Одноглазый даже не взглянул на мою семерку. Он потянул из колоды.

– Черт! – он бросил шестерку на мой стрит и еще одну шестерку снес.

– Момент истины, Свиная Отбивная, – сказал он Гоблину. – Испытай Шалуна, – и патом, – эти форсбергцы просто ненормальные. Никогда ничего подобного не видел.

В крепости, мы уже сидели месяц. Она была немного великовата для нас, но мне она нравилась.

– Они бы могли мне понравиться, – сказал я, – если б только научились меня любить, – мы отбили уже четыре контратаки… Делай дела или слезай с горшка, Гоблин. Ты ведь уже перебил и меня, и Элмо.

Шалун щелкнул ногтем большого пальца по углу карты и посмотрел на Гоблина.

– У них тут целая своя мифология, у этих повстанцев. Пророки и лжепророки. Вещие сны. Послания богов. Говорят даже, что здесь есть какой-то ребенок, в которого перевоплотилась Белая Роза, – сказал он.

– Если есть такой ребенок, почему же он не сражается сейчас с нами? спросил Элмо.

– Они еще его не нашли. Или ее. Но целая толпа народу только этим и занимается.

Гоблин струхнул. Он вытянул карту, сплюнул, сбросил короля. Элмо тоже потянул из колоды и снес еще одного. Шалун посмотрел на Гоблина. Едва заметно улыбаясь, он взял карту, не потрудившись даже взглянуть на нее. Па мой стрит он добавил еще пятерку и снес то, что вытянул из колоды.

– Пятерка? – пискнул Гоблин. – У тебя была пятерка? Я не верю. У него – пятерка, – он с треском шлепнул своего туза на стол. – У него была проклятая пятерка.

– Спокойнее, спокойнее, – начал увещевать его Элмо. – Вспомни, парень, ты же все время советуешь Одноглазому остыть.

– Он сблефовал с этой чертовой пятеркой! У Шалуна на лице была та улыбка, которая всегда сопровождала его выигрыши. Он был доволен собой. Ему удалось хорошо сблефовать. Я и сам был уверен, что он держал туза.

Одноглазый толкнул карты к Гоблину.

– Сдавай.

– Ну, чего ты? У него оказалась пятерка, и карты сдавать тоже мне?

– Твоя очередь. Заткнись и работай.

– Где ты слышал про это перевоплощение? – спросил я Шалуна.

– От Щелчка.

Щелчок был тем стариком, которого спас Ворон. Хотя старик и сильно упирался, Шалун все-таки сумел его расколоть.

Девочку звали Душечка. И для Ворона она была сияющей звездочкой.

Девчушка постоянно вертелась вокруг него и часто просто не давала нам покоя.

Я был рад, что Ворон ушел в город. Можно отдохнуть от Душечки, пока он не вернется.

Гоблин сдал. Я посмотрел на свои карты. Ничего хорошего я там не увидел.

Гоблин взглянул на свои. Его глаза широко открылись. Он шлепнул карты на стол, открыв их.

– Тонк! Чертов тонк! Пятьдесят! Он сам себе сдал пять дам и королей.

Это автоматический выигрыш, требующий выплаты двойного банка.

– Он выигрывает только одним способом: когда сдает сам себе карты, раздраженно прокомментировал Одноглазый.

– А ты не выигрываешь, даже когда сдаешь, Болтливый Язык, – смеялся Гоблин. Элмо принялся тасовать карты. Следующая партия длилась долго. Между конами Шалун кормил нас подробностями истории о перевоплощении.

Мимо пробрела Душечка. На ее круглом веснушчатом лице застыло выражение полнейшего безразличия, а глаза были пусты. Я попытался представить ее в роли Белой Розы. Нет. Она не подходит.

Шалун сдал карты. Элмо попытался отойти с восемнадцатью. Одноглазый спалил его. У него было семнадцать после того, как он вытащил карту из колоды. Я сгреб карты и начал тасовать.

– Ну же, Костоправ, – подгонял Одноглазый. – Давай не будем валять дурака. Я попал в струю Сдай же мне тузов и двоек.

Пятнадцать и меньше – это тоже автоматический выигрыш, так же, как сорок девять и пятьдесят.

– О, извиняюсь. Я что-то сильно задумался про этих повстанцев и их суеверия.

– Откуда появилась эта бессмыслица – понятно. Все это подпитывается заманчивым призраком надежды, – заявил Шалун.

Я неодобрительно на него посмотрел. Его улыбка была почти насмешливой.

– Тяжело проигрывать, когда знаешь, что судьба – на твоей стороне. А повстанцы знают это. По крайней мере, так говорит Ворон. Наш старик становился близок к Ворону.

– Тогда нам придется изменить их мышление.

– Не сможем. Даже если сотню раз отстегать их они все равно будут стоять на своем. И именно поэтому они претворят в жизнь свои собственные пророчества.

– Тогда нам придется не только отстегать их. Нам придется унизить и покорить их, нам – это значит всем, кто сражается на стороне Леди.

Я снес карту. В который уже раз. По нашим карточным играм я мог бы отмерять свою жизнь.

– Это начинает надоедать.

Я чувствовал беспокойство. Меня одолевало какое-то неопределенное желание чем-нибудь заняться. Все равно чем.

– Игра помогает убивать время, – пожал плечами Элмо.

– Это же наша жизнь, – сказал Гоблин – Сидеть и ждать. Сколько мы уже этим занимались за. все годы?

– Я не считал, – недовольно сказал я, – но больше, чем любым другим делом.

– Чу! – сказал Элмо. – Я слышу какой-то голос. И он говорит, что мое стадо заскучало. Шалун, поднимай-ка свой зад и.

Его предложение потонуло в потоке стонов и мычаний.

У Элмо был рецепт от скуки – хорошая физическая зарядка. Прорываясь через его жестокий курс лечения, человек либо умирал, либо исцелялся.

Шалун помимо непременного мычания стал протестовать дальше.

– Мне еще фургоны разгружать, Элмо. Ребята могут вернуться в любой момент. Если хочешь, чтобы эти клоуны поупражнялись, отдай их мне.

Мы с Элмо переглянулись. Гоблин и Одноглазый. казалось, насторожились.

Еще не вернулись? Они должны были быть здесь еще до полудня. Наверное, отсыпаются. Морковный патруль всегда возвращался усталым.

– Я думал, что они уже здесь, – сказал Элмо.

Гоблин скользнул рукой к колоде карт, и они заплясали от его фокусов. Он давал нам знать, что прощает нас.

– Дайте-ка я проверю. Карты Одноглазого заскользили через стол.

– Я посмотрю, толстячок.

– Я хотел это сделать сам, Жабий Дух.

– А я главнее.

– Посмотрите их вместе, – предложил Элмо.

– Я соберу людей, а ты иди скажи Лейтенанту. Он бросил свои карты и стал выкликать имена. Потом направился к конюшне.

Лошади взбивали пыль с непрерывным угрюмым топотом. Мы ехали поспешно, но внимательно смотрели вокруг. Одноглазый следил за обстановкой, хотя колдовать сидя на лошади довольно трудно.

Однако опасность он заметил вовремя. Элмо подал сигнал рукой. Мы разделились на две группы и стали продираться через высокие придорожные заросли.

Повстанцы увидели нас, когда мы были уже в самой их гуще. У них не было ни малейшей надежды. Через несколько минут мы уже опять передвигались колонной.

– Надеюсь, что никто не начнет удивляться, почему мы всегда знаем об их замыслах, – сказал мне Одноглазый.

– Пускай думают, что у них там до черта шпионов. – Как шпион может так быстро передавать информацию в крепость? Такой шпион слишком хорош, чтобы быть правдой. Капитан должен заставить Ловца Душ вытащить нас отсюда. Пока у нас есть еще хоть какой-то авторитет.

Да, это мысль. Как только наш секрет раскроется, Кочерга сам обезвредит наших колдунов. И удача уплывет от нас.

Перед нами выросли стены Весла. Я начал испытывать некоторое сожаление.

На самом деле Лейтенант ведь не одобрил этого похода. И Капитан лично устроит мне грандиозный втык. Я думаю, в качестве наказания он подпалит мне бороду. И когда с меня снимут ограничения, я уже буду стариком. Прощайте, уличные мадонны!

От меня ожидали другого поведения. Я ведь был почти офицером.

Перспектива всю оставшуюся жизнь чистить конюшни Гвардии и мыть лошадей не пугала ни Элмо, ни его спутников. Вперед! За славой!

Они не были дураками. Просто хотели оправдаться за свое неповиновение.

Этот идиот Одноглазый, конечно, завопил песню, как только мы въехали в Весло. Это было его собственное дикое и бессмысленное сочинение. Песня исполнялась голосом, в принципе неспособным совладать с каким-либо мотивом.

– Прекрати, Одноглазый, – зарычал Элмо. – Ты привлекаешь внимание.

Но его замечание не имело смысла. Было слишком очевидно, кто мы такие.

Так же, как и то, что у нас отвратительное настроение. Это был не морковный патруль. Мы искали приключений. Одноглазый громко закаркал новую песню.

– Прекрати дебош, – прогремел Элмо. – Делай свою чертову работу.

Мы свернули за угол. За копытами наших лошадей начал вырастать черный туман. Они затрясли головами и начали фыркать, вдыхая зловония вечернего воздуха своими влажными черными носами. Похоже, все это им не нравилось, так же, как и мне. Их миндалевидные глаза пылали, как огни Ада. Шепот страха пронесся среди прохожих, наблюдавших за нами с обочины дороги.

Они выпрыгнули. Дюжина, два десятка, сотня призраков, рожденных тем змеиным гнездом, которое Одноглазый называет мозги. Они замелькали впереди – ошеломляющие, зубастые, извивающиеся черные твари, бросающиеся на людей.

Ужас охватил народ. Через несколько минут на улицах уже не было никого, кроме привидений.

. Я был в Весле впервые. Я рассматривал город так, как будто только что приехал из глухой деревни.

– Смотрите, – сказал Элмо, когда мы завернули на улицу, где обычно останавливался морковный патруль, – вот и старый Кукурузник.

Я знал это имя, хотя никогда раньше и не видел его обладателя. У Кукурузника была конюшня, где всегда останавливался патруль.

Старик, сидевший возле водосточной канавы, поднялся.

– Уже слышал, что вы здесь, – сказал он. – Я сделал все, что мог, Элмо. Но я не смог достать им доктора.

– Мы привели своего собственного. Кукурузник был стар, и ему приходилось сильно стараться, чтобы удержать темп. Элмо не придерживал лошадь.

Я понюхал воздух. В нем чувствовался запах дыма. Кукурузник двинулся, вперед, огибая очередной угол. Привидения мелькали вокруг его ног, как прибой, омывающий лежащий на пляже валун. Мы последовали за ним и обнаружили источник запаха.

Кто-то поджег конюшню Кукурузника и поджарил наших ребят, пока они выбирались. Бандиты. Клубы дыма все еще поднимались в небо. Улица перед конюшней была заполнена зеваками. Наименее пострадавшие оцепили конюшню, перекрыв движение по улице.

В нашу сторону хромал Леденец, который командовал патрулем.

– С чего начать? – спросил я. Он показал пальцем.

– Вон с теми хуже всего. Лучше начни с Ворона, если он еще жив. Сердце у меня екнуло. Ворон? Он казался таким неуязвимым.

Одноглазый разогнал своих самодельных призраков. Сейчас на нас не напал бы ни один повстанец. Я пошел за Леденцом туда, где лежал Ворон. Он был без сознания. Лицо – белое, как бумага.

– С ним хуже всего?

– Пожалуй, только он может не выкарабкаться.

– Ты все правильно сделал. Наложил повязки, как я тебя учил, да? – я посмотрел на Леденца. – Тебе бы и самому неплохо прилечь.

Повернулся к Ворону. У него было почти тридцать порезов. Некоторые из них – довольно глубокие. Я достал иглу.

Элмо бегло осмотрел всю картину пожара и подошел к нам.

– Плох? – спросил он.

– Точно не скажу. Он весь в дырках Потерял много крови. Лучше заставь Одноглазого сварить какую-нибудь похлебку. Он умеет делать такое подобие куриного супа из цыпленка и разных трав, который возвращает надежду даже мертвым. Он – мой единственный помощник.

– Как это произошло, Леденец? – спросил Элмо – Они подожгли конюшню и напали на нас, как только мы выбежали.

– Это я вижу.

– Грязные убийцы, – проворчал Кукурузник. Хотя у меня было такое чувство, что своей конюшни ему было жалко больше, чем патруля.

Элмо сделал такое лицо, как будто жевал недозрелую хурму.

– И ни одного убитого? Хуже всего с Вороном? В это трудно поверить.

– Один убитый, – поправился Леденец. – Старик. Дружок Ворона, из той деревни.

– Щелчок, – пробормотал Элмо.

Щелчок не должен был покидать крепость. Капитан ему не доверял. Но Элмо не стал заострять внимание на этом нарушении порядка.

– Кое-кто сильно пожалеет о том, что затеял все это, – сказал он.

В его голосе не было совершенно никакого волнения или эмоций. Таким же тоном он бы говорил о цене на картошку.

Я представил, как к этой новости отнесется Шалун. Щелчок ему ужасно нравился. Для Душечки, это, должно быть, будет трагедией. Щелчок ведь был ее дедом.

– Они охотились только за Вороном, – сказал Кукурузник, – поэтому он так и пострадал.

– А Щелчок попался им под руку, – сказал Леденец. – Все остальные только потому, что мы не отступили, – он показал на раненых. Элмо задал вопрос, который сильно меня озадачил.

– Почему это повстанцы так упорно пытались достать Ворона?

Толстопузый околачивался вокруг и ждал, пока я смогу обработать ему рану на левой руке.

– Это были не повстанцы, Элмо, – сказал он. Это был тот проклятый офицер. Оттуда, где мы подобрали Щелчка и Душечку. Я выругался.

– Давай, работай иглой, Костоправ! – сказал Элмо. – Ты уверен, Толстопузый?

– Конечно, я уверен. Спроси Веселого. Он его тоже видел. Остальные были просто уличные бандиты. Мы хорошо посекли их, когда собрались с силами, – он махнул рукой в сторону конюшни.

Возле того, что от нее осталось, лежала дюжина тел, сложенных в штабель. Щелчок был единственным, кого я узнал. На остальных была поношенная одежда местных жителей.

– Я тоже его видел, Элмо, – сказал Леденец. – Но он был не самым главным. Тут был еще один парень, который околачивался сзади, в тени. Он смотался, когда мы начали побеждать.

Кукурузник тоже был неподалеку. Он тихонько стоял и смотрел во все глаза.

– Я знаю, куда они пошли. Местечко на Унылой улице.

Мы с Одноглазым переглянулись. Он готовил отвар, складывая туда всякую ветчину из своей сумки.

– Похоже, Кукурузник знает наших ребят, – сказал я.

– Я-то тебя знаю, ты не из той породы, чтобы дать этим мерзавцам смотаться просто так.

Я взглянул на Элмо. Он уставился на Кукурузника. Насчет него постоянно возникали кое-какие сомнения. Хозяин конюшни занервничал. У Элмо, как и полагается старому сержанту, было весьма зловещее выражение лица.

– Одноглазый, прогуляйся-ка с этим другом. Что он тебе скажет? наконец промолвил Элмо.

Через несколько секунд Кукурузник уже находился в каком-то гипнотическом состоянии. Они вдвоем с Одноглазым тихонько бродили вокруг, болтая, как старые приятели.

Я переключил свое внимание на Леденца.

– Тот человек в тени, он хромал?

– Нет, это не Хромой. Слишком длинный.

– Даже если так, на это нападение должно было быть чье-то благословение. Так, Элмо? Элмо кивнул.

Ловец Душ просто описается, когда узнает. Добро должно было идти с самого верха.

Ворон издал что-то вроде вздоха. Я посмотрел на него. Глаза были слегка приоткрыты. Он опять издал тот же звук. Я приблизил ухо прямо к его губам.

– Зуад… – прошептал он.

Зуад. Опять этот проклятый полковник Зуад, с которым не поладил Ворон.

Настоящий цепной пес Хромого. Донкихотство Ворона вызвало порядочные осложнения.

Я рассказал о своих мыслях Элмо. Казалось, он не удивился. Возможно, Капитан и рассказывал кое-что из истории Ворона взводным командирам. Вернулся Одноглазый.

– Дружище Кукурузник работает на другую команду, – сказал он.

Одноглазый оскалился в том подобии улыбки, которым он обычно пугает детей и собак.

– Я подумал, может, ты захочешь принять это во внимание, Элмо.

– Ода, – казалось, Элмо польщен. Я начал работать со следующим по степени тяжести человеком. Надо наложить много швов. Я подумал, а хватит ли мне хирургической нити? Патруль здорово пострадал.

– Когда будет готова твоя похлебка, Одноглазый?

– Как только решим вопрос с цыпленком.

– Так пошли кого-нибудь украсть, – пророкотал Элмо.

– Те, кто нам нужен, засели в погребке на Унылой улице. С ними кое-какие суровые друзья.

– Что ты собираешься сделать, Элмо? – спросил я.

Я был уверен, он что-нибудь предпримет. Ворон возложил на нас кое-какие обязанности, назвав имя Зуада. Он подумал, что умирает. В противном случае Ворон не назвал бы полковника. Я уже достаточно хорошо знал его, хотя и не был осведомлен о его прошлом.

– Нам надо что-нибудь устроить этому полковнику.

– Кто ищет себе неприятностей, тот их найдет. Вспомни, на кого он работает.

– Это никуда не годится, Костоправ, отпускать тех, кто причинил вред Гвардии. Пусть это даже сам Хромой.

– Но этим ты взваливаешь себе на плечи довольно большую ответственность, не так ли?

Однако я не мог не согласиться с ним. Поражение на поле боя – это понятно. А здесь – совсем другое дело. Это уже политика. Они должны знать, что если втянут нас в какое-нибудь дерьмовое дело, то волосатые ощущения им обеспечены. Хромого, да и Ловца Душ надо проучить.

– И как же ты представляешь себе эту расплату? – спросил я Элмо.

– Да они у меня все в штаны наложат Будут стонать и плакать. Я прикидываю, сделать они не смогут ничего. Черт, Костоправ, тебя что, это не трогает? Тебе же тоже приходится расплачиваться, латая этих парней, – он задумчиво посмотрел на Кукурузника. – Похоже, чем меньше будет свидетелей, тем лучше. Хромой и вякнуть не сможет. Он ничего не докажет. Одноглазый, давай-ка поговори еще со своим любимчиком – повстанцем. У меня тут образовалась одна идейка. Может, у него есть ключик.