Глава 1

Сотворение мессии

Караван плелся по каменистому руслу пересохшей реки, петляя среди холмов. Верблюды уныло вышагивали своей нелепой походкой, отмеряя очередные мили жизненного пути. Караван двигался из последних сил — двенадцать усталых верблюдов и шесть усталых людей.

За ними наблюдали и их поджидали — девять. Еще немного — и конец пути. А после отдыха в Эль Акила они снова отправятся в дорогу, чтобы привезти соли.

Сейчас же верблюды несли на себе сладкие финики, изумруды из Джебал-аль-Алаф-Дхулкварнеги и имперские реликвии, столь обожаемые торговцами Хэлин-Деймиеля. Торговцы в обмен дадут соль, что добывают из дальних западных морей.

Караван вел немолодой купец по имени Сиди аль Рами — глава семейного предприятия. Его компаньонами были братья, кузены и сыновья. Самому младшему — всего двенадцать, и это его первое путешествие. Мальчика звали Мика.

Наблюдателям было совершенно безразлично, что это за караван.

Их вожак распределил жертвы между своими людьми, изнывающими от испепеляющей жары. Солнце обрушивало на них всю ярость своих палящих лучей. Это был самый жаркий день самого жаркого лета за всю историю.

Верблюды вступили в теснину, где караван поджидала смертельная ловушка.

Бандиты, воя словно шакалы, выскочили из-за скал.

Мика с разбитой головой рухнул одним из первых. От удара в ушах зазвенело и он потерял сознание, не успев понять, что произошло.

Где бы ни проходил караван, люди везде неустанно повторяли, что это лето — лето зла. Никогда ещё солнце не было таким палящим, никогда ещё оазисы не пересыхали так сильно.

Это лето бесспорно было летом зла, коль скоро бандиты пали так низко, что принялись грабить караваны с солью. Древние законы и обычаи охраняли эти караваны даже от сборщиков налогов — хищных разбойников, действующих от имени королей.

Сознание вернулось к Мике через несколько часов, и он пожалел, что не умер. Боль казалась невыносимой, но он был ребенком Хаммад-аль-Накира, а Дети Пустыни Смерти прошли закалку в адском пламени.

Желание смерти возникло у него лишь из-за полного отсутствия сил.

Он даже не мог отпугнуть стервятников. Он был слишком слаб для этого. Он сидел и плакал, глядя на то, как хищные птицы и шакалы рвут мертвую плоть его родных, то и дело устраивая грызню из-за лакомых кусочков.

Девять человек и один верблюд уже погибли, да и у мальчишки дела совсем плохи: в глазах двоится, в ушах звенит. Иногда он вроде бы слышал голоса. Не обращая ни на что внимания, он упрямо полз туда, где должна быть Эль Акила, — крошечное изнуряющее путешествие на расстояние сто ярдов.

Он медленно умирал.

Когда он пришел в себя в пятый или в шестой раз, то обнаружил, что находится в тесной пещере, вонючей, как лисья нора. Боль пронзала от виска до виска. Он страдал головными болями всю жизнь, но такой безжалостной и неотступной боли ему ещё испытывать не доводилось. Он застонал, и стон этот был похож на жалобный писк.

— А… Ты проснулся. Хорошо. Выпей-ка вот это.

Из сумрака возникло нечто, похожее на крошечного древнего сгорбленного старца, и морщинистая рука поднесла к губам мальчика жестяную кружку, на дне которой плескалась какая-то темная жидкость с резким запахом.

Мика опустошил кружку и снова впал в беспамятство.

Сквозь сон до него все же доносились голоса, беспрерывно бубнившие о вере, о Боге и высшем предназначении детей Хаммад-аль-Накира.

Ангел заботился о мальчике много недель и все это время внушал ему мысль о джихаде. Иногда, в безлунные ночи, он сажал Мику к себе в седло крылатого коня и показывал ему огромный мир: Аргон, Итаскию, Хэлин-Деймиель, павший Гог-Алан, Дунно-Скуттари, Некремнос, Тройес, Фрейленд, Хаммад-аль-Накир, Малые Королевства и многое, многое другое. Ангел не уставал повторять ему, что все эти земли вновь должны преклонить колени перед Богом так, как они делали это во времена империи. Бог, вечный Бог терпелив. Бог справедлив. Бог понимает все, но он огорчен тем, что Избранные от него отвернулись и перестали нести Истину другим народам.

На вопросы Ангел не отвечал. Он лишь беспрестанно бранил Детей Хаммад-аль-Накира за то, что те позволили ставленникам Темного Существа подавить их волю к служению Истине.

За четыре века до рождения Мики аль Рами в мире существовал город Ильказар, который сумел подчинить себе все западные земли. Но его жестокие правители, зачастую ведомые силами колдовства, беспокоились лишь о своем благе.

Чародеи Ильказара не могли забыть о древнем пророчестве, которое предрекало, что империю погубит женщина, и эти мрачные некроманты безжалостно преследовали всех мало-мальски влиятельных женщин.

Во время правления последнего Императора по имени Вилис была сожжена женщина, которую звали Смирена.

После неё остался сын. Безусловно, весьма досадное упущение.

Этот сын эмигрировал в Шинсан и прошел там весь курс магических наук. Учителями его были тервола и принцы-маги Империи Ужаса. А затем он, одержимый жаждой мести, вернулся в Ильказар.

К этому времени он стал могущественным чародеем и смог собрать под свои знамена всех врагов империи. Война эта была самой жестокой войной на памяти человечества — ведь чародеи Ильказара также славились своим могуществом, а военачальники и солдаты империи были стойкими и закаленными бойцами. Магические силы, погружая мир в бесконечную ночь, пожирали целые народы.

В ту пору сердце империи отличалось богатством и плодородием своих земель. Война оставила вместо тучных пастбищ и зеленых посевов выжженную каменистую равнину. Долины великих рек превратились в безводные пространства, захваченные мертвыми песками. И вся земля получила новое имя — Хаммад-аль-Накир, Пустыня Смерти. Потомки королей стали теперь главарями оборванных бандитов, то и дело учинявших кровавую резню из-за какого-нибудь полузасыпанного глиной колодца, выдаваемого за оазис.

Одно из таких семейств, а именно Квесани, установив номинальный суверенитет над пустыней, сумело добиться некоторого подобия нелегкого и часто нарушаемого мира. Немного усмиренные племена начали создавать небольшие поселения и восстанавливать древние святыни.

Они были весьма религиозные создания — эти Дети Хаммад-аль-Накира. Только вера в то, что путь их определен Богом, позволяла им выносить тяготы жизни в пустыне и нападения своих более диких сородичей. Они не отступали перед трудностями только потому, что верили — Бог смилостивится и возвратит им достойное место среди остальных народов.

Но вера их предков была верой оседлых народов — земледельцев и горожан. Иерархи Церкви не успевали шагать в ногу со временем. Менялись поколения, а Бог не становился более милостивым. Простые люди все больше отдалялись от служителей Церкви, которые так и не смогли преодолеть косность сложившейся традиции и не сумели приспособить догмы к изменившимся обстоятельствам — и к изменившимся народам. Став кочевниками, люди сменили систему ценностей и стали все взвешивать на весах — на весах жизни и смерти.

Это лето оказалось самым трудным — если не считать первого лета после Падения. Осень тоже не сулила облегчения. Оазисы пересыхали. И Корона и клир теряли власть. Страна постепенно погружалась в хаос: бандитские набеги случались все чаще. И молодые служители Церкви все больше расходились со старцами в толковании смысла засухи. Необузданный гнев неудержимо шествовал по голым холмам и дюнам. Отовсюду выглядывало недовольство.

Земля прислушивалась к каждому дуновению свежего ветерка. И вот один старик услышал какой-то звук. Результат его последующих действий оказался таким, что одни провозгласили старца святым, а другие прокляли.

Лучшие дни жизни имама аль Ассада остались в прошлом. Он почти ослеп — он уже почти пятьдесят лет служил Богу. Настало время, когда он мало что мог сделать для своего Бога, и теперь другие заботились о старике.

Тем не менее сейчас они дали ему меч и послали сторожить склон. У него не оставалось ни сил, ни воли для того, чтобы использовать оружие. Если кто-нибудь из рода аль Хабиб задумает прийти, чтобы украсть воду из источников или цистерн Аль Хаба, он ничего не сможет сделать. Следовало бы отказаться, сославшись на слабое зрение, думал он.

Старик оставался искренним в своей вере. Он всем сердцем верил в то, что является лишь одним из Братьев на Земле Мира и в силу этого должен делиться своим счастьем с теми, кого Бог поручил его заботам.

В Святилище Аль Хаба была вода. В Эль Акила воды не было. Старец был не в силах понять, почему его настоятель готов обнажить мечи ради того, чтобы сохранить эту противоестественную несправедливость.

Эль Акила располагалась в миле слева от него. Это убогое поселение было основным местом обитания рода аль Хабиб. Святилище и монастырь, в котором жил аль Ассад, оставались в паре сотен ярдов за его спиной. Монастырь был убежищем для вышедших на покой служителей Бога в западной части пустыни.

Источник шума находился где-то ниже по склону, который он был должен охранять.

Аль Ассад засеменил вниз, доверяя больше своим ушам, нежели затянутым катарактой глазам. И вот до него снова долетел этот звук. Такой звук обычно издает умирающий на дыбе человек.

В тени большого валуна он обнаружил лежащего мальчика.

На слова «Кто ты?» и «Не нужна ли тебе помощь?» не последовало никакого ответа. Старик стал на колени. Скорее на ощупь, чем при помощи зрения понял, что наткнулся на жертву пустыни.

Он вздрогнул, ощутив под пальцами растрескавшуюся и иссохшую под палящим солнцем кожу лица.

— Ребенок, — пробормотал он, — и не из Эль Акила.

От мальчишки мало что осталось. Солнце выжгло из него большую часть жизни, спалив не только тело, но и дух.

— Поднимайся, сын мой. Отныне ты в безопасности. Ты пришел в Аль Хаба.

Мальчик не отвечал. Аль Ассад попытался поставить его на ноги. Ребенок не помогал и не мешал ему. Имам ничего не мог сделать. У мальчика совсем не оставалось воли к жизни. Реакцией на все усилия старика было лишь невнятное бормотание, которое, как это ни удивительно, звучало так:

— Я путешествовал с Ангелом Божьим и видел стены Рая.

Пробормотав это, мальчик окончательно впал в беспамятство. Аль Ассад, сколько ни пытался, так и не смог привести его в чувство.

Старику пришлось совершить долгое и мучительное путешествие в монастырь. Через каждые полсотни ярдов он останавливался и возносил молитву Творцу, дабы тот сохранил ему жизнь хотя бы до того момента, когда он донесет весть о ребенке до своего настоятеля.

Его сердце вновь начало давать перебои, и он знал, что уже совсем скоро Смерть примет его в свои объятия.

Аль Ассад уже давно перестал бояться встречи с Черной Дамой. Совсем напротив, он ждал того момента, когда она прижмет его к своему сердцу и освободит от многочисленных болезней и почти постоянной боли. Но он просил отсрочки для того, чтобы успеть совершить свое последнее доброе дело.

Господь возложил на него и на монастырь ответственность за ребенка, которого милостью своей провел через пустыню к Святилищу.

Смерть услышала и остановила уже занесенную над ним руку. Возможно, она просто предвидела в будущем более обильную жатву.

Поначалу настоятель старику не поверил и даже отчитал, что тот оставил вверенный ему пост.

— Это все выходки аль Хабиб, — сказал он. — Сейчас они крадут нашу воду.

Но аль Ассад сумел убедить настоятеля, что, впрочем, не сделало того счастливее.

— Нам здесь только лишних ртов не хватает, — буркнул он.

— «Ты ешь хлеб, когда брат твой голодает? Ты пьешь воду, когда брат твой умирает от жажды? В таком случае я скажу тебе…»

— Избавь меня от цитат, брат. О мальчике позаботятся.

Настоятель потупил взор. Его не ужасала мысль о том, что скоро Черная Дама явится за аль Ассадом. Старик в последнее время стал настоящим чирьем на заднице.

— Вот видишь, — сказал он. — Его уже несут.

Братья поставили носилки у ног настоятеля, и тот, склонившись, внимательно осмотрел ребенка. Вид несчастного вызвал у него отвращение, но настоятель, кажется, был потрясен вовсе не видом страдальца.

— Это же Мика. Сын торговца солью аль Рами.

— Но прошел целый месяц с того дня, когда аль Хабиб обнаружил его караван! — запротестовал один из братьев. — Никто не может выжить в пустыне так долго.

— Он сказал, что за ним ухаживал Ангел, — вмешался аль Ассад. — Говорил, что видел стены Рая.

Настоятель бросил на старика неодобрительный взгляд.

— Старик прав, — сказал один из братьев. — По пути он начал разговаривать. Бормотал о том, что видел золотые знамена на башнях у врат Рая. Рассказывал, как Ангел показывал ему бескрайний мир. Заявил, что Бог повелел ему вернуть Избранных на путь Истины.

По лицу настоятеля пробежала тень. Такие разговоры всегда нагоняли на него уныние.

— Может быть, он и в самом деле видел Ангела, — предположил кто-то.

— Не глупи, — оборвал фантазера настоятель.

— Но он жив, — напомнил аль Ассад. — Хотя это невозможно.

— Мальчишка оставался у бандитов.

— Бандиты скрылись через Сахель. Аль Хабиб проследил их путь.

— Ну, значит, у кого-то еще.

— Это был Ангел. Или ты не веришь в Ангелов, брат?

— Конечно, верю, — поспешил заверить настоятель. — Просто я считаю, что они не являются сыновьям торговцев солью. Его устами говорит безумие пустыни, и как только мальчишка придет в себя, он обо всем забудет.

Настоятель огляделся вокруг, и то, что он увидел, ему крайне не понравилось. Все обитатели Святилища собрались у носилок, и на многих лицах можно было прочитать желание поверить в услышанное.

— Ахмед, — сказал настоятель, — приведи ко мне Мустафу аль Хабиб. Впрочем, подожди. Брат аль Ассад, ты нашел мальчика, тебе и идти в деревню.

— Но зачем?

Настоятель вспомнил об одном формальном обстоятельстве, которое, как ему казалось, позволяло найти выход из неприятного положения.

— Мы не можем оставить его здесь, так как он не посвящен. К тому времени, когда мы сможем сделать это, ребенок успеет выздороветь.

Аль Ассад мрачно взглянул на своего настоятеля и, преисполнившись яростью настолько сильной, что она даже заглушала боль, отправился в деревню Эль Акила.

На главу рода аль Хабиб сообщение старика подействовало так же, как и на настоятеля.

— Ты нашел ребенка в пустыне? И что же ты хочешь от меня? Мне до него нет никакого дела.

— Несчастья ближнего касаются нас всех, — сказал аль Ассад. — Настоятель желает побеседовать с тобой о мальчике.

На вопрос главы рода аль Хабиб настоятель произнес длиннейшую цитату из Священного Писания, на что Мустафа повторил сентенцию, услышанную незадолго до этого от старика. Настоятель лишь с большим трудом сумел сдержать свой гнев.

— Он не посвящен.

— Ну так посвяти его. Это — твоя работа.

— Ритуал посвящения нельзя проводить, пока он не поправится.

— До него мне нет дела. А до твоих проблем — тем более.

Мустафа был зол на настоятеля. Всего за два дня до этого он просил у этого типа разрешения брать воду из монастырского источника и получил отказ.

Аль Ассад специально провел главу рода через сад Святилища, где на аккуратных клумбах роскошные цветы славили могущество Бога. При виде такого расточительства в засуху Мустафа рассвирепел окончательно, полностью утратив интерес ко всякого рода филантропии.

Настоятель оказался в ловушке. Необходимость вершить добрые дела была высшим законом для Святилища, и он не осмеливался попирать этот закон перед лицом всей братии. Он не мог этого сделать, если желал сохранить свой пост. Но в то же время он не мог позволить этому мальчишке бормотать безумные, еретические слова, сеющие смуту.

— Мой друг, мы, к сожалению, обменялись излишне резкими словами, когда пару дней назад обсуждали одно дело. Готов признать, что я тогда принял решение несколько поспешно.

— Возможно, — хищно усмехнулся Мустафа.

— Как насчет двух дюжин баррелей воды?

Мустафа молча двинулся к дверям.

Аль Ассад печально покачал головой. Они торгуются, как купчишки, а мальчик умирает. Испытывая сильнейшее отвращение, старик вышел и направился в свою келью.

Прошел лишь час, и Черная Дама приняла достойного старца в свои объятия.

Мика проснулся неожиданно и в полном сознании. Интуитивно он ощущал, что прошло очень много времени. Он ясно помнил — и это было последнее ясное воспоминание, как он шагал рядом с отцом, а их караван преодолевал последнюю лигу перед Эль Акила. Крики… удар… боль… безумие. Они попали в засаду. Где он сейчас? Почему он не умер? Ангел… Там был какой-то Ангел. Начали возникать обрывки иных воспоминаний. Его вернули к жизни для того, чтобы он стал миссионером среди Избранных. Стал Учеником.

Он поднялся со своего убогого соломенного ложа, но ноги отказались ему служить. Он лежал некоторое время, тяжело дыша и набираясь сил, чтобы доползти до выхода из палатки.

Мустафа аль Хабиб поместил его в своего рода карантин. Речи мальчишки приводили его в трепет. За теми безумными перспективами, которые открывали слова ребенка, вождь рода видел кровь и боль.

Мика откинул полог палатки.

Ему в лицо ударили лучи послеполуденного солнца. Он вскрикнул, прикрыв глаза руками. Дьявольский шар снова пытается его убить.

— Ты, идиот! — выкрикнул незнакомый голос, и чьи-то руки толкнули его обратно в тень. — Ты что, ослепнуть хочешь?

Руки, которые вели его к тюфяку, стали заметно нежнее. Яркие пятна в глазах начали постепенно исчезать, и он увидел рядом девочку.

Она была примерно его возраста, и её лицо было открыто.

Он отшатнулся. Что это? Искушение, посланное Им Зло Творящим? Ведь её отец убьет его…

— Что случилось, Мириам? Я слышал, как он вопил.

В палатку скользнул юноша лет шестнадцати. Теперь Мика испугался по-настоящему.

В этот момент он вспомнил, кто он и каково его предназначение. К нему прикасалась длань Бога. Он — Ученик. Никто не смеет сомневаться в его праведности.

— Найденыш получил в глаза много солнца. — Девочка коснулась его плеча, и Мика отшатнулся.

— Перестань, Мириам, побереги силы для игр к тому времени, когда он придет в себя. — Обращаясь к Мике, он продолжил:

— Она любимица отца. Самая младшая. Вот он её и балует. Ей даже убийство с рук сойдет. Мириам, прикрой, пожалуйста, лицо.

— Где я? — спросил Мика.

— В Эль Акила, — ответил юноша. — В палатке рядом с лачугой Мустафы абд-Рахима ибн Фарида аль Хабиб. Тебя нашли монахи из Аль Хаба. Ты почти умер. Они передали тебя моему отцу. Меня зовут Нассеф. А это отродье — моя сестрица Мириам. — Он уселся, скрестив ноги, напротив Мики. — А на нас возложена забота о тебе.

Последние слова были произнесены без всякого энтузиазма.

— Ты для них оказался слишком большой обузой, — вмешалась девочка, — вот они и отдали тебя отцу.

В её тоне он уловил горькие нотки.

— В чем дело?

— Наш оазис высыхает. А тот, что находится в Святилище, полон, но настоятель не желает делиться водой. Священные сады расцветают, в то время как род аль Хабиб умирает от жажды.

Ни брат, ни сестра не упомянули о прагматической сделке их папаши.

— А ты и правда видел Ангела? — спросила Мириам.

— Да. Видел. Он носил меня среди звезд и показывал многие земли. Он явился ко мне в момент крайнего отчаяния и принес два бесценных дара: жизнь и Истину. И он обязал меня нести Истину всем Избранным, чтобы они смогли сбросить с себя узы прошлого и в свою очередь нести Истину неверным.

Нассеф метнул саркастический взгляд в сторону сестры. Это не прошло мимо внимания Мики.

— Ты тоже узришь Истину, друг Нассеф. Ты станешь свидетелем расцвета Королевства Покоя. Господь вернул меня к жизни с миссией создать на земле подобное королевство.

Через некоторое время вокруг этого замечания Эль Мюрида о его возвращении к жизни развернутся жаркие споры. Участники диспутов будут решать, говорил ли он о символическом возрождении или буквальном возвращении из мертвых. Сам же Эль Мюрид никогда не выступал с пояснениями.

Нассеф закрыл глаза. Он был на четыре года старше этого наивного мальчика, и эти годы обогатили его опытом, создав непреодолимую преграду между ним и Микой.

Однако у него хватило такта не расхохотаться.

— Открой-ка немного полог палатки, Мириам. Будем постепенно приучать его к солнцу.

Выполнив просьбу брата, она сказала:

— Надо принести ему что-нибудь поесть. Он же пока твердой пищи не принимал.

— Ничего тяжелого. Его желудок ещё не готов. — Нассефу уже приходилось видеть людей, ставших жертвой пустыни.

— Помоги мне принести.

— Хорошо. Отдыхай, Найденыш. Мы скоро вернемся.

Пройдя футов двадцать, Мириам остановилась и негромко спросила:

— Он ведь и вправду верит в это, разве не так?

— В Ангела? Да он просто сумасшедший.

— А я вот, Нассеф, тоже верю. В некотором смысле. Потому что хочу верить. То, что он говорит… Думаю, что большинство людей тоже были бы рады услышать его слова. Думаю, что настоятель отправил его к нам только потому, что боялся слушать. По той же причине папа не хочет держать его в доме.

— Мириам…

— А что, если множество людей начнут его слушать и верить?

Нассеф, глубокомысленно помолчав, произнес:

— Пожалуй, здесь есть о чем подумать.

— Верно. Пошли, достанем ему что-нибудь поесть.

Эль Мюрид, который пока ещё в основном был мальчиком по имени Мика аль Рами, лежал, уставившись в потолок палатки. Он позволил солнечному лучику прикасаться к его глазам. В нем росло нетерпеливое желание как можно скорее вступить на свой путь и начать проповедовать. Но он поборол нетерпение, так как знал, что прежде чем приступить к своей миссии пастыря, ему надо полностью восстановить силы.

Но он был таким нетерпеливым!

Ему было хорошо известно непостоянство Избранных, и теперь, когда Ангел открыл ему глаза, следовало как можно скорее начинать сеять среди них зерна Истины. Каждая новая жертва Черной Дамы означала, что ещё одна душа попала в лапы Властелина Зла.

Он начнет свои проповеди здесь — в Эль Акила и в Аль Хаба. Когда местные жители обретут спасение, он пошлет их нести слово Истины своим соседям. Сам же он начнет странствовать от племени к племени, от деревни к деревне по караванному пути своего отца. Если он к тому же найдет способ доставить им соль…

— А вот и мы, — объявила Мириам. В её голосе Мика услышал музыку, весьма необычную для столь юной особы.

— Снова суп, но теперь с кусочками лепешки, которые ты будешь размачивать. Садись. На сей раз ты поешь нормально. Только не спеши, а то заболеешь. И не переусердствуй.

— Ты, Мириам, очень добрая.

— Нет. Нассеф прав. Я — жалкое отродье.

— Творец все равно любит тебя.

Он говорил негромко и убедительно, не забывая при этом жевать. Мириам внимала ему, не скрывая восторга.

Свою первую проповедь он произнес в тени пальм, окружающих оазис рода аль Хабиб. В источнике осталось лишь немного грязи, да и та почти высохла и потрескалась. Он сравнил высохший оазис с умирающей верой в Творца.

Его слушали всего несколько человек. Он сидел перед ними как учитель перед школярами, неторопливо рассуждая и приводя убедительные аргументы в пользу истинной веры. Некоторые из слушателей были в четыре раза старше его. Они были поражены его познаниями и ясностью мысли.

Они ставили на пути мальчика ловушки, сооруженные из различных догматов веры, но юный Мессия разбивал все их аргументы с той же легкостью, с какой орды варваров разрушают стены небольших городов.

Оказывается, его обучили лучше, чем он сам мог подозревать.

Ему никого не удалось обратить в свою веру. Но он пока этого и не ждал. Проповеднику хотелось, чтобы они начали шептаться за его спиной, бессознательно создавая атмосферу, в который горячие проповеди смогут наставить некоторых слушателей на путь Истины.

Те, кто постарше, ушли с первой проповеди напуганными. Они уловили в его словах первые искры того пламени, которое может поглотить детей Хаммад-аль-Накира.

Через некоторое время Эль Мюрид пришел к Мустафе.

— Что произошло с караваном отца? — спросил он у вождя.

Мустафа был поражен — мальчик говорил с ним как с равным, а не так, как ребенок говорит с взрослым.

— Попал в засаду. Все погибли. Это был печальный час в истории Хаммад-аль-Накира. Увы, мне пришлось дожить до того дня, когда бандиты напали на караван с солью!

В словах Мустафы чувствовалась какая-то недосказанность, и глаза его бегали.

— Я слышал, что разгромленный караван нашли люди рода аль Хабиб. Мне говорили, что они преследовали бандитов.

— Да, это так. Бандиты пересекли Сахель и скрылись в западных землях, населенных неверными.

Мустафа начал нервничать, и Мика знал почему. Глава рода в целом был человеком честным. Он послал своих людей, чтобы отомстить по справедливости за семью аль Рами. Но каждый из Детей Хаммад-аль-Накира был немножечко разбойником.

— У тебя есть верблюд, который отзывается на кличку Большой Джамал. А ещё один откликается на кличку Кактус. Неужели клички животных случайно совпадают с кличками верблюдов моего отца? Неужели и клейма совпадают с тоже случайно?

Мустафа молчал почти минуту. На какой-то момент в его глазах даже вспыхнуло пламя гнева. Ни одному взрослому мужчине не нравится, когда от него требует ответа ребенок.

— Однако ты наблюдателен, сын аль Рами, — наконец произнес он. — Все верно. Эти животные принадлежали твоему отцу. Прослышав о том, что случилось, мы оседлали наших лучших скакунов и пустились по следу грабителей. Столь гнусное преступление не могло оставаться безнаказанным. Хотя твоя семья и не входила в род аль Хабиб, она принадлежала к Избранным. Вы были торговцами солью. А торговцев солью охраняют законы более древние, чем сама империя.

— Кроме того, ты мог захватить то, что они награбили.

— Да, я мог вернуть добычу, хотя твой отец не был богатым человеком. Все его состояние вряд ли могло покрыть наши потери в конях и людях.

Мика улыбнулся. Он понял стратегию, на основании которой Мустафа станет вести с ним торг.

— И вам удалось отомстить за гибель моей семьи?

— Для этого нам пришлось пересечь Сахель. Мы сумели захватить их чуть ли не у самых ворот укрепленного лагеря торговцев-язычников. Только двоим удалось скрыться за воротами. Мы вели себя благородно и не стали жечь их деревянные стены. Мы не стали убивать мужчин и забирать в рабство женщин. Мы встретились с их старшинами, которые, оказывается, давно знали твою семью. Мы представили им все доказательства. Они собрали совет, после которого отдали бандитов на нашу милость. Но мы милости не проявили. Бандиты умерли, и я не могу сказать, что их смерть была быстрой и легкой. Они умирали несколько дней в назидание тем, кто задумал нарушить законы более древние, чем сама пустыня. Стервятники, наверное, все ещё клюют их кости.

— За это я приношу тебе, Мустафа, свою благодарность. А как насчет моего наследства?

— Мы рассчитались со старшинами. Боюсь, что они нас надули. Ведь мы для них не более чем невежественные дьяволы пустыни. Но возможно, они вели себя честно. Ведь у нас были сабли, на которых ещё не успела высохнуть кровь бандитов.

— Сомневаюсь, что они обманули вас, Мустафа. Это не в их обычаях. И кроме того, они, как ты говоришь, вас боялись.

— Там оказалось немного золота и серебра. Верблюды их не интересовали.

— Каковы ваши потери?

— Один человек убит и мой сын Нассеф ранен. Ну и мальчишка! Жаль, что ты его не видел! Он дрался как лев! Моя гордость не знает границ. Не могу поверить в то, что мои чресла породили такого сына. Мой Нассеф — лев пустыни! Он станет могучим воином. Если сумеет пережить юношескую запальчивость. Он собственноручно убил трех из них. — Глава рода просто светился гордостью.

— А кони? Ты упоминал о конях.

— Мы потеряли трех. Самых лучших. Мы скакали быстро и без остановок. Кроме того, мы направили гонца к родичам твоего отца, чтобы известить их и чтобы они могли востребовать свою собственность. Посланник ещё не вернулся.

— Да, я знаю, путешествие у него длинное, очень длинное. Теперь все это добро — твое, Мустафа. Все полностью. Я попрошу у тебя лишь одну лошадь и немного монет, чтобы начать свою священную миссию.

Мустафа был безмерно удивлен.

— Мика… — начал он.

— Отныне я Эль Мюрид. Мика аль Рами больше не существует. Это был мальчик, который умер в пустыне. Я вернулся из огненного горна как Ученик.

— Ты ведь шутишь. Разве не так?

Эль Мюрид был изумлен тем, что у кого-то могут быть сомнения.

— Именем твоего отца, который был моим другом, — продолжал Мустафа, — заклинаю, выслушай меня. Не вступай на этот путь. Он может оказаться путем слез и горя. И не только для тебя — для всех.

— Но я должен, Мустафа. Мне повелел это сам Бог.

— Я мог бы удержать тебя силой, но не стану делать этого. И да простит меня дух твоего отца. Я подберу тебе лошадь.

— Белую, если такая у тебя есть.

— Да, есть одна.

На следующее утро Эль Мюрид снова учил под пальмами. Он страстно говорил о едва сдерживаемом гневе Бога, который, теряя терпение, взирает на то, как Избранные пренебрегают своим долгом. Аргумент в виде пересыхающего оазиса опровергнуть было очень трудно. Испепеляющий зной лета тоже был весомым доводом. Некоторые из более молодых слушателей задержались после проповеди, чтобы получить более глубокие познания и выслушать ответы на мучающие их вопросы.

Три дня спустя Нассеф прошептал из-за закрытого полога его палатки:

— Мика? Я могу войти.

— Это ты, Нассеф? Входи. Но я — Эль Мюрид.

— Ну конечно. Прости. — Нассеф уселся напротив Эль Мюрида и продолжил:

— Отец и я поругались. Из-за тебя.

— Мне жаль это слышать. Это очень плохо.

— Он приказал мне держаться от тебя подальше. И Мириам тоже. Остальные родители требуют того же. Они злятся на тебя — ты слишком многое подвергаешь сомнению. Тебя терпели до тех пор, пока считали, что твой разум поражен безумием пустыни. Но теперь они называют тебя еретиком.

Эль Мюрид был потрясен:

— Меня? Ученика? Они обвиняют меня в ереси? Как это может быть? Разве я не был избран самим Творцом?

— Ты бросаешь вызов старому образу жизни. Их образу жизни. Ты их обвиняешь. Ты обвиняешь монахов Аль Хаба. Они привыкли к определенным порядкам. Ведь не ждешь же ты от них признания: «Да, мы виноваты».

Он не предвидел, что Властелин Зла настолько хитер, что сможет обратить против него, Эль Мюрида, его же собственные аргументы. Кажется, он недооценил своего Врага.

— Благодарю тебя, Нассеф. Предупреждая меня, ты поступаешь как истинный друг. Я это запомню. Знаешь, Нассеф, я подобного не ожидал.

— Я так и думал.

— Ступай и не давай своему отцу повода для гнева. Я поговорю с тобой позже.

Эль Мюрид молился несколько часов. Он глубоко погрузился в собственные мысли, и ему стало окончательно ясно, что от него ждет Бог.

Он смотрел вдоль длинного каменистого склона в направлении монастыря Аль Хаба. Земля на невысоком холме была совершенно бесплодной, как будто тьма, царящая там наверху, сползла вниз, чтобы поглотить все то доброе, что её окружало.

Именно там наверху он должен выиграть свою первую и самую важную битву. Какой смысл пытаться обращать лицом к Истине род аль Хабиб, если традиционные духовные пастыри постоянно сбивают свое стадо с правильного пути, как только оно на него ступит.

— Я отправляюсь в Святилище Аль Хаба, — сказал он жителю деревни, который подошел, чтобы спросить, что он делает. — Я намерен выступить там с проповедью. Я открою им Истину, и пусть они попробуют назвать меня еретиком в лицо, рискуя навлечь на себя гнев Творца.

— Ты считаешь это мудрым шагом?

— Это следует сделать. Они должны будут объявить себя либо обращенными праведниками, либо признаться в том, что являются орудием Властелина Зла.

— Пойду скажу всем.

Эль Мюрид начал восхождение.

В религии пустыни не существовало фигуры Дьявола, пока Эль Мюрид не назвал его. Зло состояло из сонма демонов, призраков и падших душ, не имевших вождя. А склонный к патернализму Бог Хаммад-аль-Накира был главой целого семейства богов, что подозрительно напоминало большие семьи империи или родовые группы пустыни. Главные проблемы Богу создавал его брат, слывший в божеском семействе паршивой овцой. Братец мутил воду просто так — из любви к беспорядку и не более того. В религии сохранялись следы анимизма, культа поклонения духам предков и идеи переселения душ.

Ученые университета Ребсамен в Хэлин-Деймиель утверждали, что боги пустыни являются слабым отражением той семьи, которая объединила Семь Племен и привела их в землю, ставшую вначале империей, а затем и Хаммад-аль-Накиром.

Учение Эль Мюрида исключало анимизм, поклонение предкам и переселение душ. Оно превратило скромного вождя рода во всемогущего Единственного Истинного Бога. Его братья, жены и дети стали простыми Ангелами.

А баламут брат превратился во Властелина Зла, повелителя джиннов и ифритов и покровителя колдунов. Эль Мюрид возвысил голос против всякого рода чародейства с яростью, совершенно не понятной его слушателям. Его главный довод сводился к тому, что колдовство привело к гибели империи. Величие Ильказара и надежда на возвращение прежнего величия — к этой теме он обращался в каждой проповеди.

Яблоком раздора между ним и Эль Акила был вопрос о молитвах второстепенным божествам. Местные жители привыкли обращаться к помощи монахов обители, когда хотели направить просьбу богам и особенно Мухриану, в честь которого и было построено Святилище Аль Хаба.

Путь мальчика лежал не в само Святилище, а к тому месту, где его нашел старый имам. Он вначале не понял, что влечет его туда. Но затем догадался, что ему там следует что-то найти.

Он там что-то потерял. Что-то такое, о чем совершенно забыл. Какой-то предмет, который выпал из его памяти. Нечто очень важное, что передал ему Ангел.

Перед его глазами мелькали обрывки видений, в которых присутствовал амулет. Могущественный амулет в виде браслета с живым камнем. Амулет, сказал Ангел, послужит свидетельством Истины в тот момент, когда ему потребуется убедить сомневающихся.

Но он совершенно не помнил, куда спрятал его.

Мика принялся ползать по краю высохшего русла, не позволившего ему самостоятельно добраться до Эль Акила.

— Ради всех богов, что ты здесь делаешь? — послышался сзади голос Нассефа.

— Ты напугал меня, Нассеф.

— Так что же ты делаешь?

— Ищу кое-что. Я спрятал это где-то здесь. Ведь они его не нашли, не так ли? Они ничего не говорили?

— Кто? Монахи? Нашли. Оборванного и обожженного солнцем сына торговца солью. Что же ты припрятал?

— Я вспомнил. Камень, похожий на панцирь черепахи.

— Этот, что ли?

Камень находился всего в ярде от того места, где Мику нашел аль Ассад. Он попытался поднять камень, но сил не хватало.

— Подвинься. Я тебе помогу.

Нассеф попытался оторвать Эль Мюрида от камня и в итоге порвал рукав о колючий кустарник.

— О! Мать теперь устроит мне трепку!

— Ну ладно, помоги.

— Да и отец тоже от неё не отстанет, если узнает, что я был здесь.

— Нассеф!

— Ну ладно. Я здесь. — Он приподнял валун. — Как ты ухитрился сдвинуть его раньше?

— Не знаю.

Вдвоем им удалось чуть откатить камень.

— Ишь ты! Что это за штука?

Эль Мюрид бережно взял изящный золотой браслет и сдул с него пыль. Драгоценный камень ярко сверкал даже в такое солнечное утро.

— Ангел дал мне его. Как свидетельство для сомневающихся.

На Нассефа его слова произвели впечатление, но он казался скорее встревоженным, нежели восхищенным. Немного помолчав, он сказал:

— Тебе лучше поторопиться. В Святилище собралась куча людей.

— Они ждут развлечения?

— Они думают, что это может быть интересно, — с подчеркнутым безразличием произнес Нассеф.

Эль Мюрид уже давно обратил внимание на уклончивый характер ответов Нассефа. Молодой человек, не желая себя связывать, во всем избегал определенности.

Они не спеша направились к Аль Хаба. По дороге Нассеф стал понемногу отставать. Эль Мюрид ничего не сказал. Он все понимал. Нассефу не следует ссориться с Мустафой.

В Аль Хаба собрались все монахи и все обитатели Эль Акила. В саду Святилища царила карнавальная атмосфера. Но Эль Мюрид почти не увидел обращенных к нему дружеских улыбок.

За внешней веселостью притаилась настороженность и злоба. Они пришли сюда, чтобы увидеть чьи-то страдания.

Поначалу он думал, что сможет учить их, сможет устроить диспут с настоятелем и таким образом открыть всем глаза на ложность старинных догматов и греховность привычного образа жизни. Но сейчас он видел, что господствующим настроением здесь является злобная одержимость. Об учении не могло быть и речи. В такой обстановке требуется бурное проявление чувств, требуется эмоциональный взрыв.

Он стал действовать по наитию, совершенно не думая. И на несколько минут он сам стал одним из зрителей, наблюдающих за представлением, которое дает Эль Мюрид.

Он воздел руки к небу и вскричал:

— Я обличен Могуществом Творца! Дух Его движет мною! Узрите это, вы, идолопоклонники, погрязшие в грехе и слабые в вере! Дни противников Бога сочтены! Нет богов кроме Бога Единого, и я — Его Ученик! Следуйте за мной или вечно горите в адском пламени!

Он обратил к земле сжатую в кулак правую руку. Камень в его амулете вспыхнул ярким огнем.

С неба, которое не видело ни облачка вот уже много месяцев, ударила молния, и на этом месте, в безупречном саду Святилища, остался безобразный выжженный шрам. В воздухе закружились лепестки цветов.

По голубым небесам прокатился громовой удар. Женщины завизжали. Мужчины заткнули уши. Еще шесть молний, словно огненные дротики, вонзились в землю, оставив на месте великолепных ухоженных клумб лишь испепеленную землю.

В гробовом молчании Эль Мюрид направился вон из оскверненного Святилища. Он шагал неторопливо и величественно, похожий не на ребенка, а на стихийную силу — нечто вроде циклона. Так он спустился к Эль Акила.

Толпа хлынула вслед за ним. Люди были в ужасе, но их влекла какая-то неодолимая сила. Братья из монастыря пошли тоже, а ведь они почти никогда не покидали стен Аль Хаба.

Эль Мюрид подошел к пересохшему оазису и остановился там, где ещё совсем недавно воды омывали подножия пальм.

— Я — Его Ученик! — вскричал он. — Я — орудие в Руках Божьих! Я — воплощение Его Славы и Его Могущества! Взирайте!

Он подошел к валуну весом фунтов в сто, без всякого труда поднял его двумя руками над головой и швырнул в засохшую грязь.

Раскат грома снова разорвал безоблачное небо. В каменистую почву пустыни ударили молнии. Женщины снова завизжали, а мужчины закрыли глаза. На пересохшей глине вдруг начали проступать темные пятна влаги.

— И вы продолжаете называть меня безумцем и еретиком? — грозно спросил он настоятеля и Мустафу. — Отвечайте же, слуги Ада! Покажите мне свое могущество!

Горстка новообращенных последователей Эль Мюрида собралась в одном месте. Их лица светились восторгом, весьма сходным с обожествлением.

Нассеф стоял поодаль в пространстве между двумя группами. Он пока не знал, к кому ему лучше примкнуть.

Но напугать настоятеля было непросто. Представление Эль Мюрида не произвело на него особого впечатления. Было ясно, что никакая демонстрация могущества не в силах поколебать его приверженность традициям.

— Все это обычный балаган, — прорычал он. — Проявление силы Властелина Зла, от имени которого ты проповедуешь… ты не сотворил ничего такого, чего не мог бы сделать любой опытный колдун!

Запретное слово было брошено в лицо Эль Мюрида, как перчатка. Все его учение пронизывала безотчетная и бесконечно глубокая ненависть ко всем проявлениям магического искусства. Именно эта часть его доктрины больше всего смущала слушателей, поскольку она не имела никакой видимой связи с остальными фундаментальными положениями учения.

Эль Мюрид затрясся от ярости.

— Как смеешь ты? — выкрикнул он.

— Неверный! — раздался чей-то голос.

— Еретик! — вторил ему ещё кто-то.

Эль Мюрид резко обернулся. Неужели они смеют издеваться над ним?

Оказалось, что это его сторонники кричат настоятелю.

Один из них бросил камень. Камень рассек настоятелю лоб и бросил его на колени. Последовал град камней. Большинство жителей деревни обратились в бегство. Личные помощники настоятеля — парочка наименее престарелых обитателей подхватила своего пастыря под мышки и поволокла с поля боя. Сторонники Эль Мюрида двинулись следом, не переставая швырять камни.

Мустафа, собрав горстку людей, бросился на перехват. В воздухе повисла брань. Замелькали кулаки. В руках, откуда ни возьмись, появились ножи.

— Прекратите! — закричал Эль Мюрид.

Это был первый мятеж. И с тех пор они преследовали его как заразная болезнь все эти годы. Только его вмешательство помогло спасти жизни многим.

— Прекратите! — грозно выкрикнул он, воздев правую руку к небесам. Его амулет сверкал, заливая лица золотистым сиянием. — Спрячьте свои клинки и ступайте по домам! — приказал он своим сторонникам.

Сила снизошла на него, он перестал быть ребенком и его приказам нельзя было не повиноваться. Последователи Эль Мюрида спрятали ножи и отошли назад. Он внимательно их рассмотрел. Они все были молоды, некоторые даже моложе его.

— Я пришел к вам не для того, чтобы вы проливали кровь, — сказал он и, повернувшись к Мустафе, продолжил:

— Прими мои извинения, Мустафа. Я не хотел этого.

— Но ты же призываешь к войне. К Священной войне.

— Только против неверных. Против варварских, языческих стран, восставших против империи. Но не к войне брата против брата и Избранных против Избранных. — Он бросил взгляд на молодых людей и с изумлением заметил среди них нескольких девочек. — Я не хочу восстанавливать сестер против братьев или сынов против отцов. Я явился, чтобы воссоздать Священную Империю, чтобы Избранные снова смогли занять достойное место среди других народов и обрести любовь Единого Господа, которому они станут возносить молитвы о ниспослании милости Избранным.

— Я верю, что ты желаешь добра, — покачал головой Мустафа. — Но мятежи и раздоры будут всегда идти за тобой по пятам, Мика аль Рами.

— Эль Мюрид. Ученик.

— Вражда станет повсюду следовать за тобой, Мика. И твое путешествие уже началось. Я не допущу, чтобы в роду аль Хабиб начались ссоры. Я навсегда изгоняю тебя со своих земель, но не стану принимать более суровых мер, так как знал твою семью и её нелегкие пути в пустыне.

"И ещё потому, что боюсь амулета». Но эти слова он не произнес.

— Я — Эль Мюрид!

— Мне безразлично, как ты себя называешь и кем считаешь. Но я не допущу насилия на моей территории. Я дам тебе коня и монеты, которые ты просил у меня, а также все остальное, что тебе потребуется в странствиях. Ты покинешь Эль Акила сегодня после полудня. Я, Мустафа абд-Рахим ибн Фарид аль Хабиб, сказал свое слово. Не спорь со мной.

— Отец, ты не можешь…

— Молчи, Мириам. Что ты делаешь в обществе этой рвани? Почему ты не со своей матерью?

Девочка принялась возражать, но Мустафа резко оборвал ее:

— Я оказался глупцом. Ты начинаешь рассуждать так, словно ты и впрямь мужчина. Все кончено, Мириам. Отныне и впредь ты будешь находиться среди женщин и станешь выполнять женскую работу.

— Отец!

— Ты слышала меня. Мика, ты тоже слышал мои слова. Начинай сборы.

Его сторонники были готовы возобновить свару, но он их разочаровал.

— Нет, — сказал Мика, — для Королевства Покоя ещё не пришло время бросить вызов не праведным порочным силам, временно захватившим власть. Потерпите. Наш час придет.

Мустафа залился краской и процедил:

— Не выводи меня из себя, мальчик.

Эль Мюрид повернулся лицом к вождю рода аль Хабиб и скрестил руки на груди так, чтобы амулет оказался сверху. Сверкающий камень был обращен прямо на Мустафу. Мальчик молча и не мигая встретил взгляд воина.

Первым не выдержал Мустафа. Он посмотрел на амулет, судорожно сглотнул и зашагал к деревне.

Эль Мюрид неторопливо последовал за ним. Его сподвижники шагали рядом, заглядывая ему в глаза и принося клятвы верности. Но он не обращал на них внимания. Его привлекал Нассеф, который брел между двумя группами, не зная, к которой примкнуть.

Интуиция подсказывала — Нассеф ему необходим. Этот юноша может стать краеугольным камнем всего его дела. Прежде чем уехать, он обязан завоевать доверие Нассефа.

У Эль Мюрида к Нассефу было двойственное отношение, впрочем, как и у сына Мустафы к Эль Мюриду. Нассеф был умен, бесстрашен, жесток и умел. Но в нем присутствовала какая-то темная, пугающая Ученика сторона. Сын Мустафы нес в себе как зачатки большого зла, так и зерно добра.

— Нет, я не стану спорить с Мустафой, — сказал Эль Мюрид сторонникам, умоляющим не покидать их. — Я полностью восстановил силы и настало время странствий. Я вернусь, когда придет срок. Примите на себя мои труды, пока я буду отсутствовать. И пусть, когда я вернусь, передо мной предстанет образцовое поселение.

Он начал один из своих уроков, чтобы ученики его оказались во всеоружии, когда приступят к своей миссионерской деятельности.

Выехав из Эль Акила, он не стал оглядываться. Эль Мюрид сожалел лишь о том, что не получил возможности привести Нассефу новые доводы. Что же, Эль Акила была всего лишь началом.

Правда, не таким хорошим началом, на которое он мог надеяться. Никого из серьезных людей он обратить так и не смог. Монахи и вожди просто отказывались его слушать. Следовало найти способы отверзнуть их глаза и умы.

Он двигался в обратном направлении по тому пути, которым двигался в последний раз караван его отца. Ему хотелось задержаться в том месте, где погибла его семья.

Ангел предупредил его о том, что удел его будет тяжелым и что против него выступят все те, кто извлекает выгоды от приверженности к старым порядкам. Он не поверил. Как можно отказываться от Истины? Ведь она настолько очевидна и так захватывающе прекрасна, что видна каждому.

Эль Мюрид услышал стук подков, когда находился уже в двух милях от Эль Акила. Он оглянулся. Его догоняли два всадника. Он не сразу их узнал, а затем ему показалось, что это те двое, которые утаскивали забиваемого камнями настоятеля. Что им здесь понадобилось? Эль Мюрид обратил взор на восток, стараясь не обращать внимания на преследователей. Оглянувшись вторично, он увидел их в какой-то дюжине ярдов позади себя. В их руках сверкнула обнаженная сталь.

Эль Мюрид ударил пятками в бока своего коня. Белый жеребец рванулся вперед, едва не выбросив его из седла.

Склонившись вперед, он обхватил обеими руками шею скакуна, даже не пытаясь управлять скачкой.

Всадники неслись следом.

Теперь он познал тот страх, на который ему не хватило времени во время нападения бандитов на караван отца. Он не представлял, что Властелин Зла так скоро обратит против него свою ярость.

Скакун, обогнув огромный выветренный валун, вынес его в ту долину, где погиб его отец…

Преследователи уже поджидали его. Белый конь встал, чтобы избежать столкновения. Животное с такой силой уперлось ногами, что все четыре копыта полностью ушли в песок. Эль Мюрид вылетел из седла и покатился по земле, пытаясь найти укрытие.

Оружия у него не было. Он всегда верил в то, что Бог защитит его… Эль Мюрид начал молиться.

Позади него в долине раздался стук копыт. Раздались крики. Сталь ударила о сталь. Кто-то застонал и затем все стихло.

— Вылезай, Мика! — заорал кто-то, нарушив гробовую тишину. Он выглянул в щель между двумя валунами и увидел двух лошадей без всадников и два неподвижных тела на каменистой земле.

Над ними возвышался Нассеф, восседавший на огромном черном жеребце. В правой руке он держал окровавленный клинок. Позади него Эль Мюрид увидел трех молодых людей из Эль Акила, Мириам и ещё одну девочку, имени которой он не знал.

— Откуда вы появились? — спросил Эль Мюрид, выползая из-за камней.

— Мы решили отправиться за тобой, — сказал Нассеф, соскакивая с коня и с презрительным видом вытирая лезвие о грудь одного из убитых. — Монахи. Они послали этих полоумных убить тебя.

Убитые братья не были монахами, они всего лишь прислуживали в Святилище. Настоятель кормил их и предоставлял крышу над головой за то, что они ишачили на монастырь.

— Но как вы оказались именно здесь? — спросил Эль Мюрид.

— Мириам заметила, что они отправились вслед за тобой. До этого момента мы спорили, не зная, что делать дальше. Но их отъезд решил все. Здесь есть козья тропа, которая идет не вокруг холмов, а прямо через них. По ней я и поскакал. Я был уверен, что они дадут тебе проехать до этого места, а затем сделают все так, будто ты снова стал жертвой бандитов.

Эль Мюрид стоял над мертвыми братьями, и его глаза наполнились слезами. Эти бедняги были всего лишь слепым орудием в лапах Властелина Зла. Встав на колени, он вознес молитву о спасении их душ, хотя надежды на то, что Бог проявит к ним милосердие, было мало. Бог, как известно, ревнив и мстителен.

Закончив молитву, Эль Мюрид спросил:

— И что же ты собираешься сказать своему отцу?

— Ничего. Мы отправляемся с тобой.

— Но…

— Тебе нужна помощь, Мика. Разве я это только что не доказал?

Эль Мюрид немного постоял в задумчивости, а затем, заключив Нассефа в объятия, произнес:

— Я рад, что ты пришел, Нассеф. Я очень беспокоился за тебя.

Нассеф покраснел. Дети Хаммад-аль-Накира привыкли к рисовке, но им крайне редко приходилось встречаться с проявлениями искренней нежности.

— Надо двигаться дальше, — сказал он. — Нам предстоит длинный путь, если мы не хотим провести ночь в пустыне.

Эль Мюрид снова обнял его:

— Еще раз благодарю тебя, Нассеф. Ты не представляешь, сколь много все это для меня значит. — Он повернулся, обменялся рукопожатиями с остальными молодыми людьми и поцеловал ручки девочкам.

— А я, значит, объятий не заслужила? — поддразнила его Мириам. — Неужели ты любишь Нассефа сильнее, чем меня?

Теперь настала его очередь смущаться. Мириам следует прекратить свои игры.

Но вызов он принял.

— Ну-ка, подойди поближе, — сказал Эль Мюрид.

Когда она приблизилась, проповедник её обнял, чем страшно рассердил Нассефа и привел в страшное смущение девочку.

Эль Мюрид рассмеялся.

Один из молодых людей подвел его коня.

— Благодарю тебя, — сказал юный Мессия.

Итак, их было семеро. Они отправлялись в путь, которому предстояло продолжаться много-много лет. Эль Мюрид счел семерку благоприятным числом, но числа сами по себе не приносят удачи. Ему придется провести в мучительных раздумьях бесчисленное количество ночей, прежде чем его миссия начнет приносить плоды. Слишком много Детей Хаммад-аль-Накира не желали воспринимать его учение или оказывались глухими к слову Истины.

Но он упорно продолжал свое дело. Каждая новая проповедь открывала для него ещё одно-два сердца. Число его сторонников постоянно возрастало, и они тоже начинали проповедовать.

Глава 2

Семена ненависти, корни войны

Гаруну было шесть лет, когда он впервые повстречался с Эль Мюридом.

Его брат Али нашел себе наблюдательный пункт в проломе старой стены окружающей сад.

— Вот это да, клянусь бородой Бога! — воскликнул Али. — Хедах, Мустафа, Гарун, бегите скорей сюда! На это стоит посмотреть.

— Али, немедленно слезай оттуда! — потребовал их учитель Мегелин Радетик.

Мальчик проигнорировал приказ.

— Разве можно вколотить хоть что-нибудь в головы этих маленьких дикарей, — пробормотал Радетик. — Может быть, вы можете мне помочь? — спросил он у их дяди Фуада.

Тонкие губы Фуада сложились в злобную улыбку. Могу, но не буду, говорила эта гримаса. Фуад считал, что его брат Юсиф просто глупец, растрачивая деньги на этого смахивающего на бабу заграничного учителя.

— Что вы хотите? Ведь сейчас Дишархун.

Радетик покачал головой. В последние дни Фуад не удостаивал его разнообразием ответов.

Варварское празднество, которое означало потерю ещё нескольких недель в достаточно безнадежном деле обучения отпрысков валига. Они покрыли почти три сотни ужасных миль по пустыне от Эль Асвада до Аль-Ремиша только для того, чтобы повеселиться и вознести молитвы. Однако следовало признать, что за кулисами праздника вершились важные политические дела.

Ученые Хэлин-Деймиеля славились своим скептицизмом. Они объявляли все религиозные конфессии либо фарсом, либо жульничеством.

Мегелин Радетик даже среди своих ученых коллег слыл скептиком. Его отношение к религии явилось предметом горячего спора между ним и его работодателем Юсифом, валигом Эль Асвада. В результате этих дискуссий на всех уроках стал обязательно присутствовать Фуад. Младший брат Юсифа, известный скандалист и забияка, он должен был находиться рядом с учителем, чтобы противостоять самым нетерпимым ересям Хэлин — Деймиеля.

— Торопитесь! — орал Али. — Вы все прозеваете!

Все те, кто двигался по королевскому парку от лагерей паломников к Святилищу Мразкима, не могли миновать пыльной улицы вдоль стены сада, ставшего для Мегелина классной комнатой на открытом воздухе. В этом году его ученики впервые были вместе с отцом во время Дишархуна. Им ещё не доводилось видеть Аль — Ремиш в праздничной атмосфере.

— Святая Неделя, — бормотал с кислым видом Радетик. — Весеннее празднество. И кому все это надо?

Для него это тоже было первое посещение столицы. И если говорить по правде, то и он был возбужден не менее своих учеников, хотя и старался не подавать виду.

Он согласился стать учителем для того, чтобы иметь возможность изучать примитивные политические процессы, протекающие далеко за Сахелем. Беспрецедентный вызов традициям, брошенный Мессией по имени Эль Мюрид, обещал интересные результаты в изучении общества, пребывающего в состоянии внутреннего напряжения. Научной специальностью Радетика был анализ трансформации идейных воззрений правительства в монолитных государствах, пытающихся приспособиться к идеологическим изменениям, как правило, политически нейтральным. Это была очень тонкая и сложная область исследований, и какими бы ни были выводы авторов, они подвергались жестокой критике.

Его сделка с Юсифом вызвала большой шум в университете Ребсамен. Таинственные земли Хаммад-аль-Накира оставались девственной территорией для ученых Хэлин-Деймиеля. Но теперь Радетик начинал сомневаться, стоит ли игра свеч.

Только маленький Гарун не отвлекался. Все остальные ученики разбежались и присоединились к Али, заняв удобные наблюдательные пункты.

— Что же, пойдем и мы, — сказал Радетик, обращаясь к своему единственному слушателю.

Гарун оказался единственным светильником разума, который Радетику удалось найти на этой погруженной в интеллектуальный мрак унылой земле. Лишь Гарун мешал Радетику сказать своему благодетелю, что тот может убираться в Ад, не забыв захватить с собой все свои предрассудки. У этого ребенка были просто необыкновенные задатки.

Что же касается остальных… Все эти родные и двоюродные братья Гаруна и их приятели — детишки наиболее приближенных придворных… то они обречены. Они обречены стать копиями своих отцов. Невежественными, суеверными и кровожадными дикарями. Эти люди станут размахивать мечами в бесконечных налетах и рейдах, принимая свой танец смерти за подлинную жизнь.

Радетик никому, даже себе, не признавался в том, что полюбил этого маленького бесенка Гаруна. Следуя за мальчиком к стене сада, Радетик в тысячный раз размышлял о валиге.

По своему положению Юсиф был чем-то вроде герцога. Он — двоюродный брат короля Абуда и всеми силами стремился сохранить статус-кво, так как всякие перемены грозили ему серьезными потерями. И в то же время он мечтал о том, чтобы положить конец существующим традициям жизни хотя бы в одном смысле — покончить с беспрерывной чередой убийств, которые стали уже образом жизни. В некотором смысле он был таким же революционером, как и Эль Мюрид, только более спокойным и не столь непримиримым.

Один из старших мальчиков подсадил Гаруна на стену и тот стал наблюдать за происходящим, как за маленьким чудом. Любимец Радетика был смугл, тощ, темноглаз и горбонос — уменьшенная копия отца. Даже в шесть лет он осознавал свое положение.

Так как Гарун был четвертым сыном, ему предстояло стать главным шаганом валига — командиром небольшой группы солдат-колдунов, служивших в кавалерии. Ему предстояло взять на себя большую ответственность, а для этого требовалось как можно глубже изучить магическое искусство.

Уже сейчас Радетику приходилось делить своего ученика с колдунами-учителями из Джебал-аль — Алаф-Дхулкварнеги, что в переводе означало «Горы Тысячи Колдунов». Самые великие маги начинали учебу, как только начинали говорить. Но и в этом случае они достигали полного мастерства только в весьма зрелом возрасте. Юные годы уходили на то, чтобы овладеть искусством самодисциплины. Это необходимо было сделать до времени созревания и появления сопутствующих этому времени увлечений.

Радетик протиснулся через толпу ребятишек.

— Будь я проклят! — выпалил он.

— И будете, вне всяких сомнений, — произнес Фуад, оттаскивая Радетика и занимая его место.

— О боги… Женщина с обнаженным лицом! Теперь, учитель, вы можете отпустить школяров. Сегодня они уже не успокоятся. А я, пожалуй, пойду скажу Юсифу, что эти люди здесь.

На лице Фуада появилось похотливое выражение. Радетик не сомневался, что у него сейчас эрекция.

Как все же необычен образ мыслей людей пустыни, подумал ученый.

В последнее время все в окружении короля спорили о том, посмеет ли Эль Мюрид явиться в Святилище.

Радетик снова просунул голову в пролом стены и принялся наблюдать.

Женщина оказалась гораздо моложе, чем он думал. Она ехала на высоком белом верблюде. Все были настолько увлечены лицезрением её личика, что совершенно не обращали внимания на молодого человека с диким взглядом. Молодой человек восседал на белоснежной кобыле.

Эль Мюрида затмевал своим видом и воин на огромном черном жеребце.

Это, наверное, и есть Нассеф, думал Радетик, брат жены проповедника и горлопан, возглавляющий отряд личных телохранителей Эль Мюрида, претенциозно именуемых «Непобедимые».

— Однако ты — наглый бандит, сынок, — пробормотал Радетик, имея в виду Эль Мюрида. Он был восхищен тем вызовом, который этот юноша бросил вековым традициям. Мегелин Радетик высоко ценил всех, кто осмеливался дать оплеуху служителям любого старого культа.

— Мальчики! Слезайте со стены. Отправляйтесь к своим отцам. Или вы хотите, чтобы вас высекли?

Таково было наказание за лицезрение лица женщины. Ученики разбежались.

Разбежались все, кроме Гаруна.

— Это и есть Эль Мюрид? — спросил мальчик. — Тот, кого отец называет Маленький Дьявол?

— Он самый, — кивнул Радетик.

Гарун бросился следом за своими братьями и кузенами.

— Али! — кричал он. — Постой! Ты помнишь, как Сабах приезжал в Эль Асвад?

Мегелин всем своим существом чувствовал приближение несчастья. Сейчас он припомнил, что скверно начавшиеся переговоры с Сабах-и-Хасаном привели в конечном итоге к большой крови. Учитель бросился следом за учениками.

Он уже предупреждал Юсифа. Радетик составлял гороскоп за гороскопом и каждый новый был ещё мрачнее предыдущего. Но Юсиф категорически отрицал любой научный подход к своей жизни.

Всем детям Хаммад-аль-Накира была присуща какая-то невинная природная жестокость, и на их языке, например, было невозможно выразить такое понятие, как «милосердие к врагам».

Гарун оглянулся и, увидев, что Радетик смотрит на него, чуть было не остановился. Но желание произвести впечатление на братьев возобладало над здравым смыслом. Он схватил примитивный набор принадлежностей шагана и выбежал вслед за остальными на улицу.

Радетик последовал за своими учениками. Он не мог предотвратить их выходку, но зато у него появилась возможность сорвать завесу тайны, окружающую причину провала переговоров с Сабах-и-Хасаном.

Примитивность этих причин оказалась просто пугающей.

Шаган это не только колдун, но и фокусник. Гарун целыми днями упражнялся, развивая ловкость рук, которая могла бы пригодиться ему в будущем и вызвать восхищение окружающих. Среди его принадлежностей была трубочка, которую он мог легко спрятать в кулаке и, притворившись кашляющим, дунуть огненной таблеткой в костер или острой стрелкой в ничего не подозревающего врага.

На сей раз Гарун выбрал стрелку, вонзив её в круп белой лошади.

Кобыла, заржав, взбрыкнула, и Эль Мюрид выпал из седла к ногам Гаруна. Проповедник и мальчик встретились взглядами. Эль Мюрид ничего не понимал. Он попытался подняться, но тут же снова упал. Носитель Истины сломал лодыжку.

Родные и двоюродные братья Гаруна принялись издеваться над упавшим юношей.

Какой-то сообразительный монах заорал:

— Божественное знамение! Все лжепророки неизбежно рушатся!

Толпа подхватила этот вопль. Некоторые ждали лишь подходящего момента, чтобы начать поношение Эль Мюрида. Сторонники Пророка встали на защиту своего кумира. Кое-где завязались потасовки.

Гарун и Эль Мюрид продолжали смотреть друг на друга, как бы вглядываясь в будущее и словно видя его в мрачном свете.

Нассеф заметил духовую трубку. Его сабля со звоном вылетела из ножен и острие клинка рассекло правое надбровье Гаруна, всего лишь дюймом выше глаза. Мальчик не погиб лишь благодаря решительным действиям Радетика.

Сторонники короля взревели от ярости. Заблестели клинки.

— Начинается побоище. Сюда, маленький глупец! — С этими словами он рванул упавшего Гаруна за руку, кинул мальчишку себе на плечо и заспешил к шатру работодателя. Во время Дишархуна все — как паломники, так и местные жители — должны были всю неделю жить в палатках.

Навстречу им выбежал Фуад. До него уже домчались слухи об убийстве, и он был в ярости. Гигант с репутацией необузданного дикаря являл собой внушающее страх зрелище. В руке он сжимал свой боевой меч — такой большой, что им наверное можно было снести голову быка единым ударом.

— Что случилось, учитель? С ним все в порядке?

— В основном напуган. Я должен поговорить с Юсифом.

Радетик изо всех сил старался не показать рану мальчишки, зная, что своей необузданной яростью Фуад значительно превосходит среднего легковозбудимого туземца.

— Он ждет.

— Чтобы поговорить с ним, мне каждый раз приходится ждать, когда один из его детей покалечится.

Фуад одарил его кислым взглядом.

Крики и сабельный звон вокруг Эль Мюрида становились все громче. В период Дишархуна всякие свары категорически запрещались, но Дети Хаммад-аль-Накира были не из тех, кто позволяет каким-то там законам ограничивать свои эмоции.

На месте схватки появились всадники с черными круглыми щитами, на которых были изображены красные орлы — символы Королевского дома.

Радетик заторопился в жилище валига.

— Что случилось? — спросил Юсиф, убедившись, что рана сына опасности не представляет. Приказав всем своим обычным прихлебателям выйти, он сказал:

— Гарун, говори первым!

Мальчик был слишком напуган, чтобы уклоняться от истины.

— Я… Я использовал духовую трубку. Попал в его лошадь. Я не думал, что он упадет и повредится.

— Мегелин?

— Суть такова. Мы имеем дело с шуткой очень дурного вкуса. Думаю, что виной всему пример, какой подают детям взрослые. Впрочем, мне и раньше приходилось слышать кое-что о Сабах-и-Хасане.

— При чем здесь он?

— Я полагаю, что тогда был использован тот же трюк. Ваши дети, для вашего сведения, просто более примитивны и прямолинейны, чем вы.

— Гарун? Это правда?

— Что?

— Ты так же поступил и с Сабах-и-Хасаном?

Радетик слегка улыбнулся, заметив, как мальчишка борется с ложью, пытающейся вырваться из его уст.

— Да, отец, — наконец выдавил он.

В шатер вернулся Фуад.

— Учитель?

— Да, валиг.

— Как они оказались на улице? Разве они не должны были быть на занятиях?

— Брось, Юсиф, — вмешался Фуад. — Не говори мне, что ты постарел настолько, что не помнишь времена, когда сам был мальчишкой. (Валигу было сорок один.) Это же Дишархун. На женщине не оказалось покрывала. Неужели ты полагаешь, что учитель способен творить чудеса?

Радетик был поражен. Фуад неоднократно давал ему понять, что учитель, который не обучает владению оружием, — существо абсолютно никчемное. Вождю воинов никакого образования не требуется. А что касается писцов и счетоводов, то их всегда можно захватить в рабство.

Кроме того, Фуад не любил Радетика как личность.

Почему он вдруг стал таким добродушным? Это внушало беспокойство.

— Гарун.

Мальчик неохотно приблизился к отцу. Наказание он воспринял без слез, но и без раскаяния.

Юсиф был сердит. Он никогда не наказывал детей перед чужаками. И все же… Радетику показалось, что его работодатель не так уж и недоволен.

— Теперь отправляйся к своим братьям и скажи им, чтобы они держались подальше от всяких неприятностей.

Мальчик убежал, а Юсиф, обращаясь к брату, произнес:

— Отчаянный маленький негодяй…

— Сын своего отца, полагаю. Ты был таким же.

Гарун был любимцем Юсифа, хотя тот и пытался это скрыть. Радетик подозревал, что его услуги потребовались только ради этого мальчишки. Остальных отправили учиться в слабой надежде, что и на их разум может лечь патина мудрости.

Гарун любил учиться. Особенно ярко это проявлялось, когда он не находился в обществе своих братьев. Однажды он даже сказал Радетику, что хотел бы стать похожим на него, когда вырастет. Мегелин был польщен и растроган.

Гарун проявлял удивительную для шестилетнего ребенка настойчивость в подготовке к миссии, предназначенной ему от рождения. В этом отношении он не уступал и двенадцатилетнему. Ему был присущ мрачный фатализм, который редко можно встретить даже у тех, кому перевалило за тридцать.

Мегелина очень беспокоила будущая судьба ребенка.

— Юсиф, — забубнил Фуад, — наступил тот момент, которого мы так долго ждали. На этот раз он дал нам хороший, надежный как скала предлог.

Радетик поразился, когда понял, что речь идет об Эль Мюриде. Это было открытие. Он и не подозревал, что столь могущественные люди опасаются Ученика. Опасаются пятнадцатилетнего мальчишку, который подобно им явился в Аль-Ремиш на Дишархун. Явился для того, чтобы над его новорожденной дочерью был исполнен обряд обращения в почитаемом всеми Святилище Мразкима.

Итак, они ему лгали. Так же как, впрочем, и себе. Все тот же старый добрый свист в темноте, которым гонят страх. Именно этим и был вызван весь шум по религиозным проблемам.

— Валиг, но это же нелепо. Это — варварство, — вмешался Радетик. — Мальчик — сумасшедший. Он навлекает на себя страдания после каждой проповеди. Зачем вам выдвигать против него обвинения? Пусть он получит свою Святую Неделю. Пусть говорит. И пусть над ним посмеется весь Аль-Ремиш.

— Позволь мне дать пинка этому сутенеру с плоской рожей! — проревел Фуад.

Юсиф успокаивающе поднял руку и произнес:

— Помолчи. Он имеет право на свое мнение, пусть даже и ложное.

Фуад мгновенно умолк.

Юсиф имел безграничное влияние на младшего брата. Фуад практически не имел собственных амбиций и был почти полностью лишен творческой фантазии. Он был зеркалом Юсифа, его правой и очень длинной рукой, молотом, при помощи которого обретали форму политические мечты валига. Это не означало, что он всегда и во всем соглашался с братом. Фуад и Юсиф иногда спорили. Их споры становились особенно горячими, когда старший из братьев пытался ввести какое-нибудь новшество. Иногда побеждала точка зрения Фуада. Но если решение было принято, то он проводил его в жизнь железной рукой.

— Валиг…

— Помолчи немного, Мегелин. Позволь мне объяснить тебе, в чем ты не прав. — Юсиф поправил подушки и продолжил:

— Это займет некоторое время, так что устраивайся поудобнее.

Радетик считал, что убранство шатра Юсифа являет собой прекрасный образчик варварского вкуса. Дети Хаммад-аль-Накира по возможности окружали себя кричаще яркими красками. Красные, зеленые, желтые и синие тона, окружающие Юсифа, настолько не гармонировали, что Радетику казалось — краски, ссорясь, кричат друг на друга.

— Фуад, поищи чего-нибудь освежающего, пока я буду учить нашего учителя. Мегелин, ты ошибаешься потому, что полностью уверен в правильности своей точки зрения. Оглядываясь вокруг, ты не видишь культуры. Ты замечаешь лишь варваров. Ты слышишь наши религиозные диспуты и не веришь в то, что мы воспринимаем все это всерьез. Ты не веришь в это только потому, что сам подобные диспуты серьезно не воспринимаешь. Могу тебя обрадовать — многие из моих людей тоже не воспринимают эти проблемы серьезно. Но большинство населения воспринимает.

Что же касается Эль Мюрида и его подручных, то ты видишь в них всего лишь ненормального мальчика и шайку бандитов. Я же вижу огромную проблему. Мальчик говорит такие вещи, которые все хотят услышать. И ему верят. У Нассефа достаточно ума и энергии, чтобы создать для Эль Мюрида новую империю. В паре они обладают огромной привлекательностью для детей. Наши дети не видят иного пути возврата к нашему славному прошлому.

Ты считаешь Нассефа бандитом потому, что он нападал на караваны. Однако опасным его делают не сами преступления, а то искусство и эффективность, с которыми он их совершал. Да поможет нам Бог, если он поднимется выше грабежей и развяжет войну во имя своего Бога. Скорее всего он сумеет нас уничтожить.

Мегелин, никто не станет смеяться, когда начнет говорить Эль Мюрид. Ни один человек. А как оратор он не менее опасен, чем Нассеф в битве. Его речи куют оружие, которое вознесет Нассефа над обычным бандитизмом.

Сейчас движение, которое возглавляет мальчик, находится на распутье. И он это знает. Именно поэтому он и появился в этом году в Аль-Ремише. Когда Дишархун закончится, движение либо исчезнет, дискредитировав себя, либо помчится по пустыне подобно песчаной буре. Если для того, чтобы остановить Эль Мюрида, необходимо предъявить обвинения, мы их предъявим.

Вернулся Фуад с напитком, напоминающим лимонад. Мегелин и Юсиф взяли свои стаканы, а Фуад тихо уселся в сторонке.

Радетик развалился на алой подушке, сделал глоток и сказал:

— А Фуад постоянно удивляется, почему я считаю вас варварским народом.

— Мой брат никогда не бывал в Хэлин-Деймиеле. Мне же там бывать доводилось. Я верю, что вы там способны высмеять любого мессию и оставить его не у дел. Вы все — циники, и подобного рода вожди вам не требуются.

А нам они нужны, Мегелин. Мое сердце рвется к Эль Мюриду. Он говорит мне именно то, чего желает мое сердце. Я хочу верить, что мы Избранные. Я хочу верить, что наше призвание — править миром. Я желаю слышать нечто такое, что наполняет смыслом пробежавшие после Падения столетия.

Я хочу верить в то, что и само падение империи было делом рук Властелина Зла. Фуад жаждет верить в это. Мой двоюродный брат король был бы рад в это поверить. Но к сожалению, мы достаточно стары для того, чтобы увидеть тонкую осеннюю паутину, витающую в воздухе. Смертельную паутину.

Этот мальчик, Мегелин, — торговец смертью. Он продает её в красивой упаковке, но тем не менее это не что иное, как путь к очередному Падению. Если мы прислушаемся к нему и покинем Хаммад-аль-Накира, чтобы обратить в свою веру язычников и возродить Империю, нас уничтожат. Каждый из тех, кто пересекал Сахель, понимает, что лежащий за ним мир совсем не тот, что когда-то был покорен Ильказаром.

Мы уступаем западным королевствам числом, ресурсами, оружием и, что самое главное, дисциплиной.

Радетик кивнул. Он понимал, что эти люди потерпят сокрушительное поражение в любой войне с западом. Военное искусство, как и все остальное, с течением времени совершенствуется. Развитие стратегии и тактики у Детей Хаммад-аль-Накира шло в направлении, пригодном лишь для сражения в пустыне.

— Но более всего меня приводит в ужас даже не объявленный им джихад — до него ещё очень долго, — продолжал Юсиф. — Меня ужасает та борьба, которая может развернуться здесь. Ему прежде всего необходимо завоевать свою страну. А для этого ему придется вспороть брюхо Хаммад-аль-Накира. Вот так. Именно поэтому я хочу сейчас вырвать у него клыки. Любым способом.

— Да, вы живете по иным законам, — заметил Радетик (в последнее время это стало его любимой присказкой). — Мне надо обдумать все то, что вы сказали.

Радетик допил лимонад, поднялся, кивнул Фуаду и, выйдя из шатра, уселся в позе медитации неподалеку от входа. Он слышал, как Юсиф поручил брату сообщить королю Абуду об открывающихся возможностях. Огорченный глупостью происходящего и возмущенный готовящейся несправедливостью, он отключился от всего окружающего и погрузился в себя. Королевский Сад занимал пять акров земли рядом с юго-западной стороной Святилища Мразкима — сердца религиозной жизни Хаммад-аль-Накира. Сейчас, во время Дишархуна, Сад кишел родственниками короля, искателями монаршей милости и обыкновенными лизоблюдами. Многие военачальники, шейхи и валиги притащились в столицу со всем своим хозяйством. Разнообразные торговцы и ремесленники, пытаясь получить хотя бы малейшее преимущество над своими конкурентами, практически держали королевские владения в осаде. В Саду постоянно появлялись послы из соседних стран и представители могущественных иностранных торговых домов. Запах стоял невообразимый. Люди, животные, механизмы и насекомые издавали шумы, сливающиеся в общий всепоглощающий гул.

А за безумным муравейником Королевского Сада раскинулся огромный лагерь простых паломников. Их палатки заполонили склоны похожей на чашу долины, в которой, собственно, и находились как столица, так и Святилище. В этом году пилигримов было значительно больше, чем обычно, так как слухи о предстоящем появлении на празднестве Эль Мюрида циркулировали уже несколько месяцев. Множество паломников явились только потому, что не желали пропустить неизбежные схватки между властями и проповедником новых идей.

Глядя вслед торопящемуся к королевскому шатру Фуаду, Радетик подумал, что Юсиф играет с огнем. Эта монархия, в отличие от Ильказара, не имела достаточно власти, чтобы править простым изданием указов. Сейчас даже самый отъявленный возмутитель спокойствия имел право предстать перед судом и произнести там речь в свою защиту.

Появился Гарун и, с пристыженным видом сев рядом с Радетиком, вложил ручонку в ладонь учителя.

— Иногда, Гарун, твоя изобретательность тебя губит, — сказал Радетик, впрочем, без особого укора. Жест ребенка тронул его.

— Я поступил плохо, Мегелин?

— На этот счет есть разные мнения. — Радетик мысленно оценил существующие позиции. — Дело в том, что ты должен научиться думать, Гарун. Нельзя действовать бездумно. Это — основной недостаток твоего народа. Они поступают импульсивно, не задумываясь о возможных последствиях.

— Я очень сожалею, Мегелин.

— Не выдумывай! Ты жалеешь лишь о том, что тебя поймали. Тебя нисколько не трогает то, что ты причинил боль этому человеку.

— Он — наш враг.

— Откуда тебе это известно? Ты раньше его не видел. Никогда с ним не говорил. Он тебя ничем не обижал.

— Али сказал…

— Али похож на твоего дядю Фуада. Он очень много болтает. Рот у него никогда не закрывается. В результате когда-нибудь кто-нибудь заткнет глотку Али кулаком. Часто ли он оказывается прав? Насколько часто с его языка срывается очевидная глупость?

Радетик дал волю своему отчаянию. В жизни ему не приходилось встречать ученика более неподатливого, чем Али бин Юсиф.

— Значит, он не наш враг?

— Этого я не говорил. Конечно, он враг. Причем самый злейший. Но вовсе не потому, что так утверждает Али. Эль Мюрид враждебен вам своими идеями. Не думаю, что он нанесет тебе физический вред, даже получив для этого возможность. Но он отнимет у тебя все, что тебе дорого. Со временем, надеюсь, ты поймешь, какой непростительной ошибкой была твоя выходка.

— Фуад возвращается.

— Верно. Он похож на кота, слизывающего сливки с усов. Аудиенция прошла удачно?

— Просто превосходно, учитель. Старый Абуд оказался не так глуп, как я думал. Он мгновенно смог оценить представившуюся возможность. — Улыбка исчезла с лица Фуада, и он добавил:

— Тебя могут вызвать в качестве свидетеля.

— Это может положить конец нашей дружбе. Я из Ребсамена, Фуад, и не способен лгать.

— Не знал, что мы были друзьями, — бросил Фуад, входя в шатер.

По спине Радетика пробежал холодок, хотя он и не считал себя трусом.

Мегелин испытывал к себе сильнейшее отвращение, так как знал, что солжет, если Юсиф на него хорошенько надавит.

Суд собрался, как традиционный Суд Девяти Дишархуна. Он считался высшим трибуналом Хаммад-аль-Накира. Три судьи представляли Королевский дом, три — жречество и оставшиеся три назначались методом случайного отбора из простых паломников, прибывших на празднование Святой Недели.

Исход слушания был предрешен. Восемь человек оказались против Эль Мюрида ещё до того, как закончили выступать основные свидетели.

Кто-то наложил на голову Гаруна тяжелую повязку. Его успели хорошенько научить, и мальчишка врал с каменным лицом, бросая вызывающие взгляды на Эль Мюрида и Нассефа.

Радетик чуть было не завопил от возмущения, когда суд подавляющим большинством отказал обвиняемому в праве на перекрестный допрос.

Когда Гарун сошел с возвышения, показание один за другим начали давать паломники. Их свидетельства не имели ничего общего с истиной. Создавалось впечатление, что все они руководствовались своими религиозными взглядами. Ни о духовой трубке, ни о стрелке никто даже не упомянул.

Радетик уже хорошо знал, как действует юстиция в этой части пустыни. Ему приходилось присутствовать на судебных заседаниях в Эль Асваде. Решение суда в основном зависело от того, какой из сторон удавалось собрать больше родственников, способных врать в её пользу.

Мегелин с ужасом думал о том, что ему, возможно, тоже придется давать показания. Совесть безжалостно держала его за горло, и он опасался, что не сможет соврать.

Однако в конечном итоге ему удалось избежать душевного кризиса. Юсиф шепнул нужное слово, и его не пригласили на возвышение. Радетик ерзал на своем месте и дымился от ярости. Какая пародия на судопроизводство! Решение с самого начала не вызывало сомнения. Более того, оно было принято ещё до того, как судьи выслушали обвинения…

Да а в чем, собственно, состояли обвинения? Радетик вдруг сообразил, что формально их не предъявляли.

Они судили Эль Мюрида. Обвинения не играли никакой роли.

Эль Мюрид поднялся и произнес:

— У меня имеется просьба, милорды.

Главный судья, один из братьев Абуда, поинтересовался с утомленным видом:

— Ну что еще?

— Я прошу разрешения пригласить дополнительных свидетелей.

Председательствующий вздохнул и потер лоб ладонью. «Это же может затянуться на весь день», — подумал он. Но публика совершенно ясно услышала эти слова.

— Кого? — поинтересовался он вслух.

— Мою жену.

— Женщину?

По рядам зрителей прокатился изумленный ропот.

— Она дочь вождя. Дочь главы рода аль Хабиб, в жилах которого течет кровь Квесани.

— Тем не менее это женщина. Кроме того, её семья от неё отказалась. Ты издеваешься над судом. Усугубляешь свои преступления тем, что превращаешь судебное заседание в фарс. Твоя просьба отклоняется.

Негодование Радетика достигло крайней точки. Но… к своему изумлению, он увидел, что даже у сторонников Эль Мюрида (а они среди зрителей имелись) предложение пророка вызвало отвращение.

Мегелин печально покачал головой. Да, это действительно безнадежные дикари.

Фуад ткнул пальцем в бок Радетика и шепнул:

— Не ерзайте, учитель!

Главный судья поднялся со своего места, когда с момента открытия процесса не прошло и двух часов. Без каких-либо предварительных консультаций со своими коллегами, он объявил:

— Мика аль Рами. Нассеф, в прошлом ибн Мустафа аль Хабиб. Суд признает вас виновными. В силу этого Суд Девяти приговаривает вас к изгнанию из всех королевских владений и протекторатов. Вы также подлежите изгнанию из всех святых мест и лишаетесь милостей Божьих до тех пор, когда Суд Девяти в будущем не найдет нужным смягчить приговор или предоставить вам помилование.

Радетик ухмыльнулся. Приговор — это ничто иное, как политическое и церковное отлучение. Но в то же время он давал Эль Мюриду шанс. Ему всего лишь следовало публично отречься от своего учения.

Если бы обвиняемые действительно были виновны, то приговор подвергся бы всеобщему осмеянию за удивительную мягкость. Эта страна знаменита тем, что здесь даже за небольшие провинности отрубают руки, ноги, половые органы, а чаще всего головы. Но этот приговор отвечал целям короля. Приведенный в исполнение немедленно, он не позволит Эль Мюриду проповедовать перед огромной аудиторией во время Дишархуна.

Радетик негромко фыркнул. Кто-то здесь до смерти боится этого мальчишки.

Фуад ещё раз ткнул его в ребра.

— Господи, чем я Тебя оскорбил? — спросил Эль Мюрид, наклонив голову.

Это было сыграно превосходно и наверняка принесло пророку ещё несколько сторонников.

Затем он неожиданно гордо выпрямился и произнес, глядя в глаза судье:

— О Закон, твои слуги слушают тебя и повинуются. Разве не говорит нам Творец: «Повинуйтесь закону, ибо Я есть этот закон!» Как только закончится Дишархун, Эль Мюрид тотчас удалится в пустыню.

В толпе раздались вздохи. Создавалось впечатление, что старый порядок одержал полную победу.

Нассеф метнул в сторону Эль Мюрида наполненный ядом взгляд.

Но почему, спрашивал себя Радетик, Нассеф не произнес ни одного слова в их защиту? Какую игру он вел? И какую игру ведет в данный момент Эль Мюрид? Он, похоже, вовсе не огорчен тем, что подвергает себя дальнейшему унижению.

— Суд Девяти приказывает, чтобы приговор был приведен в исполнение немедленно!

Это никого не удивило. Каким другим способом можно лишить Эль Мюрида возможности проповедовать?

— Через час, отсчитывая от настоящего момента, все шерифы короля обязаны арестовать преступников или их родственников, если те окажутся на запретных для них территориях.

— Ну, это уж чересчур, — пробормотал Радетик.

Фуад снова ткнул его в бок.

Очень редко ученому удается точно определить момент поворота в ходе истории. Радетик знал, что сейчас он является свидетелем именно такого момента. Группа испуганных людей, заботясь о самозащите, дополняла эту заботу мелкой злобностью.

Они лишали Эль Мюрида священного и неотъемлемого права отца получить благословение своего ребенка в Святилище Мразкима во время Дишархуна. Эль Мюрид уже успел публично объявить, что проведет обряд во время Машада — последнего и самого важного дня празднества.

Не надо быть некромантом, думал Радетик, чтобы увидеть отдаленные последствия подобных действий. Самый ничтожный из жителей пустыни не мог не высказать своего мнения по поводу низости властей.

Позже сторонники Эль Мюрида станут говорить, что именно в этот момент пелена идеализма спала с глаз юноши, и перед ним во всей своей мерзости предстало лицемерие этого мира.

Радетик подозревал, что это прозрение наступило значительно раньше, так как молодой человек, судя по всему, был весьма доволен вынесенным ему приговором.

Тем не менее лицо пророка залилось краской, и на шее вздулись жилы.

— Такова воля Божья, — произнес Эль Мюрид. — Позволь мне, Создатель, молить, чтобы Ты вернул мне свою милость.

Его голос звучал мягко, но в нем можно было уловить угрозу и обещание раскола. С этого момента Королевство Покоя объявляло войну еретикам и всем тем, кто пытался лишить его будущего.

Радетик всем своим существом ощутил запах крови и почувствовал запах пожарищ, которым предстояло полыхать на этой земле многие годы. Ученый не мог взять в толк, как враги Эль Мюрида не замечают того, что натворили. Будучи прожженным циником, Радетик, наблюдая за Эль Мюридом, прекрасно понимал, что тот, несмотря на искренний гнев, предвидел ход событий, и этот ход его вполне устраивал.

Взглянув на Нассефа, Мегелин увидел, что тот почти не скрывал своего ликования.

Эль Мюрид в полном смирении покинул Аль-Ремиш. Но Мириам объявила, что её дочь не будет иметь имени до тех пор, пока не получит его пред алтарем Святилища Мразкима.

Услыхав об этом, Фуад расхохотался.

— Неужели нам угрожает женщина? — спросил он. — Верблюды научатся летать, прежде чем она снова увидит Аль-Ремиш.

Юсиф не был в этом столь уверен. Постоянные придирки Мегелина вынуждали его думать. И сейчас ему не нравились пришедшие ему на ум мысли.

Бунт начался, когда ещё не успела осесть пыль после отъезда Эль Мюрида. Погибло более сотни паломников. До окончания Дишархуна сторонники Эль Мюрида даже успели осквернить несколько Святилищ.

Юсиф и Фуад были потрясены.

— Это только начало, — сказал Мегелин своему работодателю. — Вам следовало убить его. Тогда мятеж прекратился бы за неделю, а через год об Эль Мюриде все уже забыли бы.

Несмотря на недавнюю речь об эмоциональной стороне дела, Юсиф был поражен реакцией последователей Ученика. Он не понимал, за что его так ненавидят вовсе не знающие его люди. Именно так и развиваются все человеческие трагедии: одни не знают, почему ненавидят, а другие не могут понять, почему они столь ненавидимы.

Несколько позже на той же неделе Радетик предупредил своего хозяина:

— За всем этим стоит хорошо продуманный план. Они предвидели ход ваших действий. Вы обратили внимание, что ни один из них не пытался по-настоящему защищаться? Особенно Нассеф. Во время суда он не проронил ни слова. Мне кажется, что вам удалось создать пару мучеников. Создается впечатление, что именно этого они от вас и хотели.

— Ты слушаешь, Гарун? — спросил валиг. Он держал мальчика рядом с собой, так как на улице его могли запросто прикончить. — Запомни: Нассеф. Он наиболее опасен.

— Мятеж разрастается, — предсказывал Радетик. — В нем начали появляться элементы классовой борьбы. Простые люди, ремесленники и мелкие торговцы против знати и жрецов.

Юсиф бросил на него удивленный взгляд.

— Может быть, я ничего не смыслю в религии, Юсиф. Но зато хорошо разбираюсь в политике, групповых интересах и надеждах на будущее.

— Что они могут сделать? — вмешался Фуад. — Горстка людей, объявленных вне закона? Отдельные сторонники Маленького Дьявола? Да мы прикончим их всех по одному, как раненых шакалов.

— Боюсь, Фуад, что Мегелин может оказаться прав. Думаю, что Абуд перестарался. Он их унизил. Так с мужчинами поступать не должно. Теперь он должен спасать свое лицо. Мы прогнали их, как побитых псов. Они просто обязаны нанести ответный удар. По крайней мере Нассеф. Это человек с огромным эго. Подумай, что бы ты сделал, если бы мы так поступили с тобой?

— Теперь понимаю, — ответил не очень задумываясь Фуад.

— Все мессии покорно принимают свою судьбу, — добавил Радетик. — Когда их унижают, они смотрят на это как на часть своей миссии. Я начинаю думать, что когда Эль Мюрид говорит о джихаде, то это всего лишь метафора. Однако боюсь, что Нассеф видит это совсем по-иному.

— Тем не менее, — не унимался Фуад, — мы можем их убить, если они что-нибудь затеют.

— Могу гарантировать, что Нассеф не уймется, — сказал Юсиф. — Нам необходимо как следует оценить его силы и быть ко всему готовыми. Ну и конечно, постараться его прикончить. Но я нутром чую, что он нам этого сделать не позволит. Сегодня вечером у меня аудиенция с Абудом. Пожалуй, стоит его немного расшевелить.

Король, к сожалению, разделял образ мыслей Фуада. Для него вопрос Эль Мюрида был закрыт.

Юсиф и Радетик продолжали суетиться и беспокоиться. Но и они тем не менее были ошеломлены, когда грянул гром.

Даже они чудовищно недооценили Нассефа.

Глава 3

Мелкая свара на другой земле и в иное время

Двадцать три воина пробивались сквозь снежный буран. Их плечи уже давно стали белыми, а усы — у тех, кто их имел, — превратились в сосульки. Впереди темными башнями высились сосны, но сейчас отряд шел среди древних дубов, похожих на сборище искривленных болезнью, многоруких и насквозь промерзших гигантов, мечтающих об очаге и кубке горячей, дымящейся крови. Снег скрыл каменный алтарь, на котором жрецы Древних Богов вырывали сердца у кричащих от ужаса девственниц. Два очень молодых человека — Браги и Хаакен — равнодушно прошли мимо камня, втянув от холода головы в плечи.

Самые сильные, с молчаливым упорством, пролагали тропу в глубоком и рыхлом снегу. Арктический ветер тысячью ледяных кинжалов пронзал даже самую плотную одежду.

Браги и Хаакен совсем недавно сумели обнаружить на своих подбородках намек на хилую растительность, а у некоторых из их спутников бороды уже давно серебрились сединой. У Харальда Половинки отсутствовала рука, которой обычно держат щит. На голове каждого красовался рогатый шлем. Все они, как старые, так и юные, были воинами.

Их всех объединяла одна цель.

Ветер стонал, вторя печальному вою волка. Браги содрогнулся при мысли о том, что скоро некоторые из его спутников станут волчьей сытью.

Его отец Рагнар поднял руку. Все замерли.

— Дым, — произнес Рагнар, известный во всей Тролледингии под прозвищем Дроконбрингский Волк.

Из-за сосен слегка потянуло дымком. Они находились неподалеку от родового дома Тана Хъярмла. Воины все как один присели на корточки, чтобы немного передохнуть.

Прошло несколько минут.

— Время, — бросил Рагнар. Его также называли Безумный Рагнар, и о его неудержимой ярости в бою знали все вокруг на тысячи миль.

Воины проверили щиты и мечи. Рагнар, разбив отряд на две группы, одну направил налево, а другую — направо. Затем предводитель провел короткий военный совет со своим сыном Браги, приемным сыном Хаакеном и другом по имени Бьерн. Мальчишкам доверили нести глиняные горшки и поддерживать жизнь тщательно уложенных в них тлеющих углей. Но помимо горшков юноши хранили и обиду. Отец категорически запретил им ввязываться в схватку.

— Хаакен, ты пойдешь с Бьерном и Свеном. Ты же, Браги, остаешься со мной.

Последние полмили оказались самыми долгими. Браги не забыл об иных, более дружественных посещениях этих мест. Еще свежи были в памяти летние, немного неловкие, тайные объятия дочери Тана Ингер. Но теперь старый король умер. Началась борьба за трон.

Хьярлам объявил себя сторонником претендента и своим могуществом держал в благоговейном страхе всех соседей. Только Рагнар, Безумный Рагнар, не считал нужным скрывать своей верности Старому Дому.

Гражданская война в клочья порвала пеструю ткань государственной и общественной жизни Тролледингии. Друзья принялись истреблять один другого. Отец Рагнара пошел на службу к претенденту. Семьи, в течение многих поколений резавшие друг другу глотки, теперь стояли плечом к плечу в одном боевом строю.

Браги с самого детства помнил, как отец уходил вместе с Хъярмлом в море. Их драккары шли борт о борт, заставляя пылать все южное побережье. Им неоднократно приходилось спасать друг другу жизни. Они вместе праздновали удачные налеты с хорошей добычей и вместе страдали, скованные одной цепью, в подземной темнице короля Итаскии.

Теперь же они изо всех сил стремились убить друг друга, движимые той кровожадной яростью, которую порождает только политика.

Новость принеслась на юг на крыльях слухов. Говорили о том, что претендент захватил Тондерхофн и что Старый Дом рухнул.

Люди Хъярмла сейчас должны праздновать победу. Но нападающие передвигались крайне осторожно — жены, дети и рабы оставались трезвыми.

Они преодолели рвы и деревянную ограду, миновали внешние строения. Не доходя пятидесяти футов до главного дома, Браги повернулся спиной к ветру и, бросив в горшок сухой мох и куски коры, несильно подул на уголья. Его отец и несколько воинов стали зажигать факелы, в то время как другие принялись поливать стены дома горючим маслом.

Предполагалось, что у каждого окна встанет воин. Лучшие бойцы займут позиции у дверей и будут убивать тех, кто попытается выскочить из пламени. Старый Дом снова воспрянет здесь, у голых, покрытых льдами склонов хребта Крачнодиан всего за пять минут до полуночи.

Таков был план Безумного Рагнара. Это был один из самых смелых и решительных ударов из тех, что когда-либо задумывал Волк.

И он вполне мог осуществиться.

Но Хъярмл уже ждал его.

Впрочем, бойня все равно получилась что надо. Хъярмла успели предупредить всего за несколько секунд до удара. Его бойцы в растерянности тянулись за оружием, пытаясь стряхнуть с себя хмель.

Пламя ворвалось в дом сквозь разбитые боевыми секирами окна.

— Оставайся на месте! — рявкнул Рагнар сыну. — Все ко мне! — скомандовал он, обращаясь к остальным.

— Эй! Это же Рагнар! — взвыл один из людей Хъярмла.

Светловолосый гигант бился с мечом в одной руке и боевой секирой в другой. Его не зря прозвали Безумным Рагнаром. Впадая в безумную боевую ярость, он превращался в неукротимую, сеющую смерть машину. Люди шепотом говорили, что жена Волка — колдунья Хельга — сделала своего мужа непобедимым.

Потери врага превосходили потери Рагнара в три, четыре, может быть, даже в пять раз. Но победить он не мог. Численное превосходство противника было огромным.

Пожар теперь стал помехой. Если бы его не было, люди Хъярмла возможно бы и сдались. Теперь же они дрались до конца, спасая свои семьи.

Браги отправился на поиски Хаакена.

Оказывается, Хаакен думал точно так же, как и Браги. Однако он уже успел разжиться мечом. Отец не позволил им принести с собой собственные клинки. Рагнар не хотел, чтобы у мальчишек возникали опасные мысли.

— Что теперь? — спросил Хаакен.

— Отец не отступает. Во всяком случае, пока.

— Как они смогли узнать?

— Был предатель. Хъярмл, наверное, подкупил кого-нибудь в Дроконбринге. Смотри!

По направлению к ним полз один из защитников дома. За ним волочились внутренности из вспоротого живота.

— Прикрой меня. Я возьму его меч.

Юноши сделали то, что требовалось сделать. После этого их едва не стошнило.

— Кто же все-таки мог нас продать?

— Не знаю кто. И не знаю как. Но мы выясним.

Через несколько секунд они оказались слишком заняты, чтобы рассуждать дальше. Несколько обгорелых защитников дома вылезли через окна и теперь спотыкаясь брели в их сторону.

Дом пылал. Изнутри раздавались вопли женщин, слуг и детей. Люди Рагнара отошли, у них не было сил слушать эти душераздирающие звуки.

После короткого обмена ударами Браги и Хаакен уложили троих, а четвертого вынудили скрыться меж сосен. Но и сами они получили свои первые раны.

— Половина наших полегли, — сказал Браги, взглянув в сторону основной схватки. — Борс. Рафнир. Тор. Тригва. Оба Харальда. А где Бьерн?

Рагнар издавал дикий рев и раскатисто хохотал, заняв позицию чуть в стороне от места главной схватки. Вокруг него валялись трупы, а сам он походил на пещерного медведя, атакованного собаками.

— Мы должны им помочь.

— Как? — спросил Хаакен. Мыслителем он не был, но зато был надежным, крепким парнем и человеком действия.

Браги же унаследовал ум своей матери и чуть-чуть безумной отваги отца. Но сейчас он толком не мог понять, что происходит, и не знал, что делать. Больше всего ему хотелось убежать. Но он не сделал этого. Взревев в подражание отцу, он ринулся в наступление. Однако судьба сама сделала за него выбор.

Он узнал, что произошло с Бьерном. Главный помощник Рагнара атаковал своего благодетеля со спины.

Никакой предупреждающий вопль был сейчас не способен пробиться к сознанию упоенного боем Рагнара. Браги мог лишь попытаться перехватить Бьерна на пути к его добыче.

Добежать он не успел, но сумел, сделав выпад, отклонить клинок Бьерна. Удар оказался несмертельным. Острие клинка вонзилось в спину Рагнара на уровне почек. Рагнар с воем обернулся. Страшный удар рукоятки боевой секиры отбросил Бьерна в снег.

В то же мгновение сам Волк упал на колени.

Браги, издав победный клич, принялся наступать с новой силой.

Рагнар с трудом поднялся на ноги. При этом он ревел так, как ревут гигантские тролли, обитающие на вершинах хребта Крачнодиан.

В схватке наступило затишье. Противники молча пожирали друг друга глазами.

Боль сорвала завесу ярости с глаз Рагнара, и к нему вернулась способность соображать.

— Сейчас здесь была потеряна корона, — пробормотал он. — Предательство всегда дает жизнь новым изменам. Мы ничего сделать не сможем. Собирайте раненых.

Сторонники претендента некоторое время зализывали свои раны и боролись с огнем. Но обремененные ранеными люди Рагнара смогли оторваться всего лишь на несколько миль.

Нилс Стромберг упал и не смог подняться. Его сыновья Торкель и Олаф отказались оставить отца. Рагнар грозно орал на всю троицу, но убедить их продолжить путь не сумел. Они остались, обратившись лицами в сторону зарева от горящего дома. Никто не смеет лишать мужчину права самому выбрать свою смерть.

Следующим упал Ланк Ларс Грейхейм, за ним последовал Тейк Однорукий. Андерс Миклассон поскользнулся на крутом берегу и свалился в поток. Беднягу сразу затянуло под лед, и он утонул, прежде чем остальные успели прийти ему на помощь.

Если бы его вытащили, то он все равно бы замерз. Было очень холодно, а они не могли остановиться, чтобы разжечь костер.

— Один за другим, — рычал Рагнар, когда оставшиеся в живых складывали из камней подобие пирамиды. — Скоро нас останется так мало, что мы не сможем даже отогнать волков.