Глава 1

Графство Кент

Начало октября 1190 года

Матильда не присутствовала при расторжении помолвки, братья отослали ее прочь из нижнего зала незадолго до прибытия Симона. Но она могла наблюдать за происходящим и слышать все, что говорилось, — Симон, взглянув наверх, заметил, как на повороте лестницы мелькнул ярким сполохом подол ее платья, и тут же опустил взгляд.

— Тебе придется отказаться от нее, — повторил Юстас Ботвилл.

— Ничего другого мне не остается, — согласился Симон. Солнечный луч проник сквозь бойницу, скользнул по обитой тесом стене и упал на щит с гербом, украшавший боевое знамя ныне покойного отца девушки, Юдо Ботвилла. В ответ щит засверкал.

— Ну вот мы и пришли к соглашению, — со вздохом заключил Юстас. — Так уж суждено. Если бы она отправилась с тобой в изгнание…

Откуда-то сверху донесся испуганный возглас. Симон поднял глаза и увидел бледное девичье лицо — свет падал на нее из застекленного башенного окна; Ботвиллы могли позволить себе такую роскошь. Симон сумел даже разглядеть ужас в глазах девушки. Когда велись переговоры о помолвке, в те, теперь далекие и счастливые времена, он как-то не замечал, что у его невесты маленький скошенный подбородок, как у кролика.

Братья ждали, и он не собирался их разочаровывать.

— На вашем месте я поступил бы точно так же, — сказал Симон. — Я не настолько эгоистичен, чтобы заставлять ее делить судьбу изгнанника.

Юстас облегченно вздохнул, Симону даже показалось, что сверху донесся благодарный возглас. Расторгнуть помолвку с Матильдой Ботвилл не составляло труда, разрыв с предназначавшейся ему в жены превратился в пустую формальность. Расставание же с другими людьми, привычками, вещами и местами дались Симону необычайно тяжело. Последние двое суток он в основном прощался со всем, что было ему дорого.

Симон нахмурился:

— Я хочу, чтобы Матильда узнала о том, как я переживаю, что сожалею о том, что потерял ее. Если бы не свалившаяся на меня беда, я бы почел за честь взять ее в жены.

— Если однажды… — Юстас Ботвилл осекся, заметив хмурый взгляд брата.

— Прощения мне, возможно, не дождаться никогда, — с суровой непреклонностью отозвался Симон.

— Черт их всех дери, — в сердцах тихо пробормотал Юстас и махнул рукой, жестом давая понять, что сожалеет о свалившемся на Симона несчастье, не приближаясь, однако, к несостоявшемуся родственнику. Он предпочитал держаться от Симона на расстоянии вытянутой шпаги.

Симон перехватил взгляд Рональда Ботвилла, направленный в дальний конец зала, туда, где в тишине вдоль стен стояли стражники. Солнце клонилось к закату, окрашивая зал в малиновые тона, сквозь открытую дверь тянуло холодом.

Пора было уходить, не дожидаясь темноты, не принуждая братьев Ботвилл отказать ему в ночлеге. До того, как страх заставит их прибегнуть к насилию.

— Передайте ей мое «прости» и выдавайте за другого. — Симон в последний раз взглянул наверх и заметил, что девушки тамуже нет. В одиночествеон направился к двери.

— Где…

— Как…

Под сводами замка, в перекрестье почерневших от сажи балок, поддерживавших свод, отразилось многократное эхо. Симон остановился и обернулся к родственникам Матильды.

— Я отправляюсь в Уэльс, буду служить Маршаллу в горах, дабы хранить мир. Я не могу рассказать тебе о том, что произошло, — увидев в глазах Рональда немой вопрос, сказал Симон.

— Как мог ты, ты — тот, кого я считал порядочным человеком, войти в аббатство с обнаженным мечом и…

— Оставь, Рональд. — В наступившей тишине отчетливо слышались голоса погонщиков со склонов окрестных холмов. — Скоро стемнеет. Мне нужно проделать немалый путь до наступления ночи.

Конюх стоял все там же, у ворот. Он все еще держал под уздцы коня Симона. Он не стал отводить жеребца на конюшню. Ему не пришлось объяснять, что лорд Тэлброк не станет искать приюта под этой крышей. Все обитатели замка, до последнего смерда, знали, что Симон Тэлброк в опале и только богатство и заслуги его предков спасли безумца от отлучения.

Даже сам дьявол не мог бы добыть для Тэлброка место у очага в замке Ботвиллов этой ночью.

Савар ждал за рекой, сидя на нижней ветке громадного, скрученного от времени дуба, росшего как раз напротив брода.

— Дело сделано? — спросил он, поднимаясь. Симон кивнул.

Савар оседлал своего коня, и они повернули к югу.

— Не будет беды, если мы в последний раз полюбуемся на эти места. Двинемся по вершине холма, над аббатством.

Дорога вела к Мейдстону кратчайшим путем, тогда как самая удобная тропа, которая не просматривалась ни из аббатства, ни из сторожевой башни Тэлброка, вела к цели кружным путем. Симон одобрительно кивнул.

В последний раз ехали они по гребню холма. Окрестный лес тонул в золотистой дымке. Снизу, из кухонь аббатства, в холодное безоблачное небо поднимался ароматный дымок. В воздухе угадывался запах прелых яблок из монастырского сада.

— Здесь безопасно, — сказал Савар.

— Маршалл обещал, что над могилой не будет надругательства, — с трудом оторвав взгляд от стен Тэлброка, сказал Симон.

— К тому же аббату оставлено достаточно золота, чтобы он держал слово и молился за нашего батюшку.

Симон положил руку на плечо Савара:

— Довольно, брат, не будем о прошлом. Скоро мы встретимся с солдатами Маршалла, и в путь — до места назначения.

Савар вздохнул:

— Старый Гарольд уже ждет там. Сказал, что твои доспехи заржавеют от сырости, если его не будет рядом с тобой в Уэльсе, чтобы за ними присматривать. Я бы поехал с вами обоими…

Симон улыбнулся брату:

— Иди своим путем, Савар, как тебе приказал Маршалл. Настанут лучшие времена, и мы вновь встретимся в Тэлброке. — Симон обернулся, прощаясь со своими владениями.

— Когда Богу будет угодно избавить землю от Лонгчемпа и его сподручных, мы все вернем.

— Верно. И если Господу понадобятся хороший меч и крепкая рука для исполнения его воли…

— Ты не станешь предлагать свою. Мы поклялись и клятву не нарушим. Мы не обманем доверия Маршалла.

Савар пожал плечами:

— А что он дал тебе в обмен на клятву? Ты потерял землю, богатую наследницу… — Савар обернулся в седле. — Скажи мне, Симон, тебе горько было расставаться с Матильдой Ботвилл? Ты в душе сожалеешь об этом? Или хотя бы о ее приданом?

— Нет, — покачав головой, ответил Симон.

— Ты улыбаешься? Разговор с Ботвиллами получился таким забавным? Симон, временами мне кажется, что ты не в себе. Смеяться в сложившихся обстоятельствах может только безумец.

— Нет, брат, ничего смешного там не было, но когда я покидал замок Ботвиллов, я увидел…

— Кого же ты увидел? Симон широко улыбнулся:

— Кролика. И после этого я с невероятной легкостью расстался с невестой и ее приданым.

— Ты точно повредился рассудком от всех напастей, что посыпались на нас. Прошу тебя, постарайся забыть о Ботвиллах и кроликах к тому времени, как мы подъедем к месту встречи.

Братья повернули на запад. Солнце почти скрылось за горизонтом, сырой ветер дул им в спины, предвещая дождь. Уильям Маршалл должен был поджидать их где-то впереди на дороге в Мейдстон, там был разбит походный лагерь, нигде более братья Тэлброк не рассчитывали получить убежище этой ночью.

Нормандия

Конец октября 1190 года

Заложнице, юной леди, к которой все пять лет, что она прожила в Нормандии, относились неплохо, нежданный приезд королевского советника не сулил ничего хорошего. Встреча с Уильямом Лонгчемпом, епископом Или и канцлером Ричарда Плантагенета, вряд ли могла кого-нибудь обрадовать. Этот человек был наделен властью даровать жизнь или нести смерть. Аделина, дочь мятежного валлийского вождя Кардока, была наслышана о безжалостном и амбициозном канцлере, и ей оставалось лишь молиться о том, чтобы ее отец не перешел дорогу баловню короля.

Опекуны Аделины не ожидали прибытия королевского эмиссара, а слуги — конюхи и кухарки, от которых дочь непокорного валлийца узнавала о том, кем приходятся королю бесчисленные гонцы, зачастившие последнее время к леди Мод — времена наступили неспокойные, — не узнали в худом горбатом всаднике в заляпанном грязью плаще, которого сопровождали два десятка солдат, канцлера королевства.

Только когда леди Мод пригласила Аделину в комнату на верхнем этаже замка, она узнала, что ей предстоит немедленно встретиться и переговорить с канцлером короля Ричарда. Леди Мод выслала служанок из комнаты и сама последовала за ними, оставив Аделину наедине с угрюмым, закутанным в плащ человеком, представившимся Уильямом Лонгчемпом.

Вуаль леди Мод так и осталась лежать на скамье, рядом валялось скомканное рукоделие (салфетке предстояло украсить алтарь часовни) — так торопилась она освободить место для канцлера. За скамьей стоял наспех сдвинутый ткацкий станок, челнок из полированной кости свисал с незаконченного шерстяного полотна, медленно вращаясь на сквозняке.

В комнате пахло розами и сухой лавандой, но за этими знакомыми запахами различались другие — влажной шерсти и горячего сургуча. С вычурных ботинок канцлера на камышовый настил стекала грязь.

Бесцветные глаза канцлера скользнули по лицу Аделины.

— Ты должна понять, дитя мое, — проговорил Лонгчемп, уставившись девушке в глаза, — что поступать вопреки моей воле — это все равно что действовать против короля. Любое насилие, примененное к канцлеру королевства, рассматривается как измена королю. — Лонгчемп сложил длинные узкие ладони на коленях. — Измена — и никак иначе, коротко и ясно.

Аделина сделала над собой усилие: она знала, что голос ее должен звучать тихо и нежно, она умела быть послушной.

— Разве мой отец…

Лонгчемп брезгливо скривил рот. Она посмела заговорить без разрешения. Аделина опустила глаза — девушка порядком устала от прищуренного взгляда из-под нависших черных бровей и принялась изучать обувь канцлера. Она вежливо молчала. Лонгчемп выдержал паузу.

— Нет, — проскрежетал он наконец. — Твой отец, при том, что он весьма легкомысленно позволяет разбойникам хозяйничать у своих границ, еще не превратился в предателя.

Аделина старалась не дрожать, видя, как канцлер поднимается и направляется к ней. Узкая холодная ладонь скользнула по девичьей щеке и замерла там, где на шее бился пульс.

— Твой отец остается нам верен, — чуть слышным шепотом выдохнул канцлер, — только чтобы спасти эту маленькую шейку от виселицы. Он видел, что бывает с заложниками Плантагенета, когда их родственники отступаются от него.

Тошнота, а не страх — вот что едва не лишило Аделину самообладания. Сколько бы былей и небылиц ни слышала она о новом канцлере короля, ни одна из них не подготовила ее к тому омерзению, которое она испытала от прикосновения Лонгчемпа.

Пальцы епископа Или разжались. Аделина подняла взгляд. Канцлер вновь уселся на скамью, он смотрел на нее выжидательно и вкрадчиво. Руки его — такие непередаваемо противные на ощупь — мирно лежали на коленях, укрытых складками плаща.

— А теперь, дитя мое, ты можешь говорить.

Страх сдавил ей горло. Она со свистом вдохнула воздух. Раз, потом еще.

— Разве я… Господин епископ полагает, что я его оскорбила?

Епископ растянул рот в улыбке. Аделина заметила, что заостренный, резко выступающий подбородок покрывает неприятная клочковатая растительность.

— Мне ничего не известно об оскорблениях. Может, на твоей совести все же что-то есть? Тогда расскажи, облегчи душу.

Аделина подняла голову и пристально посмотрела канцлеру в глаза. Она хотела уловить хотя бы намек на ту цель, с которой канцлер вел с ней эту игру, сильно напоминавшую игру в кошки-мышки.

— Я верная подданная короля Ричарда и с почтением отношусь к вам, господин епископ, как к канцлеру моего короля. Верность моего отца короне является и являлась вполне очевидной и за пять прошедших лет ни разу не подвергалась сомнениям.

— Еще до прихода зимы у твоего отца может возникнуть искушение пойти против меня.

Аделина стойко выдержала взгляд канцлера.

— Не могу себе этого представить, мой господин. Лонгчемп сел на скамью и поплотнее запахнул плащ.

— На земли Кардока изгнан предатель — охранять крепость Маршалла, что высится над долиной.

Аделина и бровью не повела, хотя заявление канцлера обескуражило ее. Как мог предатель избежать праведного суда короля и выжить? К тому же как могли вверить предателю нормандскую крепость и гарнизон солдат в придачу? Почему Уильям Маршалл принял к себе на службу бесчестного человека? Ни один изменник, какого бы знатного рода он ни был, не мог обладать тем, что имел человек, о котором рассказывал канцлер.

Глаза епископа Или сузились. Аделина высказала в ответ именно то, что канцлер хотел услышать.

— Мой отец ни за что не станет поддерживать этого человека. Он не ведет дел с изменниками.

Канцлер растянул губы в улыбке. Глаза продолжали смотреть на Аделину с холодным прищуром.

— Конечно, он будет сопротивляться, дитя мое, но помощь ему все равно понадобится. — Лонгчемп наклонился вперед. — А мне нужно знать, если Тэлброк надумает ополчиться против меня.

Аделина впервые за все время разговора испытала приятное чувство. Предатель, о котором шла речь, должно быть, необычайно сильно напугал Лонгчемпа.

— Вы хотите, чтобы я посылала письма отцу, а затем отсылала вам новости о планах предателя?

— А ты умеешь писать? Аделина кивнула.

— Ты ничего не станешь сообщать о наших делах и никому ничего не расскажешь о нашем разговоре. Я отправлю туда своего человека. Он выслушает тебя и передаст нужные сведения мне.

— Тогда как?..

Канцлер встал, прошел к столу леди Мод и уставился на собственное отражение в зеркале из полированной бронзы. Задумчиво почесывая клочковатую бороду, он поманил Аделину пальцем.

— Переговоры относительно твоей помолвки с молодым Неверсом необходимо прервать.

Аделина уже успела забыть о том, что ее опекуны говорили о свадьбе. Вспомнив рябую физиономию и безусый толстогубый рот жениха, она едва не улыбнулась — Аделина не жалела о том, что свадьба не состоится.

— Мы отправим Неверса домой с полным кошельком золотых, дабы подсластить пилюлю, а затем ты вернешься к отцу.

Домой!

Итак, ей предстояло вернуться домой. Лицо Лонгчемпа поплыло у нее перед глазами. Скоро она вернется домой…

Канцлер наблюдал за ее тщетными усилиями сдержать слезы.

— Грехи твоего отца не принесут ему больших скорбей, и ты сможешь остаться с ним столько, сколько он захочет. Все в обмен на твое обещание посылать мне известия о действиях Симона Тэлброка и о положении дел как у нормандцев, так и у валлийцев. Ты предупредишь меня, если он задумает что-то против меня или короля.

Свобода! Лонгчемп предлагал ей свободу…

— Подойди поближе, — прошептал канцлер.

Он выпростал руку из плаща — словно змея сделала бросок, чтобы ужалить.

— Я знаю, о чем ты подумала. Ты полагаешь, что получаешь свободу за бесценок? Помни, Симону Тэлброку она стоила всего его состояния. Не обошлось здесь и без помощи дьявола. Тэлброк предатель, он убил священника. Убийца священника остался безнаказанным лишь по недомыслию Маршалла.

Аделина хранила молчание, пережидая, пока канцлер изольет свою желчь. Его пальцы больно сжали ее предплечье.

— Симон Тэлброк воткнул меч в сердце священнослужителя, стоявшего перед алтарем в аббатстве Ходмершем. Он убил священника над могилами предков у гробницы собственного отца. Это не просто барон-повстанец, девочка моя, это порождение дьявола! За посланником сатаны ты будешь следить по моему наущению и предупредишь меня, если он станет сеять смуту на этой земле или учинит насилие над помазанниками Божьими. — Лонгчемп отпустил ее руку и принялся натягивать перчатки. — Свободу придется отрабатывать, дитя мое! Если ты подведешь меня, твоего отца проклянут и повесят на твоих глазах заодно с Симоном Тэлброком.

Леди Мод дала ей небольшой сундук и теплой одежды на дорогу и пообещала отправить с ней горничную и пятерых солдат для охраны. Путь предстоял неблизкий — до побережья и далее в Дувр. Аделина хоть и старалась разузнать у солдат, что сказал им Лонгчемп о цели путешествия и месте назначения, однако выяснить ей ничего не удалось. Все домочадцы хранили молчание относительно внезапного приезда гонца и столь же поспешного отъезда. Только грязь на камышовом настиле и запах расплавленного сургуча напоминали о странном визите. И еще страх. Страх, пропитавший все вокруг.

Глава 2

К последнему дню путешествия сильно похолодало, холмы оголились, черными глыбами возвышаясь на горизонте, ветер возвещал о приближении зимы. Солдаты Херефорда поутихли, пристально вглядываясь в даль, — предстояло ехать лесом, таившим в себе всевозможные неожиданности.

В лесу дорога сузилась до тропинки, стражники вытянулись в цепь, Аделина и Петронилла оказались посередине. Аделина обвела взглядом холмы, возвышавшиеся над лесом, но сердце ее молчало. Девушка не чувствовала, что возвращается домой.

Проход между деревьями был узок, ветер пронизывающе холоден, и с каждым порывом обледенелые ветки больно царапали лица всадников. Ветер ворошил полузамерзшие листья осин под обнаженными стволами. Валлийские разбойники могли преспокойно подобраться к ним незамеченными за шумом сухой листвы.

— Варварское местечко, — поеживаясь, заметила Петронилла. — Твой отец мог бы встретить нас и в Херефорде.

Аделина обернулась и кивнула. Петронилла могла бы и не ждать от нее ответа — с тех пор как они выехали из Херефорда, жалобы ее не прекращались ни на час. Обе женщины слышали, что говорили солдаты о Кардоке. Никто не стал бы по доброй воле выманивать из логова старого волка, предпочитавшего в последнее время охотиться неподалеку от своей долины.

Наконец в самой гуще леса ветер поутих. Аделина поплотнее закуталась в плащ. Лошадь ее нервничала, норовя вырваться вперед. Аделина улыбнулась, заметив, что маленький сверток, который она привязала к седлу, держался по-прежнему крепко.

— Если этот человек, Кардок, не узнает собственную дочь, когда подъедет к нам, что тогда будет? — прорезал тишину голос Петрониллы. — Аделина, выезжай вперед и не забудь откинуть капюшон с лица.

— Заткнись. Она поедет там, где ехала, — грубо откликнулся начальник охраны.

Петронилла понизила голос до срывающегося шепота. Непривычная к отсутствию внимания со стороны молодых мужчин, Петронилла узнала горькую правду о том, что путешествие с закаленными в боях воинами по чреватой опасностями дороге в варварском краю не похоже на веселое приключение.

Аделина выпрямилась в седле и закрыла глаза, стараясь представить лицо отца. После пяти лет разлуки узнает ли она родителя и, главное, узнает ли он свою столь долго отсутствовавшую дочь? Эта мысль не давала ей покоя. Но если встреча пройдет нормально, потом возникнет еще множество вопросов. И этого момента Аделина опасалась больше всего. За долгие бессонные ночи, проведенные в раздумьях, она так и не придумала, что будет отвечать отцу.

Сзади чихнула Петронилла.

— Неужели здесь негде остановиться, чтобы немного согреться?

— Только не здесь, — покачав головой, ответила Аделина.

— Неужто поблизости не найдется ни дома, ни хутора? Аделина махнула рукой в сторону голых холмов.

— Как видишь, места здесь безлюдные. — Она оглянулась, окинула Петрониллу сочувствующим взглядом и, вытащив из рукава шелковый платок, протянула девушке: — Возьми, у тебя глаза слезятся.

Петронилла промокнула слезящиеся глаза, высморкала нос и злобно покосилась на солдат.

— Солдаты леди Мод куда любезнее. Они бы давно нашли для нас укрытие. Не надо было позволять им покидать нас в Херефорде. Этот край необитаем, и мы заблудились.

Аделина задумчиво огляделась, потом вновь обернулась к Петронилле. Лицо сопровождающей свело от злобы. Солдат, находившийся неподалеку, закатил глаза.

— Эти люди знают дорогу, — сказала Аделина, кивнув на тех, кто ехал впереди. — Мы скоро приедем в долину, живые и невредимые.

— Живые и невредимые? Я рассталась с этой надеждой еще в море, а теперь, когда охраны леди Мод с нами больше нет, нам вообще не на что надеяться. Разве ты не видишь — мы пропали. Твой отец перебьет нас как перепелок раньше, чем мы его заметим.

— Мой отец не убивает путешественников. — Аделине хотелось в это верить.

— И все же, если ты поедешь вперед, так, чтобы твой отец мог тебя видеть…

Предложение Петрониллы не было услышано. Она тяжело вздохнула, недобрым словом поминая тот злосчастный день, когда, выполняя приказ леди Мод, отправилась провожать заложницу домой. Аделина искоса взглянула на несчастную.

— Если ты не хочешь оставаться до зимы, я отправлю тебя назад в Херефорд, — сказала Аделина. — Мой отец даст тебе серебра на проезд.

— Ехать одной? Я не хочу. — Петронилла поплотнее укуталась в плащ. — Мы слишком далеко заехали. Леди Мод и представления не имеет, как это далеко и как тут холодно. — Петронилла еще раз громко чихнула в подтверждение собственных слов.

Аделина вздохнула и, набрав в грудь побольше воздуха, подготовилась продолжить дискуссию. Разговор должен был поддержать бывшую горничную леди Мод, не дать ей окончательно раскиснуть в пути. Только так она могла помочь Петронилле сохранить присутствие духа. Разговор на одну и ту же, давно надоевшую тему, казалось, не прерывался с тех пор, как они высадились в Каене.

— Леди Мод щедро отблагодарит тебя весной, когда вернешься. Она сказала, что ты самая храбрая из ее служанок и самая практичная. Из всех домочадцев она выбрала именно тебя.

Петронилла презрительно поджала губы.

— Клянусь, у леди Мод были свои причины отправить меня с тобой.

— Какие? YI

— Тебя это не касается, Аделина.

Петронилла впервые намекнула на скандал в доме леди Мод еще в Каене и с тех пор постоянно напоминала об этом. Все это превратилось в ежедневный ритуал в течение трех долгих недель путешествия. Аделине даже понравилось собирать воедино мозаику из намеков и обрывков сплетен, которыми так гордилась Петронилла. Сегодня она почувствовала в намеках Петрониллы некий мрачный подтекст.

— Уверена, что леди Мод выбрала тебя из-за твоих особых достоинств, — продолжала Аделина.

Петронилла вскинула голову.

— Конечно, госпожа ведь должна была отправить какую-нибудь женщину тебя сопровождать, и первая, к кому она обратилась, была я.

— Спасибо, что согласилась, — сказала Аделина.

— Ты не могла одна отправиться в гнездо воров и разбойников, после того как почти шесть лет провела среди благородных людей. — Петронилла с опаской оглянулась. — Почему они не послали гонца к твоему отцу, чтобы он на нас не напал?

Солдаты помоложе, те, что оставались сзади, подъехали поближе.

— Женщина права, — сказал тот, что повыше. — Лучники Кардока стреляют без промаха.

Второй солдат рассмеялся:

— Тогда ты скачи вперед, чтобы сообщить старому разбойнику о том, что мы едем.

— Не стану я этого делать!

— Тогда заткнись и раскрой глаза пошире. Казалось, они вот-вот подерутся. Аделина глянула через плечо:

— Он увидит меня среди вас. И даже если отец меня не узнает, он не станет нападать на женщину. К тому же атаковать нормандцев он не станет в любом случае. Это будет расценено как измена, а Кардок держит слово, данное королю, и хранит мир. Судя по тому, что сказал Лонгчемп, отец действительно держит слово, по крайней мере держал до сих пор.

Стражники замолчали. Петронилла глубоко вздохнула, озвучив страхи самой Аделины. За пять лет, проведенных за границей в заложницах, из дома она получила всего два письма: одно от отца Катберта, священника, — тревожное послание, в котором тот просил сообщить подробности гибели в Нормандии матери Аделины, и немногословное поздравление с Рождеством, написанное тоже Катбертом, за подписью Кардока. Отец желал Аделине не отчаиваться среди вассалов Генриха Плантагенета[1]. Нормандцы, говорил Аделине Кардок, родня ей по матери, и не станут причинять вред одной из своих.

Аделина снова и снова перечитывала последнее отцовское напутствие. Что имел в виду Кардок, призывая ее положиться на доброту нормандцев? Задумал ли он нарушить условия договора? Если да, то доброта предков ее матери — все, на что могла уповать Аделина. Страх не покидал ее, он постоянно омрачал ее общение с опекунами-нормандцами. Она ни на минуту не забывала о своем статусе заложницы. Любой гонец, любое послание вызывали страх. Она сжилась с ним, и помолвка с молодым Неверсом стала казаться ей спасением, несмотря на то что у юного нормандца не было ни гроша за душой. От Кардока из Уэльса она больше не получила ни одной весточки.

Всадники, ехавшие впереди, выбрались из леса, и перед ними вновь открылся вид на холмы, возвышавшиеся над верхушками деревьев. Ветер внезапно стих, и в наступившей тишине послышались цокот копыт, похрапывание лошадей и скрип седел. К ним приближались, пока еще не видимые, всадники.

Солдаты, угрюмо переругиваясь, насторожились. Сержант поднял над головой знамя епископа, и полотнище взметнулось над плечом воина. У себя за спиной Аделина услышала, как заскрипели подпруги, лошадь под знаменосцем взбрыкнула и испуганно заржала.

Кардок и его люди пересекали поляну, вдали десять расседланных лошадей щипали то, что осталось от травы.

— Кто это?! — воскликнула Петронилла. — Кто они такие?

— Это мой отец, — ответила Аделина и, сняв капюшон, выехала вперед.

Девушка растерялась, приготовленные заранее слова не шли с языка. Она смотрела на изумленного отца, ожидая, что он заговорит первым. Сержант поднял повыше знамя епископа.

— Мы привезли твою дочь, — сказал он.

Кардок не шелохнулся. За спиной вождя послышался ропот — всадники Кардока угрюмо переговаривались друг с другом. Аделина переводила взгляд с одного на другого, но ни одного знакомого лица так и не увидела. Биение сердца глухо отдавалось в ее ушах.

Сержант оглянулся, взглянул на Аделину, затем на Кардока.

— Твоя дочь, — повторил он, — здесь, с нами.

— Я слышу, черт тебя подери!

Еще десяток всадников выехали из леса и перегородили путь кавалькаде. Кардок обратился к всаднику, ехавшему справа от него, высокому юнцу с рыжей щетиной на рябом лице, велев ему объехать непрошеных гостей с правого фланга. Аделина и ее спутники оказались в кольце весьма неприветливого вида воинов.

— Что он им сказал? — спросил у Аделины сержант.

— Я не знаю.

— Леди, вы рискуете не меньше нас всех.

— Я, честное слово, не поняла, что он сказал, — слабым голосом произнесла Аделина. Выпрямившись в седле, она вдохнула поглубже, собираясь с духом перед тем, как заговорить с отцом.

— Дочь? — Кардок обратился к ней на нормандском языке.

— Отец, я здесь!

Они встретились в центре поляны, так, чтобы их не могли слышать ни люди епископа, ни люди Кардока.

— Это действительно ты. — Должно быть, от холода так свело скулы у Кардока. От холода и ветра, наверное, сузились в щелки его глаза. Кто-то аккуратно подстриг его отливающие сталью волосы.

— Да. — Аделину душили слезы, она с трудом могла говорить.

— Они освободили тебя?

— Да. — Крупный нормандский жеребец под Кардоком забеспокоился. Аделина наблюдала за тем, как отец успокаивал коня. Для того чтобы жеребец перестал ерзать и встал смирно, ему всего лишь пришлось потрепать его по коротко стриженной гриве. У Аделины отлегло от сердца — похоже, конь под ее отцом не был краденым.

Выражение лица Кардока оставалось непроницаемым. Когда-то черные, а теперь серебристые брови его изгибались крутой дугой над ореховыми, в темную крапинку глазами. В детстве по изгибу его бровей она могла угадать, в каком настроении пребывает родитель. Теперь она уже ничего не могла сказать наверняка. Лицо отца потеряло былую подвижность, стало походить на маску, под которой могли скрываться любые чувства. Кардок сурово насупился.

— Почему? Почему они тебя отпустили?

Аделина не ждала, что он станет рыдать или обнимать ее на глазах у стольких людей, но она никак не могла предполагать, что в момент их встречи после более чем пяти лет разлуки первым делом ее родитель задаст именно этот вопрос. Неужели все человеческое в нем заслонила подозрительность? Но Аделина знала, что должна отвечать. Три недели назад Лонгчемп заставил ее заучить выдуманные им объяснения.

— Мне сказали, что теперь в старой крепости над твоей долиной есть нормандский гарнизон и для того, чтобы поддерживать мир, им больше незачем держать меня в заложницах.

Кардок мрачно усмехнулся.

— И они намереваются пополнить гарнизон этими людьми? Я не собираюсь кормить очередную ораву нормандцев всю зиму.

Отец в ее отсутствие не изменился. Как и прежде, его главная забота была о хлебе насущном — о благополучии соплеменников и домочадцев. Нормандцы к этой категории не относились. Даже сегодня, в день возвращения домой дочери, он в первую очередь думал о том, что считал для себя главным. Аделина оглянулась на своих спутников: Петрониллу и солдат, сопровождавших ее.

Сержант выехал вперед.

— Мы из гвардии епископа в Херефорде.

— Можете возвращаться — вы ее мне доставили. Сержант побагровел от гнева. Аделина подъехала вплотную к отцу и указала на Петрониллу:

— Леди Мод отправила эту женщину со мной из Нормандии. Я пообещала, что она может остаться у нас на зиму погостить и уехать домой весной. Ты разрешаешь?

Кардок нахмурился.

— Они послали ее шпионить за мной всю зиму? — Кардок приподнялся в седле и оглядел шеренгу, высматривая побледневшую, ставшую вдруг молчаливой Петрониллу.

— Пойди и приведи ее ко мне, — громко приказал он на чистом нормандском. — Нет, не ты — пусть это сделает Хауэлл.

Рябой рыжебородый юнец повернул своего коня и затрусил к Петронилле. За спиной Кардока его люди с каменными лицами ожидали развязки.

— Отец…

— Аделина…

Кардок окинул взглядом окрестности и махнул рукой сержанту, мол, возвращайся к своим. Начальник охраны нехотя повиновался. Отец и дочь остались наедине, между двумя лагерями. Кардок положил руку на плечо дочери:

— Расскажи, как это произошло.

Вот и прозвучал вопрос, которого Аделина боялась больше всего.

— Расскажи мне сейчас, как она умерла.

Аделина опустила глаза и натянула поводья, намотав их на ладонь. Затем, помня заученный в детстве урок, размотала поводья и положила поперек ладони. Кардок кашлянул, прочищая горло.

— Расскажи мне, — попросил он снова.

Аделина думала, что за пять лет, проведенные у нормандцев, она сумела преодолеть боль, девушка думала, что выплакала все слезы. За спиной Кардока она видела любопытные лица мужчин, приехавших вместе с ним, все поплыло у нее перед глазами. Она подняла руку, чтобы накинуть на голову капюшон.

Аделина услышала, как заскрипело седло отца, и увидела его руку в перчатке на луке седла.

— Ты плачешь? Посмотри на меня, Аделина. Значит, они убили ее? Не бойся говорить, я должен знать.

Что он сделает? Уничтожит охрану епископа? Нападет на нормандский гарнизон? Сейчас не время хныкать. Аделина вскинула голову.

— Слезы, — сказала она, — от холода. Кардок нетерпеливо махнул рукой.

— Нормандские скоты велели тебе скрыть правду.

Лошадка под Аделиной испуганно шарахнулась в сторону, встревоженная его резким тоном. Внезапно воздух прорезал вопль Петрониллы. Рябой юнец схватил поводья ее кобылы и попытался вывести из окружения солдат епископа. Петронилла стремительно вырвала из рук парня поводья.

— Вьючная лошадь! — завопила она. — Мы никуда без нее не двинемся!

Кобыла Аделины обернулась на визг и отскочила от крупного жеребца Кардока. Рыжебородый рассерженно крикнул что-то на валлийском, Кардок выругался.

— Не смей ее трогать.

Слова прозвучали где-то в отдалении, за спиной Аделины. По выражению лиц людей Кардока она поняла, что голос нормандца, произнесшего эти слова, им знаком. Она повернулась в седле. Всадник показался из-за деревьев неподалеку от дороги. Позади него под деревьями ждали еще всадники, их мечи грозно блестели среди обледенелых веток. Незнакомец снял шлем и положил его на согнутую руку. Он действовал с нарочитой медлительностью. Волосы его, подстриженные так, чтобы не мешали носить шлем, черными кудрями обрамляли удлиненное бесстрастное лицо. Свободной рукой рыцарь поманил Аделину.

— Подъезжайте ко мне, не бойтесь, — позвал он. Вновь поднялся ветер, и лес позади рыцаря зашевелился.

Должно быть, Аделина сделала движение навстречу незнакомцу, и кобыла, чутко уловив желание хозяйки, развернулась мордой к чужаку и сделала шаг ему навстречу. За спиной Аделины раздался раздраженный возглас ее отца. Незнакомец улыбнулся одними уголками рта.

— Подъезжайте ко мне, — повторил он.

— В этом нет нужды!

— Вы уверены? Я слышал крик, женский крик.

Его лицо оставалось суровым, но в голосе не было угрозы, скорее наоборот. Аделина чувствовала, что ему можно доверять. Взгляд его завораживал. Все окружающее: сдержанная брань Кардока, замешательство среди солдат епископа, печальный скрип веток на ветру, — все куда-то отодвинулось, все заглушал стук ее собственного сердца.

— Лучше бы вам подъехать ко мне, — настаивал рыцарь. — Я сумею обеспечить вам безопасность, хотя бы на сегодняшний день.

Кардок отрывисто что-то скомандовал своим и повернулся лицом к незнакомому рыцарю:

— Она моя дочь, нормандский дурак. Только притронься к ней, и я отправлю тебя в ад.

Рыцарь продолжал улыбаться.

— Леди, это правда? — Да.

Рыцарь окинул взглядом людей.

— А другая женщина?

— Она путешествует со мной, мы направляемся в долину Кардока.

Где-то позади Аделины кто-то заговорил на беглом валлийском. Нормандец жестом приказал ему замолчать и вновь обратился к Аделине:

— Почему другая женщина закричала?

— Она нервничает, только и всего. Мужчины рядом с ней — наша охрана из Херефорда. Они привезли меня домой. Все в порядке, сир. Я…

— Что вы?

— Я благодарю вас.

Рыцарь широко улыбнулся, но улыбка испарилась, когда он перевел взгляд на Кардока. Нормандец надменным жестом указал на лошадей:

— Расскажи мне, откуда они.

— Они мои. Я вчера купил их у своего кузена Мэдока. Сходи к нему и спроси, если хочешь. Он подтвердит.

Рыцарь пожал плечами:

— Я верю, что ты купил их у него. Вопрос в том, где он их взял.

— Я его не спрашивал.

Рыцарь вновь посмотрел на Аделину:

— Я провожу вас в долину.

— В этом нет необходимости…

Кардок выехал вперед, загородив собой дочь от нормандского рыцаря.

— Он все равно последует за нами, наша старая крепость теперь под его командой. Это Симон Тэлброк, дочь моя. Тебе знакомо это имя?

Должно быть, отец прочел ответ на ее лице. Нормандский рыцарь отвернулся. Кардок повысил голос, так чтобы его могли услышать люди епископа:

— Видишь, кого прислали нормандцы, чтобы терзать нас этой зимой? Убийца священника Тэлброк настолько любим Плантагенетами, что за свое преступление он поплатился лишь собственными землями. Вместо того чтобы убить, что было бы справедливо, Маршалл отправил его следить за моей долиной.

Человек по имени Тэлброк окинул взглядом поляну и посмотрел на небо. Несколько секунд он шевелил губами, после чего обратился к Кардоку:

— Глаза убийцы священника видят то же, что и глаза любого, не обремененного столь тяжким грехом. И они видят, что вон те кони не были рождены и выращены в этих горах. И они увидят, Кардок, возьмешься ли ты вновь за разбой в нарушение договора.

Тэлброк взмахом руки велел своим людям выйти из осинника. Их было двадцать — на хороших конях, все отлично вооружены и одеты так, чтобы и в бою не пострадать, и не дрожать от холода. И все двадцать молча проехали мимо Кардока на север через поляну.

Солдаты епископа спешно попрощались и повернули на восток, назад в Херефорд. Вскоре только Петронилла, вьючная лошадь да рыжий Хауэлл остались на тропе.

Кардок подъехал к своим людям и отдал им несколько кратких распоряжений. Кавалькада Кардока разделилась на две группы. Кардок вернулся к Аделине и, указав на большую из двух групп, велел ей следовать с ними, прихватив с собой Петрониллу и вьючную лошадь.

— Я поскачу вперед — надо убедиться, что все в порядке, — добавил он.

— Что случилось? — тревожно поинтересовалась Аделина.

— То же, что и всегда, — ответил, покачав головой, отец. С этим он ускакал на запад, ни разу не оглянувшись.

Глава 3

Оружейник Гарольд в недоумении развел руками: — Я потерял след Кардока. Он не остался с женщинами, взял половину своих людей и ускакал вперед. Когда девушка со своей служанкой подъехали к дому, началась суета и старый лис исчез.

Симон Тэлброк отвернулся от парапета сторожевой башни и поманил оружейника поближе к себе.

— Что ты разузнал о его дочери?

— Люди Кардока помалкивают, но священник был словоохотливее. — Гарольд прислонился к обшитой тесом парапетной стене. — Его откровения стоили мне одного шиллинга и обещания прислать ему с десяток гобеленов.

Симон удивленно приподнял бровь.

— Он должен был выложить тебе все, что знает, из одного страха прогневать Симона Отцеубийцу.

Гарольд пожал плечами:

— С шиллингом получилось быстрее.

— Я дам тебе пригоршню шиллингов. Вернись к нему и заставь рассказать о набегах, если сможешь. Он должен знать, как Кардок исчезает, проезжая через ущелье.

Гарольд кивнул:

— Возможно. Святые отцы любят деньги, и этот не исключение.

— Что он поведал тебе за первый шиллинг?

— Не так уж много. Пять, может, шесть лет назад старый король взял дочь Кардока в заложницы, чтобы заставить его хранить верность, и отправил в Нормандию. Мать поехала вместе с ней, чтобы помочь дочери освоиться в новом окружении, но не вернулась.

— Дочь — незаконный ребенок?

— Законный. Кардок был женат на ее матери. Так утверждает священник Катберт.

— Но жена к мужу не вернулась?

— Не могла вернуться, она умерла в дороге. Кардок подумал, что ее убили, и едва не поднял мятеж. Но потом смирился и с тех пор хранит мир. Остальное ты знаешь: он совершает набеги, не отъезжая далеко от долины, ни разу, насколько это известно, не нападал на людей короля и вообще не был пойман за руку при нарушении королевских законов. — Гарольд вздохнул. — Дурацкое поручение — следить за старым лисом.

— Дочь замужем?

Гарольд покачал головой:

— Священник не упоминал о муже. Он сказал, что мало знает о том, как она жила в Нормандии. Люди Кардока об этом вообще не говорят. Они скупы на слова, как ты знаешь, даже друг с другом.

— Девушка…

— Ее зовут Аделина.

Симон окинул взглядом единственный узкий проход между холмами, пересекавший долину Кардока.

— Девушка, Аделина… Я не заметил у нее особой радости по поводу возвращения домой. Я даже принял ее за пленницу — жертву набега.

— Тогда благодари Бога за то, что ты, до того как действовать, все же решил переговорить с Кардоком, иначе миру конец.

Симон опустил кулак на перила парапета.

— Я смотрел на него в упор и достаточно отчетливо видел его лицо перед тем, как подъехать к старому бандиту. Он мог бы предупредить меня взглядом, жестом, мог бы сказать, что женщина — его дочь. Но Кардок тянул до последнего, словно надеялся, что я на него нападу. Он предоставил ей объясняться со мной, хотя мне показалось, что она плачет, что с ней жестоко обошлись.

— Ей следовало бы сказать об этом.

— Женщина говорила мало — слишком мало для того, чтобы сделать какой-то вывод. Я видел, что она колеблется перед тем, как сообщить, кто она такая. Дочь Кардока так же скупа на слова, как и все его племя, несмотря на то что она столько лет провела в Нормандии.

— Да, среди своего народа она будет вести себя так же, как и ее соплеменники. Я видел Аделину в большом доме у очага вместе с сопровождавшей ее женщиной. Люди Кардока принесли им еду и оставили одних.

— Одних?

— Да, будто они обе нормандки и их послали сюда в наказание домочадцам Кардока. Симон резко обернулся к Гарольду.

— Они обращались с ней как с чужой?

— Не совсем. Так, будто они ее знают и боятся.

— Проклятые валлийцы! Они что, думают, что она принесла им заразу из Нормандии?

— Аделина привезла с собой служанку, которая всех замучила своими жалобами. — Гарольд всплеснул руками и со вздохом сказал: — Пусть мы тут будем мерзнуть всю зиму, пусть нас продувают сквозняки, но я ни за что не променял бы эту крепость на дом, где нормандская служанка будет надоедать валлийским женщинам.

Симон снова окинул взглядом долину. На горизонте сгущались тучи. Еще немного, и землю скует мороз. Он положил ладонь на плечо Гарольда.

— Еще не поздно отправиться куда-нибудь до того, как выпадет снег. Возвращайся в Тэлброк, Гарольд, здесь слишком холодно для твоих старых костей.

Гарольд шутливо стукнул Симона по руке.

— Мой юный господин, позаботьтесь лучше о своих костях, на моих довольно плоти, чтобы уберечь кишки от этих проклятых уэльских ветров. К тому же разве можно придумать более приятное времяпрепровождение зимой, чем наблюдать, как вы ведете дела с безумным народцем Кардока.

— Ты мог бы отправиться в Херефорд и поработать в гарнизоне шерифа.

— Служить брату Лонгчемпа? Я не стану ковать меч, который он обрушит на тебя.

— Ты мог бы предупредить меня, если сам Лонгчемп явится в Херефорд. — Симон вымученно улыбнулся. — Брось, Гарольд, мой отец перед смертью сказал, что ты всегда подрабатывал, слушая разговоры тех, кто приносил тебе оружие. Шпионы старого короля щедро заплатили бы за те сказки, которые знает твой горн.

Гарольд пошевелил широкими бесформенными пальцами.

— Мои дни на кузне закончились, Тэлброк. Я не забуду того, что твой отец взял меня к себе, когда руки перестали меня слушаться. Я не стал бы платить ему за добро предательством и не брошу его сына одного, не отдам в руки убийц, засланных Лонгчемпом. Симон покачал головой:

— Что ж, оставайся еще на пару недель, пока тебе не надоест эта игра. Непросто, сутками наблюдая за проходом, постоянно оставаться у Кардока в дураках. — Симон достал из-под кольчуги кожаный мешочек. — Если ты все же решил остаться, пережди несколько дней, а потом отнеси Катберту еще один шиллинг: может, он что-то расскажет тебе о путешествиях Кардока. Скажи ему, что Симон Отцеубийца теряет терпение.

Гарольд покачал головой:

— Зачем ты постоянно болтаешь об убийстве в Ходмершеме? Если тебе придется сражаться вместе с Кардоком этой зимой, люди скажут, что ты опять поторопился, опять действовал необдуманно. Больше ни один юстициарий[2] не пощадит тебя. — Гарольд выругался и положил изуродованную руку на плечо Симона. — Если уж тебе суждено было попасть в немилость и отправиться в изгнание так далеко от Тэлброка, так обрати это в свою пользу и не напоминай этим людям, почему кое-кто может назвать тебя Отцеубийцей.

— Жизнь моя, так или иначе, целиком зависит от расположения Маршалла, — сказал Симон, глядя в покрасневшие усталые глаза Гарольда. — Моя жизнь может прерваться в любой момент, и мы оба это знаем. Позаботься о своей безопасности. Мой отец, будь он жив, сказал бы то же самое.

Гарольд в сердцах ударил по перилам парапета кулаком.

— Если бы этот священник… Если бы люди Кардока могли знать, что на самом деле произошло там, в Ходмершеме…

— Они не могут знать и не узнают. Ты же понимаешь, старина, что, если ты им расскажешь, я тебя не пощажу. — Симон в последний раз взглянул на узкий проход между холмами в долине. — Когда спустишься, отправь сюда часового. Я смертельно устал.

Ветер утих перед закатом. Черные облака так и остались висеть над вершинами холмов по краю долины. Как только солнце покинуло небо, в узких окнах большого дома Кардока отразились желтые огни от очага. Янтарные угольки взлетали вверх, устремляясь в небо вместе со столбом дыма, вырывавшимся из дымового отверстия в покатой, крытой черным сланцем крыше.

На дальних подступах ярко зажглись костры пастухов. Пониже появились огни поменьше — то горели факелы над головами тех, кто с наступлением ночи покидал гостеприимный дом Кардока и карабкался наверх, в жилища, притулившиеся на склонах холмов.

Приглушенные звуки голосов достигали часового в высокой крепости над долиной. Голоса эти смешивались со звуками флейты — часовой развлекался, наигрывая нехитрую мелодию. Чтобы согреться, он мерил шагами небольшую площадку.

— Все ли в порядке? — спросил, поднявшись на вышку, Симон.

Люк остановился и опустил флейту.

— Как будто да. Я только что пересчитал факелы. Только десять из них поднимаются вверх до уровня пастушьих хижин. Все как всегда.

— Под одним факелом могут идти до пяти душ. Завтра я поставлю человека, чтобы проследил, как они будут уходить.

Люк кивнул:

— Большинство на пути не минует медоварню. Говорят, Кардок щедр на выпивку и стол.

Ночь в крепости обещала быть холодной и долгой. Если бы Кардок и его пастухи-солдаты предложили место у очага воинам Симона, нормандский форпост вскоре бы обезлюдел. Симону еще крупно повезло, что старый лис Кардок пока не проявил стратегического гостеприимства.

Симон спустился вниз по лестнице, прикрепленной к стене башни, пересек небольшой двор и заглянул в казарму.

— Гарольд, — позвал он, — пойдем со мной. Посмотрим, как Кардок проводит ночь.

Гарольд вышел из теплой казармы, запахиваясь в еще один плащ.

— Почему сейчас?

— Кардок не ждет нас после наступления темноты. С приездом дочери жизнь в его доме собьется с привычного ритма. Подходящий момент для проверки.

— А если он нас не примет?

— Придется, мы имеем право зайти в конюшню и взять своих лошадей.

— Он знает, что мы держим тут у себя двадцать верховых.

— Но он должен давать кров и пищу остальным животным и обеспечивать нам свободный доступ к ним в любое время. Иначе Кардок нарушит договор с Маршаллом. Я решил, Гарольд, что нам понадобятся еще два коня здесь в крепости. Вот мы с тобой их сегодня и заберем.

Гарольд вздохнул и направился к длинной конюшне, пристроенной к дальней внутренней стене замка.

— Мы отправимся пешком, — сказал Симон, — а назад приедем верхом.

Гарольд покачал головой:

— Прогулка по холоду и темноте вниз с крутого холма, стычка с часовыми Кардока, потом опять по холоду наверх верхом… Так, хитрец, ты пытаешься выжить меня в Кент еще до наступления зимы.

— Подумай об этом, Гарольд, — Симон взял железное клеймо с консоли у ворот, — мы погреемся часок у очага Кардока перед тем, как взять лошадей. Как сможет он отказать в такой малости?

— Да очень просто: подмигнет одному из своих головорезов и… — Гарольд выразительно провел рукой по горлу.

— Я так не думаю. Кардок не может знать, пришли мы одни или нас поджидают за оградой двадцать человек. К тому же к нему приехала дочь и он не станет рисковать, затевая резню.

Гарольд откинул голову и громко рассмеялся:

— Вот как! Я мог бы догадаться! Все дело в ней, в дочери. Одинокой и покинутой девчонка, правда, не выглядит, но если тебе она понравилась, Симон, то это стоит прогулки по холоду.

Симон пожал плечами:

— Она мне нравится, не стану спорить, но я всего лишь хочу взглянуть на нее и поговорить, если смогу, — ничего большего. Наша цель — пересчитать людей в доме Кардока и посмотреть, сколько из них выедет с ним на рассвете. Пора бы узнать, сколько именно валлийских разбойников каждый день просачивается у нас между пальцами.

— Кардок снесет тебе голову, если ты прикоснешься к его дочери.

Симон задумчиво посмотрел на ограду вокруг жилища Кардока.

— Я не собираюсь заманивать ее в западню. Ни с одной женщиной я бы так не поступил. Такой, каким я стал сейчас… нет, не стану я накликать беду на тех, кем дорожу.

Высоко над долиной плыли звуки флейты — жалобные, пронзительные и тревожные.

Ни за оградой, ни на стенах часовых не было — невиданная беззаботность со стороны защитников поселения. Симон внимательно огляделся, перед тем как войти во двор через неохраняемые ворота. Наверху, на склонах холмов, горели факелы, со стороны хозяйственных построек доносились пьяные голоса, но за этими посторонними шумами Симон расслышал звуки шагов со стороны зарослей папоротника.

Гарольд взял факел и тоже прошел через ворота.

— Клянусь, у него есть часовые, но только там, где мы не ожидаем их встретить. Но где бы они ни были, они предпочли нас не останавливать.

Симон в последний раз пристально вгляделся в темноту и следом за Гарольдом вошел во двор.

— Они наблюдали за нами, пока мы спускались вниз. Они шли следом. Кардок уже знает о нашем приходе.

— Он спрячет свою дочь.

Но Кардок дочь не спрятал.

Она сидела у огня, прикрыв глаза, и наслаждалась теплом. Руки женщины покоились на коленях, на складках платья из отличной шерсти темно-зеленого цвета. Распущенные волосы цвета бледного янтаря, казалось, излучали сияние. Рядом с ней клевала носом нормандская служанка, доставившая столько беспокойства обитателям дома, и не только им.

На другой стороне длинного углубления для костра за столом сидел Кардок в компании шестерых мужчин, их обветренные лица и короткие плащи для верховой езды свидетельствовали о том, что они недавно вернулись из похода. Симон нахмурился. С тех пор как зашло солнце, минул час, и никаких путешественников на дороге замечено не было. В очередной раз часовые на крепостной стене просмотрели людей Кардока.

Кардок усмехнулся — очевидная растерянность нормандца его забавляла.

— Добро пожаловать, Симон Тэлброк. Ночь холодна. Ты пришел, чтобы погреться у моего очага?

Дочь Кардока открыла глаза и почти незаметно кивнула гостю. И более ни одного движения. Симону вспомнилось, что так же тих и недвижим оставался олень-самец, когда его гончие бросились в погоню за другим животным из стада. Он ответил поклоном и улыбнулся.

— Мы доставили достаточно хвороста в форт? Я держу слово, данное Маршаллу, и не хочу, чтобы вы испытывали недостаток в топливе, — продолжал хозяин.

Симон обернулся к нему.

— Мы должны переговорить о топливе до начала зимы. Во всем остальном мы не испытываем недостатка: хватает и еды, и питья, и наши кони содержатся у тебя, как ты и обещал Маршаллу.

Кардок не поднялся из-за стола, не пригласил Симона к нему присоединиться.

— Так, значит, ты пришел за лошадьми?

Симон услышал, как зашуршала ткань. Аделина поднялась с медлительной плавной грацией.

— На столе горячий мед, — сказала девушка. Симон обернулся к Гарольду, затем вновь к Аделине:

— Мы благодарим тебя.

Кардок перевел взгляд со своей дочери на Симона и обратно и обратился к своим людям на беглом валлийском. Они подвинулись, чтобы освободить место для Симона и Гарольда за длинным столом. Аделина подошла с двумя глиняными кружками дымящегося напитка, затем вернулась на прежнее место, возле посапывающей служанки.

Симон поднял кружку, глядя на Аделину:

— Ваше здоровье, миледи, пусть возвращение домой будет счастливым.

Аделина скромно улыбнулась в ответ, затем перевела взгляд на огонь и вновь приняла прежнюю безмятежную позу: глаза прикрыты, стройная, как побег розмарина, спина, аккуратно сложенные на коленях руки.

Пятеро мужчин за столом Кардока скинули плащи и вновь наполнили кружки.

— Холодная ночь, — сказал Симон на ломаном валлийском.

Его слова были встречены грубоватым смешком. Рябой парень, который успел впасть в немилость к служанке, прыснул в кружку. Откуда-то из-за спин сидящих за столом мужчин неожиданно появились двое ребятишек, которые стали бегать вокруг ямы для огня, передразнивая Симона.

Кардок что-то рявкнул, и они тотчас замолчали. Служанка подбежала к малышам и прогнала их из зала.

— Пьяный ворон говорит на валлийском лучше, чем ты, — проворчал, обращаясь к Симону, Кардок. — Мы знаем твой нормандский язык, старина Генрих Плантагенет не давал нам его забыть.

Аделина подняла голову.

— Да, дочь, не важно, что ты позабыла валлийский, живя среди нормандцев.

На глаза девушки набежала тень. Сердце Симона болезненно сжалось. Аделина вежливо поклонилась отцу, и Симон почувствовал острую обиду за нее. Как удается ей изображать довольство перед лицом такого враждебного приема. Вот уж воистину счастливое возвращение домой! Симон едва сдерживался, чтобы не высказать Кардоку прямо в лицо все, что о нем думает. С каким бы удовольствием он парой крепких тумаков поучил старого лиса науке гостеприимства.

— Я могу говорить и по-английски, — сказал Симон.

— Говори на каком хочешь. — Кардок зачерпнул своей кружкой из ведра с медом и поднес к губам. — Но все, что касается договора, лучше обсуждать со мной на нормандском. О таких вещах говорить на старом добром валлийском — только язык поганить.

Симон глотнул теплого, щедро приправленного пряностями меда.

— Тогда завтра, когда мы встретимся по поводу поставки топлива в крепость, мы будем говорить на нормандском.

— Но и на нормандском я скажу тебе, что видел большую кипу хвороста у северной стены форта. Но мы принесем еще, если тебе не хватает.

— Тот хворост нужен для маяка. — Симон заметил, что Аделина изменила позу. Она смотрела на него с нескрываемым интересом. Симон усмехнулся про себя. Девушка явно отдает большее предпочтение военным темам, нежели светским любезностям. Когда он, Симон, сделал попытку завести с ней куртуазную беседу, она его не поддержала.

— У нас нет никакого маяка, — прорычал Кардок.

— Теперь есть.

— Никто вашего сигнального костра не увидит, все жилье далеко отсюда.

— Нормандский гарнизон в горах, аккурат над долиной твоего родственника Раиса, держит хворост сухим для сигнального костра. Если случится набег, будет легко позвать на помощь.

Кардок даже не делал попытки скрыть презрительное пренебрежение к завуалированной угрозе.

— Нам ни к чему звать на помощь, чтобы прогнать разбойников из долины.

Симон в свою очередь продемонстрировал, что приятно удивлен.

— Я верю тебе, Кардок. Клянусь, никто не припомнит, чтобы когда-нибудь банда разбойников приближалась к твоим стенам. Тебе крупно везет, но, черт возьми, объяснить, отчего это тебе так везет, будет нелегко.

Симон услышал, как сидящий справа от него Гарольд выругался и со стуком опустил кружку на стол.

Кардок несколько секунд взирал на Симона, озадаченно нахмурившись. И вдруг лицо его расплылось в улыбке, правда, настороженной.

— Чертовски трудно, — согласился он, — поэтому никто до сих пор и не пытался. — Он улыбнулся еще шире. — Ваш старина Генрих довольствовался тем, что богатые нормандские бароны могли беспрепятственно проезжать через долину. Новый король Ричард должен брать со старика пример.

Аделина не отводила взгляда от лица отца. Симон посмотрел на нее, потом на Кардока.

— Мы будем хранить мир с Божьей помощью — ты и я. И, чтобы быть посему, я буду держать хворост для сигнального костра сухим и в достаточном количестве. — Симон поставил кружку на стол и обратился к Гарольду: — Спасибо за мед.

Кардок кивнул и жестом дал команду людям на другом конце стола.

— Молодой Хауэлл посветит тебе, когда пойдете через двор и за ворота.

Долговязый парень поднялся, чтобы выполнить поручение. Он взял факел из рога. Симон пожелал ставшей внезапно ко всему безразличной Аделине спокойной ночи и коротко попрощался с ее отцом. Когда он подошел к двери, те же самые мальчишки вновь показались в зале, бросились к сидящим за столом людям и стали наперебой задавать им вопросы визгливыми голосами. Кардок улыбнулся, жестом призывая ребят замолчать. Симон следом за Гарольдом вышел из зала. Кардок явно хорошо относился к шумным ребятишкам. Скорее всего это его внебрачные сыновья. Но неужели у него не найдется ни единой улыбки для законной дочери, которую он столько лет не видел?

Гарнизонные кони стояли у самых дверей во двор. А в глубине большой конюшни за деревянной перегородкой переминались лошади, которых Симон сегодня увидел впервые. Хауэлл заступил Симону путь, чтобы тот не смотрел на недавнее приобретение Кардока.

— Твои кони здесь, рядом. Каких ты возьмешь? Симон указал на двух самых низкорослых и, взяв одного под уздцы, вывел из-под навеса.

— Без седел? — простонал Гарольд.

— Здесь недалеко.

Вместе они выехали из ворот при свете единственного факела.

— Ты правильно сделал, выбрав самых маленьких. Гарнизонная конюшня и так переполнена.

— Утром мы приведем Кардоку на прокорм двух других. Пусть выполняет договор, каждый пункт.

— Я слышал, что Хауэлл предложил подняться и забрать их назад. Почему ты отказался?

— Нам надо бывать здесь как можно чаще, любой повод подойдет.

— До того как к Кардоку приехала красавица дочь, ты что-то не слишком усердно искал поводы для визитов.

Симон сделал вид, что не понял намека.

— Ты видел ее? Сидит в сторонке, тихая, как кошка, подстерегающая птичку, прислушивается к разговорам. Старик ощетинился, когда я заговорил с ней, хотя пялиться на ее красоту я мог сколько угодно — ему было все равно. Но когда дети, должно быть, его внебрачные сыновья, выскочили, чтобы подразнить меня, Кардок и его служанка прогнали их прочь. Домочадцы не слишком радуются тому, что дочь Кардока вернулась, ее вообще стараются не замечать.

Гарольд вздохнул:

— Симон, они, должно быть, опасаются тебя из-за твоей репутации. Боятся, что ударишь кого-нибудь из мальчишек, если тебя вывести из терпения.

Симон посмотрел старику Гарольду в глаза. Конечно, могло быть и такое объяснение. Но правда была в том, что, любуясь волосами Аделины, он забыл о своем грехе и о том, что его зовут Симон Отцеубийца.

Глава 4

Не так представляла возвращение домой Аделина. Отец вел себя с ней как незнакомец, едва проронил несколько слов, да и те с большой осторожностью. Аделина ждала, что Кардок опять заговорит о матери, когда они останутся наедине. Но мужчины, встав из-за стола, перебрались на свои соломенные тюфяки, Петронилла перетащила пожитки в спальню, а отец лишь пожелал Аделине спокойной ночи и отправился спать в одну из пристроек возле частокола.

— Я проследила за твоим отцом, — сообщила Петронилла. — Он сначала вошел в дом, где живут служанки, а потом вышел с одной из них.

Аделина села на широкий и плоский соломенный тюфяк, разложенный на том месте, где некогда стояла широкая кровать ее родителей.

— Он оставил нам собственную спальню. Петронилла, подняв над головой свечу, осветила помещение.

— Тут нет ничего, кроме шерстяных покрывал да сухих трав. Не похоже на спальню вождя клана.

— Когда я жила дома, здесь была спальня родителей. Петронилла поставила свечу на пол и откинула покрывало с кровати.

— Чище, чем я думала. Вполне сгодится. — Она начала складывать платье. — Ты слышала, что я сказала? Твой отец отправился к служанкам, вон туда, в пристройки возле ограды.

Аделина пожала плечами.

— И ты не хочешь знать, которая из служанок пошла с ним?

— Скажи спасибо, что он не заметил, как ты шпионишь, Петронилла. Лучше будет, если здешний народ не уличит тебя в соглядатайстве. Здесь любопытствующих не любят. Они и так нервничают. Они…

Аделина отвернулась к стене и смахнула слезу. Петронилла постелила на тюфяк еще одно покрывало.

— Ты считаешь, они нервничают? А мне показалось, что все надулись как индюки.

Аделина принялась помогать Петронилле застилать постель.

— Кажется, они больше не доверяют мне. Наверное, моя речь кажется им странной.

— Они сразу нашлись что сказать, когда я попросила принести треножник, чтобы развести огонь. Когда им надо отказать дочери хозяина в элементарных удобствах, у них живо нормандские слова находятся.

— Кардок не их хозяин.

— Ну, не хозяин, так вождь. Одна из женщин, похожая на благородную — ткачиха Майда, — со мной заговорила, а остальные только смеются и отворачиваются. Итак, нам предстоит страдать от холода.

— Мне кажется, здесь не так уж холодно. Мои родители пользовались жаровней редко — только в самые суровые зимы.

Петронилла вздохнула:

— Может, эти люди и приходятся тебе родней, Аделина, но, видит Бог, они не проявляют большой доброты. И ты действительно выглядишь среди них чужой.

Майда, тихая женщина, главная ткачиха в доме, смотрела на Аделину задумчиво и даже по-доброму, но предпочла не обсуждать с ней изменения, произошедшие в доме за время ее отсутствия. И хотя Майда присматривала за мальчиками, унаследовавшими широкий лоб и твердый взгляд Кардока, ни сам Кардок, ни Майда ничего не сказали о том, кто приходится ребятишкам отцом и матерью. Отец предоставил ей хорошую спальню рядом с главным залом, но никак не объяснил перемены в обстановке комнаты. Сделал вид, что не слышит Аделину, когда она спросила его об этом. Большая кровать, резной сундук и гобелены на стенах — все то, что так любила и ценила мать, — исчезли неизвестно куда. Вместо них появилась грубо сколоченная мебель, которой Аделина раньше не видела. Девушка решила, что утром отыщет то, что осталось, и вернет на прежние места.

Петронилла прикрыла дверь, потушила свечу и закуталась в четыре шерстяных покрывала. Она никак не могла согреться.

— Если я здесь заледенею и умру, можешь передать леди Мод, что твой отец и его слуги были моими убийцами.

Аделина взяла еще одно одеяло и укрыла им скорчившуюся Петрониллу.

— Как-нибудь выживем, зимой здесь не намного холоднее, чем сейчас.

Петронилла наконец перестала стучать зубами.

— Сегодня нам уже повезло — мы остались живы после встречи с Тэлброком Отцеубийцей.

Аделина сняла с вбитого в стену колышка плащей укрылась им как одеялом.

— Он подумал, что мы попали в беду.

— Ну что ж, со мной так и было! Когда этот верзила схватил под уздцы мою лошадь, мне только и оставалось, что оттолкнуть его. Если бы он сказал хоть одно доброе слово и пообещал, что нас не тронет, я бы не кричала.

Аделина усмехнулась:

— Ты думала, он накинется на нас на глазах у моего отца и солдат епископа?

— Ну, если не на нас обеих, то на меня. Если бы ты видела, как этот бычок-однолетка на меня смотрел! Мне пришлось дважды его стукнуть, прежде чем он отпустил поводья.

Аделина закрыла глаза.

— Мне жаль, что он тебя так напугал.

— Я испугалась, а наши охранники смотрели, разинув рты, как дураки. Впрочем, они дураки и есть!

— Ты с ним прекрасно справилась.

— Это верно, но и тебя чуть не увел от нас Тэлброк. О нем ходят жуткие слухи. Тэлброк убил священника и потерял свои земли в Кенте, так о нем говорят.

— Да, так говорят.

— Но выглядит он молодцом, сразу чувствуется благородное происхождение. — Петронилла вздохнула. — Должно быть, у него тогда ум помрачился, как у сира Ланселота во время странствий в чужих землях.

— Тэлброк не безумец. Уильям Маршалл доверил ему гарнизон. — Аделина закутала плечи в плащ.

— На твоем месте, Аделина, я бы не стала ему доверять. — Петронилла вздохнула. — Такие, как он, опасны для юных девственниц.

На рассвете Кардок позвал девушек из-за двери. Вскоре появилась Майда с тазом теплой воды и предложила помочь одеться.

— Твой отец хочет поговорить с тобой, — сказала она Аделине. — И с тобой тоже, — добавила она, обращаясь к Петронилле.

Кардок сидел внизу за длинным столом. Рядом с ним на большом, больше похожем на трон стуле сидели двое уже знакомых девушкам ребятишек. Кардок каждому дал по яблоку.

— А теперь идите в конюшню и помогите Хауэллу с лошадьми. Ешьте, — Кардок подвинул блюдо с яблоками Аделине и Петронилле, — все, что осталось от вчерашнего.

Аделина надкусила твердое сочное яблоко и узнала знакомый вкус.

— Моя мать хранила их свежими всю зиму, сотни яблок. Кардок отвернулся.

— Женщины продолжают делать то же самое.

— Я помогу в кладовых.

Кардок нахмурился, Аделина не знала, чем заполнить неловкую паузу.

— С тех пор как я уехала, ты построил несколько новых кладовых.

Кардок прочистил горло.

— Я решил, Аделина, отправить тебя на запад, чтобы ты перезимовала у моего кузена Раиса. Так будет лучше, для твоей же безопасности.

Аделина положила яблоко на стол.

— Отец, я хочу остаться. После того как я пять лет…

— Ты поедешь к Раису, где нормандцы не смогут тебя найти и снова увезти в заложницы.

За четыре недели путешествия у Аделины было время подумать о том, что дома ее может ждать непонимание, как и о том, что шпионить за Тэлброком будет непросто. Но она и представить не могла, что отец просто не позволит ей остаться дома.

Лонгчемп не мог предположить такого поворота событий. Или мог? И хотел, чтобы она нашла выход? Канцлер не потерпит провала миссии. Если Аделина не сможет докладывать ему о действиях Тэлброка, канцлер посчитает договор расторгнутым и Кардоку конец.

Отец протянул руку и неловко погладил дочь по ладони.

— Не печалься так. Когда зима закончится, я посмотрю, куда Маршалл отправит следующее войско, и решу, сможешь ли ты вернуться.

— Отец, прошу тебя, позволь мне остаться, — на одном дыхании выпалила Аделина. — Зачем нормандцам снова брать меня в заложницы? У них теперь здесь целый гарнизон. Если случится худшее и Маршаллу снова потребуется заложница, я пойду по своей воле, обещаю.

— Больше я тебя им не отдам. Можешь мне поверить.

— Мне было не так уж плохо в Нормандии. Ты был прав, когда в своем письме велел не бояться народа моей матери. Они хорошо со мной обращались.

— Это правда, — вмешалась Петронилла, — моя госпожа, леди Мод, даже предложила своего младшего племянника Аделине в мужья. Хороший молодой человек, и был так привязан к вашей дочери! Что может служить лучшим доказательством доброго к ней отношения? Юноша из хорошей семьи мог бы иметь…

Кардок побагровел.

— Они сосватали мою дочь? Они предложили мою дочь в невесты, даже не поставив меня в известность?

Аделина закрыла глаза. Разве она не просила Петрониллу ничего не говорить об этой несостоявшейся помолвке?

— Отец, — сказала она, — леди Мод просто подала мысль, ничего из этого не вышло. Леди Мод уже собиралась написать тебе, когда пришло известие о том, что я могу возвращаться домой. Не было никакой помолвки, не было никакого договора.

Кардок прищурился:

— Это правда? Скажи мне, Аделина. Было ли с их стороны какое-то… неуважение? Что-то…

— Ничего. Ничего, кроме того, что леди Мод собиралась написать тебе о том, кого прочила мне в мужья. Она написала бы, если бы я осталась. — Аделина обернулась к Петронилле. — То, что ты слышала, было всего лишь сплетней.

Петронилла перевела взгляд с отца на дочь и обратно, опустила глаза и сложила руки на коленях.

— Я ошиблась, — сказала она, — должно быть…

— Ну вот, — продолжила Аделина, — ты видишь, отец, ничего страшного не случилось. — Она встала со скамьи, Кардок тоже поднялся.

— Ты отправишься к Раису до того, как ляжет снег. И эта женщина тоже. Я извещу его сегодня же.

Аделина опустила голову. Гонец достигнет Раиса завтра к закату, а через два дня Кардок уже может получить ответ. У нее всего два дня на то, чтобы переубедить отца. И при этом не дать ему догадаться о подлинных причинах ее отчаянного желания остаться в долине.

В дверях появилась Майда.

— Не посидят ли леди с моими ткачихами? Мы начали гобелен в нормандском стиле.

Кардок улыбнулся:

— Конечно, самое подходящее для них занятие.

Аделина вышла следом за Майдой. Пока они проходили через двор, она успела кое-что шепнуть Петронилле. Не прошло и часа, как Петронилла давала указания шести ткачихам, какие приемы используются нормандскими ткачами. А Аделина уже ехала верхом вместе с простофилей Хауэллом в крепость на вершине холма, чтобы забрать у Симона Тэлброка лишних коней.

Снизу, с подножия холмов, сторожевая башня казалась выше и не такой кривобокой, как помнилось Аделине. Хауэлл сказал, что глаза Аделину не обманули — башня выросла и распрямилась. Господин Симон Тэлброк приказал снести остаток полуразрушенной платформы и велел доставить ему древесины, чтобы хватило на постройку новой башни и новой казармы для солдат гарнизона. Сам начальник гарнизона занял развалины замка, отгородив стеной небольшой участок главного зала, соорудив для себя нечто вроде пещеры.

Тэлброк присвоил себе древний замок, из которого предки Кардока неустанно наблюдали за долиной. Должно быть, он так поступил назло Кардоку, как утверждал Хауэлл. Только человек, который все время лезет на рожон, может по доброй воле проводить долгие зимние ночи в одиночестве и спать в компании призраков тех, кто еще помнит тепло древнего очага!

Аделина представила себе этого высокого сильного мужчину спящим возле костра в одиночестве, словно воочию увидела его черные прямые волосы, разметавшиеся по плоской, набитой соломой солдатской подушке.

— Он спит один? Или у него есть посетители, чье общество он не хочет делить с другими?

Хауэлл внезапно густо покраснел.

— Нет, он не приводит женщин в форт. Раз или два он приезжал вместе со своими людьми через холмы в дом вдовы Несты и просил самую чистую шлюху.

— Я не это имела в виду…

— Сам-то я не видел, — запинаясь, продолжал Хауэлл, — один из людей твоего отца слышал, как он разговаривал с Нестой, и передал разговор мне. Позднее, я хочу сказать.

— Я понимаю.

— Смотри туда, они нас заметили.

Стражники у ворот оказались на славу вышколенными. Они оставили Аделину и Хауэлла ждать на пронизывающем ветру на открытой площадке, где Тэлброк перестраивал свою крепость. Спустя какое-то время солдаты вернулись, чтобы открыть тяжелые ворота, державшиеся на новых кожаных петлях.

Солнце висело низко, утренний туман поднимался над землей, обшитые тесом стены тонули в призрачной дымке. Симон Тэлброк вышел из дверей замка, молча ожидая, пока гости приблизятся. Черная туника из дорогой материи, черные, с живым блеском чистые волосы — все это резко отличало его от других. Его силуэт на фоне туманной размытости казался произведением искусства.

Он протянул Аделине руку помощи в трудную минуту, но той же самой рукой убил священника из аббатства Ходмершем, расположенного на его, Тэлброка, землях. Те самые темные глаза, чей взгляд только вчера сумел ободрить ее, придать необходимую уверенность, незадолго до этого был обращен на священника, которому Симон Тэлброк не мог предложить ничего, кроме смерти.

— Добро пожаловать, Аделина Кардок, — сказал Симон, сопроводив приветствие скупым приглашающим жестом.

Аделина кивнула в ответ и, указав в сторону небольшого, обитого тесом строения, откуда появился Тэлброк, сказала:

— Мой отец по договору обязан доставлять дрова для нужд гарнизона. Мне велели принести шерстяные драпировки, чтобы утеплить старый замок, тогда вам не понадобится жечь много топлива.

По темным глазам Тэлброка девушка не смогла определить, поверил ли он ей. Аделина высвободила ногу из стремени и соскользнула на землю. Тэлброк продолжал стоять там же, где стоял, не делая попыток ей помочь.

Аделина передала поводья Хауэллу, а сама, отряхнув накидку, пошла к Симону.

— Я сейчас посмотрю, что нужно принести. Тэлброк выставил руку ладонью вперед.

— Нам ничего не надо от ткачих Кардока. Скажи отцу, что я его благодарю, но не могу принять его подарок.

— Должно быть, отец считает своим долгом заботиться о том, чтобы вы не мерзли. Как я понимаю, этот пункт записан в договоре. — Аделина устремила взгляд в сторону полуразрушенного замка с пристроенной к нему новенькой башней.

Тэлброк покачал головой:

— Измеряй караульное помещение, если хочешь, но туда, — он кивнул в сторону развалин, — тебе идти незачем. Там все равно никто не живет.

Дверь в замок осталась приоткрытой, дверной проем освещал янтарный огонек костра.

— Никто?

Аделина шагнула к двери, и Тэлброк перехватил ее руку. Она не могла назвать его прикосновение грубым, хотя он и не пускал ее туда, куда она стремилась попасть. Симон Тэлброк умел оставаться обходительным в любой ситуации. В этом смысле он был мужланом не более чем любой из нормандских кавалеров при дворе леди Мод.

— Мои люди спят в казарме. — Тэлброк колебался. — Думаю, вам удобнее будет измерить ее, обойдя снаружи.

— Я буду считать шаги.

— Конечно. — Тэлброк вместе с Аделиной подошел к строению. — Как видите, дом новый и добротно построенный, стены почти не продувает. Так что свои гобелены можете оставить у себя. Они еще пригодятся Кардоку.

Неяркое солнце освещало свежеструганые доски. Густая смола источала сильный аромат и сияла подобно золоту. Тэлброк шел рядом с Аделиной, подстраиваясь под нее.

Здание действительно было довольно длинным, и Кардок наверняка рассердился бы, если бы его заставили отдать половину заготовленной за год шерсти для украшения казармы постылых нормандцев. Аделина старалась об этом не думать. Еще до того, как выпадет снег, она, возможно, уедет далеко отсюда, а Тэлброк скорее всего так никогда и не напомнит Кардоку о его обещании прикрыть стены казармы шерстяными портьерами.

Возможность увидеть крепость изнутри, может быть, и не представится больше. Если она обнаружит что-то интересное для Лонгчемпа, не исключено, что канцлер не станет судить ее сурово за провал миссии. Ее и ее соплеменников. Аделина окинула внимательным взглядом замок.

— Вы и башню отстроить успели.

— Да, на старом фундаменте.

— Когда я была ребенком, там уже ничего не было, кроме древних развалин.

Тэлброк посмотрел на сторожевую башню, затем перевел взгляд на девушку:

— Почему ваш отец махнул рукой на замок и башню? С вышки видна вся долина — если грозит беда, можно подготовиться, за крепостной стеной переждать долгую осаду. Разве ваш отец не боится, что в один прекрасный день его долину могут захватить?

— Он сказал… — Аделина замолчала в нерешительности.

— Так что же он сказал?

— Он сказал, что единственный путь через долину проходит по ущелью. Он видит всех, кто приближается, от собственных ворот.

— И что тогда? Он увидит врага и не даст ему подойти к дому?

— Конечно, у него отличные дозорные. Люди отца выезжают достаточно часто и докладывают ему обо всем происходящем.

— А когда враг пройдет через ущелье, где, по мнению твоего отца, должны пережидать исход боя женщины, дети, скот? За деревянным частоколом? С помощью нескольких горящих стрел враг может всех вас уничтожить.

Аделина ничего не ответила. Девушке показалось, что он хотел коснуться ее лица, но Тэлброк отвел руку.

— Кардок должен получше присматривать за своими сокровищами.

Намерение приласкать ее, так и не осуществленное, отчего-то взволновало Аделину. Она прижала ладони к пылающим щекам.

Тэлброк отступил на шаг.

— Я вас напугал.

— Нет, я не боюсь.

Тэлброк посмотрел поверх головы Аделины вдаль. За ее спиной располагалась гарнизонная конюшня.

— Ваш спутник вывел лошадей, кажется, он готов ехать. Вам не следует оставаться здесь одной.

Аделина оглянулась и увидела, что Хауэлл седлает своего коня. Два других жеребца уже ждали привязанные. У двери конюшни топтался какой-то солдат, пристально разглядывавший Аделину. Незнакомец вытащил из складок туники флейту и принялся играть.

— Уходите, — сказал Тэлброк, — и больше сюда не возвращайтесь. Здесь не место для юных леди.

И вновь Аделине показалось, что Симон хочет прикоснуться к ней, может быть, подвести к лошади и подсадить. Но он этого не сделал. Тэлброк направился к старому замку и исчез за узкой дверью, ни разу не оглянувшись.

Аделина подошла к своей кобыле.

Солдат с флейтой прекратил наигрывать протяжную мелодию и помог Аделине сесть в седло.

Между тем Хауэлл уже подвел лошадей к воротам крепости. Аделина ждала у конюшни, пока Хауэлл с двумя жеребцами в поводу выедет за ворота. Она вздрогнула, когда солдат с флейтой взялся за поводья ее кобылы.

— Я посланник, — произнес он. Аделина побледнела как смерть.

— Ты человек Тэлброка?

— Я здесь с гарнизоном. Не так давно я служил у Лонгчемпа. Он все еще мне доверяет.

Хауэлл притормозил за воротами, оглянулся, неодобрительно нахмурившись. Преодолевая страх, сковавший тело, Аделина подняла руку и махнула Хауэллу, чтобы он ее не ждал.

Солдат наблюдал за тем, как Хауэлл повернул налево, к спуску с холма.

— Если у тебя есть сообщение для Лонгчемпа, можешь передать его мне. Пошли за Люком, если понадобится.

— Ты шпион Лонгчемпа? — Аделина не могла скрыть своего изумления. — Зачем же ему понадобилась еще и я?

Люк обошел ее лошадь с другой стороны и принялся проверять крепление седла. Для постороннего наблюдателя Люк был просто любезным кавалером, оказывающим мелкие знаки внимания дочери Кардока.

— Лонгчемп никогда ничего никому не объясняет, а я не спрашиваю.

Тонкие губы Люка растянулись в усмешке.

— Вы можете попасть туда, куда я не могу. Имейте в виду, леди, вы должны сделать все возможное, чтобы выполнить приказ нашего хозяина.

Он отпустил поводья.

— Терпение не входит в число добродетелей канцлера, очень скоро он потребует от вас сообщений.

Аделина покачала головой:

— Мне пока не о чем ему сообщить.

Лонгчемпу едва ли интересен тот факт, что Тэлброк спит отдельно от своих солдат. Как едва ли ему будет интересно то, как смотрит Симон Тэлброк на шпионку Лонгчемпа, чего больше в его взгляде: нежности или желания, и уж совсем не важно канцлеру, как этот взгляд действует на нее, Аделину.

— И не вздумай Лонгчемпа дурачить. За нерадивость тебе придется дорого заплатить. Епископ сурово карает отступников. Хорошо еще, если ты умрешь без мучений.

— У вас что-то случилось? — Симон вышел из двери старого замка и направился к Аделине.

Человек по имени Люк отошел в сторону.

— Нет, все в порядке, — сказала она и выехала за ворота. Оглянувшись, Аделина увидела, что Симон Тэлброк смотрит ей вслед. Посланник по имени Люк таинственным образом испарился.

Глава 5

Аделина возвращалась назад, в имение Кардока, очень медленно, предоставив лошади самой выбирать безопасный путь вниз с крутого холма. У его подножия Аделина свернула с разбитой дороги на узкую тропу между полями, ведущую к маленькому озерцу внизу. Опустив поводья, девушка дала лошадке пощипать прихваченную морозцем траву на берегу.

Возвращаться не хотелось — в лучшем случае ей сделают выговор, в худшем — постараются ускорить отъезд. Отец, должно быть, давно уже обнаружил, что утро она провела не за ткацким станком.

Ребенком Аделина усвоила, что, как дочь Кардока, она не должна ни на минуту пропадать из виду. Без серьезной к тому причины она не должна выходить за частокол. Аделина повиновалась воле родителей и выжила — лишь для того, чтобы потом потерять все: и дом, и родных, и родину. Девочка, никогда не покидавшая долину, оказалась выброшенной во враждебный мир, где некому было ей объяснить правила игры, в которую играли с ее отцом Плантагенеты, и где науку выживания ей пришлось заново постигать своим еще полудетским умом.

Обнаружив отсутствие дочери, Кардок, верно, рассвирепел. Можно было лишь догадываться о том, до какого накала разгорелась его ярость, когда он узнал, что Аделина добралась до пещеры Тэлброка. Аделина зябко поежилась. Отец уже и так решил отослать ее прочь, путешествие до форта и обратно уже ничего не изменит.

Послезавтра ее вновь выдворят из собственного дома. Во второй раз. Больше она не увидит Симона Тэлброка, и Лонгчемп найдет кого-нибудь еще, чтобы следить за темноволосым рыцарем и выпытывать его тайны. Когда она вернется, если вернется, Тэлброка скорее всего уже не будет в живых. Возможно, ненависть Лонгчемпа к Тэлброку на самом деле куда сильнее, чем ей показалось вначале. Он отправил двух шпионов, чтобы доносили о нем, и, вне сомнения, вынашивал план уничтожения изгнанника.

Глупо скорбеть о судьбе человека, которого она увидела накануне и с которым больше никогда не встретится. У Лонгчемпа хватает врагов во всей необъятной империи Плантагенетов, Тзлброк был не одинок в своем несчастье. Отец ее мог стать вторым на очереди в списке неблагонадежных. Вторым, кому епископ Или принесет бесчестье и проклятие. Когда Британией и Нормандией правит такой, как Лонгчемп, ни один из его подданных не может быть спокоен за свою честь и жизнь. Аделина глубоко вздохнула и подставила лицо солнцу.

Над озером описывал круги небольшой ястреб. Сильный хищник парил с неторопливой уверенной грацией. Аделина отпустила поводья и внимательным взглядом окинула долину, частокол вокруг дома, холмы, окружавшие дом и поля. Если отец не изменит решения, она, возможно, даже не успеет навестить полузабытые любимые места своего детства. Ястреб, летящий высоко над головой Аделины, видел в тот день в долине Кардока больше, чем увидит Аделина в грядущие годы.

Поля оказались просторнее, чем помнилось Аделине. Стерню сожгли, и они чернели от маленького озерца до вершин холмов. Выше по крутым склонам на лужайках паслись овцы; по берегам трех речушек, кативших свои воды вниз, к озеру, темнел лес, прорезая пастбища.

Аделина взяла поводья и повернула кобылу к дому. Рядом с частоколом, между часовней и стеной, приютился практически не тронутый заморозками лекарственный огород. Там были растения на все случаи жизни. Если женщина постигнет ремесло, она может вылечить любую болезнь или вызвать недуг. Аделина соскочила с лошади и подошла к грядкам, гадая, какое из растений может заставить молодую здоровую женщину слечь с лихорадкой на денек, чтобы никто не посмел отправить ее, больную, в путешествие.

— До сих пор нам везло с погодой, мороз не досаждал.

Майда завела вьючную лошадь за ограду и сейчас, одетая в платье из отличной темной шерсти, стояла в дальнем углу огорода и улыбалась.

Аделина улыбнулась в ответ.

— Куда вы направляетесь? — спросила девушка.

— В хижину пастухов на холме. Переметные сумки были туго набиты.

— А разве пастухи не спускаются вниз, чтобы зимовать поближе к дому?

Майда пожала плечами:

— За несколько прошедших лет стада разрослись, кто-то должен зимовать на южных склонах.

Аделина взглянула на разбитую дорогу, извивавшуюся по пастбищу.

— Далеко идти?

Майда проследила за взглядом Аделины.

— Не очень, однажды ты сможешь пойти со мной.

— Через два дня я должна уехать. Отец отсылает меня к Раису на зиму.

Аделина внимательно наблюдала за Майдой. Она уловила в ее взгляде легкое сожаление, но не удивление.

— Тогда мы отправимся туда весной, когда вернешься. — Майда улыбнулась Аделине на прощание и повела лошадь мимо тронутых инеем растений к началу узкой дороги.

— Майда!

Женщина остановилась в нерешительности и оглянулась:

— Как долго ты здесь живешь?

— Четыре года. Четыре года и одно лето. У Раиса было больше ткачих, чем шерсти. Трое из нас отправились сюда. — Майда устремила взгляд на хлипкую ограду за спиной Аделины. — Твой родственник Райс живет в собственном замке, огороженном глинобитной стеной. Там ты будешь в большей безопасности, чем здесь.

— Конечно. — Аделина взяла под уздцы свою лошадь и побрела к воротам. Если отец вышлет ее из долины, то ни он, ни его родственник Райс не ускользнут от гнева Лонгчемпа.

Никто не остановил Аделину, никто ни о чем ее не спросил, когда она вернулась домой. Петронилла у конюшен отчитывала испуганного Хауэлла.

— Признайся, растяпа, что ты потерял одну из сумок! Хауэлл попытался проскользнуть мимо разгневанной фурии в конюшню, но Петронилла накинулась на него с кулаками, и тот отскочил.

— Я привел лошадь сюда, в конюшню, у тебя на глазах. Ты смотрела, как я распрягал и разгружал кобылу. Ты следила за каждым моим движением.

Парень в отчаянии закатил глаза.

— Тогда, если ты правду говоришь, сумка должна валяться на поляне в нескольких милях отсюда, там, где ты и твои сподручные чуть не затеяли драку, грубияны!

— Ничего бы не случилось, если бы ты не закричала и не испугала моего коня.

— Я ведь велела тебе, недотепа, держаться подальше от нашей вьючной кобылы. Если бы ты меня послушал, мы бы не потеряли сумку. Возвращайся и привези ее сюда.

— У меня и так дел полно.

— Отговорки!

— Ладно, ладно, успокойся. Я должен помочь Майде отвезти еду пастухам. Из-за тебя она отправилась одна. Я завтра поищу твою сумку.

Петронилла, раскрасневшаяся и злая, схватила Хауэлла за руку.

— Сегодня же отправишься ее искать. — На лице Петрониллы появилось хитрое выражение. — Я тебе не верю. Если ты должен отправиться следом за Майдой, возьми и меня с собой.

Хауэлл стряхнул руку девушки.

— Я и так уже опоздал. — Хауэлл посмотрел поверх головы Петрониллы и вздохнул. — Твоя госпожа ждет, пока ты отойдешь от двери.

Аделина перевела взгляд с малиновой физиономии Хауэлла на красное лицо Петрониллы. Она протянула поводья служанке и отдала плащ.

— Возьми мою лошадь, сегодня прекрасный день для прогулки верхом.

Аделина отвела взгляд от сконфуженной физиономии Хауэлла и пошла погреться в дом. Отца ее в зале не было, а служанка, вытирающая стол, все равно ничего бы ей не сказала о том, в каком отец настроении.

Из кратких ответов служанки Аделина узнала, что некоторые из домочадцев, кого она хорошо помнила, но не увидела в доме по возвращении, перебрались на запад, подальше от патрулей и нормандских баронов. Из тех, кто остался с Кардоком, она не многих помнила в лицо, а еще меньше по именам. Чем же встретит ее отчий дом по возвращении из нового изгнания? Останется ли в живых хоть кто-то из тех, кто ей памятен и дорог?

Ночь пришла слишком скоро, Аделина никак не могла уснуть. Если бы не угроза отца отослать прочь из дома, подробный отчет Петрониллы о том, как грязно живут люди одной с Аделиной крови в убогой хижине на холме, перемежавшийся сетованиями на холод и отсутствие уюта, усыпил бы ее. Петронилле отчасти удалось нагнать на Аделину дрему, и та начала клевать носом, но тут служанка сообщила нечто такое, от чего сон как рукой сняло.

В пастушьей хижине жили военные. По крайней мере шестеро из них точно не были пастухами. Все обитатели хижины на холме были на редкость мощными и рослыми. Эти пастухи с холодными глазами цвета стали производили более грозное впечатление, чем стражники, жившие в доме, — те, что выезжали в дозор с Кардоком. Они сидели на поляне перед хижиной, как рассказывала Петронилла, и играли в кости. Вид у них был весьма неприветливый — Петронилла не решилась даже к костру подойти.

Хауэлл, как ей показалось, всех их прекрасно знал, но отказался что-либо пояснить ей по поводу странного вида пастухов, гораздо больше смахивавших на разбойников. Одна лишь Майда вошла в хижину, и только ей разбойники выказывали уважение. Майда оставалась глуха к расспросам Петрониллы так же, как и Хауэлл, и на обратном пути ругала парня на беглом валлийском. Не без гордости Петронилла сообщила, что Хауэлл пошел против желания Кардока, приведя в хижину постороннюю.

Петронилла уснула, закончив на этой, очевидно, приятной для себя ноте, чего нельзя было сказать об Аделине. Рассказ Петрониллы заставил девушку крепко задуматься. То, что шесть бывших повстанцев жили среди пастухов, удивления не вызывало. Кардок всегда привечал тех, кто бежал от нормандского правосудия, в своей долине и теперь, когда в форту поселился нормандский наместник, держал их там, где их не могли увидеть солдаты гарнизона и сам Тэлброк.

Зловещий знак — это то, что все шестеро собрались в одном месте. Они жили так, как могла бы жить маленькая армия. Планировал ли Кардок восстание? Возможно, однажды Симон Тэлброк и Кардок поведут своих людей в бой? На битву не на жизнь, а на смерть, и полем брани станет эта долина. А в это время она, Аделина, гостья Раиса не по своей воле, последней узнает о том, кто из них, Симон или Кардок, погиб в этой бойне. Или сразу оба.

Аделина отвернулась к стене. Сквозь бойницу она видела вдалеке сторожевую башню в свете молодого месяца. Спит ли сейчас Тэлброк один в древних развалинах под той башней или лежит, как она, не смыкая глаз? Аделина прикрыла глаза и приказала себе не думать о Тэлброке.

И все же сон не шел. Ей чудились освещенные янтарным светом покои и Симон Тэлброк возле огня.

Аделина резко села, словно подброшенная тугой пружиной. Малиновое зарево вдалеке ей не пригрезилось. Сигнальный костер Тэлброка сиял в ночи. В одной из приграничных крепостей, должно быть, зажгли маяк, давая знать солдатам гарнизона, что пришла пора охоты на разбойников, промышлявших в ночи. Аделина сразу подумала о повстанцах, прикидывавшихся пастухами. Господи, только не это! Сделай так, чтобы они сейчас сидели возле своего костра и играли в кости или мирно спали в грубо сколоченной хижине, поразившей Петрониллу убожеством. Сделай так, чтобы не ее отец и не его люди устроили набег, переполошивший форт.

Теперь уж точно не до сна. Аделине чудился стук копыт, скрип отворяемых ворот и звон мечей поблизости.

Угроза была слишком реальна.

Аделина уже успела надеть верхнее платье и тунику, когда за стеной зазвучали голоса. Судя по тону и отдельным расслышанным словам, в главном зале шла перебранка на нормандском. Аделина взяла плащ и, прижав ладонь к губам Петрониллы, шепнула ей, чтобы та вела себя тихо.

В этот миг раздался стук в дверь.

— Кардок, покажись, и мы оставим тебя в покое. Это был голос Тэлброка, но звучал он грубее и резче, чем обычно. Этот голос напоминал грозное рычание опасного зверя.

— Кардок, ответь мне. Петронилла всхлипнула.

За дверью все стихло, затем послышался гул голосов.

— Кардок, возле твоей долины орудуют разбойники. Заговори со мной и докажи, что ты все еще в постели. Мы не потревожим тебя и твою женщину!

Аделина подошла к двери. Где же сейчас отец? Может, как раз в эту минуту его преследовал нормандский патруль неподалеку от долины?

Аделина вплотную приблизилась к двери.

— Он здесь, оставьте нас в покое.

Она охрипла от страха и не узнавала собственного голоса.

— Черт тебя подери, Кардок! Не посылай женщину объясняться с нами вместо себя. Если ты здесь, покажись! Все разъяснится. Или ты сейчас же покажешься, или мы объявим тебя вне закона.

Аделина онемела от страха, дверь затрещала под ударами.

— Скажи им все как есть, — взмолилась Петронилла. — Останови их!

Аделина выдернула Петрониллу из постели и принялась шарить в темноте в поисках второго плаща.

— Мы задержим их, — прошептала она, — тем самым мы, возможно, спасем отцу жизнь.

Вдвоем они стащили тюфяк с деревянного основания и, загородившись им как щитом, спрятались в дальнем углу.

Дверь распахнулась. В комнату хлынули свет от факелов и шум голосов. Аделина насмерть вцепилась в наскоро сооруженное укрытие, так что когда Тэлброк перевернул грубо сколоченный помост, служивший им кроватью, Аделина упала на пол вместе с ним. Над своей головой она увидела малиновый сполох — то был занесенный меч, меч Тэлброка.

Петронилла завизжала.

Симон тихо выругался.

— Где он?

Аделина покачала головой.

Тэлброк рывком поднял ее на ноги и прислонил к стене.

— Идиотка, вы обе могли умереть. Это спальня Кардока. Ты сказала, что он здесь. Мы вошли, готовые…

Аделина вскрикнула. Тэлброк проследил за ее взглядом и понял, что все еще держит меч занесенным для удара. Он снял ладонь с ее плеча и отступил, опустив меч.

— Скажи мне, где его найти. Если он в постели или спрятался где-то рядом, чтобы защитить себя, я оставлю его в покое. Докажи мне, что он не разбойничает сегодня ночью.

Аделина отделилась от стены и, указав на меч в руке Тэлброка, сказала:

— Докажи мне, что ты говоришь правду. Я боюсь, ты убьешь его, даже если найдешь спящим в доме.

Тэлброк вложил меч в ножны и протянул руку к ее плечу.

— Вы просто стараетесь меня задержать. Я говорю правду, мадам. Скажите мне, где найти Кардока в этот час, и я оставлю вас обоих в покое.

Из смежного со спальными покоями зала доносились крики и треск.

— Скажи ему, скажи сейчас же! — завизжала Петронилла.

— Что она должна мне рассказать? Петронилла закрыла лицо руками.

— Он в доме служанок, он спит со служанками. Послышался чей-то смех. Тэлброк через плечо отдал приказ замолчать, и смех затих.

Ладонь с предплечья Аделины скользнула вниз, к запястью.

— Пошли, — сказал Тэлброк, — покажи, где ночует твой отец.

Петронилла бежала, чтобы не отстать от Тэлброка; Аделина старалась идти с ним в ногу. У двери во двор Тэлброк обхватил одной рукой Аделину за талию, приподнял и перенес через двор, чтобы ее босые ноги не коснулись грязи. Во дворе Аделина увидела людей Кардока, обезоруженных и молчаливых. Они толпились у частокола, окруженные солдатами Тэлброка.

Симон опустил Аделину на дощатый настил возле служебных построек, протянувшихся вдоль южной стены частокола, и приказал пятерым солдатам следовать за ним. Петронилла задержалась на пороге большого дома, чтобы надеть обувь.

— Это там, — крикнула Петронилла через двор, указав на последнюю из новых хижин, построенных вдоль южной стены ограждения.

Тэлброк подтолкнул Аделину к двери хижины.

— Позови его, — сказал он, — скажи ему, чего мы хотим. Скажи, что мы никому не причиним вреда, а просто убедимся, что он здесь.

Аделина ударила в дверь кулаком.

— Отец, слушай меня, поговори с Тэлброком. Скажи ему, что ты не заодно с разбойниками.

Из-за двери донесся звук, как будто что-то тяжелое тащат по полу, затем послышался взволнованный женский шепот.

— Аделина, что он с тобой сделал? — Это был голос отца.

Аделина взглянула на руку Симона, придерживавшую ее.

— Он сломал дверь, больше ничего. Он хочет тебя видеть.

— Он слышит меня, вели ему убираться. Тэлброк яростно выругался.

— Выходи, покажись. Мужчина ты или нет?

— Здесь женщины.

— Я не причиню им вреда. И тебе тоже. Покажи свое лицо, чтобы я мог убедиться, что это ты со мной разговариваешь. Я не стану никого убивать или калечить. Клянусь!

— Ты знаешь, во что я ставлю твои клятвы, убийца безоружных священников?

Рука Тэлброка на плече Аделины не дрогнула, лишь голос зазвенел от гнева и обиды:

— Открой дверь и впусти свою дочь вместе с ее служанкой, затем выходи ко мне. Сделай то, что тебе приказано, или я перестану считать тебя мужчиной. Выйди ко мне, Кардок, встань передо мной, и я оставлю тебя в покое.

Справа от двери, в каморке без окон, послышались истерический всхлип и голоса других женщин, пытавшихся успокоить испуганную подругу. Тэлброк слышал то же, что и Аделина. Он оттащил ее к себе за спину.

— Он один и готов к бою. Поговори с отцом, если хочешь, но больше к двери не подходи.

— Оставь нас, он там, это голос моего отца. Не провоцируй его, прошу…

Ударом ноги Симон выбил дверь, глазам его, впрочем, как и взгляду Аделины, предстала странная картина. В стенах убогой хижины располагалась роскошная спальня вождя валлийского племени. Обстановка в точности повторяла ту, что была с детства знакома Аделине, — та самая кровать, тот самый резной материнский сундук, тот же тонкий летний запах сухих цветов и те же привезенные матерью из Нормандии гобелены на стенах, вытканные из шерсти цветов ярких и сочных, как те волшебные цветы, которые, как рассказывала маленькой Аделине мать, росли на лугах ее незабвенной родины.

Посреди спальни стоял ее отец, а позади него жалась бледная и растерянная Майда.

За спиной Майды, прислонясь к увешанным знакомыми гобеленами стенам, замерла служанка. Она держала за руки двух маленьких детей — сыновей Кардока. Скрыться в этой роскошной спальне было некуда. Перебравшись из дома в хижину, Кардок спрятал свою женщину и сыновей от посторонних глаз, но при этом сам загнал себя и своих близких в ловушку.

Глаза Майды почернели от страха. Неизвестно, чего она боялась больше: потерять жизнь или обнародовать свою связь. Если раньше Аделина могла лишь строить догадки о том, каковы в действительности узы, связавшие Майду и ее отца, то теперь все стало ясно как день. Кардок женился на Майде, и сыновья его от этой женщины были законными наследниками. Он скрывал свой брак от нормандцев, чтобы они не взяли его жену и сыновей в заложники. Он скрывал свой брак даже от Аделины…

Аделина встретилась взглядом с Майдой и приложила палец к губам. Майда благодарно прикрыла глаза.

Тэлброк отпустил руку Аделины и нарушил тишину.

— Я сломал дверь в твою спальню, — сказал он. — Новая дверь за мной. Завтра я пошлю гонца к Уильяму Маршаллу, чтобы сообщить о твоей непричастности к сегодняшнему набегу.

Кардок вышел из хижины, в руках он по-прежнему держал обнаженный меч.

— А что ты готов сделать для того, чтобы искупить оскорбление, нанесенное моей дочери? Вновь накормить меня пустыми обещаниями не тревожить попусту? Этот мир, Тэлброк Отцеубийца, становится мне в тягость. Смотри не перегни палку, истребитель священников. Не испытывай мое терпение! Я ведь могу плюнуть на договор с Маршаллом, и тогда ты мертвец, Тэлброк.

Симон спрятал меч в ножны.

— Не искушай меня, Кардок, не то я нарушу мир первым. И мое терпение небезгранично.

— Ты говоришь о пределах терпения? Мы знаем, Отцеубийца, как далеко ты можешь зайти. Священник в Ходмершеме выяснил это, поплатившись жизнью.

Глава 6

Аделина вернулась в спальню и рухнула на тюфяк, оставшийся на полу рядом с перевернутым на бок каркасом. Однако холоднее в комнате не стало: в зияющий дверной проем — выломанная дверь валялась там же, на полу, — щедро тек жар от горевшего в главном зале костра. Аделина слышала, как пастухи и охотники укладываются на свои тюфяки возле костровой ямы. Прошло совсем немного времени, и единственными звуками, нарушавшими тишину, стали потрескивание угольев да храп спящих. Дом снова стал тем, чем он и должен быть: убежищем и приютом для соплеменников Кардока и членов его семьи.

Впрочем, Кардок с семьей спали в другом месте. Аделина, оставив напрасные попытки призвать сон, открыла глаза и, глядя в темноту, стала обдумывать то, что узнала в ходе ночного набега Тэлброка.

Прижав пальцы к глазам, она пыталась остановить слезы. Аделина не могла понять, почему отец настолько не доверял ей, что даже не сказал правды о ее младших братьях. Дочь, наполовину нормандка, вернувшаяся из ненавистной Нормандии, должна была казаться ему и его людям чужой; они не собирались рассказывать, не могли рассказать ей о его браке до тех пор, пока не убедятся в ее преданности Кардоку.

Но что ранило ее больше всего, так это то, что Кардок предпочел оставаться в хижине с Майдой до тех пор, пока Тэлброк не вошел к нему сам. Кардок не мог не слышать, как ломают дверь в дом. Что, интересно знать, он при этом себе представлял? Услышав голос дочери, он так и не вышел из хижины. Как он собирался защищать жену и детей, если бы нормандцы действительно решили уничтожить его? Что, если бы они подожгли стены?

В самые тревожные минуты ночного рейда Аделина в глубине души не верила, что Симон причинит вред людям, которых он застал спящими. Отчего-то она чувствовала себя достаточно спокойно рядом с Тэлброком, когда ждала, что предпримет ее отец. Если бы началось сражение, Аделина, наверное, спряталась бы за спину Тэлброка, а не встала между дерущимися.

Каким бы грешником ни был этот Симон Тэлброк, истребитель священников, как бы настойчиво ни требовал он от Кардока доказать своим присутствием непричастность к разбою, начальник нормандского гарнизона не походил на человека, получающего удовольствие от насилия. Аделина почувствовала это при первой встрече, и прошедшей ночью, как это ни странно, она окончательно уверовала в то, что, находясь на службе у Маршалла, Тэлброк не ищет повода для конфликта, дабы удовлетворить свою страсть к жестокости, а стоит на страже мира. Похоже, Симон был человеком долга, и не его вина, что долг требовал от него непреклонности.

Симон Тэлброк с удивительным спокойствием снес все оскорбления Кардока. Он повернулся спиной к ее отцу, в то время как в руках у его противника был меч. Не выказав ни страха, ни гнева, он приказал своим людям покинуть дом, и те тут же повиновались.

После ухода нормандцев воцарилась тишина. Говорить никому не хотелось. Кардок не заметил молчаливого обмена взглядами между Аделиной и Майдой. Насколько могла судить Аделина, он продолжал верить в то, что его брак остается тайной, известной лишь его валлийским подданным. Он никак не объяснил то, что Аделина увидела в хижине, ничего не сказал о том, почему там были Майда и дети. В мрачном безмолвии Кардок вошел в свой разгромленный дом, отвел Аделину и Петрониллу в свою бывшую спальню и вернулся к Майде и сыновьям.

Ночь могла бы закончиться кровопролитием. Только удача и удивительная сдержанность Тэлброка в общении с хозяином дома сохранили жизнь как нормандцам, так и валлийцам. Аделина предпочитала не думать о том, что могло бы произойти. Может настать момент, когда ее отец и Тэлброк еще ближе подойдут к роковой черте. К весне один из них или даже оба могут погибнуть.

Глаза жгло, она больше не могла сдерживать слезы. Все то, что Аделина узнала сегодня — от тайного брака отца до опасного непонимания между Кардоком и Тэлброком, — бледнело перед тайной опасностью как для Тэлброка, так и для ее отца со стороны Лонгчемпа. Никто из них не ожидал удара с той стороны, но меч над ними уже был занесен.

Если Аделина послушно отправится к своему родственнику, Лонгчемп узнает об этом от своего шпиона Люка. Лучник напомнил ей, чтобы она не смела даже думать перехитрить Лонгчемпа. Если канцлер узнает о том, что шпионка его ослушалась, он выполнит свою угрозу.

Как показалось Аделине, человек по имени Люк слишком боялся Лонгчемпа, чтобы в обмен на золото сделать вид, что Аделина по-прежнему выполняет взятые на себя обязательства. Она знала, что должна убедить своего отца позволить ей остаться и делать то, что велел ей Лонгчемп.

К рассвету у нее созрел новый план…

— Однажды, — сказала Майда, — когда мальчики вырастут, мы попросим отца Катберта обвенчать нас, и Кардок скажет своим нормандским господам, что Пенрик должен стать наследником, а Гован — второй на очереди. — Прохладная рука Майды накрыла пальцы Аделины, которая сидела за станком в ткацкой. — Ты не возражаешь?

Ткачихи, которыми руководила Майда, тактично отошли к стене, оставив жену Кардока и его взрослую дочь одних у самого большого из ткацких станков. Аделина была не настолько наивна, чтобы полагать, будто содержание их с Майдой беседы останется тайной для остальных домочадцев. Если даже ткачихи и не расслышат, о чем говорят женщины, занимавшие в доме самое высокое положение, то угадают: пять пар внимательных глаз следили за их разговором с жадным любопытством. Аделина покачала головой и улыбнулась Майде. Она полагала, что на самом деле Майда и Кардок давно обвенчаны и сыновья их родились в браке. Майда открывала взрослой падчерице только часть правды, но Аделина была благодарна ей и за это.

— Я не против, Майда. Я никогда не собиралась приводить сюда мужа, чтобы он стал хозяином долины после отца. Если честно, моя мать часто рассказывала мне о чудесных землях за Херефордом, и я надеялась однажды попасть туда и не возвращаться.

В глазах Майды читалось понимание и сочувствие.

— Я видела холодное море и рождественские балы при дворе старого короля, но они оказались не такими, какими запомнила их моя мать. Мир вассалов Плантагенетов представился мне чужим, странным и жестоким. — Аделина пожала руку Майды. — Вы правильно делаете, что прячете мальчиков от чужих глаз и бережете их, на вашем месте я поступила бы точно так же. Майда нахмурилась.

— Ты выйдешь замуж, Аделина, и твоему супругу рано или поздно придется узнать, что мальчики — законные наследники. Мужчина, женившийся на единственной наследнице, не смирится с обманом и может возненавидеть жену. — Майда понизила голос до тихого шепота: — Если ты все так же крепка в своем намерении выйти за Тэлброка, нам придется скрыть от него истинное положение вещей. Он не должен знать правду о твоих братьях. Иначе он не захочет на тебе жениться.

— Все будет в порядке.

Майда неодобрительно покачала головой:

— Ты слишком рискуешь, Аделина. Если мир между твоим отцом и Тэлброком так и не восторжествует, ты потеряешь свободу, а может, и жизнь.

Аделина сделала вид, что не услышала последней реплики Майды.

— Мой отец не должен знать об истинной цели этого брака. — И Майда тоже не должна узнать второй, и главной, причины, по которой она решила женить на себе Тэлброка. — Прошу тебя, Майда, не рассказывай отцу о нашем разговоре — о том, что я знаю, что не являюсь наследницей земель в долине. Кардок начнет нервничать и злиться из страха, что я обо всем расскажу Тэлброку.

— Я так не думаю, но смотри не серди Тэлброка. Если он откажется жениться на тебе, не дави на него.

Аделина молча кивнула, и Майда погладила ее по руке.

— Возможно, Аделина, ты права насчет Симона Тэлброка — чем-то он мне самой симпатичен. Кому-то Тэлброк может показаться слишком резким, но его поступки указывают на то, что он хочет мира. И все же помни: он убил священника. Тэлброк и сам этого не отрицает. Быть может, в нем таится безумие. Хорошенько поразмысли, прежде чем выходить за него.

Аделина поднялась со скамьи.

— Времени на раздумья нет, железо куют, пока горячо.

Поначалу все шло достаточно гладко. Петрониллу не пришлось уговаривать держать язык за зубами: с самого утра она уехала из дому со злополучным Хауэллом искать пропавшую сумку. Майда, как они и условились, сообщила Кардоку, что им троим надо поговорить без посторонних об Аделине и ее несостоявшейся помолвке.

Аделина уставилась в пол, пережидая, пока иссякнет запас брани, которой ее отец встретил просьбу дочери.

— Ты сказала, что не была обесчещена, дочь. Еще раз расскажи мне, как все произошло: как мог этот негодяй попросить твоей руки, а потом бессовестно отказаться. Речь шла о твоем приданом? Может, этот змееныш решил, что я не смогу выдать свою дочь замуж как полагается?

— Дело не в приданом, — сказала, подняв голову, Аделина.

— Тогда в чем? В чем причина разрыва?

Аделина сделала глубокий вдох, молча испросив у Небес прощения на случай, если безвинному семейству Неверс случится столкнуться с Кардоком. Вновь опустив глаза, она заговорила тихо и застенчиво, как, наверное, могла бы говорить о своей несостоявшейся помолвке девушка, действительно сожалеющая об этом.

— Видишь ли, у Неверса есть кузина. Она овдовела как раз в тот месяц, когда он посватался ко мне, и стала богатой вдовой.

— Ну и что? Твое приданое вполне приличное. Может статься, побольше, чем состояние у той вдовы.

— И…

— Все же было еще что-то?

— Он решил, что для него лучше взять в жены нормандку. — Аделина осторожно взглянула на отца и увидела, как малиновая краска гнева заливает его лицо. — Нормандку и по отцу, и по матери, — закончила Аделина и скрестила за спиной пальцы на левой руке, чтобы Господь понял, что эта ложь — для лукавого.

— Он отказался от тебя из-за того, что в жилах твоих течет валлийская кровь? Я выдеру у него из брюха печень. Живьем! Я…

Майда встала между мужем и падчерицей и осторожно дотронулась до руки Кардока.

— Этот Неверс далеко и уже давно женат. Твоя дочь здесь, и она хочет замуж. Если уж ей выходить замуж, то сейчас. Те, кто слышал о разорванной помолвке, подумают, что это ты отклонил кандидатуру Неверса, ибо нашел ей лучшего мужа.

Кардок задумался.

— Я так и поступлю. Я найду ей мужа. Когда она вернулась домой, я подумал, что мне так и стоит поступить.

Аделина облегченно вздохнула. Как она втайне и надеялась, Кардок от волнения забыл, что собрался отправить ее к Раису.

— Ну, Аделина, — с улыбкой спросил Кардок, — кто тебе по душе? — Он размашисто обвел рукой пустой зал. — Ты видела моих людей. Все здесь сидели. Назови любого, любого, кто не женат, и ты его получишь.

Аделина расправила плечи. Приближался момент, которого она так боялась, но отступать было поздно.

— Никто из них мне не нравится. Кардок нахмурился:

— Ну что же, присмотрись к ним еще раз за ужином, когда все соберутся в доме. Хорошенько смотри, среди них есть хорошие ребята.

— Я хочу мужа-нормандца.

— Нет, не хочешь, — голос Кардока смягчился, — ты еще не оправилась от ужаса прошлой ночи. Выспись сегодня хорошенько, а завтра поговорим.

— Я хочу нормандского мужа. Я несколько лет провела среди нормандцев, мой нареченный был нормандским рыцарем из хорошей семьи. Я хочу такого же — из хорошей семьи и богатого.

Кардок окинул ее долгим тяжелым взглядом.

— Ты слишком долго прожила в Нормандии, — признал он наконец.

Аделина не отвела глаз.

— Это так, теперь я стала взрослой женщиной, и меня не переделать. Я хочу нормандского мужа из хорошей семьи. И богатого.

Кардок опустил голову на руки.

— Весной я отправлюсь в Херефорд и найду тебе мужа.

— Не надо никуда ехать, я хочу Симона Тэлброка. Кардок побледнел.

— Ты сошла с ума.

— Я хочу Симона Тэлброка. — Аделина замолчала в нерешительности, потом все же добавила: — Если ты меня ему сосватаешь, я никогда больше ни о чем тебя не попрошу. Никогда и ни о чем.

— Этот человек опасен, он убил священника.

— Он не осмелится причинить вред дочери Кардока. Отец смотрел на нее так, словно понимал, что она чего-то недоговаривает.

— Если ты выйдешь за него, — сказал он наконец, — ты овдовеешь до того, как успеешь состариться. Люди, отягощенные такими грехами, долго не живут.

— Я не хочу становиться вдовой. После того как я выйду за него, никаких разговоров об убийстве Тэлброком священника тут вестись не должно. Не всегда же он будет в изгнании…

— Нет, не всегда. — Кардок откинулся на спинку стула, обдумывая слова Аделины. Он посмотрел на Майду, потом на Аделину. — Ты не приведешь его сюда, в мой дом, жить.

Из открытой двери донесся звонкий голос Пенрика. Кардок выглянул во двор и увидел, что его сыновья играют на солнце.

— Когда я умру, — сказал он, — мой соотечественник будет здесь вождем, не Тэлброк. Ты поняла?

Аделина кивнула:

— Я чту твою волю.

— Если ты выйдешь за него замуж, тебе придется научиться с ним ладить, у него тяжелый характер.

— Я справлюсь.

— Он может оказаться безумцем — нормальный человек не станет убивать священника.

— Безумцу не доверили бы гарнизон.

— Он…

Если бы не Майда, которая где уговорами, где лаской, где причитаниями все же склонила мужа на свою сторону, никогда бы Аделине не добиться согласия отца на этот брак. Но Майда сделала так, как обещала Аделине, и именно ей Кардок поручил сообщить дочери свою волю. Аделина Кардок может взять Симона Отцеубийцу в мужья.

Как только Майда объявила Аделине отцовскую волю, Кардок махнул им рукой, чтобы уходили, а сам отправился к сыновьям.

Глава 7

Вороны вернулись.

Симон Тэлброк проснулся от их криков и, прислушиваясь, попытался угадать, с какой стороны доносится хриплое карканье. Ему показалось, что птицы окружили его. Во всяком случае, одно было очевидно — они находились совсем рядом, вернулись на только что отремонтированные крепостные стены.

Огромные черные птицы, крупнее, чем их кентские собратья, покинули высоты крепости, когда люди Тэлброка снесли прогнивший костяк старой сторожевой башни и построили новый пост. Вороны держались на расстоянии, кружили над крепостью, наблюдая за тем, как солдаты гарнизона поднимают доски по крутой дороге, торопясь выстроить казарму до наступления зимы. С высоких дубов чуть пониже смотровой площадки птицы наблюдали за тем, как растут стены, отрезая путь северному ветру.

Люди Кардока увидели знамение в том, что птицы покинули старую крепость, и даже поднялись на холм, чтобы поглазеть на то, что будут делать птицы, когда на новый пост выйдет нормандский часовой. Ожидания валлийцев оправдались. Самый крупный ворон отважно напал на нормандского солдата. Симон плохо разбирался в суевериях местного народа, но у него хватило ума запретить Люку стрелять в назойливую птицу. После целого дня душераздирающих криков и набегов с кровопусканием на часовых большой ворон сдался и улетел восвояси.

Симон встал с кровати и разбил тонкую корку льда, покрывшую за ночь поверхность воды в ведре. В кострище еще тлели уголья. Огонь в своей берлоге Симон развел впервые.

Должно быть, это набег на дом Кардока нагнал на Симона холод. Он узнал, что старик в ту ночь не был с разбойниками, напавшими на нормандцев где-то между долиной Кардока и Стриквилом; все остальное — едва не случившаяся беда с дочерью Кардока и тот факт, что старик предпочел охранять только свою любовницу и ее отпрысков, а дочь и прочих домочадцев оставил на милость солдатам Симона Отцеубийцы, — вызывало в нем понятное недоумение. Во всем этом была какая-то тайна.

Все началось как обычно. Операция, продиктованная суровой необходимостью: приняв сигнал — одиночный костер на сторожевой башне Стриквила, — Тэлброк был обязан убедиться в том, что находящийся на его попечении валлийский вождь не орудует вместе с разбойниками. Все прошло четко и без жертв. Люди Кардока были захвачены солдатами гарнизона. Впрочем, иного от своих солдат Тэлброк и не ожидал. Симон поклялся пленникам, что не причинит вреда ни им, ни их вождю, если они сами не станут прибегать к насилию. Они поняли, что Симону надо выяснить только одно: был ли их вождь Кардок вместе с участниками набега, виновен ли он в том, что в двух ближайших нормандских крепостях зажгли сигналы тревоги.

Лишь когда сторожевые Кардока были утихомирены и взяты в плен, а Симон отправил своих людей во все концы дома искать Кардока, у него появились сомнения в том, что миссия его закончится благополучно.

Мужество дочери вождя едва не стоило ей жизни. Симон расслышал в ее голосе нотки страха и сразу догадался, что девушка лжет, дабы запутать ищущих. И все же он не мог развернуться и уйти, поскольку существовала опасность, что коварный Кардок появится позже и нападет.

Симон один ворвался в помещение, где, как свидетельствовали доносившиеся оттуда звуки, к встрече с ним готовились. Он знал, чем рискует. Кардок вполне мог ждать его в засаде, и темнота была на руку оборонявшемуся. Ладонь Симона, сжимавшая меч, взмокла от пота. Он вспоминал другую ночь и другую темную комнату, другую схватку впотьмах. Это было давно и недавно. Тогда, в Ходмершеме, случилось нечто такое, что перечеркнуло всю его жизнь. Благосклонность судьбы и рискованное решение действовать в одиночку уберегли его от еще одной смертельной ошибки.

Судьба покуда хранила его — все кончилось миром, хотя Симон никак не мог понять, отчего Кардок не разрешил недоразумение с самого начала. Чего проще — выйти и сказать: «Вот он я!» Не дожидаясь, пока нормандцы будут вынуждены применить силу. Кардок был известен своей хитростью и храбростью. Тогда почему он решил держать оборону в комнате, где негде спрятаться, там, где кроме него находились женщины и дети?

Симон отправил Гарольда обыскать хижину перед уходом, но никакого тайного выхода не нашел. Кардок запер себя, свою любовницу и служанку, а также детей в капкан. Так мог бы поступить простофиля, но не старый хитрый бандит Кардок.

И, что хуже всего, старик слышал голос дочери из-за двери, но не отвечал ей. Симон видел выражение лица Аделины в свете факела: она тоже была поражена мерой безразличия отца к ней.

Симон зачерпнул ледяной воды и плеснул в лицо, прогоняя остатки сна.

В маленькие оконца бойниц било солнце. Холодное, почти зимнее. Симон потянулся за туникой. Сегодня он собирался основательно исследовать долину, чтобы наконец решить ту задачу, которую он уже давно перед собой поставил: понять, каким образом Кардок выезжает за ее пределы и возвращается, оставаясь не замеченным гарнизоном.

Старый бандит, конечно, хитрец, но не волшебник. Просто он знает какой-то иной путь, в обход ущелья, за которым так тщательно наблюдали люди Тэлброка. Как только этот путь будет найден, Симон сможет запереть старого лиса в его норе, и при этом ему не придется самому лезть в логово Кардока, как это было сегодня ночью.

Крики ворон становились все громче, все пронзительнее. За стенами убежища Симона Тэлброка все явственнее слышались взволнованные голоса. Неужели лучники ослушались приказа оставить птиц в покое? Симон пристегнул к поясу меч и накинул плащ.

Гарнизон был охвачен волнением. Посреди двора стоял Кардок собственной персоной и щурился на солнце. Симон посмотрел в том же направлении, что и нежданный гость. Три громадных черных ворона опустились на зубцы крепостных стен, присоединившись к своим черным блестящим собратьям, уже рассевшимся на парапете по всему периметру стены. Задул северный ветер и принес первый снег. Легкие хлопья, кружась, опускались на черные перья, жесткие и грозно торчащие, как щетина на спине дикого вепря.

Кардок повернул голову, из-под нависших седых бровей на Симона смотрели глаза, чей взгляд был едва ли приветливее того, каким на него взирали громадные местные вороны.

— Я пришел поговорить с тобой, Тэлброк. Симон кивнул:

— Я должен был первым прийти к тебе. Я причинил вам неприятности и готов восстановить то, что сломано.

— Значит, ты просишь прощения за то, что ворвался в мой дом?

— Нет, но я сожалею о том, что мне пришлось применить силу.

Кардок, странное дело, промолчал. Казалось, ему, несмотря на очевидную злость, не хотелось вспоминать о событиях прошлой ночи. Симон провел рукой по лбу. Кардок с тех пор, как вернулась его дочь, вел себя непредсказуемо.

Валлиец медленно повернул тяжелую седую голову в сторону птиц, рассевшихся по стенам, затем снова посмотрел на Симона.

— Это такой нормандский обычай сначала заключать мир, а потом отказывать бывшему врагу от места у очага?

Солдаты гарнизона высыпали из казармы, с интересом наблюдая за обменом любезностями. У огня соглядатаев будет меньше.

— У моего очага едва ли намного теплее, чем во дворе, — сказал Симон, кивнув на развалины старого замка, — но, я приглашаю тебя в свой дом, Кардок.

Валлийский вождь проворно, словно юноша, спрыгнул с седла и бросил поводья тому, кто оказался ближе, не удостоив ошарашенного солдата даже взглядом. Симон удержался от оскорбительной для Кардока усмешки; был ли тот безумен или нет, Кардок оставался вождем племени и вел себя по-королевски, так же, как держался когда-то старина Генрих Плантагенет.

Кардок, увидев помещение, в котором жил Тэлброк, был немало озадачен.

— Ты живешь здесь, среди развалин, а своим солдатам отдал новую казарму?

Симон кивнул и умело спрятал улыбку. Кто бы говорил об этом, но не Кардок, ночевавший в хлипкой, продуваемой всеми ветрами хижине.

— Ты не можешь не согласиться с тем, что, будь то командир или вождь, ему следует ради его же блага держаться на расстоянии от тех, кем он правит. Маленькая комната где-то на отшибе приятнее для жизни, чем спальные покои в большом доме.

Кардок прищурился:

— Мудрый человек спит там, где враг не ожидает его найти.

— Разумеется.

Кардок прошелся по комнате, останавливаясь для того, чтобы осмотреть немногое из того, что Симон прихватил с собой в изгнание. Дважды он начинал говорить, но оба раза замолкал на полуслове. Наконец Кардок указал на украшенные искусной резьбой ножны, лежавшие рядом с пустой переметной сумой Симона:

— Что это за оружие? Кто его сделал?

Симон вытащил короткую саблю из ножен и положил ее на ладонь, протягивая Кардоку:

— Это сарацинский клинок хитрой формы. Хороший клинок — не тупится и его трудно выбить из руки.

Кардок пальцем провел по тонкой резьбе на рукояти.

— Сделан на совесть.

— Отец моего отца привез его из Святой земли. Вождь окинул взглядом изогнутое лезвие, вздохнул и вернул владельцу.

— В твоей родне были мавры? Ты мусульманин? Волосы у тебя больно темные.

Старый лис, похоже, был настроен поболтать. И при этом прямо-таки нарывался на оскорбления. Симон вернул саблю на прежнее место.

— Я христианин, разумеется.

— И все же ты убил священника! Симон поднялся.

— Да, я убил священника.

— Почему?

— По ошибке. — Симон налил из кувшина эль, две кружки — себе и гостю. Вдохнув поглубже, он мысленно приказал себе не поддаваться на провокации. Кардок мог специально явиться сюда, чтобы вызвать Симона на драку. — Давай выпьем, — предложил Симон, — за то, чтобы положить конец ошибкам.

— Чтобы не ошибиться, — пробормотал Кардок и осушил чашу до дна. — Я пришел к тебе с предложением, Тэлброк, и очень надеюсь, что это не будет ошибкой.

Симон опустился на тюфяк, а гостю предложил единственную скамью у холодного очага.

— Я слушаю, — сказал он. Кардок поджал губы и прорычал:

— Я отдаю тебе в жены дочь, а ты клянешься, что не дашь нормандцам — все равно каким — переезжать через мою долину.

Ночью ему снилась Аделина, но и во сне Симон понимал, что она ему заказана, что ее волосы цвета солнечного света никогда не коснутся его кожи, никогда не согреют его постель…

— Ну и?..

Симон посмотрел в глаза Кардоку, в них кипела ярость.

— Я не могу ее взять, — ответил Симон и осушил свою чашу.

— Ты уже женат?

Симон встал, подошел к стене и заглянул в бойницу.

— Нет, но я не пущу женщину в свою жизнь. Ты знаешь, кто я.

Кардок помрачнел.

— Ты отказываешься от нее? Ты отказываешься от моей дочери?

— Я отказываюсь от нее потому, что не хочу навлечь проклятия и на нее. И на тебя тоже. Ты должен держать ее от меня подальше. Как можешь ты предлагать дочь изгою? — Симон повернул голову, взглянул отцу Аделины в глаза. — Я потерял свои земли, и, может быть, мне уже никогда не получить их назад. Есть еще золото, надежно припрятанное от юстициариев, но я не могу до него добраться, поскольку за каждым моим шагом следят. От того, что ты отдашь мне дочь, никакой выгоды не получишь.

— Ты отказываешься от моей дочери? — еще раз спросил Кардок.

Кардок и впрямь обезумел. Сообщил ли он Аделине о том, что задумал? Симон спокойно встретил гневный взгляд вождя.

— Я хотел бы поговорить с ней, наедине. Где она?

— Наедине? Ты что задумал?

— Что тебя смущает? — Симон кивнул на свою постель. — Ты предложил ее мне, чтобы она спала в этой кровати со мной каждую ночь, пока мы оба живы…

Симон замолчал. «Пока мы оба живы!» Может, в этом суть безумного предложения Кардока. Он хочет сделать из дочери убийцу?

Кардок презрительно фыркнул, словно сумел прочесть мысли Симона.

— Если ты обидишь ее, сейчас или когда бы то ни было, я достану тебя из-под земли и изрублю на кусочки. Клянусь!

— Если ты веришь в то, что я могу причинить ей вред, то зачем ты здесь?

Кардок встал и пошел к двери.

— Ты можешь спуститься к ней. Она ждет у подножия холма.

Симон снова взял плащ. В приоткрытую дверь он видел, что его солдаты жмутся к дверям. Им страшно хотелось узнать, о чем шел разговор. Над ними, на зубцах стен, величественно восседали вороны. Птицы больше не кричали. Быть может, и они прислушивались к тому, о чем говорили в замке. Симон окликнул конюха и, обратившись к Кардоку, сказал:

— Не ходи за мной. Я поговорю с ней там, где она меня ждет. В дом не поведу.

Кардок нахмурился:

— А я поговорю со священником. Симон пристегнул меч.

— Твой священник прячется от меня. Ты стал бы его за это винить? В этих краях не сыщешь священника, который обвенчал бы меня с твоей дочерью, Кардок.

— Я буду ждать у себя, Тэлброк, вместе со священником.

Дорога вниз от крепости была пуста. Сказал ли старый Кардок дочери, зачем он поднялся к убийце святого отца? Велел ли он ей ждать на холодном осеннем ветру, пока он сговорит ее за изгнанника?

Что бы он там ей ни наговорил, Аделина предпочла не дожидаться, чем закончится дурацкая выходка ее отца.

Симон развернул коня обратно к крепости. Там, на смотровой вышке, вышагивал лучник Люк. Симон видел, как Люк остановился и посмотрел вдаль, в направлении восточной стены, туда, где пролегало ущелье — единственный выход из долины.

У Симона слегка кружилась голова от недосыпа, голода и безумных требований Кардока. Он устал от полуправды — нельзя сказать, чтобы Кардок ему лгал, но принимать на веру то, что говорил старый лис, было бы непростительной ошибкой. Ему сейчас не переиграть хитрого валлийца. Как известно, войны начинаются тогда, когда один из противников проявляет слабость.

Симон решил не возвращаться в крепость и повернул коня к ущелью. Прогулка освежит мозг, а Кардок, быть может, устанет ждать и поедет домой. Симон представлял, каково придется бедняге священнику, когда безумец Кардок посвятит его в свои планы и объяснит его роль.

Подъехав к тропе, с которой начинался спуск в ущелье, Симон оглянулся и увидел на смотровой вышке Люка. Лучник и флейтист в одном лице смотрел на восток. Вороны черной траурной каймой оторочили каменный парапет. Симон поднял руку, приветствуя лучшего стрелка, исполнившего приказ и не ставшего мстить птицам за наскоки самого старого из воронов.

Но Люк не ответил на приветствие своего командира, он стоял неподвижно и смотрел поверх головы Симона вдаль. Клочок яркой сочной зелени — кусочек лета на фоне унылого осеннего пейзажа — привлек внимание часового.

Аделина Кардок поджидала Тэлброка на небольшом уступе возле дороги, пролегавшей между подножиями двух высоких холмов. Плащ ее цвета летней травы соскользнул с плеч и неслышно упал на спину лошади. Маленькие руки в перчатках, державшие поводья, не напряглись, но Симон, подъезжая все ближе, скорее угадал, чем разглядел, в посадке упрямо поднятой головы, в линии плотно сжатых губ с трудом подавляемое желание спастись бегством.

Она не отводила от него взгляда. В упор смотрела на него, оставаясь на месте. Только когда Симон остановился, Аделина подняла глаза вверх, на часового на вышке, затем опустила их и вновь задержала взгляд на лице Симона. Он оглянулся через плечо:

— Вы вводите моих солдат в грех. Покуда такая красавица ездит по этой дороге, они лишь на вас и будут смотреть. Вокруг может твориться все, что угодно, ни один часовой ничего не заметит.

Его слова не произвели ожидаемого эффекта. Аделина нахмурилась и снова посмотрела на одинокую фигурку вдали.

— Я вас чем-то обидел?

Аделина опустила взгляд на луку седла, на маленький потрепанный сверток, привязанный к раскрашенной доске.

— Нет, — ответила она.

— Тогда вы не будете против, если я проедусь с вами? Аделина подняла глаза и посмотрела на него в упор:

— Я знаю, что сказал вам отец. Вы согласились?

Симон едва удержался от улыбки. Когда ей было что сказать, она вела себя с той же прямотой, с которой выражался ее родитель. Похоже, эта женщина сочетала в себе нечто несовместимое — молчаливую наблюдательность и дерзость, заставлявшую ее порой слишком быстро переходить к сути дела. Интересно, если бы они встретились для этого разговора в доме ее отца, как бы она повела себя тогда? Оставалась бы безмолвной наблюдательницей? Или помогла бы открыть Кардоку глаза на явное безумие его затеи?

В этот момент Симоном овладело странное желание потянуть с ответом, выяснить, насколько сильно в ней желание поскорее узнать исход разговора. Он указал на поношенную кожаную сумку у ее колена:

— В случае моего согласия жениться на вас, Аделина, вы приготовились к бегству? Не обременяя себя лишней поклажей, судя по этому тощему свертку. И далеко ли вы собрались ехать?

Аделина прикрыла сумку рукой, словно защищая от его взгляда.

— Там еще один плащ на случай дождя. Я не убегала, — добавила она, — от своей семьи, судьбы или обязательств.

Из-под мягкого шерстяного капюшона выбилась красновато-рыжая прядь, и ветер подхватил ее. Глаза Аделины потемнели, стали серо-зелеными, как море летом.

Семья. Долг. Аделина Кардок приготовилась выйти за Симона Отцеубийцу ради своего народа. Старик знал, что его дочь достаточно красива, чтобы ввести в искушение самого короля. Зачем он сбывает ее с рук охраннику полуразрушенной крепости?

Симон отвел глаза. Мужчина, относящийся к ней менее благосклонно, мог бы принять предложение, позволить этой женщине украсить своей редкой красотой его ложе, просить ее разделить с ним очередное место изгнания и все сопутствующие опасности.

Симон взглянул на небо:

— Сегодня вам не понадобится плащ. С тех пор как вы появились в долине, ни разу не было дождя. Вы вернули в долину лето.

Аделина сжала потрепанный кожаный мешок. Пальцы девушки словно свело судорогой.

— Вы отказались, так?

— Конечно.

Он успел перехватить поводья до того, как она развернула лошадь.

— Леди, — сказал он, — у вас… неприятности?

— Оставьте меня.

Симон покрепче сжал уздечку.

— Послушайте, существует только две причины для того, чтобы достаточно состоятельный отец отдал свою красавицу дочь тому, кто потерял свои земли и честь. Либо ради золота, либо чтобы оградить еще не родившегося ребенка от участи бастарда.

Аделина выпрямилась в седле и бросила поводья.

— И по какой причине, на ваш взгляд, хочет сбыть меня с рук мой отец?

Аделина успела собраться и обернуть его же слова против него самого. Для этого требовалось мужество. На какое-то мгновение Симону показалось, что эта женщина могла бы без страха разделить ложе такого страшного грешника, как он.

— Если вы хотите защитить ребенка, то не стоит отягощать ему жизнь моим именем. То, что обо мне говорят, правда. Я убил священника. Не какого-то незнакомца, а священника, который жил на моей земле. Если бы я не был богат и не владел многочисленными землями, я бы умер вскоре после моей жертвы. Я сохранил себе жизнь при условии, что буду служить Уильяму Маршаллу как вассал короля. У меня есть враги, мадам, которые очень высоко сидят, если не в самой церкви, то при дворе короля…

— Почему?

Симон замолчал в замешательстве.

— Почему бы церковникам меня не презирать? Я убил невооруженного священника.

— Почему у вас враги при дворе?

В этих глазах читался ум, слишком острый для женщины. Аделина из долгого перечня выбрала именно то, что он не хотел обсуждать.

— Все просто: те люди при дворе Плантагенета, что убедили церковников не предавать меня анафеме, подверглись нападкам со стороны тех, кто считал, будто я их подкупил. В конце концов, помогавшие мне поплатились своей репутацией. У меня осталась лишь свобода, мадам, и ничего больше. Хотя могло быть и хуже.

Аделина не выказала ни удивления, ни отвращения.

— Старый король простил тех, кто убил архиепископа Кентерберийского[3]. Их наказали не слишком сурово. В том, что вам сохранили свободу, нет ничего возмутительного. Возможно, священник, которого вы убили, был не так уж любим паствой. Или теми, кто был выше его по званию.

Она была спокойна, не по-женски спокойна, обсуждая его ужасный грех. И слишком близко подобралась к главному источнику его скорбей.

— Вы не можете понять, — тоном, каким говорят с неразумным ребенком, что было оскорбительно для умницы Аделины, принялся за свое Симон, — вас ведь там не было, не так ли? Вы просто хотите отвлечь меня от вопросов, касающихся намерений вашего отца относительно этого брака. Послушайте, ваш отец совершает большую ошибку, не следуйте за ним по этому пути.

— Тогда говорите, я больше не стану вас отвлекать. Но как она могла не отвлекать его? Где научилась она искусству расплетать паутину слов, и выискивать узелки лжи, и напирать, заставляя его оправдываться? Симон знал немногих женщин, старых женщин, в числе которых была его бабушка, кто владел этим искусством. Но в жизни не встречал девицы на выданье, к тому же такой красивой, способной парой слов загнать мужчину в угол.

— Послушайте меня еще раз, мадам. У меня больше нет земель, большей части золота — тоже. Брат мой отправлен в изгнание на север. Если я умру, честь моя останется погубленной навеки и ребенок, носящий мое имя, не сможет унаследовать Тэлброк. Мой брат может попытаться вернуть земли для вас, но я заранее предрекаю ему неудачу. Вам же лучше выйти замуж за одного из пастухов вашего отца, тогда и вы, и ребенок будете в большей безопасности.

— А если ребенка нет?

Голос ее был тих и спокоен. Аделина говорила таким умиротворенным тоном, будто они обсуждали, что станут есть на ужин.

Прошлой ночью она вела себя так же резонно, проявляла такое же хладнокровие, защищая отца. Конечно, страх присутствовал, но не паника. Только тогда, когда Тэлброк взломал дверь и отец ее предстал перед Симоном, внешнее хладнокровие изменило ей. Симону показалось, что она онемела. Симон нахмурился. Если эта женщина носила ребенка, она бы защищала его с той же мудрой решимостью.

— Так есть ли ребенок?

Она заглянула ему в глаза, в самую глубину, будто желала вытащить оттуда ответ.

— Вы отказали мне, — сказала она, — и вам не нужен ответ на ваш вопрос.

Аделина опустила взгляд на поводья и медленно, но твердо принялась расправлять их на ладони. Сейчас она вернется в долину и скажет Кардоку, что Симон Тэлброк не соблаговолил принять его предложение. А потом придет беда. Если ребенок все же есть, это произойдет скоро. Симон дотронулся до ее руки.

— Ответь мне и поклянись, что говоришь правду. Да или нет — мне все равно. Скажи лишь, носишь ли ты ребенка?

И вновь она не обиделась, но посмотрела на него так, будто читала его мысли.

— Я не стану ни в чем клясться. Если тебе нужны от меня клятвы, попроси меня дать их у алтаря. Ничего другого я не предлагаю.

Он отпустил ее руку и кивнул в сторону форта:

— У меня есть немного золота — то золото, которое я смог тайно вывезти из Тэлброка. Если ты добиваешься его, я все тебе отдам. Скажи мне правду: что тебе от меня нужно?

Аделина скользнула взглядом мимо него в сторону лучника на площадке башни.

— Клятвы у алтаря.

Аделина побледнела. Симон чувствовал, как наливается свинцом его сердце при виде того, как иссякает удивительное мужество этой женщины. Словно со стороны он услышал собственный голос: он выставлял ей условия для будущего брака:

— Твой отец должен пообещать мне мир. Не ту жалкую пародию на мир, что существует между нами сейчас, а мир настоящий, залогом которого будет его честь. Он должен пообещать мне, что не станет покидать долину, не сообщив мне об этом. А ты…

Ее глаза потемнели еще больше, и лицо стало белым, как поле зимой.

— А я?

— Ты должна понять, что, если я доживу до того дня, когда ко мне вернутся мои земли и моя честь, я захочу иметь ребенка. Если ты уже носишь дитя, я дам ему свое имя. И если честь моя вернется ко мне раньше, чем придет моя смерть, я все равно захочу ребенка. Этот брак будет настоящим, Аделина. Если ты настолько безрассудна, чтобы добиваться моего имени, вот мои условия.

Глава 8

Симон никак не ожидал, что ему устроят засаду в день помолвки. Гарольд заметил ловушку первым и успел шепнуть об этом Симону в тот момент, когда они входили в большой дом Кардока. Симон шепотом ответил, затем повернул голову в сторону монаха с беззубым, напоминающим кошелку ртом, дожидавшимся в дальнем конце помещения рядом с Кардоком. Ни священник, ни сам Кардок, с мрачной решимостью наблюдавший за приближением будущего зятя, не заметили, что находилось под самым потолком, над матицей, примерно на полпути от Симона до Кардока.

Симон не сводил взгляда с отца Аделины и бледной фигуры в сутане рядом с Кардоком, создав юному злоумышленнику все условия для успешной атаки тем, что прошел как раз под ним. С душераздирающим криком мальчик спрыгнул с закопченной балки прямо на свою добычу и очутился в крепких руках своей предполагаемой жертвы. Симон задержал мальчишку ровно настолько, что-бы увернуться от удара его деревянного меча.

— А ты свиреп, парень, — сказал Симон. — Когда я женюсь на твоей сестре и стану тебе родственником, ты тоже будешь на меня набрасываться?

Паренек убрал меч в матерчатые, испачканные сажей ножны. Его короткая туника была ладно скроена и до того, как побывала в непосредственном соприкосновении с сажей, имела прекрасный синий цвет.

— На моей сестре? — переспросил мальчик.

Взгляд мальчика поверх плеча Симона устремился в сторону красивой служанки, той самой, которую Симон видел вместе с Кардоком в хижине прошлой ночью. Женщина, схватив мальчишку за шиворот, за тот единственный клочок ткани, который сохранил свой первоначальный цвет, торопливо выбранила его по-валлийски.

Мальчика, однако, не так легко было сбить с толку.

— На моей сестре? — переспросил он, обращаясь к Симону.

Служанка дрожала.

— Он растерялся, — умоляющим голосом заговорила она, обращаясь к Симону. — Прошу у вас прощения за его глупость, он весь не в себе с тех пор, как…

— С тех пор как я вломился в вашу спальню. Я в свою очередь прошу за это прощения.

— Аделина мне не сестра! — выкрикнул мальчишка.

— Тихо! — заревел Кардок.

Мальчик сорвался с места и, подлетев к вождю, ухватился за его ногу. Пятно от копоти расцвело на нарядной рубахе нормандской работы — по торжественному случаю Кардок выбрал именно эту одежду. Симон, опустив глаза на собственный испачканный рукав, невольно задался вопросом, какому нормандцу принадлежал наряд вождя до того, как бедняге выпало несчастье проезжать неподалеку от долины Кардока.

— Мне жаль, что я расстроил паренька, — сказал Симон. — Я решил, что он приходится Аделине сводным братом.

— Он не говорит на вашем нормандском языке и не понимает, кто такая Аделина.

Симон нахмурился. Хоть кому-то в этом доме есть дело до того, кто такая Аделина? Симон не замечал, чтобы хоть кто-то из домочадцев уделял ей внимание, даже родной отец относился к девушке на удивление холодно.

Кардок что-то пробурчал недовольно, словно Симон высказал свои соображения вслух.

— Они не могут поговорить, этот паренек и Аделина, до тех пор, пока она не научится нашему языку. Ее мать была нормандкой и говорила с ней только на своем языке.

И годы, проведенные в Нормандии в качестве заложницы, еще сильнее отдалили ее от народа Кардока. Симон начал понимать.

— Зима предстоит долгая, к весне мы все будем с легкостью общаться друг с другом.

— Она мне не сестра, — повторил мальчик на прекрасном нормандском.

— Ты хорошо говоришь, — сказал Симон, — к тому же некоторые из нас быстро учатся всему новому.

Кардок лгал. Мальчик мог бы объясниться с Аделиной, если бы ему предоставили такую возможность. Его специально держали подальше от сводной сестры? Симон взглянул на Кардока, виноватым тот явно не выглядел.

Симон сверху вниз посмотрел на мальчика и, пожав плечами, спросил:

— Ты согласен на перемирие до весны?

Паренек кивнул, и мать быстро увела его на кухню. Мальчик упирался, громко протестуя.

— Он хороший парень, — сказал Симон. — У меня в Тэлброке был сводный брат, зачатый гораздо позднее того времени, как мой отец овдовел. Люди говорят, и не без оснований, что он лучший из нас всех.

Кардок молча вернулся к священнику. Симон последовал за ним. Еще одна загадка: отчего Кардок не хочет говорить о ребенке, который, без сомнения, приходится ему сыном, ведь бастард, всеобщий любимец, растущий в доме своего отца, не навлекает бесчестья ни на своего отца, ни на себя самого.

Пока Симон разбирался с пареньком, Гарольд держался в стороне. Когда Симон подошел к Кардоку, Гарольд подошел тоже.

— Этот валлиец, черт его подери, себе на уме, — тихо сказал Гарольд.

— Он будет вести себя мирно, покуда мы не будем говорить о его семье и затрагивать его прошлое, — отозвался Симон.

— Если ты все еще намерен жениться на дочери старого лиса и соблюдать перемирие, найди способ уклониться от свадебного пира. Ты еще рта не успел открыть, а у валлийца шерсть на загривке встает дыбом. Он за каждое слово тебе готов глотку перегрызть, даже если ты предложишь тост за здоровье его дочери.

На столе лежал пергамент и стояла чернильница. Угрюмый священник ждал распоряжений. Кардок рассеянно взмахнул рукой.

— Отец Катберт здесь для того, чтобы услышать твое признание в том, что ты не женат и, — тут Кардок тряхнул головой, — не отлучен от христианской церкви. Он знает, что моя дочь не замужем и готова взять тебя в мужья. Он все это запишет и засвидетельствует наш договор.

— Мир, — сказал Симон, — должен быть первым пунктом.

— И приданое, я дам ей приличное приданое.

— Как я уже говорил, земли и золото, которые принадлежат твоей дочери, могут быть отняты у нее, если у меня дела пойдут хуже.

— Ты отказываешься взять приданое?

Симон покачал головой. Охранять мир с таким вспыльчивым и раздражительным человеком, как Кардок, будет непросто. Со временем Аделина, быть может, поможет ему лучше понять своего отца.

— Где Аделина?

— В часовне. Ищет покров для алтаря — тот, что лежал на нем, когда венчалась ее мать. Когда ей нужно будет поставить подпись, я ее позову. — Кардок подтолкнул священника в бок. — Моя дочь умеет писать и читать, так что советую тебе все изложить правильно, она разберет, что ты там нацарапал.

Симон приподнял брови. Мать Аделины передала ей нечто большее, чем знание нормандского языка. Симон бросил предупреждающий взгляд на Гарольда. Он не хотел, чтобы кто-то из валлийцев догадался о том, что он сам умеет читать.

Гарольд все понял правильно. Подмигнув Симону, он сказал, обращаясь к Кардоку:

— Симон может подписаться. Его научил этому слуга его отца в Тэлброке. Несколько недель пришлось потратить на учение, но сейчас с этим у него все в порядке.

Кардок пожал плечами:

— По мне, и крест сойдет. Главное — это слово мужчины. Так… Мы говорили о приданом. Приданое ты должен взять, ради чести моей и дочери. Если, как ты сказал, король может забрать у нее земли, я дам ей вместо земли золота — чистого валлийского золота, не то что ваши поганые нормандские монеты, которые твои соотечественники роняют по дороге, удирая от меня.

Симон сдержался и не улыбнулся.

— Спасибо, мне придется схоронить золото — убрать в тайник до тех времен, пока оно нам не понадобится. Ты наверняка знаешь, куда его можно спрятать понадежнее. Если Маршалл пошлет меня охранять другую крепость, мы отправим за ним гонца. Покажи мне это место, и мы вместе спрячем золото: ты, я и Аделина.

Кардок поднял на него восхитительно невинный взгляд.

— Мне придется поискать такое место. У тебя есть предложения?

— Только не в часовне, — сказала Аделина. — Я думаю, воры начнут искать именно там.

Симон повернул голову на голос, Аделина наблюдала за ними из дальнего угла.

— Я не слышал, как ты вошла, — сказал он и, приблизившись, взял ее за руку. — Мы обсуждаем твое приданое. Отец дает за тебя золото, и оно должно быть спрятано от короля и его слуг. — Симон разжал свободную руку и протянул Аделине маленький кожаный мешочек, который прихватил с собой из крепости. — А это, Аделина, мой тебе подарок в честь помолвки. Аделина не торопилась принимать его.

— Ни к чему это… Кардок подошел к молодым:

— Возьми, дочка.

Аделина продолжала смотреть Симону в глаза, Тэлброк улыбнулся:

— Камушки невелики, но очень ценные. Жена изгнанника должна иметь такого рода драгоценности. Если у нас будут неприятности… в будущем, ты можешь распорядиться ими по своему усмотрению.

Аделина высыпала на ладонь содержимое мешочка. Трифамильных рубина Тэлброка, каждый оправлен в простое золотое кольцо.

— Носи их всегда при себе, — сказал Симон. — Однажды они могут сохранить тебе жизнь.

— Я буду носить их всю жизнь, пока не превращусь в дряхлую старуху, греющую кости у очага.

Кардок вздохнул:

— Ну так надень кольца и подойди поставить подпись под договором. Я даю ему сорок мер золота в качестве приданого за тебя, и священник напишет, что он подарил тебе три рубина в честь помолвки. Катберт обещал завтра сделать оглашение и через три дня вас обвенчать. Здесь все написано, на пергаменте. Подпиши — и, считай, сделка совершена.

Аделина не выглядела недовольной тем, что между помолвкой и свадьбой пройдет так мало времени. «Должно быть, она торопится выйти за меня из-за ребенка, — подумал Тэлброк. — Она хочет получить мое имя как можно скорее, пока ребенок не начал расти у нее в животе».

Аделина подошла к столу с непринужденной грацией, заставлявшей сердце Симона биться быстрее. Если ребенок есть, то кто его отец? Добровольно ли она легла с ним, или ее взяли силой?

Каким бы образом это ни произошло, у нее хватало мужества действовать без истерик в интересах своего будущего отпрыска. Мать бастарда должна чувствовать нечто подобное тому, что чувствует человек, потерявший свои земли и свою честь, — то же отчуждение и страх. Прежней жизни конец, а будущее представляется суровым и неприветливым.

Ее прегрешение, если она ждала ребенка, было ничем в сравнении с тем грехом, что камнем лежал у него на совести, ведь он убил церковника! Но она, как и он, очутилась между молотом и наковальней, и в этом печаль их была схожей.

Заглядывая через плечо Катберта, Аделина читала слова, которые он выводил на пергаменте. Когда священнику осталось написать имена и поставить дату, она разжала ладонь и не торопясь надела кольца на пальцы. Для Симона ее простые, целомудренно-скупые жесты казались более соблазнительными, чем откровенные кривляния херефордских шлюх. Она вывела подпись и передала перо Симону. Свет лился из-за ее спины в узкое, не прикрытое ставнями окно, и рубины на ее пальцах, попав в поток света, зажглись ярким и ровным сиянием. Изящные пальцы Аделины не дрожали.

В этот момент, когда она передавала свое будущее в руки безземельного, бесславного человека, Симон молча поклялся, что не причинит этой женщине больше горя, чем она уже познала до него. Нежность накрыла его, как волна, и он заговорил с ней, не заботясь о том, что его могут услышать ее отец, священник и даже Гарольд.

— Я ставлю под этим договором свою подпись, миледи, в надежде, что все у нас будет хорошо.

Глаза у Аделины подозрительно заблестели. Поверила ли она его словам? Верит ли она в то, что он не станет гневаться, осознав, что Кардок использует его в своих, пока неясных, целях?

Гарольд кашлянул, словно напоминая Симону что он вот-вот собирался сделать. Симон склонился над пергаментом и поставил свою подпись рядом с буквами, выписанными Аделиной, стараясь писать медленно, как будто с трудом вспоминал, как это делается.

Закончив, он заметил на лице Аделины улыбку. Едва заметную. Должно быть, ей было приятно, что помолвка состоялась. Или она догадалась о его хитрости, когда он притворился, что не умеет читать.

Симон усмехнулся в ответ. Он должен выяснить как можно быстрее, как заставлять ее улыбаться почаще.

Глава 9

Следующее после помолвки утро выдалось морозным. Опавшие дубовые листья, в обилии лежавшие у частокола, подернулись серебром, могучие дубы на склонах холмов устремляли в небо свои гордые черные силуэты. За лесом на лугах еще лежал ночной туман, над холмами низко плыли по небу серые тучи и белые облака, размыкаясь лишь для того, чтобы открыть взгляду стада овец на склонах и неширокие полоски ручьев, стекавших со скалистых уступов.

В доме Кардока поднялись рано. Сегодня предстояла охота на дичь для свадебного пира. Мужчины выводили коней за частокол. Хорошо подкованные кони гулко цокали по сухой листве, мужчины бодро приветствовали друг друга. Симон Тэлброк с половиной вверенных ему солдат спустился вниз, чтобы присоединиться к будущим родственникам, отправлявшимся на охоту. Настроение у всех было настолько приподнятым, что солдаты, и нормандцы и валлийцы, казалось, забыли о том, что их разделяет, и смешались в одну пеструю толпу.

Лучник по имени Люк затесался среди охотников. Он подъехал к Аделине и принялся поправлять ее седельную сумку.

— Прекрасный ход в игре, — сказал он. — Лонгчемп будет доволен.

Аделина огляделась. Тэлброк беседовал с ее отцом, никто не замечал того, что Люк оказался рядом с ней.

— Так ты передашь своему хозяину, что я не ленюсь?

— Я уже передал. — Он еще раз проверил узел. — Смотри следуй за мужем повсюду, даже тогда, когда он выезжает верхом в дальние прогулки. Он делает это каждый день. Я не могу — должен стоять на посту, — а ты можешь.

Люк посмотрел через плечо и взял в руки поводья.

— Наблюдать за ним в крепости несложно, с этим я и сам справлюсь. Твоя работа будет состоять в том, чтобы выезжать с ним и потом докладывать мне, куда он ездит. И называть имена тех, с кем он встречается.

Аделина видела, как ее отец повернулся к ней. Тэлброк ее еще не видел.

— Муж может не позволить жене ездить с ним, — сказала она.

— А ты все равно следуй за ним. Он выезжает из крепости каждый день, в любую погоду. Возможно, Тэлброк встречается с людьми принца Джона. Лонгчемп должен знать об этом. Для этого ты ему и понадобилась.

Симон повернул голову и посмотрел в ее сторону, и он, и Кардок прекрасно видели Люка.

— Уезжай, — приказала Аделина. — Они тебя видят.

— Помни о своей задаче, — сказал Люк. — Как услышишь мою флейту, знай, что можешь без опаски подойти к стене крепости и передать мне все, что узнала. Слушай флейту. — Он подтянул узел, которым крепился к седлу колчан со стрелами, и, пришпорив коня, пустился вдогонку за своими товарищами.

Две лохматые гончие бросились догонять Тэлброка, собравшегося наконец подъехать к невесте.

— Решила прокатиться? Аделина кивнула:

— Собаки моего отца тебя полюбили. Тэлброк пожал плечами:

— Псы любопытны, только и всего.

Кардок что-то хрипло крикнул псам, и они бросились назад к хозяину.

— Кардок говорит, что надеется взять двух больших косуль, по одной с каждой стороны ущелья, для свадебного пира. Ездить придется долго, и дорога нелегкая.

Аделина посмотрела на небо:

— Погода должна продержаться. Он сумеет выполнить то, что задумал.

— А ты?

— Что ты имеешь в виду?

Симон неопределенно махнул рукой.

— Целый день в седле по бездорожью. Может быть, ты хотела бы поехать сзади или не ехать вообще.

Аделина совсем позабыла в приятных волнениях этого утра, что Тэлброк полагает, будто она ждет ребенка. Задавая свой вопрос, он пытался обиняком узнать правду о ее состоянии.

— Я ехала верхом через всю Англию, чтобы добраться сюда.

Симон улыбнулся:

— Я видел твоего отца, когда он преследует дичь. Дорога с южного берега не идет ни в какое сравнение со здешними горами. Я поеду с тобой позади охотников, если желаешь.

Он не стал настаивать. В его глазах Аделина видела лишь заботу, Тэлброк хотел уберечь ее от беды. Аделина посмотрела вдаль, ей необходимо было сосредоточиться. Чудовище по имени Лонгчемп послало ее шпионить за человеком, который способен сочувствовать и сопереживать.

Симон ждал от нее ответа.

Он выезжает каждый день, как сказал лучник. Следуй за ним. Помни о своей задаче. Замужество — удачный ход в игре. Той игре, которую ведет против Симона Тэлброка Лонгчемп, где она всего лишь пешка.

Аделина почувствовала, что дрожит. Впервые с тех пор, как Лонгчемп выставил ей условия безопасности ее отца и ее собственной свободы, Аделина позволила себе подумать о последствиях. Подумать о том, что Симон Тэлброк не должен пострадать от козней канцлера. Хоть он и убил священника, в том, что касалось навязанного ему брака, от Симона Тэлброка она видела лишь добро. Будучи уверен в том, что она носит чужого ребенка, он с готовностью давал ему свое имя. От женщины, на которой он собирался жениться, Симон вправе был требовать верности.

От нестерпимого стыда Аделина готова была разрыдаться. Она развернула коня мордой к частоколу.

— Сегодня холоднее, чем я думала, — сказала девушка. — Я не поеду. Я останусь дома до полудня, а потом посмотрю на соколиную охоту.

— Как хочешь, — сказал Тэлброк.

Он собирался добавить что-то еще, но осекся и, пришпорив коня, бросился догонять Кардока и его людей.

В отдалении, на опушке леса стоял лучник Люк и молча наблюдал за разговором жениха и невесты. Аделина повернула к нему лицо и с холодной решимостью посмотрела ему в глаза. Люк был первым, кто отвел взгляд. Он покачал головой и поскакал следом за Тэлброком на охоту.

Она оставила лошадь под навесом и медленно пошла в дом. Остановившись посреди двора, Аделина обвела взглядом хижины слуг и кладовые, прилепившиеся к стене с трех сторон, окнами на дом. Построек стало больше, чем во времена ее детства. Дом, где работали ткачихи, расширили: было отчетливо видно, где заканчивались старые бревна и где были положены новые. Домик, в котором теперь располагалась спальня Кардока, пять лет назад не существовал вовсе. Отец, очевидно, построил этот дом с определенной, теперь понятной ей, целью: избавить Майду и своих детей от назойливого внимания посторонних.

Аделина пошла было в сторону кухонь, но не решилась подойти, увидев среди женщин, трудившихся возле очага, Майду. Аделина нашла Петрониллу в спальне. Она счищала сухую траву со своего лучшего малинового плаща.

— Ты упала? — спросила Аделина.

— Ветром сдуло сор с сумок, вчера еще.

Пропавшие переметные сумки были здесь же, уже пустые, одежда сложена аккуратными стопками на тюфяке.

— Ты укладываешь вещи в дорогу?

Возникла неловкая пауза, и щетка выпала из рук Петрониллы.

— Я не уезжаю, — сообщила она.

— Я попросила отца, как обещала, проводить тебя до побережья и оплатить обратный путь. Я не забыла.

— Я не поеду, — сказала Петронилла. — Я обещала леди Мод, что пробуду с тобой всю зиму. И я сдержу слово.

— Мой отец отправит с тобой десятерых своих лучших людей. Они довезут тебя до Херефорда живой и невредимой. Он говорит, что снега не будет еще неделю или две.

— Я останусь с тобой.

Аделина присела рядом с Петрониллой на тюфяк, отодвинув стопки с одеждой.

— Я понимаю твое желание вернуться домой. А сейчас, когда я выхожу замуж, в твоем присутствии больше нет нужды. Я буду жить в крепости. Ты ведь не можешь спать в казарме, правда?

— Я могла бы остаться здесь, в доме, — помолчав, сказала Петронилла.

— Но ведь тебе здесь не нравится! Я обещала, что помогу тебе вернуться домой до зимы, и позабочусь о том, чтобы так и было. Если погода испортится к тому времени, как ты достигнешь берега, у тебя хватит золота, чтобы переждать до весны на побережье. Но если ты останешься здесь до зимы, снег помешает тебе выбраться из долины.

Петронилла опустила голову и вздохнула.

— Это все моя вина, — сказала она, — из-за меня ты вынуждена выходить за этого Тэлброка.

— Брось, Петронилла. Как ты можешь себя в этом винить? — Аделина протянула руку, чтобы погладить Петрониллу по волосам. — Я сама все затеяла, я хочу замуж.

Петронилла захныкала.

— Нет, ты хотела молодого рыцаря Неверса, а я…

— Что ты?

— Да ничего, но все равно вина моя. Ты могла бы остаться в Нормандии и выйти за своего Неверса. А сейчас…

— О чем ты говоришь, Петронилла? Я уехала потому, что кончился срок моего пребывания в заложницах. К тому же с Неверсом мы не были помолвлены по-настоящему. Как ты можешь винить себя?

Петронилла всхлипнула:

— Они уехали, вся семья Неверс, еще до того, как переговоры закончились. Это из-за меня. А потом, я недостаточно за тобой присматривала, и вот в итоге ты должна выйти за него…

— Петронилла…

— А мать Неверса никогда бы не отпустила его к тебе после того, как…

Аделина опустилась возле служанки на колени и взяла ее за руки.

— Расскажи мне, Петронилла, расскажи все с самого начала.

— Я не виновата.

— Конечно, нет.

— Это он виноват. Он нашел место в хлеву, где мы могли побыть наедине. Я не думала, что нас обнаружат. — Петронилла поднесла шелковый платок к глазам, из которых текли ручьи слез. — Я была не права, — прошептала она.

Аделина в смятении обнаружила, что не может сдержать смех.

— С кем ты была в хлеву, Петронилла? С Уильямом Неверсом? С этим мальчиком?

Слезы на глазах служанки мгновенно высохли.

— Разумеется, нет! С сиром Реджинальдом Неверсом, конечно, не с его же сыном. — Слезы снова полились с той же быстротой. — Но и его сын тоже наверняка знает, как обходиться с женщинами. О, Аделина, как это ужасно — полюбить мужчину из хорошей семьи, а потом потерять его выйти замуж за какого-то преступника, за человека, который убил священника, просто ради того, чтобы выйти из положения…

— Какого положения?

— Ты могла бы мне рассказать. В доме твоего отца все об этом только и говорят. Конечно, когда его рядом нет. Когда он там, никто и слова не смеет сказать, чтобы его не рассердить.

У Аделины упало сердце. Поделился ли Тэлброк со своими людьми догадкой о том, что она носит ребенка? Не солдаты ли гарнизона принесли в дом Кардока эти слухи?

— О чем болтают люди? — спросила Аделина.

— Что ты вернулась из Нормандии с ребенком, и Кардок нашел похожего на отца нормандца, чтобы возместить отсутствие мужа. Они говорят, что другой причины, по какой бы ты взяла Тэлброка в мужья, быть не может. Хотя они и помнят, что твоя мать была родом из Нормандии, они ее не винят.

— Не винят в чем?

— В том, что она воспитала тебя нормандкой и внушила мысль выйти замуж за чужака. Любой из соплеменников Кардока мог бы дать тебе свое имя.

«Возьми пастуха, — говорил ей Симон, — и у твоего ребенка будет шанс вырасти на земле предков». Аделина вздохнула. Если Уильям Маршалл отправит Тэлброка на другой форпост, она последует за ним и, быть может, никогда в жизни больше не увидит ни этой долины, ни этого дома.

Аделина мысленно вернулась к предмету разговора.

— Как ты можешь знать, о чем судачат люди моего отца? Ты ведь их не понимаешь.

— Некоторые знают наш язык.

— И передают тебе то, что думают остальные? — Аделина заметила, как вспыхнула Петронилла. — Который из них?

— Хауэлл всегда рад помочь.

— Высокий юнец с маленькой бородкой? Петронилла отвернулась и принялась расправлять покрывало.

— Да, оказывается, Хауэлл любит поговорить. Он еще научил меня нескольким валлийским словам.

Аделина улыбнулась. Петронилла, самая искушенная и прагматичная из служанок леди Мод, отхватила самого неискушенного парня из всех проживающих в долине.

— Сколько Хауэллу лет?

Рука Петрониллы зависла в воздухе.

— Возраст самый подходящий, он вполне взрослый мужчина.

— В Нормандии найдется не меньше дюжины молодых рыцарей, которые с радостью взяли бы тебя в жены. Я помню, как ты плакала, когда два брата Сансерр покидали нас в Херефорде. Они все еще могут быть там, Петронилла.

— Слишком поздно, — сказала Петронилла. — Я не о сезоне, я о событиях в моей жизни. Леди Мод не даст мне выйти замуж за нашего соотечественника. Не даст после того, как обнаружила меня в хлеву с мужем леди Неверс. За этот грех она отправила меня с тобой. — Петронилла всхлипывала. — Она сказала, что долгая поездка верхом поможет мне встретить весну без ребенка в животе. Она сказала мне это прямо на глазах у лорда Неверса, чтобы устыдить нас обоих. — Петронилла схватила Аделину за руку. — Не отсылай меня домой. Если леди Мод не простит меня, я так и не выйду там замуж.

— Я никогда не слышала об этой истории…

— Я знаю, ты ведь и думать не могла ни о чем другом, кроме как о возвращении на родину, и леди Мод не хотела тебя расстраивать.

— А ты не говорила ни о чем другом, кроме как о возвращении, с тех пор как мы покинули Нормандию.

Петронилла уронила голову на руки.

— Эта страна такая мокрая и холодная, что я готова была на коленях ползти в Нормандию, только бы снова оказаться дома.

Аделина помнила, что думала и чувствовала, когда пять лет назад уезжала из долины. Она погладила Петрониллу по голове.

— А сейчас? — спросила она.

— Сейчас, — ответила Петронилла, — я смотрю на вещи по-другому. И я привыкла к холоду.

Аделина рассеянно подумала о том, что ей будет приятно видеть в доме еще одно знакомое лицо. Из соотечественников, кого она помнила с детства, в долине почти никого не осталось.

— Ну так как? — спросила Петронилла. Аделина расправила плечи.

— Когда отец вернется с охоты, я попрошу его то серебро, что он собирался дать тебе на дорогу, отложить тебе на приданое.

— А Хауэлл? Ты спросишь у него, могу ли я выйти за Хауэлла?

— Женить на себе Хауэлла — твоя задача, а не моего отца, — заметила Аделина.

Ночью перед венчанием, последней ночью, когда она делила кровать с Петрониллой, Аделина лежала без сна. Когда дверь в спальню тихо отворилась, Аделине на долю секунды померещилось, что Тэлброк пришел за ней. Конечно, это был не он. Аделина села в кровати и шепотом поприветствовала Майду.

— Хочешь поговорить со мной? — Аделина кивнула в сторону спящей служанки. — Она спит крепко.

Майда кивнула, ее тщательно расчесанные щеткой волосы серебрились в лунном свете, струившемся из узкого оконца.

— Я подумала, что ты не будешь возражать, если я возьму на себя обязанности матери и поговорю с тобой о супружеском долге.

Аделина вылезла из-под покрывала и села рядом с Майдой.

Майда могла бы поговорить с ней раньше, после ужина. Видимо, у нее была серьезная причина прийти сюда ночью из хижины. Аделина старалась говорить тихим шепотом:

— Я кое-что знаю.

— Не сомневаюсь. — Женщина посмотрела на луну, потом снова на Аделину. — Я должна тебе признаться, что не сказала всей правды тогда, у ткацкого станка. Но я не могу спать, зная, что ты выходишь замуж за Тэлброка, оставаясь в неведении.

Аделина пожала Майде руку.

— В ту ночь, когда был набег, я подумала, что вы, должно быть, повенчаны с Кардоком. Мальчики законные сыновья, не так ли?

Майда кивнула:

— Это так, и Кардок любит их до безумия. И тебя тоже. Аделина простила Майде эту маленькую ложь.

— Как вы встретились?

— Я сводная сестра Раиса. Мы обвенчались с твоим отцом спустя несколько месяцев после смерти твоей матери. Он был одержим мыслью никуда не отпускать нас от себя. Он не переживет, если у него еще одного ребенка заберут Плантагенеты. И, как он сказал, ни за что не отпустит свою вторую жену.

Аделина прислонилась к валику для изголовья и предложила Майде край покрывала, чтобы согреть ноги.

— И, когда мальчики подрастут, отец должен объявить старшего своим наследником.

Майда накрыла ладонь Аделины своей ладонью.

— Мне пришлось сказать тебе об этом сейчас. Кардок молчал бы еще долгие годы. Вчера я попросила его поговорить с тобой, до того, как ты выйдешь замуж. Ты должна понимать всю степень риска. Тэлброк может впасть в ярость, когда однажды узнает, что, женившись на наследнице, получил в жены безземельную. — Майда пребывала в нерешительности. — Ты разочарована тем, что есть другой наследник?

Аделина покачала головой:

— Я ожидала, что отец передаст бразды правления племяннику, сыну Раиса. Он не столько хозяин земли, сколько вождь этих людей. Я понимала это еще ребенком.

— Нормандцы видят все по-другому. Для них он прежде всего хозяин земли. Твой муж будет считать, что долина перейдет к тебе по наследству. Если ты все же решила выйти за него, будь осторожна: не говори, что наши сыновья законные, ради себя и ради них. Даст Бог, когда Пенрик вырастет, у нас будет достаточно золота, чтобы подсластить твоему мужу горечь разочарования.

— Тэлброк и так богат. Ему все равно: пусть себе долина переходит твоему сыну.

Майда покачала головой:

— Он был богатым, а теперь у него нет земли и он может захотеть получить долину. Молю тебя, не говори ему правды, пока мальчики не вырастут.

Аделина помнила добрый свет в глазах Тэлброка.

— Он никогда не обидит ребенка.

— Прошу тебя, Аделина, поклянись, что ничего ему не скажешь.

Аделина со вздохом пожала Майде руку.

— Я клянусь, хотя и уверена в том, что Тэлброк никогда не причинит вреда мальчикам.

Аделина отчетливо слышала страх в голосе Майды. Неужели эта женщина страшилась возвращения дочери Кардока домой из опасения, что та возненавидит своих братьев? Неужели здешний народ держится от нее на расстоянии и не сплетничает при ней из страха, что она возненавидит своих маленьких братьев за то, что они, а не она, унаследуют земли в долине? Даже родной отец боялся сказать ей правду! Кем же они считают ее: бессердечным чудовищем? Аделина открыла глаза.

— Мой отец подозревает, что ты решила со мной поговорить?

— Нет, он спит.

— Он когда-нибудь сможет мне доверять?

— Эту тайну он не доверил бы самому святому Давиду[4]*, если бы не получил от него клятву хранить тайну в день нашего венчания. Даже отец Катберт согласился держать наш брак в секрете от посторонних.

От посторонних! Отец причислил ее к посторонним ради ее младших братьев.

— Я сохраню вашу тайну от Тэлброка, — сказала Аделина, — и не скажу отцу, что догадалась, в чем дело.

Майда потянулась к Аделине и порывисто обняла ее.

— Это его скорбь — скорбь от того, что у него забрали дочь и жену. Он любит тебя, Аделина, но страх за сыновей доводит его до умопомрачения.

— Я не причиню ему больше горя, — сказала Аделина. Майда погладила ее по волосам и встала. Впервые за время, проведенное в спальне, она позволила себе заговорить погромче.

— Что же касается других тайн, — сказала она, — что ты знаешь о супружеской постели?

Аделина втянула носом воздух, пытаясь изгнать из голоса дрожь. Потом, когда Майда уйдет, она позволит себе поразмыслить о прошлом. Она повернула лицо к жене своего отца и улыбнулась.

— Я кое-что видела в садах леди Мод. Мое окно располагалось как раз над самым укромным уголком.

— Я подозреваю, — сказала Майда, — что твой муж Симон Тэлброк подойдет к исполнению супружеских обязанностей посерьезнее, чем те прощелыги, что развлекаются с горничными в саду. — Она помолчала, прислушиваясь к ровному сопению Петрониллы. — Надень плащ и ботинки. Давай-ка прогуляемся по двору, и я расскажу о том, что тебе следует знать.

Глава 10

Утром того дня, когда должно было состояться венчание, Симон Тэлброк в сырой часовне исповедовался перед отцом Катбертом. Священник опасался приближаться к Тэлброку ближе чем на пару шагов, то и дело бросая взгляды на открытуюдверь, возле которой согласился дежурить озлобленный Кардок.

— Ты еще не закончил? — заревел он. — Здесь снаружи чертовски холодно.

Внутри было не теплее. Симон удвоил усилия и закончил долгий перечень своих грехов, накопившихся с тех пор, как он покинул Кент. Катберт не знал, а Симон не стал ему рассказывать, что аббат в Ходмершеме принял от него исповедь в тот же день, когда он убил священника. Не имело смысла описывать Катберту это событие.

Симон присовокупил краткий отчет о своем участии в уличной драке в Херефорде.

— Вот на этом все, — подытожил он. — Вы даете мне отпущение?

Катберт слушал его рассеянно и безразлично. Его, казалось, нисколько не впечатлило признание Симона в том, что он убил трех разбойников в окрестностях Херефорда, как и совершенное в том же Херефорде прелюбодеяние с женщиной, которая скорее всего была замужем, как и пренебрежение к святым реликвиям. Симон не стал упоминать о своих похотливых мечтаниях относительно дочери Кардока, но ведь грех не велик, если учесть, что предметом его вожделения была будущая супруга.

— Это все? — спросил Катберт.

— Все, что я сумел вспомнить, — сказал Симон, — со времени моей последней исповеди.

Катберт находился в весьма затруднительном положении. Спроси он Тэлброка, получил ли он отпущение после совершения ужасного убийства в церкви, он грозил навлечь на себя гнев опасного человека; обойди он этот вопрос молчанием, он поступал бы против совести, отдавая дочери Кардока в мужья человеку, который не покаялся в смертном грехе.

Симон видел, какую борьбу с собой ведет священник, и со вздохом решил прийти ему на помощь.

— Последний раз я исповедовался в Кенте, как раз перед тем, как покинуть свои земли.

С явным облегчением священник принялся торопливо проговаривать положенные слова. Когда отпущение было получено, Симон встал и подошел к нему.

— Я должен исполнить епитимью.

Катберт на всякий случай отошел подальше и, небрежно махнув рукой, сказал:

— Чти свою жену и хорошо к ней относись. Симон улыбнулся:

— Это и есть моя епитимья? Мне казалось, я беру в жены хорошую женщину.

— Конечно, хорошую, один момент, милорд. — Катберт побежал к двери и позвал Кардока. Голос у него был такой, словно он только что чудом уцелел после нападения банды разбойников. — Дождь, кажется, перестал. Я могу прямо сейчас их поженить, если хотите.

Симон проследовал за Катбертом на свежий воздух. Небо грозно хмурилось.

В Кенте земля сейчас вся покрыта яркой зеленью, пропитана осенним дождем. Дорога к аббатству лежала через живописные поля и пастбища. Его невеста шла бы сейчас среди всей этой красоты в часовню, а люди Тэлброка осыпали ее цветами. Цветами были бы устланы ступени, ведущие в церковь, и назавтра они бы с улыбками встречали молодых и дарили новобрачной цветы и напутствия. В Тэлброке…

Ветер, холодный и порывистый, дул Симону в спину. Аделина в сопровождении отца вышла из ворот, следом шли женщины из прислуги. Люди Кардока, как всегда, вооруженные, следовали за ними. Солдаты гарнизона неловко переминались позади всех.

Здесь не было детей, которые протягивали бы ручки, чтобы коснуться богатого одеяния невесты, даже сыновей Кардока не было в поеживающейся на холодном ветру бестолковой кучке людей, толпящихся у дверей часовни.

Аделина подошла поближе и откинула капюшон. Роскошные сияющие волосы ее были целомудренно заплетены в косы. Она улыбнулась одними уголками губ и подняв глаза, посмотрела на Симона. Она заслуживала большего, чем эта убогая, лишенная тепла церемония. Хотя сама по себе прохлада была даже кстати. От холода щеки ее порозовели, холод нагонит аппетит, что весьма кстати — свадебный пир уже вовсю готовился. Если уж что-то менять, то не погоду, а компанию. Если вчера на охоте все пребывали в приподнятом настроении, включая самого жениха, то сегодня все изменилось. С такими мрачными лицами, как у людей Кардока, впору хоронить, а не выдавать замуж.

Симон приказал себе умерить гнев. Как мог он винить этих людей за похоронное настроение, если дочь их вождя выходила замуж за изгоя, за того, кто убил священника.

Симон протянул руку Аделине и вместе с ней вошел в церковь. На верхней ступени они оглянулись и обвели взглядом толпу. Кардок кивнул священнику, и церемония началась. К счастью, старина Катберт решил говорить только по-латыни и не стал повторять клятвы ни на французском, ни на валлийском. Лишь интонацией он давал понять Аделине и Симону, когда следует произносить положенные слова, и они, запинаясь, говорили то, что от них требовалось.

— Я буду чтить тебя как мою жену, — от себя добавил Симон, — то, что началось с раздора, принесет мир нам всем, Аделина.

Голос Аделины дрожал, когда она ответила:

— Я буду чтить тебя как моего мужа — да пребудет мир с нами обоими.

В этот момент налетел ветер и обдал холодом ладонь Симона. Ветер налетел как раз тогда, когда он, сняв перчатку с крагами, взял маленькую руку Аделины в свою. Вместе они склонили головы, слушая дежурные слова благословения, вместе и вышли из часовни.

Свадебной мессы сегодня не ожидалось. Кардок сказал, что не хочет загонять Катберта до смерти. Хватит с него и так переживаний. Чего стоило принять покаяние у Симона Отцеубийцы и обвенчать его с Аделиной. Кардок с улыбкой протянул дрожащему от холода священнику флягу, затем обернулся к дочери и пожелал ей благополучия в браке. Наконец настала очередь Симона.

— Помни, Тэлброк, теперь между нами мир. Я поклялся положить конец набегам. Ты поклянешься положить конец своим вторжениям тоже? Теперь я буду спать спокойно, зная, что моя дочь замужем за нормандцем. Ты поклянешься оставить в покое моих людей и не будить их среди ночи?

Старый лис правильно выбрал время и место, чтобы потребовать снисходительности от начальника гарнизона. Как мог Симон пропустить мимо ушей этот призыв к миру, стоя с молодой женой у церковных стен, где только что прозвучали слова его клятвы хранить ей верность до гробовой доски?

Он почувствовал, как пальцы Аделины в его руке напряглись и одеревенели. Он снял с плеч плащ и укрыл им плечи Аделины, защищая ее от усиливавшегося ветра.

— Я поклянусь, что никогда не стану поднимать тебя с постели, чтобы убедиться в том, что ты дома, а не разбойничаешь в округе. Я достаточно доверяю тебе, Кардок, чтобы пообещать это. Но я не стану клясться в том, что никогда не войду к тебе как непрошеный гость. Ты знаешь, что такую клятву однажды я не смогу сдержать. Мы не знаем, что готовит нам будущее. Я сам это понял несколько месяцев назад в Ходмершеме.

На мгновение Симону показалось, что его клятва была слишком осторожной для того, чтобы удовлетворить Кардока. Аделина, стоя рядом с мужем, вглядывалась в лицо отца с явной озабоченностью. Симон слышал, как у него за спиной Катберт откупорил флягу, потом послышался булькающий звук — святой отец жадно глотнул, и в воздухе сильно запахло бренди.

Наконец старый лис примирительно взмахнул рукой.

— Пошли, — сказал Кардок. — Не хочешь ты играть со мной на равных: берешь от меня сполна, а отдаешь только наполовину. Да ничего, пошли в дом, пока ты окончательно не заморозил мою дочь.

— Мы отправимся в форт, когда стемнеет.

— Пир затянется далеко за полночь, будет много вина и много песен, — сказала Аделина.

Симон накрыл ее руку своей.

— Твой отец щедр, мои люди не пили такого вина с прошлого лета.

Сегодня, в честь свадьбы, Симон решил не задаваться вопросом о том, из каких источников черпает Кардок отменное южное вино. Взяв дочь перековавшегося мятежника себе в жены, Симон приобщился к роскоши и мог рассчитывать пороскошествовать до тех пор, пока старые запасы не истощатся. Симон смаковал густое красное вино в серебряном кубке, и как-то вдруг, на одно мгновение, ему подумалось, что тесть может своровать бочку-другую этого божественного напитка и следующим летом и только потом поставить точку.

Симон допил вино и отослал служанку, намеревавшуюся налить ему еще.

— Твой отец сказал, что те солдаты, что остались в гарнизоне, могут присоединиться к пирующим после наступления ночи. Гарольд приведет их сюда и проследит за тем, чтобы они не напивались и не обижали здешних женщин. Я должен вернуться с остальными в форт, чтобы они заступили на место тех, кого приведет Гарольд, и убедиться, что они достаточно трезвы, чтобы стоять на часах. Ты поедешь со мной? Эти люди удивятся, если ты этого не сделаешь.

— Конечно. — Голос ее не дрогнул, крепкое свадебное вино сделало свое дело.

Аделина поела перепелиного мяса, зайчатины и мягкого сдобного хлеба. Когда служанки принесли большое блюдо с медовым печеньем, она взяла одну штуку и стала рассеянно разламывать его на мелкие кусочки. Сотворив пирамиду на куске черного хлеба, Аделина отодвинула его в сторону.

Симон уже сомневался, что его предположение о беременности Аделины верно. Она не проявляла ни отвращения к пище, как бывает у женщин на первых неделях беременности, ни волчьего аппетита тех, кто вот-вот должен родить. Симон решил спросить у Петрониллы: она показалась Симону весьма раскованной, даже слишком.

— Твоя горничная, — начал Симон.

— Петронилла.

— Да, Петронилла, мне бы следовало раньше о ней поговорить. Для нее в форту нет места. Ты сказала, что она хочет вернуться в Нормандию. Петронилла сможет пожить в доме твоего отца, пока я не снаряжу эскорт до Херефорда?

— Она должна остаться здесь до весны, — ответила Аделина, потянувшись за чашей с вином.

Симон старался говорить спокойно. Петронилла внесет серьезные помехи в устоявшийся быт форта. Симон заметил, как дерзко она смотрит на солдат гарнизона.

— Чтобы отгородить для нее помещение для сна рядом с нами в старом замке, потребуется какое-то время, а до сей поры…

— Она останется на зиму здесь, в этом доме. Майда предложила ей жить в ткацкой, — сказала Аделина.

— И она согласилась? — Симон, как ни старался, не мог скрыть радости.

Аделина улыбнулась:

— С охотой, у нее среди людей отца появился дружок. Симон улыбнулся в ответ:

— Леди пустилась с места в карьер. Одиночество, значит, ей не грозит?

Аделина захихикала.

— Думаю, нет. — Она протянула руку к огню. — У моего отца, похоже, неплохой вкус. Это я о вине, которое он… находит. Почти такого же цвета, как рубины Тэлброка.

Симон любовался ее рукой.

— Надо ли нам попросить его найти того же поставщика в следующем году?

— И ограбить беднягу дважды?

Никогда еще Симон не слышал, чтобы Аделина смеялась. Симон с трудом преодолел желание налить жене еще вина, чтобы подсластить ее прощание с домом. Но она, это уж точно, помянет его недобрым словом наутро, когда голова начнет раскалываться.

Петронилла сидела за другим концом стола и, похоже, не замечала того, что о ней говорят. Юнец с бородкой клинышком что-то шептал ей на ухо.

— Хауэлл, — шепнула Симону Аделина. — Его зовут Хауэлл.

— Кажется, Петронилле он пришелся по сердцу. Аделина снова засмеялась. Симон покачал головой, он не думал, что его слова так позабавят жену.

Да, на следующее утро у его жены голова будет болеть как пить дать.

Юнец с острой бородкой и похотливым взглядом оказался более прилежным, чем можно было подумать, глядя на него. Когда Симон встал и Кардок выпил за здоровье новобрачной и ее мужа, бородатый шмыгнул за дверь и привел лошадей прямо к порогу. Серая кобыла Аделины была вычищена до блеска, а седло покрывал дорогой бархат.

Симон постепенно привыкал не спрашивать себя, откуда у Кардока такие чудесные вещи. Он поблагодарил долговязого конюха и про себя воздал хвалу щедрости Кардока. Но, как и в случае с вином, никаких вопросов никому задавать не стал.

Аделина отпустила руку мужа и подошла к своей лошадке. Подняв богатую попону, она дотронулась до маленькой потертой кожаной сумки, притороченной к седлу.

— Ты хочешь достать второй плащ? — спросил Симон, подсаживая ее в седло.

Аделина непонимающе заморгала, затем опустила взгляд на сумку и покачала головой.

— Здесь недалеко, — сказала она.

Как Симон и подозревал, сверток служил некой реликвией… или оружием… которое Аделина решила ему не показывать.

Ночь была темной, северный ветер завывал над крепостным холмом, катился вниз по склонам, до самых ворот дома Кардока. Когда они окажутся в крепости, в не слишком уютной комнате, отгороженной от развалин дощатой стеной, у него будет время подумать над этой маленькой тайной Аделины.

Симон вскочил в седло и развернул коня мордой к воротам. Из дома вслед ему неслись голоса — обрывки нормандской речи, обрывки валлийской. И эта музыка сопровождала их с женой, когда они уезжали в промозглую ночь. Она неплохо справлялась с кобылой: только раз ему пришлось показать, куда ведет темная дорога.

Глава 11

Аделина проснулась, ей было тепло и светло от костра. Она выпростала руку из-под покрывала и сразу засунула ее обратно.

— Оно не кусается. Это всего лишь волчья шкура, чтобы ты не замерзла, — сказал ей муж.

Она была в длинной рубашке, под которой ничего не было. На другом конце комнаты, у небольшой жаровни, лежали на сундуке, доставленном сюда еще утром, ее аккуратно сложенное верхнее платье и накидка, а возле них маленькая кожаная сумка.

За стенами слышались голоса и цокот копыт.

— Это Гарольд с солдатами возвращаются с пира, — сказал Симон.

Аделина не могла оторвать голову от валика.

— А шумят, будто целая армия.

— Это тебя удивляет?

— Не смеши, мне от этого больно.

— Подложить хвороста в огонь? — Он был рядом с ней на широком тюфяке, его голые плечи и руки казались отлитыми из темного золота, особенно темного на фоне белоснежного постельного белья, что дала им Майда. Муж ее откинул покрывало и стал подниматься.

— Нет, — сказала Аделина.

— Нет?

— Тепла еще хватает, не вставай.

Он пожал плечами и натянул одеяло повыше.

— Как твоя голова?

— Откуда ты знаешь, что она болит?

— Всего лишь догадка.

Она опять расхохоталась, но в висках застучало, и Аделина замолчала. Сквозь дымок, вьющийся под дымоходом — отверстием, проделанным в крыше, — Аделина могла разглядеть зимние звезды.

— Как долго я спала?

— Секунду-другую в седле, а потом с часок здесь. — Казалось, ему по душе вот так лежать, раскинув руки, когда ладонь его покоится на ее льняной сорочке. — Если ты ждешь ребенка, то тебе придется постараться не засыпать в седле. Ты могла упасть, если бы меня не оказалось рядом.

Аделина скользнула руками по животу. Он раздел ее, спящую, до сорочки. Неужели он не понял, что она не беременна?

Симон повернул голову на подушке и посмотрел на нее.

— Мы уже женаты, Аделина, не пора ли раскрыть свои секреты?

Сердце ее часто забилось.

— Ты мог бы к этому времени уже их раскрыть. Симон улыбнулся:

— Приятнее, когда мне их отдают, нежели раскрывать самому.

Наступила тишина, заполненная гулким учащенным стуком сердец. Аделина едва могла дышать от волнения.

— Я принесла тебе свои клятвы, — сказала она наконец. — Я твоя жена.

Он потянулся было, чтобы погладить ее руку, но не решился. Увидев, что она от него не отшатнулась, он улыбнулся и разгладил складку на ее рубашке.

— Я сегодня прибрел жену, а ты и того больше — мужа и головную боль от свадебного вина. Сейчас не время для похоти, как мне думается. Я хотел получить от тебя кое-что другое.

Он коснулся ее волос и рассеянно стал играть кончиком косы.

— Объясни мне, какой у тебя был резон выходить замуж. Замуж за Симона Тэлброка.

Она повернулась на бок к нему лицом. Боль в висках постепенно утихала. Огонь бросал малиновые отблески на черные волосы ее мужа, делал глаза жаркими, как уголья.

— У тебя секретов больше, чем у меня, Тэлброк. На каждый мой секрет приходится два твоих. Сперва ты открой мне одну из своих тайн.

— Твой ум не растворился в вине. — Он засмеялся, взял ее кисть и поднял на свет. — Вот тебе первый секрет. Я расскажу, где спрятал остальные рубины Тэлброков. Они будут твоими, если чудо вернет нас на мои земли.

— Я хочу секрет по своему выбору, — сказала она. — Не надо мне открывать, где твои рубины, расскажи лучше, что произошло в Ходмершеме.

Симон тут же перестал смеяться. Он опустил ее руку, уютно устроил ее на мягкой ткани, укрывавшей ее грудь.

— Епископ Херефордский сделал все, что мог, а брат Лонгчемпа, шериф, сделал и того больше, чтобы дознаться до моих тайн. Оба они так и остались ни с чем, и у тебя ничего не выйдет. С Ходмершемом покончено. Он остался в прошлом. Я не могу рассказать тебе ничего о той ночи, когда я убил священника.

Аделина приподнялась на локте и подтянула волчью шкуру, чтобы укрыть плечо.

— При чем здесь епископ Херефорда? При чем тут брат Лонгчемпа? Ходмершем далеко от их земель. Было ли твое преступление столь ужасно, что церковная власть и власть короля в Херефорде вновь объединяется против тебя?

В голосе его послышались ледяные нотки.

— Я уже говорил тебе, что у меня есть враги. Лонгчемп один из них. Он послал своего брата служить шерифом в Херефорде, но у нас с ним не будет повода для ссор.

У Аделины опять разболелась голова. Она узнала от лучника Люка, что его сообщения направлялись в Херефорд, другого крупного нормандского форпоста в этих краях не было. Враги Тэлброка поджидали рядом с долиной Кардока.

— Отсюда до Херефорда всего два дня пути. Ты постараешься не злить людей канцлера?

— Я всего лишь перестроил крепость и выставил посты, чтобы следить за дорогами. У Лонгчемпа есть шпионы, это точно, но я им не даю ничего, что они могли бы использовать против меня.

— Ты ведь не станешь поддерживать восстание против Лонгчемпа?

Симон жестом дал ей понять, что теряет терпение.

— Миледи, если бы в моих планах было присоединиться к принцу Джону и возглавить восстание в этих краях, я бы на вас не женился. Плохо уже то, что ты вышла замуж за преступника, полностью зависящего от милости Уильяма Маршалла. Это рискованный шаг, и не стоило твоему отцу настаивать на браке. — Симон вздохнул. — И мне, грешнику, не надо было соглашаться на эту свадьбу. Но я не способен на измену, и, при всех своих недостатках, будь я проклят, если бы женился на тебе и сделал родственницей мятежника.

Аделина облегченно вздохнула. У Симона Тэлброка темное прошлое, но он не дурак и не предатель. Лонгчемп зря пожертвовал заложницей, послав ее шпионить за этим человеком. Если только Тэлброк не лгал, он никогда не даст повода брату Лонгчемпа себя скомпрометировать.

— Я не хотела тебя оскорбить, — сказала она. Тэлброк покачал головой:

— Я не сержусь, твой интерес понятен — ты ведь знаешь меня всего три дня. Но будь осторожна, Аделина, не говори об этом, когда другие могут услышать. Лишь намек на измену может стоить жизни человеку, пострадают и его жена, и его дети. Даже без этого намека от таких врагов, как Лонгчемп, можно ждать беды.

Симон замолчал, любуясь женой. Он прикоснулся к ее заплетенным в косы волосам.

— Было бы лучше, если бы ты смогла уехать отсюда, когда придет беда. Я подумал, что могу отправить тебя к Уильяму Маршаллу. Я доверяю ему больше остальных.

Он хотел защитить ее. Он готов уберечь шпионку своего врага от опасности. Аделина прикусила губу и заставила себя не думать об этом, стала дышать помедленнее.

— Как только ляжет снег, беды можно не ждать, до весны все будет спокойно. Дорогу из Херефорда заметет так, что можно весь день искать ее и не найти.

Муж пожал плечами:

— Так говорят, но снег может запоздать. Аделина рывком села.

— Что ты хочешь сказать?

Тэлброк неопределенно махнул рукой:

— Пока дорога свободна, беды можно ждать в любой момент. Мелочь, в сердцах сказанное слово для человека со злобой Лонгчемпа… Открытый путь всегда может принести неприятности. — Он снова коснулся ее волос и положил тяжелую косу себе на ладонь.

— Но ты ведь не сделал ни одного неверного шага? Ни одной глупости с тех пор, как прибыл сюда, в форт?

— Я потратил собственное золото на ремонт этого замка, — Симон улыбнулся, — но, может быть, это не такой уж глупый поступок. В конце концов, не могу же я жить с женой в казарме.

Она накрыла его руку своей, чтобы остановить его неспешную ласку.

— Я серьезно, Тэлброк. Ты не сделал ничего, чтобы разозлить Лонгчемпа?

Симон замер.

— Лонгчемп готов меня удавить за то, что случилось в Ходмершеме. Он ждет, когда я снова допущу промах.

Аделина откинулась на подушку.

— Молюсь, чтобы этого никогда не произошло. Тэлброк укрыл их обоих покрывалом.

— Была одна глупость… Аделина широко распахнула глаза. — Что?

— Я женился на дочери бандита, и она не дает мне спать своими вопросами. — Симон зевнул. — Может быть, как раз в этот момент твой отец проезжает по ущелью, собираясь на очередной грабеж, предварительно напоив моих часовых допьяна, чтобы они ничего не увидели. — Он глубоко вдохнул и взял ее за руку. — Куда он ездит, Аделина, когда покидает долину незамеченным?

Она отняла руку.

— Если у него и есть тайный путь, то мне он его не показывал.

За стенами своим чередом шла ночная жизнь. Гарольда и солдат больше не было слышно, но лошади беспокойно топтались за дверью конюшни. Ветер дул с севера. Сильный ветер, от которого шевелились ставни на бойницах. Со стороны сторожевой башни слышались шаги часовых. Один спускался вниз по приставной лестнице, а другой начинал подъем на свой холодный ночной пост. Вороны тоже слышали эти звуки и отвечали на них хриплым карканьем.

Симон встал и подбросил хвороста в затухающий костер.

— Здесь всегда так ветрено?

— До моего отъезда в Нормандию как-то зимней ночью ветер снес сторожевую башню.

— Поэтому твой отец ею не пользовался?

— Из страха, что придут нормандцы и разрушат все, что он построит. Сколько я себя помню, он жил за частоколом вокруг дома, а люди моего отца по очереди наблюдают за проходом оттуда.

— А что изменилось после того, как тебя заложницей отправили в Нормандию?

Аделина соскользнула с постели, взяла свою маленькую седельную сумку и положила на сложенный плащ.

— Я не знаю, — сказала она наконец. — Отец Катберт написал два письма от имени моего отца, а потом последовало долгое молчание. Я здесь почти чужая.

Симон подошел к ней и осторожно погладил сумку. Вся в шрамах.

— Тогда ты действительно не знаешь, как твой отец умудряется всякий раз проскакивать мимо моих часовых, отправляясь на ночной разбой.

— Он сказал мне, что поклялся не выезжать из долины, не предупредив тебя.

— И все же я хочу знать, как он это делает. По тому пути, каким он убегает, могут прийти враги.

— Я спрошу, но сомневаюсь, что он скажет. — Аделина потянулась к сумке и отодвинула ее в сторону от Симона.

— Твой отец старый колдун. Может, что-то и есть в этих ваших сказках об умении становиться невидимым.

— Твои часовые или небрежны, или спят на посту — такое тоже возможно.

— Я предложил золото первому из тех, кто заметит твоего отца верхом на дороге в ущелье после наступления ночи, но золото так и осталось невостребованным. Должно быть, волшебная сила Кардока необычайно велика, если он не только умеет становиться невидимым сам, но и делает невидимой целую армию. Мои часовые жадны до золота!

Симон снова зевнул.

— Спи, скоро рассвет. — Он отвернулся и скинул одеяло, чтобы надеть тунику. Аделина хотела отвернуться, но не смогла. Обнаженный, он казался еще выше и мощнее. Она подняла глаза и обнаружила, что он с приятным удивлением наблюдает за ней.

— Ты не будешь спать? — спросила она.

— Я почти не сплю ночами. Пойду поговорю с часовым и вернусь. Отдыхай, Аделина. Когда твой отец придет посмотреть на тебя утром, я не хочу, чтобы у тебя был болезненный вид.

Аделина потерла глаза.

— Он не придет сюда.

— Поверь мне, поутру здесь будет целая толпа твоих соплеменников. Всем будет интересно узнать, пережила ли ты эту ночь.

Аделина снова подскочила на постели.

— Но они ведь не захотят посмотреть на простыню?

— Конечно, захотят. И я, конечно же, так просто им не дамся. Нет нужды резать себе палец, Аделина, чтобы окропить ее кровью. — Он накинул плащ и пошел к выходу. — Я не знаю, что твой отец и его люди будут искать, но я уверен, что меньше всего они ожидают увидеть девственную кровь.

Аделина побледнела. Стоя у двери, Симон обернулся и нежно улыбнулся ей:

— Не беспокойся об этом. Я никогда не спал с девственницей и надеюсь не делать этого впредь. Мы славно поладим, Аделина.

Глава 12

Шпионить за Симоном Тэлброком оказалось труднее, чем представлялось Аделине. Жена легко узнает о муже все — так ей казалось, но к концу первого дня своей замужней жизни она поняла, что сильно заблуждалась на сей счет.

Рано утром, еще до рассвета, она слышала, как Симон разговаривал с часовыми на башне — у них была пересменка. Вернувшись, он лег и заснул в считанные минуты. Вскоре после этого, когда она встала, чтобы погреться у огня, муж вскочил как ужаленный и тут же схватился за меч, лежавший возле кровати. Симон не рассердился из-за того, что его потревожили, он даже, к удивлению Аделины, извинился за то, что испугал ее, и положил меч на место. И снова мгновенно уснул.

Аделина вернулась в постель и лежала без сна, гадая, как она сможет проследить за человеком, который так легко переходит от сна к бодрствованию и наоборот. Ее мучил вопрос, каким образом организовывать встречи, чтобы передавать донесения Люку, — человек с такой быстрой реакцией, как Симон Тэлброк, не может не заметить отсутствия жены, даже если она попытается ходить на встречи ночью.

Симон почувствовал, что Аделина не спит.

— Что тебя беспокоит? Не считая головной боли, которую ты приобрела вполне заслуженно.

Со двора доносился звон оружия.

— Утренняя разминка, — пояснил Симон, — обычное дело.

Звон усилился.

— Сказать им, чтобы прекратили? — спросил Симон.

— Нет, они могут подумать…

— Что для того, чем мы могли бы здесь заниматься, требуется тишина? — Симон расхохотался. — Поверь мне, жена, им это не придет в голову.

— Они такие недотепы?

— Мои люди — хорошие воины, совсем недурные для такого дальнего форпоста. Но, Аделина, имей в виду, с правилами хорошего тона они не знакомы.

— Они опасны?

— Моей жене нечего их опасаться, но старайся держаться от них подальше — женщин они видели мало, я не разрешаю им подходить близко к девушкам, живущим в доме твоего отца. Будь осторожна! Когда меня здесь не будет, а тебе захочется покататься верхом, обращайся к Гарольду, и он подготовит твою лошадь. Не ходи сама на конюшни.

— Значит, Гарольд не такой, как другие.

— Не такой. Он из Тэлброка.

Аделина встрепенулась, Симон рассмеялся.

— От него ты узнаешь о смерти священника не больше, чем от меня. Гарольд умеет хранить тайны, как и я.

Он обнял ее, и Аделина потонула в теплом запахе чистого тела, исходящем от него.

— Вчера ты уснула до того, как я успел спросить тебя, ждешь ли ты ребенка.

— Почему ты спрашиваешь?

— Не бойся сказать правду, для меня это большого значения не имеет.

— Нет, — со вздохом призналась она, — я не жду ребенка.

Симон тоже вздохнул.

— Что-то не так?

— Если бы ты ждала ребенка, следующие несколько недель были бы… не такими трудными.

Что-то в его тоне заставило ее сердце подпрыгнуть и учащенно забиться.

— Как это?

— Мы могли бы получать удовольствие, мы оба. Действуя осторожно, разумеется, в пределах разумного.

— А из-за того, что ребенка нет, мы не можем получать удовольствие?

— Если ты должна зачать ребенка от меня, то пусть это случится с наступлением весны — тогда я буду лучше знать, что у Лонгчемпа на уме. Я не хочу, чтобы ребенок увидел свет в тот момент, когда это чудовище охотится на его мать. Юный наследник Тэлброка будет лакомым куском для любой ищейки канцлера.

— Вначале пусть они нас найдут.

— Ты даже понятия не имеешь, дорогая, каким тошнотворным может быть наш канцлер.

— Он больше напоминает животное, чем человека, — согласилась Аделина. — На стаю голодных волков я бы смотрела с большим сочувствием.

Симон замер.

— Ты видела Лонгчемпа?

— Он часто приезжает в Нормандию. Я видела его в доме леди Мод.

Раздался стук в дверь. Солдаты требовали, чтобы им дали распоряжения на день. Симон вышел к ним.

Когда Аделина в очередной раз открыла глаза, утро было уже в разгаре. Тэлброк стоял у постели совершенно одетый. Лицо его раскраснелось от холода.

— Аделина, пора вставать, твой отец и его женщина едут сюда. — Аделина приподнялась, лихорадочно оглядываясь. Симон улыбнулся и положил руку ей на плечо. — Не суетись, у тебя есть время. Они только что выехали за частокол.

Симон отвернулся, чтобы открыть ставни. Аделина тем временем натянула тунику и верхнее платье — те самые, что он снял с нее накануне.

— Тебе часовой об этом сказал? Симон с улыбкой повернул к ней лицо.

— Я был на башне, когда они выезжали.

Аделина принялась разглаживать покрывало и полог из волчьей шкуры. Впрочем, необходимости в этом практически не было — постель оставалась почти не смятой.

— Ты каждый день встаешь до рассвета, чтобы шпионить за моим отцом?

Симон рассмеялся:

— Расскажи ему, если считаешь, что его это порадует. Симон взял в руки старую седельную сумку Аделины и положил ее на покрывало.

— Так мы избегнем ненужного любопытства и возможного скандала.

Аделина одобрительно кивнула.

— Ты каждый день на рассвете наблюдаешь за домом? — повторила она свой вопрос.

— Когда тумана нет. Именно из-за твоего отца я построил башню так высоко, чтобы было видно половину всей долины.

— Ему будет приятно узнать, как сильно он тебя озадачил.

Симон широко улыбнулся:

— Тот лес, что он поставил мне сверх договора, пошел на строительство сторожевого поста. Когда-нибудь я расскажу ему об этом.

Аделина улыбнулась в ответ.

— Но не сегодня?

— Не сегодня. — Симон взял прислоненную к стене столешницу и поставил на раму. Вот и готов стол. — Если быть честным, скоро я перестану гоняться за твоим отцом по холмам. С каждым днем я все ближе подхожу к разгадке тайны.

— Да ну!

— Не сомневайся, я не отступлюсь. В тот день, когда Кардок встретил тебя на дороге из Херефорда, я не упускал его из виду с самого рассвета. Он проехал по ущелью — наглый, как его вороны. Трудно было не потерять его в лесу, это верно. Однако когда мы поравнялись с ним, при нем уже находились десять новых коней, вьючная лошадь, нормандская леди и дочь. Этот человек настоящий маг или того хуже!

Симон подбросил дров в огонь и открыл дверь в ожидании родственников. Аделина прикрыла голову фатой и разгладила складки на платье. За спиной Симона в дверном проеме показались воины, ведущие лошадей из конюшни. У людей и животных изо рта шел пар. Она подошла к мужу, и он положил ей руку на плечо и шепнул на ухо слова ободрения.

На душе у нее потеплело. За всеми неприятностями и печалями первых дней по возвращении из нормандского плена у Аделины не было времени собраться с мыслями, чтобы подумать о том, каково это — быть женой Симона Тэлброка, жить с ним, вести хозяйство. Все, о чем она успела подумать в связи с предстоящим браком, — это о супружеском ложе. Аделина убеждала себя, что будет следовать советам Майды, но далее постели мысли ее не шли. В покровительственном жесте Симона было нечто интимное и по-особенному приятное, она увидела в нем знак того, что они одно целое, что они — семья. Аделина подвинулась к мужу и на мгновение вообразила себе, что эта старая крепость — ее дом, что мужчина рядом с ней — это тот, с кем ей суждено прожить до конца своих дней.

Майда принесла еду, оставшуюся от вчерашнего пира, и горячий хлеб — только что из печи. Как она сказала, именно для этого она отправилась сопровождать Кардока. Аделина наблюдала за Симоном, когда он приветствовал Майду, и не заметила никаких признаков того, что он считает ее по положению выше любовницы вождя племени. Аделина начинала надеяться, что ее брак окажется достаточно прочным, чтобы выстоять под тяжестью прошлого Тэлброка и ее собственных семейных тайн.

Когда гарнизонный повар распаковал вьючных животных, Кардок и Майда присоединились к трапезе, состоявшей из холодной дичи и горячей каши, сваренной в гарнизоне. Майда сказала, что каша хороша — густая и сдобренная маслом, но специй не хватает. Кардок пробормотал что-то вроде того, что нормандцы вряд ли заметят нехватку соли. Симон сделал вид, что не услышал оскорбительного намека тестя, и предложил ему кружку эля.

Майда и Аделина прошлись по комнате, обсуждая драпировки для стен, которые Майда собиралась дать Аделине в качестве свадебного подарка. Когда они оказались в дальнем углу, Майда прошептала:

— Ты довольна? — Да.

— Твой отец хочет знать. Он сказал, что, если ты несчастлива с Тэлброком, он прикажет Катберту аннулировать брак.

Аделина покраснела. Даже Майда не должна знать о том, что брак фактически не совершен и этим холодным утром все еще возможно по закону признать их с Тэлброком союз недействительным.

— Я хочу остаться с ним, — сказала она.

Майда привлекла Аделину к себе и крепко обняла.

— Мне кажется, в нем есть доброта, доброта и сила. Тебе повезло, Аделина. И твоему мужу тоже.

Кардок, сидя у огня, огляделся и спросил:

— А где языческий меч?

Симон улыбнулся:

— Вон там, возле бойницы.

Кардок посмотрел на меч, висевший на обшитой деревом стене у амбразурного окошка.

— Эта вещица приятна для глаза. К тому же она может оказаться полезней, если враг появится рядом, за стеной. Клинок достаточно тонок, чтобы проткнуть человека даже через щель в закрытой ставне.

— Я предпочитаю, чтобы мои враги так близко ко мне не подбирались. — Симон кивнул на Аделину. — Если здесь начнутся неприятности, я хочу отправить Аделину назад, к тебе или к Уильяму Маршаллу, если снег поздно выпадет.

— Отец, я сказала ему, что останусь здесь вместе с ним. Кардок насупился.

— Если Аделина куда-то и отправится, то к моему двоюродному брату Раису. Она бы уже ехала, если бы не вышла замуж. Смотри не ссорься с ней, Тэлброк. Перемирие между нами продлится столько, сколько моя дочь будет счастлива в браке.

Аделина почувствовала, как Майда осторожно сжала ей плечо. Она выступила вперед.

— Отец, я довольна.

Кардок посмотрел сперва на нее, потом на Симона.

— Тогда между нами все должно быть хорошо, — сказал он наконец.

Рука Майды расслабилась.

В наступившей неловкой тишине было слышно, как скрипнула скамья под Симоном. Он встал и указал на сарацинскую саблю:

— Хочешь опробовать клинок?

Кардок после непродолжительного колебания покачал головой.

— Лучше покажи мне смотровую башню, хочу обозреть свою долину сверху.

Симон обернулся к женщинам:

— Вы пойдете?

Майда скромно опустила глаза. Аделина взглянула на свое роскошное свадебное платье и подумала о грубой сучковатой лестнице с внешней стороны башни.

Муж протянул ей руку:

— Пойдемте с нами, вы обе. Все будет в порядке.

Он подвел их к маленькой двери под стропилами и распахнул ее. Там оказалась кладовая, где хранилось оружие, сухие припасы и хворост, сложенные вдоль стен. В центре возвышалась крутая винтовая лестница, сверху бил солнечный свет.

Аделина видела, как отец шарит глазами вдоль стен.

— Ты не можешь ее оборонять, — сказал он.

— Это всего лишь смотровая вышка, больше ничего. Если враг подойдет настолько близко, что сможет войти в башню или сжечь ее, то мы в любом случае пропадем.

Симон взял Аделину за руку и стал подниматься на открытую площадку. Кардок дал Майде знак, чтобы шла впереди, а сам полез следом.

— Зачем ты построил ее такой высокой, если можешь видеть ущелье и с крепостных стен?

Симон пожал плечами и помог Аделине взойти на площадку для часового.

— Зачем твои предки так высоко ее построили, если они были уверены в том, что должны наблюдать только за ущельем?

Ответом Кардока был лишь мрачный взгляд исподлобья.

Перед ними расстилалась долина. Лужайки на вершинах холмов все еще покрывала зеленая трава, выше их были лишь черные скалы, упиравшиеся в небо, — твердые и неприступные, как старинные замки. Весь дом со всеми пристройками, казалось, расположился настолько близко, что Аделина смогла разглядеть недавно заделанные свежим тесом пробоины в частоколе и каждую плитку черного сланца на крыше. За домом, на южных склонах холма отчетливо виднелись пастушьи хижины и навесы для скота.

— Как много хижин на холмах, — заметила Аделина.

Симон подошел к Кардоку:

— Сколько у тебя народу там живет? Кардок пожал плечами:

— Я не считал. Во времена старого Генриха здесь было неспокойно. Кто-то отправил детей на запад, подальше от войны. Немногие вернулись назад после заключения мира. Я отдал их дома другим, пришедшим сюда на поселение.

— У тебя на хуторе на холме, что сразу за домом, живут несколько старых воинов, как я думаю.

Кардок угрюмо прищурился, делая вид, что смотреть ему мешает яркое солнце.

— О каком хуторе ты говоришь?

— Вон о том, видишь, самый большой. Над крышей еще дым вьется. Несколько дней назад я проезжал мимо и видел их.

— Я не отказываю в приюте тем, кто сражался против нормандцев. — Кардок в упор смотрел на Тэлброка, засунув руки за широкий пояс, на котором висел меч. — Это воины, сражавшиеся против Генриха Плантагенета. Теперь они стали пастухами и дровосеками. Не слишком хорошими, но они зарабатывают себе на хлеб и ведут суровую жизнь в горах, подальше от женщин, что прислуживают у меня в доме. Я не стану их прогонять: ни ради тебя, ни ради Уильяма Маршалла. Они будут жить мирно так долго, как я этого захочу. Наблюдай за ними, но ты не увидишь их дерущимися ни с кем, кроме своих же дружков, когда повздорят при игре в кости.

Тэлброк кивнул:

— Я видел твой договор с Маршаллом — там ничего не сказано о числе воинов в твоем доме. Если ты можешь их контролировать, то считай, я их не видел.

Кардок что-то пробурчал и прошел к другому краю площадки, чтобы посмотреть на ущелье и на земли за долиной.

— Хороший лучник, он натягивает тетиву как валлиец.

— Это Люк, один из тех, кого я привез из Херефорда. Аделина взглянула туда, куда смотрели ее муж и отец. Лучник Люк пристроил небольшой бочонок в развилке дуба, росшего на опушке леса, обступившего поляну. Он стоял далеко от своей мишени по колено в густом папоротнике и пускал стрелу за стрелой в бочонок.

— Надеюсь, он сначала его опустошил, — сказал Кардок. — Такой вот бочонок я получил в подарок от Маршалла, когда мы заключили договор. Там было бренди.

— Какие яркие стрелы! Красные, как кровь, — заметила Майда.

— Он сам их делает, — сказал Симон, — и красит в красный цвет, чтобы отличить от других. Он хороший солдат и отменный стрелок. Люк может с одного выстрела сбить воробья, летящего над лужайкой.

Они отошли от ограждения к лестнице. Аделина оглянулась и увидела, что лучник достал из колчана стрелу подлиннее и послал ее высоко-высоко, над верхушкой дуба. Она упала в глубине леса, далеко от мишени. Приятно было сознавать, что шпионы Лонгчемпа способны промахиваться.

Ладонь Симона легла ей на плечо.

— Я не хотел тебя напугать, — сказал он.

Аделина покачала головой. На мгновение ей показалось, что она высказала свои соображения вслух, что Симон услышал ее мысли. Она оперлась рукой о перила для большей уверенности. Симон кивнул в сторону лучника, метавшего свои красные стрелы в бочонок из-под бренди.

— Запомни этого человека, — сказал он. — Я уверен, что Люк один из шпионов Лонгчемпа. Если я прав, он представляет опасность для меня и, значит, для тебя тоже.

По тону Симона невозможно было догадаться, видел ли он, как она разговаривала с Люком, или нет.

— Он был весьма любезен, — сказала Аделина. Симон нахмурился.

— Он как-то помог мне, подтянул упряжь, — добавила она. Аделина снова оглянулась и увидела, что лучник, стоя у мишени, закрывает колчан. Он поднял голову и посмотрел в сторону леса, словно пытался разглядеть, куда упала его длинная стрела. Затем Люк развернулся и зашагал по узкой тропинке, круто поднимавшейся в гору, к единственной дороге, ведущей из долины.

— Он что-то небрежно относится к своим стрелам, — сказал Симон. — Длинную стрелу он не стал подбирать.

Аделина еще раз взглянула на поляну, на лес и на фигуру лучника. Теперь она знала, как он доставляет свои сообщения Лонгчемпу. Красная стрела в стволе зимнего дуба будет хорошо заметна, и Люк был достаточно умел, чтобы послать ее в нужное место, даже если для постороннего глаза это будет выглядеть как промах.

В лесу было тихо — никакого движения. Позже еще один шпион Лонгчемпа проберется туда крадучись, незаметно в поисках послания. Что за письмо улетело в лес на этот раз? Весть о том, что она стала женой Тэлброка? Сколько же людей Лонгчемпа затаилось в том лесу?

Симон ждал Аделину на верхней площадке лестницы. Он протянул ей руку, помогая спуститься.

— Если лучник подойдет к тебе, обязательно скажи мне об этом, — сказал он.

Аделина кивнула и поблагодарила своего святого за то, что Симон не потребовал с нее обещания. Некоторые формы предательства терзают душу сильнее других: она была шпионкой Лонгчемпа и в то же время надеялась, что ей не придется лгать своему мужу.

Аделина оперлась на руку супруга, в душе молясь о том, что у лучника никогда не появится повода послать красную стрелу со смертным приговором Симону Тэлброку. Затем она мысленно обратилась к иной неприятной теме, вспомнив то, что говорил Тэлброк относительно договора.

Глава 13

И вновь Аделина убедилась в том, что за Тэлброком непросто шпионить.

— Нет, я не позволю тебе ехать со мной, — настойчиво повторил Симон, — иди посиди с отцом. Я скоро вернусь.

— Я уже виделась с отцом утром. Я поеду с тобой.

— Нет, — решительно заявил Симон, — ты останешься здесь. — Они были у самых ворот частокола, огораживавшего жилище Кардока. — Навести Майду, выясни, где твоя глупая служанка провела ночь.

— Оскорбляя Петрониллу, ты ничего от меня не добьешься.

— У меня нет времени с тобой спорить. Пока мы тут препираемся, я бы уже съездил по делам и вернулся.

— Вот и я об этом. Поезжай, я от тебя не отстану.

— Мадам, я собираюсь навестить лагерь ветеранов, вы не можете меня сопровождать.

— Зачем тебе туда ехать? Они теперь пастухи. Они сражались на стороне повстанцев, это верно, но теперь пасут овец. Или ты не веришь моему отцу?

— Я верю в то, что он не лжет…

— Тогда доверься ему и оставь пастухов в покое.

— …и никогда не говорит всей правды.

— Тогда спроси его о том, что хочешь узнать. Или возьми меня с собой в хижину. Они увидят, что с тобой дочь Кардока, и не станут нападать.

— Они и так знают, кто я такой. Они на меня не нападут. Не сейчас, когда весь гарнизон на месте, а часовой наблюдает за нами с вышки. Я еду туда расспросить их кое о чем и не собираюсь никому угрожать.

Аделина посмотрела через плечо, даже с такого расстояния она чувствовала на себе взгляд Люка. Если она позволит Симону уехать одному, лучник отправит еще одну кровавую стрелу в лес: и Лонгчемп вскоре узнает, что Симон Тэлброк общался с мятежниками Кардока. Наедине, где их никто не мог подслушать. Если даже она последует за мужем к мятежникам и после сообщит Люку о том, что ни одного слова измены сказано не было, он все равно может отправить Лонгчемпу донесение, после которого Симона ждет только смерть.

— Как это будет выглядеть со стороны, ты подумал? — раздраженно воскликнула Аделина. — Симон Тэлброк, убивший священника в церкви, ненавистный канцлеру Симон Тэлброк, навещает банду разбойников! Ты сказал, что твой лучник Люк шпион; если так, то о твоем визите к мятежникам будет известно врагам. Зачем ты накликаешь беду?

Симон посмотрел в небо и принялся что-то бормотать.

Аделина расслышала пару слов. Он считал задом наперед по-латыни.

— Мадам, — сказал он наконец, — вы не можете следовать за мной повсюду. Мы поженились, как вам было угодно. Мы живем вместе, как вам было угодно. Все, что я от вас прошу, — это оставить меня в покое, когда я объезжаю долину. Как мне угодно. В одиночестве.

— Ты кричишь.

— Да, мадам, вы правы.

Аделина кивнула в сторону частокола.

— Я дочь Кардока и имею право ездить по его долине куда захочу.

Следующую фразу Тэлброк произнес по-латыни, на этот раз в ней не было чисел. Аделина дернула за поводья и направила свою кобылу по избитой дороге к хижине на холме. Муж ее поехал за ней, придерживая коня так, чтобы он шел вровень со смирной кобылой.

— Ты знаешь этих людей? — спросил он.

Он старался говорить спокойно, без раздражения. Аделина ответила как можно обстоятельнее, как должна отвечать на вопросы воспитанная леди:

— Нет, я не знаю ни одного человека, которые пришли поселиться в долину моего отца после мятежа.

— Тогда сделай мне одолжение и позволь поговорить с ними, не вмешиваясь.

Тэлброк больше не возражал против ее присутствия. Она широко улыбнулась:

— Разумеется.

— Тогда уступи мне дорогу. Я должен ехать впереди ради твоей же безопасности. Аделина направила коня в сторону, в подмороженный папоротник, росший у дороги. Симон остановился рядом с ней.

— Поскольку ты будешь присутствовать по собственной глупости, ты должна кое-что знать. Я поспрашиваю твоих солдат-пастухов о той дороге, которой они приходят в долину и уходят из нее. Мне не надо знать, кем они были до того, как появились здесь, и что они делали во время войны. — Симон наклонился вперед и положил ладонь на шею ее кобылы. — Если ты хочешь, чтобы я сейчас повернул назад и не ездил к вооруженным пастухам, то объясни, как твой отец исчезает из долины и появляется, минуя единственный переход. Я не стану упрекать его за то, что он скрывает маршрут, ему ни к чему знать, что ты мне об этом рассказала. Я использую полученное знание, чтобы подготовить защиту на случай вторжения, только и всего. Ты скажешь мне, что тебе известно?

Аделина указала вдаль, туда, где заканчивались земли Кардока.

— Склон не такой крутой в конце, где долина расширяется. Человек с нетяжелой поклажей может одолеть холм — подняться на утес и спуститься.

Симон покачал головой:

— Нет, я ищу путь, по которому вооруженные люди верхом могли бы попасть в долину. Там, над лугами, есть пещеры, но все они слишком малы, чтобы через них могла пройти лошадь.

— Если там есть пещеры, то коней можно оставлять по обе стороны от них.

В темных глазах блеснул интерес. Ее предложение показалось ему заслуживающим внимания.

— Вот я тоже сразу об этом подумал, но, оказалось, ошибся. Когда твой отец последний раз исчезал из долины, из дома пропали и люди, и лошади. Я специально заходил на конюшни проверить, все ли на месте в его отсутствие. После возвращения Кардока я видел лошадей. Они были в мыле. Видно, что им тяжело досталось. Кардок и его люди оставались на своих лошадях, когда разбойничали где-то неподалеку.

Рука его по-прежнему лежала на серой лошадиной шее. Аделина отвернулась.

— Я не знаю, как он это делает.

— Ты была ребенком, когда твой отец поднял восстание, он должен был подумать о пути к отступлению. Твои родители не говорили тебе до того, как началась война, что они будут делать, если Генрих Плантагенет захватит долину?

— Нет, я ничего не слышала, и мне в голову не приходило, что отец может проиграть.

Симон понимающе кивнул:

— Я бы тоже, наверное, не сомневался в нем, когда он был немного моложе.

Аделина вздохнула:

— Армия старого короля все же захватила долину. О том, чтобы бежать, не было и речи. После заключения перемирия меня отправили в Нормандию в залог хорошего поведения Кардока. Поверь мне, если бы тогда был тайный путь из долины, мой отец отправил бы нас куда-нибудь до того, как это случилось.

Симон убрал руку с ее лошади и выпрямился в седле.

— Есть ли в доме кто-то, какая-нибудь женщина среди прях или ткачих, та, которая доверяла бы тебе настолько, чтобы рассказать, что происходило в долине с тех пор, как ты уехала?

Признать такое нелегко, Аделина покачала головой, упорно глядя вниз.

— Большинства из тех, кого я знала, уже нет. Кто-то погиб, кто-то ушел из долины на запад, чтобы жить подальше от границы. У моего отца появилось много новых людей — тех, что пришли в долину, спасаясь от нормандцев. Я даже не успела узнать их имена. А те, кого я знала, — Аделина судорожно вдохнула, — те, кого я знала, не доверяют мне. Если они что-то и знают, свои тайны не выдадут. Моя мать была нормандкой и растила меня так, чтобы я об этом не забывала. Я не могу понять речи собственного отца, если он говорит быстро. Но никто при мне не замедляет речи.

Вот так. Она все сказала без утайки, и глаза ее остались сухими. Симон помолчал и тряхнул головой.

— Печальное возвращение в родные стены, потом брак со мной. Что же хуже?

Аделина видела, что Симон улыбается. Уголки губ чуть-чуть приподнялись. И при виде этой улыбки голова у нее сделалась совсем легкой, ей стало весело, безумно весело без видимой причины. Комок в горле почти исчез, и она с удивлением обнаружила, что и сама в ответ улыбается.

— Возвращение домой стало испытанием, но брак с тобой еще может обернуться чем-то худшим.

— Но пока этого не произошло?

— Пока нет.

Его карие глаза на солнце метали золотые искры, и улыбка его, его рот были само искушение.

— Я твоя жена, — словно издалека услышала Аделина собственный голос, — но ты так еще ни разу и не поцеловал меня.

Он улыбнулся еще шире:

— А ты хотела бы? — Да.

— Ты останешься ждать меня дома, если я соглашусь?

— Конечно, нет.

Он уронил поводья и медленно снял рукавицы. Легко и нежно, словно листок на ветру, он коснулся ладонью ее щеки. Тепло его ладони растеклось по лицу, затекло за затылок, стекло вниз по шее и остановилось на уровне груди.

— Святые угодники, — прошептал он, — ты так красива…

Руки его скользнули за ее голову, а губы легли на ее рот. Он еще подразнил Аделину секунду-другую, шепча ее имя, потом кровь горячей волной хлынула по всему ее телу, когда Симон перестал ее дразнить и стал целовать в угол рта.

Аделину уже целовали раньше — Бретон, который как-то прижал ее к себе летом во время танцев, потом ее украдкой, нервничая, поцеловал молодой Неверс в коридоре перед дверью опочивальни леди Мод, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило с ней сейчас.

Аделина повернулась, чтобы Симону было удобнее целовать ее, и сквозь стук сердца, громом отдававшийся в ушах, с удивлением услышала свой тихий стон.

Он отстранился, положил руки ей на плечи и сказал:

— Ты права, сейчас не время для чего-то большего.

— Я… Я не против. — Аделина взяла и положила его ладони туда, куда он, казалось, не решался их положить, на невысокие холмики грудей.

— Еще, — сказала она, — прошу тебя, еще. Кобыла ее вскинула голову и отшатнулась от смирно стоявшего коня Тэлброка. Симон поддержал жену в седле.

— Осторожно, — сказал он.

Мир, оказывается, не перестал существовать. Воздух был все так же холоден, цвета все такими же яркими. Аделина огляделась и поразилась, словно увидела зимнюю зелень лугов впервые.

— У твоей лошади больше здравого смысла, чем у меня, — сказал Симон. — Лагерь совсем рядом. Прости меня.

Аделина кивнула.

Они ехали молча через луг. Аделина знала, что если она заговорит, то не узнает собственного голоса. Она не изменилась, но изменилось все вокруг.

Все…

Симон резко остановил коня и протянул руку, касаясь ее плеча.

— Что, скажи на милость, это такое? — В стороне от дороги, среди зарослей рябины, с веток древнего сучковатого дерева свисали яркие лоскуты. — Это…

— Нет, это не повешенный, — сказала Аделина. — Это место я помню, и это дерево тоже. На ветках дары святым угодникам.

— Одежда?

— Подношения — для удачи, за здоровье, чтобы ребенок благополучно родился. Моя мать перед моим рождением оставила здесь лучшую мантию. Она мне рассказала, когда я достаточно повзрослела, чтобы понять.

— И она верила в это, хотя и нормандка?

— Возможно, не знаю. Дерево очень старое, и у него отличная репутация.

Симон уставился на увешанное шерстью и шелками дерево.

— Не приближайся, — попросила Аделина, коснувшись его плеча. — К нему нельзя подходить, если тебе не о чем попросить своего святого и если у тебя при себе нет приличной веши, чтобы оставить в дар.

Симон пожал плечами:

— Слишком холодно, чтобы отдавать плащ, а желания мои могут оказаться трудновыполнимыми даже для твоего таинственного дерева.

— Тогда уезжай отсюда, нехорошо находиться здесь без цели.

Всего через несколько минут они уже были на дальнем краю луга. И яркость красок в лучах осеннего солнца, и звон птичьего щебета — все успело угаснуть к тому моменту, когда они приблизились к хижине. Набежали тучи и заслонили солнце. И в разом наступивших сумерках Аделине показалось, что мир — эта долина и все остальное — возвращается к прежнему состоянию. Становится таким, каким он был до…

Симон обернулся в седле и приложил палец к губам.

— Держись возле меня. Ничего страшного не произойдет, но стой так, чтобы я мог тебя видеть.

Но улыбка на его губах говорила Аделине о другом, не имеющем никакого отношения к воинам-пастухам.

Вначале Аделина подумала, что хижину охватил пожар и она сгорела дотла. Черный удушливый дым завис над лагерем, и в дыму потерялся довольно большой дом, построенный Кардоком для бывших повстанцев. Хижина прилепилась у самого подножия утеса, а загоны для овец протянулись в линию возле той же стены, образованной скалой, огораживавшей луг. Судя по сильному запаху и блеянию овец, пастухам удалось за летние месяцы собрать довольно большое стадо.

Они не выглядели пастухами, даже мечи и кольчуги не сменили на пастушьи пастулы[5] и палки. Самый могучий из них, богатырь с единственным ухом, встал при виде Тэлброка и Аделины.

— Дочь Кардока и нормандский надсмотрщик. Теперь вы женаты, верно?

Тэлброк остановился и велел то же самое сделать жене. Хорошо вооруженный пастух стоял спиной к костру. Казалось, пламя бушует вокруг него.

Симон, похоже, не был так суеверен, как его жена, и не испытывал желания бежать прочь при виде дьявола, выползшего из геенны огненной.

— Да, мы вчера поженились. Я Симон Тэлброк. Как тебя зовут?

Великан огляделся, как будто искал взглядом капкан.

— Граффод, — сообщил он наконец.

— Ты и твои товарищи — пастухи?

— Пастухи.

Порывом ветра густой черный дым от костра понесло в сторону Симона и Аделины.

— Вы жжете зеленые деревья. Трудная вас ждет зима, если не припасете лучшего топлива.

— На зиму у нас есть сухие дрова.

— Могу я провести свою жену в хижину?

— Там спят мужчины, — Граффод неопределенно пожал плечами, — и женщины. Одна или две.

Аделина через плечо Граффода смотрела на пастухов. Она насчитала девять человек у широких дверей хижины. Дым, казалось, никому не мешал. Мужчины возле огня играли в кости. Один из них смотрел на Тэлброка, остальные его не замечали.

Хоть одежда их и была в заплатах, а мечи в зазубринах, клинки мечей грозно блестели в лучах заходящего солнца. Тэлброк кивнул в сторону загонов:

— Овцы ваши собственные?

— Стада принадлежат Кардоку. Мы смотрим за ними днем и ночью и получаем половину руна.

— В гарнизоне для вас найдется работа получше и плата пощедрее.

Мужчины, игравшие в кости, подняли головы. Граффод нахмурился:

— С нас довольно этих войн. Это у Кардока договор с нормандцами. Нас его дела не касаются.

Тэлброк достал из-под кольчуги небольшой мешочек и взвесил его на ладони:

— Здесь золото для того, кто скажет мне, как вооруженный всадник может выбраться из долины, минуя дорогу в ущелье.

Ответом ему была тишина. Аделина видела, как рука Тэлброка медленно ползет к рукояти меча. Граффод ткнул пальцем в небо.

— Вот как. Он едет в нормандский гарнизон, вытаскивает меч и проклинает душу Генриха Плантагенета, да так, чтобы все слышали. Не пройдет и часа, как он окажется в раю. Попы по крайней мере так утверждают.

— Ваш священник вам так объяснил? Одноухий пастух усмехнулся:

— Он настоящий зануда, этот священник. Запрещает женщинам проявить к нам немного доброты. Если я скажу, что священник обещает на том свете помилование повстанцам, вы избавите нас от дотошного старика, как это было с другим попом?

— Нет! — Аделина привстала в седле и схватила Симона за плечо. Конь его дернулся от неожиданности, и Аделина едва не потеряла равновесие. Золотые монеты Симона упали на землю, когда он повернулся, чтобы поддержать жену.

— Молчи! — прорычал Симон. После того как он убедился в том, что жена достаточно крепко сидит в седле, он опять обратился к Граффоду: — Другие люди, и покрепче тебя, и похитрее, пытались спровоцировать меня таким путем. Я не стану обнажать меч, чтобы остановить чью-то речь о мертвом священнике. Пусть говорят! Я поклялся, что не буду этого делать, и сдержу обещание. Но тебе, Граффод Одноухий, я даю другую клятву: вы со своими солдатами можете жить здесь и разыгрывать из себя пастухов до тех пор, пока никому не угрожаете: ни моим солдатам, ни моей жене и ее родне, ни священнику с кислой рожей. В тот день, когда вы нарушите запрет, ты умрешь от моей руки. Любой из вас. Кардок не сможет защитить тебя.

Мужчины встали в кольцо, мечи наготове. Граффод покачал головой:

— Пусть себе живет попик. Здесь мы никому не причиним вреда, даже этому прыщу в сутане.

Симон поверх плеча Граффода взглянул на хижину.

— Значит, вы будете жить здесь в мире. Граффод прищурился.

— Твое золото там, на земле.

— Забирайте его, — сказал Симон, — и наймите толкового дровосека, чтобы он вам приличных дров нарубил.

Пастухи, что стояли ближе к дверям, засмеялись. Скоро уже смеялись все, забыв про кости. Здоровенные кулаки одноухого разжались и отпустили ремень, на котором висел меч. Перед ними на холодной земле блестело рассыпанное Тэлброком золото.

Симон коротко велел Аделине возвращаться на тропинку. Через несколько секунд она услышала, что он едет позади.

Всю дорогу до форта они не обмолвились ни словом.

Глава 14

Первый день его семейной жизни подходил к концу. Симон Тэлброк возвращался в крепость. Впереди ехала жена. Никто из них не проронил ни слова, у обоих было тяжело на душе после стычки с Граффодом в лагере бывших мятежников.

Симон воспользовался этой паузой в разговоре еще и затем, чтобы поразмыслить над другими загадками, так и оставшимися неразрешенными в течение дня. Он так и не приблизился ни на шаг к ответу на вопрос, почему Кардок выдал дочь за нормандского изгнанника и почему его дочь сама настаивала на браке. Симон также не мог понять, отчего она желает следовать за ним повсюду, словно невеста, одержимая страстью.

Самый вероятный ответ был очевиден: Кардок решил использовать собственную дочь, чтобы она наблюдала за жизнью гарнизона и он мог сделать вывод о намерениях Тэлброка относительно долины. Причина была достаточно веской, и, если дочь овдовеет, Кардок сможет заявить права на конфискованные у Тэлброка дома и богатства. Чем больше, тем лучше. Старый лис Кардок не упустит возможности поживиться, даже если ради достижения цели ему придется спуститься с гор, пересечь всю Англию, передраться со всеми обитателями благопристойного Кента и утащить добытое обратно, в свои дикие горы.

Симон улыбнулся, представляя, как вздорный и вспыльчивый папаша его жены в Тэлброке, в Кенте, собачится с шакалами Лонгчемпа, которые, без сомнения, сейчас рыщут на бывших землях Симона, до нитки обирая тех, кто там остался. Разумеется, земли перейдут к Савару, младшему брату Симона, в том случае, если он переживет годы правления Лонгчемпа. Симон подумал, что должен написать Савару об Аделине и о том, что брат должен положить ей содержание на случай, если она станет вдовой и вынуждена будет бежать в Тэлброк.

Будущее, особенно в том, что касалось судьбы земель Тэлброка, казалось туманным. Симон хотя и сказал Аделине, что было бы ошибкой зачать ребенка этой зимой, готов был изменить свое мнение. Рано или поздно у него должен появиться наследник — так не все ли равно, когда он будет зачат, этой ночью или позднее.

Мысль о том, что уже нынешней ночью он будет спать с женой, горячила кровь. Сегодня не будет ни долгого пира, ни крепкого вина. Они останутся одни в замке, и никто их не побеспокоит.

Увы, приятное ожидание омрачалось неопределенностью его дальнейшей судьбы. Если Аделина забеременеет, все серьезно осложнится. Симон чувствовал и видел, что у его жены достаточно мужества, чтобы защитить ребенка или спрятать его в случае необходимости на годы. Однако за молодой женой Симона уже наблюдал по крайней мере один шпион Лонгчемпа. И лучник Люк мог быть не единственным наемником канцлера в гарнизоне.

Как только выпадет снег, Аделина может считать себя в безопасности от врагов Лонгчемпа на несколько долгих месяцев. Беда может прийти по весне. Беременной вдове не так-то легко бежать из крепости по крутым горным тропам. Благоразумный мужчина не дал бы жене забеременеть до весны. Благоразумный не женился бы на дочери Кардока, дабы терзаться еженощно от искушения.

Симон взглянул на жену и обнаружил, что она задумчиво смотрит на него. Думала ли она о тех же опасностях, чувствовала ли то же, что чувствовал он — жаркий ток крови? В этот момент решение пришло к Симону само. Он спросит у дочери Кардока, чего она хочет от долгой зимы, что в праздности должны провести они вдвоем в старом замке. Пусть она решит за него.

Симон хотел было уже задать мучивший его вопрос, но передумал. Они уже достигли подножия крепостного вала и вскоре окажутся среди солдат гарнизона. Потом, позже, когда костер запылает в древнем замке, за запертой дверью, он спросит Аделину.

Крепость выглядела лучше, чем могла бы выглядеть в надвигавшихся сумерках, освещенная последними лучами заходящего солнца. Сейчас, в красноватом свете заката, разница в цвете старых бревен и новой, наспех сооруженной обшивки была незаметна. Дерево приобрело цвет благородного янтаря.

У ворот крепости диковинными цветами расцвели факелы, от котлов вился ароматный дымок.

Симон спешился и стащил тяжелые рукавицы. Он обнял Аделину за тонкую талию и перенес через подернутую тонкой корочкой льда грязную лужу на чистое пространство. Гарольд стоял у очага, подбрасывал хворост в огонь.

— У вас на столе холодная дичь и похлебка, — сказал он, — и то, что осталось от вина, которым Кардок угощал нас вчера. — Он бросил смущенный взгляд на Аделину, но обратился к Симону: — Повар вскипятил большой котел воды. Если вы хотите использовать ее для купания, я велю солдатам подождать своей очереди.

Аделина вспыхнула. Румянец ее был ярче, чем языки пламени в костре, что развел Гарольд.

— Вели им подождать, — сказал Симон, — мы недолго. Аделина не сказала ни слова, пока Гарольд не покинул замок.

— Я не могу мыться на кухне, — чуть слышно сказала Аделина.

Симон недоуменно пожал плечами:

— После того как еда на день приготовлена, там никого не бывает. Наш повар не особенно усердствует. Он простой воин, я плачу ему чуть больше, чем остальным, чтобы он не дал нам умереть с голоду.

Аделину, казалось, сказанное Симоном не слишком обнадежило.

— Если мы переживем зиму, я велю построить настоящую баню, как в Тэлброке. Пойдем, на кухне тепло, и я закрою дверь на засов.

Симон нахмурился. Его жена, проведя в Нормандии пять лет и пережив роман со своим глупым нареченным, осталась, похоже, скромной, как монашка. Симон засомневался в том, что ему следует отдавать право решения относительно судьбы их брака в руки своей скромницы жены.

— Мне не обязательно принимать ванну, — сказала она. Аделина дрожала от холода, и край подола ее платья покрывала корочка льда.

— Тогда оставайся здесь. — Симон взял ведро пошел на кухню налить кипятку.

Вернувшись, он застал Аделину сидящей за столом. Еда осталась нетронутой.

— Вот, — он указал на ведро, — мойся здесь, в замке. Я пойду на кухню, поставлю еще воды и вскоре вернусь. — Он видел, что ей явно полегчало. — Закрой дверь на засов.

Последние слова обрадовали ее еще больше.

— Спасибо, Симон.

Он взял чистую тунику и поспешил на кухню, чтобы успеть помыться до того, как другие замочат в воде грязную одежду. В Тэлброке на крыше имелась громадная бочка, и слуг было в достатке, чтобы каждый день наполнять горячей водой ванну у настоящего камина в господской спальне. Когда леди Элис, знакомая вдова, принимала ванну у него в спальне и как-то так случилось, что она не смогла отыскать дорогу в свою спальню и теплой летней ночью осталась ночевать там же, где купалась…

Тэлброк тряхнул головой, стараясь отвлечься от воспоминаний об искусной в любви молодой вдове, и принялся полоскать белье в ведре с холодной водой, стоявшем рядом с очагом. После некоторого колебания он надел мокрую одежду прямо на тело и категорически приказал себе забыть о том времени, когда женщины смотрели на Симона Тэлброка так, как он того заслуживал до роковых событий в Ходмершеме.

За то время, пока он находился на кухне, похолодало еще сильнее. Он остановился посреди двора, взглянул на небо, усыпанное предзимними звездами, и пытался найти слова, которые должен будет сказать Аделине. Они не должны быть слишком настойчивыми, но при этом достаточно жаркими, чтобы дать ей понять, что он ее хочет. Она поймет. Именем большого пальца святого Петра он даст ей это понять достаточно внятно.

Еще пару недель назад Симон и представить не мог, что будет жить под одной крышей с женщиной, с женой. Даже если бы он женился на Матильде год назад, когда ее братья впервые подошли к нему с таким предложением, он отправился бы сюда один — Матильда не поехала бы в такую дыру. Симон вздохнул при воспоминании о кротком беленьком личике, промелькнувшем на лестнице в тот момент, когда он разговаривал с Ботвиллами. Если бы он к тому времени уже женился на ней, братья Матильды могли бы убить его, чтобы освободить сестру от участи жены изгоя.

А теперь у него нежданно-негаданно появилась жена — красивее, чем самая прекрасная из придворных дам, и достаточно храбрая, чтобы без страха поселиться под одной крышей с преступником, убившим священника. Симон еще раз взглянул на звезды и мысленно поблагодарил святых за свалившуюся на него удачу.

Он моргнул, не веря глазам, вгляделся попристальнее. Факелы на крепостной стене горели ярко, освещая южную стену настолько, чтобы безошибочно узнать в мужчине на стене лучника Люка — никто, кроме него, не выходил на пост с луком. Рядом с ним стояла женщина.

И этой женщиной была Аделина.

Он мог бы подняться на стену, но приказал себе не делать этого из-за Аделины. Если на стене завяжется схватка, женщина может упасть. В первый момент Симон ничего не понял, не сумел сделать никаких выводов из увиденного. Он заставил себя, стоя в мокрой одежде на холоде, оценить последствия своих действий или бездействия. В Ходмершеме он действовал слишком быстро и сурово поплатился за это. Ходмершем научил его большему, чем он сам мог предположить.

Симон стоял и смотрел на свою жену и шпиона Лонгчемпа. Он был слишком далеко, чтобы слышать, о чем они говорят, но достаточно близко, чтобы понять, что разговор их носит деловой характер. Более того, он видел, что они не могут прийти к согласию. О том, что они повстречались на крепостной стене случайно, не могло быть и речи. Видно было, что им есть что сказать друг другу. Есть, ибо оба они, вне сомнения, были шпионами Лонгчемпа.

Они оба.

Не было необходимости пытаться справиться ними обоими.

Не было необходимости вообще что-то предпринимать.

Им стоило лишь взглянуть вниз, чтобы увидеть его. Симон отделился от стены кухни и медленно пошел в замок, который, как он уже знал, будет пуст. Он открыл дверь, которая, как он знал, осталась незапертой.

Вода в ведре остывала. Ее зеленая льняная рубашка сохла на скамье. Над ней поднимался зыбкий пар — огонь все еще горел достаточно ярко. Верхнее платье лежало рядом. Лед на подоле растаял и лужицей стек на пол.

Она успела вымыться, постирать белье и переодеться. Должно быть, их свидание с Люком только-только началось. Пока она не успела сказать ему слишком много, пока нет.

Симон двинул кулаком о стену, при этом где-то в глубине сознания успел удивиться тому, что не чувствует боли. Понимая, как все это глупо, он все же считал минуты, пока его жена беседовала со шпионом Лонгчемпа. Еще одним шпионом.

Вопреки здравому смыслу он продолжал, помимо воли, искать объяснения ее вероломству, объяснения, которые могли бы ее оправдать в его глазах. Каким он оказался глупцом, позволив ей женить его на себе.

Но еще большим глупцом он был, когда позволил себе вообразить, что теперь, когда рядом с ним дочь Кардока, его одиноким ночам придет конец. Со времен Ходмершема он успел познать много горечи, но, видно, судьбе этого было мало.

Симон сумел взять себя в руки и усмирить гнев. Кулак его зудел, он знал, что вскоре зуд уступит место боли, но, помимо вмятины в деревянной обшивки стены, он не оставит никаких следов своего гнева. Он никому и ничему не причинит здесь вреда.

Гарольд оставил вино со свадебного пира на столе возле огня. Симон налил вина в кружку и стал пить, дожидаясь возвращения жены. Кажется, она поняла, что он видел ее на стене. Аделина замерла у порога, словно не знала, стоит ли заходить.

— Почему? — спросил он. — Почему ты не подождала до утра, чтобы встретиться со своим лучником? Тебе хотелось, чтобы вас обнаружили вместе?

Она держалась на удивление храбро, и храбрость ее была словно соль для его израненной души.

— Ты воображаешь себя жертвенным ягненком — идешь на заклание во имя дела Лонгчемпа? Хочешь, чтобы преступник муж избил тебя или убил, чтобы дать королю повод расправиться со мной?

Аделина отступила к двери, и в этот момент Симон знал, что, если она побежит прочь, он не станет ее догонять. Она не побежала, но и не торопилась входить.

Симон поманил ее.

Она покачала головой.

— Заходи, — сказал он. — Ты действительно думаешь, что я сделаю тебе одолжение и позволю пожертвовать собой ради Лонгчемпа? Я мог бы сделать это быстро, Аделина. Ты бы даже не почувствовала боли.

Она что-то очень тихо пробормотала, говорить ей было трудно.

— Не бойся, говори громче, — сказал Симон. — Мученики должны уметь доносить до своих палачей суть дела, за которое они гибнут. Если ты будешь бормотать, эффект окажется ничтожным.

Аделина выпрямилась, опустив руку, которой придерживалась за притолоку двери.

— Я сделала это ради тебя, — сказала она.

Даже в такой момент, когда, казалось, все факты были против нее и ей оставалось только оправдываться, она не утеряла способности поражать его. Отпусти ее, твердил ему разум, позволь вернуться в отцовский дом. Только Бог знает, на что она может толкнуть тебя, если останется. Одному Богу ведомо…

Дверь скрипнула. Аделина все еще стояла у входа. Между ними горел огонь в очаге. Словно нарочно, языки пламени взметнулись вверх, мешая смотреть, извращая образы.

— Уходи. Бери лошадь и возвращайся к отцу.

— Послушай меня…

Он сел на скамью и уронил голову на руки.

— Твой отец — он участвует в этих делах? Он тоже в союзе с Лонгчемпом?

— Кардок ничего не знает.

— А ты? Ты ради кого шпионишь? Из любви к Лонгчемпу или лучнику?

— Из любви к отцу. Он все, что у меня есть. Симон убрал руки от лица.

— Только Бог знает, на чьей стороне твой отец. Аделина взглянула на седельные сумки у сундука. На мгновение Симон решил, что она сейчас схватит этот безобразный узелок — там могло быть оружие или яд. Вокруг этой женщины витало столько зловещих тайн, что только дурак мог на ней жениться. Только дурак мог посредством брака предоставить ей право на земли Тэлброка.

— Твой хозяин Лонгчемп мой враг, и он использует все возможное, чтобы свалить меня. Но знай: у меня есть родня, ждущая возвращения в Тэлброк, и, даже если я погибну, земля перейдет им. Никто: ни шлюха в обличье девственницы, ни Кардок, ни сам дьявол — не лишит их законного права на Тэлброк. Если ты замахнулась на мою землю, то лучше откажись от своих намерений прямо сейчас.

— Мне не нужна твоя земля.

— Лонгчемп уже отправил туда своих шакалов. — Симон указал на сундуки, выстроившиеся вдоль восточной стены. — Вот золото, как я тебе уже говорил. Бери его и уходи.

— Нет.

— Я не могу терпеть шпионку Лонгчемпа в своей постели, Аделина. В гарнизоне, среди людей твоего отца, как я подозреваю, шпионы уже есть. Но в своей постели — нет, этого я стерпеть не смогу.

Она продолжала стоять у двери не двигаясь. Такое же выражение на ее лице Симон видел в день ее возвращения домой — бесстрастное, настороженное, исполненное неловкости.

— Если я уйду, лучник поймет, что нас раскрыли. Он исчезнет и доложит Лонгчемпу. И это принесет больше бед, чем необходимость терпеть рядом шпионку.

При дворе Плантагенетов немало найдется придворных, которые так и не научились мыслить в минуту опасности с такой же ясностью, как эта женщина.

— А ты? Что будет с тобой?

— Произойдет несчастье. Со мной и моими близкими.

— Я не доверяю тебе, Аделина.

— Тебе ни к чему мне доверять. Лучник был у тебя до того, как пришла я. Я не выяснила ничего нового.

— А Лонгчемп хотел услышать об измене? О том, что я объединился с принцем Джоном? Это надеялся выяснить канцлер?

Она прислонилась к стене.

— Именно об этом он и хотел узнать.

Симон встал и подбросил хвороста в огонь. Аделина выпрямилась, когда он направился к ней, но отступать не стала.

— Так о чем ты рассказала ему сегодня? Она посмотрела ему прямо в глаза.

— О том, что ты не нанимал повстанцев, работающих на моего отца, не подкупал их, чтобы поддержать принца Джона. Люк видел, как мы ехали в сторону пастушьей хижины. Когда-нибудь он узнает и о том, что ты разметал золото перед ними. Я объяснила лучнику, что слышала ваш разговор, и что ты ни словом не обмолвился об измене.

— И ты отправилась на башню, чтобы сказать ему об этом, туда, где тебя мог видеть любой со двора и от дверей кухни?

Глаза ее потемнели от гнева.

— Сейчас ночь, не так ли? Мне потребовалось бы несколько минут, но я, как выяснилось, не рассчитала время.

Она с видимым усилием оттолкнулась от стены и, указав на его наспех наброшенную тунику, сказала:

— Если бы ты позаботился о том, чтобы одеться после купания так, как подобает быть одетым начальнику гарнизона, я бы успела вернуться в замок до того, как ты вышел во двор.

Симон схватил Аделину за запястье. Рука ее слегка дрожала, и эта дрожь выдавала ее с головой.

— Ты хочешь, чтобы я просил у тебя прощения за то, что слишком торопился? — Он отпустил ее руку и указал на скамью. — Садись и выслушай меня.

Она тяжело опустилась на скамью. Аделина была на пределе и, несмотря на то что она являлась шпионкой Лонгчемпа, Симон не хотел испытывать всю меру ее мужества. Он не хотел, чтобы эта женщина потеряла перед ним лицо. Он сел на табурет и придвинулся поближе к ней.

— Тебе наплевать на себя? Всего несколько часов назад я предупредил тебя о том, что подозреваю Люка. Зачем ты рискнула встретиться с ним сегодня, ты ведь понимала, что я могу увидеть вас вместе?

Аделина пожала плечами:

— Дожидаясь более удобного момента, я могла опоздать.

— Когда он посылает следующее сообщение? У Аделины от страха расширились глаза.

— Не думай останавливать его. Только не сейчас. Прошу тебя, не делай этого ради себя самого!

— Кто доставляет сообщения Лонгчемпу?

— Я не знаю. — Аделина пребывала в нерешительности, она медлила, тщательно взвешивая слова. — Я видела… видела, как он отправил одну из своих длинных стрел далеко в лес, за мишень, и оставил ее там. Я думаю, он умеет писать и отправляет свои записки в лес приколотыми к стреле.

Дважды за последние две недели Симон наблюдал промашки Люка и его до странности небрежное отношение к стрелам собственного изготовления.

— Вот почему лучник не тренируется в долине, — сказал Симон. — Он всегда выезжает подальше, за ущелье, поскольку там кто-то ждет его сообщений. — Симон вздохнул. — У нас разные цели и взгляды на жизнь, Аделина, но мы схожи в своих подозрениях.

Он сжал ее лицо в ладонях и заглянул в темную зелень глаз.

— С твоим умом ты могла бы выжить при дворе Плантагенетов в самое тревожное время. С твоей красотой ты будешь угрозой миру, куда бы Лонгчемп ни заслал тебя. Что мне делать с тобой, Аделина? Как я могу послать тебя назад, к отцу? Как я могу держать тебя здесь?

— Не отсылай меня прочь, — попросила она. — Мы оба пострадаем, если посланий Лонгчемпу больше не будет.

Если бы она захотела того, Симон мог бы сам согласиться шпионить для Лонгчемпа, так сильно он желал ее. Симон встал и кивнул в сторону стола.

— Еда остыла, но ты должна поесть. Аделина была явно растерянна.

— Но я не голодна!

— Я устал говорить о Лонгчемпе. Мы поедим и ляжем спать.

— Что ты будешь делать?

— С лучником? Пока ничего. — Он взглянул на кровать, потом перевел взгляд на ее бледное лицо. — Лонгчемп потребовал от тебя, чтобы ты не только женила своего врага на себе, но и заставила его влюбиться?

Аделина спокойно встретила его взгляд — не отвернулась, не отвела глаз. Он был прав, когда решил, что у этой женщины достанет смелости защитить ребенка от обесчещенного Тэлброка. Но у нее не должно быть детей от него. Не время.

Симон с трудом отвел от нее взгляд.

— Зима будет долгой, — сказал он, — однажды, когда я выпью достаточно для того, чтобы забыть о том, что моя жена — шпионка канцлера, ты покажешь мне, что ты делаешь для того, чтобы твои жертвы чувствовали себя довольными.

Аделина ничего не ответила.

Он подтолкнул к ней блюдо с дичью:

— Ешь, шпионка канцлера должна поддерживать в себе силы.

Глава 15

Ее муж встретил крушение их недолгой семейной жизни с безразличием. Симон держался на расстоянии — проявлял заботу и доброту в мелочах, но стоило Аделине заговорить о будущем, замыкался в себе. Аделина, которая по праву гордилась умением держать язык за зубами в трудные времена, больше не могла выносить отчужденной вежливости мужа.

Самым тяжелым временем стало утро. Симон каждый день выезжал на рассвете, исполненный решимости найти тот путь, каким Кардок покидает долину, минуя дорогу. Ни одного утра он не упускал, ссылаясь на то, что скоро выпадет снег и положит конец его поискам.

Аделина выезжала с ним каждый день. Он пытался избежать ее общества: очень рано вставал и тут же прыгал в седло, пускал коня с места в карьер и в разговорах с ней ограничивался краткими предупреждениями о возможной опасности. Но ни разу за все время он не унизил ее, демонстрируя свое неудовольствие перед солдатами гарнизона.

Наконец он оставил попытки отдаляться от нее и открыто заявил, что не будет возражать по поводу ее отчетов Лонгчемпу о его бесполезных метаниях по долине.

По истечении двух недель жизни в крепости Аделина вдруг почувствовала, что соскучилась по Петронилле и с удовольствием послушала бы ее пикантные сплетни. Петронилла видела мир под другим углом, и Аделина решила, не называя истинной проблемы, попользоваться ее житейским опытом.

Утренние выездки стали для Аделины настоящей пыткой. Она и знать не знала, как будет томиться, как отчаянно ее потянет к холодному, замкнутому и, по всеобщему мнению, весьма опасному супругу. Живя в заложницах, она тосковала по дому, по матери, по знакомым и близким, оставшимся в Уэльсе. Но, какой бы сильной ни была ее тоска, она не шла ни в какое сравнение с той болью, что испытывала она, глядя на своего мужа по вечерам, когда они оставались одни в замке, где горел огонь, согревая комнату на ночь. Как тяжело было сознавать, что, хотя спать они будут вместе, он даже во сне не повернется к ней. А утром они будут объезжать окрестные холмы вдвоем в молчании, становившемся совершенно невыносимым.

Аделина остро нуждалась в дружеской поддержке. Сегодня утром ей было все равно, чем займется ее муж. Ради разговора по душам она готова была закрыть глаза даже на то, чтобы супруг ее притащил в долину целую армию повстанцев и спалил крепость до основания. Лонгчемп все равно узнает обо всем достаточно скоро. Она, Аделина, не могла сообщить ему больше, чем Люк. У нее складывалось впечатление, что собственного мужа она знает хуже, чем самый последний из его конюхов.

Так что Аделина осталась лежать в кровати после наступления рассвета. Симон отправился на конюшню, затем вернулся спросить — еще более отчужденно, чем прежде, — не больна ли она. Аделина ответила односложно и нырнула под полог с головой. Она оставалась в своем теплом укрытии, покуда Симон не покинул крепость. Только после этого она отправилась к дому Кардока.

Вдали, у дальнего края полузамерзшего поля, Аделина заметила лошадь Петрониллы, мирно пощипывавшую тронутую морозцем траву. Рядом с лошадью Петрониллы стоял жеребец покрупнее, тоже под седлом. Аделина направила лошадь через поле в лесок, возле которого паслись лошади.

Петронилла на второй день после свадебного пира встать с постели не могла — голова болела. Хауэлл привез в крепость сундук с бельем и сообщил, что Петронилла надеется скоро поправиться. Хауэлл сказал, что она будет работать с Майдой за ткацким станком и помогать по дому. В тот же вечер и каждый последующий день в сумерках Аделина, стоя у крепостных ворот, смотрела, как Петронилла и Хауэлл наискосок по тропинке, пролегающей через поле, направляются в лесок. Аделина улыбалась — странная это была парочка: Петронилла, разодетая в пух и прах, и неопрятный долговязый юнец рядом с ней. Но даже издали в их движениях и жестах было заметно нечто такое, по чему можно было безошибочно определить любовников.

Аделина пустила лошадь шагом, а сама принялась осматриваться. Высоко на склонах холмов паслись овцы. Ветром сюда относило их блеяние. Вскоре на зиму их загонят в овчарни.

Аделина поежилась. Овцы могли быть куда увереннее в том, что зимой их ждет тепло и приют, чем она, Аделина. Лежа без сна в обществе отчужденного Тэлброка, все эти четырнадцать ночей Аделина взвешивала «за» и «против» ухода из долины. Если не медлить с отъездом, то можно достичь лагеря Уильяма Маршалла до того, как выпадет снег. Конечно, она могла бы найти приют в доме отца, но тогда неизбежно начнется вражда между Тэлброком и Кардоком.

Симон не стал бы возражать против ее ухода, он предложил протекцию Маршалла в первый же день их брака. Может, он даже обрадуется ее отъезду. Она освободит место другой женщине, которая станет согревать его ложе зимой.

Всякий раз, начиная думать об этом, Аделина склонялась к тому, чтобы остаться.

Аделина доехала до края поля и заметила, что и кобыла Петрониллы, и жеребец были привязаны к молодому дубу. Ни Петрониллы, ни ее спутника рядом не было.

Аделина зябко повела плечами. Для любовных утех утро, на ее взгляд, выдалось слишком холодным. Аделина слышала о том, что любовники ищут уединения на сеновале, так что скорее всего искать Петрониллу следовало именно там. Но кто знает? Когда любишь, говорят, любое время года может обернуться летом. Однажды, на второй день после свадьбы — целую вечность назад, — по дороге к пастушьей хижине был момент, когда Симон Тэлброк поцеловал ее и прогнал холод из души. Ей тогда даже жарко стало.

Крик ворона вернул Аделину к действительности — к ее одинокому, лишенному любви и ласки существованию. Аделина огляделась. Кроме лошади, ничто не напоминало о присутствии здесь Петрониллы. Аделина натянула поводья, решив проехать мимо привязанных лошадей к единственному озеру в долине.

Поверхность воды прихватило тонким льдом. Если продержится северный ветер, снег ляжет через несколько дней. Только тогда, когда ущелье завалит мягким снегом и оно станет непроходимым ни для конного, ни для пешего путника, прекратит лучник Люк метать свои стрелы с посланиями. Только тогда и Тэлброк, и Кардок со своими людьми смогут почувствовать себя вне досягаемости коварного и вероломного врага — канцлера Лонгчемпа.

Только тогда Симону будет поздно отсылать ее куда-нибудь.

За спиной она услышала конское ржание, женский визгливый смешок и довольный хохоток мужчины. Аделина направила лошадь к дому — она не хотела беспокоить своим присутствием воркующую парочку.

Майда, казалось, обрадовалась тому, что Аделина вызвалась ее сопровождать к пастушьей хижине на холме. Аделина предложила повести вьючную лошадь, так что они отправились в гору цепочкой — впереди ехала Майда, позади Аделина верхом на своей кобыле с вьючным животным в поводу. Майда держалась в седле так легко и изящно, что заслужила бы одобрение самой леди Мод. Должно быть, тайная супруга Кардока была женщиной знатного рода, и ей потребовалось немало мудрости и умения, чтобы разыгрывать перед чужаками служанку, выбившуюся в люди за счет особого умения ткать.

Разгадала ли востроглазая Петронилла тайну Майды? Аделина улыбнулась своим мыслям. Едва ли! Уж слишком заняты были в последнее время мысли Петрониллы жилистым Хауэллом. Аделина бросила взгляд в сторону леска пониже лугов. Там, на дальнем краю поля, по-прежнему виднелась привязанная к дереву лошадь бывшей нормандской фрейлины.

Майда засмеялась, словно угадав, о чем думает ее спутница.

— Вот уже два дня, как твоя служанка целыми днями собирает в лесу растения.

— Неужели в такой холод в лесу еще что-то растет?

— Растет-то не много, но корзинку из леса она каждый день приносит, — с улыбкой сказала Майда. — Когда наступит зима, я снова попрошу ее помогать ткачихам.

Впереди уже показалась хижина.

— В сумках еда? — спросила Аделина.

— Хлеб и шерстяные покрывала, скоро выпадет снег.

— Кто они такие?

Майда перестала улыбаться.

— Ты с ними встречалась?

— Мы ездили туда с Симоном две недели назад. Они были не слишком разговорчивы.

— Когда Генрих еще был у нас королем, эти люди жили суровой жизнью воинов. Ну а сейчас они поселились тут, чтобы пасти овец. Эти люди благодарны твоему отцу за то, что нашел для них землю и кров, а ему от этого тоже польза — военное искусство этих людей может однажды ему пригодиться.

— Может пригодиться? Что может произойти? Майда неопределенно махнула рукой.

— Ничего конкретного он не ждет, но Кардок человек осторожный. Ему спокойнее, если рядом с ним и за него старые вояки. — Майда оглянулась. — Смотри, Аделина, вон там твой муж. Он едет следом за нами.

Аделина пришла в явное замешательство. Столько дней он только и делал, что пытался заставить ее отказаться от его компании, а тут сам надумал за ней поехать — не иначе как теперь он решил шпионить за женой. Аделина смотрела, как высокий всадник в черном плаще поднимается по склону холма. Если бы их брак имел хоть малейший шанс сохраниться, если бы оставалась хотя бы крохотная надежда на то, что в нем еще осталась хоть капля страсти, она могла бы подумать, что им движет забота о ней. Аделина отвела взгляд от мужа. Симон ехал шагом.

— Я поеду с вами, — сказал он, приблизившись.Майда улыбнулась:

— Я поеду впереди и поведу лошадь с поклажей, если хотите.

— Пожалуйста, оставайтесь с нами…

В его открытой улыбке было столько искреннего тепла, что Аделина дернулась, словно пощечину от него получила. Не для нее, для Майды старался Симон Тэлброк. Жене он больше не улыбался. И никогда не улыбнется вот так же светло и открыто.

Симон подъехал ближе и взял из рук Аделины веревку, к которой была привязана вьючная лошадь.

— Я поведу ее, — предложил он.

— Когда мы вернемся из хижины, — сказала Майда, — вы заедете в дом? Кардок хотел посетить крепость, но я пристыдила его, попросив не беспокоить в первые недели брака.

— Аделина, ты как?

Для постороннего этот вопрос был проявлением галантности со стороны молодого супруга, но Аделина не заблуждалась на его счет. Он даже не смотрел на нее: взгляд Симона был устремлен куда-то поверх ее плеча. Очередной знак того, что он никогда ее не простит.

— Конечно, заедем, — ответила Аделина.

Через пару минут они уже были в лагере пастухов. И снова, как прежде, они жгли зеленое дерево и густой дым окутывал хижину. Как и в прошлый раз, несколько человек играли в кости у дверей. За потрепанной овчиной, закрывавшей вход, не наблюдалось никакого движения.

И вновь Граффод выступил из-за дымовой завесы, чтобы говорить от имени всех остальных. Но Аделина заметила в этот самый момент, что не все оставалось таким, как в прошлый раз.

Изменились лица повстанцев, угрюмого выражения как не бывало. Граффод уважительно поклонился Майде и взял из ее рук поводья коня, когда она спрыгивала с седла.

— Леди Майда, — сказал он, — мы выпьем за вашездоровье, за здоровье Кардока и мальчиков.

Симон смерил взглядом одноухого великана.

— С радостью выпью вместе с вами!

Наступила неловкая пауза, но Майда поспешила уладить недоразумение.

— Поберегите эль до следующего раза. Мне надо возвращаться домой. Солнце заходит быстро, а мне еще надо подшить несколько покрывал.

Граффод вновь поклонился и велел пастухам снять с лошади сумки.

— Спасибо вам, передайте наш поклон Кардоку.

Аделина взглянула на Симона. Тот, похоже, тоже заметил перемену в манере общения Граффода, да и остальных мужчин, сидевших вкруг костра. Он дал Аделине знак молчать, а сам оглянулся, чтобы посмотреть, как пастухи распаковывают поклажу.

Сумки сняли и унесли в хижину, открывать их никто не стал. Внутрь гостей не пригласили, и все трое, задержавшись в лагере всего на пару минут, отправились обратно.

Первой тишину нарушила Майда:

— Кардок попросит вас остаться с нами в доме на Рождество. Разумеется, половина солдат останется в крепости, потом их сменит вторая половина — как на свадебном пиру.

Рождество! У Аделины сердце защемило от воспоминаний. В детстве она всегда так ждала этого праздника. Годы, проведенные в Нормандии, не изгладили из ее памяти воспоминаний о праздновании Рождества в родном Уэльсе. В Нормандии так веселиться не умели.

Она осторожно взглянула на Симона и увидела, что тот за ней наблюдает.

— Мы можем остаться у моего отца на все двенадцать дней?

Он пожал плечами:

— Как пожелаешь.

— Кардок поселит вас в большой спальне, он не живет там с тех пор, как уехала твоя мать.

Симон перевел взгляд с Майды наАделину иобратно. За весь короткий путь до ворот он больше не проронил ни слова.

Ночью вновь задул северный ветер. Ледяной крупой занесло крышу, стены покрылись изморозью, тонкой блестящей корочкой льда. Вороны, согнанные морозом с крепостных стен, искали укрытия под навесом сторожевой башни. Часовые сменялись чаще и поднимались на площадку не по наружной лестнице, а по той, что вела из старого замка. На дворе постоянно горел костер, возле которого попеременно грелись дежурившие солдаты.

Каждый час Аделина слышала приглушенную ругань тех, кто, выходя на пост на открытую площадку, вынужден был бороться с дверью, ветер с силой рвал ее из рук часовых.

Чем сильнее задувал ветер, тем, казалось, беспокойнее становился Симон. Сквозь тревожную полудрему Аделина слышала, как он встает с постели и идет к часовым. Она просыпалась и тогда, когда он возвращался, выслушав доклад.

Глухой ночью, перед самым рассветом, Аделина села, дрожа то ли от холода, то ли от страха, разбуженная свистом. Ей показалось, что это лучник играл на флейте, вызывая ее к себе. Она прислушалась. Да, это был не ветер. Ветер не мог выводить такой четкой мелодии. Слушай флейту, велел ей Люк.

Должно быть, сейчас Люк ждал ее в ледяной мгле, вызывая волшебными звуками, рожденными его дыханием, пропущенным через полированную кость инструмента, который он вместе с луком и красными стрелами прихватил с собой из Херефорда — из змеиного гнезда, созданного Лонгчемпом.

Высокие, пронзительные ноты на этот раз зазвучали громче, совсем рядом с бойницей, которую на ночь плотно закрыли ставней и заложили на засов.

Глупо было открывать дверь. Завывание ветра разбудит Симона раньше, чем она успеет дать знак лучнику, не говоря уже о том, чтобы побеседовать с ним.

Аделина выскользнула из теплой постели и по ледяному полу направилась к окну.

Нет, этого не может быть! Ей, верно, померещилось во сне. Не мог лучник рассчитывать на то, что она расслышит звук флейты, когда ветер воет так сильно. И все же, хотя она и не прикоснулась к ставне, та зашевелилась, словно кто-то пытался открыть ее. Аделина нерешительно подошла к бойнице. В догорающем костре еще оставались уголья, дававшие достаточно света, чтобы разглядеть ее. Она прикоснулась к ставне, и в тот же миг тяжелая рука легла на ее плечо.

— Тихо! — прорычал Тэлброк. — А не то весь гарнизон сбежится сюда. — Еще одно молниеносное движение в темноте, и Аделина оказалась прижатой к стене. Симон зажимал ей рот ладонью. — Слушай меня, — сказал он. — Ты слушаешь? Перестань визжать.

Он отвел ладонь от ее губ, но руку не опускал.

— Ты все поняла?

— Да…

— Ты сошла с ума, — Симон сгреб ее и швырнул на постель. Схватив кочергу, он принялся ворошить угли, разбивая на камне большие куски, задутые сквозняком, и, бормоча проклятия, подкинул в огонь свежих дров.

Звуки флейты оборвались. Аделина вся превратилась в слух и напряженное ожидание.

Симон обернулся и набросил ей на плечи волчий полог.

— Если ты заболеешь, твой отец вырежет у меня печень. — Он улегся в постель, рука его лежала поперек ее живота, словно он боялся, что она опять встанет.

— Ты спала? — спросил он.

— Должно быть.

— Или слушала флейту лучника?

Рука его еще глубже вдавила ее в теплую мякоть постели.

— Я тоже слышал, но решил, что это ветер завывает где-то на башне. Так это лучник? Ты обещала встретиться с ним в такую ненастную ночь?

— Нет, не обещала.

Он не убирал руки. Аделина чувствовала идущее от него тепло и вдруг в минутном ослеплении представила, каково бы это было — пошевелиться под его рукой, ощутить ее тепло всем своим телом… Он отодвинулся, словно прочел ее мысли и они ему стали противны.

— Ты останешься здесь, пока я выйду поговорить с часовыми, или я должен тебя караулить?

— Зачем ты так часто поднимаешься на вышку? Симон вздохнул:

— До того как ляжет снег, осталось всего несколько дней. Если Лонгчемп задумал нанести удар до наступления весны, сейчас самое время.

— Ты не попытался избавиться от лучника, ты даже не допросил его.

— Я не хочу вызывать у Лонгчемпа подозрений, сообщения должны поступать постоянно. — Симон нахмурился, глядя в огонь. — Ты сдержала слово и не сказала ему, что я понял, чем он тут занимается?

— Клянусь, я ничего ему не говорила.

— Хорошо, тогда мне не о чем беспокоиться, не так ли? Моя славная женушка сдержала клятву.

В голосе его чувствовалась насмешка.

— Неужели тебе так нравится, — спросила она, — издеваться надо мной, высмеивать мои ошибки? Ты или смеешься надо мной, или не замечаешь. Кто я для тебя: жена, ослушавшаяся мужа, или преступница, достойная казни? Я больше так не могу, Симон. Я хочу знать, как ты ко мне относишься.

— А как мне следует с тобой обращаться? Как с женой, которая… Как ты сказала? Меня ослушалась? Или как с преступницей, опасной преступницей, которую близко к приличным людям подпускать нельзя? Мне трудно решить, Аделина. Сделай выбор за меня.

Аделина не захотела по собственной воле лезть в расставленный капкан.

— Я подумаю над этим, — сказала она и откатилась к самому краю постели.

Симон тяжко вздохнул:

— Мадам, вы загоняете меня в угол. Положение мое сходно с положением изменника, избежавшего петли палача, но чувствующего себя неуютно в королевской темнице. Как только угроза смерти миновала, он начинает жаловаться на то, что вынужден влачить жалкое существование среди таких же бедолаг, как он. Следует ли ему искать средство к перемене участи? Или помалкивать, зная, что избавление принесет лишь смерть?

— Ты решил казнить меня? За то, что я говорила с представителем канцлера твоего короля?

Симон сел и подоткнул под нее волчий полог. При всем ее вероломстве он не мог допустить, чтобы Аделина страдала от холода.

— Мадам, вам непременно надо размахивать руками, когда вы говорите? Спокойно, я всего лишь привел пример. Я не убиваю лгунов, я лишь становлюсь глух к их речам. — Симон вздохнул. — Но с вами быть глухим непросто.

— Я не лгу тебе.

Симон отодвинул свою подушку подальше от головы Аделины и молча лег.

— Я не лгала тебе, — повторила Аделина, — и никогда не буду лгать.

Симон повернулся на бок к ней лицом, неяркий свет костра освещал ее черты.

— Тогда скажи мне, что бы ты делала, если бы я не увидел тебя с лучником и вернулся в эту комнату, пребывая в уверенности, что наш брак — всерьез и надолго? Что бы ты делала тогда?

— На этот вопрос ответить не трудно. Я поступила бы так, как поступаю сейчас.

— Из любви к Лонгчемпу. — Симон был настолько близко, что Аделина чувствовала тепло, исходящее от его тела.

— Нет, чтобы мой отец был жив и чтобы я могла остаться жить в долине. Видишь ли, он хотел отправить меня отсюда, спрятать от нормандцев.

Симон словно невзначай коснулся ее косы, лежавшей в ложбинке между холмиками грудей, и с отсутствующим видом стал нежно поглаживать ее волосы.

— Он мог бы спрятать тебя где-нибудь поблизости или выдать за служанку. У него богатый опыт, например, он всех водит за нос с твоими братьями…

Аделина резко села и оттолкнула его руку.

— Что ты хочешь этим сказать? Он не прячет мальчиков. Они сыновья Майды…

— Разве ты не догадалась, что Майда — законная жена, а мальчики — законные наследники?

Аделина не могла понять, что у Симона на уме.

— И как давно ты это понял? Мальчики никому не угрожают, они так молоды. — Аделина пыталась заставить себя говорить медленно, но никак не могла успокоиться. — Ты наследник Кардока, все это знают. Ты мой муж, и поэтому ты получишь землю…

Симон положил руку ей на плечо.

— Перестань, прекрати болтать и послушай. Я женился на тебе не из-за земли. Видит Бог, у меня было довольно земли в Тэлброке. Я потерял ее из-за своих преступлений. Неужели ты думаешь, что Лонгчемп позволит мне унаследовать земли твоего отца? Нет. Пусть уж твои братья получат долину, когда придет время. Если мне удастся вернуть свое честное имя и земли, то с меня хватит и Тэлброка.

— Поклянись!

— Прекрати дергаться, и я поклянусь. — Он отпустил ее и откинулся на подушку. — Как и твоя судьба, — сказал он, — моя жизнь переплелась с этим дьяволом Лонгчемпом. Как и ты, я не лгу. — Он снова дотронулся до ее косы и осторожно погладил. — Клянусь красотой моей жены!

В его взгляде не было ни насмешки, ни намека на легкий флирт. Только желание.

Ее глаза жгло, она была готова разрыдаться. — Я очень плохо все начала.

— Что именно?

— Свою семейную жизнь. Из меня получилась плохая жена. — Он отнял руку от ее косы и коснулся нежной щеки. — Если мне суждено выжить…

— Тс-с… Если я перехитрю Лонгчемпа и доживу до весны, ты станешь моей женой по-настоящему?

Аделина сморгнула набежавшие слезы.

— Ты мой муж, единственный и настоящий. Сейчас и на всю жизнь.

— Надеюсь, — сказал он, — с весны и до конца дней. Аделина с трудом перевела дух и чуть слышно сказала:

— Я здесь, и я твоя.

Он поднес ее руку к губам, потом опустил на покрывало.

— Весной, — сказал он, — Лонгчемп может послать сюда кого-то посерьезнее лучника с лицом, похожим на морду хорька. Если случится беда, нам, возможно, придется убегать отсюда очень быстро. Если ты будешь носить ребенка, опасность увеличится стократ. — Симон закрыл глаза. — Если Лонгчемп узнает, что ты носишь под сердцем наследника Тэлброка, он уничтожит вас обоих.

— Симон…

— Знай я, что Лонгчемп потребовал от тебя служить ему, я бы никогда на тебе не женился. Он теперь и твой враг, Аделина, потому что ты вышла за меня замуж.

— Он так сильно тебя ненавидит?

— Он ненавидит меня и боится. Мой брат рискует не меньше меня.

— Почему он тебя боится?

— Я… я убил священника. Этого довольно.

Но в тоне Симона было нечто такое, что указывало на иной источник ненависти Лонгчемпа. Аделина понимала, что на прямой вопрос Симон отвечать не станет.

— Ты ничего не можешь сделать, чтобы с ним помириться? — осторожно поинтересовалась она.

— Я бы предпочел отдать душу дьяволу.

Снова задул ветер, в отверстие в крыше взметнулись столбом искры. Аделина закрыла глаза и молча помолилась о том, чтобы князь тьмы не внял словам ее мужа.

Глава 16

Северный ветер затих как раз в ночь перед Рождеством. Опавшие листья подернулись серебристой корочкой льда. Симон и Аделина верхом спускались с крепостного холма, догоняя дровосеков, тянувших из леса ствол могучего дуба для долгого святочного костра.

Кардок руководил их действиями — вытащить из леса такое большое бревно непростая задача. Там же, у озера на опушке, резвились и младшие братья Аделины. Они прыгали и визжали, клубы белого пара вились над ними, они лишь притворились испуганными, когда отец, строго прикрикнув на детей, велел им держаться подальше от тяжелого ствола. Святочное бревно поджигали в первый день Святок, и жара его должно было хватить на все двенадцать дней праздника — до самого Крещения. С незапамятных времен во всех уэльских поместьях жгли на праздник святочные бревна, жар от него считался священным.

Дети нашли себе иное занятие — принялись собирать камни, чтобы швырять их на тонкий лед, радостно вскрикивая всякий раз, когда серебристая корка с печальным звоном разламывалась и камешки с негромким всплеском уходили на дно.

— Вы разбудите дракона, — взревел Кардок, — и когда огромный червь приползет к вам в кровать, чтобы забрать к себе в озеро, не зовите меня на помощь!

— Ты их напугаешь, — заметила Аделина.

— На это я и рассчитываю, — пробурчал отец.

Аделина, осторожно ступая по подернутой ледком слякоти, обошла полено. Ее сводные братья выковыривали камни из замерзшей земли на берегу.

— Ты не моя сестра, — сказал один из братьев на безупречном английском.

— Ты так считаешь?

— Моя мама сказала, что, если придут плохие люди, важно не быть твоим братом, вот что она говорила.

Аделина потрепала младшего по волосам:

— А ты, Гован? Ты считаешь меня своей сестрой? Младший ребенок пожал плечами:

— Пенрик прав, Пенрик всегда прав. Аделина улыбнулась:

— Да уж, верно, если я не прихожусь тебе сестрой, могу я быть тебе подругой?

Пенрик нахмурился, задумавшись.

— Пожалуй. — Он заглянул Аделине через плечо. — Только не говори тому большому дяде и людям в башне.

— Договорились. — Аделина проследила за взглядом ребенка и увидела, что Тэлброк снимает плащ, чтобы помочь людям Кардока. Она видела, как напряглись мышцы на его широких плечах, когда он приподнял свежесрубленный конец полена над зарослями ивы. Через минуту и сам Кардок присоединился к команде дюжих мужчин, тащивших бревно через подмерзшее поле.

Гован вытащил большой палец изо рта и ткнул им в сторону Тэлброка.

— Ты, наверное, храбрая, раз живешь с этим большим дядькой. Петронилла так говорит.

Аделина распрямилась и огляделась:

— Кстати, а где она?

Пенрик пожал плечами и опустил на землю палку, которой выковыривал камни.

— Хауэлл увез ее на своем коне. — Он поднял маленький камешек и посмотрел на озеро.

— Вот от этого будет громкий всплеск, — сказала Аделина. — Тогда дракон точно проснется.

— Дракон не посмеет вылезти, пока рядом тот большой дядька. — Гован засмеялся и пальцем ткнул в сторону Тэлброка. — Дракон не станет выходить, пока он тут.

— Вот он, уже поднимается, — страшным голосом сказала Аделина.

Ребята сорвались с места и пустились бегом за Тэлброком.

Отличной выделки льняная скатерть накрывала стол в доме Кардока. Стол ломился от яств — еды хватило бы накормить всех живущих в долине. В широкой старинной чаше чистого серебра пенился мед, за медом настал черед бренди. Кардок восседал на большом стуле, похожем на трон. Майда с сыновьями сидели рядом с хозяином дома.

Петронилла, неподражаемая в своей тунике нормандского покроя и нижнем платье, отбеленном усилиями Майды, сновала между Аделиной и шумной толпой молодых людей у дальнего конца стола. Среди этой группы Аделина заметила несколько лиц, запомнившихся ей по встрече в пастушьей хижине, но Граффод, их начальник, еще не приходил. Десять солдат гарнизона сидели чуть поодаль от воинов-пастухов, поближе к отцу Катберту. Пока что за столом Кардока царил мир.

Аделина подвинулась к мужу, освобождая место для подруги.

— Ты видишь, — шепнула ей Петронилла, — как Хауэллу идет стрижка?

Аделина взглянула на молодого валлийца. Теперь, когда его похожие на солому желтые волосы укоротили, мощная челюсть еще больше выдвинулась вперед. Клочковатая рыжая борода так и осталась не тронутой ни ножницами, ни бритвой.

— Он действительно прекрасно выглядит, — сказала Аделина. — Кстати, где вы были, когда сюда тащили полено? Мне, да и не только, так не хватало вашего общества.

— Настала очередь Хауэлла сторожить пастушью хижину. Он и меня с собой прихватил.

Аделина удивленно подняла брови. Та Петронилла, что совсем недавно ступила на борт в Кале, ни за что не стала бы сидеть у дымного костра с каким-то простым юнцом, как бы прекрасно он ни был подстрижен. Еще удивительнее было то, что стригла его сама Петронилла, сидя на жестком полене и дыша едким дымом.

— Кого это вы охраняли? — вслух поинтересовалась Аделина. — Овец? Петронилла неопределенно взмахнула рукой:

— Волки придут, когда выпадет снег. — Она продолжала вести себя так, как пристало молодой нормандской леди в большом и богатом доме — томно и чуть жеманно. Однако царапины на руках и два сломанных ногтя как-то не вязались с обликом праздной дамы.

— Тебя не пугают мужчины, живущие там? Петронилла пожала плечами:

— Они ушли, оставили нас одних на несколько часов. Хауэлл, должно быть, попросил их об этом, он их хорошо знает. — Горничная Аделины помахала обветренной рукой уродливо подстриженному ухажеру. Хауэлл покраснел как рак.

— Похоже, он от тебя без ума, — заметила Аделина.

— Это верно, он хочет жениться до наступления Поста, но я не знаю, успею ли наткать все, что мне велели, к тому времени. Возможно, придется подождать до середины лета.

— Какая свадьба? Что наткать? Петронилла, ты говорила, что хочешь вернуться в Нормандию на следующий год, в дом своей кузины!

— Там мне будет не многим лучше, чем у леди Мод. — Петронилла взмахнула руками. Сделай она этот жест на глазах у леди Мод, ей бы пришлось выслушать порцию нравоучений. — С чего бы мне отсюда уезжать? Никто тут не будет на меня косо смотреть, если я задержусь утром в постели подольше, никто не станет запрещать мне кататься с Хауэллом верхом. И никто не станет мне указывать на то, что приданое мое мало, а надежда выйти за кого-то моложе, чем мой отец, и того меньше. — Петронилла обвела взглядом украшавшие стены зеленые ветки. — И, стоит их только немного подучить, как здешние ткачихи начнут делать чудные гобелены, даже лучше, чем у леди Мод.

Петронилла говорила возбужденно, чуть не визжа от восторга. Кардок в недоумении взглянул на нее и нахмурился. Майда улыбнулась, она была снисходительна к молодой женщине, недавно обретшей свое счастье. Отец Катберт тяжело вздохнул.

Аделина еще раз отыскала взглядом коряво обстриженную голову Хауэлла. Парню не оставили надежды на спасение. Помешать свадебным планам Петрониллы он не мог — сраженный стрелой Эроса, Хауэлл превратился в покорное орудие в руках оборотистой фрейлины.

Тэлброк накрыл руку Аделины своей рукой.

— Мы отдадим ей золото, которое я приготовил, чтобы отправить ее на родину. Скажешь, что это часть ее приданого, — шепнул жене Тэлброк. — Только не сообщай ей об этом сейчас, а то она от радости дом разнесет.

К полуночи домочадцы Кардока стали укладываться спать возле очага. Солдаты вернулись в гарнизон, пастухи тихо ушли еще час назад, тогда же, когда и Катберт — он жил в хижине, построенной специально для него возле часовни.

— Бедняга, — заметила Майда, провожая взглядом старого священника. — Епископ пообещал ему на Рождество мощи святого Гована, но монахи так и не объявились. Теперь придется ему ждать до весны. — Майда понизила голос до шепота: — Катберт страдает от ломоты в костях, он надеялся, что святые мощи помогут ему пережить холодную зиму.

Кардок презрительно фыркнул.

— Только дурак, страдая от боли в костях, станет надеяться на чужие старые кости.

Тэлброк встал.

— Мой отец привез из Святой земли щепку от Креста Господня. Я могу отдать ее священнику на время, чтобы не болел зимой.

У Майды от удивления глаза стали как блюдца.

— И у вас она здесь, при себе?

— Покидая Тэлброк, я взял с собой немногое, только то, что мог увезти, но Гарольд оказался мудрее и навьючил мула. Он вывез из Тэлброка все, что помещалось в седельные сумки и при этом могло принести пользу. — Увидев, что Кардок заинтересован, Симон добавил с улыбкой: — Кое-что из того, что привез мул, может стать подарком в семье моей жены.

Симон вошел в смежную с залом спальню — ту самую, где по приезде спала Аделина, а теперь в течение двенадцати святочных дней предстояло ночевать молодоженам, и вышел оттуда с сарацинской саблей в руках. В свете костра драгоценные камни, украшавшие ножны, мерцали будто живые.

— Я не могу взять трофей твоего отца, — сказал Кардок.

— Почему нет? Он добыл его в честном бою, как и все, что было им добыто. Я отдаю его тебе с чистым сердцем.

Кардок усмехнулся, нацепив маску безразличия. Он вытащил клинок из ножен и поднес его к свету.

— Как язычники им орудуют?

— Не знаю, сколько себя помню, он всегда висел на стене в Тэлброке.

Кардок принялся рассекать саблей языки пламени.

— Я научусь им пользоваться, — сказал он.

— Охотно верю. — Тэлброк подал тестю ножны.

— Спасибо.

Тэлброк слегка поклонился, с уважением принимая благодарность.

— Спасибо тебе за дочь.

— Ее ум острее, чем этот клинок. Ты заметил?

— О да, — сказал Тэлброк и улыбнулся жене, — уж это я давно понял. — Он протянул руку Аделине: — Ты не сходишь со мной в форт и обратно за реликвией для Катберта?

Путь их освещал яркий рождественский месяц. Подъем был труден, склон обледенел, и Аделина дважды чуть не упала — кожаная подошва мягких сапог из овчины была слишком скользкой. Дважды Тэлброк ловил ее, хохочущую, пьяную от вина и свежего морозца, и требовал заплатить поцелуем за спасение. К форту они подошли несколько растрепанные и суровое приветствие стража у ворот восприняли с некоторой досадой.

— Кардок обещает назавтра большой пир, — сказал часовому Тэлброк, — так что тебе и остальным, кто остался в крепости, повезло больше, чем твоим товарищам, что сейчас пируют в доме. По крайней мере так утверждает Кардок. Я возвращаюсь к нему, а сюда приду к полудню. Страж кивнул:

— В форте странник, он пришел в долину на закате и решил сразу подняться в замок. Говорит, что слишком устал, чтобы идти к Кардоку. Гарольд проводил его в казарму. Оружейник сказал, что странник принес что-то для отца Катберта.

Аделина грелась, приплясывая у дверей казармы, пока Тэлброк вел разговор с пилигримом. Вначале она старательно избегана смотреть на сторожевую вышку, но все же не выдержала и подняла глаза. И сразу встретилась взглядом с лучником Люком. Похоже, он давно наблюдал за ней.

Она не улыбнулась, не помахала ему рукой. Лучник тоже не стал тратить силы на приветствие. С молчаливой настороженностью он смотрел ей прямо в глаза. Как только дверь казармы открылась, он исчез из поля зрения.

Тэлброк бросил взгляд на вышку и взял Аделину за руку.

— Повезло Катберту, да и нам тоже. У Катберта будет его реликвия, а у наших людей свой, нормандский, священник. Святой отец слишком замерз и предпочел остаться в казарме, чтобы отогреться и отоспаться. Он уже исповедовал моих солдат, так что Катберт может больше не бояться быть заживо слопанным «стаей нормандских волков» во время мессы.

Взяв у стражника факел, молодожены вошли в замок. Тэлброк принялся рыться в сундуках в поисках реликвии для Катберта. Аделина поджидала мужа у остывающего очага.

— Ты был очень щедр, подарив отцу сарацинскую саблю. Майда сказала, что он часто заговаривал о ней в последнее время.

— Он научится с ней управляться. Кардок знает, что этот клинок способен насмерть запугать врагов. — Тэлброк улыбнулся и открыл маленькую шкатулку слоновой кости, инкрустированную серебром. — Подарок для Катберта. Может, этим я расположу старого зануду к себе.

— Он наш священник. Не говори о нем так в доме моего отца.

— «Зануда» не такое плохое слово, есть и похуже. Я, знаешь ли, зануд уважаю. — Симон взял факел и протянул Аделине руку. — Пошли назад, нам надо успеть вернуться до того, как кому-нибудь из твоих домочадцев придет в голову занять нашу спальню.

Аделина не торопилась уходить.

— Можно мне посмотреть? — спросила Аделина, указав на кованый сундук, тот самый, откуда Тэлброк вытащил священную реликвию.

Тэлброк пребывал в неуверенности.

— Ты бы хотела выбрать себе подарок? Скажи, что ты хочешь, и оно станет твоим.

Аделина продолжала стоять на своем.

— Ты не хочешь, чтобы я заглянула в сундук? Симон пожал плечами:

— Я могу достать то, что тебе нужно.

— Тогда достань свой экземпляр договора моего отца с Уильямом Маршаллом.

Симон вздохнул.

— Или, если тебе так хочется, не давай мне документ в руки, просто прочти вслух.

— Я…

— Ты лгал, Симон Тэлброк. Ты умеешь читать. В сундуке твоем полно документов и еще дневник.

— Полагаю, ты все это прочла?!

— Да, я вчера открыла сундук и заглянула внутрь. Там нет ничего такого, что надо было бы прятать от посторонних глаз. Разве что ты хочешь, чтобы я считала тебя безграмотным. Зачем ты солгал мне в день помолвки? Вы с Гарольдом все обставили так, будто тебе проще расписаться, зажав перо между пальцами ног.

— Я не доверял тебе.

— И до сих пор не доверяешь? Какие еще таланты и умения, помимо владения грамотой, ты держишь от меня в секрете?

Симон протяжно вздохнул.

— Вы хотите узнать о моих талантах? Миледи, бросьте пытать меня о содержимом сундука, и я готов продемонстрировать самые тайные из моих умений.

— О чем ты? Ты знаешь языческие наречия? Умеешь готовить яд?

Он поймал ее в объятия и закрыл рот поцелуем.

— Я все тебе покажу однажды, жена моя. Клянусь, однажды я покажу тебе больше, чем ты хочешь знать.

По дороге вниз они встретились с солдатами гарнизона, которые пировали у Кардока и теперь с трудом поднимались по обледенелому склону. Симон и Аделина вошли в дом как раз тогда, когда последние из приближенных Кардока улеглись спать возле огня. На низком табурете рядом с «троном» самого Кардока сидел одноухий Граффод с маленькой арфой на коленях. Подыгрывая себе, он пел песню об умирающем герое. Катберт уже успел проспаться и вернулся в дом. Теперь, сидя рядом с детьми и блестя глазами не меньше ребят, он слушал древнюю балладу.

С последним ударом по струнам Кардок поднял чашу.

— Хорошо спел, Граффод, молодец.

— Тебе бы тоже надо было послушать, — сказал Пенрик, обращаясь к Симону. — Очень большой богатырь убил дракона, а потом умер от яда.

Симон смахнул крошки со стола, жестом пригласив Аделину подойти поближе. Аделина подошла и поставила на стол шкатулку слоновой кости, принесенную из форта.

Симон покашлял, прочищая горло, и посмотрел на священника.

— Подарок для вашей часовни, святой отец. Кусочек Креста Господня, привезенный моим отцом из Святой земли, из Палестины.

Кардок осторожно прикоснулся к резной крышке. Катберт побледнел от благоговейного восторга.

— Давайте же принимайте дар, — сказал Симон. — Святым реликвиям место в церкви, а не в походном сундуке воина.

Пенрик подобрался поближе, чтобы взглянуть на священную реликвию, привезенную из легендарной Палестины.

— Не очень она большая, — разочарованно сказал мальчик.

Катберт пододвинул к себе шкатулку.

— Ты видишь только футляр, а сама реликвия еще меньше. — Он взял шкатулку в руки и повернулся к Симону. — Благодарю тебя.

Симон вежливо поклонился в ответ.

— Это еще не все, — сказал он. — Священник из церкви Святого Давида сегодня пришел в долину, но он слишком устал и предпочел остаться в форте. Утром мои люди приведут его сюда.

Катберт осторожно, словно живую, держал в ладонях шкатулку.

— Он принес подарок от епископа, я думаю. Кусочек плаща святого Гована.

Аделина улыбнулась:

— Если так дело и дальше пойдет, в долину начнется паломничество. Народ валом повалит, надеясь излечить свои хвори.

Кардок что-то пробурчал себе под нос. Он сел и потянулся за чашей.

— Лучше бы об этом не распространяться, — ворчливо заметил хозяин поместья. — Не хочу я, чтобы сюда повадились чужаки, среди них могут быть и разбойники. Они украдут реликвии, а нам останутся одни неприятности.

Майда поманила сыновей.

— Паломники тоже люди, и им надо где-то спать и есть. Придется построить хижины. Кто-то должен готовить для них еду. Холмы обрастут жильем, а овцам пастись будет негде.

С этими словами Майда взяла мальчиков за руки и повела из зала.

Граффод положил арфу на табурет, а сам сел на скамью рядом с Кардоком. Аделина, заметив это, осторожно тронула мужа за рукав.

Он накрыл ее руку ладонью и обратился к Катберту:

— Хорошенько спрячьте реликвии. Пусть о них никто не знает, если вы этого хотите. Моим людям про них не известно, так что и говорить им ничего не стоит.

Катберт вновь пробормотал слова благодарности, прижал шкатулку к груди и вышел из зала следом за служанками, начавшими уносить со стола полупустые блюда.

Кардок тяжело вздохнул. Граффод обернулся, чтобы повесить арфу на вбитый в стену колышек. Ни слова не говоря, он встал, взял свой плащ и вышел в ночь. Возле очага посреди помещения вповалку спали люди Кардока, не спал лишь сам хозяин.

Симон посмотрел на Аделину:

— И нам пора на покой, жена.

Вместе они подошли к дверям бывшей хозяйской спальни.

Кардок поднес чашу к губам.

— Нет, — сказал он. — Подойдите сюда, выпейте за мое здоровье. — Он опустил чашу и тяжело оперся ладонями о столешницу. Она чуть вздрогнула, и камни на ножнах сарацинской сабли грозно мигнули в красноватом отблеске костра.

Глава 17

Симон почувствовал, как задрожали пальцы жены в его ладони. Отец ее скорее напоминал разъяренного зверя, чем любящего родителя, желавшего продолжить празднование Рождества Христова.

Надо было оставить ее одну поговорить с отцом. Несколько лет ее не было дома, и разговор скорее всего пойдет о прошлом. А ему в этом прошлом места не было! Но Аделина слегка потянула его за рукав, и Симон понял, что должен остаться.

— Я выпью за твое здоровье, — сказал он, — в благодарность за то, что ты выдал за меня дочь.

Кардок потянулся за флягой, стоявшей возле его кружки, и, окинув раздраженным взглядом стол, сказал:

— Женщины унесли всю посуду.

Аделина шмыгнула в темный угол и вернулась оттуда с деревянной чашей в форме ладьи.

— Мы выпьем отсюда вместе — Симон и я. Кардок от души плеснул бренди в деревянную кружку.

— Для двух незнакомцев, обвенчанных в такой спешке, вы неплохо преуспели. — Хозяин дома перевел мрачный прищуренный взгляд с Симона на Аделину.

Он взял ладью и протянул Аделине. Старый Кардок пребывал этой ночью в весьма странном расположении духа. За все то время, что прошло со свадьбы, он ни разу не изъявил желания встретиться с дочерью, да и Майду он не поощрял к сближению с падчерицей. И вот сейчас, в глухую ночь, когда его люди спали мертвым сном у костра, а все женщины разбрелись по хижинам, он наконец нашел время для того, чтобы выпить с дочерью и ее мужем.

Симон обнял Аделину за плечи, спокойно встречая недобрый взгляд тестя.

— У нас все хорошо, — сказал он.

— С матерью ее было трудно поначалу. Аделина поставила чашу на стол.

— Разве?

— Она стала моей женой потому, что так было записано в первом договоре о перемирии, который я заключил с нормандцами. Старый Роланд де Груа воспитал ее в своем доме и отдал мне в жены в день подписания договора — до этого мы ни разу не встречались. — Кардок отпил из серебряной чаши. — Она была мне хорошей женой, но здешний народ ни во что не ставила. Держалась особняком, ни с кем из домашних дружбы не водила, да и тебя, Аделина, хотела отправить в чужой дом на воспитание, когда ты еще совсем ребенком была. — Кардок грохнул чашей о стол. — Я бы этого ни за что не допустил.

Симон читал в глазах Аделины грусть и словно бы неловкость за отца. Было в ее взгляде и что-то еще, чему он не мог найти объяснения.

— Я не чувствовала себя одинокой, — сказала Аделина, — я была счастлива здесь.

Кардок кивнул и посмотрел на балки под потолком.

— Она разозлилась, когда я пошел против старого короля Генриха. Сказала, что все кончится тем, что я на всех накличу беду, что я потеряю долину. Возможно, она была права, но тогда мы сражались так, что Генрих первый запросил о мире. — Кардок сжал свои огромные, в шрамах, руки в кулаки. — И вот тогда ты отправилась в Нормандию как заложница сохранения мира.

— Я помню этот день.

— Я помню каждый день той недели, что прошла с момента подписания мирного договора до твоего отъезда… Ты не хотела уезжать и каждый день плакала на конюшне. Тот нормандец, посланник короля Генриха, уже готов был забросить тебя на плечо и утащить, как овцу, в мешке. И тогда твоя мать поехала с тобой.

По щекам Аделины текли слезы, но она ни разу не всхлипнула.

Кардок отвернулся и глотнул еще бренди.

— Как она умерла? — спросил он. — Я спросил тебя об этом, когда ты вернулась домой, но ты так и не ответила. Как она умерла?

Симон отодвинул кружку и встал. Он чувствовал, как вздрагивает под его ладонью плечо жены.

— Сейчас не время для этого разговора, — сказал он. — Аделина устала, и луна уже заходит. Сегодня Рождество, Кардок.

— Нет, — сказала Аделина, — мне следовало рассказать обо всем в первый же день.

У Симона на затылке волосы стали дыбом от той непреклонной решимости, которую он услышал в ее голосе. Уже не в первый раз он видел ее неестественное спокойствие и знал, что оно означает. Аделина боролась со страхом. Кто победит в этой неравной борьбе?

Симон отвел взгляд от тестя, прожигавшего глазами дочь. В небо летели искры от костра. Симон поежился. Ему показалось, что он чувствует, как с черного неба на него опускается холод.

— Она умерла на корабле. На море был шторм, и мы прятались под навесом. Она встала, налетела волна, и…

— Так она утонула? Аделина покачала головой:

— Она упала и ударилась о столб, поддерживавший навес, ударилась головой. Люди Генриха пытались ее спасти, но сделать ничего не могли. Она умерла.

Наступила тишина, молчание длилось долго. Аделина сохраняла видимое спокойствие, но нога ее, касавшаяся под столом ноги Симона, мелко дрожала. Пытка и так слишком затянулась, Симон встал и подал руку жене.

— Мы сейчас пойдем спать, а договорить можно и…

— Где она похоронена? — продолжал допрос Кардок, будто и не слышал слов Симона.

Теперь только бесчувственный Кардок мог не замечать, что она дрожит всем телом…

— Не… не в море, — сказала Аделина. — Она похоронена в Каене, в аббатстве. Я видела, как ее хоронили, а потом меня отправили к леди Мод. — Аделина замолчала в нерешительности, потом все же спросила: — Тебе об этом не писали?

— Было письмо, Катберт его читал. Но я не знал, написали ли они в нем правду.

— О ее смерти?

— Умерла ли она на самом деле. Аделину, похоже, ответ не удивил.

— Мама собиралась вернуться к тебе. Когда поднимался шторм, она заговаривала о том, что придется ей вскоре плыть обратно. Она намеревалась остаться со мной только до тех пор, пока я не перестану бояться, успокоюсь и привыкну на новом месте. Кардок с шумом отодвинул чашу.

— В конце концов, это не важно. Она все равно умерла. — Кардок встал и пошел к двери. — Спокойной ночи, — бросил он у дверей и вышел.

Симон сделал над собой усилие, поборов желание выйти следом за тестем и силой заставить его сказать хоть пару добрых слов дочери. Тех слов, которых Аделина тщетно ждала от него.

— Пойдем, — сказал он жене, — у нас есть спальня и есть кровать. — Он взял нетронутую кружку с бренди и повел свою молчаливую, словно окаменевшую, жену в спальню.

Симон оставил ее там, а сам вернулся в зал, взял с консоли у стены пригоршню толстых восковых свечей, зажег одну из них и вернулся к жене.

— Если ты собираешься думать об этом, то сперва выпей, — сказал он.

Она посмотрела на кружку и покачала головой.

— Твой отец идиот. Его жена была несчастлива здесь и воспользовалась первой представившейся возможностью, чтобы снова увидеть родину, и умерла от несчастного случая в дороге.

Симон поднес кружку к губам и сделал большой глоток, после чего вложил кружку в руку жены и сжал ее пальцы вокруг резной ручки.

— Это моя вина.

Симон капнул расплавленным воском на сундук для одежды и, когда воск слегка затвердел, поставил на него свечу.

— Ерунда, ты была тогда ребенком. А она в любом случае хотела уехать.

— Она поехала, потому что я плакала, когда они пришли забрать меня в Нормандию.

Симон протяжно вздохнул:

— Конечно, ты плакала. Все дети плачут. Так былои будет. Выпей и подумай о будущем. Ты собираешься всюжизнь жить с чувством вины?

Аделина посмотрела на него и пожала плечами:

— Мой муж несет эту ношу, у меня пример перед глазами.

— Это не одно и то же. Я убил священника. — Симон зажег вторую свечу и принялся готовить для нее основание из воска.

— Я убила собственную мать.

Симон поставил вторую свечу возле первой и вернулся к Аделине.

— За недолгое время нашего супружества ты успела меня оскорбить слежкой, предательством и шантажом. К тому же ты постоянно вводишь меня в искушение, которому только святой не поддастся. Но ни разу ты не сказала ни одной глупости, не считая последнего твоего утверждения. Твоя мать умерла случайно, Аделина. Если бы она осталась здесь, она могла бы погибнуть от простуды, упасть с лошади по дороге в Херефорд или поскользнуться и сломать себе шею.

— А что твой священник? Разве ты убил его при свете дня, зная, кто он такой? — Она подняла глаза, и Симон обрадовался, что Аделина забыла о собственной печали. — Ты не похож ни на еретика, ни на насильника.

— Большое спасибо. — Симон взял третью свечу и зажег ее.

— Как умер священник?

Симону пришлось потрудиться, чтобы свеча держалась прямо.

— Я не стану говорить о том, что произошло в Ходмершеме. Я дал обет.

Аделина раздраженно отмахнулась.

— Зато я не давала никаких обетов. Я твоя жена и имею право знать о том, что произошло в аббатстве.

— Моей жене следует подумать о том, что она предпримет, если ее муж покатится еще дальше вниз. Жениться на тебе было безумием, но я верил, что ты сможешь пережить грядущие беды, если будешь соблюдать осторожность и действовать с умом. Но вижу, — и тут он тряхнул головой, — что свалял дурака. Я обманул себя в минуту слабости. Я думал…

— О чем ты думал?

Не стоило рассказывать ей о мечтах о ребенке и о том, что он посчитал ее достаточно храброй, чтобы защитить наследника, какую бы судьбу ни уготовил Симону Тэлброку канцлер Лонгчемп. Он поставил последнюю свечу на сундук. Спальня озарилась, и волосы Аделины приобрели оттенок старого меда.

— Ни о чем я не думал, — сказал он наконец, — и в этом-то вся проблема. И еще в том, что твой отец предложил мне мир, если я женюсь на тебе, и обещал крупные неприятности, если я этого не сделаю.

— И все же ты сделал свой выбор и теперь должен рассказать мне, почему Лонгчемп так тебя ненавидит. — Аделина помедлила, прежде чем добавить: — Я не стану передавать твои слова лучнику.

Симон покачал головой:

— Скажи спасибо, что ты не знаешь больше, чем надо. Неведение может сослужить тебе добрую службу, если Лонгчемп станет допрашивать тебя или твоего отца. — При мысли о том, что Лонгчемп станет допрашивать Аделину, у Симона по спине побежал холодок. — Если бы я знал, что канцлер тебя сюда послал и не собирался упускать из виду, я бы, пожалуй, пошел на риск и стал воевать с твоим отцом, чтобы избежать этого брака. Ты можешь погибнуть вместе со мной.

— Глупо ты поступил или нет, но ты на мне женился и теперь должен рассказать, почему Лонгчемп добивается твоей смерти. Что случилось со священником? Было ли что-то еще, имевшее отношение к убийству?

Она стояла всего в нескольких дюймах от него, и глаза ее были такого же темно-зеленого цвета, что венки из остролиста, развешанные в честь Рождества по стенам. От нее пахло летом, розами и пряным розмарином.

— Ты когда-нибудь перестанешь задавать мне вопросы?

— Нет. Я…

Он заставил ее замолчать, впившись в ее губы. Симон пьянел, вдыхая аромат ее волос, ее тела…

Аделина тихо застонала.

Симон оторвался от ее губ, чтобы поцеловать ямку на шее.

— Давай, — чуть слышно простонала она, — давай ляжем, я не могу стоять.

Он улыбнулся и посмотрел в ее полузакрытые глаза. Она отступила к постели и потянула его за руку:

— Симон…

Что же греховного в том, чтобы внять мольбе жены и помочь ей освободиться от платья, прежде чем лечь в мягкую, освещенную свечами постель? Что греховного в том, чтобы коснуться ее груди поверх тонкого льна нательной туники? Чтобы прижать ее всего лишь на один благословенный миг к своему истомившемуся телу, чтобы ощутить ее кожу.

— Твои волосы, — прошептал он.

Она поняла и выплела шелковый шнур из косы. Еще два быстрых движения, и золотая масса рассыпалась по плечам.

— Еще, — велела она. — Поцелуй меня еще.

Симон сбросил свою тунику и приспустил ее тунику так, чтобы открыть взгляду грудь. Она тихо вскрикнула, когда он прикоснулся губами к ее телу.

— Ты слишком красива, — пробормотал он.

Она погладила его по волосам, потом прижала его голову к своей груди. Пламя свечей дрожало, сердце ее билось часто-часто, она была…

Симон перехватил ее руки и стал целовать их.

— Нет, — сказал он, удерживая ее руки в своих, когда она захотела обнять его за плечи, — сегодня все только для тебя. Для тебя одной.

Он вновь овладел ее ртом, рука нащупала подол рубашки. Под рубашкой тело ее сотрясала дрожь предвкушения, грудь вздымалась и опадала в такт учащенному дыханию.

И вновь руки ее потянулись к его телу, и Симон почувствовал, что и сам дрожит от вожделения. Он приподнялся и пробормотал что-то нежное, не в силах сдержать слова, переполнявшие его. Кожа ее с внутренней стороны бедер была теплой, гладкой и нежной, как спелый плод.

— Все только для тебя, — повторил он.

— Нет, — сказала она, — и для тебя тоже.

Он больше не мог слышать ее прерывистое дыхание.

— Я не могу, — простонал он.

— Ты не хочешь меня?

— Миледи, я хочу вас так, как земля хочет солнца. Она села и поправила рубашку так, чтобы прикрыть грудь. Распущенные волосы укрывали плечи.

— Тогда как это может быть только для меня? Он разрешил себе прикоснуться к ее щеке.

— Я не могу позволить, чтобы ты забеременела, Аделина. Не могу, пока мы не освободимся от напасти, которую я навлек на тебя.

Она взяла его за руку и прижала к своей груди.

— Симон, подари мне ребенка. Я хочу ребенка. Я хочу тебя…

Он чувствовал, как сердце ее бешено бьется под его ладонью.

— Ты думаешь, мне легко отказываться от тебя? — Он отстранился от нее, стараясь представить серые холодные воды подернутого льдом озера и холодные горные ручьи, что стекали в него, но золотой огонь ее волос превращал их в дым. Глаза ее излучали зелень лета и жар обещаний.

— Если будет ребенок, — сказала она, — я смогу его надежно спрятать. Никто не узнает, никто не скажет…

Симон перевел дух. Как хотелось поверить ей, как хотелось пойти у нее на поводу. Он вновь попытался представить замерзшее озеро.

— Слишком поздно. Лонгчемп знает о тебе и знает о том, что мы женаты. Ты в серьезной опасности, но опасность, грозящая ребенку, еще страшнее.

— Ты ведь выжил, несмотря на его ненависть… Симон отодвинулся и набросил на нее покрывало.

— Он играет с нами, Аделина. Ребенок окончательно свяжет нас по рукам и ногам.

Аделина стремительно поднялась с постели и взялась за платье. Симон вскочил следом и схватил ее за плечо.

— Я не сделаю тебе ничего плохого.

Аделина аккуратно сложила платье, затем провела рукой по покрывалу, расправляя его.

— Я не собираюсь убегать от тебя, Симон. Я думаю. Он откинул покрывало и разгладил простыню.

— Тогда думай лежа. Ночь холодная, а свечи скоро догорят.

Аделина раздраженно прихлопнула ладонью покрывало и села.

— Капкан. Ты сказал, что мы в капкане. Но ведь он еще не захлопнулся, верно?

Она повернулась к мужу и положила руку ему на плечо.

— Мы должны бежать, тут нам нечего делать. У моего отца есть тайная жена и сыновья от нее, и, сколько бы ни старалась, я не могу заставить его доверять мне. Если мы уедем, никто не станет о нас печалиться, а отец и подавно. Может, тогда он наконец поймет, что мы не хотим отнять у мальчиков наследство.

Симон всплеснул руками:

— Не позволяй ему оттолкнуть себя! Кроме него, у тебя нет защиты от Лонгчемпа.

— У меня есть ты. Симон вздохнул:

— Я с тобой до тех пор, пока Лонгчемп не сделает свой ход.

— Зачем же ты сидишь здесь и ждешь, пока капкан захлопнется? — Она кивнула в сторону седельных сумок, что они привезли из крепости. — У тебя есть меч, кольчуга, а у меня… У меня тоже есть все, что мне нужно. Нам даже в крепость не обязательно возвращаться. Бежим, Симон. Оседлаем коней и на рассвете покинем долину. Твои часовые нас увидят, лучник Люк узнает, но до Лонгчемпа новость дойдет только спустя несколько дней. К тому времени как он узнает, мы уже будем далеко. Никто не найдет нас, никогда.

Симон сел и провел рукой по волосам.

— Я думал об этом. — Он поднял глаза и улыбнулся, еще раз восхитившись ее красотой. Разгневанная богиня! — Видит Бог, я думал об этом каждый день с тех пор, как мы поженились, но у нас ничего не выйдет. У Лонгчемпа слишком много шпионов повсюду. Мы знаем о Люке, — он укоризненно приподнял бровь, — и знаем о тебе.

— Мы же не станем сейчас…

— Знаю, знаю, — Симон примирительно поднял руки, — мы не собираемся обсуждать твою неудачную шпионскую миссию. Однако есть еще кто-то, регулярно доносящий Лонгчемпу о происходящем в долине. У канцлера везде глаза и уши, он умеет заставлять людей работать на себя. В ход идут угрозы, подкуп. Очень скоро его оповестят о том, где нас искать. — Симон коснулся ее руки. — Я не могу жить в постоянном страхе за твою жизнь.

Аделина взяла его руку в свою.

— Тогда беги без меня.

— И оставить тебя на растерзание Лонгчемпу? Ты обманула его, Аделина, доверившись мне. Если я исчезну, отвечать придется тебе, твоему отцу и Майде. И Гарольду, когда они припомнят, что он жил в Тэлброке.

Сколько раз Симон вел подобный диалог с самим собой. И всякий раз выходило, что побег принесет больше вреда, чем пользы.

Рука ее, сжимавшая его руку, не дрогнула.

— И все же у тебя есть план, я чувствую это по твоему голосу.

— Вся надежда на сигнальные огни. Один костер — набег грабителей, два — вооруженное нападение. Дальние форпосты, такие, как наш, все в руках людей Маршалла. Если я пойму, что Лонгчемп наступает, я зажгу два костра в надежде, что в каждом форту тоже зажгут по два костра и новость почти мгновенно дойдет до Маршалла. Если мы сможем держать осаду достаточно долго, Маршалл приедет сюда и увидит, что Лонгчемп нападает на нормандский форпост. Тогда все — с Лонгчемпом покончено, будет доказано, что он изменник. Вот и весь мой план.

— И все же ты позволяешь лучнику Люку заступать на пост на смотровой вышке.

Симон улыбнулся и поцеловал жене руку.

— Миледи, Маршалл украл бы вас у меня, если бы узнал, что ум ваш острее, чем у половины его советников, вместе взятых.

— Не надо быть особенно прозорливой, чтобы догадаться о том, что ты не пустишь врага на сторожевой пост. Ты кому-то поручил за ним приглядывать?

— Только Гарольду. Когда Люк на посту, Гарольд стоит на воротах. Он может и за ущельем наблюдать, и за Люком.

— Я начинаю верить в то, что ты доживешь до весны, Симон Тэлброк.

Он увлек ее за собой в постель.

— А я начинаю верить в то, что заманю ищеек Лонгчемпа в ими же расставленный капкан и доживу до того момента, когда Тэлброк снова станет моим. И поеду туда, чтобы жить там с тобой, моя жена!

Симон встал, чтобы загасить свечи, и, вернувшись, обнаружил, что его жена лежит нагая в темноте.

— Покажи мне, — сказала она, — покажи мне, как доставить тебе удовольствие, не забеременев. Петронилла говорила, что есть такие способы.

— Благослови ее Бог.

— Симон?

Он обнял ее с такой страстью, что Аделина обрадовалась. Может быть, он забыл о предосторожности? Она чувствовала жар и тяжесть его страсти своим животом, его руки ласкали ее бедра, и губы его на ее груди заставляли забыть обо всем, прогоняли прочь тревожные мысли.

Страстный шепот наслаждения был до сих пор чужд ей, и от этого шепота учащался пульс, и кровь в ушах перекрывала хриплый голос, который, странное дело, принадлежал ей самой.

Потом он накрыл губами ее рот, вобрал в себя жаркий поток ее слов и воздал ей по заслугам.

Рука его ласкала ее бедро, потом замерла в нерешительности там, где бился потаенный пульс. Затем с каждым его прикосновением наслаждение все росло и росло, становилось острее, пока не охватило ее всю, продолжая нарастать, заливая светом радости и наполняя особым голодом, требовавшим утоления.

Аделина раскрылась для него и дрожащей рукой нащупала отвердевшее орудие его мужества. У него перехватило дыхание, и она подошла к той черте, когда наслаждение берет тебя на крыло и ты замираешь в вышине, в божественном полете восторга. Симон перехватил ее руку и удержал, не давая направить в себя. А потом прижался к ней, и горячий поток залил ей живот.

Аделина лежала под ним, по-прежнему с закрытыми глазами, глядя, как тускнеют звезды, видимые ей одной. Симон поцеловал ее еще раз, а потом встал, чтобы вытереть ее живот куском чистого льна.

— Я могла бы сделать для тебя больше, — сказала Аделина.

— Мы не можем рисковать.

— Я могла бы сделать больше… Только для тебя. Симон вздохнул:

— Миледи, я смотрел на вас и хотел все эти долгие недели. Мое желание было так велико, что одно прикосновение — и я готов был взорваться, что, собственно, — и тут он притиснулся к ней поближе и положил ее голову к себе на плечо, — вы только что сами наблюдали.

Она уткнулась ему в шею, чувствуя на губах солоноватый привкус его кожи, и что-то тихо спросила.

Он повернул голову и, усмехнувшись, поцеловал ее в щеку.

— Я не шутила, — сказала она.

— Мы уже раз подвергли судьбу искушению, — ответил Симон.

— Если опасности сделать ребенка нет, то завтра ночью ты должен мне показать…

Он крепко зажал ей рот поцелуем.

— Тсс, — сказал он, — больше никаких разговоров на эту тему. А то, смотри, эта опасность уже опять поднимается.

Глава 18

Первые два дня двенадцатидневного святочного пира в доме Кардока обошлись без участия лучника Люка. Он сам решил не спускаться в поместье. Безрассудно, говорил он, оставлять в гарнизоне лишь половину солдат, но еще глупее самим лезть в логово врага, прямо в лапы закаленных в боях мятежников и молодых валлийских воинов, которым уж точно не терпится опробовать сталь своих мечей на нормандских шеях.

Святочный пир тем не менее пока обходился без кровопролитий, о чем Люку поспешили напомнить. Солдаты возвращались в казарму, набив животы вполне приличной едой, а сытый солдат — уже залог мира. К тому же если сам Симон Тэлброк, человек недоверчивый и опытный воин, считает для себя возможным все двенадцать ночей спать в доме Кардока, не опасаясь, что ему не дадут проснуться, то вверенным его заботам солдатам едва ли грозит беда, если они несколько часов посидят за столом хозяина долины.

Люк в ответ презрительно поджимал и без того узкие губы. Кардок безумец, говорил он, и дочь его безумна, если отец с дочкой решили породниться с Тэлброком, убившим священника, Тэлброком Отцеубийцей. Разве знаешь, что может выкинуть сумасшедший? На это воинам гарнизона возразить было нечего. И все же они продолжали ходить в поместье по очереди и набивать животы за столом безумного Кардока.

На четвертый день Люк сдался и тоже отправился на пир. Те, кто шли вместе с ним, предпочитали не спрашивать его, с чего это он передумал. Таких, как этот лучник, лучше не дразнить.

Гарольд, оружейник покойного хозяина Тэлброка, не упускал лучника из виду. Он пошел в поместье вместе с ним.

— Я думаю, мы поженимся сразу после Крещения, — сказала Петронилла. — Хауэлл собирался съездить за матерью, которая живет за горами, и привезти ее сюда, чтобы познакомить со мной, но я сказала ему, что она и так все скоро узнает, когда сама приедет к нему весной. — Петронилла встала из-за ткацкого станка и одернула длинную шерстяную тунику, которую она надела поверх отличной выделки длинного льняного платья. — Я думаю, Майде так будет проще, пир продлится на один день дольше, только и всего.

Аделина сделала последний стежок — она подшивала новые настенные портьеры для главного зала.

— Тебе не кажется, что все это очень странно, Петронилла? Пару недель назад ты мечтала лишь о том, чтобы вернуться в Нормандию до наступления зимы. На прошлой неделе ты говорила о том, что в середине лета выходишь замуж за валлийца и больше никогда в Нормандию не возвратишься. Сейчас ты уже хочешь замуж зимой. — Аделина подняла брови и улыбнулась. — К тому есть веская причина, Петронилла?

— Не та, о которой ты подумала, — ответила лучшая ткачиха леди Мод. — Я передумала потому, что к нам приехал священник.

Аделина успела заметить, что пухлый человек в сутане, с вечной улыбкой на круглом лице постоянно крутится среди нормандских солдат, оказывая им внимание, которого они бывали лишены, когда общались с Катбертом, относившимся к иностранцам с угрюмой настороженностью.

— Это нормандский священник торопит?

— Я не хочу, чтобы нас венчал этот Катберт с вечно кислой физиономией. Он готов часами читать нотации, надеясь вызвать у Хауэлла сомнения в том, что он поступает правильно, беря в жены хорошую нормандскую девушку.

— Когда я у него исповедовалась, он мне даже наказов никаких не дал, — сказала Аделина. — Мне кажется, это неправильно.

Петронилла презрительно поморщилась:

— Все мы грешим. Что тут поделаешь? Не каяться же всю жизнь. — И совсем с другим выражением лица, с участливым любопытством, спросила: — Ну как у тебя с мужем? Он и на деле такой же страстный, каким кажется со стороны? Черные волосы и темные глаза бывают у злодеев или очень умелых любовников, как говорят.

Аделина почувствовала, что лицо ее покрывается краской. Она убрала с колен тяжелую портьеру и отряхнула тунику.

— Не говори об этом Хауэллу, он подумает, что тебе не нравится его рыжая борода.

На лице Петрониллы появилась мечтательно-сладкая улыбка.

— Он знает, что я вполне им довольна. — Посмотрев куда-то в сторону, Петронилла придала своему лицу выражение простодушной невинности. — Так вот, о нормандском священнике. Ты готова поручиться за меня, Аделина, и сказать, что я незамужняя девственница с хорошим характером?

— Я скажу ему, что у тебя отличный характер и ты не замужем — Вопрос о девственности Петрониллы Аделина решила не поднимать.

— Он сказал, что сегодня же может нас всех исповедовать перед пиром, тогда ты его и увидишь.

Хотя погоди — вот он. Ты могла бы поговорить с ним сейчас.

Аделина поднялась и с улыбкой посмотрела на толстого краснолицего священника, улыбавшегося им всеми своими крепкими зубами. Он как раз шел к хижине, где работали ткачихи.

— Усердно трудитесь, дети мои?

Петронилла опустила голову — сама покорность и смущенное волнение — и кивнула в сторону Аделины.

— Это леди Тэлброк, отец Амвросий. Я вам о ней рассказывала вчера.

Священник широко улыбнулся.

— Я слышал о вашем замечательном поступке и о благородной щедрости вашего отца, отдавшего вас в жены Симону Тэлброку ради общего мира. Если хотите, я могу сегодня благословить ваш брак.

Аделина продолжала лучезарно улыбаться, хотя для этого ей пришлось сделать над собой усилие. Муж ее и сегодня был занят тем, чем занимался каждый день до и после их свадьбы, — объезжал долину по периметру в поисках тайного маршрута Кардока. Он не захочет, чтобы ему мешали, с какими бы благими намерениями это ни было сделано. К тому же едва ли он захочет благословить то, что, по его мнению, навлекло беду на него самого, Аделину и ее родственников.

— Я расскажу мужу о вашей доброте, — сказала она.

— Позднее я поднимусь в крепость, чтобы посетить тех, кто еще не вкусил от святых даров. Я найду его там?

— Нет, он где-то в дальнем конце долины. Отец Амвросий нахмурился:

— Он сегодня вернется? Катберт согласился отслужить благодарственную мессу за мир.

— Он далеко не отъезжает, только за озеро и вверх по холму, примерно в одной миле выше лугов. Он вернется до заката, тогда я и отправлю его к вам.

Петронилла деликатно покашляла и многозначительно посмотрела сначала на Аделину, потом на священника.

— Ах да, — сказала Аделина, — я хотела бы поручиться за Петрониллу. Речь идет о ее помолвке с молодым Хауэллом. Я могу сказать, что знаю ее уже пять лет, мы вместе жили в Нормандии. Петронилла служила в доме вдовствующей леди Мод де Рош. Петронилла свободна для того, чтобы выйти замуж.

Амвросий многозначительно кивал, слушая Аделину.

— Приведите ко мне молодого человека. Я выслушаю его исповедь и твою, Петронилла, и побеседую с вами о браке.

— Он там, — с восторженной гордостью, с которой может говорить о любимом юная, не искушенная в жизни дева, произнесла Петронилла, — возле конюшни. Я приведу его прямо сейчас, если хотите.

Священник выглянул во двор.

— Я пойду с тобой, — сказал он. У порога отец Амвросий оглянулся. — Приходите побеседовать со мной, леди Тэлброк. Возможно, пройдет несколько месяцев, прежде чем вы сможете увидеть другого священника, кроме Катберта. Боюсь, он не слишком ревностно относится к своим обязанностям, когда общается с нормандцами.

Аделина засмеялась:

— Он старается ревностно исполнять свой долг, хотя с некоторыми солдатами из гарнизона ему трудновато. Передайте своему епископу, что Катберт стремится спасти души нас всех, и нормандцев и валлийцев — без разбора.

Амвросий замялся.

— Я прибыл не из Херефорда, — сказал он.

— Я имела в виду епископа церкви Святого Давида.

— О да, разумеется, — улыбнулся священник.

Она проводила священника взглядом. Посреди двора стоял Хауэлл. Лицо его казалось совсем бледным над огненно-рыжей бородой. Он стоял, грациозный, как вол в упряжке, понурив голову, в то время как Петронилла беседовала со святым отцом. Аделина улыбнулась и взялась за следующую портьеру. Послышался тихий свист, и тут же к ногам ее упал камешек. Аделина подняла глаза и едва не вскрикнула.

В дверях стоял лучник Люк.

— Последнее время ты что-то стала неразговорчивой и не приходишь, когда слышишь мой зов.

— Я тебя не видела.

— Я всегда неподалеку. Ты должна была придумать, как подойти ко мне.

— Я не могла. Тэлброк заметил бы и встревожился. Он спит чутко. — Заглянув через плечо лучника, Аделина увидела солдат гарнизона, идущих в дом.

— Ты могла бы отыскать меня на следующий день. Крепость невелика, так что тебе будет нелегко избегать моего общества. — Он понизил голос до свистящего шепота: — Хотя ты очень стараешься.

Показать перед ним свой страх означало бы признать себя виноватой. Едва он почувствует ее вину, как отправит Лонгчемпу сообщение о том, что Тэлброк привлек ее на свою сторону. Тогда беды не миновать.

— Я тебя избегаю? Когда докладывать не о чем, к чему мне с тобой встречаться? Если бы я искала встречи с тобой по поводу и без повода, мой муж заподозрил бы неладное. Ты знаешь, он ревнив и вспыльчив.

— Я слышал твой разговор со священником. Тэлброк разъезжает по долине, а ты не с ним.

— У меня работа есть. Не могу же я каждый день с ним ездить. Он понял бы, что здесь что-то не так.

— И куда он ездит каждый день?

— Ты же слышал, что я сказала священнику. До озера и вверх по холму, до конца долины.

— Ты должна ездить с ним и докладывать, с кем он встречается.

Аделина понизила голос до шепота:

— Я и ездила дней десять кряду, но его никто не ждал. Я устала трястись по холмам.

— Еще раз повторяю — ты должна следовать за ним как тень. Каждый день. Если встреча состоится, Лонгчемп должен о ней узнать. И тогда…

— Что тогда?

Лучник посмотрел через плечо, затем вновь на Аделину.

— После Крещения пошли его в Херефорд, а еще лучше — поезжай с ним.

Аделина вдохнула поглубже, молясь о том, чтобы ее не выдала дрожь в голосе.

— В Херефорд? Зачем?

— Не знаю, не нашего ума это дело. Аделина вздохнула:

— Я не могу заставить его куда-то поехать. Никто не может принудить его делать то, чего он не хочет. — Она опустила глаза и крепко сцепила пальцы. — Если честно, я его боюсь.

Лучник, похоже, ей поверил. Он шагнул к ней и прошептал почти на ухо:

— Что бы он с тобой ни сделал, это будут пустяки по сравнению с тем, что заставит тебя пережить Лонгчемп, если ты его подведешь. Ты и так пренебрегла своими обязанностями. Молись, чтобы я позабыл сообщить об этом Лонгчемпу.

Лучник схватил ее за плечо и прошипел:

— Под любым предлогом заставь Тэлброка выехать из долины на следующий день после Крещения. Солги ему, придумай что-нибудь. Заставь свою служанку сообщить ему, что ты уехала из долины на встречу с любовником. Делай все, что сочтешь нужным, но заставь его выехать на дорогу, как требует Лонгчемп. Господин канцлер не намерен дожидаться, пока Уильям Маршалл обнаружит его присутствие и вмешается. Запомни: на следующий день после Крещения.

У Аделины сердце упало.

— Лонгчемп хочет взять его в плен?

Лучник отпустил ее плечо и поиграл пальцами.

— Возможно.

— В форту целый гарнизон…

— И все они нормандцы, верные короне. И их слишком мало, чтобы противостоять людям моего господина канцлера. — Люк перевел взгляд со своей затянутой в перчатку руки на горло Аделины. — Заставь Тэлброка выехать на дорогу в Херефорд, и кровопролития не будет.

Аделина заставила себя послушно кивнуть.

— Я поняла, но почему сейчас? Лонгчемп вроде бы довольствовался тем, что за Тэлброком присматривают…

— Сама у него и спроси, когда он появится. — Люк окинул взглядом двор и заговорил быстрее: — Если Лонгчемпу придется ступить на землю твоего отца в поисках Тэлброка, он рассердится. И твоей родне эта встреча ни к чему.

Аделина видела, как Петронилла и ее любовник сосредоточенно о чем-то беседуют с отцом Амвросием. Их освещало неяркое зимнее солнце, но здесь, в хижине, тени, казалось, сгустились так, что наступила ночь.

— Уходи, — сказала она, — тебя могут заметить со мной. Лучник Люк отступил к двери.

— Через несколько дней, миледи, это будет уже не важно. Молись о том, чтобы у твоего отца осталась крыша над головой после того, как наш канцлер покинет это место. Молись и делай то, чего от тебя требует Лонгчемп. — Люк обернулся, осмотрелся, вышел из хижины и направился к большому дому.

Аделина отошла к стене и медленно осела — ноги не держали ее. Она думала, что у них впереди целая зима. По крайней мере несколько месяцев долгих, не нарушаемых чужим присутствием ночей, довольно времени для того, чтобы убедить Симона исчезнуть, взять себе иное имя; выманить Симона из крепости под видом простого солдата, чтобы он уехал в другой дальний гарнизон и жил там спокойно в безвестности. А теперь оказалось, что у них всего восемь дней, а может, и того меньше. Через восемь дней сюда явится с целой армией злейший враг, и Симону Тэл-броку не поздоровится.

Двойной костер поднимет на ноги Уильяма Маршалла. Время решает все, как сказал лучник. Если призвать на помощь слишком рано то люди Маршалла не обнаружат нападающих и могут проехать мимо. Солдаты Лонгчемпа увидят людей Маршалла и убьют Тэлброка безнаказанно. Если зажечь костры позже, то Маршалл прибудет в долину, когда там уже все будет разгромлено. В любом случае Уильям Маршалл не поверит, если не увидит собственными глазами, что канцлер короля нападает на нормандский форпост или на уэльского вождя, заключившего мир с королем.

Когда путь будет свободным и Маршалл вернется к себе, Лонгчемп явится, чтобы убить Симона, и продолжит вырезать людей Кардока. Только глубокий снег может остановить его.

Аделина опустилась на холодный, усыпанный шерстинками пол и скорчилась в углу. Со двора сюда проникал солнечный свет и доносились голоса пастухов Кардока, толпившихся возле медоварни. Петронилла и ее возлюбленный ушли за конюшню, счастливые в своем неведении. Откуда им знать, что беда может прийти быстрее, чем они сыграют свадьбу.

Аделина даже не пыталась остановить поток слез. Лучник намекал на то, что долину могут пощадить, если Тэлброка встретят далеко отсюда, на дороге в Херефорд. Глупо было так думать — Лонгчемпу хватит ума, чтобы не оставлять в свидетелях тех, кто знал о его деяниях. Кардок, отдавший в жены свою дочь тому, за кем охотился Лонгчемп, не избежит смерти.

Петронилла, продев палец за ремень Хауэлла, тащила его в конюшню. Аделина отвернулась. Не будет никакой свадьбы, и те любовные утехи, что радовали их в течение вот этих двух недель, могут стать последними в их жизни.

Аделина зажала уши, чтобы не слышать радостного гула голосов счастливых людей. Пройдет всего несколько дней, и здесь начнется бойня, раздадутся крики и стоны, прольется кровь. Много крови.

Но первым Лонгчемп расправится с Тэлброком. Аделина всхлипывала, сдерживая рыдания, потом прикусила губу, представив, как Симон умирает у нее на глазах от меча какого-нибудь приспешника канцлера. Мертвое тело Тэлброка поперек крупа коня, еще одна жертва интриг Лонгчемпа.

Бревенчатые стены хижины плыли в тумане. Аделина проклинала себя за то, что родилась женщиной. Мужчин учат владеть мечом, учат постоять за себя. У них в распоряжении есть нечто посущественнее ума и хитрости. Но она, чтобы спасти своего возлюбленного, могла пользоваться тем единственным оружием, что досталось ей от Бога, — умом. Кровь гудела у нее в ушах, ревела как море. Вот, должно быть, что чувствуют мужчины, бросаясь на врага, — ярость, в которой тонет все остальное.

В этот момент Аделина уже знала, что убьет Лонгчемпа до того, как тот сможет нанести удар ее мужу. Чтобы убить его, хватит и кухонного ножа, правда, если она сможет подобраться к врагу так близко.

Ей вспомнился последний вечер перед отъездом из Нормандии. Лонгчемп остался тогда с ней один, без охраны. В то время она боялась канцлера короля, ей хотелось как можно скорее распрощаться с этим мрачным человеком. Теперь она готова была жизнь заложить, чтобы вернуть тот вечер, взять свой тонкий острый серебряный кинжал и проткнуть сердце дьявола.

Да, на дороге в Херефорд появится беззащитный всадник без охраны, но то будет не Симон Тэлброк.

Со двора донесся тревожный крик, и Аделина вскочила на ноги. Неужели Лонгчемп уже явился?

Майда бежала к воротам, не замечая грязи, забрызгавшей подол ее нарядного малинового платья. Аделина подошла к дверям. Майда пыталась протиснуться сквозь плотное кольцо людей, окруживших жеребца Симона и полунагого всадника на нем. По рукам от одного к другому к ней, Майде, передавали два завернутых в одеяло свертка. Сверток побольше и сверток поменьше. Мужчины с готовностью подставляли плечи.

— Помогите ей, — крикнул Тэлброк, перекрывая возбужденный гул голосов, — они тяжелые.

Майда закачалась и опустилась на колени, по-прежнему прижимая к груди свою ношу. Аделина рванулась было к ней, но остановилась в смятении. Из одного свертка показалась голова с прилипшими к черепу мокрыми золотисто-рыжими волосами. Другой бесформенный сверток ожил и зашевелился. Из-под промокшей ткани высунулась детская нога.

Со стороны дома донесся дикий рев. Кардок, покачиваясь, шел с крыльца, в ужасе глядя на скорчившуюся Майду и завернутых в промокшие тряпки детей, ухватившихся за ее подол.

Аделина заметила Кардока раньше остального и заступила разъяренному отцу дорогу. Он оттолкнул ее и рванулся к полунагому всаднику.

Симон согнулся под первым ударом Кардока, но успел собраться и не дал ударить себя вторично, перехватив руку нападавшего. Аделина видела, как напряглись могучие мышцы на спине ее мужа, когда он прижал запястье отца к луке седла. Свободной рукой он ударил Кардока по пальцам, заставив разжать кулак. Сарацинская сабля упала в грязь. Но, падая, острое лезвие успело задеть шею жеребца, тот заржал и встал на дыбы. Кардок успел откатиться, чтобы не попасть под копыта.

Хауэлл, словно очнувшись, бросился к Кардоку и оттащил его подальше.

— Смотри, — закричал он, — смотри, они живы. Майда даже не подняла головы. Она не видела ничего из того, что происходило между отцом ее детей и мужем падчерицы. Дети, которых она успела освободить от мокрой одежды и переодеть в то сухое, что оказалось поблизости, очнулись от шока и разревелись. Майда пыталась встать, держа на руках своих хнычущих, с посиневшими губами сыновей. Она не желала никому их отдавать и с ними на руках, поддерживаемая домочадцами, побрела к дому.

Толпа с охами и ахами продолжала наблюдать за тем, как Тэлброк сражается с раненым жеребцом. Кардок поднялся на ноги и с ревом призвал людей к порядку. Хауэлл выскочил вперед и схватил коня за уздечку, но уронил ее, еле успев увернуться от желтых зубов жеребца.

— Держись от него подальше! — крикнул Тэлброк, давая обезумевшему коню возможность отступить к частоколу. Он тихо и ласково заговорил со своим раненым другом, затем соскочил с седла, но поводья продолжал удерживать в руке. — Дайте какую-нибудь тряпку, — спокойно приказал он. — Несите ее сюда, но не делайте резких движений.

— Вот. — Петронилла сбросила с плеч свою шерстяную тунику и протянула ее Аделине.

Тэлброк взглянул через плечо.

— Подходи ко мне сзади, медленно.

Удерживая уздечку одной рукой, другой он зажал рану и стер кровь, струившуюся по дрожащей потной шее коня. Аделина приняла из трясущихся рук Петрониллы тунику и подошла к мужу. Тэлброк не глядя взял то, что подала ему жена.

— Теперь назад, — коротко бросил он.

— Открой дверь конюшни, — сказала Аделина Хауэллу. — Вторую дверь. Открой ее пошире и отгони остальных коней вглубь.

Конь все еще упирался и дрожал, когда Тэлброк загонял его в полутемную конюшню.

— Не подходите, это не боевой конь, он не приучен держать удар. — Симон убрал ткань и увидел, что кровотечение приостановилось. — Как я и думал, это всего лишь царапина — глубокая, но царапина.

— Я его вылечу, — вызвался Хауэлл.

— Он тебя убьет, — сказал Тэлброк.

— Привяжи его к столбу, а я расседлаю и смажу рану. — Хауэлл ткнул пальцем в штаны Тэлброка. — Вы почти голый, сир, вам надо переодеться в сухое.

— Принеси недоуздок. — Тэлброк неторопливо снял уздечку, действуя осторожно, даже нежно, и надел на голову коня недоуздок. Руки его слегка дрожали, он страшно замерз. Аделина зашла в конюшню и привязала концы недоуздка к двум разным столбам.

— Пошли, — сказала она, — ты сейчас в большей опасности, чем твой конь. Хауэлл его расседлает и займется раной.

Тэлброк пробормотал что-то невразумительное.

— Что ты сказал?

— Накрой его попоной. — Зубы Симона выбивали дробь.

У Аделины не нашлось плаща, чтобы дать мужу. Он медленно побрел к воротам.

— В дом, — сказала она, взяв его ледяную руку в свои.

— Еще нет. — Он отмахнулся от пастухов, пялившихся на него раскрыв рты, и наклонился, чтобы поднять сарацинскую саблю, валявшуюся в грязи. Пальцы его так свело от холода, что он не смог удержать рукоять. Аделина взяла оружие в свободную руку и повела мужа в тепло дома Кардока.

Глава 19

Дети визжали на руках матери. Лица их вновь порозовели. Отчаянно жестикулируя, мальчишки сбивчиво рассказывали о том, что с ними произошло, то и дело сбивая одеяла, а мать терпеливо вновь и вновь укрывала их. Майда прижимала сыновей к себе и целовала их маленькие личики, снова и снова.

— Мои младенчики, мои сладкие…

Катберт и нормандский священник на коленях молились возле Майды и ее сыновей. Симон заметил, что Катберт сжимает в корявых пальцах отцовскую реликвию, осеняя ею детей.

Симон сидел у очага, но огонь, казалось, совершенно не согревал его, суставы сводило от холода. Ледяная вода все еще стекала по штанинам на новые камышовые циновки.

Аделина, не отпуская руки мужа, выступила вперед.

— Не смей подходить к нам, — сказала она, заметив отца.

— Я обезумел от горя, — сказал Кардок. От дочери он предпочел держаться на расстоянии. Он понял, что Аделина рассердилась не на шутку.

— Теперь он понимает, что вы спасли мальчиков, — сказала Майда, — но в первый момент решил, что они мертвы.

— Погибли от моей руки? — Симона била дрожь. Он не внял настойчивой попытке Аделины подвести его ближе к костру.

— Ты поверил, что я убил твоих сыновей, Кардок?

— Я был вне себя. — Старый вождь подошел поближе. — Это верно.

Кардок распахнул тунику и открыл грудь, укрытую рубахой из драгоценного бархата.

— Убей меня, если хочешь. Убей тем мечом, что подарил мне, мечом, который я обернул против тебя.

— Это недоразумение, я тоже виноват.

— Неужели здесь не найдется плаща, чтобы укрыть моего мужа?

Из рук Петрониллы Аделина взяла отрез мягкой шерсти и обернула ткань вокруг плеч Симона. Он дрожал, кожа его почти потеряла чувствительность.

Аделина повернулась к отцу:

— Симон прав, он тоже виноват. Он достаточно долго прожил среди безумцев, и ему следовало подумать, что перед тем, как привезти тебе сыновей, которых он вытащил из ледяного озера, надо послать вперед гонца с известием, что он промок насквозь, спасая твоих детей. А ты, сидя у камелька и рассуждая о прежнем короле и твоем с ним договоре, даже не знал, что твои дети пропали.

Симон опустил ей руку на плечо и отодвинул в сторону.

— Нет, она не права. В том, что они провалились под лед, есть и моя вина. Они выслеживали меня у озера, специально пришли туда.

Нормандский священник поднялся с колен и подошел к Симону.

— Милорд Тэлброк, вы не понимаете, о чем говорите. У вас, должно быть, жар. Кардок знает, как и все мы, что вы не виноваты.

Симон покачал головой. Скоро он просто не сможет говорить. Они должны знать, как мальчики попали в беду. Они должны знать…

— Симон… — Аделина обняла его одной рукой за плечи, в другой она по-прежнему сжимала сарацинский меч.

— Дай мне сказать. — Симон набрал в грудь воздуха. — Каждый день я проезжал мимо озера к границам долины. Вчера они подкарауливали меня, сидя на ветках дерева.

Давид зашевелился на руках у матери и, указав на Тэлброка, сказал:

— Мы его поймали. Симон тряхнул головой.

— Я должен был сообщить вам, что они были там. Я не думал, что они и сегодня отправятся туда. Сегодня они выбежали на лед…

— И вы поплыли за ними? — взволнованно спросил Амвросий. — Бог благословит вас за это и простит вам многие прегрешения.

— Не плыл, шел по дну. Лед проломился недалеко от берега. Я вытащил их и привез домой. — Симон обнял Аделину за плечи. — Отдай своему отцу его меч и помоги найти для меня сухую одежду и постель.

— Почему никто не даст этому человеку бренди? — властно спросила Майда. — Петронилла, вели парням принести ванну в спальню и поставить греться воду. — Она улыбнулась Симону. — Мы еще побеседуем, благослови вас Бог, Тэлброк. Я всякий раз буду упоминать вас в своих молитвах.

Симон вежливо поклонился.

— Пойдем, Аделина. Кардок заступил ему путь.

— Ты готов вернуть мне меч, которым я чуть не убил тебя?

Симон поежился от холода. Если он сейчас не снимет мокрые штаны, то можно записываться в евнухи.

— Пока ты не научишься им владеть, я буду считать себя в безопасности. — Симон сжал плечо жены, руки его почти не слушались. — Отдай своему отцу меч, пока я окончательно не заледенел.

Кардок прочистил горло.

— Я твой должник, я должен тебе собственную жизнь. Симон покачал головой:

— Ты должен мне горячую ванну.

В спальню вскоре набилось столько народу, сколько не собиралось в главном зале в праздничные дни. Симон сидел на краю тюфяка, прикрывая наготу простыней, и смотрел, как слуги Кардока затаскивают в помещение огромный чан. Аделина рылась в седельных сумках в поисках подходящей одежды. Она отыскала его тунику — одну из лучших — и штаны. Осмотрев одежду, Аделина объявила, что все это тряпки недостойны героя, спасшего жизнь сыновьям Кардока, и послала Петрониллу за новым нарядом.

— Эта туника была на мне на второй день после свадьбы.

— И с тех пор на ней появилась дыра.

— Она была там уже тогда, но до сих пор ты этого не замечала.

— Ну что ж, зато теперь заметила. Он поймал ее руку и поцеловал.

— Посиди со мной, сегодня ночью мы…

Два улыбающихся паренька притащили ведра с кипятком и вылили в ванну.

— Закройте дверь, — велел Тэлброк.

Аделина отстранилась, чтобы посмотреть, что происходит за дверью.

— Они еще не закончили, Симон. На костер ставят большой котел, и сюда идут еще ребята с ведрами.

— Вели им отнести воду для мальчишек.

— Майда уже купает их в хижине, где они спят. Симон положил руку жены к себе на колено.

— Аделина, я думал о нашей жизни…

— Все утро я тоже только об этом и думала.

— Есть способы… — Симон замолчал: слуги вернулись еще с тремя ведрами горячей воды.

— Спасибо, ребята, этого довольно.

Но его никто не слушал. Они ушли еще до того, как он закончил фразу.

— Я должен выучить ваш странный язык, жена.

— Я сама его с трудом понимаю.

— Тебе хватит слов, чтобы отослать прочь следующую партию слуг и закрыть дверь? — Он погладил ее по колену. — Я говорил…

Петронилла просунула голову в дверь, потом вошла с аккуратной стопкой одежды и льняным полотенцем.

— Вот, почти все, что нам нужно для купания.

Нам! Итак, эта женщина не собиралась уходить. Симон с мольбой взглянул на жену. Та вместе с Петрониллой копались в стопке, доставая самое лучшее.

Симон подошел к ванне и скинул простыню. Вода пахла травами и была такой горячей, что он едва мог терпеть. Не успел он опуститься в воду, как Петронилла подскочила к ванне, раскрасневшись от нездорового любопытства.

— Вот, — сладким голосом сказала она, — это розмарин, надо его добавить в воду.

Симон перегнулся в воде пополам, скорчившись, чтобы прикрыть срам.

— Аделина!

Жена его подошла поближе.

— Розмарин? Хорошая мысль. Потри ему спину, Петронилла.

В непосредственной близости от орудия его мужества образовался водоворот. Петронилла с невинным видом размешивала в воде сухие цветы. Букет сухого розмарина подплывал к его животу.

— Спину, Петронилла.

Дверь открылась, и в спальню зашел Хауэлл.

— С вашим конем все в порядке, сир. Кровь остановилась вскоре после того, как вы ушли, и он прекрасно себя чувствует.

— А ты…

Хауэлл широко улыбался:

— Я не забыл про попону, сир. Ваш конь будет спать так же сладко, как и все остальные в этом доме, сир. — Через ухо Тэлброка Хауэлл потянулся к Петронилле, где-то совсем рядом за спиной Симон услышал довольный смешок.

— Отлично, — сказал Симон, — спасибо. Хауэлл вроде бы и не собирался уходить. Симон дотянулся до руки жены.

— Ты не искупаешь меня, Аделина? Мы и вдвоем прекрасно справимся.

— Ах да, — сказал Хауэлл, — я совсем забыл. Дождь пошел, а в конюшне крыша протекает.

— На моего коня?

— Нет, он в сухости, сир, но пастухи, те, что спали на сеновале прошлой ночью, должны будут спать в другом месте.

Симон закрыл глаза, пусть Аделина разбирается.

— Так что Майда велит им ложиться в главном зале, а женщин пошлет спать сюда, на полу.

Симон открыл глаза.

— Они будут спать здесь?

Майда и Кардок появились в дверном проеме. Румянец вернулся на щеки Кардока, от него сильно пахло бренди. Отец Аделины шагнул к ванне и по-дружески хлопнул зятя по плечу.

— Ты не против компании? Тебе все равно понадобится пара деньков, чтобы твои сокровища оттаяли, а к тому времени дождь перестанет и спальня снова станет только вашей.

Оказывается, тот факт, что молодоженам были переданы в полное распоряжение самые большие спальные покои в доме во время Святок, когда все население поместья сгрудилось здесь, в доме, свидетельствовал лишь о дурной репутации Тэлброка. Теперь, когда он спас детей Кардока, население долины приняло его как своего и с готовностью набилось в его спальню до конца пира. Симон отказался от дурацкой мысли затеять с Кардоком ссору для того, чтобы вновь получить возможность делить спальню только с женой.

На голову ему полилось ароматное масло.

— Расслабьтесь, — приказала Петронилла, — сейчас ребята принесут еще ведро воды, и я сполосну ваши волосы.

Симон умоляюще посмотрел на жену. Она встретила его взгляд и, чуть отвернувшись, захихикала.

Чего-чего, а этого он никак не ожидал. Симон не думал, что его жена способна веселиться в присутствии своих безумных родственничков. Он вздохнул. Стоило броситься в ледяную воду, стоило пережить нападки Кардока, стоило спать щека к щеке с половиной домочадцев, чтобы увидеть Аделину счастливой.

Симон лег в ванну, наблюдая за тем, как по спальне туда и обратно ходят люди, и мечтая о том, чтобы снова забрать Аделину в продуваемый сквозняками угрюмый замок на крепостном холме. И молился о том, чтобы дождь побыстрее закончился.

Глава 20

Симон проснулся, когда совсем рассвело, но люди Кардока все еще спали. Он приподнял одеяло и поцеловал Аделину в лоб. Она уютно устроилась в кольце его руки, и волосы ее сияли, рассыпавшись по подушке, словно золотое озеро. Симон потихоньку, нежно, стараясь не разбудить, высвободил руку и осторожно соскользнул с постели.

На деревянном полу возле кровати спали шесть служанок, завернувшись в одеяла. Симон, стараясь ни на кого не наступить, прошел в угол, где стоял большой сундук, и достал оттуда одежду и меч. В смежном со спальней зале пиршественные столы были убраны, столешницы стояли вдоль стен, а камышовые циновки едва можно было разглядеть: весь пол был завален спящими, народ предпочел переночевать в замке, а не тащиться под ливнем на холм, в свои холодные хижины.

В длинной яме для костра ярко горели угли. Костер не потух, несмотря на ночное ненастье. Большие плоские камни, на которых покоилось святочное полено, были все еще горячими на ощупь. Пар шел от них в тех местах, где сквозь вентиляционные отверстия в крыше капала вода.

Люди Кардока спали у очага, сладко похрапывая. Симон переступил через спящих и в одном из них узнал Хауэлла — по огромной челюсти, покрытой рыжей всклоченной бородой. Петронилла спала возле него и во сне выглядела совершенно невинной, такой, какой она, наверное, была лет десять назад.

Небо расчистилось, в долину снова вернулся зимний холод.

Симон остановился у дверей в нерешительности. Его подмывало вернуться, разбудить Аделину и пригласить ее покататься верхом. Побыть с ней наедине хотя бы для того, чтобы обсудить все без свидетелей, уже будет праздником. После вчерашнего происшествия Симон обнаружил, что избежать внимания со стороны домочадцев не представится возможности.

Симон и Аделина спали, укрывшись с головой, не для тепла, а чтобы хоть как-то отгородиться от нашествия в их спальню. Несмотря на принятые меры предосторожности, тишайший шепот им же самим казался громким. Оставив попытки поговорить, они уснули довольно рано. Симон все же решил не будить жену — пусть поспит, пока спится, — и отправился на конюшню без нее.

Конь его стоял стреноженный, укрытый мягкой шерстяной попоной. Симон пощупал рану — она оказалась чистой и не такой глубокой, как он опасался.

Постояв в нерешительности возле раненого коня, Симон все же снял с него попону и надел седло. Сабля Кардока задела шею довольно высоко, там, где начиналась густая, аккуратно подстриженная грива, и поводья с уздечкой не будут касаться небольшой ранки. Небыстрая езда ничего, кроме пользы, жеребчику не принесет.

Когда Симон вел коня через двор, на кухне уже возились женщины. Одна из них, подобрав юбки, чтобы не выпачкать в слякоти, подошла к нему и протянула краюху свежего хлеба. Он кивнул, улыбнувшись, отвечая на ее застенчивое приветствие, и поблагодарил за еду.

Симон повернул коня в сторону крепостного холма, потом передумал и направился к западу, к поместным полям и озеру. Сегодня за пиршественным столом он еще успеет поговорить с Гарольдом о том немногом, что должны успеть сделать солдаты гарнизона до того, как выпадет снег. Может быть, на этот раз ему наконец удастся найти проход в сплошной скале, отгораживающей земли тестя от прочего мира. Найти выход из капкана — вот что представлялось самым главным на сегодняшний день, а прочее подождет.

Над полями летали два маленьких ястреба. Они то парили, раскинув крылья, высматривая добычу, то, сложив крылья, стремительно падали вниз. Стайка воробьев вспорхнула над обнаженными деревьями леса и устремилась на запад, увлекая за собой ястребов.

Симон откусил кусок хлеба, наблюдая за полетом хищников. Маленькие воробьи уже превратились в едва различимые точки. Когда-то в прежней, уютной и спокойной жизни обласканного судьбой аристократа Симон любил выезжать на соколиную охоту. Ручные птицы служили ему, приносили добычу. Они были заодно. Разве тогда мог представить Симон, что однажды, подняв взгляд к небу, он вдруг увидит в пернатом хищнике врага, а себя — сродни тем обреченным тварям, за которыми велась охота.

Лонгчемп и его шпионы наблюдали за ним. Они читали его мысли и видели его столь же ясно, как зоркий сокол видит свою жертву. Они, как те ястребы, только и ждали момента, чтобы броситься на него с ясного неба и оборвать его жизнь беглеца и изгоя. Каждый день, прожитый им после кровопролития в Ходмершеме, Симон вправе был считать позаимствованным у судьбы, но каждый прожитый день неминуемо приближал его к часу расплаты, к роковому дню и часу, когда он встретится с врагом лицом к лицу. Этот враг посильнее любого из тех, с кем приходилось иметь дело самым доблестным из его предков, вот уже не одно столетие владевших Тэлброком.

Уильям Маршалл, спасая жизнь сыну своего старого друга, всего лишь продлил мучение приговоренного, предоставив Лонгчемпу свободу беспрепятственно запускать своих ястребов — своих шпионов, чтобы те, кружась над Симоном Тэлброком; связавшим себя клятвой и оттого ставшим беззащитным, лишь выжидали удобного момента, чтобы броситься камнем вниз и прикончить свою жертву.

Перед внутренним взором Симона предстали зеленые глаза Аделины. Что сделает Лонгчемп с тем соколом, который откажется вернуться на свой шест? Или шпионкой, чьи зеленые глаза зажглись любовью к тому, кто должен был стать ее добычей? Холодный ветер волновал серые воды озера, лишь по краям подернутые коркой льда.

Злой рок довлел над детьми Кардока. Смертельная тень Лонгчемпа нависла над Аделиной. Тонкий лед заманил на верную погибель Пенрика и Гована. Симон обернулся и окинул взглядом оставшееся далеко позади поместье. Пойдет ли отец Аделины на риск навлечь на себя и своих близких немилость Лонгчемпа ради того, чтобы дочь его успела скрыться? Что-то до сих пор Симон не заметил в нем особой любви к своему первому ребенку.

Симон прищурился. Да, сегодня же он потребует у старого вождя награду за спасение жизни его наследников. Он потребует, чтобы Кардок спрятал свою дочь при первом сигнале о том, что Лонгчемп приближается. И еще он заставит старика поклясться, что он тайно вывезет Аделину из долины и отправит ее на юг, к Уильяму Маршаллу в новый форпост в Стриквиле.

Ветер усилился, по не схваченной льдом части озера прокатилась серая рябь, ветер согнал ледяную крупу с поверхности льда, и он засверкал серебром под синим небом. Симон нахмурился. Кардок говорил, что снег в этих краях ложится до Святок, но в этом году, как назло, снега все не было, и Лонгчемп по-прежнему мог беспрепятственно проникнуть в долину.

С той самой ночи, когда Симон вошел в аббатство Ходмершем, судьба отвернулась от него. Ступив за порог темной часовни, он застал воров на месте преступления. И только благоволение к нему Маршалла спасло Симона Тэлброка от отлучения. Но еще неизвестно, что было бы более милостивым: отлучить его от церкви и изгнать за пределы христианского мира, убить на месте или оставить жить в ожидании смерти.

Симон решительно тряхнул головой. Нечего бередить прошлое! Так он становится похожим на вечно недовольного, живущего старыми обидами Кардока. Что же касается будущего, то ни одному смертному не дано его знать. И на этом пора ставить точку. Симон доел остатки хлеба, бросив крошки птицам. Он видел, как стайка воробьев издали наблюдала за ним, соблазненная лакомством. Высоко над его головой кружились ястребы, предугадав, куда может направиться их добыча.

Симон рассмеялся и погрозил хищным птицам кулаком. Даже тварям бессловесным, ястребам, ничего не стоило надсмеяться над ним. Крошки хлеба, брошенные Симоном голодным птицам, могут стать последним в их жизни угощением. Вместо воробьев он облагодетельствует их злейших врагов — ястребов.

Никому не дано обратить вспять главный закон жизни в надежде изменить конечный результат. Но если действовать осторожно и если удача хоть отчасти будет ему сопутствовать, Симон сумеет вытащить жену из ловушки, готовой захлопнуться вокруг них, и отпустить ее на волю, как птицу из силка. На большее он не смел надеяться.

Симон обогнул озеро и проехал по дороге до самой развилки. Высоко на южном склоне холма, ограничивавшего долину, над лугами в устье ручья пламенела рябина. Мороженые ягоды все еще оставались не съеденными птичьей мелюзгой, должно быть, ястребы любили поживиться в этом месте и редко уходили без добычи.

Симон повернул на юг и, поднимаясь по извилистой тропе, попридержал коня. Позади остался оголившийся лес, почти полностью просматривавшийся. Дорога извивалась среди обросших мхом валунов и зарослей осины. Вскоре осинник закончится и начнется пастбище. Заметно похолодало, резкий ветер дул в лицо.

Конь заржал и тряхнул головой. Симон, дабы успокоить жеребца, потрепал его по холке, стараясь не коснуться ранки.

Тропинка резко свернула вправо, пересекая склон, затем повернула обратно, вдоль остроконечных утесов. Выше простиралась безжизненная пустыня, и только красная, сморщенная от мороза рябина нарушала унылое однообразие серых скал и жухлой травы. На востоке Симон услышал блеяние овец, которых загоняли в овчарни на зиму.

Он проехал еше выше и оттуда, сверху, увидел пастушью хижину. С этой точки она казалась сколоченной еще грубее, наспех прилепленной прямо к скале. Проход в хижину напоминал громадный зев, чернеющий на фоне свежеструганой древесины стен. Похоже, строители — те самые мятежники — не стали заделывать проем потому, что им не хватило дерева, а нарубить еще было недосуг. Но ленью своей они приговорили себя к страданиям зимой, когда ледяной ветер будет задувать в щели.

Ястребы летели на восток, все выше поднимаясь над склоном за Симоном, в надежде, что он приманит еще воробьев на смертельный пир под приглядом хищников. Симон еще раз пригрозил им кулаком. Он едва сдержался, чтобы не прокричать проклятие быстрокрылым убийцам. Симон опустил руку. Если он потеряет власть над собой, то вскоре станет похожим на желчного и гневливого Кардока.

Он поставил перед собой задачу и должен ее выполнить. Пещеры, обнаруженные им ранее, были или слишком низкими, или чересчур узкими для того, чтобы всадник мог провести туда коня. За те несколько дней, что, возможно, остались до снегопада, он должен найти заветную пещеру. Почему бы сегодня не начать поиск с того места, где рос рябиновый куст?

Симон услышал свист, как от летящей стрелы, и инстинктивно пригнулся. Ястреб вновь взвился в небо. Теперь он круг за кругом облетал валуны у подножия склона. Вторая птица по-прежнему кружила у Симона над головой.

Тэлброк решил, что коню его пришла пора отдохнуть. Так почему бы не здесь? Симон направил жеребца к зарослям орешника и соскочил с седла. Обернув поводья вокруг облетевшего деревца, Симон начал спуск. Несмотря на то что овец уже начали загонять в овчарни на зиму, среди валунов могло затеряться животное, отбившееся от стада.

Симон улыбнулся собственным мыслям. Только в безумной долине Кардока ястребам придет в голову охотиться на овец. Старик посмеялся бы над своим новоявленным родственником из пристойного тихого Кента, которому пришло в голову раздумывать над охотничьими пристрастиями валлийских ястребов.

Симон пригнулся к земле и осторожно поднял голову, чтобы еще раз взглянуть на то, что заставило его спрятаться. Впереди, на расстоянии всего в несколько шагов от него, на валуне небрежно развалился человек в темной одежде. Он внимательно смотрел на дорогу. Коричневый плащ, укрывавший дородного наблюдателя, был забрызган грязью, а рядом с ним… лежало шесть красных стрел. Шесть длинных, отлично сделанных стрел, заточенных рукой настоящего мастера. Рукой лучника Люка. И все же не Люк полулежал, облокотясь о покрытый мхом валун, — Люк был гораздо стройнее и выше.

Тетива лука, лежавшего рядом со стрелами, была на совесть натянута. Оружие готово к действию.

Симон приподнялся на локтях, вытащил меч из ножен и положил рядом с собой на холодную землю. Человек внизу видел, как Симон проезжал мимо, но стрелять не стал. Симон оглянулся. Коня его отсюда уже не было видно. Если жеребец будет стоять спокойно в ореховых зарослях и не заржет, лучник внизу не догадается, что Симон не стал продолжать путь. Лучник в темном дожидался иной добычи или прихватил лук на всякий случай, а сам ждал условленной встречи. Место для тайных переговоров выбрано как нельзя лучше — вокруг ни души.

Симон чуть подтолкнул меч и подполз поближе. Стрелы точно принадлежали Люку, и единственный, кто мог получить их от изготовителя, и был тот самый таинственный посредник между Люком и самим Лонгчемпом.

Итак, перед ним очередной шпион канцлера, теперь уже разгуливающий по долине Кардока. Если он сумеет захватить этого человека в плен и допросить, то, возможно, избавит от смерти Аделину и многих ее соплеменников.

Симон подобрался, рукой дотянувшись до рукояти меча. Молниеносный рывок — и он, если повезет, заставит замолчать шпиона, не убивая его. Когда же лучник в темном будет разоружен и связан, Симон получит возможность посмотреть, кто придет к нему на встречу. Симон начал обратный счет на латыни — так его научили поступать перед тем, как принять серьезное решение. Он отпустил рукоять и размял пальцы. Если лучник здесь для того, чтобы убить кого-то, он успеет отвлечь его прежде, чем тот возьмет лук в руки.

Высоко над ним продолжал парить ястреб — комок мощных мышц, вооруженный острыми когтями и смертельным клювом. Лучник пошевелился, взглянул на небо, на парящего ястреба и взялся за лук.

Симон вжался в землю, протянув руку к мечу. Если лучник встанет, чтобы выстрелить в ястреба, Симону придется действовать с нечеловеческой сноровкой. Даже захваченный врасплох, лучник легко сменит цель: вместо птицы выстрелит в человека в нескольких шагах от себя выше по склону. Лучник отвернулся и устремил взгляд на тропу. Симон возблагодарил Небо и, скорчившись, приподнялся. Если действовать, то сейчас, пока удача ему не изменила.

Раздался звон уздечки и неторопливый цокот копыт — невидимый Симону всадник поднимался на холм. Лучник нагнулся, чтобы взять в руки красную стрелу. Не отводя взгляда от тропы, он приладил стрелу. Он видел седока и, должно быть, узнал в нем свою жертву.

Теперь и Симон увидел длинную морду кобылы Аделины. Лучник встал и прицелился.

— Нет! — Рев Симона заставил стрелка обернуться. Лучник посмотрел на меч Симона. Симон сделал выпад. Расстояние между ними оказалось больше, чем казалось Тэлброку. Первая стрела убьет его, Симона. Аделина, быть может, сумеет уйти от второй. — Назад! — заорал Симон. — Поворачивай назад!

Лучник спокойно отвернулся от орущего нормандца. С решимостью самоубийцы стрелок еще раз поднял лук и прицелился в Аделину, подставляя незащищенную спину под меч Симона.

Глава 21

Майда коснулась руки Аделины.

— Пожалуйста, пойдем со мной, твой отец должен с тобой поговорить.

Кухарки увидели, как Симон выехал за ворота всего несколько минут назад. С помощью Хауэлла Аделина сможет оседлать свою кобылу и нагнать мужа. Если этого не сделать, лучник Люк разозлится и пошлет дурную весть Лонгчемпу. Аделина подняла глаза на крепостной холм, и ей показалось, что она видит Люка на вышке.

— Я поговорю с ним днем, когда мы вернемся, — сказала Аделина Майде.

— Ты не подойдешь сейчас? Он не спит. Кардок немолод, и он слишком близко к сердцу принял вчерашнюю ошибку.

Двор ожил. Народ сновал туда и обратно, но Хауэлла нигде не было видно. К тому времени как она найдет седло и упряжь, Симон отъедет так далеко, что она не сможет его разыскать.

— Он разозлится, если я задержусь?

— Он уже разозлился. Ты не могла бы пойти к нему сейчас? Одна, без меня. Я думаю, он этого хочет. — Майда бросила взгляд в сторону ворот. — Я не думаю, что твой муж отъехал далеко. Я попрошу Хауэлла оседлать твою лошадь и вывести ее из конюшни. — Майда улыбнулась. — Кардок надолго тебя не задержит, ты же знаешь. Он не любит приносить извинения.

Аделина обняла мачеху.

— Я пойду к нему, Майда.

Она подошла к двери хижины, где теперь спал Кардок, и вновь не могла не поразиться контрасту между невзрачностью наружных стен и роскошью внутри. Аделина ступила за порог, и тут же с необычайной яркостью к ней вернулись все переживания теперь уже казавшейся далекой ночи, когда Симон устроил рейд в поисках Кардока.

Отец ее сидел, откинувшись на бархатные подушки, согревавшие его постель. Он уже успел одеться в один из самых лучших своих нарядов — святочный пир продолжался, — но вновь вернулся в постель и накинул на плечи покрывало. Несмотря на то что стены украшали роскошные гобелены, а кровать — затейливая резьба, спальня эта не казалась уютной из-за жуткого холода.

Кардок поманил дочь к себе, приглашая присесть на край кровати, и протянул ей покрывало, чтобы она набросила его на плечи.

— Вот, возьми и накройся, утро выдалось прохладным.

— Почему ты спишь в таком холодном доме? Кардок вяло махнул рукой:

— Это ничего. Майда велит служанкам приносить сюда жаровню, чтобы прогреть дом перед тем, как мы ложимся спать. Потом, когда они ее уносят, холод возвращается, но постепенно.

— Ты можешь однажды умереть от холода, — поежившись, заметила Аделина.

— Ничего, пока не померли. — Кардок прочистил горло и, уставившись на дочь, спросил: — Ты ведь не догадывалась до той ночи, когда твой добрый муженек устроил здесь набег, что Майда моя жена и мальчики законнорожденные?

— Нет, — сказала Аделина, — я думала, вы спите с ней в ткацкой, в грехе. — Аделина огляделась. — Все эти вещи, принадлежавшие моей матери: гобелены, сундуки, сама кровать, — я думала, что все это отдано или уничтожено.

У Кардока лицо прояснилось.

— В ткацкой, говоришь? Это хорошо. Да, репутация грешника неплохое прикрытие. Твой муж, возможно, тоже лишь прикидывается грешником?

Аделина покачала головой:

— Боюсь, что о нем говорят правду.

— И все же он отличный и сильный мужчина для нормандца. И он спас моих сыновей. Он знает, что, спасая им жизнь, он лишает тебя наследства. И себя тоже.

Разговор переходил на опасную почву. Решился ли Кардок открыть тайну своего брака Симону или всего лишь пытается понять, известна ли ему правда? Аделина посмотрела отцу в глаза и медленно произнесла:

— Симон давно догадался о том, что мальчики — законные сыновья, и он рассказал мне об этом. — Она обвела взглядом холодную спальню. — Тебе ни к чему прятать брачное ложе и обманывать людей. Верни все в спальню в доме и живи в комфорте, как ты жил с моей матерью, это твое законное право.

Кардок зябко повел плечами.

— Я мог бы давно так поступить. Мои люди знают, что я женат на Майде, но под страхом изгнания они никогда не скажут об этом посторонним. Они ничего не сказали солдатам гарнизона, когда те пытались совать носы не в свое дело, и…

— И мне тоже? Ты боялся рассказать об этом мне? Здешние люди вообще со мной не разговаривали, когда я вернулась.

— Откуда нам было знать, кому ты служишь? К тому же нормандцы могли сделать тебя жадной.

Аделина приказала себе говорить спокойно.

— Я твоя дочь. Пять лет — это не вся жизнь. Ты должен был помнить, какой я была до того…

— До того, как нормандцы забрали тебя и закончили работу, начатую твоей матерью? Я никогда не считал тебя валлийкой даже наполовину, — Кардок вытащил из-под покрывала свою широкую, со вздутыми венами руку и протянул дочери, — но ты всегда была моим любимым чадом, и я рад, что рядом с тобой муж, достойный тебя.

Аделина взяла отцовскую руку и прижалась к ней щекой. Кардок кашлянул.

— Хоть он и великий грешник, я обязан ему жизнью моих сыновей. Я не забуду, Аделина, что твой муж доказал, что мне он настоящий сын.

— Очень скоро тебе может представиться случай доказать, что ты ему вместо отца. У него много врагов, а союзников мало. Если снег не выпадет скоро, мы оба будем нуждаться в твоей помощи. — Аделина подняла голову и посмотрела прямо в глубокие, под нависшими бровями, стальные глаза отца. — Ты расскажешь ему, отец, как уйти из долины незамеченным?

Кардок убрал свою руку.

— Такого пути нет.

— Отец, неужели ты по-прежнему не доверяешь нам с мужем?

Кардок покачал головой:

— Приходи ко мне, если придется туго, я посмотрю, что можно будет сделать.

— И это все? А если ты будешь охотиться или уедешь из долины своим тайным путем — уедешь как раз тогда, когда придет беда, — что нам делать? Попросить Лонгчемпа подождать у дороги, пока ты вернешься? Так ты собираешься отплатить Симону за его подвиг? Он мой муж, отец. Я не стану смотреть, как он погибает, пока ты стоишь в стороне.

Кардок отвернулся.

— Я не подведу тебя, Аделина. Я сделаю все, что смогу для тебя и твоего мужа. Не больше и не меньше. Я видел, как нормандцы забрали моего ребенка, а затем и мою жену. Я скорее умру, чем позволю, чтобы такое случилось с Майдой и нашими сыновьями.

Аделина встала и огляделась, слезы умиления разом высохли.

— Предлагаю тебе все же поверить нам с Симоном, что твой брак останется тайным для солдат гарнизона и для Лонгчемпа. — Аделина сняла покрывало с плеч и сложила его скупыми неторопливыми движениями человека, принявшего окончательное решение. — Возвращайся в дом, в свою спальню, и спи там в комфорте с Майдой и сыновьями. Будет печально, если ты заболеешь от холода, отец. Мы с Симоном возвращаемся в гарнизон сегодня же ночью.

Аделина положила покрывало к ногам отца.

— Расскажи мне, как тебе жилось в Нормандии. Аделина оглянулась возле двери.

— В другой раз, отец. Сейчас я поеду следом за мужем. Здесь, в этом доме, слишком мало людей, кому не все равно, будет он жить или умрет. Я буду с ним до конца, не то что мои соплеменники.

Аделина не разрешила себе плакать — чтобы найти Симона, она должна была отчетливо видеть. Она пустила свою кобылу бойкой рысцой через убранные поля и возле озера заметила отпечатки копыт.

Не сводя глаз с дороги, Аделина объехала озеро. Она не хотела думать о том, что произошло здесь вчера. Не хотела смотреть на озеро, не хотела представлять Симона в черной ледяной воде. Не желала думать о том, что было бы, если бы Симон не успел.

Дорога вела сквозь заросли осины, затем свернула вправо, потом повернула назад, мимо валунов, отмечавших край леса и начало луга выше по склону. Большая часть пути была ей знакома. Мать ее любила эти места. Она приезжала сюда, садилась на камень и смотрела в небо. Отсюда поместья не было видно, и небо, рассказывала она дочери, было таким же, как в далекой Нормандии.

Аделина скинула капюшон и всей грудью вдохнула северный ветер, гнавший седые тучи. Она улыбнулась: северный ветер — это хороший знак. И прошептала молитву: она молилась о том, чтобы тучи эти несли с собой снег. Много снега, чтобы завалил ущелье. Два ястреба кружили высоко над ее головой, потом одна из птиц нырнула в продуваемый ветром голый осинник.

Вдруг лошадь ее встрепенулась, внезапный громкий крик встревожил ее. Симон кричал ей откуда-то сверху. Она остановилась, услышала звон стали и ужасный, нечеловеческий вой.

Аделина повернула кобылу — та в смятении пятилась. Аделина не смела соскочить с седла, не смела подойти, ибо знала, что обнаружит. Если на Симона совершено нападение, то пешая она ему не поможет. Развернув кобылу в прежнем направлении, Аделина поскакала вверх по тропе.

И вновь лошадь ее заржала и попятилась. Аделина вгляделась попристальнее и увидела над самым большим из камней забрызганное кровью лицо Симона. Он вытер лоб испачканной кровью рукой, оставив на лице красную полосу.

— Не подходи, — закричал Симон, — оставайся там! — Он посмотрел на окровавленный клинок собственного меча так, будто не узнавал его, и, вскрикнув от ужаса, уронил меч на мох.

Симон отразил атаку.

Аделина огляделась. Она не увидела ни одного живого существа, нуждавшегося в помощи. Ей тоже вроде бы ничто не угрожало. Соскочив с лошади, она повела свою упирающуюся кобылу вверх по склону по тропинке между древними валунами.

Вначале она увидела стрелы, затем кровь, цветом еще ярче, чем стрелы. Кровь обагрила камень, а возле него, на мягком мхе между камнями, лежал умирающий.

— Не подходи! — заревел Симон.

— Ты ранен?

— Я проклят, — сказал он.

Она шагнула вперед, и он подошел, чтобы остановить ее. На какое-то ужасное мгновение ей показалось, что кровь на его руках его собственная. Он слышал, как она вскрикнула, и посмотрел на свои руки.

— Я не трону тебя, уходи, ты не должна это видеть.

Некто в окровавленном плаще приподнялся и затих.

— Должно быть, он умер, — сказала Аделина. — Давай уйдем отсюда.

— Уходи ты. Ты не должна в этом участвовать.

— Симон…

— Тс-с! — Он посмотрел в небо, затем скользнул глазами вверх по склону широкого холма позади них, потом перевел взгляд на кроваво-красные стрелы. Он пробормотал ругательство, затем прошел мимо Аделины к ее кобыле, сгреб поводья в кроваво-красный кулак. Аделина шагнула к мертвому и взглянула в его лицо. Это был Амвросий.

Амвросий, священник.

Маленькие невидящие глаза на широком лице смотрели на нее так, будто то, что он обнаружил в момент смерти, удивило его. Маленький приоткрытый рот, обнаженные десны над зубами. Ветер трепал жидкие желтые волосы над окровавленным лбом.

Аделина отступила и, чтобы не упасть, прислонилась спиной к камням. Пятна крови замелькали у нее перед глазами.

— Тебе не надо было смотреть. Это священник, нормандский священник, — сказал Симон.

— Не может быть!

— Может, и я проклят.

Симон тряхнул головой, словно хотел очистить ее от мусора. Он опустился на колено перед стременем.

— Обопрись на мое плечо и залезай. Возможно, он был не один.

— Я не уеду.

— Быстро вверх.

Своими окровавленными руками Симон приподнял ее в седло и крепко шлепнул кобылу по заду, заставив вихрем помчаться к вершине холма.

Аделина остановила лошадь, хотя животное сильно нервничало. Симон поднимался в гору следом. В одной руке он держал свой окровавленный меч, в другой красные стрелы и лук. Внизу между камнями остался лежать мертвый священник.

— Он не священник, — выкрикнула Аделина.

— Поезжай за мной. — Симон обогнал ее и побежал вперед по тропинке.

Небо насупилось, словно осуждая смертоубийство, произошедшее у подножия холма.

Симон зашел в заросли и вывел оттуда коня.

— Поднимайся дальше. Остановишься возле деревьев, — коротко приказал он.

Симон вел коня в поводу позади Аделины, часто останавливался и оглядывался, всматриваясь в полоску леса внизу. Стрелы он запихнул в седельную сумку, а меч по-прежнему держал в руке.

Аделина добралась до рябинового куста у истока ручья и развернула кобылу мордой к долине. Теперь тело священника уже не проглядывалось среди камней.

Симон поравнялся с ней и, указав на ручей, сказал:

— Вначале пить.

Они напоили коней. Аделина опустилась на колени возле ручья и стала пить ледяную воду, зачерпывая ее ладонями. Симон подождал, пока она напьется, затем спустился вниз. Первым делом он обтер о дерн окровавленный меч, потом опустил в воду руки. Умыв лицо, он встал и посмотрел вверх.

— Там, — сказал он, — там мы укроемся и будем наблюдать.

Аделина тронула его за рукав:

— Симон, не может быть, чтобы Амвросий был священником.

Симон покачал головой:

— Это конец, мне конец. Разве ты не понимаешь, что будет дальше? Священник он или нет… — Симон замолчал на полуслове и взялся за поводья своего жеребца: — Быстрее в пещеру. Нам надо скрыться, покуда мы не знаем, кто пойдет следом.

Аделина скользнула взглядом поверх куста рябины и поняла, о чем говорил Симон.

— Пещера? Так это…

— Нет. — Он спрятал меч и взял поводья обоих животных. — Я осматривал ее два дня назад, она не сквозная. — Он посмотрел на Аделину, и во взгляде его была безнадежность и злость. — Там можно укрыться на время, и оттуда виден склон холма, но это не спасет нас.

Глава 22

Был один трудный момент, когда жеребец отказался пройти в широкую, но низкую пещеру позади куста рябины. Аделина взяла поводья из рук Симона и уговорила свою пусть неказистую, зато ласковую кобылу войти в укрытие. Вскоре и жеребец прекратил сопротивляться и встал рядом с ней. Симон сбросил седельные сумки и привязал к ним поводья.

— Если к закату никто не появится, я постараюсь доставить тебя к отцу. Если никто не появится и после заката и мы сможем дождаться, пока встанет луна, сделать это будет проще. Кардок должен отправить тебя на юг, в Стриквил к Маршаллу.

Симон говорил так, будто намеревался исчезнуть и из долины, и из ее жизни. Я проклят — так он сказал. Аделина посмотрела на его руки — теперь уже очищенные от крови. Они не дрожали, когда он погладил жеребца по шее.

— Симон, этот человек не был священником. Как может священник быть убийцей?

Симон повернул голову и поверх ее плеча посмотрел на холм.

— Разве это имеет значение?

Она узнала знакомый холодок в его голосе. Она заметила, с какой осторожностью он избегает смотреть ей в глаза. Симон вновь возвел между ними барьер — Аделина сама нередко пользовалась этим оружием, когда находилась среди чужаков и хотела скрыть свой страх. Он боится только за себя или у него есть основания опасаться и за чужую жизнь?

Симон что-то прошептал коню и проверил седло.

— Оставайся здесь, — велел он, — смотри, чтобы лошади вели себя тихо.

Он решил оставить ее здесь, уйти, не попрощавшись, и отправить отца за ней? В глазах его читалось отчаяние, неужели таким она видит Симона Тэлброка в последний раз? Он согнул лук и подобрал красные стрелы. Аделина смотрела мимо него, на склон.

— Где ты будешь?

— Возле камней наблюдать за дорогой.

— Я пойду с тобой.

— Нет, оставайся здесь.

— Симон…

Он уронил лук и порывисто, крепко, до боли, обнял ее.

— Я вернусь и отвезу тебя к отцу. Но если… — Симон судорожно вздохнул и зашептал, касаясь губами ее щеки: — Если ты услышишь звуки борьбы, жди, пока не сядет солнце, затем отвяжи жеребца, ударь его, чтобы он выскочил, а потом скачи вниз по другой тропе. Не выезжай на дорогу, тебя не должны видеть…

— Если я пойду с тобой, то уже буду на полпути вниз. Прошу тебя, Симон…

Он тихо выругался и зажал ее лицо между ладонями.

— Если кто-нибудь придет на встречу со священником, этот кто-то не должен тебя увидеть. Мы не можем рисковать. Послушай, Аделина: священник затаился буквально в шаге от дороги. Я проехал мимо него, меня легко было пристрелить. Я заметил его, только поднявшись выше по склону. Я увидел, что он смотрит на дорогу с оружием наготове.

Симон схватил ее за плечи, будто боялся, что она упадет.

— Когда ты подъехала, он натянул лук. Это тебя, Аделина, тебя он хотел убить.

Он обнял ее за плечи и прижал к стене пещеры.

— Ты едва не умерла потому, что жена мне. Они бьют по мне через тебя. Ты должна оставить меня, Аделина. Рядом со мной ты постоянно будешь мишенью.

Аделина сморгнула горячие слезы, выступившие на глазах.

— Почему ты валишь все на себя? Священник позволил тебе проехать, не тронув. Он целился в меня. Если Лонгчемп так тебя ненавидит, почему тогда ты не стал его мишенью? Он мог бы…

— Аделина, не думай об этом.

Аделина перевела дух и продолжила более твердым голосом:

— …Он мог бы вначале застрелить тебя, а потом уже дождаться меня и убить.

Симон открыл было рот, чтобы заговорить, но передумал. Аделина видела его нерешительность и поняла, что корни вражды Лонгчемпа куда глубже, чем он хочет показать. Даже сейчас он не желал довериться ей.

Симон с трудом улыбнулся.

— Ты дала Лонгчемпу повод тебя убивать? Ты предала его ради меня? Или отказалась выполнить то, что он просил?

Аделина покачала головой. Симон швырнул свой плащ на землю и опустился на него вместе с Аделиной.

— Скоро твои соплеменники заметят наше отсутствие и отправятся на поиски. Я не дам им подъехать к телу. Ты отправишься к отцу и будешь жить под его защитой, он спрячет тебя среди своих людей.

— Я не…

— Я останусь здесь, покуда не выясню, кто хотел твоей смерти, и убью его перед тем, как исчезнуть. Твой отец должен хорошо тебя спрятать. Никто, даже Петронилла, не должен знать, куда ты уехала.

Аделина начала всхлипывать.

— Если бы я знала, что у нас так мало времени… Он обхватил ее крепко-крепко.

— Нет, Аделина, не думай об этом. Мы будем вместе.

— В этой жизни?

— Миледи! — Голос его стал хриплым от страсти. Она прижалась к нему с отчаянной силой.

— Останься со мной, — сказала она, — здесь, сейчас. Она повернула голову, прижавшись щекой к его груди.

Отсюда ей были видны луг и лес на склоне.

— Никого нет поблизости, — сказала она, — даже ястребы улетели. Дай мне этот час, Симон. Подари мне ребенка.

Он вздрогнул, будто она его ударила.

— Ты хочешь, чтобы я забыл об осторожности? Ты знаешь, что тебе придется выстрадать, вынашивая ребенка от человека, проклятого за свои деяния?

— А ты знаешь, что мне придется выстрадать, если я никогда больше тебя не увижу и у меня ничего не останется после тебя? Если уж нам суждено расстаться, дай мне этот час. Только этот час.

Он остановил поток ее слов поцелуем, и мир перестал существовать. Все потеряло смысл, кроме рук, обнимавших ее, кроме желания, сжигавшего ее тело. Аделина подняла руки, чтобы скинуть плащ, Симон хотел было остановить ее, но сорвал с себя верхнюю тунику и укрыл ею их обоих.

Они опустились на его накидку, расстеленную на холодном камне. Голова ее покоилась у него на плече, рука его ласкала ее под платьем. Он целовал ее медленно и властно, словно у него впереди была целая вечность, чтобы разбудить в ней желание и подарить наслаждение.

Он не позволил ей обнажить грудь и целовал соски сквозь мягкую шерсть. Аделина таяла под его лаской, стараясь освободиться от мешавшей юбки, чтобы прижаться к нему теснее.

— Это преступление, — пробормотал он, — преступление брать тебя здесь вот так.

— Если ты меня сейчас оставишь, я сойду с ума — прошептала она. — Прошу тебя, Симон…

Он отстранился и остановил ее протест поцелуем. Она не могла дышать от желания.

Потом Симон вновь оказался рядом с ней, его кожа была горяча, а орудие страсти пульсировало у самого центра ее желания. Он бормотал какую-то нежную бессмыслицу, но она не понимала слов в охватившем ее восторге. Резкая острая боль ворвалась как вихрь, но не успела Аделина расценить ее как страдание, как боль исчезла, потонув в ни с чем не сравнимом наслаждении.

Опустошенный, он затих. Потом крепко прижал Аделину к себе, и она лежала, довольная, все еще полная его теплом, ощущая его внутри себя. Симон потянулся за краем плаща и накинул на них сверху, как одеяло.

Она выглянула на свет.

— Мир все еще на месте.

— А ты в этом сомневалась?

— Я была уверена, что он исчез. — Аделина подняла голову и взглянула в его потемневшие от страсти глаза. — А ты?

Он положил ее косу поперек своего плеча и поднес к губам.

— Твои волосы цвета меда и спелой пшеницы, — сказал он, — а тело напоено теплом лета. Для меня мир остался где был, но зима исчезла. — Он вдруг замолчал в нерешительности. — Когда я впервые увидел тебя, верхом, с непокрытой головой, в этом зеленом платье, мне показалось, что ты явилась из другого мира. Ты — само лето, заблудившееся в северных лесах.

— Ты поэт.

Он поплотнее прикрыл ее плечи плащом и крепко обнял.

— А вы лгунья, миледи. Вы были девственницей и понятия не имели, о чем просили меня. Потерять девственность в пещере! Это не преступление, миледи, это смертный грех.

— А мне понравилось, — сказала она.

Внутри себя она почувствовала, как вновь восстает его плоть.

— Мы снова это сделаем? — прошептала она.

— Не двигайся.

— Так как?

— Я самый большой дурак, — сокрушенно сказал Симон. — Ты должна была возлежать на кровати, усыпанной розами.

— Придет время, — сказала Аделина, — когда у нас будет такая ночь.

Он вздохнул и погладил ее косу.

— Молюсь, чтобы мы обманули судьбу, и тогда у нас будет много таких ночей.

Увы, в голосе его было мало надежды.

Глава 23

Она проснулась, когда уже наступили сумерки, закутайная в плащ Симона и его тунику, одна на холодном полу пещеры, ставшем ее брачным ложем. Во сне ей чудился запах дыма, и она продолжала ощущать его и когда проснулась, но во сне Симон был рядом, согревая ее своим теплом, а наяву — нет.

Аделина села и тревожно огляделась. Симона нигде не было видно, а звать его она не решалась. Появился ли наконец ее таинственный враг? Ушел ли Симон, чтобы запутать врага, заманить его подальше от их тайного убежища? Затуманенная страстью, утомленная любовью, она упустила возможность последовать за своим мужем, чтобы разделить его участь или привести своих соплеменников, чтобы отбить его у врагов…

Теперь, когда Симон больше не согревал ее своим теплом, холод пробирал Аделину до костей. На другом конце пещеры заржали лошади и отшатнулись от входа.

Симон появился в проеме, нагой по пояс, от тела его и изо рта шел пар, создавая вокруг белесую дымку. Он опустился перед ней на колени и достал из-под мышки кусочек влажной ткани.

— Вот, — сказал он, — я хотел согреть ее для тебя, но, — и тут он засмеялся коротким невеселым смешком, — у меня ничего не получилось. Кожа моя не теплее, чем вода в ручье.

Он начал мыть ее самодельной губкой, и ей было тепло от его прикосновений. Симон стал для нее всем: любовником, защитником, олицетворением силы и ласки — он воплощал все, чем она дорожила в этой жизни.

— Мы одно целое, — сказала она.

Симон улыбнулся. Солнце садилось, день клонился к вечеру.

— Мы одно целое, — согласился он, — если двое и могут стать одним целым, то это мы.

Он положил теплую руку ей на живот.

— Я пойду с тобой, куда бы ни забросила тебя жизнь. Есть там ребенок или нет, я всегда буду с тобой.

Она села и натянула через голову платье. Симон нашел ее тунику и помог надеть ее сверху, потом надел свою. Тряхнув головой, он потянулся к ее щеке.

— Ты будешь осторожна и будешь беречь себя. Правда, Аделина? У нас может быть ребенок. А если нет, я все равно с тобой. Ты никогда больше не будешь одинока.

Она поймала его руку и прижалась лбом к его широкой ладони.

— Я думала, что не смогу жить, если потеряю тебя. Ты тоже этого боялся?

— Эта мысль приходила ко мне. Я не напрасно так думал?

— Возможно, так и было. Только час прошел, а как все изменилось.

Он нахмурился:

— Мы многим рисковали в этот час, но больше мы не будем так безрассудны. Ты не будешь рисковать, если любишь меня, Аделина, ты будешь заботиться о своей безопасности.

— Обещаю, — сказала она, поднимая глаза, — но не жалей об этом часе и той опасности, что мы, быть может, навлекли на себя из-за случившегося. Я хотела тебя, Симон. Никогда не жалей о том, что мы были вместе в этот час.

Симон вздохнул и подал ей руку. Они стояли и смотрели на долину, у крепостных ворот горели факелы.

— Этот час, миледи, мы провели в чертовски неуютном месте даже по сравнению с насквозь продуваемым закутком среди старых руин. Клянусь вам, миледи, что если нам суждено пережить этот день, то вы узнаете, что этот час — ничто в сравнении с ночами, ожидающими нас впереди. — Он погладил ее пониже спины и слегка ущипнул. — Я польщен, миледи, тем, что вы теперь готовы умереть счастливой женщиной, но сделайте мне одолжение и позаботьтесь о том, чтобы смертный час не пришел слишком рано.

Она поймала его руку и повернулась к нему лицом.

— Тогда расскажи мне о том, что произошло в Ходмершеме. Теперь я твоя жена по-настоящему. Я должна знать.

Он кивнул:

— Я собирался рассказать тебе на обратном пути.

— Расскажи мне здесь, где нас не могут подслушать ястребы.

Симон подошел к лошадям и начал отвязывать поводья.

— История не слишком длинная, но из тех, что не многим дано знать. Если ты найдешь приют у Маршалла, ему можешь говорить открыто, поскольку он и так все знает. И Гарольд знает, и мой брат Савар. Они помогут тебе, если наступит время, когда ты сможешь вернуться в Тэлброк без опаски.

— И когда это будет?

Он протянул ей поводья ее кобылы и помог сесть в седло.

— Когда Лонгчемп перестанет прятать третью часть королевских сокровищ в аббатстве Ходмершем.

— Сокровища? Сокровища Плантагенетов?

Симон сел на коня и взглянул на укрытый сумраком холм.

— Да, они хранятся в аббатстве. Мы с братом принесли золото монахам: оплатить расходы на похороны отца и молитвы о спасении его души. В ту ночь в склепе горели факелы. Нам показалось, что кто-то орудует там лопатой. Мы решили, что это воры, и спустились в склеп, чтобы прогнать их. Но, пока факелы не успели загасить, мы увидели там вооруженных людей и кованые сундуки. В наступившей мгле вооруженные люди напали на нас, обнажив мечи. Нас спасло лишь то, что бой проходил в полной темноте. В темноте священник и наткнулся на мой меч.

— Отчего же они не доверили тебе эту тайну? Ведь аббатство стоит на твоей земле.

— Лонгчемп выбрал аббатство потому, что оно расположено по дороге в Дувр, на тот случай, если ему придется бежать из страны. Он не сказал мне, что хочет воспользоваться аббатством, потому что не собирался возвращать сокровища. Несчастье наше состоит в том, что мы застали его на месте преступления с его людьми и узнали его. Но Уильям Маршалл прибыл на следующий день и подписал с Лонгчемпом договор. Мы с братом отказались от наших земель, покуда Лонгчемп сохраняет пост канцлера, и обязались молчать о золоте. Лонгчемп, со своей стороны, согласился использовать свое влияние для того, чтобы нас не судили по всей строгости.

— Маршалл так низко пал, что заключает пакты с мразью типа Лонгчемпа?

Симон покачал головой:

— Мы с братом готовы были убить Лонгчемпа за измену, но Маршалл решил, что это опасно. Он ненавидит канцлера, как и многие другие, но он понимает: пока король за границей, власть в стране принадлежит Лонгчемпу. Если братья короля почувствуют его слабость, войны не избежать. Начнется борьба за трон.

— Значит, ты оставил золото в склепе, людей Лонгчемпа на своих землях, а канцлера отправил вновь управлять страной?

Симон с усмешкой вскинул руки вверх.

— Ради мира, Аделина! Я знал, что мой рассказ придется тебе не по вкусу. Поверь мне, это решение далось Маршаллу нелегко.

— Но Лонгчемп уже нарушил слово!

— Миледи, мы и не надеялись, что он станет его держать. Данное им обещание лишило канцлера возможности открыто действовать против моей семьи. Он боится Маршалла и не станет переходить ему дорогу открыто. Маршалл отправил нас на королевскую службу подальше от центра, Лонгчемп выжидает и подсылает убийц, но при этом делает вид, что он с ними никак не связан. Боюсь, что это нападение должно было послужить поводом для того, чтобы обвинить меня в новом преступлении и тем самым избавиться от меня навеки. Для этого надо было лишь подстроить так, чтобы моя жена погибла якобы от руки солдата моего гарнизона.

Аделина поплотнее запахнула плащ.

— Теперь я понимаю, почему ты не хотел брать жену.

— У Лонгчемпа был серьезный повод отправить тебя сюда из Нормандии. Теперь я думаю, он с самого начала планировал устроить твою смерть от моей руки. Скажем, во время святочного пира.

Солнце закатилось, на небе взошла луна. Теперь уже, глядя на камни, невозможно было сказать, за которым из них лежит тело Амвросия.

— Мы не можем оставить его здесь.

— Мы и не оставим. — Симон махнул рукой в сторону далеких огней у ворот крепости. — Пусть у Люка голова болит, как его похоронить. Полагаю, наш улыбчивый священник стал его головной болью вот уже несколько месяцев назад и продолжал создавать проблемы Люку по сей день. Нам надо спрятать тело на несколько дней, пока ты не уедешь отсюда.

— Почему его смерть необходимо скрывать? Этот человек — будь он священник или нет — попытался меня убить. Я это видела. Я расскажу отцу все в точности так, как происходило. Он был вооружен, он приготовился выстрелить…

— Мы не можем этого доказать. Лонгчемп — верховный судья короля. Он подкупит суд, и они скажут, будто у отца Амвросия был лук лишь потому, что он вышел пострелять кроликов. И вердикт очевиден — еше один невинный человек, священник, погиб от руки Симона Тэлброка, который тем и славен, что убивает помазанников Божьих. — Симон обернулся к Аделине и заговорил с печальной убежденностью: — Перед нами не обычный враг. Ожидая самого худшего, мы можем предсказать лишь половину того зла, на которое способен этот человек.

Глухая боль сжимала грудь Аделины. Они с мужем полюбили друг друга, но ей суждено потерять любимого из-за козней Лонгчемпа. Она потеряет его из-за коварного шпиона, который принял обличье святого отца и предпочел умереть, оставаясь для мира священником, и все для того, чтобы вновь поставить ее любимого вне закона.

— Симон, он не был священником, у него плечи солдата. Он скорее всего и был курьером Лонгчемпа — тем, кто находил в лесу стрелы и отправлял сообщения в Херефорд. Вот откуда у него стрелы Люка.

— Конечно, все могло быть именно так. Но еще он мог быть и священником. Сам Лонгчемп имеет сан епископа, это при всех-то его злодеяниях!

Симон остановил коня и подождал, пока Аделина поравняется с ним.

— Не надо все усугублять. У нас с тобой был наш час. Мне придется скрыться на зиму, может, на более долгий срок, и ты не можешь бежать со мной.

— Но…

— Даже сам Маршалл не спасет меня от суда за второе убийство.

— Тогда оставь его нераскрытым до весны, а лучше навсегда. Никто не знает, что он сюда приходил, никому не надо знать о том, что здесь произошло. Не говори Люку. Я помогу тебе. Мы похороним его вместе.

— Я не стану просить свою жену копать могилу для убиенных мною людей. Сегодня же его хватятся, поиски будут вестись несколько дней. Никто, даже старый разбойник твой отец, не допустит, чтобы о пропавшем священнике попросту забыли. По меньшей мере дважды здесь перевернут каждый камень. Слишком поздно что-либо предпринимать.

— Симон, обещай, что ты ничего не станешь решать до тех пор, пока я не поговорю с отцом. Оставайся здесь, я приведу к тебе Гарольда, а затем отправлюсь к Кардоку. Он обязан тебе жизнью сыновей. Симон, прими ту помощь, которую он должен тебе оказать. У него на западе живет двоюродный брат…

Симон покачал головой:

— Я должен покинуть это место, а ты должна идти к отцу. Я отыщу сподручных священника и позабочусь о том, чтобы они больше не смогли причинить тебе вред. Ты должна исчезнуть, твой отец знает, как это организовать. Аделина, мне и так тяжело, не надо…

— Я ненавижу их: Лонгчемпа, Люка, — я всех их ненавижу.

Симон тихо засмеялся:

— Неужели я слышу свою хладнокровную, на удивление разумную жену? Та ли это женщина, что держит язык за зубами, в то время как в привычке всего прекрасного пола всем и вся выбалтывать первое, что приходит на ум? — Он повернулся в седле. — Это наша любовь так на тебя повлияла?

— Я не могу думать ни о ком другом, кроме как о Лонгчемпе. Это он отнимает у меня мужа. — Аделина не делала попыток остановить слезы, и они ручьями текли у нее по щекам. — Я люблю тебя, Симон Тэлброк, а ты меня оставляешь. Из-за этой обезьяны Лонгчемпа я, быть может, больше никогда не узнаю твоей ласки, ты можешь никогда не увидеть ребенка…

Симон резко остановился и развернул коня.

— Аделина, если в этом мире есть способ вернуться к тебе, я его найду. Но я не могу делать то, что должно, покуда не удостоверюсь, что ты в надежном и безопасном месте, где даже я не смогу тебя найти, пока не подойдет время.

Симон вновь поскакал впереди, петляя между валунами и осинами. Возле освещенного луной озера начиналась широкая тропа. Холодная и величественная луна освещала ледовый наст. Казалось, она следовала за Аделиной, проезжавшей мимо серебристой глади.

На льду озера не было ни снежинки, ни капельки грязи. Аделина горячо взмолилась о снеге.

Она уснула в седле и проснулась, когда Симон взял в руки поводья ее кобылы.

— Мы уже близко, — сказал он, — ты постараешься не заснуть, пока не приедем в поместье? Надеюсь, ванну из нашей спальни еще не убрали и горячая вода найдется.

Аделина протерла глаза и вспомнила…

— Симон, мы не можем спать в доме отца сегодня.

— Обещаю, все будет в порядке.

— Да нет, ты не понимаешь. Я сказала отцу, чтобы он возвращался в хозяйскую спальню, а хижину оставил мышам.

Симон пожал плечами:

— Значит, будем спать в хижине с мышами.

— Я сказала, что мы сегодня заночуем в крепости.

— Почему? Что-то тебя напугало?

— Мы поссорились. Симон рассмеялся:

— Я не узнаю сегодня свою жену. Она ссорится с самым главным местным разбойником, отклоняет гостеприимство отца и расстается с девственностью в пещере. Что же моя женушка скажет завтра, когда придет в себя и обнаружит, что жизнь ее так круто переменилась?

— Она скажет, что ни о чем не жалеет.

— Совсем ни о чем?

— Ну, на кровати, пожалуй, было бы получше.

— В форту нас ждет кровать, но вначале мы поговорим с твоим отцом, если, конечно, он будет в настроении.

— Симон, все очень серьезно. Он отказался сообщить мне, как покинуть долину. Несмотря на все то, что ты сделал для него вчера, он не доверит ни тебе, ни мне свою тайну.

— Я поговорю с ним. Он может хранить свою тайну сколько угодно. Мне все равно. Но он должен вывезти тебя отсюда, если придет беда.

— Только не сегодня.

Симон после некоторого колебания заговорил тихим, проникновенным голосом — впервые за сегодняшний день:

— Нет, не сегодня…

Вместе они въехали в широкие деревянные ворота дома Кардока.

Глава 24

Они отвели лошадей на конюшню и оставили возле дверей. В хижине, где раньше спал Кардок, было темно. Майда увидела их и выбежала из дома.

— Мы начали беспокоиться за вас, когда солнце село, — сказала она. — Петронилла и Хауэлл хотели отправиться на поиски, но отец сказал, чтобы они оставили молодоженов в покое. А сейчас и сам Кардок начал подумывать о том, чтобы организовать розыск.

Симон улыбнулся и пробормотал извинения за то, что переполошил домочадцев. Обняв Аделину за плечи, он повел ее в дом следом за Майдой. Они правильно поступили, решив вначале заехать к Кардоку. Если бы хозяин долины отправил людей на поиски, они могли бы обнаружить тело священника.

— Вот они, — заревел Кардок и протянул Симону большую серебряную чашу, на дне которой плескалось немного бренди, — теперь только отца Амвросия недостает. — Он подождал, пока Симон выпьет, и велел служанке наполнить чашу вновь. — Вы его не видели, когда объезжали долину?

Симон ждал этого вопроса и успел подумать о том, как будет отвечать. По дороге сюда он в основном только об этом и думал.

— Священник? Он в крепости. Исповедует моих солдат и общается с ними. И у него еще много работы — по меньшей мере десять человек ждут своей очереди.

Кардок рассмеялся:

— Хотелось, чтобы он управился до мессы для нормандских солдат. Катберт наотрез отказывается зайти в часовню, когда там столько твоих воинов, боится оставаться с ними один.

Майда вышла из спальни и тихо заговорила с Аделиной. Симон напрягал слух — Кардок развлекал его жалобами на то, что бренди в кладовых маловато, а зима длинная.

Аделина коснулась руки Симона.

— Майда приготовила ванну и предлагает мне помыться. Я пойду и соберу вещи, когда закончу.

— Я буду здесь, — сказал Симон, — смотри, осторожно.

— Ванна не так глубока, чтобы в ней утонуть. Сейчас он не мог шутить.

— Будь осторожна, отвечая на вопросы. Улыбка ее осталась такой же ясной.

— Конечно.

Она держалась лучше, чем он. Любой заинтересованный человек за столом Кардока мог бы заметить его нервозность. Кардок протянул новую чашу Симону. Не трудно было притвориться, что пьешь от души. Стоило сфальшивить, и Кардок счел бы себя оскорбленным.

— Я бы хотел попросить тебя о помощи, — сказал Симон.

— А, — пробормотал Кардок, — Аделина говорила, что помощь может тебе понадобиться.

За пиршественными столами стоял шум, так что можно было не опасаться, что разговор будет подслушан.

— Помощь понадобится Аделине, и очень скоро.

— Что ты натворил?

Глаза старого разбойника смотрели с хитрым прищуром. Симон хотел было придумать что-нибудь, но решил, что Кардок все равно узнает правду, и пошел на риск. Симон кивнул в сторону дальнего темного угла зала. Кардок взял свою чашу и пошел в указанном направлении. Симон следом.

— Отец Амвросий мертв, — сказал Симон. — Я его убил.

Кардок ошалело заморгал.

— Зачем?

— Он пытался убить твою дочь.

Чаша выскользнула из рук старого вождя. Симон успел ее подхватить.

— У меня нет времени все тебе объяснять, скажу лишь, что Амвросий был связан с Лонгчемпом, и Аделина все еще в опасности. Она стала мишенью, вернувшись домой, а ее брак со мной лишь удвоил опасность. Мне надо, чтобы ты завтра увез ее отсюда. Тайно. Отвези ее сперва к свой родне, а спустя две недели отправь к Маршаллу в Стриквил. Ты сделаешь это? Увезешь ее отсюда сейчас или утром?

Кардок сжимал чашу побелевшими пальцами.

— Да, я сделаю это. Не сейчас, но когда смогу. Было бы немыслимо ударить отца своей жены в его собственном доме после того, как он угостил зятя.

— Тогда завтра, — повторил Симон. — Ты должен увезти ее завтра.

— Отправь ко мне ее завтра, и она поживет здесь до тех пор, пока я не смогу ее вывезти.

— Я оставлю ее здесь сегодня, если это поможет вывезти ее из долины пораньше.

— Нет, не сегодня, возьми ее с собой в форт. Симон принял чашу из рук Кардока и поставил на пол, на камышовую циновку.

— Послушай, Кардок, она должна уехать завтра. Непременно. Если ты не можешь этого сделать, скажи, как вывезти ее из долины секретным путем. Все дороги, ведущие от ущелья, просматриваются. Если ты укажешь мне иной путь, я поклянусь спасением своей души в том, что никогда не открою тот путь никому и никогда больше им не воспользуюсь.

Кардок покачал головой:

— Ты утомил меня своими разговорами о секретном пути. Я не Мерлин[6], Тэлброк. Твои часовые лентяи! Я проезжаю у них под самым носом, а они меня не видят. Я-то тут при чем?

Симон положил руку на плечо Кардока. Этот жест мог бы показаться тем, кто наблюдал за ними, не слыша самого разговора, дружеским или родственным.

— Я бы раздавил тебя, кабы знал, что таким способом могу добиться, чтобы Аделина исчезла из долины до того, как сюда придет Лонгчемп. Если случится так, что из-за твоего безразличия она пострадает, я вернусь и отправлю тебя в ад, который давно по тебе плачет.

Из спальни доносились женские голоса и плеск воды. Пенрик и Гован выскочили оттуда и со смехом побежали к огню.

— В ад так в ад, но жизнью своих сыновей я рисковать не стану.

— Им ничто не угрожает. Это твоя дочь в опасности. Она могла бы погибнуть…

— Аделина не глупа. Она выживет, если суждено выжить хоть кому-то из нас. Мои сыновья еще молоды. Я должен сначала позаботиться о них, а об Аделине я буду думать только тогда, когда буду знать, что моим мальчикам ничто не грозит.

Симон поднял чашу и вложил ее в руку Кардоку.

— Мы все делаем то, что должны делать, — сказал он. — Ради себя самого, не подведи ее завтра.

Кардок озадаченно прищурился.

— Говорили, ты был вне себя от гнева, когда убил первого священника, а сегодня отправил на тот свет второго. И все же ты здесь, угрожаешь мне в моем собственном доме. Ты знаешь, что мне стоит рукой пошевелить, и мои люди перережут тебе глотку, и все же рука твоя не дрожит. — Он взял чашу из рук Симона и глотнул бренди. — Только исчадие ада или великий воин мог бы сохранять такое хладнокровие, Симон Тэлброк. — Кардок посмотрел на свое могучее кресло и двух мальчишек, взобравшихся на него. — Соблюдай наш уговор. Я поклялся, и я его соблюдаю. Если и ты останешься верным своему слову, я сделаю для вас с Аделиной все, что могу. — Он махнул рукой — то ли в знак примирения, то ли прощания. И пошел к своему месту во главе стола, к своим сыновьям.

Симон отвернулся. Петронилла стояла в дверях и звала Хауэлла. Симон прошел мимо нее в спальню. Аделина затягивала узлы на седельных сумках. На ней была одежда, которой он прежде не видел: туника из тонкой шерсти и бархатное верхнее платье — и то и другое цветов солнца. Она переплела косы, украсив их шнурами из шелка того же темно-розового цвета, что и ее туника. Бедра ее опоясывала серебряная цепь с продетым сквозь звенья темно-красным плетеным шнуром. Плащ ее сушился на распорках на стене, а вместо него на плечи она набросила багряную накидку, отороченную серебристым шелковым позументом. И поверх всего этого красно-серебряного великолепия сияли ее волосы, манили притронуться к ним.

Аделина улыбнулась:

— Петронилла напомнила мне, что пора открыть последнюю из переметных сум, привезенных их Нормандии. Леди Мод была щедра.

Симон подошел и коснулся ее щеки.

— Достойное дополнение к твоей красоте.

Симон огляделся и увидел, что тюфяк, на котором они спали с Аделиной, придвинут к стене. Посреди спальни стояла высокая кровать, на ней кипами сложено роскошное постельное белье и портьеры для стен. Хозяин дома решил вывести свою жену и сыновей из казавшейся надежной в своей неприметности ветхой хижины.

Мир здорово переменился с тех пор, как он покинул эту спальню утром.

— Вы сейчас в крепость отправитесь? — Хауэлл поднял последнюю из переметных сумок.

— Да сегодня. — очнувшись, ответил Симон.

Хауэлл взглянул на Аделину:

— Ты говорила со священником? О нас — обо мне и Петронилле?

Аделина протянула Симону руку и незаметно пожала ее.

— Я виделась с ним в ткацкой и сказала, что поручилась бы за Петрониллу, что она свободна и может выйти замуж. Но давать вам наставления по праву должен Катберт. С ним вы говорили?

— Петронилла сказала, что поговорит. Сейчас он в дурном настроении. Отец Амвросий не вернулся из крепости, и ему пришлось одному читать мессу для солдат гарнизона. — Хауэлл понизил голос до шепота: — Если бы я не был уверен, что ослышался, то мог бы поклясться, что старый Катберт жаловался на то, что отец Амвросий развлекается охотой, в то время как нормандские души пребывают в том же мраке, что и раньше. — Хауэлл закатил глаза. — Мне очень хочется поскорее сыграть свадьбу, но я и близко к Катберту не подойду, пока он не остынет. — Хауэлл смущенно попросил: — Когда вы увидите нормандского священника, вы не скажете ему, что мы очень хотим пожениться? Петронилла и я? Мы поднимемся в крепость, чтобы завтра с ним повидаться.

Симон переплел с Аделиной пальцы и слегка сжал руку.

— Мы не забудем, Хауэлл.

Симон взял факел, чтобы освещать путь, несмотря на то что луна светила ярко. Ради той же предосторожности он ехал бок о бок с женой до тех пор, пока дорога не сузилась до тропинки. В свете факела цвета ее одежды казались ярче, а волосы будто сами излучали свет.

— Если ты будешь так на меня смотреть, то свернешь с тропы, — сказала Аделина.

— Я свернул с проторенной дороги несколько месяцев назад, — ответил Симон, — но кривая дорожка привела меня к тебе, и об этом я не могу сожалеть.

— Ты простил меня за то, что я заставила тебя на себе жениться?

— От всего сердца. Когда…

— Когда что?

Симон проглотил комок, стоящий в горле.

— Когда я отыщу тебя весной, когда я вернусь к тебе — ты наденешь этот наряд? Я буду вспоминать тебя всю долгую зиму вот такой. И я буду чувствовать твое тепло и твой запах, твой аромат.

Аделина коснулась его руки.

— И я буду думать о тебе всю зиму. Ты будешь мне сниться. Но сегодня, — она хитро улыбнулась, — сегодня нам будет не до сна.

— Сегодня нам спать ни к чему, это верно, миледи.

Выше по холму, у ворот крепости, выкрикнул свой вопрос часовой. Получив ответ, он распахнул ворота. Симон протянул ему поводья коня и, обняв Аделину, помог ей спуститься. Симон поднял факел, который оставил горящим лежать на земле, и велел часовому принести седельные сумки.

Зал полуразрушенного замка ожил при их появлении. Симон швырнул шипящий факел на камень очага и поджег сухие дрова.

— Миледи, — сказал он, — я буду в огне скорее, чем этот хворост, если прямо сейчас закрою за нами дверь. Но я должен привести Гарольда!

Аделина улыбалась, глядя через плечо мужа. Гарольд уже стоял в дверях, краснее огня в очаге, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

— Прошу прощения, Тэлброк. Тут у меня к тебе два дела.

Симон коснулся плеча жены.

— Чуть позже, — прошептал он, — я найду тебя здесь, возле огня?

— Ты найдешь меня рядом с собой, — ответила она. — Время для секретов друг от друга для нас кончилось. — Она с улыбкой поманила Гарольда: — Проходи и садись с нами. Гарольд посмотрел на Симона:

— Милорд?

— Можешь говорить не таясь. — Симон пригласил Гарольда присесть на скамью. — Моя жена — наш союзник.

Гарольд перевел взгляд с Симона на Аделину и обратно на своего обезумевшего господина.

— Тэлброк, речь идет о мужских делах. Ты не выйдешь со мной во двор, чтобы мы могли поговорить там?

— Речь идет о лучнике Люке?

— Да, и еще кое о чем.

Аделина подвинулась ближе к огню, чтобы согреть руки.

— Симон, ты не можешь ожидать от Гарольда доверия ко мне. Ты, должно быть, сказал ему, что я работаю на Лонгчемпа.

У Гарольда при этом заявлении чуть глаза из орбит не выскочили. Он, не видя, пошарил возле себя, пододвинул скамью и в немом удивлении опустился на нее.

— Симон, выйди с Гарольдом и поговори с ним один на один. — Аделина улыбнулась ошалевшему оружейнику. — Иди, я не против.

— Возможно — нет, точно, — скоро наступит время, когда Гарольд станет единственным связующим звеном между мной и тобой. Вы должны доверять друг другу.

При упоминании о скорой и долгой разлуке на лицо Аделины набежала тень.

— Конечно, — согласилась она. Симон закрыл глаза.

— Отец Амвросий пропал. Гарольд встрепенулся.

— Да, это первое. Он исчез. Из поместья несколько раз приходили за ним, но я не мог найти его среди солдат. Сегодня утром он исповедовал наших людей, и я боюсь, с ним что-то случилось.

— Случилось, это верно. Он лежит мертвый за озером на дороге к южным лугам.

— Боже милостивый…

— Я убил его. — Симон встал и подошел к большей из седельных сумок. — Где лучник Люк? 249

Гарольд провел ладонью по лбу.

— На башне, сейчас его дежурство.

Симон вытащил пучок красных стрел из сумки.

— Я поднимусь к нему. — Он положил руку на плечо Аделине. — Гарольд подождет с тобой здесь.

— Симон, не ходи один. Симон улыбнулся:

— Думаю, Люк скоро поймет, что лучше меня у него друзей нет.

Гарольд нахмурился:

— Мы будем прислушиваться.

— Поговори с моей женой, старина. Отныне и впредь единственной твоей заботой будет сделать так, чтобы ей жилось хорошо.

Люк видел Тэлброка на пути в крепость и ждал, что тот захочет с ним увидеться. Симон решил подняться на башню по внутренней лестнице и старался производить как можно больше шума, чтобы дать Люку время подготовиться к его появлению. Не приведи Бог, шпион Лонгчемпа испугается и сделает какую-нибудь глупость.

— Люк, — позвал его Тэлброк, — мы должны поговорить.

Симон прихватил у часового на воротах еще один факел и с этим факелом в вытянутой руке и появился на вершине башни. Симон приблизился к Люку на расстояние вытянутой руки и протянул ему пучок стрел — красных, в ярком свете факела цвет их был вполне различим.

— Какие хорошие стрелы, — сказал Симон. — Длинные, летят далеко и с крохотными зарубками для того, чтобы можно было прикрепить к древку свернутое в жгут сообщение.

Лучник смотрел на стрелы, пауза затягивалась.

— Я солдат, — сказал он наконец. — Верный солдат короля. Отвези меня в Херефорд, и я докажу, что я не предатель.

— Я знаю, что ты не предатель. Но у тебя есть враг, который едва не сделал из тебя убийцу. — Симон отложил в сторону все стрелы, кроме одной. — Этастрела, — сказал он, — должна была отнести послание, чтоты убил мою жену.

Люк сделал шаг назад, отступив к перилам.

— Ты лжешь.

— Где отец Амвросий?

Люк посмотрел вниз, на казарму.

— Он не вернулся, — сообщил Симон, — и никогда не вернется.

Симон принялся вертеть стрелу в руке, рассматривая ее на свет.

— Кое-что ты должен узнать о Лонгчемпе. Он хорошо платит своим осведомителям, но при себе их долго не держит. Те, кто слишком близко подходит к разгадке его планов, должны исчезнуть. Лонгчемп послал Амвросия — кем бы он там ни был — убить Аделину и оставить достаточно улик, чтобы тебя повесили. Амвросий сохранил стрелы, которыми ты доставлял ему послания, и отнес их сегодня в лес, где он и лежал, затаившись, поджидая мою жену.

— Я ничего не знал…

— Это убийство, должно быть, имело огромную важность для Лонгчемпа, ибо Амвросий предпочел выполнить свою задачу во что бы то ни стало. Когда он увидел меня, бегущего к нему с мечом, он повернулся ко мне спиной и натянул тетиву. И, умирая, он не выпустил лука из рук. — Симон многозначительно помолчал. — Что же делает Лонгчемп с людьми, если его шпион предпочитает смерть ослушанию? — Симон пододвинул стрелу Люку. — Вот она, стрела, предназначенная для убийства дочери Кардока. Она могла бы умереть там, на склоне холма. Мы бы нашли ее с твоей стрелой в сердце и решили разорвать тебя на куски или подвесить на башне всем на обозрение.

— Я не верю тебе. Я не стану слушать твои басни.

— Тогда подожди, пока найдут тело. Амвросий пропал, и его завтра начнут искать, тогда ты мне поверишь. Возле него осталась одна-единственная красная стрела. Поверят ли наши солдаты в то, что ты непричастен к его смерти? Оставит ли Лонгчемп незавершенной задачу Амвросия?

— Где священник?

— Я скажу тебе, когда поклянешься сделать для меня одну вещь.

— Какую?

Симон взглянул вниз, туда, где по ущелью проходила дорога к поместью Кардока.

— Как ты сочинял послания? Ты их писал? Люк колебался с ответом.

— Если ты откажешься помогать мне, я позволю им растерзать тебя — насладиться в свое удовольствие. За то, что ты убил нормандского священника!

У Люка повисли руки.

— Я… я не пишу. Они научили меня условным знакам. Значок для человека и значок для того, что он делал. Лонгчемп не хотел, чтобы я писал словами.

— Ты рисовал знаки на пергаменте? Тогда найди кусочек кожи с той же шкуры, которую ты использовал раньше, и сообщи Лонгчемпу, что моя жена пропала. Не умерла, пропала. Ты можешь это сделать?

Люк отошел подальше.

— Если я нарисую знаки, ты убьешь меня, а стрелу пошлешь сам.

Симон пожал плечами:

— Я думаю, что сегодня ты перестал быть человеком Лонгчемпа. У тебя нет выбора. И добавь знак, что Амвросий здесь, в долине. У Лонгчемпа отыщется другой посредник, чтобы принять сообщение. Потом ты поднимешься вверх, за озеро, и найдешь Амвросия между камнями среди осинника. Закопай его поглубже.

— Я все сделаю. Чего еще ты от меня хочешь?

— Если решишь не возвращаться сюда, убирайся из Уэльса и старайся не попадаться на глаза Лонгчемпу. Если вернешься, я потребую от тебя клятву верности. Если ты вернешься к Лонгчемпу, я сделаю все, чтобы тебя повесили за смерть Амвросия. — Симон кивнул на стрелы брошенные на площадке. — У меня довольно их осталось, чтобы навлечь на тебя подозрение за еще три смерти. Если мне суждено погибнуть, за меня тебе отомстит Кардок. Единственная твоя надежда выжить — это моя добрая воля.

Люк посмотрел на свои стрелы.

— Ты клянешься?

— Я дал тебе слово.

И вновь лучник пребывал в сомнении.

— Тогда я скажу тебе, что Лонгчемп в Херефорде. Он велел мне передать твоей жене, чтобы она уговорила тебя туда поехать. Если она этого не сделает, Лонгчемп прибудет за тобой сюда, и начнется резня.

Симон покачал головой:

— Он не пощадил бы ни Аделину, ни ее семью. Он думает, она ему поверит?

Люк наклонился и принялся собирать свои стрелы.

— Она не попросила тебя уехать в Херефорд? Она должна была попросить тебя поехать с ней, пока не выпал снег.

— Нет, Аделина ни слова не сказала о Херефорде. Люк вздохнул:

— Я никогда не доверял женщинам.

Симон засмеялся. На нижней площадке лестницы он остановился, чтобы утереть слезы и подумать, что собиралась предпринять его жена относительно Лонгчемпа и долгой дороги в Херефорд.

Глава 25

— Симон не сошел с ума, Гарольд. И я ему не враг.

— Миледи, я никогда не называл его безумцем.

— Это у тебя на лице написано. Ты боишься, что я выдам его Лонгчемпу.

— Ты работала на лучника, не так ли? И вышла за моего господина, чтобы шпионить за ним?

Не так давно все обстояло именно так.

— Да, — созналась Аделина, — но не из любви к Лонгчемпу, а из страха перед ним. Теперь я перестала его бояться, Гарольд.

— Ну что ж. Бояться его никогда нелишне. Этот человек умен и опасен. Сущий дьявол.

— И у него есть серьезные основания желать Симону смерти.

Гарольд прищурился.

— Об этом мне ничего не известно.

— Зато мне известно. Твой господин рассказал мне о сокровищах в подземелье аббатства.

— Боже милостивый!

Для старого оружейника с бицепсами крепкими, как бочонки с бренди, Гарольд казался уж слишком застенчивым и тихим. Аделина видела, как кровь отхлынула от лица Гарольда, и ей тут же стало понятно, что Симон посвятил ее в свою самую опасную тайну. Теперь Гарольд взирал на нее с нескрываемым любопытством.

Она решила доверить ему и свою тайну тоже.

— Теперь ты видишь, что Симон мне доверяет. Он знал, что меня послал Лонгчемп, но при этом все равно мне доверяет. Ты можешь мне довериться тоже?

— Я попробую, — поджав губы, ответил Гарольд.

— Тогда послушай, что волнует меня сейчас: Лонгчемп приказал мне выманить Симона на дорогу в Херефорд, где канцлер возьмет его в плен. Если Симона там не будет, Лонгчемп со своими воинами сам придет сюда, в долину. И тогда он вырежет людей моего отца, ибо иначе они смогут свидетельствовать о его злодеяниях. Я не знаю, что он сделает с солдатами гарнизона. Я думаю, что та же участь может постигнуть и их, канцлер не оставляет свидетелей.

Гарольд созерцал ее в молчании.

— Я не стану посылать Симона на смерть, и я не дам Лонгчемпу убить моих соотечественников или ваших людей.

Гарольд взял сухую ветку и принялся разламывать ее на куски, подбрасывая щепки в огонь.

— Что ты намерена делать? Скажешь Лонгчемпу, что Тэлброк мертв?

Аделина ответила не сразу.

— Я не подумала об этом, но мысль неплохая. Однако для того, чтобы такой план сработал, Симону надо исчезнуть. А на это он не пойдет.

— Не в правилах Тэлброка бежать от опасности. Он мог бы давно так поступить, — согласился Гарольд, — как и вы, миледи.

— Конечно.

— Так что ты намеревалась делать, если не собиралась объявлять Симона мертвым?

Аделина заметила, что Гарольд сомневается, и улыбнулась:

— Если мы будем действовать вместе, твой план сработает лучше, чем мой. У тебя есть снотворное?

Взгляд Гарольда просветлел, он улыбнулся:

— Пожалуй, сонное зелье можно отыскать. — Он бросил последнюю хворостину в огонь и встал. — Ты напоишь его снотворным, и мы вместе утащим его куда-нибудь в надежное место, а наутро ты объявишь Лонгчемпу, что он пропал?

— Да. Мы спрячем его в одной из пастушьих хижин. Солдатам гарнизона ты скажешь, что обнаружил его мертвым на склоне холма, так что все, включая Люка, смогут повторить твои слова Лонгчемпу. А ты… Ты останешься с ним и позаботишься о том, чтобы он не дергался, пока Лонгчемп не уберется восвояси.

— Неплохой план, — согласился Гарольд. Аделине показалось, что он не кривит душой. — Я пойду поищу маковый отвар.

Аделина вздохнула с облегчением. Все оказалось проще, чем она предполагала. Гарольд поможет ей вывести Симона из игры, а к тому времени, как он узнает, что она отправилась разбираться с Лонгчемпом без него, ни Тэлброк, ни его верный Гарольд уже не смогут ее остановить.

Аделина подошла к сундуку Тэлброка и вытащила оттуда кинжал, тот самый, что она уже давно приметила. Она спрятала нож под своей маленькой седельной сумкой. Теперь она была готова к встрече с врагом Тэлброка.

— Сдается мне, твоя женушка собралась убить Лонгчемпа самостоятельно.

Симон вскинул голову.

— Она тебе об этом сказала?

Гарольд присел рядом с Симоном на ступень лестницы, ведущей на смотровую вышку.

— Нет, но леди сообщила мне, что опоит тебя сонным зельем, попросила утащить в хижину пастухов и объявить всем, что ты умер.

— Она слишком умна, чтобы так поступать. Аделина должна понимать, что солдаты захотят увидеть тело. Ты согласился ей помочь, не так ли?

Гарольд улыбнулся:

— Я выслушал ее план и сказал, что достану для нее маковый сок и подожду за дверью, пока не придет время увозить тебя к пастухам.

— Хорошо, это ее успокоит. Должно быть, она совсем отчаялась, если переманивает человека Тэлброка к себе в помощники.

— Она уверяла меня, что так можно спасти тебе жизнь. Симон почувствовал ноту неуверенности в голосе друга.

— Дружище, ты знаешь, что, если я ее потеряю, я убью человека, который помог ей принести себя в жертву.

— Аделина любит тебя, Тэлброк. И она достаточно умна, чтобы действовать в одиночку, если потребуется.

— Тогда мне придется позаботиться о том, чтобы она не смогла действовать. — Симон встал и похлопал Гарольда по плечу. — Пойди и принеси ей флягу меда с водой. Скажи, что это сонное зелье, и пообещай вернуться, когда потребуется.

Гарольд со вздохом поднялся.

— Похоже, поспать мне так и не удастся.

Симон усмехнулся:

— Надеюсь, эта сказка не про тебя. Ты мне будешь нужен не раньше чем перед самым рассветом.

— Она сказала…

— Она проспит. Я об этом позабочусь.

Рука ее дрожала, когда она подливала сонный отвар в медовое вино Тэлброка. Гарольд предупредил, чтобы она не переборщила. Целая фляга, сказал он, может свалить сильного мужчину с ног так, что он проспит целые сутки, а то и дольше. Тэлброк много ночей подряд недосыпает, проверяя посты на вышке, а потому может оказаться весьма восприимчив к зелью.

— Ты не рассказал мне о разговоре с лучником.

— Я думаю, он согласен с тем, что со службой у канцлера ему пора кончать. Он даже может перейти к нам в союзники.

— Ты сказал ему о…

— Я сказал ему, где найти Амвросия. Он отправится в путь еще до рассвета, найдет тело и похоронит его.

— Ты ему настолько доверяешь? А что, если он заберет свои стрелы? Тогда виновным могут признать тебя.

Симон пожал плечами:

— Я поверил его клятве. Чем он лучше или хуже других живущих в крепости? У всех свои секреты.

Аделина отвернулась. Утром, когда Симон, проснувшись, обнаружит, где находится, и поймет, что она теперь распоряжается его судьбой, он убедится в справедливости собственных слов. Симон подбросил в огонь еще хворосту и озабоченно посмотрел вверх, под потолок:

— Если нам суждено провести здесь зиму, надо будет сделать навес над дымовым отверстием, чтобы снег не падал в огонь.

Она подошла к нему и с улыбкой протянула чашу.

Симон тоже улыбнулся и отставил чашу в сторону, после чего направился к двери и взял еще охапку хвороста. Аделина проводила его взглядом.

— Ты думаешь, нам предстоит выдержать осаду?

— Сегодня вечером основательно похолодало. Аделина подняла чашу и вновь протянула ему.

— Ты не особенно переживал насчет холода, когда я спала здесь в первый раз.

Он отпил глоток и похлопал ее по бедру.

— Я привык жить по-солдатски, спал один, да и ветер не дул. Тогда я еще не привык к мысли о том, что эту берлогу будет делить со мной такое хрупкое создание. — Симон пригубил мед. — Вкусно. Туда травы добавлены?

— Майда обещала прислать меда и бочонок бренди. Должно быть, этот мед из ее запасов.

Костер горел ярко и жарко, покрывала на кровати были откинуты, чтобы согрелись простыни. Симон перестал подбрасывать дрова в огонь и, проследив взгляд Аделины, тоже посмотрел на кровать.

И отпил из чаши.

Жаль, что скоро его сморит дрема и из всех удовольствий, что обещала теплая постель, на их долю выпадет лишь сон. Аделина почувствовала, что краснеет. Она вспомнила, как страстно она хотела его днем в пещере, на холодном каменном ложе. А сейчас, когда о ветре напоминает лишь свист у закрытых бойниц, ночь, долгая ночь, которую они могли бы провести в страстных объятиях, пройдет для них впустую.

Она посмотрела в темные глаза Симона и прочла в них приглашение. Беды не будет, если она потерпит со снотворным час или два. Судя по его взгляду, эту ночь он хотел бы провести в объятиях жены, а не Морфея.

Аделина подошла к нему, чтобы взять чашу с маковым отваром из его рук.

— Держи, — сказал Симон. — Ты тоже выпьешь? Аделина улыбнулась:

— А стоит ли мне вообще пить, прежде чем ложиться с тобой? Моя кровь и так горяча от воспоминаний о том часе в пещере.

Он вложил чашу ей в руки и поцеловал.

— Пейте, мипеди, сегодня у нас не будет ничего, кроме поцелуев. Ты должна отдохнуть и оправиться от того, чтобыло днем.

С этими словами Симон пошел к выходу.

— Ты куда?

Он взял пустое ведро и высоко его поднял:

— Принесу еще воды из кухни.

— У очага и так два ведра.

— Ребята запаздывают с ужином. Чтобы зря не ходить, наберу воды, пока буду с ними говорить. Садись, Аделина, и выпей меду. Я скоро приду.

Аделина опустилась на скамью, озадаченная внезапной хлопотливостью Симона. Можно подумать, он и вправду собирается держать здесь осаду.

Аделина со вздохом принялась водить подушечкой пальца по ободку чаши. Должно быть, Симон всерьез вознамерился не прикасаться к ней сегодня. Именно поэтому он решил заняться на ночь глядя хозяйством.

Даже если она останется живой после покушения, трудно представить, как разозлится на нее Симон за то, что предала его, и за то, что переманила на свою сторону его лучшего друга. И тогда… Сколько недель или месяцев он будет злиться на нее? Казнить холодным безразличием?

Аделина встала, подошла к столу, налила себе меду из другого, не отравленного сонным зельем кувшина, а чашу Симона наполнила медом, смешанным с маковым соком, до краев. Она расставила сосуды по разным концам стола, ибо не могла позволить себе совершить ошибку и глотнуть не из той чаши.

Сильно хлопнула дверь, должно быть, от порыва ветра. Зашел Симон с полным ведром воды и кивнул молодому солдату, помогавшему на кухне, чтобы тот заносил еду. На громадном блюде громоздились куски жареного мяса и хлеб.

Аделина перевела взгляд с мужа на полную тарелку:

— Ты так проголодался?

— Конечно, мы как следует поедим и как следует выспимся, и наутро будем готовы достойно встретить все, что преподнесет нам судьба.

Аделина метнула взгляд в сторону кровати. Чтобы съесть все, что было на блюде, надо жевать полночи. Время ее истекало. Скоро его хватит лишь на то, чтобы усыпить Симона. Гарольд должен успеть вывезти бесчувственного мужа из крепости, пока не взойдет солнце.

— Ты не хочешь запереть дверь на засов? — спросила она.

Симон посмотрел в сторону двери и нахмурился.

— Ребята могут еще поесть принести.

— Откуда такая прожорливость, Симон?

Тэлброк пододвинул к себе тарелку и внимательно посмотрел на еду.

— Пожалуй что хватит. — Симон встал и улыбнулся. — Запру дверь, если ты того хочешь.

Он вернулся и взял не ту чашу. Аделина взяла оставшуюся, поднесла к губам и одарила бортик долгим поцелуем, после чего пододвинула чашу мужу. Симон растерянно посмотрел на нее и проделал с предложенной чашей ту же операцию, после чего пододвинул ей:

— Пей до дна, любовь моя.

Аделина вышла из-за стола и встала на ярко освещенном пятачке возле огня.

— Иди ко мне, муж мой, — сказала она, протянув к Симону руки, — подойди и люби меня. Не бойся за меня!

Он посмотрел на нее поверх края поднятой чаши и поставил медовый напиток на стол, не отхлебнув ни капли.

— Ты испытываешь мое терпение, — пробормотал он, — если ты попросишь еще раз, моей решимости придет конец.

— Я прошу тебя, — сказала она и скинула верхнее платье. Туника ее была сшита из тончайшей шерсти. Свет пронизывал ее, и сквозь зеленую дымку просматривалась льняная рубашка и очертания тела под ней.

Симон оказался рядом с ней в одно мгновение и, подняв на руки, понес к распахнутой постели.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спросил он, прежде чем опустить жену на кровать.

— Да! О, да!

Медленно, растягивая удовольствие, будто у них и в самом деле впереди была целая ночь, он начал выплетать шелковые ленты из ее кос, рассыпая по подушке во все стороны от ее лица сияющие завитки.

— Ты — солнце, а волосы твои — его лучи. Аделина коснулась темной щетины на его щеке.

— А ваша чернота, милорд, дарит мне больше тепла, чем могло бы подарить солнце.

Симон перехватил ее руку и поцеловал жилку на запястье, там, где бился пульс.

— Тебе не нужна туника, — сказал он.

— Нет.

— Тогда сними ее.

Он отстранился и стал смотреть на нее, и глаза его в свете костра казались отлитыми из расплавленного золота. Когда Аделина вытащила из-под себя тунику и прикрыла ею рубашку на груди, он протянул руку, требуя, чтобы она отдала ему свою одежду.

Аделина села и подтянула колени к груди. Теперь от жаркого золота его взгляда тело ее защищала лишь тонкая рубашка. Она вложила зеленую тунику в его протянутую руку.

— А тебе нужна одежда? — спросила она.

Он отложил ее тунику в сторону и улыбнулся.

— Нет, миледи. Вы можете ее снять.

— Ты должен.

— Нет, ты должна. — Он улыбнулся шире. — Это несправедливо, не так ли?

— Нет, не справедливо.

— Обещаю, тебе понравится.

Она видела его тело много раз за те две с лишним недели, что они жили, блюдя целомудрие. Сегодня каждый мускул, каждая мышца его тела была для нее открытием. Он показал ей, что прикосновения к его телу могут дарить ей удовольствие, и она нашла ощущения новыми и яркими.

Симон помог ей развязать пояс у себя на бедрах и повел ее ладони вниз, чтобы она почувствовала на ладонях тяжесть егоплоти.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — велел он.

— Всего, — выдохнула она.

Он привлек ее к себе и стал ласкать так умело, что в считанные минуты она оказалась там, где уже побывала днем. И вновь Аделина почувствовала, что мир меркнет. В тех краях, куда вел ее Симон, существовал лишь он один, он да еще огонь, свет костра, что горел возле их постели.

— А сейчас, — сказал Симон, перекатив ее на себя в тот момент, когда она приготовилась направить его внутрь себя, — возьми меня так, как ты хочешь. — Он пошевелился под ней и улыбнулся, когда она едва не вскрикнула от восторга. — Потише, — сказал он, — у нас впереди целая ночь.

Малиновое сияние, что видела Аделина вокруг него, сделалось ярче, она закрыла глаза, но свет не померк, из малинового он стал почти белым. Симон приподнялся, встречая ее, и в тот момент, когда свет стал нестерпимым, а жар и восторг достигли апогея, крепко-крепко прижал к груди.

Когда Аделина открыла глаза, голова ее покоилась у него на плече, а на столе — холодным маяком посреди великолепия огня — стояла серебряная чаша, которую она должна была уговорить его выпить.

— Ты плачешь? — спросил Симон. — Я был идиотом, согласившись на это.

— Я плачу от радости.

Было мгновение, когда она увидела нечто большее, чем понимание, в его глазах. Симон поцеловал ее в губы и встал с постели.

— Хочешь пить?

— Да, — сказала она.

Когда он подошел к столу, у нее, должны быть, от тепла, на глаза вновь навернулись слезы. Она зажмурилась в надежде, что они исчезнут, и когда он вернулся с двумя чашами, выбрала ту, что была почти пуста. Он сел рядом и стал пить из другой, затем принес кувшин и подлил ей еще меда. Потом Симон лег рядом и стал гладить ее лицо, пока она смотрела на него.

Он больше не разговаривал с ней. Когда Аделина открыла глаза в следующий раз, он все продолжал сидеть на краю постели и смотреть в огонь. «Когда, интересно, сонное зелье одолеет его?» — успела подумать Аделина, прежде чем ее сморил сон.

Глава 26

Ей снилось, что Симон покидает ее навсегда, что он чуть отодвинул теплое покрывало, чтобы поцеловать ее в висок, прежде чем выйти из дома на залитый солнцем и продуваемый холодным ветром двор замка.

Аделину разбудило собственное сердцебиение. Как ужаленная она вскочила, откинув теплое одеяло. Симона рядом не было. Значит, это был не сон. Он ушел, оставив ее досыпать.

Она подбежала к двери. Засов был, естественно, отодвинут. Она толкнула дверь, но та не поддалась. Еще раз, потом еще — все бесполезно.

Аделина медленно сползла по стене. Теперь она поняла, зачем понадобилось столько дров, еды и воды. Он готовил ее к долгому заключению.

За дверью она слышала голос Симона, ржание его коня.

— Симон, — закричала она, — я не могу выбраться. Симон!

Всадник проскакал мимо двери, затем стук копыт постепенно стих. На крики ее так никто и не отозвался.

Аделина рванулась к северной стене и распахнула ставню, закрывавшую бойницу. Ее отчаянные крики привлекли внимание двух солдат, стоявших возле казармы. Они посмотрели в ее сторону, но, повинуясь краткому приказу Гарольда, вновь сделали вид, что ничего не происходит.

Аделина не видела Гарольда, лишь слышала, как он велел им не лезть не в свое дело. Не видела она его потому, что Гарольд сторожил дверь снаружи. Голос его доносился оттуда. Аделина вновь подбежала к двери и, отчаянно колотя по дубовым планкам, требовала, чтобы Гарольд ее выпустил.

— Не отбивайте себе руки, миледи. Дверь сегодня все равно никто не откроет.

— Где Симон?

— Уехал, а я поклялся не выпускать вас отсюда.

— Скачи за ним, Гарольд. Если ты не хочешь меня освободить, то скачи за ним и не пускай его на дорогу. Гарольд, как ты мог позволить ему уехать?

Ответом ей были слова, которых она даже от Тэлброка никогда не слышала.

— Он принял решение, — сказал Гарольд в заключение, — а я должен подчиниться.

— Тогда ты тоже кретин.

— Кретин, мадам, не спорю. Преданный Симону кретин. Аделина чувствовала по его голосу, что он вот-вот заплачет от горя.

— Скачи за ним и дай ему по голове — так, чтобы он потерял сознание. Я возьму вину на себя.

— Миледи, я не могу. Я… — Когда он заговорил снова, слова его были адресованы не ей: он кричал на стражников у ворот.

Аделина посмотрела наверх. В крыше зияла дыра для. выхода дыма. Через бойницу она пролезть не сможет, следовательно, единственный шанс выбраться — через дымоход. Она достала из сундука темно-зеленую верхнюю тунику и натянула поверх рубахи. Осталось надеть обувь.

Порывшись в охапке хвороста, Аделина выбрала самую прочную на вид палку и ею сгребла к краю очага угли и горячий пепел. Костер продолжал гореть у края. Аделина хотела было вернуть горящие деревяшки на место, но передумала. Если она не сможет выбраться из замка через дымоход, то подожжет деревянный настил пола, и Гарольд будет вынужден открыть дверь.

Сундук оказался слишком тяжелым, чтобы дотащить его до очага. Аделина оставила попытки сдвинуть его с места и занялась столом. Сбросив на пол остатки вчерашней трапезы, она подтащила сначала опоры для стола по обе стороны от каменного очага, а потом уже взвалила на них столешницу. Вернувшись к сундуку с одеждой, в который она накануне спрятала украденный у Тэлброка кинжал, Аделина достала оттуда нож, а потом, подумав, открыла кованый сундук Симона и насыпала в карман пригоршню золотых монет. Возможно, придется подкупить часовых, чтобы те выпустили ее из крепости.

Почерневшие от копоти потолочные балки пересекались как раз под отверстием в крыше. Аделина вскарабкалась на стол. Роста, чтобы ухватиться за балки, не хватало, и она стала лихорадочно оглядываться в поисках сундука — достаточно высокого, чтобы послужить ее цели, и достаточно легкого, чтобы она могла его поднять. В конце концов Аделина втащила на стол скамейки, поставила одну на другую, а на вершину пирамиды взгромоздила самый легкий из своих сундуков.

Взобравшись на вершину шаткого сооружения, она ухватилась за черную от копоти балку затянутой в перчатку рукой. Над ее головой завывал ветер, осыпая ее сажей и пылью. Аделина вытянулась в струнку, пытаясь ухватиться за вторую балку.

Дверь со скрежетом медленно начала открываться. Аделина встала на цыпочки, стараясь достать до верхней балки, но тщетно.

Внизу послышались шаги, и хриплый голос произнес:

— Боже милостивый, слезай скорее оттуда. Аделина попыталась перенести тяжесть на одну ногу, потеряла равновесие, но от страха подпрыгнула и схватилась за вторую балку. Сундук закачался и упал.

— Держись!

Ей показалось, что с ней говорит Симон. Она изогнула шею и не поверила глазам.

— А теперь отпускай, — скомандовал ей снизу Тэлброк.

Рука ее соскользнула, но она снова ухватилась за балку. Глотнув воздуха, Аделина решилась вновь посмотреть вниз.

— Ты вернулся.

— Я тебя поймаю, отпускай балку.

— Я тебе не верю.

Он широко раскинул руки.

— Ну давай же, я не дам тебе упасть.

— Обещай, что ты от меня не уйдешь.

— Миледи, я делаю все возможное, чтобы вызволить вас из того положения, куда вы себя загнали.

Он влез на стол и сбросил оттуда скамьи. Аделина почувствовала, как руки его сжимают ее голени, и, быстро и беззвучно помолясь, плюхнулась к нему на плечо.

Он опустил ее на смятую кровать.

— Спасибо, — сказала она.

Зал был в страшном беспорядке: сундук развалился на куски, и щепки валялись на полу вперемешку с остатками вчерашней трапезы и одеждой. Угол стола уже занялся огнем. Симон со вздохом залил его водой и отбил обуглившийся кусок от доски.

— Как ты умудрилась все это сотворить за столь короткое время?

— Зачем ты меня здесь запер?

— Чтобы оградить от неприятностей.

— Я могла бы сгореть заживо.

— Миледи, я видел, что вы к этому стремились. — Он подошел к двери, крикнул что-то солдатам и вернулся к ней. — Я принесу еще воды, — сказал он, окинув жену критическим взглядом.

— Я вчера купалась.

— Тебе надо умыться, Аделина. Ты всех овец распугаешь. Аделина сняла перчатку и коснулась щеки, на пальцах осталась сажа. В висках стучало.

— Каких овец? — спросила она. Он протянул ей руку.

— Пошли, — сказал Симон. — Я не знаю, изменит ли то, что я только что нашел, наше будущее, но думаю, ты должна сказать, что об этом думаешь.

— Секретный путь из долины?

— Хотелось бы.

— Расскажи мне.

Симон покачал головой и поискал глазами ведро, в котором еще оставалась вода. Таковое нашлось, и он отнес его в оставшийся в приличном состоянии угол.

— Я буду ждать тебя снаружи. Выходи поскорее, и, — он нежно поцеловал ее в губы, — может, ты захочешь сменить тунику.

Аделина окинула взглядом одежду и обнаружила, что та вся в копоти.

— Братья гордились бы тобой, но не стоит подавать им дурной пример. Замужней даме не пристало лазать по балкам.

— Да уж. Я бы не хотела, чтобы они увидели меня в таком виде. Симон, что-то случилось?

— Скорее выходи, с нами поедут Гарольд и половина солдат гарнизона.

Вороны слетели с северной стены и расселись по деревьям, яростно каркая на всадников, проезжавших мимо. С подножия холма доносилось блеяние овец и мычание коров.

— Овец выпустили из загонов, — сказала Аделина. — Не время сейчас давать им пастись на воле.

Симон махнул Гарольду, чтобы ехал вперед.

— Возьми троих солдат и поезжай к самой большой из пастушьих хижин. Посмотри, кто там.

Аделина в недоумении смотрела на мужа.

— Что ты ожидаешь там найти? Симон кивнул в сторону частокола.

— Коровы разбрелись по холмам, а овцы заполонилицерковный двор.

Аделина взглянула в указанном направлении.

— Симон, дыма над домом нет… Он положил руку ей на плечо.

— Там нет следов разгрома, насколько я могу судить.Они спустились к пустынной усадьбе.

В конюшне ни лошадей, ни упряжи. У Аделины сердце глухо забилось. — Они уехали верхом: все, кто смог. Даже пони Пенрика и того нет.

— Среди скота, что бродит по холмам, нет лошадей. Симон первым пошел к дому. Дверь была распахнута настежь и качалась на ветру.

В длинной яме для костра догорали последние угли. Ворон бросил склевывать крошки и не спеша взлетел, по-хозяйски усевшись на потушенный факел, железными скобами прикрепленный к стене.

Аделина прошла мимо желтоглазой птицы в спальню. Там все было приготовлено для того, чтобы Кардок и его семья могли впервые за долгие годы провести ночь с комфортом в месте, принадлежавшем им по праву. Роскошная кровать с балдахином стояла возле стены, завешанной гобеленами, чуть колыхавшимися от сквозняка. Аделина спиной почувствовала, что Симон подошел к ней, и пропустила его вперед.

Он зашел в спальню и, подойдя к кровати, обернулся к Аделине и покачал головой:

— Сомневаюсь, чтобы они здесь спали.

Затем они прошлись по пристройкам. В ткацкой со станков не были убраны ткани, работу бросили на середине. В кухне над остывающими очагами стояли котлы. Цыплята собрались вокруг кучи зерна в углу двора и с удовольствием лакомились. За частоколом и у дверей часовни бродили два вола. Внутри церкви алтарь стоял непокрытый и реликвии пропали.

Аделина прогнала любопытную корову с церковного крыльца, и Симон закрыл дверь.

— Они отпустили животных самим искать себе пропитание, а с собой взяли лишь лошадей да то, что могли унести на себе, — сказала Аделина. — И все это они проделали лишь после наступления темноты, после того, как мы с тобой ушли из дома.

Симон обнял жену.

— Похоже, у них был план и достаточно времени чтобы подготовить упорядоченное отступление.

— Надеюсь, они целы и невредимы, как бы там ни было.

— Куда они могли пойти, пятьдесят человек, большей частью верхом, не взяв с собой ни скота, ни вещей, и это когда зима вот-вот наступит?

— Двоюродный брат моего отца живет в сутках езды отсюда. Райс старый друг, он всех их примет.

Симон посмотрел на небо. Черные, отороченные серебром тучи плыли высоко над долиной.

— Если ветер не сменит направления, снег выпадет еще до заката. Кардоку и его людям заметет путь. — Он старался говорить спокойно, как ни в чем не бывало. Он надеялся, что Аделина не поймет по его тону, что на самом деле испытывал Симон при одной мысли о том, что старый бандит мог уйти, оставив дочь на произвол судьбы, даже не попрощавшись.

— Он умеет хранить свои секреты, — сказала Аделина. Боль сдавила Симону горло.

— Он, должно быть, оставил тебе записку или условный знак. Мы бы нашли его, если бы у нас было время, но нам надо торопиться, пока погода не испортилась.

Аделина покачала головой:

— Мы не найдем никакого сообщения. Мой отец… — Она посмотрела на небо и продолжила: — Мой отец знает, что с тобой я в безопасности. Ему не надо сообщать мне о том, что он тебе доверяет. — Аделина положила голову Симону на плечо. — Ты знаешь, что это значит? Мой отец сделал нам одолжение, устранив вторую угрозу Лонгчемпа. Если в долине некого убивать, как он может наказать тебя или меня за ослушание?

Симон грустно улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.

— Действительно.

Аделина закрыла глаза, испытав огромное облегчение.

— Симон, за всю свою жизнь я не испытала ничего, что могло бы сравниться с этим мгновением.

— Ничего? А прошлой ночью? По-моему, был такой момент или даже два…

— Нет, Симон, не фиглярствуй. Мы — одно целое, и нас ничто не разлучит.

Возвращение бродячей коровы прервало обмен нежностями.

— Пошли, — сказал он, увлекая Аделину за собой. — Пусть животное приобщится к высокому, не надо мешать ей на этом пути. Мне надо поговорить с солдатами и попросить некоторых остаться до той поры, пока Маршалл не решит, что делать с фортом. Нас послали сюда, чтобы мы присматривали за твоим добрым папашей, а теперь, когда его нет, нет нужды и в часовых на вышке.

— Твоя новая башня в любом случае оказалась бесполезной. Сомневаюсь, чтобы люди моего отца ночью шли через ущелье.

— Столько людей, шагающих мимо крепости, могли поднять на ноги самого ленивого из моих часовых. — Симон поднял голову и посмотрел в сторону форта. — Вчера вечером на часах стоял Люк. В полночь Гарольд послал человека ему на смену. Тот сказал, что ничего не слышал. Луна светила ярко, но на дороге он тоже никого не увидел.

— Выходит, сказки не лгут — мой отец нашел тайный ход из долины, такой, что можно проехать верхом. — Аде-лина окинула взглядом южный склон. — Ты помнишь вчера, в пещере…

Он прижал ее теснее к себе.

— Я помню, Аделина. Как ты можешь в этом сомневаться?

Она отстранилась и прижала палец к его губам.

— И не заставляй меня об этом забыть. Слушай, Симон, вчера в пещере я почувствовала запах дыма.

— Когда?

— После…

— После того, как мы любили друг друга? Она кивнула.

— Я поспала немного и, когда проснулась, помнила свой сон, а снилось мне, что мы с тобой в замке возле огня. Но запах дыма я ощущала еще долго после пробуждения. Ты спустился к ручью, и я вышла посмотреть, где ты. К тому времени как я вернулась, запах исчез, и я про него забыла. Симон взглянул на склон.

— Дым от костра пастухов ветер мог донести до нашей пещеры.

— Но ведь он чувствовался внутри, а не снаружи, а когда я вернулась, его уже не было. Этот склон имеет множество маленьких пещер.

— Я знаю, — пробормотал Симон. — Вот уже месяц, как я только по ним и лазаю. Они все маленькие — все до одной.

— Но за ними может быть проход.

— Проход, который годится для лис и для дыма. Или для человека, ползущего на брюхе, но не для пятидесяти человек, пропавших разом.

— Но дым шел откуда-то позади пещеры, со стороны пастушьей хижины.

Аделину одолевали сомнения.

Симон закрыл глаза и словно воочию увидел запомнившуюся ему сцену. Старые мятежники, собравшиеся возле грубой, наспех сколоченной двери хижины, едва закрывавшей широкий зев, их видавшее виды оружие. Люди, живущее милостью Кардока…

И тут он начал хохотать.

Конечно, дым шел со стороны хижины! А как же иначе! Дверь сделали такой высокой, чтобы лошади могли пройти.

Симон сел на крыльцо часовни и усадил жену рядом.

— Старый лис сам себя превзошел! Акт его доброй воли, записанный в договоре о мире — о том, что он выедет из крепости и поселится внизу, не был ему в тягость, наоборот, он и согласился на это лишь потому, что это отвечало его планам: жить поближе к тайному ходу на случай опасности. Вчера ночью, чтобы исчезнуть, им надо было всего лишь подняться на холм.

Беседу их прервал грозный окрик и бешеный стук копыт. Симон вскочил, вытащив меч, и заслонил собой Аделину.

— Тэлброк, я нашел его! — воскликнул запыхавшийся Гарольд. Конь его тяжело дышал от быстрого бега. — Пойдем со мной, и ты увидишь. Ты не поверишь! Пастушья хижина…

— Вовсе не хижина?

— Черт, Тэлброк, послушай! Это не хижина, не настоящая. Она всего лишь маскирует вход в пещеру. Большой. Старые мятежники пропали, загоны пусты. Они не бьши пастухами, Симон, то были стражники, охранявшие вход в пещеру.

Он мог бы и раньше догадаться — слишком большой вход, вооруженные люди, сидящие возле двери, само расположение хижины у подножия утеса.

Симон толкнул грубо сколоченную дверь и вошел внутрь. Две низкие лавки вдоль стен — лежаки, задняя стена завешена двумя коровьими шкурами, чтобы закрыть от чужого глаза вход в пещеру. За шкурами прямой коридор, достаточно просторный, чтобы человек мог провести лошадь с переметными сумками на спине. Далее пещера расширялась. Симон коснулся каменной стены у входа.

— Они долбили камень, чтобы расширить проем. До того как над ней поработали, эта пещера, быть может, ничем не отличалась от других на склоне.

Аделина подошла ближе и заглянула за шкуры.

— Должно быть, все было сделано после того, как меня увезли в Нормандию. — Она взяла факел из рук мужа и осветила свод. — Найти дорогу будет нетрудно, своды почернели от копоти их факелов.

Из ответвления, отмеченного следами копоти, пахнуло холодом. Симон улыбнулся:

— Скорее всего гора пробита насквозь, так что твой родственник Райc живет ближе, чем ты думаешь.

— Мы пойдем за ними?

Симон взял факел из ее рук и немного прошел по каменному коридору.

— Мы вернемся и возьмем еды на дорогу, и еще я поговорю с солдатами. И тогда, если хочешь, мы последуем маршрутом Кардока сквозь скалу. Но когда мы выйдем на свет, придется маршрут изменить. Я предпочел бы поехать на юг, в Стриквил. Прежде чем что-то предпринимать, я должен отчитаться перед Маршаллом. Может быть, — после некоторого колебания прибавил Симон, — нам не удастся покинуть Стриквил до весны. Ты не против?

Аделина глубоко вздохнула:

— Как я уже говорила, мой отец знает, что с тобой я в безопасности. Если мы дадим ему еще пять лет, кто знает, что мы обнаружим тогда.

— Теперь меня уже ничто не удивит. Я начинаю подозревать, что его настоящее имя — Мерлин и я женился на дочери колдуна.

Аделина смотрела вдаль, в черноту тоннеля.

— Будем молиться о том, что он не оставил дракона охранять выход.

Глава 27

Симон бросил последний взгляд на замок.

— Жалко мне покидать это место, — сказал он. — Я прибыл сюда глубоко несчастным, потом понемногу стал обретать покой, затем нашел жену и… любовь. — Он взвалил седельные сумки себе на плечи. — Однажды мы сюда вернемся.

Аделина улыбнулась и коснулась его плеча.

— Лонгчемп не вечен. Даже в Нормандии его ненавидят, хоть он и канцлер. Люди не станут его долго терпеть.

— Молюсь, чтобы он не затеял войну между вассалами короля.

— Я думаю, он трус. Страх сильнее его. Он убежит, не дожидаясь, пока угроза станет реальной, и то золото, что он хранит в подземелье аббатства, — верное тому подтверждение. Он стал планировать побег, как только прибыл в Англию. Симон улыбнулся:

— Если бы Ричард видел в нем то, что видишь ты, нам всем было бы гораздо легче жить. — Симон кивнул на небольшую седельную сумку, что была в руках у Аделины: — Что это? Ты все время носишь ее с собой.

— А ты не заглядывал?

— Еще нет.

— Ты сказал, что я отравлю тебя этой штукой.

— Я говорил много глупостей.

Аделина развязала потрескавшийся кожаный шнур, стягивавший переметную суму, и открыла ее.

— Там всего лишь плащ — в точности как я говорила.

— Не очень большой.

— Небольшой. — Аделина посмотрела вверх, туда, где сквозь отверстие для дыма проглядывало серое небо — Когда-то он был новый. Моя мать дала мне его и велела беречь и надевать, когда холодно.

— Это случилось… перед тем, как вы взошли на борт?

— Да, мама просила меня держать его при себе, чтобы надеть его, как только потребуется.

— И ты не расстаешься с ним до сих пор.

— Ее вещи — сундук с одеждой, кольца, украшения — все перешло монахиням, что похоронили ее в Каене. Мне позволили оставить его себе, потому что плащ был детский.

— Тогда привяжи его к седлу на удачу.

Она взяла сумку под мышку, и, взявшись за руки, они пошли к двери.

— Что ты сказал солдатам гарнизона?

— Все как есть. Они знают, что я могу не вернуться и что командование на себя возьмет Люк, пока Маршалл не пришлет другого начальника крепости.

— Люк?

Симон улыбнулся:

— Он излечился от привязанности к Лонгчемпу и достаточно умен, чтобы справиться с любой бедой, что может прийти в долину через ущелье. Я сказал им, — немного поколебавшись, добавил Симон, — что если твой отец не вернется, они должны позаботиться об овцах и коровах. Половина солдат сейчас заняты тем, что собирают в стадо разбредшихся животных.

— Правильно. Ни коровы, ни овцы не переживут зиму, если о них не позаботиться.

— И еще я сказал им, что, если им дорога жизнь, они должны вернуть животных твоему отцу, когда он вернется.

— Они согласились?

— Все до одного. В твоем отце все еще присутствует нечто от другого мира, по крайней мере в гарнизоне так думают. Я сказал им о проходе сквозь скалы, но они все равно считают его чародеем. Теперь они говорят, будто он пробил скалу насквозь, используя магию. — Симон вздохнул. — Должно быть, здешний воздух пропитан чем-то таким, что делает моих солдат суевернее твоих соотечественников.

— А ты, Симон, ты продолжаешь оставаться Фомой неверующим? Непробиваемым нормандцем?

— По статусу положено. Если бы я слушал эти сказки, я бы побоялся ложиться в постель с дочерью чародея из страха не угодить ей и оказаться превращенным в мула.

Аделина улыбнулась:

— Не в мула, дорогой муженек, а в жеребца — самое меньшее. Но если ты будешь продолжать в том же духе, я с радостью оставлю тебя в твоем человеческом облике. — Аделина обернулась и бросила тоскующий взгляд на кровать. — Может, чуть задержимся?

Симон опустил сумки и порывисто обнял ее, целуя в губы.

— Нам надо торопиться. Но как только мы окажемся достаточно далеко от долины — настолько, чтобы считать себя в безопасности, — мы отыщем теплую комнату и кровать и закроемся там от мира до самой весны. — Симон еще раз поцеловал ее и отстранил от себя. — Вот это я обещаю выполнить самое позднее к исходу третьего дня.

Гарольд помог им запереть дверь на засов.

— Вороны улетели, — сказал он. Аделина нахмурилась.

— Они сидели на деревьях вдоль дороги. Я видела ихутром.

Гарольд покачал головой:

— Мне сказали, они полетели на юг после вашего ухода и больше не возвращались.

Симон засмеялся:

— Мои солдаты боятся не угодить воронам не меньше, чем твои соотечественники. Если эти проклятые птицы вернутся, солдаты будут бросать им лучшие куски мяса и умолять их остаться.

Они попрощались с солдатами и вместе с Гарольдом выехали за ворота, каждый вез всего по две переметных сумки, но среди немногих увозимых пожитков Тэлброк прихватил с собой золото и драгоценности.

— Мои сокровища, — сказал Симон, — все уместились в одну сумку, их легко защитить.

— Если что-то случится… — начала было Аделина с озабоченным видом.

— Если что-то случится, предоставь решать проблемы мне. А ты останешься с Гарольдом.

Он видел, что она пыталась скрыть страх, пробравший ее до костей.

— Ты будешь осторожен? — спросила она.

— Жизнь стала мне весьма дорога. Я буду осторожен. И пока все здесь спокойно.

Симон ошибался.

Похолодало, и ветер усилился. Темные тучи превратили ясный день в вечер. Аделина накрыла голову капюшоном, придерживая плащ под подбородком. Проезжая мимо огороженного частоколом поместья, Аделина не оглянулась на брошенные впопыхах строения, те, что она привыкла считать родным домом. Снег, о котором она так страстно молилась, наконец повалил с темного неба. По склонам холма мела поземка, холмы курились вснежном тумане.

Гарольд крикнул что-то навстречу ветру, и Симон развернул коня. Откинув капюшон, он схватился за рукоять меча.

Аделина оглянулась и увидела сквозь тонкую пелену то, чего она так боялась. По дороге двигались вооруженные люди в темной одежде. Целая армия.

Гарольд схватил поводья ее лошади, Симон развернулся к ней на пару секунд, не более.

— Помни, — сказал он, — ты исчезнешь из долины — ради нас обоих.

Она попыталась вырвать поводья из рук старого оружейника. Когда ей это не удалось, она выдернула ногу из стремени. Рука Гарольда тяжело легла ей на плечо.

— Если ты не одумаешься, Симон может погибнуть с сознанием, что Лонгчемп схватит тебя. Если вы любите его, миледи, дайте ему умереть, сознавая, что вам ничто не грозит.

Аделина ударила старика по лицу и вцепилась в поводья.

— Он должен ехать с нами. Люди Лонгчемпа пока нас не видели. Останови его. Останови его!

Гарольд не отпускал ее плечо.

— Симон не оставит гарнизон — не бросит солдат на пытку! Люди знают о проходе. Очень скоро за нами погонятся. Поехали со мной. Иначе он погибнет ни за что.

Ветер усилился и сменил направление. Снег грозил вот-вот завалить ущелье. Симон исчез за белой пеленой. Стук копыт вскоре потонул в завывании снежной бури.

Аделина схватилась за луку седла, чтобы не упасть. Гарольд пришпорил коня, и лошадь Аделины пустилась в галоп. К тому моменту как они достигли пастушьей хижины, солнце исчезло за снежной пеленой.

На мгновение, увидев кольцо черной влажной земли, где пепел от костра растопил снег, Аделина воспылала надеждой на то, что они повернут назад, поскольку нечем осветить путь в пещере. Но Симон оказался предусмотрительным: он оставил факел гореть в железной скобе в глубине хижины, где ветер не смог его задуть. Еще три незажженных факела лежали рядом на полке.

Слезы текли по ее щекам, когда она заводила лошадь внутрь. Симон сделал все. Только одно было не в его силах — обезопасить себя самого от преследования Лонгчемпа.

— Если бы мы выехали всего на несколько минут раньше, он не увидел бы армию Лонгчемпа, — сказала она.

Гарольд взял горящий факел, а остальные три сунул в седельную сумку.

— Он не смог бы жить, зная, что обрек своих солдат на смерть.

Аделина смахнула слезы с лица.

— Он с самого начала не собирался ехать с нами, так?

Гарольд покачал головой:

— Он решил подождать здесь, пока не убедится, что путь в долину закрыт.

— Но тот снегопад, что отрезал бы путь Лонгчемпу, помешал бы ему самому следовать за нами.

— Миледи, он что-нибудь придумал бы. Раз уж Тэлброк что-то решил, нам его не остановить. Не плачьте, миледи. По крайней мере до тех пор, пока мы не окажемся на той стороне горы. Это единственное, что мы сейчас можем для него сделать. Пойдем. Нам ничего другого не остается.

Симон ехал вниз и не оглядывался. Снежная завеса отрезала его от жены и мешала слышать и то, как она плачет, и то, как Гарольд пытается ее успокоить. Симон знал, что Аделине не вырваться — Гарольд был силен и упрям, да и у Аделины достанет милосердия избавить мужа от муки видеть ее плененной злодеем.

За все время изгнания Симон научился менее всего бояться смерти. Он знал, что рано или поздно ему не избежать встречи с одетыми в темное воинами канцлера — полчищем сатаны, несущим гибель. Для него отсрочка была лишь игрой, игрой, в которой он был обречен на поражение.

Но сейчас все изменилось. Воспоминание о разделенной страсти, лицо жены, встававшее у него перед глазами, — все это делало конец смертельной игры с Лонгчемпом мучительным испытанием. Он потерял Тэлброк, расстался с братом, с другими близкими ему людьми, и все это почти без горечи. Но при одной мысли о том, что он никогда более не коснется своей жены, не испытает того счастья, от которого он лишь недавно успел вкусить, он терял голову, он едва не обезумел от горя.

Симон остановился под деревьями — в ближайшей к частоколу рощице — и яростно тряхнул головой. На бой он должен идти, не отягощенный думами об Аделине. Но голос ее продолжал звучать у него в ушах так, словно она все еще была рядом, и в этом голосе он слышал все: горестное недоумение от того, что он ее оставил, и мучительное понимание того, что он с самого начала знал, что так будет, что он не оставил бы своих людей на произвол судьбы. И боль, боль от того, что судьба поступила с ним так жестоко: если бы снег пошел днем раньше, Лонгчемп не смог бы провести армию через ущелье.

Он читал ее мысли так, словно она сама их ему высказывала, и молча просил у нее прощения и прощался с ней, стараясь отрешиться от того, что могло бы быть у них с Аделиной и чему не суждено случиться.

Все, приказал он себе наконец. Солдат должен оставаться солдатом до смертного часа. Солдат должен уметь сохранять хладнокровие. И мозг его, повинуясь железной воле, стал бесстрастно фиксировать то, что видели глаза в покинутом Кардоком поместье у подножия холма.

Крепость еще продержится какое-то время, ибо Лонгчемп и около сотни всадников устремились прямо к частоколу. Симон болезненно поморщился при виде того, как воины Лонгчемпа вламываются в пристройки в надежде поживиться или найти там прячущихся людей. Крышу дома подпалили, но буквально через мгновение факел сбросили на землю по приказу Лонгчемпа — видимо, канцлер решил сделать дом вождя своим временным пристанищем и штабом. Симон представил, как пирует Лонгчемп, сидя в дубовом кресле хозяина. Но прежде чем садиться за пиршество, канцлер захочет разобраться с Симоном Тэлброком и его людьми. Симон усмехнулся, представив, как отреагировал бы Кардок на то, что нормандец, правая рука ненавистного нормандского государя, пьет его, Кардока, бренди, украденное у другого нормандца, и спит в его кровати — приданое его покойной жены, не захотевшей забыть о том, что она нормандка.

Около двадцати всадников покинули поместье и направились к крепости. Симон натянул поводья и приготовился к тому, чтобы спуститься с холма к дому — показаться Лонгчемпу и тем самым остановить нападение на форт.

Но всадники свернули с тропы, ведущей прямо в форт, налево и направились через скошенные, черные от сожженного жнивья, пока лишь припорошенные снегом поля к озеру. Со своего наблюдательного пункта Симон видел, что пятеро воинов отделились от кавалькады — наверное, решили отловить бродячих животных на дальней стороне долины, а уже потом, следуя вдоль скал, догнать своих товарищей. Ну что же, овцы — и то пожива. К счастью, людей, живых людей, в долине никто из солдат Лонгчемпа пока не отловил.

Канцлер зашел в дом и покуда не выходил оттуда. Симон видел, как солдаты личной охраны канцлера спешились и отвели коней на конюшню. Над крышей дома появился дымок, сперва тонкий, потом густой и ровный — как столб. Дров не жалели. Должно быть, канцлер замерз и его хладные члены занемели после трудного путешествия.

Симон наклонился, чтобы погладить жеребца по шее. Любовь Лонгчемпа к комфорту может подарить ему, Симону, пару лишних часов жизни.

Симон подумал о том, не отправиться ли в крепость, но решил, что люди его могут пережить этот день, если не сделают попытку защитить своего обреченного командира.

Сквозь снежную пелену, словно в жемчужной оправе, привиделся Симону тот драгоценный подарок, что преподнесла ему судьба. Он должен был умереть счастливым человеком — он познал любовь женщины, которую и сам любил, он познал, что такое верность. Сейчас и Аделина, и Гарольд были далеко — ни увидеть их, ни услышать, а впереди — холодная и жестокая быль; и сейчас он обязан был житьтолько этим жестоким и холодным настоящим.

Кавалькада обогнула озеро. Всадники собрались на берегу и совещались, очевидно, решали, где продолжить поиск. Они, казалось, не замечали бродячих коров, забредших в осинник. Солдаты гарнизона вынуждены были срочно вернуться в крепость — им было не до скота. Овцы рассыпались по лугу высоко на холме, но, испуганные снегопадом, сбились в кучу, жалобно блея.

Два всадника указали в направлении овец, затем вновь повернулись к частоколу. Неприкаянное стадо ясно свидетельствовало в пользу того, что на склоне они не найдут людей, которых можно было бы допросить.

Оставались лишь те, кто охранял крепость. Как и велел им Симон, солдаты заперли ворота, как только увидели, что армия Лонгчемпа едет в долину, и зажгли два сигнальных костра на башне. Даже имея в распоряжении сотню бойцов, Лонгчемп не сможет сломить сопротивление осажденных за один день. Если повезет, гарнизон сможет продержаться, пока не подоспеет Маршалл со своими солдатами. Если повезет, Маршалл сможет помочь оставшимся в живых, что, конечно, важнее, чем только засвидетельствовать то, что солдаты погибли, обороняясь от войска канцлера своего короля.

Скоро поисковая экспедиция вернется в поместье, и канцлер будет вынужден прервать отдых у огня и отправить бойцов в подозрительно притихшую крепость. Но до этого Симон Тэлброк встретится с солдатами Лонгчемпа и совершит жертвоприношение, к которому готовил себя с той злополучной ночи в Ходмершеме.

Холод пробирался под плащ, колол ему спину, и пальцы в тяжелых рукавицах немели. Скоро он не будет чувствовать ни холода, ни ломоты. Скоро придет конец всему — и боли, и отчаянию. Все разрешится — пусть трагичная, но однозначность. Симон похлопал по шее коня и решил, что вступит в бой с армией канцлера пешим, а коня отошлет от греха подальше. Славный жеребец, он не хотел приносить и его в жертву Лонгчемпу.

Симон вытащил меч. Чистый и гладкий клинок грозно сверкнул. Тэлброк поклялся Уильяму Маршаллу, что не станет убивать Лонгчемпа, но это не значит, что он сдастся без боя, — он убьет столько приспешников канцлера, сколько сможет, перед тем как расстаться с этим светом. К тому же если он придет безоружным, Лонгчемп станет искать причину для такого странного поступка, а этого Симон хотел меньше всего.

Симон тряхнул поводья и неспешно поехал вниз, к частоколу. Громко завывал ветер, и темные фигуры за частоколом в снежной круговерти казались порождением болезненной фантазии. Солдаты канцлера отчаянно жестикулировали и что-то кричали — но Симон не мог расслышать ни слова. Снежный порыв заслонил Симону обзор, а когда ветер переменился, он увидел, что гвардейцы Лонгчемпа выстраиваются в ряд.

Он представил себе, что позади него несутся всадники. Стоит закрыть глаза, и он мог вообразить себя вновь на холмах над Ла-Маншем, рядом с Маршаллом, прикрывающим последнее отступление старого короля Генриха. Нет, эти звуки ему не почудились — он ясно слышал стук копыт за спиной. Симон успел подумать, не отправился ли он уже в ту страну, где вновь встретится со своими павшими товарищами, где он будет вечно мчаться вместе с ними по полям, одетым вечной зимой.

Последняя мысль его перед тем, как он спрыгнул с седла и крепко толкнул коня в бок, была об Аделине, о тепле ее распущенных волос в свете костра.

Глава 28

Конь его не желал уходить. Симон несколько раз сильно ударил его по лоснящемуся крупу и крикнул что-то грозное. Конь повернул голову, посмотрел на Симона и лишь затем сделал нерешительный шаг в сторону. Подняв красивую голову, он заржал и поскакал вверх по склону холма, вскоре исчезнув в снежной круговерти за спиной у Симона.

Впереди солдаты Лонгчемпа пытались разглядеть его сквозь белесую пелену. Симон поднял меч и прошел последние несколько шагов по открытому пространству к воротам частокола.

Крикнуть, чтобы привлечь их внимание, означало бы вызвать у гвардейцев подозрение. Они решат, что их пытаются заманить в ловушку. Снегопад и так уже создал неподходящие условия для нападения на крепость; теперь стало очевидным то, что они не решатся под снегом исследовать склоны холма, так что Аделина и Гарольд могли считать себя в безопасности.

Симон не отступал, но и не бросался навстречу смерти. Внезапно ветер переменил направление, и Тэлброк разглядел Лонгчемпа. Канцлер находился далеко не в передних рядах, он прятался за спинами своих гвардейцев верхом на черном жеребце.

Лонгчемп резко рубанул воздух ребром ладони. Он еще что-то произнес, что — из-за ветра Тэлброк не мог расслышать, но ни на жест канцлера, ни на его слова реакции у его солдат не последовало.

Симон набрал в грудь воздуха и закричал что есть мочи:

— Форт находится в ведении Маршалла, и все люди, здесь находящиеся, тоже находятся под защитой Уильяма Маршалла.

Ветер снова сменил курс, и снег посыпал с утроенной силой. Десять солдат сделали шаг вперед, приблизившись к Симону на расстояние, позволявшее смутно разглядеть их лица за снежной пеленой. У морд коней вздымались облака пара, молочно-белого на фоне искрящегося снегопада. Никто Тэлброка не трогал.

Одетый в черное канцлер подъехал вплотную к переднему ряду солдат и поставил коня боком. Между Симоном и Лонгчемпом оставалась преграда из десяти воинов с обнаженными мечами.

— Где все остальные? — недовольно возвысил голос канцлер. — Охотятся, — сказал Симон.

Один из гвардейцев презрительно хмыкнул, затемзакашлялся, пытаясь замаскировать дерзость.

— А твоя жена, дочь разбойника? Где она?

— Охотится.

— Возьмите его!

По команде Лонгчемпа два всадника подались вперед, но остановились, не решаясь приблизиться к Тэлброку на расстояние вытянутого меча.

— Советую вам хорошо подумать, — напомнил Тэлброк гвардейцам. — Я начальник этого форта, человек Маршалла. И я убью того, кто подойдет ближе.

— Взять его! — повторил Лонгчемп. — Хватайте его сейчас же.

Симон сделал ложный выпад и нырнул под коня ближайшего к нему гвардейца. Перекатившись, он вскочил на ноги, будучи уже на расстоянии копья от второго коня. От жуткого рева Тэлброка конь отшатнулся в испуге. Позади Симона заржал еще один конь.

Враги обступали его с флангов, окружали, брали в кольцо. Конец наступит быстрее, чем он предполагал. Ноги в сапогах из овчины уходили в снег. Холод пробирался все выше и выше, он шел от обледенелой земли. Скоро ноги его занемеют, он утратит ловкость и оступится, вот тогда — все, конец. Симон пошевелил пальцами, на нем были перчатки из хорошей кожи, выделанной в Тэлброке. Те же перчатки были на нем в день похорон отца, только тогда они были поновее. Он начал, по обыкновению, обратный счет на латыни, он не станет думать об Аделине в эти последние минуты жизни — он станет бороться, он заставит их попотеть. Но образ ее не исчезнет, и, когда драться больше не будет сил, он утешится перед уходом в царство вечной зимы воспоминанием о летнем цвете ее волос, о летнем жаре их страсти, о летней зелени ее глаз.

Всадники, оказавшиеся у него за спиной, отчего-то не начинали атаку. С почти невероятной четкостью, дающейся годами выучки, они заставили своих коней отступить. Боковым зрением Симон заметил на опушке своего жеребца, тот неспешно скакал мимо группы каких-то вооруженных людей. Значит, гвардейцы тоже их увидели. Десять гвардейцев Лонгчемпа развернулись лицом к приближавшейся кавалькаде.

Симон повернулся к гвардейцам, заслонявшим Лонгчемпа, спиной. Прорезая белую пелену снега, сверкала кривая сарацинская сабля, рисуя грозные узоры над головой того, кто ехал впереди. Кривой клинок словно чертил огненные знаки — так казалось из-за того, что рука, водившая клинком, была затянута в багряный бархат.

— Кто вы? Кто вы, вышедшие из моего дома? Лонгчемп повернулся лицом к говорившему:

— Уильям Лонгчемп, канцлер короля Ричарда, епископ Или.

Дамасская сталь продолжала свою дикую пляску. Кардок указал концом клинка на ближайших к нему гвардейцев.

— Кто эти люди? Уильям Маршалл разрешил им вторгаться на мою землю? В договоре сказано, что Маршалл единственный из нормандцев, которому позволено посылать сюда посторонних, и лишь для того, чтобы стеречь крепость.

Конь Лонгчемпа задрожал от рева Кардока.

— Я пришел, чтобы допросить убийцу священника, Симона Тэлброка.

Кардок захохотал:

— Он убил священника давным-давно. Маршалл дал ему свободу. Кто ты такой, чтобы оспорить его решение?

— Я верховный судья короля Ричарда.

— А Маршалл хозяин этих гор, и я не пойду против его воли.

— Тэлброк убийца, на его совести не только священник из Ходмершема. Я пришел забрать его, пока он не убил снова.

С левой стороны линии гвардейцев, рядом с поворотом частокола, появилась еще одна кавалькада. Белые всадники на фоне белого снега — словно грозные тени из страны вечной зимы.

— На его совести всего лишь пара оленей из моего леса, и то для нужд моего же стола. Ты знаешь о ком-то еще?

— Твоя дочь, — сказал Лонгчемп, — скажи мне, где она покоится.

— Она не покоится, она охотится.

— Не испытывай моего терпения, — воскликнул Лонгчемп. — Я знаю, что она мертва. Я здесь, чтобы отвезти ее убийцу в Херефорд.

Причудливые манипуляции с кривой саблей прекратились.

— Ты что, приехал из Херефорда, чтобы издеваться надо мной? Моя дочь, слава Богу, жива и здорова и как раз сейчас скачет по холмам, обуреваемая желанием разыскать своего муженька, что в такую погоду отнюдь не просто.

Кардок напоследок виртуозно рассек саблей воздух и не торопясь убрал ее в драгоценные ножны.

— Мои двоюродные братья, Райс и Мэдок, приехали в гости: встретиться с моим новоявленным зятем.

Кольцо из конных гвардейцев вокруг Симона сплотилось. Странного вида всадник в просторном плаще с капюшоном грязно-коричневого цвета на гнедом коне с серыми отметинами неспешной трусцой выехал вперед.

— Слушайте мой приказ, братья, — сказал канцлер, — не спускайте с него глаз, не то я спущу с вас шкуру. Живьем.

Кардок привстал в седле.

— Мы пойдем внутрь, там и поговорим. Именем святого Давида, я вижу в доме костер!

— Здесь не жарко, — раздраженно бросил Лонгчемп.

— Ну, святому Давиду на это плевать. Раз в год, дабы почтить его, мы даем костру погаснуть и не разжигаем его, пока не наступит полночь. Теперь, спасибо вам, нас весь год будут преследовать неудачи.

— Где все женщины? — приказным тоном поинтересовался Лонгчемп.

— Сидят себе в доме у моего родственника и ткут шерсть, заодно и общаются. А что ты мне прикажешь делать — держать их в доме, в котором огонь не жгут в честь памяти святого покровителя?

Снег сыпал уже не так густо, как прежде, и за тонкой серебристой завесой ясно различались фигуры всадников: человек около пятидесяти, валлийские вожди, друзья Кардока, и простые воины-валлийцы, стоявшие полукругом.

Лонгчемп хищным взглядом обвел вооруженных врагов.

— Я привел с собой сотню отборных бойцов, и они защитят мое законное право распоряжаться здесь. Передай своим бандитам, чтобы они опустили мечи, не то им худо придется.

Кардок небрежно махнул рукой:

— Те люди, которых ты видишь, — старые воины, закаленные в боях и умудренные жизнью. Они знают, что не стоит выхватывать меч в ответ на оскорбления недоумков. — Кардок оглянулся и кивнул в сторону одетых в белые шапки деревьев. — Но те, другие, что не показывают носа, они молоды, и кровь у них горячее. Я запретил им приближаться, покуда они не услышат звон мечей. Но если начнется драка, мне их не остановить, предупреждаю.

Порывом ветра с деревьев сбросило снег. Валлийцы не шелохнулись, никто не произнес ни слова.

— Ты лжешь, — сказал Лонгчемп, скользнув взглядом по молчаливой цепи врагов. — Там, за ними, никого нет.

Кардок небрежно положил руку в тяжелой рукавице на эфес.

— Скажи мне, что ты пошутил, — сказал он, — иначе мне придется пустить нормандскую кровь. Честь того требует!

Пауза казалась бесконечной. Валлийские вожди и воины в монашеском одеянии смотрели друг на друга сквозь снежную пелену, из леса донеслись лошадиное ржание и звон уздечки.

Лонгчемп устремил взгляд на призрачный лес, затем вновь посмотрел на угрюмо молчащего Кардока.

— Это была всего лишь шутка, — сказал он наконец. Отец Аделины взглянул через плечо канцлера на дорогу.

— Ты видишь, — сказал он, — снегопад еще не отрезал путь из долины. Лучше бы тебе воспользоваться им сейчас, пока ущелье совсем не завалило снегом. — Он махнул рукой в сторону частокола. — Самому бы зиму пережить, добра, как видишь, у меня не слишком много. Солдат гарнизона я обязан кормить — уговор есть уговор, а вот если твои люди застрянут здесь из-за снега, я кормить их не стану, так и знай.

Лонгчемп вплотную подъехал к Кардоку. Симон оседлал своего вернувшегося коня и подъехал к ним поближе, чтобы слышать, о чем идет речь. Канцлер рубанул рукой воздух.

— Я припомню тебе этот день, Кардок.

Два вождя, родственники Кардока, подъехали поближе и встали рядом с хозяином поместья.

— Я не понял, — сказал Кардок, — пожалуйста, скажи яснее.

— Однажды ты перестанешь валять дурака. Ты и твои дружки-разбойники, вы узнаете, что я никогда ничего не забываю.

— Хорошая у тебя память! Я тоже хорошо помню то, что записано в договоре. Договаривался же я не с тобой, а с Маршаллом. А больше с нормандцами мне дел водить не след. Теперь уезжай, пока еще можно проехать.

Лонгчемп развернул коня и вернулся за спины своих гвардейцев. Он поднял кулак и пригрозил Кардоку:

— Если кто-то из вас или вашей нормандской родни посмеет явиться в Херефорд или задумает через этот город проехать, знайте: люди моего брата-шерифа будут ждать вас. Вам их не миновать!

Кардок повернул коня так, чтобы стать плечом к плечу с Симоном.

— Передай своему брату-шерифу, что нам в Херефорде делать нечего. Но если приспичит, придется твоему братцу узнать вкус нашей стали.

Лонгчемп развернулся и поскакал вниз с холма.

Гвардейцы его оставались на месте, покуда он не достиг частокола, и лишь затем пустили коней следом.

— И сколько вы, нормандцы, собираетесь терпеть над собой эту дохлую ворону?

— Покуда Ричард Плантагенет воюет в Палестине.

Старый разбойник покачал головой:

— Среди вас, нормандцев, слишком много дураков. Однажды вы потеряете эти земли.

— Где она? Кардок вздохнул:

— Там, у хижины. Твой Гарольд и мой Хауэлл держат ее, чтобы к тебе не прибежала.

— Я поднимусь к ней, как только армия Лонгчемпа уйдет из долины.

Отец Аделины кивнул:

— Уж тогда не медли. Симон понизил голос:

— Спасибо, Кардок, я обязан тебе жизнью.

— Не приди я тебе на помощь, моя доченька превратила бы остаток моей жизни в ад. — Кардок кивнул в сторону своих соотечественников. — Запомни их лица, запомни на тот случай, если война вернется в наши горы. Я не допущу, чтобы муж моей дочери поднял меч на моего брата по крови.

— Я не подниму на них руки, если они будут верны договору с Маршаллом.

— Что ж, справедливо!

Соотечественники Кардока, вожди и простые воины, неподвижно ждали на склоне, когда гвардия канцлера перестроится и выедет за пределы поместья Кардока на дорогу. Вскоре пространство за частоколом очистилось от незваных гостей, и только дым над домом напоминал о недавних визитерах. На вершине холма в крепости солдаты Симона собрались на башне. Командир приказал им не вмешиваться в схватку. Симон помахал рукой, и двадцать рук помахали ему в ответ.

Кардок зябко повел плечами:

— Пойду-ка я в дом и велю разжечь костры. Женщины вернутся завтра, и если котлы в медоварне заледенеют, они мне голову снесут.

Симон улыбнулся:

— Что это за разговоры о святом Давиде и холодном очаге?

Кардок теснее запахнул малиновый плащ.

— Лонгчемп поверил, а святой Давид, надеюсь, простит. — Кардок глянул через плечо. — Лучше не говорить об этом Катберту, не то у него могут появиться нехорошие мысли. — Кардок посмотрел на дорогу, затем повернул голову к Симону: — Передай моей Аделине, что я приеду к вам обоим, когда весна наступит, и братьев ее с собой захвачу. Пусть повидаются!

— Я у тебя в долгу, — крикнул Симон вслед Кардоку. Старый разбойник вытащил сарацинскую саблю и помахал ею над головой в знак прощания.

Земля была сплошь покрыта снегом, и только черные оспины от копыт зияли на белом. Но и они постепенно зарастут — все укроет белая пелена. Симон видел, что лес на склонах был пуст. Не было там ни одного юного, жадного до нормандской крови воина. Кардок обманул Лонгчемпа, выгнал его из долины, заручившись помощью друзей, которых едва насчитывалось полсотни против сотни гвардейцев Лонгчемпа.

Симон пришпорил коня. В считанные мгновения он пересек лесок и через луг помчался к хижине. Со стороны прохода доносились голоса: возмущенно-тревожный Аделины и усталые мужские, Хауэлла и Гарольда, которые все пытались призвать ее к спокойствию. Дверь распахнулась, и жена его бросилась ему навстречу, и вновь среди зимнего ветреного холода на него пахнуло теплым летом.

Глава 29

Гарольд тяжело опустился на грубо сколоченную скамью у стены хижины и вытер лицо рукавом.

— Бесполезно, Симон. Твоя жена все равно без тебя никуда бы не ушла. К тому же воины Кардока спешили, проходя через тоннель по двое всадников зараз, и мы бы только им помешали.

— Так что нам пришлось оставаться с ней тут, и самое интересное мы пропустили. Как прошел бой? — спросил Хауэлл.

— Никак. Не было боя. Отец моей супруги обманул канцлера и его людей, убедив Лонгчемпа, что ему придется сразиться с валлийцами, вдвое превосходящими гвардейцев по численности и втрое по свирепости.

Итак, отец и его люди не пострадали. Дальше слушать Аделине было уже неинтересно. Она села Симону на колени, положила голову ему на грудь и обняла за шею. Никогда она больше не отпустит его от себя. Никогда…

Симон поправил приятную ношу у себя на коленях и крепко обнял ее.

— Пора, — сказал он, — отправляемся в путь. Хауэлл сказал, что мы найдем приют всего в двух часах пути, так что едем прямо сейчас.

Аделина встрепенулась, слова мужа вернули ее к реальности.

Она встала и прошла за коровьи шкуры, загораживавшие вход в пещеру, а вернулась оттуда с увесистым кожаным мешочком.

— Вот, — сказала она, протянув мешочек Хауэллу, — это приданое Петрониллы.

Хауэлл покраснел, как застенчивая девица.

— Разве у нее есть приданое?

— Как видишь, теперь есть. Симон сурово посмотрел на парня:

— Ты намерен жениться на девушке?

— О да! Конечно!

— Скоро?

— Она согласилась. — Хауэлл покраснел еще сильнее. — Нам надо поговорить с отцом Амвросием. Старый Катберт и слышать не хочет о свадьбе до наступления лета, а нам нельзя ждать.

Аделина опустила взгляд. Сколько еще лежать Амвросию, неотпетому, в земле, покуда люди из долины начнут подозревать неладное?

Симон кивком подозвал Гарольда и передал ему еще один мешочек с серебром.

— Дружище, с помощью этого мешочка не мог бы ты втолковать отцу Катберту, что в скорых браках нет особого вреда?

— Конечно, нет беды в том, что Амвросий уехал в Херефорд. Зачем нам нормандский священник, когда Катберт вот он — под рукой. — Он перевел взгляд с Аделины на Симона. — Беды в том нет.

Аделина и Симон приняли благодарность Хауэлла с большим чувством, чем мог бы ожидать юный жених. Аделина и Симон обняли Гарольда на прощание. Пройти сквозь скалу труда не составило. Они могли бы обойтись и без подсказок — черных следов копоти на стенах. Они шли медленно, с факелами в руках и лошадьми в поводу.

— Интересно, — сказал Симон, — отчего это своды все в копоти, будто здесь каждый день проходили в течение десятилетий, а вход в пещеру кажется вырубленным от силы пару лет назад? — Симон засмеялся, и своды ответили ему эхом.

Аделина огляделась. Тоннель сужался, далеко впереди угадывался свет.

— Для лошадей, — сказала она. — Работа, должно быть, была проделана для того, чтобы кони могли пройти, а пешие путники пользовались им гораздо раньше.

— Со времен Мерлина? — Симон снова засмеялся, прислушиваясь к тому, как изменилось эхо. — Теперь вижу, я и в самом деле женился на дочери колдуна.

Близился конец тоннеля. Симон погасил факелы и сунул их в расщелину в каменной стене.

— Я пойду первым, — сказал он, — и позову тебя, если все будет в порядке.

У выхода из тоннеля высился раскидистый дуб — словно часовой на посту. Дерево скрывало выход от глаз стороннего наблюдателя — летом, когда ветви дуба покрывала листва, и зимой, как сейчас, когда на узловатых черных сучьях толстым слоем лежал снег.

— Бог мой, — прошептал Симон, — возвращайся.

— Нет, — ответила Аделина.

Аделина отступила, со своего места она тоже кое-что заметила. Вначале ей показалось, что она увидела воронов, прилетевших сюда шпионить за ними. Но на снегу чернел не ворон, а всадник в темном плаще. Всадник, не спеша продвигавшийся по открытому, занесенному снегом полю. Он то и дело останавливался, оглядывался, разворачивал коня — передвигался кругами и с каждым разом все ближе подходил к дубу.

— Сколько их? — прошептала Аделина.

— Я вижу только одного, — ответил Симон. Он отдал ей поводья и осторожно приблизился к выходу. Аделина осталась с лошадьми, ласково поглаживая шею ретивого жеребца, чтобы тот вел себя тихо.

— Прошу тебя, тише, — прошептала она. Конь повернул голову, окинул ее взглядом, с большой деликатностью закусил край ее одежды и принялся мусолить. Видимо, шерсть пришлась ему не по вкусу, он поднял голову, неодобрительно посмотрел на Аделину и фыркнул.

Аделина прикрыла нос коня ладонью, тревожно взглянув на Симона. Тот скорчился у выхода из пещеры.

Всадник приблизился. Даже под слоем выпавшего снега наметанный глаз разглядел бы следы от копыт, оставленные не так давно добровольными помощниками Кардока. Всадник действовал методично. Еще немного, и он будет здесь…

Симон прижался к стене. Если всадник подойдет вплотную, он прыгнет на него и оглушит. Аделине он дал знак отойти назад, в глубь пещеры.

— Уходи, — одними губами произнес он. Приказ, которому она поклялась никогда более не подчиняться. — Уходи, — прошипел Симон, — возвращайся.

Если она подчинится и оставит лошадей, пойдут они следом или нет, шум все равно поднимут. Она покачала головой и приложила палец к губам. А потом отступать стало поздно.

Всадник развернулся и поехал прямо к входу в пещеру. Теперь они уже отчетливо слышали хруст снега под копытами его лошади. Симон замер, положив ладонь на рукоять меча. Всадник приблизился еще на шаг — Симон размял пальцы правой руки. И тут послышался свист.

Симон обернулся к Аделине, она покачала головой. Всадник остановил коня и поднял голову. Похоже, этот звук тоже заставил его прислушаться.

Потом был еще свист, но иной, скорее похожий на шелест — это красная стрела пронзила воздух и упала на белый снег возле всадника. Всадник развернул коня и спешился, чтобы взять стрелу в руки. Он внимательно осмотрел древко и озадаченно нахмурился, словно почувствовал себя обманутым.

Всадник распрямился, окинул взглядом заснеженный склон и вдруг испуганно закричал:

— Нет!

Но тут же упал со стрелой в горле. Такой же, как и первой, — кроваво-красной, длинной, сделанной рукой отменного мастера. Третья стрела со Смертельной точностью поразила его в сердце.

Лошади, к счастью, не проронили ни звука, хотя не могли не почувствовать запах крови. Конь убитого в страхе отшатнулся от трупа, отбежал на несколько шагов в сторону и встал мордой по ветру.

Симон за все это время не шелохнулся. Аделина боялась дышать, чтобы не привлечь гибельное внимание Люка. Она пыталась вспомнить местность за скалой, но сказать наверняка, удобен ли для спуска склон над выходом из тоннеля, не могла.

Там, снаружи, царило теперь полное безмолвие. Белый снег уже припорошил тело убитого связного Лонгчемпа.

Симон вернулся к Аделине.

— Никто не знает, когда Люк уйдет, — прошептал он, — а в долину мы тоже не можем возвращаться, поскольку связной мог прийти сюда не один. Если поблизости его товарищи, они могут хватиться пропавшего и отправиться на поиски, и если они обнаружат пещеру, то, возможно, захотят войти внутрь.

— Скоро снег занесет тело, и никто его не найдет.

— Мне придется выйти. Если со мной что-нибудь случится, бросай лошадей и беги назад.

— Подожди…

— Другого выхода нет.

— Тише, послушай.

Заиграла флейта, звук доносился издали. Аделина схватила Симона за рукав.

— Люк так играл, когда вызывал меня на встречу.

— Я помню, — Симон глубоко вздохнул, — что ты по этому поводу думаешь?

— Я думаю, он хочет дать нам понять, что выход свободен.

— Или выманивает нас, чтобы убить. Аделина покачала головой:

— Ты пощадил его, я думаю, он не ответит тебе вероломством.

Симон.закрыл глаза и устало провел рукой по лбу.

— Возможно ли, чтобы Люк выбрал место случайно и ничего не знал о тоннеле?

Словно в ответ флейта заиграла вновь — звучала все та же мелодия: звуки поднимались до высоких нот, а потом опускались все ниже, становились все тише, пока не затихали совсем.

— Он играет на флейте, Симон! Он не может держать лук. Симон улыбнулся:

— Готов поставить на это жизнь. Аделина измученно улыбнулась:

— Я буду рядом. Если наше предположение верно, нам надо выходить, пока он не передумал, а если мы ошибаемся…

— Если мы ошибаемся, возвращайся в тоннель немедленно, до того, как он успеет выстрелить во второй раз. Ты обещаешь?

— Я дала слишком много подобных обещаний за последнее время. Я ходила к той священной рябине и просила ее о помощи. Симон, я готова ехать с тобой.

— К рябине? И что за подарок ты преподнесла дереву? — Симон посмотрел на ее кобылу, на луку седла. — Твой плащ — его нет.

Аделина протянула мужу поводья и попросила помочь ей сесть на лошадь.

— Да, его нет. Он висит на рябине, где принесет больше пользы, чем если будет при мне. Твоя жизнь, Симон, будет долгой и счастливой, если дерево не утратило своей силы.

— Когда…

— Когда ты отправился на встречу к Лонгчемпу один, без меня, я отнесла подношение рябине. За три сотни лет дерево ни разу никого не подвело.

Симон поцеловал ее руку и сел на коня.

— И все же я поеду первым.

Пригнувшись, он пришпорил коня и поскакал через заснеженное пространство, стараясь вести скакуна так, чтобы запах убитого не попадал коню в ноздри. Прошла пара секунд, и Аделина выехала следом.

Высоко над пещерой они увидели лучника Люка, тот махал им рукой на прощание. И они подняли руки в знак приветствия и благодарности и повернули на юг. Снег все падал, и надо было спешить.

Сколько ни вглядывались они в заснеженные дали, ни в этот день, ни на следующий они не увидели ни одного всадника.

Вороны летели над ними до тех самых пор, пока вдали не показался дальний форпост Мэдока. Обернувшись, Аделина увидела, как черные птицы сменили курс — они возвращались на север и вскоре исчезли за белой снежной стеной.

1

Генрих Плантагенет — английский король (1133—1189); стал королем в 1154 г. и правил 35 лет, отец Ричарда и Джона.

2

Юстициарий — верховный судья и наместник короля нормандской династии в Англии.

3

Согласно историческим источникам, Томас Бекет, архиепископ Кентерберийский, был убит по приказу самого короля Генриха II.

4

Святой покровитель Уэльса

5

Род обуви

6

Волшебник из сказаний о короле Артуре.