощавшись.

— Он умеет хранить свои секреты, — сказала Аделина. Боль сдавила Симону горло.

— Он, должно быть, оставил тебе записку или условный знак. Мы бы нашли его, если бы у нас было время, но нам надо торопиться, пока погода не испортилась.

Аделина покачала головой:

— Мы не найдем никакого сообщения. Мой отец… — Она посмотрела на небо и продолжила: — Мой отец знает, что с тобой я в безопасности. Ему не надо сообщать мне о том, что он тебе доверяет. — Аделина положила голову Симону на плечо. — Ты знаешь, что это значит? Мой отец сделал нам одолжение, устранив вторую угрозу Лонгчемпа. Если в долине некого убивать, как он может наказать тебя или меня за ослушание?

Симон грустно улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.

— Действительно.

Аделина закрыла глаза, испытав огромное облегчение.

— Симон, за всю свою жизнь я не испытала ничего, что могло бы сравниться с этим мгновением.

— Ничего? А прошлой ночью? По-моему, был такой момент или даже два…

— Нет, Симон, не фиглярствуй. Мы — одно целое, и нас ничто не разлучит.

Возвращение бродячей коровы прервало обмен нежностями.

— Пошли, — сказал он, увлекая Аделину за собой. — Пусть животное приобщится к высокому, не надо мешать ей на этом пути. Мне надо поговорить с солдатами и попросить некоторых остаться до той поры, пока Маршалл не решит, что делать с фортом. Нас послали сюда, чтобы мы присматривали за твоим добрым папашей, а теперь, когда его нет, нет нужды и в часовых на вышке.

— Твоя новая башня в любом случае оказалась бесполезной. Сомневаюсь, чтобы люди моего отца ночью шли через ущелье.

— Столько людей, шагающих мимо крепости, могли поднять на ноги самого ленивого из моих часовых. — Симон поднял голову и посмотрел в сторону форта. — Вчера вечером на часах стоял Люк. В полночь Гарольд послал человека ему на смену. Тот сказал, что ничего не слышал. Луна светила ярко, но на дороге он тоже никого не увидел.

— Выходит, сказки не лгут — мой отец нашел тайный ход из долины, такой, что можно проехать верхом. — Аде-лина окинула взглядом южный склон. — Ты помнишь вчера, в пещере…

Он прижал ее теснее к себе.

— Я помню, Аделина. Как ты можешь в этом сомневаться?

Она отстранилась и прижала палец к его губам.

— И не заставляй меня об этом забыть. Слушай, Симон, вчера в пещере я почувствовала запах дыма.

— Когда?

— После…

— После того, как мы любили друг друга? Она кивнула.

— Я поспала немного и, когда проснулась, помнила свой сон, а снилось мне, что мы с тобой в замке возле огня. Но запах дыма я ощущала еще долго после пробуждения. Ты спустился к ручью, и я вышла посмотреть, где ты. К тому времени как я вернулась, запах исчез, и я про него забыла. Симон взглянул на склон.

— Дым от костра пастухов ветер мог донести до нашей пещеры.

— Но ведь он чувствовался внутри, а не снаружи, а когда я вернулась, его уже не было. Этот склон имеет множество маленьких пещер.

— Я знаю, — пробормотал Симон. — Вот уже месяц, как я только по ним и лазаю. Они все маленькие — все до одной.

— Но за ними может быть проход.

— Проход, который годится для лис и для дыма. Или для человека, ползущего на брюхе, но не для пятидесяти человек, пропавших разом.

— Но дым шел откуда-то позади пещеры, со стороны пастушьей хижины.

Аделину одолевали сомнения.

Симон закрыл глаза и словно воочию увидел запомнившуюся ему сцену. Старые мятежники, собравшиеся возле грубой, наспех сколоченной двери хижины, едва закрывавшей широкий зев, их видавшее виды оружие. Люди, живущее милостью Кардока…

И тут он начал хохотать.

Конечно, дым шел со стороны хижины! А как же иначе! Дверь сделали такой высокой, чтобы лошади могли пройти.

Симон сел на крыльцо часовни и усадил жену рядом.

— Старый лис сам себя превзошел! Акт его доброй воли, записанный в договоре о мире — о том, что он выедет из крепости и поселится внизу, не был ему в тягость, наоборот, он и согласился на это лишь потому, что это отвечало его планам: жить поближе к тайному ходу на случай опасности. Вчера ночью, чтобы исчезнуть, им надо было всего лишь подняться на холм.

Беседу их прервал грозный окрик и бешеный стук копыт. Симон вскочил, вытащив меч, и заслонил собой Аделину.

— Тэлброк, я нашел его! — воскликнул запыхавшийся Гарольд. Конь его тяжело дышал от быстрого бега. — Пойдем со мной, и ты увидишь. Ты не поверишь! Пастушья хижина…

— Вовсе не хижина?

— Черт, Тэлброк, послушай! Это не хижина, не настоящая. Она всего лишь маскирует вход в пещеру. Большой. Старые мятежники пропали, загоны пусты. Они не бьши пастухами, Симон, то были стражники, охранявшие вход в пещеру.

Он мог бы и раньше догадаться — слишком большой вход, вооруженные люди, сидящие возле двери, само расположение хижины у подножия утеса.

Симон толкнул грубо сколоченную дверь и вошел внутрь. Две низкие лавки вдоль стен — лежаки, задняя стена завешена двумя коровьими шкурами, чтобы закрыть от чужого глаза вход в пещеру. За шкурами прямой коридор, достаточно просторный, чтобы человек мог провести лошадь с переметными сумками на спине. Далее пещера расширялась. Симон коснулся каменной стены у входа.

— Они долбили камень, чтобы расширить проем. До того как над ней поработали, эта пещера, быть может, ничем не отличалась от других на склоне.

Аделина подошла ближе и заглянула за шкуры.

— Должно быть, все было сделано после того, как меня увезли в Нормандию. — Она взяла факел из рук мужа и осветила свод. — Найти дорогу будет нетрудно, своды почернели от копоти их факелов.

Из ответвления, отмеченного следами копоти, пахнуло холодом. Симон улыбнулся:

— Скорее всего гора пробита насквозь, так что твой родственник Райc живет ближе, чем ты думаешь.

— Мы пойдем за ними?

Симон взял факел из ее рук и немного прошел по каменному коридору.

— Мы вернемся и возьмем еды на дорогу, и еще я поговорю с солдатами. И тогда, если хочешь, мы последуем маршрутом Кардока сквозь скалу. Но когда мы выйдем на свет, придется маршрут изменить. Я предпочел бы поехать на юг, в Стриквил. Прежде чем что-то предпринимать, я должен отчитаться перед Маршаллом. Может быть, — после некоторого колебания прибавил Симон, — нам не удастся покинуть Стриквил до весны. Ты не против?

Аделина глубоко вздохнула:

— Как я уже говорила, мой отец знает, что с тобой я в безопасности. Если мы дадим ему еще пять лет, кто знает, что мы обнаружим тогда.

— Теперь меня уже ничто не удивит. Я начинаю подозревать, что его настоящее имя — Мерлин и я женился на дочери колдуна.

Аделина смотрела вдаль, в черноту тоннеля.

— Будем молиться о том, что он не оставил дракона охранять выход.

Глава 27

Симон бросил последний взгляд на замок.

— Жалко мне покидать это место, — сказал он. — Я прибыл сюда глубоко несчастным, потом понемногу стал обретать покой, затем нашел жену и… любовь. — Он взвалил седельные сумки себе на плечи. — Однажды мы сюда вернемся.

Аделина улыбнулась и коснулась его плеча.

— Лонгчемп не вечен. Даже в Нормандии его ненавидят, хоть он и канцлер. Люди не станут его долго терпеть.

— Молюсь, чтобы он не затеял войну между вассалами короля.

— Я думаю, он трус. Страх сильнее его. Он убежит, не дожидаясь, пока угроза станет реальной, и то золото, что он хранит в подземелье аббатства, — верное тому подтверждение. Он стал планировать побег, как только прибыл в Англию. Симон улыбнулся:

— Если бы Ричард видел в нем то, что видишь ты, нам всем было бы гораздо легче жить. — Симон кивнул на небольшую седельную сумку, что была в руках у Аделины: — Что это? Ты все время носишь ее с собой.

— А ты не заглядывал?

— Еще нет.

— Ты сказал, что я отравлю тебя этой штукой.

— Я говорил много глупостей.

Аделина развязала потрескавшийся кожаный шнур, стягивавший переметную суму, и открыла ее.

— Там всего лишь плащ — в точности как я говорила.

— Не очень большой.

— Небольшой. — Аделина посмотрела вверх, туда, где сквозь отверстие для дыма проглядывало серое небо — Когда-то он был новый. Моя мать дала мне его и велела беречь и надевать, когда холодно.

— Это случилось… перед тем, как вы взошли на борт?

— Да, мама просила меня держать его при себе, чтобы надеть его, как только потребуется.

— И ты не расстаешься с ним до сих пор.

— Ее вещи — сундук с одеждой, кольца, украшения — все перешло монахиням, что похоронили ее в Каене. Мне позволили оставить его себе, потому что плащ был детский.

— Тогда привяжи его к седлу на удачу.

Она взяла сумку под мышку, и, взявшись за руки, они пошли к двери.

— Что ты сказал солдатам гарнизона?

— Все как есть. Они знают, что я могу не вернуться и что командование на себя возьмет Люк, пока Маршалл не пришлет другого начальника крепости.

— Люк?

Симон улыбнулся:

— Он излечился от привязанности к Лонгчемпу и достаточно умен, чтобы справиться с любой бедой, что может прийти в долину через ущелье. Я сказал им, — немного поколебавшись, добавил Симон, — что если твой отец не вернется, они должны позаботиться об овцах и коровах. Половина солдат сейчас заняты тем, что собирают в стадо разбредшихся животных.

— Правильно. Ни коровы, ни овцы не переживут зиму, если о них не позаботиться.

— И еще я сказал им, что, если им дорога жизнь, они должны вернуть животных твоему отцу, когда он вернется.

— Они согласились?

— Все до одного. В твоем отце все еще присутствует нечто от другого мира, по крайней мере в гарнизоне так думают. Я сказал им о проходе сквозь скалы, но они все равно считают его чародеем. Теперь они говорят, будто он пробил скалу насквозь, используя магию. — Симон вздохнул. — Должно быть, здешний воздух пропитан чем-то таким, что делает моих солдат суевернее твоих соотечественников.

— А ты, Симон, ты продолжаешь оставаться Фомой неверующим? Непробиваемым нормандцем?

— По статусу положено. Если бы я слушал эти сказки, я бы побоялся ложиться в постель с дочерью чародея из страха не угодить ей и оказаться превращенным в мула.

Аделина улыбнулась:

— Не в мула, дорогой муженек, а в жеребца — самое меньшее. Но если ты будешь продолжать в том же духе, я с радостью оставлю тебя в твоем человеческом облике. — Аделина обернулась и бросила тоскующий взгляд на кровать. — Может, чуть задержимся?

Симон опустил сумки и порывисто обнял ее, целуя в губы.

— Нам надо торопиться. Но как только мы окажемся достаточно далеко от долины — настолько, чтобы считать себя в безопасности, — мы отыщем теплую комнату и кровать и закроемся там от мира до самой весны. — Симон еще раз поцеловал ее и отстранил от себя. — Вот это я обещаю выполнить самое позднее к исходу третьего дня.

Гарольд помог им запереть дверь на засов.

— Вороны улетели, — сказал он. Аделина нахмурилась.

— Они сидели на деревьях вдоль дороги. Я видела ихутром.

Гарольд покачал головой:

— Мне сказали, они полетели на юг после вашего ухода и больше не возвращались.

Симон засмеялся:

— Мои солдаты боятся не угодить воронам не меньше, чем твои соотечественники. Если эти проклятые птицы вернутся, солдаты будут бросать им лучшие куски мяса и умолять их остаться.

Они попрощались с солдатами и вместе с Гарольдом выехали за ворота, каждый вез всего по две переметных сумки, но среди немногих увозимых пожитков Тэлброк прихватил с собой золото и драгоценности.

— Мои сокровища, — сказал Симон, — все уместились в одну сумку, их легко защитить.

— Если что-то случится… — начала было Аделина с озабоченным видом.

— Если что-то случится, предоставь решать проблемы мне. А ты останешься с Гарольдом.

Он видел, что она пыталась скрыть страх, пробравший ее до костей.

— Ты будешь осторожен? — спросила она.

— Жизнь стала мне весьма дорога. Я буду осторожен. И пока все здесь спокойно.

Симон ошибался.

Похолодало, и ветер усилился. Темные тучи превратили ясный день в вечер. Аделина накрыла голову капюшоном, придерживая плащ под подбородком. Проезжая мимо огороженного частоколом поместья, Аделина не оглянулась на брошенные впопыхах строения, те, что она привыкла считать родным домом. Снег, о котором она так страстно молилась, наконец повалил с темного неба. По склонам холма мела поземка, холмы курились вснежном тумане.

Гарольд крикнул что-то навстречу ветру, и Симон развернул коня. Откинув капюшон, он схватился за рукоять меча.

Аделина оглянулась и увидела сквозь тонкую пелену то, чего она так боялась. По дороге двигались вооруженные люди в темной одежде. Целая армия.

Гарольд схватил поводья ее лошади, Симон развернулся к ней на пару секунд, не более.

— Помни, — сказал он, — ты исчезнешь из долины — ради нас обоих.

Она попыталась вырвать поводья из рук старого оружейника. Когда ей это не удалось, она выдернула ногу из стремени. Рука Гарольда тяжело легла ей на плечо.

— Если ты не одумаешься, Симон может погибнуть с сознанием, что Лонгчемп схватит тебя. Если вы любите его, миледи, дайте ему умереть, сознавая, что вам ничто не грозит.

Аделина ударила старика по лицу и вцепилась в поводья.

— Он должен ехать с нами. Люди Лонгчемпа пока нас не видели. Останови его. Останови его!

Гарольд не отпускал ее плечо.

— Симон не оставит гарнизон — не бросит солдат на пытку! Люди знают о проходе. Очень скоро за нами погонятся. Поехали со мной. Иначе он погибнет ни за что.

Ветер усилился и сменил направление. Снег грозил вот-вот завалить ущелье. Симон исчез за белой пеленой. Стук копыт вскоре потонул в завывании снежной бури.

Аделина схватилась за луку седла, чтобы не упасть. Гарольд пришпорил коня, и лошадь Аделины пустилась в галоп. К тому моменту как они достигли пастушьей хижины, солнце исчезло за снежной пеленой.

На мгновение, увидев кольцо черной влажной земли, где пепел от костра растопил снег, Аделина воспылала надеждой на то, что они повернут назад, поскольку нечем осветить путь в пещере. Но Симон оказался предусмотрительным: он оставил факел гореть в железной скобе в глубине хижины, где ветер не смог его задуть. Еще три незажженных факела лежали рядом на полке.

Слезы текли по ее щекам, когда она заводила лошадь внутрь. Симон сделал все. Только одно было не в его силах — обезопасить себя самого от преследования Лонгчемпа.

— Если бы мы выехали всего на несколько минут раньше, он не увидел бы армию Лонгчемпа, — сказала она.

Гарольд взял горящий факел, а остальные три сунул в седельную сумку.

— Он не смог бы жить, зная, что обрек своих солдат на смерть.

Аделина смахнула слезы с лица.

— Он с самого начала не собирался ехать с нами, так?

Гарольд покачал головой:

— Он решил подождать здесь, пока не убедится, что путь в долину закрыт.

— Но тот снегопад, что отрезал бы путь Лонгчемпу, помешал бы ему самому следовать за нами.

— Миледи, он что-нибудь придумал бы. Раз уж Тэлброк что-то решил, нам его не остановить. Не плачьте, миледи. По крайней мере до тех пор, пока мы не окажемся на той стороне горы. Это единственное, что мы сейчас можем для него сделать. Пойдем. Нам ничего другого не остается.

Симон ехал вниз и не оглядывался. Снежная завеса отрезала его от жены и мешала слышать и то, как она плачет, и то, как Гарольд пытается ее успокоить. Симон знал, что Аделине не вырваться — Гарольд был силен и упрям, да и у Аделины достанет милосердия избавить мужа от муки видеть ее плененной злодеем.

За все время изгнания Симон научился менее всего бояться смерти. Он знал, что рано или поздно ему не избежать встречи с одетыми в темное воинами канцлера — полчищем сатаны, несущим гибель. Для него отсрочка была лишь игрой, игрой, в которой он был обречен на поражение.

Но сейчас все изменилось. Воспоминание о разделенной страсти, лицо жены, встававшее у него перед глазами, — все это делало конец смертельной игры с Лонгчемпом мучительным испытанием. Он потерял Тэлброк, расстался с братом, с другими близкими ему людьми, и все это почти без горечи. Но при одной мысли о том, что он никогда более не коснется своей жены, не испытает того счастья, от которого он лишь недавно успел вкусить, он терял голову, он едва не обезумел от горя.

Симон остановился под деревьями — в ближайшей к частоколу рощице — и яростно тряхнул головой. На бой он должен идти, не отягощенный думами об Аделине. Но голос ее продолжал звучать у него в ушах так, словно она все еще была рядом, и в этом голосе он слышал все: горестное недоумение от того, что он ее оставил, и мучительное понимание того, что он с самого начала знал, что так будет, что он не оставил бы своих людей на произвол судьбы. И боль, боль от того, что судьба поступила с ним так жестоко: если бы снег пошел днем раньше, Лонгчемп не смог бы провести армию через ущелье.

Он читал ее мысли так, словно она сама их ему высказывала, и молча просил у нее прощения и прощался с ней, стараясь отрешиться от того, что могло бы быть у них с Аделиной и чему не суждено случиться.

Все, приказал он себе наконец. Солдат должен оставаться солдатом до смертного часа. Солдат должен уметь сохранять хладнокровие. И мозг его, повинуясь железной воле, стал бесстрастно фиксировать то, что видели глаза в покинутом Кардоком поместье у подножия холма.

Крепость еще продержится какое-то время, ибо Лонгчемп и около сотни всадников устремились прямо к частоколу. Симон болезненно поморщился при виде того, как воины Лонгчемпа вламываются в пристройки в надежде поживиться или найти там прячущихся людей. Крышу дома подпалили, но буквально через мгновение факел сбросили на землю по приказу Лонгчемпа — видимо, канцлер решил сделать дом вождя своим временным пристанищем и штабом. Симон представил, как пирует Лонгчемп, сидя в дубовом кресле хозяина. Но прежде чем садиться за пиршество, канцлер захочет разобраться с Симоном Тэлброком и его людьми. Симон усмехнулся, представив, как отреагировал бы Кардок на то, что нормандец, правая рука ненавистного нормандского государя, пьет его, Кардока, бренди, украденное у другого нормандца, и спит в его кровати — приданое его покойной жены, не захотевшей забыть о том, что она нормандка.

Около двадцати всадников покинули поместье и направились к крепости. Симон натянул поводья и приготовился к тому, чтобы спуститься с холма к дому — показаться Лонгчемпу и тем самым остановить нападение на форт.

Но всадники свернули с тропы, ведущей прямо в форт, налево и направились через скошенные, черные от сожженного жнивья, пока лишь припорошенные снегом поля к озеру. Со своего наблюдательного пункта Симон видел, что пятеро воинов отделились от кавалькады — наверное, решили отловить бродячих животных на дальней стороне долины, а уже потом, следуя вдоль скал, догнать своих товарищей. Ну что же, овцы — и то пожива. К счастью, людей, живых людей, в долине никто из солдат Лонгчемпа пока не отловил.