Глава 8

КУРГАНЬЕ

По казармам Стражи Грай гулял когда вздумается. На стенах в здании штаба красовалась дюжина старых пейзажей Курганья. Моя пол, Грай часто поглядывал на них и вздрагивал — и не он один. Попытка Властелина сбежать через Арчу сотрясла всю империю Госпожи. А рассказы о его жестокости кормились сами собой и жирели за века, прошедшие с тех пор, как Белая Роза сокрушила его.

Курганье молчало. Смотрители его не замечали ничего необычного. Боевой дух поднимался. Древнее зло потратило выстрел впустую. Но оно ждало.

Если понадобится, оно будет ждать вечно. Ему не умереть. Последняя его надежда была тщетна — Госпожа тоже бессмертна. И она никому не позволит открыть могилу своего мужа.

Картины изображали последовательное разложение. Последнюю рисовали вскоре после воскрешения Госпожи. Даже тогда Курганье выглядело намного лучше.

Порой Грай подходил к окраине городка и, глядя на Великий курган, покачивал головой.

Некогда существовали амулеты, позволявшие стражникам проникать за границу смертельных заклятий, ограждавших курганы, чтобы поддерживать там порядок. Но они исчезли. И Стража теперь могла только смотреть и ждать.

Ковыляло время. Медлительный, бесцветный, хромой Грай стал городской достопримечательностью. Говорил он редко, но иной раз оживлял посиделки в «Синелохе» несуразными байками времен Форсбергской кампании. В те минуты в глазах его вспыхивал огонь, и никто не сомневался, что Грай на самом деле там бывал, хотя рассказы свои изрядно приукрашивал.

Друзей у него не было. Ходили слухи, что Грай поигрывал в шахматы с Наблюдателем, полковником Сиропом, которому оказывал некоторые услуги личного свойства. И, конечно, был еще рекрут Кожух, жадно выслушивавший все побасенки Грая и сопровождавший его на прогулках. Ходил слух, что Грай умеет читать, и Кожух тоже хотел научиться.

На второй этаж своего дома Грай не пускал никого Глухими ночами именно там он распутывал предательскую паутину истории, которую время и ложь исказили до полной потери связей с истиной.

Лишь малая часть ее была зашифрована. Остальное составляли торопливые каракули на теллекурре, основном языке времен Владычества. А некоторые абзацы писались на ючителле, местном диалекте теллекурре. Иной раз сражающийся с этими абзацами Грай мрачно улыбался. Возможно, он единственный из живущих мог разгадать смысл этих, порой обрывочных фраз. «Преимущества классического образования», — бормотал он чуть саркастически. А потом начинал задумываться, вспоминать и уходил на одну из своих полночных прогулок, чтобы отогнать непрошенные воспоминания. Собственное прошлое — это дух, который не желает изгоняться. Единственный экзорцизм для него — смерть.

Грай казался себе ремесленником. Кузнецом. Оружейником, бережно кующим смертоносный меч. Как и прежний обитатель дома, он всю свою жизнь посвятил поискам осколков знания.

Зима выдалась жестокая. Первый снег выпал рано, после столь же ранней и необычайно сырой осени. Снег валил часто и густо. А весна пришла не скоро.

В лесах к северу от Курганья, где обитали лишь разрозненные кланы, жизнь стала невыносима. Лесовики приходили менять шкуры на еду. Обосновавшиеся в Весле торговцы мехами плясали от радости.

Старики говорили, что такая зима не к добру, но старикам нынешняя погода всегда кажется суровей, чем в прежние дни. Или мягче. Но такой же она никогда не бывает.

Проклюнулась весна. Резкая оттепель привела в бешенство ручьи и реки. Великая Скорбная река, протекавшая в трех милях от Курганья, разлилась на много миль, похитив десятки и сотни тысяч деревьев. Половодье выдалось такое примечательное, что горожане десятками выходили поглазеть на разлив с вершины холма.

Большинству новшество вскоре наскучило. Но Грай ковылял туда каждый день, когда Кожух мог сопровождать его. Кожух еще не разучился мечтать. Грай потакал ему в этом.

— Чем тебя так река тянет, Грай?

— Не знаю. Может быть, величавостью.

— Чем-чем? Грай повел рукой:

— Размером. Неутихающей яростью. Видишь, как много мы на самом деле значим?

Бурая вода бешено вгрызалась в холм, перебирая груды плавника. Менее бурные протоки обнимали холм, щупали лес за ним.

Кожух кивнул:

— Вроде того, как я на звезды гляжу.

— Да. Да. Но это — более личное. Ближе к дому. Разве нет?

— Может быть. — Голос Кожуха прозвучал неуверенно, и Грай улыбнулся. Наследство крестьянской юности.

— Пошли домой. Вроде унимается, но с этими облаками я ни за что не поручусь.

Дождь и в самом деле грозил пролиться. Если река поднимется еще, то холм превратится в остров. Кожух помог Граю перебраться через топкие места и залезть на гребень невысокой насыпи, не позволявшей разливу добраться до расчисток. Большая часть поля тем не менее превратилась в озеро, достаточно мелкое, чтобы его мог перейти вброд осмелившийся на это дурак. Под серыми небесами громоздился Великий курган, темной тушей отражаясь в воде. Грая передернуло.

— Кожух, он еще там.

Юноша оперся на копье, оглянувшись только потому, что это было интересно Граю. Сам он хотел побыстрее забраться под крышу.

— Властелин, парень. И все, что сбежать не успело. Ждут. И копят ненависть к живущим.

Кожух глянул на старика. Грай весь напрягся — кажется, от страха.

— Если он вырвется — бедный наш мир.

— Но разве при Арче Госпожа его не убила?

— Она его остановила. Не уничтожила. Это может быть и вовсе нереально… Нет, должно быть. У него должно быть уязвимое место. Но если Белая Роза не смогла повредить ему…

— Роза не так и сильна. Она и Взятым-то не навредила. Или их прислужникам. У нее хватило сил только связать их и похоронить. Госпожа и мятежники вместе…

— Мятежники? Сомневаюсь. Это сделала она. Грай двинулся вперед, вдоль берега, приволакивая ногу и не отрывая взгляд от Великого кургана.

Кожух боялся, что Курганье зачарует Грая. Как стражника, его это не могло не волновать. Хотя Госпожа истребила всех воскресителей во времена его деда, курган еще не потерял мрачной притягательности. Наблюдатель Сироп дрожал при мысли о том, что кому-то придет в голову возродить эту глупость. Кожух хотел предупредить Грая, но не смог составить достаточно вежливую фразу.

Ветер шевельнул гладь озера, со стороны кургана покатилась рябь. Грай и Кожух вздрогнули.

— Что б этой погоде не кончиться? — пробормотал Грай. — Чай пить не пора?

— Пора.

Сырость и холода продолжались. Лето пришло поздно, а осень — рано. Когда Великая Скорбная вернулась наконец в свои берега, она оставила грязную равнину, усеянную обломками вековых деревьев. Русло реки сместилось на полмили к западу.

А лесовики продолжали продавать меха.

Находишь то, чего не ищешь. Грай почти закончил ремонт. Теперь он восстанавливал шкаф. Снимая деревянную вешалку, он выронил ее. Ударившись об пол, шест разломился надвое.

Грай нагнулся. Грай посмотрел. Сердце его заколотилось. На свет показался узкий рулон белого шелка… Нежно, медленно Грай сложил половники шеста и отнес их наверх.

Осторожно, осторожно… он вытащил и развернул шелковое полотнище. Желудок его сжался в комок.

То была составленная Боманцем карта Курганья, со всеми пометками — где лежали Взятые, где и почему стояли фетиши, какова мощь защитных заклятии, — с известными местами вечного успокоения тех прислужников Взятых, что полегли вместе с хозяевами. Очень детальная карта. С надписями в основном на теллекурре.

Помечены были и захоронения вне Курганья. Большая часть павших легла в общие могилы.

Битва захватила воображение Грая. На мгновение он увидел, как держатся и гибнут до последнего человека войска Властелина. Он увидел, как волна за волной орда Белой Розы отдает жизни, чтобы загнать мрак в ловушку Над головой пламенным ятаганом сияла Великая Комета.

Он мог только воображать. Достоверных источников не сохранилось.

Грай посочувствовал Боманцу. Бедный дурачок — мечтатель, искатель истины. Он не заслужил своей дурной славы.

Всю ночь Грай просидел над картой, позволяя ей пропитать свои тело и душу Перевод надписей в этом не очень помог, зато прояснил кое-что в отношении Курганья. И очень многое — в отношении колдуна, столь преданного своему делу, что он всю жизнь провел в изучении Курганья.

Утренний свет пробудил старика. Па мгновение Грай засомневался в самом себе. Не станет ли и он жертвой той же гибельной страсти?

Глава 9

РАВНИНА СТРАХА

Поднял меня Лейтенант. Лично.

— Ильмо вернулся. Костоправ Перекуси и являйся в зал совещаний.

Мрачный он человек, и с каждым днем все мрачнее. Иной раз я жалею, что голосовал за него, когда Капитан погиб в Арче. Но так пожелал Капитан. Это была его последняя просьба.

— Как только, так сразу, — ответил я, выкарабкиваясь из постели без обычных стонов. Сгреб одежду, пошелестел бумагами, неслышно посмеялся над собой. Мало ли я жалел, что голосовал за Капитана. А ведь когда он хотел уйти на покой, мы ему не позволили.

Комната моя вовсе не похожа на берлогу лекаря. У стен до самого потолка навалены книги. Большую часть я прочел — изучив предварительно языки, на которых они написаны. Некоторые — ровесники самого Отряда, летописи древних времен. Иные — генеалогии благородных семейств, украденные из старых храмов и чиновничьих гнезд разных стран. А самые редкие и интересные повествуют о взлете и падении Владычества.

Самые редкие — те, что написаны на теллекурре. Последователи Белой Розы оказались не слишком снисходительны к побежденным. Они сжигали книги и города, вывозили женщин и детей, оскверняли знаменитые святилища и великие произведения искусства. Обычный след великих событий.

Так что осталось не много ключей к языку, истории, образу мыслей побежденных. Некоторые из наиболее ясно написанных документов в твоей библиотеке остаются совершенно непонятными.

Как я хотел бы, чтоб Ворон был с нами, а не в могиле. Он свободно читал на теллекурре. Немногие, помимо ближайших соратников Госпожи, могут похвастаться этим.

В дверь просунул голову Гоблин:

— Ты идешь или нет?

Я начал ему жаловаться. Не первый раз. И никакого прогресса. Он только посмеялся:

— Своей подружке поплачься в жилетку. Вдруг она поможет.

— Никогда не сдаетесь, ребята?

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я написал последний простодушно-романтический рассказ о Госпоже. Это было перед долгим отступлением, приведшим мятежников к разгрому у Башни в Чарах. Но старые друзья ничего не забывают.

— Никогда, Костоправ, никогда. Кто еще из нас провел с ней ночь? Или прокатился па ковре-самолете?

Я предпочел бы об этом забыть. То были минуты скорее ужасные, а не романтические Госпожа узнала о моих исторических потугах и попросила описать и ее сторону. Более-менее. Она не указывала и не сокращала; настаивала только, чтобы я держался фактов и оставался беспристрастным. Я тогда думал, что она ожидает поражения и хочет, чтобы где-то сохранилась история, не зараженная предрассудками.

Гоблин глянул на гору пергаментов:

— Все никакой зацепки?

— Я уже не уверен, что она есть вообще. Что ни переведу — все пустышки. Чей-то перечень расходов. Календарь встреч. Список кандидатов на повышение. Письмо какого-то офицера приятелю-придворному. И все намного старше, чем то, что я ищу.

Гоблин поднял бровь.

— Но я буду искать Ведь что-то там есть! Мы захватили эти бумаги у Шепот, когда она была мятежницей. Она очень дорожила ими. И наша тогдашняя наставница, Душелов, была убеждена, что эти документы способны поколебать империю.

— Иногда целое больше суммы частей, — глубокомысленно произнес Гоблин. — Может, тебе стоит искать то, что связывает эти бумаги.

Эта мысль мне тоже приходила в голову. Имя, повторяющееся то здесь, то там, вскрывающее чье-то прошлое. Может, я его и найду. Комета не вернется еще долго.

Но я сомневался в этом.

Душечка еще молода — чуть старше двадцати. Но цвет ее юности уже облетел. Суровые годы громоздились на не менее суровые. Женственного в ней не много — не было случая развиться в этом отношении. Даже проведя два года посреди равнины, никто из нас не воспринимал ее как женщину.

Душечка высока — до шести футов ей не хватает пары дюймов. Глаза ее имеют блекло-голубой цвет и нередко кажутся пустыми, но когда Душечка встречает препятствие, они превращаются в ледяные клинки. Светлые, точно выцветшие на солнце волосы сбиваются в лохмы и колтуны, если за ними не приглядывать, поэтому лишенная тщеславия Душечка остригает их короче обычного. Да и одевается она подчеркнуто практично. Многих посетителей по первому разу оскорбляет ее мужской костюм, но скоро они убеждаются — дело она знает.

Роль пришла к ней против желания, но Душечка примирилась с ней, вошла в нее с упрямой убежденностью. Она выказывает мудрость, необычную для своих лет и при ее немоте. Ворон хорошо учил ее в те немногие годы, когда приглядывал за ней.

Когда я вошел, она прохаживалась взад и вперед. Земляные стены зала совещаний продымлены — даже пустой, он кажется переполненным. В нем стоит застарелая вонь множества немытых тел. Был там старик из Весла. Были Следопыт, Шпагат и еще несколько пришлых. И большая часть Отряда. Я сделал жест приветствия. Душечка обняла меня по-сестрински, спросила, как продвигаются мои исследования.

— Я уверен, — произнес я для всех и показал знаками ей, — что в Облачном лесу мы нашли не все документы. Не только потому, что не могу найти то, что ищу. Все они слишком стары.

Черты лица Душечки правильны, нет в них ничего выдающегося. Но все же ощущаются в этой женщине характер, воля, несгибаемость. Ребенком она побывала в аду, и он не затронул ее. Не трогал он ее и теперь.

Но это ей не понравилось.

— У нас не будет времени, на которое мы рассчитывали, — прожестикулировала она.

Я отвлекся немного. Я ждал, что между Следопытом и вторым вестником с запада полетят искры. В глубине души Следопыт мне очень не нравился Я бессознательно надеялся найти подтверждение своей неприязни.

Ничего.

И ничего удивительного. Система ячеек надежно ограждает наших последователей друг от друга.

Следующими Душечка пожелала выслушать Гоблина и Одноглазого.

— Все, что мы слышали, — правда, — пропищал Гоблин. — Они усиливают гарнизоны. Но это лучше Шпагат расскажет. А наша миссия провалилась. Они ждали нас. И гнали по всей равнине. Нам повезло, что смогли оторваться. И помощи никакой.

Менгиры и их жутковатые приятели считаются нашими союзниками. Но, по-моему, они слишком непредсказуемы. Они помогают нам или нет, следуя каким-то своим правилам.

Детали провалившегося рейда Душечку не интересовали. Она перешла к Шпагату.

— По обе стороны равнины собираются армии, — сообщил тот. — Под водительством Взятых.

— Взятых? — переспросил я. Я знал только двоих. А Шпагат говорил о многих. Тогда страшно. Давно уже ходили слухи, что Госпожа потому оставила нас в покое, что собирала новый урожай Взятых. Я в это не верил. Наш век до скорбного лишен личностей, наделенных той великолепной и злобной силой, что и взятые Властелином во время оно: Душелов, Повешенный, Крадущийся в Ночи, Меняющий Облик, Хромой и прочие. То были злодеи эпического масштаба, почти столь же буйные в своем коварстве, что и Госпожа с Властелином. Наши слабосильные времена породили лишь Душечку и Шепот.

— Слухи оказались верны, мой господин, — стыдливо ответил Шпагат.

Господин. Я. Только потому, что стою у истоков мечты. Ненавижу это, но проглатываю.

— Да?

— Эти новые Взятые, конечно, не Ревуны или Зовущие Бурю. — Шпагат чуть заметно улыбнулся. — Лорд Зануда заметил, что прежние Взятые были непредсказуемы и опасны, как молния, а новые — предсказуемый ручной гром бюрократии, если вы меня понимаете.

Понимаю. Продолжай.

Считают, что новых шестеро, господин. Лорд Зануда полагает, что их вот-вот спустят с цепи. Потому и накапливают войска вокруг равнины. Лорд Зануда думает, что Госпожа сделала соревнование из нашей гибели.

Зануда. Наш самый верный лазутчик. Один из немногих, переживших долгую осаду Ржи. Ненависть его не знает границ.

Вид у Шпагата был странный. Многозначительный такой. Сказано было явно не все, н худшее осталось напоследок.

— Давай, — приказал я. — Колись.

— Прозвания Взятых начертаны на звездах, установленных над их ставками. Командующего во Рже прозывают Благодетель. Звезду поставили после того, как ночью прилетел ковер. Но самого Благодетеля никто не видел.

Это требовало выяснения. Только Взятый может управиться с ковром. Но никакой ковер не долетит до Ржи, не миновав равнины Страха. А менгиры нам ни о чем не докладывали.

— Благодетель? Интересное прозвище. А другие?

— В Шмяке на звезде начертано «Волдырь».

Смешки.

— Прежние, описательные прозвания мне нравились больше, — сказал я. — Вроде Хромого, Луногрыза или Безликого.

— В Стуже сидит один по имени Аспид.

— Уже лучше.

Душечка косо глянула на меня.

— В Руте появился Ученый А в Лузге — Ехидный — Ехидный? Это мне тоже нравится.

— Западную границу равнины держат Шепот и Странник, ставки обоих в деревушке Плюнь. Я, как вундеркинд-математик, подвел итог — Двое старых и пятеро новых. А где еще один?

— Не знаю, — ответил Шпагат. — Кроме этих есть только главнокомандующий. Его звезда установлена в воинской части подо Ржой Его слова били мне по нервам. Шпагат побледнел и начал трястись Мной овладело нехорошее предчувствие. Я понял, что следующие его слова мне очень не понравятся. Но:

— Ну?

— На стеле стоит знак Хромого.

Как я был прав. Это мне совсем не нравится И не только мне.

— Ой-й! — взвизгнул Гоблин.

— Твою мать, — произнес Одноглазый тихо и потрясенно; сдержанность его голоса передавала больше, чем крик.

Я сел. Посреди комнаты. На пол. И обхватил голову руками. Мне хотелось плакать.

— Невозможно, — пробормотал я. — Я убил его. Собственными руками. — И, сказав, я уже не верил в это, хотя многие годы полагал именно так. — Но как же?..

— Хорошего парня легко не убьешь, — проворчал Ильмо.

Реплика эта свидетельствовала о том, что Ильмо потрясен Без причины он и слова не вымолвит.

Хромой враждует с Отрядом еще с той поры, когда мы прибыли на север через море Мук. Именно тогда к нам записался Ворон, таинственный уроженец Опала, когда-то очень влиятельный человек, лишенный титула и имущества приспешниками Хромого. Но Ворон был человек бешеный и совершенно бесстрашный. Взятый там или нет — Ворон ответил ударом на удар, убив своих обидчиков, в том числе самых умелых помощников Хромого. Так мы впервые перешли Взятому дорожку. И каждая наша встреча только ухудшала дело…

В сумятице после Арчи Хромой решил свести с нами счеты. Я устроил ему ловушку. Он в нее влез.

— Я на что угодно ставлю — я убил его! Так жутко я себя еще никогда не чувствовал. Словно на краю обрыва стою.

— Истерик не закатывай, Костоправ, — посоветовал Одноглазый. — Мы от него и раньше живыми уходили.

— Он — один из старых, придурок! Из настоящих Взятых! Из тех времен, когда были еще истинные колдуны. Ему еще ни разу не позволяли взяться за нас со всей силой. Да еще помощников… — Восемь Взятых и пять армий атакуют равнину Страха. А нас в Дыре редко бывало больше семи десятков. Перед моими глазами проносились чудовищные видения. Пусть это второсортные Взятые, но их слишком много. Их ярость выжжет пустыню. Шепот и Хромой уже вели бои здесь и знают об опасностях равнины. Собственно, Шепот дралась тут и против Взятых, и против мятежников. Она выиграла большую часть знаменитых битв восточной кампании.

Потом рассудок взял свое, но будущее осталось мрачным. Подумав, я пришел к неизбежному выводу, что Шепот знает равнину слишком хорошо. Возможно, у нее даже остались здесь союзники.

Душечка коснулась моего плеча, и это успокоило меня лучше, чем слова друзей. Ее уверенность заразительна.

— Теперь мы знаем, — показала она и улыбнулась.

Но время тем не менее стало готовым опуститься молотом. Долгое ожидание Кометы потеряло смысл. Выжить надо было здесь и сейчас.

— Где-то в моей груде пергаментов было истинное имя Хромого, — сказал я, пытаясь найти в ситуации хоть что-нибудь хорошее. Но опять пришла на ум проблема. — Но, Душечка, там нет того, что я ищу.

Она подняла бровь. Из-за немоты ей пришлось обзавестись одним из самых выразительных лиц, какие мне доводилось видеть.

— Нам надо будет сесть и поговорить. Когда у тебя будет время. И выяснить точно, что случилось с этими бумагами, пока они были у Ворона. Некоторых не хватает. Когда я передал документы Душелову, они там были. Когда я получил бумаги обратно, они там были. Я уверен, что они были там, когда бумаги взял Ворон. Что с ними случилось потом?

— Вечером, — показала Душечка. — Время будет.

Казалось, она внезапно потеряла интерес к разговору. Из-за Ворона? Он много значил для нее, но за такой срок боль могла и схлынуть. Если только я не пропустил чего-то в их истории. А это вполне возможно. Понятия не имею, во что вылились их отношения после того, как Ворон ушел из Отряда. Его смерть ее явно еще мучит. Своей бессмысленностью. Пережив все, что обрушивала на него тень, он утонул в общественной бане.

Лейтенант говорит, что по ночам она плачет во сне. Он не знает почему, но подозревает, что дело в Вороне.

Я расспрашивал ее о тех годах, что они провели без нас, но она не отвечает. У меня сложилось впечатление, что она испытала печаль и жестокое разочарование.

Теперь она отбросила старые заботы и обернулась к Следопыту и его дворняге. За ними ежились в предвкушении те, кого Ильмо поймал у обрыва. Их очередь была следующей, а репутацию Черного Отряда они знали.

Но мы не дошли до них. Даже до Следопыта с псом Жабодавом. Дозорный опять завопил, объявляя тревогу.

Это становилось утомительным.

Когда я заходил в кораллы, всадник уже пересекал ручей. Плескалась вода под копытами загнанного, взмыленного коня. Эта лошадь уже никогда не будет бегать как прежде. Мне жаль было видеть, как губят скакуна, но у всадника была на то веская причина.

На самой границе безмагии метались двое Взятых. Один метнул лиловый разряд, который растаял, не достигнув земли. Одноглазый кудахтнул и сделал непристойный жест.

— Всю жизнь об это мечтал, — пояснил он.

— Ох, чудо чудное, — пискнул Гоблин, глядя в другую сторону.

С розовых утесов сорвалась и ушла ввысь стая огромных исчерна-синих мант — около дюжины, хотя сосчитать их было трудно: они постоянно маневрировали, чтобы не отнять у соседа ветер. То были великаны своей породы — футов сто в размахе крыльев. Поднявшись достаточно высоко, они парами начали пикировать на Взятых.

Всадник остановился, упал. В спине его торчала стрела.

— Фишки! — выдохнул он и потерял сознание.

Первая пара мант, двигаясь, казалось, медленно и величаво, — хотя на самом деле летят они вдесятеро быстрее бегущего человека, — проплыли мимо ближайшего Взятого, едва не выскользнув за границы Душечкиной безмагии, и каждая пустила по сверкающей молнии. Молния может лететь там, где тает колдовство Взятых.

Один разряд попал в цель. Ковер со Взятым качнулся, коротко вспыхнул; пошел дым. Ковер дернулся и косо пошел к земле. Мы осторожно ликовали. Потом Взятый восстановил равновесие, неуклюже поднялся и улетел.

Я опустился на колени рядом с курьером. Молодой, почти мальчишка. Жив. Если я возьмусь за него — еще не все потеряно.

— Одноглазый, помоги.

Манты парами плыли по внутренней границе безмагии, швыряя молнии во второго Взятого. Тот легко уклонялся, не предпринимая ответных мер.

— Это Шепот, — сказал Ильмо.

— Ага, — согласился я. Она свое дело знает.

— Ты мне-то будешь помогать или нет? — хмыкнул Одноглазый.

— Ладно, ладно.

Мне не хотелось пропускать представление. Первый раз вижу так много мант. И в первый раз они нам помогают. Хотелось посмотреть еще.

— Ну вот, — проговорил Ильмо, утихомиривая лошадь мальчишки и одновременно шаря по седельным сумкам, — еще одно письмишко нашему достопочтенному анналисту.

Он протянул мне еще один пакет в промасленной коже. Я ошарашенно сунул пакет под мышку и вместе с Одноглазым поволок курьера в Дыру.

Глава 10

ИСТОРИЯ БОМАНЦА (ИЗ ПОСЛАНИЯ)

— Боманц! — От визга Жасмин звенели окна и скрипели двери. — Слезай! Слезай немедленно, ты меня слышишь?!

Боманц вздохнул. Пять минут нельзя побыть в одиночестве. Зачем он только женился? Зачем это вообще делают? Остаток жизни после этого проводишь на каторге, делаешь не то, что хочешь ты, а то, чего хотят другие.

— Боманц!

— Иду, черт тебя дери! — И вполголоса: — Проклятая дура высморкаться не может без того, чтоб я ей платок подержал.

Боманц вообще часто говорил вполголоса. Чувства нужно было выпускать, а мир — поддерживать. Он шел на компромисс. Всегда на компромисс.

Он протопал по лестнице, каждым шагом выражая раздражение. «Когда тебя все бесит, » посмеялся он над собой, — понимаешь, что ты стар».

— Чего тебе? Где ты есть?

— В лавке. — В голосе Жасмин звучали странные ноты. Кажется, подавленное возбуждение. В лавку Боманц ступил очень осторожно.

— Сюрприз!

Мир ожил. Ворчливость сгинула.

— Шаб!

Боманц кинулся к Шаблону, могучие руки сына сдавили его.

— Уже здесь? Мы ожидали тебя только на следующей неделе.

— Я рано уехал. А ты толстеешь, пап. — Шаблон включил и Жасмин в тройное объятие.

— Все стряпня твоей мамы. Времена хорошие, едим регулярно. Токар был… — Мелькнула блеклая уродливая тень. — А как ты? Отойди-ка, дай на тебя глянуть. Когда уезжал, ты был еще мальчишкой.

И Жасмин:

— Ну разве он не красавец? Такой высокий и здоровый! А одежка-то какая! — Насмешливая забота: — Ни в какие темные дела, часом, не впутался?

— Мама! Ну куда может впутаться младший преподаватель? — Шаблон встретился взглядом с отцом и улыбнулся, как бы говоря: «А мама все та же».

Двадцатипятилетний Шаблон был на четыре дюйма выше отца и, несмотря на свою профессию, сложен хорошо — скорее авантюрист, чем будущий профессор, как показалось Боманцу. Конечно, времена меняются. С его университетских дней прошли эпохи. Быть может, стандарты изменились.

Боманц вспомнил смех, и шутки, и ужасно серьезные полночные диспуты о значении всего на свете, и бес тоски укусил его. Что сталось с тем хитроумным, лукавым юнцом? Какой-то незримый стражник рассудка заключил его в кургане на задворках мозга, и там он лежит в мертвом сне, пока его место занимает лысый, мрачный, толстобрюхий гном… Они крадут нашу юность и не оставляют нам иной, кроме юности наших детей…