Глава 1

РАВНИНА СТРАХА

Неподвижный воздух пустыни действовал как линза. Всадники, казалось, застыли, двигаясь и не приближаясь. Мы пересчитывали их по очереди, и никому не удавалось получить одно и то же число два раза подряд.

Легкий ветерок простонал в кораллах, шевельнул листья Праотца-Дерева, и те зазвенели эоловыми колокольцами. За северным горизонтом полыхнула молния перемен — точно отблеск дальней схватки богов. Хрустнул песок. Я обернулся. Молчун изумленно пялился на появившийся за последнюю пару секунд говорящий менгир. Каменюги подлые. Им бы все веселиться.

— Чужаки на равнине, — сказал менгир. Я подскочил. Камень хихикнул. Жутче менгиров только сказочные бесы хихикают. Тихо рыча, я спрятался в тень камня.

— Жарко. — И добавил: — Это Гоблин и Одноглазый, возвращаются из Кожемяк.

Камень был прав, ошибался я. Слишком узко я смотрел. Но патруль задерживался почти на месяц, и мы все волновались. В последнее время войска Госпожи все чаще вторгались в пределы равнины Страха, Каменный столб хохотнул снова. Он возвышался надо мной — все тринадцать футов. Средненький. Те, в ком побольше пятнадцати, движутся редко.

Всадники скакали к нам, не приближаясь. Нервы, конечно; мерещится. Для Черного Отряда наступили тяжелые времена. Жертв мы не можем себе позволить. Любой погибший окажется давним другом. Я вновь пересчитал конников. Вроде бы столько, сколько было. Но один конь — без седока… Несмотря на жару, я поежился.

Спрятавшись внутри огромного рифа, мы наблюдали, как Отряд спускался по тропе к ручью, футах в трехстах. Бродячие деревья близ брода зашелестели, хотя ветра не было.

Всадники погоняли усталых коней. Те упрямились, даже зная, что дом уже близок. Они вошли в ручей — заплескала вода. Я ухмыльнулся, хлопнул Молчуна по спине. Все на месте, все до одного — и еще один. Молчун отбросил обычную сдержанность, улыбнулся в ответ. Ильмо выбрался из кораллов, пошел встречать наших собратьев. Мы с Маслом и Молчуном поспешили за ним. Утреннее солнце висело за нашими спинами огромным кровавым шаром.

Ухмыляясь, солдаты спешивались. Но выглядели они невеселыми — больше всех Гоблин и Одноглазый. Впрочем, они вступили на земли, где их колдовская сила бесполезна. Так близко от Душечки они ничем не сильнее нас.

Я обернулся. Душечка стояла на выходе из туннеля, похожая на белый призрак в тени.

Наши люди обнимались недолго; старая привычка взяла вверх, и все принялись делать вид, будто ничего не случилось.

— Тяжело пришлось? — спросил я Одноглазого, рассматривая прибывшего с ними незнакомого парня.

— Да. — Тощий, низкорослый негр усох за время поездки еще больше, чем мне показалось поначалу.

— Ты в порядке?

— Стрелу поймал. — Он потер бок. — Между ребер.

— Нас едва не взяли, — пискнул Гоблин из-за спины Одноглазого. — Месяц гнали, а мы их никак стряхнуть не могли.

— Пошли в Дыру, — приказал я.

— Нет там заражения. Я прочистил.

— Все равно хочу глянуть. — Он был моим помощником с тех пор, как я стал отрядным лекарем. Его суждениям я верю. Но здоровье каждого бойца — все же моя ответственность.

— Нас ждали, Костоправ. Душечка скрылась в туннеле, ведущем в глубь нашей подземной крепости. Восходящее солнце оставалось багровым — наследство проходящей бури перемен; что-то большое проплыло по его диску. Летучий кит?

— Засада?

Я перевел взгляд на патрульный отряд.

— Нет, на нас в особенности. Просто неприятностей ждали.

Отряд получил двойное задание: связаться с сочувствующими в Кожемяках, чтобы выяснить, не начинают ли войска Госпожи после долгого перерыва активные действия, и совершить налет на гарнизон, дабы доказать, что в наших силах нанести удар по империи, подмявшей под себя полмира.

— Чужаки на равнине, Костоправ, — повторил менгир, когда мы проходили мимо.

Ну почему это всегда случается со мной? Со мной и камни говорят чаще, чем с остальными. Но дважды? Я призадумался. Чтобы менгир повторился, он должен считать свою весть исключительно важной.

— Погоня есть? — спросил я Одноглазого. Тот пожал плечами:

— Не сдаются.

— Что в мире творится? — Прячась на равнине, я с таким же успехом мог бы похоронить себя заживо.

Лицо Одноглазого оставалось непроницаемым.

— Шпагат расскажет.

— Шпагат? Тот парень, которого вы привезли? — Имя я слыхал, но носителя его видел впервые. Один из наших лучших шпионов. — Да.

— Не лучшие новости?

— Вот-вот.

Мы нырнули в туннель, ведущий в наше логово, в нашу вонючую, сырую, тесную, осыпающуюся кроличью нору, носящую название крепости. Мерзкая дыра, душа и сердце восстания новой Белой Розы. Новая Надежда, как шепотом кличут ее покоренные. Насмешка над надеждой для нас, живущих здесь. В Дыре не лучше, чем в любом кишащем крысами подземелье, — хотя выйти отсюда можно. Если ты согласен вернуться в мир, где на тебя готова обрушиться вся мощь империи.

Глава 2

РАВНИНА СТРАХА

Шпагат был в Кожемяках нашими глазами и ушами. У него везде связные, а против Госпожи он воюет уже несколько десятилетий. Он был среди тех, кто избежал ее гнева при Чарах, где она подавила прежнее восстание. Немалую долю ответственности за тот разгром нес Отряд. В те дни мы были ее правой рукой. И загнали ее врагов в ловушку.

При Чарах погибло четверть миллиона человек. Никогда прежде не бывало битв столь страшных и великих — и столь решающих. Даже кровавый разгром Властелина в Древнем лесу пожрал вполовину меньше жизней.

Судьба заставила нас сменить лагерь — когда мы поняли, что нам больше не поможет никто.

Рана Одноглазого оказалась чистой, как он и утверждал. Я отпустил его и поковылял к себе.

Прошел слух, что Душечка, прежде чем выслушать доклад патрульных, заставила их отдохнуть. Я поежился в нехорошем предвкушении дурных известий.

Усталый старик — вот кто я теперь. Куда делись огонь, воля, амбиции? Когда-то у меня были мечты, почти позабытые теперь. В приступах грусти я стряхиваю с них пыль и ностальгически любуюсь, снисходительно удивляясь их юношеской наивности.

Древность пропитывает мою комнату. Мой великий проект — восемьдесят фунтов старинных бумаг, отбитых у генерала Шепот в те времена, когда она была мятежницей, а мы служили Госпоже. В них якобы содержится ключ к поражению Госпожи и ее Взятых. Уже шесть лет они лежат у меня. И за шесть лет я не нашел ничего. Сплошной провал. Теперь бумаги нагоняют на меня такую тоску, что я все чаще просто перебираю их, а потом сажусь за Анналы.

Со времени нашего бегства из Арчи Анналы превратились в мой личный дневник. То, что осталось от нашего Отряда, не вызывает энтузиазма, а новости извне так редки и ненадежны, что я не часто утруждаюсь их записыванием. Кроме того, после победы над своим супругом у Арчи Госпожа, по-моему, катится по наклонной плоскости еще шибче, чем мы.

Конечно, внешность обманчива. Суть Госпожи — иллюзия.

— Костоправ!

Я оторвал взгляд от сотню раз перечитанной странички на древнем теллекурре. В дверях стоял Гоблин, похожий на старую жабу.

— Ну?

Там наверху что-то заваривается. Меч бери.

Я взял лук и кожаную кирасу. Староват я для рукопашной. Если уж мне придется воевать, предпочитаю стоять в сторонке и пускать стрелы. Следуя за Гоблином, я вспоминал историю этого лука — его подарила мне сама Госпожа во время битвы при Чарах. Ох, моя память… Этим луком я помог убить Взятую по имени Душелов, которая привела Отряд на службу Госпоже. Те времена уже почти отошли для нас в область преданий.

Мы вылетели на свет. За нами бежали остальные, прячась в кактусах и кораллах. Всадник на тропе — а она в здешних местах одна — никого не заметит.

Всадник был один, безоружный; ехал он на побитом молью муле.

— И весь шум из-за старика на ишаке? — осведомился я.

Среди кактусов и кораллов сновали наши люди, производя немыслимый шум, — даже этот старец не мог их не заметить.

— Лучше бы нам потренироваться не галдеть.

— Вот-вот.

Я подскочил, оборачиваясь. За моей спиной, прикрыв глаза от солнца, стоял Ильмо, такой же старый и усталый, каким чувствовал себя я. Каждый день напоминает мне, что мы уже немолоды. Черт, мы все были немолоды, уже когда явились на север, переплыв море Мук.

— Нам нужна свежая кровь, Ильмо. Он фыркнул.

Да, к тому времени, как все это закончится, мы станем намного старше. Если доживем. Ведь мы выкупаем время. Если повезет — десятки лет.

Всадник пересек ручей, остановился. Поднял руки. Вокруг него из пустоты вынырнули наши люди, небрежно помахивая оружием. Одинокий старик в самом центре Душечкиной безмагии не может быть опасен.

Мы с Гоблином и Ильмо начали спускаться.

— Как вы с Одноглазым — развлеклись в отлучке?

Эти двое враждуют издавна, но тут присутствие Душечки не дает им пользоваться колдовскими штучками.

Гоблин ухмыльнулся. Улыбка раскалывает его голову напополам, от уха до уха.

— Я его расслабил. Мы подошли к всаднику.

— Потом расскажешь.

Гоблин пискляво хихикнул — точно вода булькнула в чайнике.

— Ага.

— Ты кто? — спросил Ильмо старика.

— Фишки.

Это было не имя. Это был пароль посыльного с западных окраин. Давно мы не получали оттуда вестей. Вестникам с запада приходилось добираться до равнины через наиболее прирученные Госпожой провинции.

— Да? — переспросил Ильмо. — Ну так и что? Слезай.

Старик сполз с ишака, предъявил свои верительные грамоты — Ильмо признал их подлинными, — потом объявил:

Двадцать фунтов приволок. — Он похлопал по седельной суме. — Каждый городишко норовит добавить.

— Всю дорогу сам проделал? — спросил я.

— Каждый фут, от самого Весла.

— Весла? Но это…

Больше тысячи миль. Я и понятия не имел, что у нас там кто-то есть. Впрочем, я многого не знаю об организации, которую создала Душечка. Я трачу все свое время, выдавливая из чертовых этих бумаг то, чего там, может, и вовсе нет.

Старик посмотрел на меня, точно взвешивая мои грехи:

— Ты лекарь? Костоправ?

— Да, а что?

— Есть для тебя. Личное. — Он открыл курьерскую сумку.

На мгновение все напряглись — мало ли что. Но старик вытащил пакет, завернутый в промасленную кожу так, что и конец мира ему нипочем.

— Вечно там моросит, — объяснил он, отдавая пакет мне.

Я взвесил сверток в руке — если не считать кожи, легкий.

— От кого?

Старик пожал плечами.

— Где ты его взял?

— У капитана ячейки.

Само собой. Душечка действовала с осторожностью, так организовав своих подчиненных, что Госпожа не могла уничтожить больше малой доли подпольщиков. Гениальная девочка.

Ильмо взял остальное.

— Отведи его вниз и найди камору, — приказал он Маслу. — А ты, старик, отдохни. Белая Роза поговорит с тобой позже.

Интересный будет вечер, если докладываться будут и Шпагат, и этот старикан.

— Пойду гляну, что там, — сказал я Ильмо, взвешивая пакет в руке. Кто бы мог его послать? За пределами равнины у меня знакомых нет. Разве что… Но Госпожа не станет посылать письмо в подполье. Или станет?

Укол страха. Пусть давно это было, но она обещала держать связь.

Говорящий менгир, предупредивший нас о курьере, все еще торчал у тропы.

— Чужаки на равнине, Костоправ, — сказал менгир, когда я проходил мимо. Я замер.

— Что? Еще?

Но камень, как обычно, промолчал.

Никогда не пойму эти древние каменюги. Черт, да я все еще не понимаю, почему они на нашей стороне. Чужаков они ненавидят по-разному, но всех с равной силой. Как и прочие диковатые разумные твари равнины.

Я тихонько вернулся к себе, снял тетиву с лука и прислонил его к стене. Потом сел за стол и развернул пакет.

Почерка я не узнал, а подписи в конце не было. Я начал читать.

Глава 3

ПРОШЛОГОДНИЙ РАССКАЗ (ИЗ ПОСЛАНИЯ)

Снова эта баба орет. Боманц потер виски. Пульсирующая боль не стихала.

— Сайта, сайита, сата, — пробормотал он, прикрыв глаза; согласные зло шипели, как змеи.

Он прикусил язык. Не стоит насылать чары на собственную жену. Последствия юношеской глупости следует переносить с достоинством и смирением. Но какое искушение И повод какой! Хватит, дурак! Займись проклятой картой. Ни Жасмин, ни головная боль не унимались.

— Да чтоб тебе провалиться! — Боманц смахнул грузики с уголков карты, намотал тонкий шелк на стеклянный стержень, а тот спрятал в древке поддельного антикварного копья. Древко блестело от долгого обращения.

— Бесанд в минуту бы учуял, — пробормотал он.

Боманц заскрипел зубами — язва куснула желудок. Чем ближе конец, тем больше опасность. Нервы на пределе. Он боялся, что сломается перед последним препятствием, что трусость одолеет его и жизнь окажется прожитой напрасно.

Тридцать семь лет кажутся очень долгими, если прожиты в тени секиры палача.

— Жасмин, — пробормотал он. — Все равно что свинья Красотка. — Он откинул дверную занавесь. — Что тебе еще? — крикнул он вниз.

Как всегда. Мелочное зудение, не доходящее до сути ее недовольства. Она заставляет его платить временем занятий за погубленную, по ее мнению, жизнь.

Он ведь мог стать важным человеком в Весле. Он мог подарить ей огромный домище, полный льстивых слуг. Он мог одевать ее в парчу и золото. Он мог кормить ее до отвала мясом и салом. А вместо этого он избрал жизнь ученого, скрывая свое имя и профессию, затащив ее в эту уродливую, духами засиженную развалюху в Древнем лесу. Он не дал ей ничего, кроме нищеты, зимних морозов и унижений со стороны Вечной Стражи.

Боманц протопал по узкой, скрипучей, неустойчивой лестнице. Он обругал жену, плюнул на пол, сунул ей в иссохшую ладонь серебряную монету, выгнал с требованием подать наконец что-нибудь съедобное на ужин. «Унижения? — подумал он. — Я тебе покажу унижения, старая карга. Я тебе покажу, что значит жить с вечной плакальщицей, с жутким, дряхлым мешком, полным нелепых, детских мечтаний…» — Хватит, Боманц, — пробормотал он. — Она мать твоего сына. Отдай ей должное. Она тебя не предавала.

У них еще оставалось кое-что общее — карта, нарисованная на шелке. Ей тоже нелегко — ждать, не видя хода события, зная только, что почти четыре десятилетия не принесли пока никаких зримых результатов. Звякнул колокольчик у входной двери. Боманц поспешно натянул личину лавочника и поспешил открывать — маленький лысый толстячок, сложенные на груди ручки синеют венами.

— Токар! — Он слегка поклонился. — Я не ожидал тебя так скоро.

Токар был торговцем из Весла и приятелем сына Боманца, Шаблона. Боманц старательно обманывал себя, видя в непочтительной прямоте и честности торговца призрак собственной юности.

— А я не рассчитывал так быстро вернуться, Бо. Но антиквариат сейчас идет на «ура». Просто невероятно.

— Что, нужна еще партия? Уже? Да ты меня обчистишь. — Еще одна невысказанная жалоба:

Боманц, тебе придется пополнять запасы. Отрывать время от изысканий.

— Эпоха Владычества сейчас в моде. Кончай тянуть, Бо. Делай деньги. В следующем году рынок может сдохнуть, как Взятые.

— Они не… Наверное, старею, Токар. Перепалки с Бесандом уже не приносят мне радости.

Черт, да десять лет назад я его искал, чтобы развеять скуку добрым скандалом! Да и землекопом работать нелегко. Я выдохся. Хочу просто сесть на крылечко и смотреть, как жизнь проходит мимо.

Болтая, Боманц выкладывал на прилавок лучшие старинные мечи, части доспехов, солдатские амулеты, почти отлично сохранившийся щит. Ящик наконечников от стрел с выгравированными розами. Пара копий с широкими клинками — старинные наконечники, насаженные на копии древков. — Я могу прислать тебе пару человек. Покажешь им, где копать. Я тебе комиссионные выплачу. И делать ничего не надо. Отличная у тебя секира, Бо. Теллекурре? Оружия теллекурре я хоть баржу могу продать.

— Да нет, ючителле. — Укол язвы. — Нет, помощников не надо. — Именно этого ему недостает. Чтобы банда молодых оболтусов копала, а он делал съемку местности.

— Я просто предложил.

— Извини. Не обращай внимания. Жасмин утром на меня взъелась.

— Ты не находил ничего, связанного со Взятыми? — тихо спросил Токар.

Боманц вскинулся, изображая ужас, как делал это на протяжении десятилетий.

— Взятыми? Я что, идиот? Я не притронулся бы к этому, даже если бы смог пронести мимо Наблюдателя.

Токар заговорщицки улыбнулся:

— Конечно. Мы же не хотим оскорбить Вечную Стражу. Тем не менее… Есть в Весле один человек, который хорошо заплатил бы за вещь, которая могла принадлежать Взятым. А за одну из вещей Госпожи он продал бы душу. Он в нее влюблен.

— Она этим славилась. — Боманц избегал взгляда своего молодого товарища. Что ему наболтал Шаб? Или Бесанд на рыбалке подглядел? Чем старше становился Боманц, тем меньше ему нравилась игра. Его нервы не выдерживали двойной жизни. Он испытывал искушение сознаться во всем, просто чтобы облегчить душу.

Нет, проклятие! Он вложил слишком много. Тридцать семь лет. Каждую минуту копая и отскребая. Обманывая и привирая. В крайней нищете. Нет. Он не сдастся. Не сейчас. Не теперь, когда он так близко.

— Я тоже ее по-своему люблю, — признался он. — Но мне хватает здравого смысла. Если бы я нашел что-нибудь, то позвал бы Бесанда, да так громко — в Весле услышали бы.

— Ладно. Как скажешь. — Токар ухмыльнулся. — Хватит держать тебя в напряжении. — Он вытащил кожаный мешочек. — Письма от Шаблона.

Боманц вцепился в мешочек.

— Я от него не получал известий с тех пор, как ты последний раз заезжал.

— Могу я загружаться, Бо?

— Конечно. Давай. — Боманц рассеянно вытащил из ящика стола текущий список товаров. — Пометь, что будешь брать.

Токар хохотнул — В этот раз — все. Только назови цену, Бо.

— Все? Да тут половина — сущий мусор.

— Я тебе говорил, эпоха Владычества в большой моде.

— Ты видел Шаба? Как он? — Боманц добрался уже до середины первого письма. Ничего существенного сын не сообщал — его послание переполняли будничные мелочи. Письма по обязанности. Весточки родителям от сына, неспособные пересечь бездну времени.

— Здоров до омерзения. Скучает в университете. Читай дальше. Там будет сюрприз.

— Токар заезжал, — сообщил Боманц и ухмыльнулся, переминаясь с ноги на ногу.

— Этот ворюга? — Жасмин скорчила гримасу. — Ты деньги у него не забыл получить?

Ее полное, оплывающее лицо застыло в вечном неодобрении. Рот ее обычно бывал недовольно сжат.

— Привез письма от Шаба. Вот. — Он протянул ей пакет, но не сумел сдержаться: — Шаб едет домой.

— Домой? Не может быть. У него же работа в университете.

— Он взял академический отпуск. Приезжает на лето.

— Зачем?

— Нас повидать. В лавке помочь. Диссертацию закончить в тишине.

Жасмин проворчала что-то. Писем читать она не стала. Она так и не простила сына за то, что он, как и отец, интересовался эпохой Владычества.

— Он приезжает, чтобы помочь тебе совать нос туда, куда нос совать не положено, так ведь?

Боманц украдкой глянул в окна. В его положении паранойя была вполне простительна.

— Приходит Год Кометы. Духи Взятых восстанут, чтобы оплакать падение Владычества.

Этим летом Комета, явившаяся в час падения Властелина, вернется в десятый раз. Десять Взятых проявят себя сильно.

Боманц уже наблюдал одно прохождение, в то лето, когда он поселился в Древнем лесу, задолго до рождения Шаблона. Духи, шагающие по Курганью, очень впечатляли.

От предвкушения засосало под ложечкой. Жасмин может не понять этого, но это лето — последнее. Конец долгим поискам. Не хватает только одного ключа. Найдя его, он сможет установить связь и брать, вместо того чтобы отдавать.

— Зачем я только в это влезла? — фыркнула Жасмин. — Мама ведь меня предупреждала.

— Мы говорим о Шаблоне, женщина. О нашем сыне.

— Ох, Бо, только не называй меня жестокой старухой. Конечно, я буду рада его увидеть. Я ведь тоже его люблю.

— Неплохо бы это показывать иногда. — Боманц осмотрел остатки товара. — Самая дрянь осталась. От одной мысли о том, сколько придется копать, ноют мои старые кости.

Кости ныли, но дух рвался вперед. Пополнение запасов — достоверный предлог побродить по окраинам Курганья.

— Хоть сейчас начинай.

— Пытаешься меня из дома выставить?

— Не огорчусь.

Вздохнув, Боманц оглядел лавку. Несколько кусков изъеденной временем брони, сломанное оружие, череп — непонятно чей, потому что характерной для офицеров Властелина треугольной вмятины на нем не было. Собиратели не интересовались останками простых солдат или последователей Белой Розы.

«Интересно, почему нас так привлекает зло?» — подумал он. Белая Роза проявила больше героизма, чем Властелин или Взятые. Но ее забыли все, кроме людей Наблюдателя. А любой крестьянин может назвать половину Взятых. Курганье, где непрерывно шевелится зло, обходит стража, а могила Белой Розы утеряна.

— Ни там, ни здесь, — пробормотал Боманц. — Пора в поле. Вот-вот. Лопата. Волшебный жезл. Мешки… Может, прав был Токар? Может, стоит помощника найти? Кисточки. Чтобы помогал таскать все это. Теодолит. Карта. Это бы не забыть. Что еще? Заявочные ленточки. Конечно. Этот паршивец Мен-фу… — Он запихал, что мог, в сумку, а остальным обвешался. Взвалил на плечо лопату, грабли и теодолит. — Жасмин! Жасмин!! Отвори мне эту проклятую дверь!

Его жена выглянула из-за занавески, отгораживавшей жилую комнату.

— Надо было отпереть ее сначала, придурок. — Она проковыляла через лавку. — Когда-нибудь, Бо, тебе придется лечиться от безалаберности. Наверное, после моей смерти.

— После твоей смерти, — бурчал он, бредя по улице. — Это ты точно сказала. Я тебя быстренько закопаю, чтоб не передумала и не встала.

Глава 4

НЕДАВНЕЕ ПРОШЛОЕ: ГРАЙ

Курганье лежит далеко к северу от Чар, в Древнем лесу, столь прославленном в легендах о Белой Розе. Грай пришел в город на следующее лето после того, как Властелин едва не сбежал из могилы через Арчу. Соратников Госпожи он нашел в прекрасном расположении духа. Великого зла из Великого кургана можно было не опасаться. Последних мятежников отлавливали в лесах. У империи не осталось более серьезных врагов. И Великая Комета, предвестница всех катастроф, не вернется еще десятки лет.

Оставался лишь единственный очаг сопротивления — дитя, якобы воплощающее Белую Розу. Но оно сбежало вместе с остатками предателей из Черного Отряда. Не стоит бояться беглецов. Превосходящие силы Госпожи сметут, их.

Грай прихромал в город по дороге из Весла, в одиночку, с мешком на спине, крепко сжимая посох.

Он назвался ветераном, раненным в Форсбергекой Кампании Хромого. Ему хотелось работать. Для человека, не обремененного гордостью; работы хватало. Вечной Страже платили хорошо. А обязанности их выполняли нередко наемные слуги.

В то время гарнизон стоял в Курганье. Вокруг казарм без счета роились гражданские. Грай затерялся среди них, и, когда отряды и батальоны разъехались, он уже стал частью ландшафта.

Он мыл тарелки, обихаживал лошадей, выгребал навоз из конюшен, разносил письма, оттирал полы, чистил овощи, брался за всякое дело, которым мог заработать пару медяков. То был высокий молчаливый, мрачный тип; ни с кем не сближался и ни с кем не враждовал. И почти ни с кем не общался.

Через пару месяцев он попросил разрешения — и получил его — занять развалюху, принадлежавшую некогда колдуну из Весла и оттого никому не нужную. По мере сил и возможностей он отстроил дом заново. И, как колдун до него, работал ради того, что привело его на север.

Десять, двенадцать, четырнадцать часов в день Грай работал в городе, а потом приходил домой и работал снова. Люди удивлялись: когда же он спит?

Если что-то и умаляло достоинства Грая, так это его неспособность принять роль полностью. Большая часть чернорабочих подвергалась немалым унижениям. Грай унижений не терпел. Оскорби его, и глаза Грая становились холодными, как сталь зимой. Только один человек попытался задеть его после того, как Грай на него глянул так. Грай избил его безжалостно, сильно, и умело.

Никто не подозревал, что Грай ведет двойную жизнь. Вне дома он был Граем-поденщиком, и не более того. Эту роль он играл превосходно. Дома, когда за ним могли следить, он был Граем-обновителем, создающим новый дом из старого. И только в самые глухие часы, когда не спит лишь ночной патруль, он становился Граем-человеком с миссией.

Грай-обновитель нашел в стене колдуновой кухни сокровище. И отнес его наверх, где вышел из глубин Грай-одержимый.

На клочке бумаги красовалась дюжина выведенных дрожащей рукой слов. Ключ к шифру.

На тощем мрачном, неулыбчивом лице пошел ледоход. Вспыхнули темные глаза. Руки зажгли лампу. Грай сел за стол и почти час смотрел в пустоту. Потом, все еще улыбаясь, спустился по лестнице и вышел в ночь. Повстречав ночной патруль, он приветствовал его взмахом руки.

Теперь его знали. И никто не мешал ему хромать по окрестностям и наблюдать за движением светил.

Когда нервы его успокоились, он вернулся домой. Но не спать. Он разложил бумаги и принялся изучать, расшифровывать, переводить, писать длинное письмо, которое не достигнет адресата еще долгие годы.

Глава 5

РАВНИНА СТРАХА

Заглянул ко мне Одноглазый, сказал, что Душечка собирается допросить Шпагата и курьера.

— Совсем она взвинтилась, Костоправ, — заметил он. — Ты ее видел?

— Видел. Давал советы. Она не слушает. Что еще я могу сделать?

— До появления Кометы еще двадцать два года. Зачем ей загонять себя до смерти?

— Ты это у нее спроси. Мне она просто твердит, что все решится задолго до прихода Кометы. Это гонка со временем. Она верит в это. Но остальные не могут вспыхнуть ее огнем. Мы здесь, на равнине Страха, отрезаны от мира, и борьба с Госпожой порой отходит на второй план — нас слишком занимает сама равнина.

Я поймал себя на том, что обгоняю Одноглазого. Эти похороны прежде смерти плохо на него повлияли. Без своей магии он слабеет и физически. Возраст сказывается. Я притормозил.

— Как вы с Гоблином — развлеклись по дороге всласть?

Одноглазый не то усмехнулся, не то скривился.

— Опять он тебя достал?

Их вражда тянется с незапамятных времен. Начинает каждую стычку Одноглазый, а выигрывает обычно Гоблин.

Он пробормотал что-то.

— Что? — переспросил я.

— Эй! — вскричал кто-то. — Свистать всех наверх! Тревога! Тревога!

— Второй раз за день? Какого беса?! — Одноглазый сплюнул.

Я понял, к чему он клонит. За последние два года тревогу не объявляли и двадцати раз. А теперь две за день? Невозможно.

Я кинулся за своим луком.

В этот раз мы рассыпались по кустам с меньшим шумом. Ильмо высказал свое очень болезненное неудовлетворение в нескольких личных беседах.

Снова солнце. Как удар. Вход в Дыру обращен на запад, и, когда мы выходили, свет бил нам в глаза.

— Ах ты, раздолбай проклятый! — орал Ильмо. — Что ты, твою мать, тут творишь?

На поляне стоял молодой солдатик, указывая в небо. Я поднял глаза.

— Проклятие, — прошептал я. — Дважды проклятие.

Одноглазый тоже увидел это.

— Взятые.

Точка в небесах поднялась повыше, сделала круг над нашим укрывищем, по спирали пошла на снижение. Внезапно качнулась.

— Да. Взятые. Шепот или Странник?

— Приятно видеть старых друзей, — заметил Гоблин, присоединяясь к нам.

Мы не видели Взятых с той поры, как достигли равнины. А до того они постоянно висели у нас на хвосте, гоня нас непрерывно все четыре года пути от самой Арчи.

Они — прислужники Госпожи, постигшие ее науку ужаса. Некогда их было десять. Во времена Владычества Госпожа со своим мужем поработила величайших из своих современников, сделав их своими орудиями: то были Десять Взятых. Когда четыре века назад Белая Роза победила Властелина, они легли в могилу вместе с ним, а два оборота Кометы назад восстали вместе с Госпожой. И в сражениях друг с другом — поскольку часть из них осталась верна Властелину — почти все погибли.

Но Госпожа создала новых рабов. Перо. Шепот. Странник. Перо и последний из прежних, Хромой, пали при Арче, когда мы сорвали попытку Властелина вернуться к жизни. Остались двое. Шепот и Странник.

Ковер-самолет качнулся, достигнув границы, за которой безмагия Душечки могла преодолеть это стремление к полету. Взятый развернулся, соскальзывая вниз, отлетел достаточно далеко, чтобы вновь подчинить себе ковер.

— Жаль, что он не полетел прямо, — сказал я. — И не рухнул камнем. — Они не так глупы, — возразил Гоблин. — Они просто разведывают. — Он покачал головой, передернул плечами. Он знал что-то, чего не знал я. Наверное, выяснил что-то во время путешествия за пределы равнины.

— Назревает кампания? — спросил я.

— Ну да, — ответил он и рявкнул на Одноглазого: — А ты что там делаешь, филин слепой? В небо гляди! Чернокожий пигмей не обращал внимания на Взятого. Он вглядывался в путаницу выточенных ветром утесов к югу от Дыры.

— Наша задача — выжить, — заявил Одноглазый так самодовольно, что ясно было — он собирается поддеть Гоблина.. — А это значит, что не следует отвлекаться на первый же цирковой трюк, который тебе покажут.

— Какого беса ты имеешь в виду?

— Имею в виду, что, пока вы гляделки проглядывали на того клоуна наверху, другой проскользнул за утесами и кого-то ссадил на землю.

Мы с Гоблином поглядели в сторону красных скал. Никого.

— Слишком поздно, — сказал Одноглазый. — Улетел. Но кому-то придется идти хватать лазутчика.

Одноглазому я верил.

— Ильмо! Иди сюда! Я объяснил ему; в чем дело.

— Зашевелились, — пробормотал Ильмо. — А я только начал надеяться, что про нас забыли.

— Нет, не забыли, — возразил Гоблин. — Никак уж не забыли;

И снова я почувствовал — что-то у него на уме. Ильмо оглядел пространство между нами и утесом. Он хорошо знал Эти места. Как и Все мы. В один прекрасный день наши жизни будут зависеть от того, кто знает их лучше — мы или противник.

— Ладно, — сказал он себе. — Посмотрим. Четверых возьму. Только с Лейтенантом посоветуюсь.

Лейтенанта по тревоге не гнали. Он и еще двое стояли на страже у входа в жилище Душечки. Если враг и доберется до нее, то лишь через их трупы.

Ковер-самолет умчался на запад. Я удивился: почему твари равнины его не преследуют? Подойдя к менгиру, который заговорил со мной утром, я спросил об этом. Но вместо ответа менгир произнес:

— Начинается, Костоправ. Запомни этот день.

— Ладно. Запомню.

И я называю этот День началом, хотя часть этой истории произошла много лет назад. Это был день первого письма, день Взятого, день, когда пришли Следопыт и пес Жабодав, Последнее слово менгир оставил за собой:

— Чужаки на равнине.

Защищать летающих тварей за то, что они не напали на Взятого, камень не стал. Вернулся Ильмо.

— Менгир говорит, — сказал я, — что к нам могут пожаловать еще гости. Ильмо поднял брови:

— Следующие часовые — ты и Молчун?

— Ага.

— Будь внимательнее. Гоблин, Одноглазый — ко мне!

Они пошептались втроем, потом Ильмо взял с собой четверых юнцов и пошел на охоту.

Глава 6

РАВНИНА СТРАХА

Когда наступила моя вахта, я вышел наверх. Ильмо и его людей я не заметил. Солнце стояло низко, менгир исчез, и тишину нарушал только шепот ветра.

Молчун сидел в тени тысячекораллового рифа; солнечные лучи, пробиваясь сквозь переплетение ветвей, усеивали его пятнами. Коралл служит хорошим укрытием. Немногие обитатели равнины не опасаются его яда. Для часовых местная экзотика опаснее врагов. Я прополз, пригибаясь, между смертоносными колючками, чтобы присоединиться к Молчуну. Это высокий, тощий, немолодой мужчина; его черные глаза, казалось, видят мертвые сны. Я отложил оружие.

— Есть что-то?

Он покачал головой в кратком отрицании. Я разложил принесенные подстилки. Вокруг нас изгибались и карабкались вверх, на высоту в двадцати футов, коралловые ветви и веера. Видели мы только брод через ручей, несколько мертвых менгиров да бродячие деревья на дальнем склоне. Одно стояло у ручья, опустив в воду насосный корень, но, словно почувствовав мой взгляд, медленно отступило.

С виду равнина совершенно пуста. Есть обычные пустынные обитатели — лишайники и саксаул, змеи и ящерицы, скорпионы и пауки, дикие псы и земляные белки — но их немного. Встречаются они, как правило, там, где меньше всего нужны. Это и к другим обитателям равнины относится. По-настоящему странные вещи: происходят именно в самый неподходящий момент. Лейтенант утверждав, что самоубийца может провести здесь много лет без малейших неудобств. Основными цветами тут являются красный и коричневый — песчаник утесов всех оттенков ржавого, охряного, кровавого и винного с редкими оранжевыми слоями. Там и сям разбросаны белые и розовые коралловые рифы. Настоящей зелени нет — листья бродячих деревьев и саксаула имеют серо-зеленый цвет, в котором от зеленого осталось одно название. Менгиры, как живые, так и мертвые, в отличие от всех, прочих камней равнины, имеют мрачную серо-бурую окраску.

По заросшей осыпи, огибая утесы, скользнула тень, огромная — много акров — и слишком темная для облака.

— Летучий кит?

Молчун кивнул.

Кит пролетел высоко, со стороны солнца, и я так и не разглядел его. Я уже много лет ни одного не видел. В прошлый раз мы с Ильмо пересекали равнину вместе с Шепот, по приказу Госпожи. Так давно? Время летит и радости не приносит.

— Странны воды под мостом, друг мой. Странны воды под мостом.

Он кивнул, но ничего не сказал. Он — Молчун.

За все годы, что я его знаю, он не произнес ни слова. И за все годы службы в Отряде — тоже. Но и Одноглазый, и мой предшественник-анналист утверждают, что он отнюдь не нем. Сведя воедино накопившиеся за долгие годы намеки, я пришел к твердому убеждению, что в юности, еще до прихода в Отряд, он дал великую клятву молчания. Но в Отряде действует железное правило — не лезть в прошлое вступившего, и почему он принял такое решение, я так и не смог выяснить.

Я видел, как, с его губ едва не срывались слова, когда что-то злило или веселило его, но всякий раз он останавливал себя в последний момент. Его долго пробовали подловить, пытаясь заставить нарушить клятву, но большинство быстро оставило попытки. У Молчуна находилась сотня способов отбить охоту к шуткам — например, подпустить клопов в постель. Тени удлинялись. Расползались пятна темноты. Наконец Молчун встал, перешагнув через меня, и вернулся в Дыру, двигаясь во мраке одетой в тьму тенью. Странный человек Молчун. Он не просто. не говорит — он не сплетничает. Как к такому подступиться?

Однако он — один из самых старых и близких моих друзей. Почему — непонятно.

— Эй, Костоправ. — Голос был гулок как у призрака.

Я дернулся, и в кораллах раскатился злобный смех. Ко мне опять подкрался менгир. Я повернулся. Камень стоял на тропе, которой ушел Молчун, — все двенадцать футов уродства. Недоделок.

— Привет, каменюга.

Повеселившись за мой счет, менгир теперь меня игнорировал. Молчит как камень. Ха-ха.

Менгиры — основные наши союзники на равнине. Они ведут переговоры с другими разумными существами. Но о том, что творится вокруг, сообщают нам только если это им удобно.

— Как там Ильмо? — спросил я.

Никакого ответа.

Волшебные ли они? Нет, наверное. Иначе не выживали бы посреди безмагии, которую излучает Душечка. Но что они тогда? Тайна. Как и большая часть здешних странных тварей.

— Чужаки на равнине.

— Знаю, знаю.

Появились ночные звери. Порхали и мерцали над головой светящиеся точки. Летучий кит, чью тень я видел на закате, проскользил высоко на востоке, и я смог рассмотреть только его светящееся брюхо. Скоро кит снизится, выпустит щупальца и станет ловить все, что попадется на пути.

Поднялся ветерок. Ноздри мне щекотали пряные запахи. Ветер посвистывал, хихикал, шептал и бормотал в кораллах. Издалека доносился звон ветровых колокольцев Праотца-Дерева.

Он единственный в своем роде — первый ли, последний, не знаю. Но вот он стоит, двадцать футов в высоту и десять — в обхвате, хмурится у ручья, вызывая чувство, близкое к страху; корни его впились в самый центр равнины. Молчун, Гоблин и Одноглазый пытались понять, что же он такое. И никому это не удалось. Дикари из немногочисленных племен равнины обожествляют его. Они говорят, что он стоит тут с начала времен. Глядя па него, можно в это поверить.

Встала луна, легла на горизонт, ленивая и брюхатая. Мне показалось, что ее диск пересекло что-то. Взятый? Или одна из тварей равнины?

У входа в Дыру послышался шум. Я застонал. Только их мне не хватало. Гоблин и Одноглазый. С полминуты я злобно мечтал, чтобы они убрались.

— Заткнитесь. Слышать не хочу вашего бреда.

Из-за рифа показался Гоблин, ухмыльнулся, подначивая меня. Выглядел он отдохнувшим и набравшимся сил.

— Дергаешься, Костоправ? — спросил Одноглазый.

— Точно. Вы-то тут что делаете?

— Свежим воздухом дышим. — Он склонил голову к плечу, глянул на контуры дальних утесов. Ясно. Беспокоится за Ильмо.

— Все с ним будет в порядке, — сказал я.

— Знаю, — ответил Одноглазый. — Соврал я. Душечка нас послала. Она чувствует, как что-то ворочается на западной окраине безмагии.

— И?

— Не знаю я, что это. Костоправ. — Внезапно тон его стал извиняющимся. Горьким, Если б не Душечка, он знал бы. Он чувствует то же, что ощущал бы я, оставшись без своих медицинских приспособлений, — неспособный заниматься тем, чему учился всю жизнь.

— И что делать будете?

— Костер разложим.

— Что?

…Костер ревел. Одноглазый расстарался: добытого им сушняка хватило бы, чтобы обогреть поллегиона. Пламя оттеснило темноту на пятьдесят футов в стороны, до самого ручья. Последние бродячие деревья сгинули. Наверное, учуяли Одноглазого.

Они с Гоблином приволокли упавшее дерево — обычное. Бродячих мы не трогаем — разве что ставим вертикально тех, кто от неуклюжести споткнулся на собственных корнях. Но это бывает редко. Они нечасто путешествуют.

Колдуны скандалили, выясняя, кто из них отлынивает от работы, а потом и вовсе уронили дерево.

— Исчезаем, — скомандовал Гоблин, и через секунду обоих колдунов и след простыл.

Я ошарашенно поглядел в темноту, но ничего не увидел. И ничего не услышал.

Я изо всех сил старался не заснуть, и, чтобы не скучать, я наколол дров. А потом ощутил что-то странное.

Я замер с занесенным топором. Давно ли на границе освещенного круга собираются менгиры? Я насчитал четырнадцать. Тени их были длинны и темны.

— В чем дело? — спросил я. Нервы мои были изрядно напряжены.

— Чужаки на равнине.

Что ж они все одну песню тянут? Я пристроился спиной к огню, кинул за спину пару поленьев, подкармливая пламя. Круг света расширился. Я насчитал еще десяток менгиров. — Это уже не новость, — произнес я наконец.

— Один идет.

А вот это новость. И сказано таким тоном, какого я у менгиров еще не слышал.

Пару раз мне мерещилось какое-то слабое движение, но сказать, что это, я не мог — свет костра обманчив. Я подкинул еще дров. В самом деле движение. За ручьем. Ко мне медленно приближалась человеческая фигура. Устало. Я устроился поудобнее, изображая скуку. Незнакомец подошел поближе. На правом плече он волок седло, в левой руке — одеяло, а в правой сжимал длинный, отполированный до блеска деревянный ящик, семи футов длиной и четыре на восемь дюймов в поперечнике. Забавно.

Когда незнакомец пересек ручей, я заметил собаку. Дворняга, потрепанная, грязная, белого цвета, за исключением черного круга под глазом и нескольких черных пятен. Пес хромал на переднюю лапу. В его глазах я поймал кровавый отблеск пламени костра.

Незнакомцу я бы дал лет тридцать, а росту в нем было футов шесть. Двигался он, несмотря на усталость, легко. И мышцы завидные. Порванная рубашка открывала иссеченные шрамами руки и грудь. Лицо его было совершенно лишено выражения. Подойдя к костру, он посмотрел мне в глаза — без улыбки, но и без враждебности.

Меня пробрала дрожь. Серьезный парень, но недостаточно серьезный, чтобы в одиночку преодолеть равнину Страха.

Первое, чем мне следует заняться, — задержать его. Скоро меня сменит Масло. Мой костер его встревожит. Потом он заметит чужака и поднимет всю Дыру на ноги.

— Привет, — сказал я.

Незнакомец остановился, переглянулся с дворнягой. Та медленно вышла вперед, понюхала воздух, вглядываясь в обступившую нас ночь. В нескольких футах от меня пес остановился, встряхнулся и лег на брюхо. Незнакомец подошел к нему.

— Плечи пожалей, — заметил я.

Парень стряхнул с плеча седло, опустил на землю ящик, сел сам. Ноги его свело, и он с трудом поджал их под себя.

— Коня потерял?

— Ногу сломал, — кивнул незнакомец. — К западу отсюда, милях в пяти-шести. С тропы сбился.

На равнине есть тропы. Некоторые из них равнина почитает безопасными. Иногда. В соответствии с формулой, известной только жителям равнины. И только отчаянный человек или дурак пойдет по тропе один. А этот человек не походил на идиота.

Пес фыркнул, и хозяин почесал его за ухом.

— Куда путь держишь?

— В место под названием Крепость. Так называют Дыру в легендах и пропаганде.

Хорошо рассчитанная приманка для привлечения далеких сторонников. — Звать как?

— Следопыт. А это пес Жабодав. — Рад познакомиться. Следопыт. Привет, Жабодав. Пес заворчал.

— Называй его полным именем, — предупредил Следопыт. — Пес Жабодав. Сохранить серьезность мне удалось только потому, что собеседник мой был человек крупный, мрачный и к веселью не склонный.

— А где эта Крепость? — спросил я. — Первый раз слышу.

Следопыт оторвал тяжелый, недобрый взгляд от псины и усмехнулся:

— Да, говорят, где-то близ Фишек. Второй раз за день? Или сегодня все дважды случается? Нет, вряд ли. И человек этот мне не нравился. Слишком он напоминал мне нашего бывшего друга Ворона — лед и сталь. Я нагнулся, чтобы скрыть ошеломление.

— Фишки? Что-то не припомню такого. Должно быть, это гораздо восточнее. Кстати, а что у тебя там за дело?

Следопыт снова усмехнулся, псина открыла один глаз и злобно глянула на меня. Мне явно не поверили.

— Письма везу.

— Вижу.

— Пакет один. Парню по кличке Костоправ. Я втянул воздух сквозь зубы, неторопливо вгляделся во тьму. Круг света сжался, но менгиры не уходили. Я недоумевал: где же Одноглазый с Гоблином?

— А вот это имя мне знакомо, — произнес я. — Лекаришка один.

Пес снова глянул на меня — на сей раз, как мне показалось, саркастически.

Из темноты за спиной Следопыта выступил Одноглазый, меч его был занесен для удара. Проклятие, но я даже не заметил, как он подкрался. И без всякого колдовства.

Я выдал Одноглазого, дернувшись от изумления, — Следопыт и его псина обернулись. Обоих появление колдуна удивило. Пес вскочил, вздыбив шерсть, потом повернулся так, чтобы держать нас обоих в поле зрения, и снова опустился на землю.

Но тут столь же незаметно появился Гоблин. Я улыбнулся. Следопыт глянул через плечо, глаза его задумчиво сузились, как у человека, сообразившего, что шулера, с которыми он сел играть, хитрее, чем ему казалось.

— Очень хочет. Костоправ, — хихикнул Гоблин, — повели его вниз.

Рука Следопыта дернулась к сумке. Псина зарычала. Следопыт закрыл глаза, а когда открыл, то уже полностью овладел собой. Улыбка его вернулась.

— Костоправ, да? Так я нашел Крепость?

— Нашел, приятель.

Медленно, чтобы никого не встревожить, Следопыт вытащил из сумки завернутый в промасленную кожу сверток — двойник того, который я получил утром, — и протянул мне. Я засунул сверток за пазуху.

— Где ты его взял?

— В Весле.

Он рассказал такую же историю, как и первый вестник. Я кивнул.

— Из такой дали пришел?

— Да.

— Придется его вести вниз, — сказал я Одноглазому.

Тот понял меня. Мы столкнем обоих вестников лицом к лицу. И посмотрим, не полетят ли искры. Одноглазый ухмыльнулся. Я посмотрел на Гоблина. Тот не возражал.

Но никому из нас Следопыт не понравился. Не знаю почему:

— Пошли, — сказал я.

Вставая, я оперся на руку, которой держал лук. Следопыт глянул на мое оружие, открыл было рот, но от реплики удержался — словно узнал его. Я усмехнулся, отворачиваясь. Может, он подумал, что попал к Госпоже в лапы?

— Иди за мной Следопыт пошел Гоблин и Одноглазый следовали за нами, но вещей новоприбывшего брать не стали Пес ковылял рядом, уткнувшись носом в землю Прежде чем зайти в пещеру, я озабоченно глянул на юг: когда же вернется Ильмо?

Следопыта и дворнягу мы посадили в камеру под охраной. Они не возражали. Разбудив проспавшего Масло, я отправился к себе, попытался заснуть, но проклятый пакет неслышно вопил на столе.

Я вовсе не был уверен, что хочу прочесть его содержимое, но пакет победил

Глава 7

ВТОРОЕ ПИСЬМО (ИЗ ПОСЛАНИЯ)

Моманц глянул в прорези теодолита, наводя диоптр на верхушку Великого кургана. Потом отступил, заметил угол, развернул одну из приблизительных полевых карт. Именно в этом месте он откопал секиру теллекурре.

«Если бы только описания Оккулеса были не столь туманны Тут, вероятно, стоял фланг их строя. Ось строя должна быть параллельна остальным — значит. Меняющий и его рыцари должны были стоять вон там. Проклятие».

Земля в этом месте чуть бугрилась. Это хорошо — грунтовые воды меньше повредят погребенные предметы. Но вот подлесок.. Падуб. Шиповник Ядовитый плющ. Особенно ядовитый плющ. Боманц ненавидел это вездесущее растение. От одной мысли о нем волшебник начинал чесаться. — Боманц!

— Что? — Он обернулся, поднимая грабли.

— Эй, спокойно! Не бушуй, Бо.

— Да что с тобой такое? Что за привычка подкрадываться? Это не смешно, Бесанд. Или мне граблями с твоей морды идиотскую ухмылку содрать?

— Ой, какие мы сегодня злые. — Бесанд был тощим стариком, примерно ровесником Боманца. Плечи его горбились, голова выдавалась вперед, точно он вынюхивал след. По рукам змеились толстые синие вены, кожу испещряли печеночные пятна.

— А ты чего ожидал? Кидаешься на людей из кустов…

— Кустов? Каких кустов? Тебя, часом, не совесть мучает, Бо?

— Бесанд, ты пытаешься подловить меня с незапамятных времен. Что бы тебе не бросить эту затею? Сперва меня пропесочила Жасмин, потом Токар скупил у меня все, что мог, так что мне придется откапывать новый запас, а теперь я еще с тобой любезничать должен? Сгинь, я не в настроении.

Бесанд ухмыльнулся широко и криво, обнажив частокол гнилых зубов. — То, что я тебя не поймал, Бо, не значит, что ты невиновен. Это значит только, что я тебя не поймал.

— Если я виновен, то ты, должно быть, полный кретин, раз за сорок лет не поймал меня за руку. Ну какого черта ты не можешь облегчить жизнь нам обоим?

— Скоро я у тебя с шеи слезу, — хохотнул Бесанд. — Ухожу на пенсию.

Боманц оперся на грабли и внимательно поглядел па стражника. Бесанд исходил кислой вонью боли.

— Правда? Мне жаль.

— Верю. Может, у моего сменщика хватит ума взять тебя за жабры.

— Расслабься. Хочешь знать, что я делаю? Прикидываю, где полегли рыцари теллекурре. Токар требует шикарные вещи, а это лучшее, что я могу ему дать, не забираясь на курганы и не давая тебе повода меня повесить. Передай мне лозу.

Бесанд протянул ему раздвоенный ивовый прут.

— Курганы грабить, да? Это не Токар предложил?

В позвоночник Боманца вонзились ледяные иглы. Это был не простой вопрос.

— Никак остановиться не можем? После долгого приятельства, может, хватит уже играть в кошки-мышки?

— Я развлекаюсь, Бо.

Бесанд тащился за ним до самого заросшего пригорка.

— Надо будет тут все расчистить. Руки никак не доходят. Людей нет, денег тоже нет.

— Не можешь расчистить сейчас? Я покопаться хочу. А тут плющ ядовитый.

— Ох, обходил бы ты стороной плющи, Бо, — съехидничал Бесанд. Каждое лето Боманц с проклятиями прокладывал себе дорогу сквозь многочисленные ботанические бедствия. — Так насчет Токара…

— Я не веду дел с нарушителями закона. Это мое твердое правило. Ко мне уже больше никто не подкатывает.

— Уклончиво, но принимаю. Лоза в руках Боманца дернулась.

— Я увяз в деньгах. По самые уши.

— Точно?

— Гляди, как прыгает. Наверное, их всех в одну яму свалили.

— Так насчет Токара.

— Ну что насчет него, будь ты проклят? Хочешь повесить его — вперед. Только предупреди, чтобы я мог найти себе перекупщика не хуже.

— Не хочу я никого вещать, Бо. Я тебя хочу предупредить. В Весле ходят слухи, что он из воскресителей.

Боманц выронил лозу и со всхлипом вдохнул.

— Действительно? Воскреситель? Наблюдатель смерил его внимательным взглядом.

— Просто слух. Болтают всякое. Я подумал, тебе будет интересно. Мы тут вроде как близкие знакомые.

Боманц принял оливковую ветвь.

— Да как будто. Честно говоря, мне он и намеком не обмолвился. О-ох! Обвинение-то тяжелое. — И обдумать его нужно хорошенько. — Только не говори никому, что я нашел. Этот ворюга Мен-фу…

Бесанд снова хохотнул. Веселье его имело могильный привкус.

— Любишь ты свою работу, да? Изводить людей, которые не осмеливаются дать сдачи?

— Поосторожнее, Бо. А то загребу для допроса.

Бесанд развернулся и пошел прочь. Боманц состроил рожу ему в спину. Конечно, Бесанду нравилась работа — она позволяла ему изображать диктатора. Он мог сделать что угодно и с кем угодно, не неся никакой ответственности.

После того как Властелин и его приспешники пали и были погребены в курганах за барьерами, которые возвели величайшие из чудотворцев своего времени, указом Белой Розы на границе могильника поставили Вечную Стражу, неподотчетную никому. В обязанность ей вменялось предотвратить воскрешение не-мертвого зла в курганах. Белая Роза знала людскую натуру. Всегда найдутся те, кто увидит выгоду в служении Властелину или попробует его использовать. Всегда найдутся поклонники зла, стремящиеся освободить своего героя.

Воскресители появились едва ли не раньше, чем проросла трава на курганах.

«Токар — воскреситель? — подумал Боманц. — Словно других забот мне мало. Теперь Бесанд разобьет лагерь у меня на шее».

Боманц не хотел будить древнее зло. Он просто намеревался связаться с одним из лежащих под курганами, чтобы пролить свет на кое-какие из древних тайн.

Бесанд уже скрылся из виду. Теперь утащится к себе в хибару. Так Что будет время провести несколько запретных наблюдений. Боманц установил теодолит на новом месте.

Курганье выглядело не особенно страшным — только очень заброшенным. За четыре сотни лет погода и растительность перестроили некогда замечательное сооружение. Курганы и жуткий ландшафт вокруг них почти скрылись под кустарником. У Вечной Стражи уже не хватало сил на поддержание порядка. Наблюдатель Бесанд вел отчаянный арьергардный бой с самим временем. На Курганье ничего толком не росло. Кустарник был скрученным и низким, но очертания курганов таяли в нем, как менгиры и фетиши, сковывавшие Взятых.

Боманц потратил всю свою жизнь, определяя, кто в каком кургане лежит, чей курган где стоит и где расположены менгиры и фетиши. Главная карта, его шелковое сокровище, была почти завершена. Он почти мог пройти лабиринт. Он подошел так близко к разгадке, что его одолевало искушение попробовать еще до того, как все будет полностью готово. Но Боманц не был глупцом. Он собирался подоить очень брыкучую корову, и ошибки быть не должно. С одной стороны ему угрожал Бесанд, с другой — отравное древнее зло.

Но если ему удастся… О, если бы ему удалось. Если бы он сумел связаться и выведать тайны… Человеческий кругозор расширился бы необозримо.

Он стал бы величайшим из живущих магов. Его слава разнеслась бы по всему миру. Жасмин получила бы все, за отсутствие чего бранила мужа. Если он сумеет связаться.

Сумеет, черт возьми! Ни страх, ни старческая немощь уже не остановят его. Еще несколько месяцев, и последний ключ будет у него в руках.

Боманц так долго жил своей ложью, что нередко лгал сам себе. Даже в минуты особой искренности он никогда не признавал, что самым важным мотивом была его интеллектуальная привязанность к Госпоже. Именно она заинтриговала его с самого начала, та, с кем он хотел связаться, та, что делала бесконечно интересными старые книги. Из всех повелителей времен Владычества она была самой загадочной, самой легендарной, наименее исторической. Некоторые ученые называли ее величайшей красавицей в мире, утверждая, что, раз увидев ее, человек становился ее рабом до смерти. Кое-кто говорил, что именно она была движущей силой Владычества. Некоторые признавались, что их источники — немногим больше, чем романтические бредни. Остальные не признавались ни в чем, хотя явно привирали. И еще студентом Боманц был очарован ею.

Забравшись к себе на чердак, он развернул шелковую карту. День прошел не совсем впустую — он обнаружил неизвестный дотоле менгир и определил, какие заклятия он крепил. И нашел захоронение теллекурре.

Он буравил глазами карту, точно пытаясь силой воли выжать из нее нужные сведения.

Диаграмм было две. Верхняя представляла собой пятиконечную звезду, вписанную в круг. Так выглядело Курганье сразу после постройки. Звезда возвышалась над окружающей местностью на высоту человеческого роста; ее поддерживали известняковые стены. Кругом изображался наружный берег рва, выброшенная из которого земля составляла курганы, звезду и пятиугольник внутри звезды. Ныне от рва осталась только топкая полоса — предшественники Бесанда не могли держаться наравне с природой.

Внутри звезды располагался пятиугольник той же высоты; углы его лежали в точках, где стороны звезды сходились. Он также сохранился, но стены его рухнули и заросли. В центре пятиугольника, посередине линии север — юг, лежал Великий курган, где покоился Властелин.

Боманц пронумеровал лучи звезды нечетными числами от одного до девяти, начиная сверху по часовой стрелке. Рядом с каждым числом стояло прозвание: Душелов, Меняющий Облик, Крадущийся в Ночи, Зовущая Бурю, Костоглод. Насельников пяти внешних курганов он установил. Пять внутренних точек нумеровались четными числами, начиная от правой стороны северного луча. Номером четвертым шел Ревун, восьмым — Хромой. Могилы троих Взятых оставались безымянными.

— Ну кто же в этой проклятой шестой могиле? — пробормотал Боманц. — Проклятие! — Он ударил кулаком по столу. Четыре года, а он и намека не нашел на это имя. Маска, скрывавшая прозвание лежащего там, оставалась последним серьезным препятствием. Все остальное было делом техники — отключить охранные заклятия и войти в контакт с тем, кто лежит в срединном кургане.

Маги Белой Розы исписали много томов, похваляясь своими успехами в колдовском искусстве, но ни единого слова не сказали о том, где же лежат их жертвы. Такова человеческая природа. Бесанд хвастал, какую рыбу и на какую наживку он поймал, но редко демонстрировал соответствующий чешуйчатый трофей.

Под звездой Боманц нарисовал крупным планом срединный курган — вытянутый с севера на юг прямоугольник, окруженный и заполненный рядами значков. У каждого угла стояли символы менгиров — двадцатифутовых колонн, увенчанных головами двуликих сов. Один лик глядел внутрь, второй — наружу. Угловые менгиры замыкали первый круг заклятий, ограждавших Великий курган.

Вдоль его сторон располагались ряды кружков, обозначавших деревянные шесты — большая часть из них уже сгнила и рухнула, а вместе с ними и заклятия. В Вечной Страже не числилось колдуна, способного восстановить или заменить их.

На самом кургане значки образовывали три прямоугольника. Символы внешнего ряда изображали пехотинцев, среднего — рыцарей, а внутреннего — слонов. Гробницу Властелина окружали могилы тех, кто отдал свои жизни ради его гибели. Их духи были средней линией обороны мира от древнего зла, которое он способен вызвать. Боманц не ожидал от них особенных неприятностей. По его мнению, Призраки должны были только пугать обычных гробом копателей.

Внутри третьего прямоугольника Боманц изобразил дракона, кусающего себя за хвост. Легенда гласила, что вокруг могилы свился кольцом великий дракон, более живой, чем сгинувшие Госпожа или Властелин, дремлющий многие века в ожидании попытки воскресить пойманное в ловушку зло.

Боманц не знал способа справиться с драконом и не нуждался в нем. Он собирался установить связь с обитателем могилы, а не выпускать его.

Проклятие! Если бы только ему удалось заполучить амулет старого стражника… Когда-то Вечная Стража имела амулеты, позволявшие проникать на Курганье для наведения порядка. Амулеты все еще существовали, хотя давно не использовались. Один из них Бесанд носил при себе, а остальные спрятал.

Бесанд. Этот безумец. Этот садист.

Боманц считал Наблюдателя своим ближайшим приятелем — но не другом. Нет, ни в коем случае не другом. Печальный итог жизни — самый близкий к нему человек только и ждет шанса запытать или повесить его.

Что он там болтал об отставке? Неужто о Курганье вспомнили за пределами этого богами забытого леса?

— Боманц! Жрать будешь?!

Боманц выцедил несколько проклятий и свернул карту.

Той ночью к нему пришел Сон. Боманц слышал зов сирены. Он снова был молод, холост, он шел по дорожке мимо своего дома. Его окликнула женщина. Кто она? Он не знал. Все равно. Он любил ее. Смеясь, он побежал к ней… Полетел. Шаги не приближали его к ней. Лицо ее помрачнело, и она растаяла… «Не уходи! — воскликнул он, — Пожалуйста!» Но она исчезла и унесла с собой его солнце.

Беспросветная тьма поглотила его сон. Боманц колыхался в воздухе — на поляне в невидимом лесу. Медленно, очень медленно над деревьями взошло нечто серебристое. Большая звезда с огромной серебристой гривой. На его глазах она росла, заполняя небо.

Укол неуверенности. Тень страха. «Она падает на меня!» Он скорчился, закрывая лицо рукой. Серебристый шар заполнил небо, и у него было лицо. Женское лицо…

— Бо! Прекрати! Жасмин пихнула его снова.

— А? Что? — Он сел на постели.

— Ты кричал. Опять тот кошмар? Боманц прислушался, как гремит в груди сердце, вздохнул. Долго ли еще терпеть? Он стар.

— Тот самый.

Повторяющийся через неопределенные промежутки времени.

— В этот раз намного сильнее.

— Может, тебе стоит пойти к шаману?

— Здесь-то? — Боманц с отвращением фыркнул. — Не нужен мне никакой шаман.

— Точно. Тебя, наверное, совесть заела. За то, что выманил Шаблона из Весла.

— Не выманивал я его… Спи.

К его изумлению, супруга повернулась на другой бок, не желая продолжать спор.

Боманц глядел в темноту. Этот сон был намного ярче. Едва ли не слишком ясным и очевидным. Не таится ли второй смысл за предупреждением не соваться в курганы?

Так же медленно вернулось чувство, с которого начался сон: ощущение, что его зовут, что до исполнения заветных желаний всего один шаг. Сладкое чувство. Боманц расслабился и заснул с улыбкой.

Бесанд и Боманц наблюдали, как стражники выкорчевывают кустарник на будущем месте раскопок.

— Да не жги его, идиот! — Боманц внезапно сплюнул. — Останови его, Бесанд.

Бесанд покачал головой. Стражник с факелом отшатнулся от кучи веток.

— Сынок, ядовитый плющ не жгут. Яд с дымом расходится.

Боманц уже чесался. И размышлял, почему это его спутник так сговорчив. — От одной мысли зуд пробирает, да? — ухмыльнулся Бесанд.

— Да.

— Ну так позуди еще. — Наблюдатель указал пальцем, и Боманц увидел наблюдающего с безопасного расстояния Мен-фу, своего давнего конкурента.

— Я никогда и никого не ненавидел, — прорычал он, — но этот тип вводит меня в искушение. У него нет ни морали, ни совести, ни сомнений. Вор и лжец.

— Знаю я его. К твоему счастью.

— Скажи-ка ты мне, Бесанд, Наблюдатель Бесанд, почему ты ему на пятки не наступаешь, как мне? И что значит «к счастью»?

— Он обвинил тебя в воскресительских настроениях. А не преследую я его потому, что его многочисленные добродетели включают трусость. У него наглости не хватит откапывать запретные вещи.

— А у меня, значит, хватит? И этот прыщ на меня доносит? Уголовщину приписывает? Да не будь я стариком…

— Он свое получит, Бо. А у тебя смелости бы хватило. Только на намерении я тебя еще не поймал.

— Ну вот, опять. — Боманц поднял очи горе. — Скрытые обвинения…

— Не такие уж скрытые, дружище. Есть в тебе попустительство, нежелание признать существование зла. Оно не хуже мертвяка смердит. Дай ему волю, и я тебя поймаю, Бо. Злодеи хитры, но в конце концов предают сами себя.

На мгновение Боманцу показалось, что мир вокруг него распадается, потом он понял, что Бесанд закидывает удочку. Наблюдатель был заядлым рыбаком.

— У меня в глотке твой садизм стоит! — резко ответил Боманц, дрожа. — Если бы ты и вправду что-то заподозрил, то набросился бы на меня, как муха на дерьмо. Закон всегда был не про вас, стражников, писан. И насчет Мен-фу ты, наверное, соврал. Ты бы собственную мать посадил по доносу и не такого мерзавца. Ты псих, Бесанд, ты это знаешь? Больной. Вот тут. — Он постучал пальцем по виску. — Ты не можешь обходиться без жестокости.

— Ты испытываешь свою удачу, Бо.

Боманц попятился. Сейчас им владели страх и ярость. Бесанд по-своему выказывал ему особое снисхождение. Словно он, Боманц, был необходим для душевного здоровья Наблюдателя. Бесанду требовался хоть один человек, помимо стражников, кого он не преследовал. Кто-то, чья неприкосновенность подтверждала нечто… Может быть, он, Боманц, олицетворял для Наблюдателя всех их защищаемых? Колдун фыркнул. Жирно будет.

«И этот разговор об отставке. Не сказал ли он больше, чем я расслышал? Может, уезжая, он сворачивает все дела? Может, у него тяга к шикарным концовкам. Может, он хочет увековечить свой уход на пенсию.

И кто его сменщик? Еще одно чудовище, которое не ослепить той паутиной, которой я заплел Бесанду глаза? Или новичок кинется на меня, точно бык на арене? И Токар — предполагаемый воскреситель… Это как понимать?» — В чем дело? — озабоченно спросил Бесанд.

— Язва беспокоит. — Боманц потер виски, надеясь, что хоть мигрень не проявит себя.

— Поставь вешки. Иначе Мен-фу тут же набросится.

— Ага.

Боманц вытащил из мешка полдюжины колышков. На каждом привязана полоска желтой ткани. Он воткнул их в землю. Согласно обычаю, участок, огороженный подобным образом, переходил к нему для раскопок.

Мен-фу, однако, все равно стал бы копаться тут и ночью, и днем, и Боманц не мог привлечь его к ответственности. Заявки не признавались законом — только обычаем. У искателей древностей были собственные способы убеждения. А Мен-фу понимал из всех способов только грубую силу. Его воровские повадки ничто не меняло.

— Жаль, Шаблона нет, — произнес Боманц. — Он бы ночами сторожил.

— Я прикрикну на паршивца. На пару дней это его остановит. Я слышал, Шаблон возвращается домой?

— Да, на лето. Мы так рады. Мы его четыре года не видели.

— Он, кажется, с Токаром дружен?

— Будь ты проклят! — Боманц развернулся на месте. — Никогда не сдаешься, да?

Он говорил без воплей, ругани и заламывания рук, как обычно в напускном гневе, а тихо, в настоящей ярости.

— Ладно, Бо. Сдаюсь.

— Хорошо бы. Очень хорошо бы. Я тебе не позволю за ним ползать все лето. Не позволю, слышишь?

— Я же сказал, что сдаюсь.

Глава 8

КУРГАНЬЕ

По казармам Стражи Грай гулял когда вздумается. На стенах в здании штаба красовалась дюжина старых пейзажей Курганья. Моя пол, Грай часто поглядывал на них и вздрагивал — и не он один. Попытка Властелина сбежать через Арчу сотрясла всю империю Госпожи. А рассказы о его жестокости кормились сами собой и жирели за века, прошедшие с тех пор, как Белая Роза сокрушила его.

Курганье молчало. Смотрители его не замечали ничего необычного. Боевой дух поднимался. Древнее зло потратило выстрел впустую. Но оно ждало.

Если понадобится, оно будет ждать вечно. Ему не умереть. Последняя его надежда была тщетна — Госпожа тоже бессмертна. И она никому не позволит открыть могилу своего мужа.

Картины изображали последовательное разложение. Последнюю рисовали вскоре после воскрешения Госпожи. Даже тогда Курганье выглядело намного лучше.

Порой Грай подходил к окраине городка и, глядя на Великий курган, покачивал головой.

Некогда существовали амулеты, позволявшие стражникам проникать за границу смертельных заклятий, ограждавших курганы, чтобы поддерживать там порядок. Но они исчезли. И Стража теперь могла только смотреть и ждать.

Ковыляло время. Медлительный, бесцветный, хромой Грай стал городской достопримечательностью. Говорил он редко, но иной раз оживлял посиделки в «Синелохе» несуразными байками времен Форсбергской кампании. В те минуты в глазах его вспыхивал огонь, и никто не сомневался, что Грай на самом деле там бывал, хотя рассказы свои изрядно приукрашивал.

Друзей у него не было. Ходили слухи, что Грай поигрывал в шахматы с Наблюдателем, полковником Сиропом, которому оказывал некоторые услуги личного свойства. И, конечно, был еще рекрут Кожух, жадно выслушивавший все побасенки Грая и сопровождавший его на прогулках. Ходил слух, что Грай умеет читать, и Кожух тоже хотел научиться.

На второй этаж своего дома Грай не пускал никого Глухими ночами именно там он распутывал предательскую паутину истории, которую время и ложь исказили до полной потери связей с истиной.

Лишь малая часть ее была зашифрована. Остальное составляли торопливые каракули на теллекурре, основном языке времен Владычества. А некоторые абзацы писались на ючителле, местном диалекте теллекурре. Иной раз сражающийся с этими абзацами Грай мрачно улыбался. Возможно, он единственный из живущих мог разгадать смысл этих, порой обрывочных фраз. «Преимущества классического образования», — бормотал он чуть саркастически. А потом начинал задумываться, вспоминать и уходил на одну из своих полночных прогулок, чтобы отогнать непрошенные воспоминания. Собственное прошлое — это дух, который не желает изгоняться. Единственный экзорцизм для него — смерть.

Грай казался себе ремесленником. Кузнецом. Оружейником, бережно кующим смертоносный меч. Как и прежний обитатель дома, он всю свою жизнь посвятил поискам осколков знания.

Зима выдалась жестокая. Первый снег выпал рано, после столь же ранней и необычайно сырой осени. Снег валил часто и густо. А весна пришла не скоро.

В лесах к северу от Курганья, где обитали лишь разрозненные кланы, жизнь стала невыносима. Лесовики приходили менять шкуры на еду. Обосновавшиеся в Весле торговцы мехами плясали от радости.

Старики говорили, что такая зима не к добру, но старикам нынешняя погода всегда кажется суровей, чем в прежние дни. Или мягче. Но такой же она никогда не бывает.

Проклюнулась весна. Резкая оттепель привела в бешенство ручьи и реки. Великая Скорбная река, протекавшая в трех милях от Курганья, разлилась на много миль, похитив десятки и сотни тысяч деревьев. Половодье выдалось такое примечательное, что горожане десятками выходили поглазеть на разлив с вершины холма.

Большинству новшество вскоре наскучило. Но Грай ковылял туда каждый день, когда Кожух мог сопровождать его. Кожух еще не разучился мечтать. Грай потакал ему в этом.

— Чем тебя так река тянет, Грай?

— Не знаю. Может быть, величавостью.

— Чем-чем? Грай повел рукой:

— Размером. Неутихающей яростью. Видишь, как много мы на самом деле значим?

Бурая вода бешено вгрызалась в холм, перебирая груды плавника. Менее бурные протоки обнимали холм, щупали лес за ним.

Кожух кивнул:

— Вроде того, как я на звезды гляжу.

— Да. Да. Но это — более личное. Ближе к дому. Разве нет?

— Может быть. — Голос Кожуха прозвучал неуверенно, и Грай улыбнулся. Наследство крестьянской юности.

— Пошли домой. Вроде унимается, но с этими облаками я ни за что не поручусь.

Дождь и в самом деле грозил пролиться. Если река поднимется еще, то холм превратится в остров. Кожух помог Граю перебраться через топкие места и залезть на гребень невысокой насыпи, не позволявшей разливу добраться до расчисток. Большая часть поля тем не менее превратилась в озеро, достаточно мелкое, чтобы его мог перейти вброд осмелившийся на это дурак. Под серыми небесами громоздился Великий курган, темной тушей отражаясь в воде. Грая передернуло.

— Кожух, он еще там.

Юноша оперся на копье, оглянувшись только потому, что это было интересно Граю. Сам он хотел побыстрее забраться под крышу.

— Властелин, парень. И все, что сбежать не успело. Ждут. И копят ненависть к живущим.

Кожух глянул на старика. Грай весь напрягся — кажется, от страха.

— Если он вырвется — бедный наш мир.

— Но разве при Арче Госпожа его не убила?

— Она его остановила. Не уничтожила. Это может быть и вовсе нереально… Нет, должно быть. У него должно быть уязвимое место. Но если Белая Роза не смогла повредить ему…

— Роза не так и сильна. Она и Взятым-то не навредила. Или их прислужникам. У нее хватило сил только связать их и похоронить. Госпожа и мятежники вместе…

— Мятежники? Сомневаюсь. Это сделала она. Грай двинулся вперед, вдоль берега, приволакивая ногу и не отрывая взгляд от Великого кургана.

Кожух боялся, что Курганье зачарует Грая. Как стражника, его это не могло не волновать. Хотя Госпожа истребила всех воскресителей во времена его деда, курган еще не потерял мрачной притягательности. Наблюдатель Сироп дрожал при мысли о том, что кому-то придет в голову возродить эту глупость. Кожух хотел предупредить Грая, но не смог составить достаточно вежливую фразу.

Ветер шевельнул гладь озера, со стороны кургана покатилась рябь. Грай и Кожух вздрогнули.

— Что б этой погоде не кончиться? — пробормотал Грай. — Чай пить не пора?

— Пора.

Сырость и холода продолжались. Лето пришло поздно, а осень — рано. Когда Великая Скорбная вернулась наконец в свои берега, она оставила грязную равнину, усеянную обломками вековых деревьев. Русло реки сместилось на полмили к западу.

А лесовики продолжали продавать меха.

Находишь то, чего не ищешь. Грай почти закончил ремонт. Теперь он восстанавливал шкаф. Снимая деревянную вешалку, он выронил ее. Ударившись об пол, шест разломился надвое.

Грай нагнулся. Грай посмотрел. Сердце его заколотилось. На свет показался узкий рулон белого шелка… Нежно, медленно Грай сложил половники шеста и отнес их наверх.

Осторожно, осторожно… он вытащил и развернул шелковое полотнище. Желудок его сжался в комок.

То была составленная Боманцем карта Курганья, со всеми пометками — где лежали Взятые, где и почему стояли фетиши, какова мощь защитных заклятии, — с известными местами вечного успокоения тех прислужников Взятых, что полегли вместе с хозяевами. Очень детальная карта. С надписями в основном на теллекурре.

Помечены были и захоронения вне Курганья. Большая часть павших легла в общие могилы.

Битва захватила воображение Грая. На мгновение он увидел, как держатся и гибнут до последнего человека войска Властелина. Он увидел, как волна за волной орда Белой Розы отдает жизни, чтобы загнать мрак в ловушку Над головой пламенным ятаганом сияла Великая Комета.

Он мог только воображать. Достоверных источников не сохранилось.

Грай посочувствовал Боманцу. Бедный дурачок — мечтатель, искатель истины. Он не заслужил своей дурной славы.

Всю ночь Грай просидел над картой, позволяя ей пропитать свои тело и душу Перевод надписей в этом не очень помог, зато прояснил кое-что в отношении Курганья. И очень многое — в отношении колдуна, столь преданного своему делу, что он всю жизнь провел в изучении Курганья.

Утренний свет пробудил старика. Па мгновение Грай засомневался в самом себе. Не станет ли и он жертвой той же гибельной страсти?

Глава 9

РАВНИНА СТРАХА

Поднял меня Лейтенант. Лично.

— Ильмо вернулся. Костоправ Перекуси и являйся в зал совещаний.

Мрачный он человек, и с каждым днем все мрачнее. Иной раз я жалею, что голосовал за него, когда Капитан погиб в Арче. Но так пожелал Капитан. Это была его последняя просьба.

— Как только, так сразу, — ответил я, выкарабкиваясь из постели без обычных стонов. Сгреб одежду, пошелестел бумагами, неслышно посмеялся над собой. Мало ли я жалел, что голосовал за Капитана. А ведь когда он хотел уйти на покой, мы ему не позволили.

Комната моя вовсе не похожа на берлогу лекаря. У стен до самого потолка навалены книги. Большую часть я прочел — изучив предварительно языки, на которых они написаны. Некоторые — ровесники самого Отряда, летописи древних времен. Иные — генеалогии благородных семейств, украденные из старых храмов и чиновничьих гнезд разных стран. А самые редкие и интересные повествуют о взлете и падении Владычества.

Самые редкие — те, что написаны на теллекурре. Последователи Белой Розы оказались не слишком снисходительны к побежденным. Они сжигали книги и города, вывозили женщин и детей, оскверняли знаменитые святилища и великие произведения искусства. Обычный след великих событий.

Так что осталось не много ключей к языку, истории, образу мыслей побежденных. Некоторые из наиболее ясно написанных документов в твоей библиотеке остаются совершенно непонятными.

Как я хотел бы, чтоб Ворон был с нами, а не в могиле. Он свободно читал на теллекурре. Немногие, помимо ближайших соратников Госпожи, могут похвастаться этим.

В дверь просунул голову Гоблин:

— Ты идешь или нет?

Я начал ему жаловаться. Не первый раз. И никакого прогресса. Он только посмеялся:

— Своей подружке поплачься в жилетку. Вдруг она поможет.

— Никогда не сдаетесь, ребята?

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я написал последний простодушно-романтический рассказ о Госпоже. Это было перед долгим отступлением, приведшим мятежников к разгрому у Башни в Чарах. Но старые друзья ничего не забывают.

— Никогда, Костоправ, никогда. Кто еще из нас провел с ней ночь? Или прокатился па ковре-самолете?

Я предпочел бы об этом забыть. То были минуты скорее ужасные, а не романтические Госпожа узнала о моих исторических потугах и попросила описать и ее сторону. Более-менее. Она не указывала и не сокращала; настаивала только, чтобы я держался фактов и оставался беспристрастным. Я тогда думал, что она ожидает поражения и хочет, чтобы где-то сохранилась история, не зараженная предрассудками.

Гоблин глянул на гору пергаментов:

— Все никакой зацепки?

— Я уже не уверен, что она есть вообще. Что ни переведу — все пустышки. Чей-то перечень расходов. Календарь встреч. Список кандидатов на повышение. Письмо какого-то офицера приятелю-придворному. И все намного старше, чем то, что я ищу.

Гоблин поднял бровь.

— Но я буду искать Ведь что-то там есть! Мы захватили эти бумаги у Шепот, когда она была мятежницей. Она очень дорожила ими. И наша тогдашняя наставница, Душелов, была убеждена, что эти документы способны поколебать империю.

— Иногда целое больше суммы частей, — глубокомысленно произнес Гоблин. — Может, тебе стоит искать то, что связывает эти бумаги.

Эта мысль мне тоже приходила в голову. Имя, повторяющееся то здесь, то там, вскрывающее чье-то прошлое. Может, я его и найду. Комета не вернется еще долго.

Но я сомневался в этом.

Душечка еще молода — чуть старше двадцати. Но цвет ее юности уже облетел. Суровые годы громоздились на не менее суровые. Женственного в ней не много — не было случая развиться в этом отношении. Даже проведя два года посреди равнины, никто из нас не воспринимал ее как женщину.

Душечка высока — до шести футов ей не хватает пары дюймов. Глаза ее имеют блекло-голубой цвет и нередко кажутся пустыми, но когда Душечка встречает препятствие, они превращаются в ледяные клинки. Светлые, точно выцветшие на солнце волосы сбиваются в лохмы и колтуны, если за ними не приглядывать, поэтому лишенная тщеславия Душечка остригает их короче обычного. Да и одевается она подчеркнуто практично. Многих посетителей по первому разу оскорбляет ее мужской костюм, но скоро они убеждаются — дело она знает.

Роль пришла к ней против желания, но Душечка примирилась с ней, вошла в нее с упрямой убежденностью. Она выказывает мудрость, необычную для своих лет и при ее немоте. Ворон хорошо учил ее в те немногие годы, когда приглядывал за ней.

Когда я вошел, она прохаживалась взад и вперед. Земляные стены зала совещаний продымлены — даже пустой, он кажется переполненным. В нем стоит застарелая вонь множества немытых тел. Был там старик из Весла. Были Следопыт, Шпагат и еще несколько пришлых. И большая часть Отряда. Я сделал жест приветствия. Душечка обняла меня по-сестрински, спросила, как продвигаются мои исследования.

— Я уверен, — произнес я для всех и показал знаками ей, — что в Облачном лесу мы нашли не все документы. Не только потому, что не могу найти то, что ищу. Все они слишком стары.

Черты лица Душечки правильны, нет в них ничего выдающегося. Но все же ощущаются в этой женщине характер, воля, несгибаемость. Ребенком она побывала в аду, и он не затронул ее. Не трогал он ее и теперь.

Но это ей не понравилось.

— У нас не будет времени, на которое мы рассчитывали, — прожестикулировала она.

Я отвлекся немного. Я ждал, что между Следопытом и вторым вестником с запада полетят искры. В глубине души Следопыт мне очень не нравился Я бессознательно надеялся найти подтверждение своей неприязни.

Ничего.

И ничего удивительного. Система ячеек надежно ограждает наших последователей друг от друга.

Следующими Душечка пожелала выслушать Гоблина и Одноглазого.

— Все, что мы слышали, — правда, — пропищал Гоблин. — Они усиливают гарнизоны. Но это лучше Шпагат расскажет. А наша миссия провалилась. Они ждали нас. И гнали по всей равнине. Нам повезло, что смогли оторваться. И помощи никакой.

Менгиры и их жутковатые приятели считаются нашими союзниками. Но, по-моему, они слишком непредсказуемы. Они помогают нам или нет, следуя каким-то своим правилам.

Детали провалившегося рейда Душечку не интересовали. Она перешла к Шпагату.

— По обе стороны равнины собираются армии, — сообщил тот. — Под водительством Взятых.

— Взятых? — переспросил я. Я знал только двоих. А Шпагат говорил о многих. Тогда страшно. Давно уже ходили слухи, что Госпожа потому оставила нас в покое, что собирала новый урожай Взятых. Я в это не верил. Наш век до скорбного лишен личностей, наделенных той великолепной и злобной силой, что и взятые Властелином во время оно: Душелов, Повешенный, Крадущийся в Ночи, Меняющий Облик, Хромой и прочие. То были злодеи эпического масштаба, почти столь же буйные в своем коварстве, что и Госпожа с Властелином. Наши слабосильные времена породили лишь Душечку и Шепот.

— Слухи оказались верны, мой господин, — стыдливо ответил Шпагат.

Господин. Я. Только потому, что стою у истоков мечты. Ненавижу это, но проглатываю.

— Да?

— Эти новые Взятые, конечно, не Ревуны или Зовущие Бурю. — Шпагат чуть заметно улыбнулся. — Лорд Зануда заметил, что прежние Взятые были непредсказуемы и опасны, как молния, а новые — предсказуемый ручной гром бюрократии, если вы меня понимаете.

Понимаю. Продолжай.

Считают, что новых шестеро, господин. Лорд Зануда полагает, что их вот-вот спустят с цепи. Потому и накапливают войска вокруг равнины. Лорд Зануда думает, что Госпожа сделала соревнование из нашей гибели.

Зануда. Наш самый верный лазутчик. Один из немногих, переживших долгую осаду Ржи. Ненависть его не знает границ.

Вид у Шпагата был странный. Многозначительный такой. Сказано было явно не все, н худшее осталось напоследок.

— Давай, — приказал я. — Колись.

— Прозвания Взятых начертаны на звездах, установленных над их ставками. Командующего во Рже прозывают Благодетель. Звезду поставили после того, как ночью прилетел ковер. Но самого Благодетеля никто не видел.

Это требовало выяснения. Только Взятый может управиться с ковром. Но никакой ковер не долетит до Ржи, не миновав равнины Страха. А менгиры нам ни о чем не докладывали.

— Благодетель? Интересное прозвище. А другие?

— В Шмяке на звезде начертано «Волдырь».

Смешки.

— Прежние, описательные прозвания мне нравились больше, — сказал я. — Вроде Хромого, Луногрыза или Безликого.

— В Стуже сидит один по имени Аспид.

— Уже лучше.

Душечка косо глянула на меня.

— В Руте появился Ученый А в Лузге — Ехидный — Ехидный? Это мне тоже нравится.

— Западную границу равнины держат Шепот и Странник, ставки обоих в деревушке Плюнь. Я, как вундеркинд-математик, подвел итог — Двое старых и пятеро новых. А где еще один?

— Не знаю, — ответил Шпагат. — Кроме этих есть только главнокомандующий. Его звезда установлена в воинской части подо Ржой Его слова били мне по нервам. Шпагат побледнел и начал трястись Мной овладело нехорошее предчувствие. Я понял, что следующие его слова мне очень не понравятся. Но:

— Ну?

— На стеле стоит знак Хромого.

Как я был прав. Это мне совсем не нравится И не только мне.

— Ой-й! — взвизгнул Гоблин.

— Твою мать, — произнес Одноглазый тихо и потрясенно; сдержанность его голоса передавала больше, чем крик.

Я сел. Посреди комнаты. На пол. И обхватил голову руками. Мне хотелось плакать.

— Невозможно, — пробормотал я. — Я убил его. Собственными руками. — И, сказав, я уже не верил в это, хотя многие годы полагал именно так. — Но как же?..

— Хорошего парня легко не убьешь, — проворчал Ильмо.

Реплика эта свидетельствовала о том, что Ильмо потрясен Без причины он и слова не вымолвит.

Хромой враждует с Отрядом еще с той поры, когда мы прибыли на север через море Мук. Именно тогда к нам записался Ворон, таинственный уроженец Опала, когда-то очень влиятельный человек, лишенный титула и имущества приспешниками Хромого. Но Ворон был человек бешеный и совершенно бесстрашный. Взятый там или нет — Ворон ответил ударом на удар, убив своих обидчиков, в том числе самых умелых помощников Хромого. Так мы впервые перешли Взятому дорожку. И каждая наша встреча только ухудшала дело…

В сумятице после Арчи Хромой решил свести с нами счеты. Я устроил ему ловушку. Он в нее влез.

— Я на что угодно ставлю — я убил его! Так жутко я себя еще никогда не чувствовал. Словно на краю обрыва стою.

— Истерик не закатывай, Костоправ, — посоветовал Одноглазый. — Мы от него и раньше живыми уходили.

— Он — один из старых, придурок! Из настоящих Взятых! Из тех времен, когда были еще истинные колдуны. Ему еще ни разу не позволяли взяться за нас со всей силой. Да еще помощников… — Восемь Взятых и пять армий атакуют равнину Страха. А нас в Дыре редко бывало больше семи десятков. Перед моими глазами проносились чудовищные видения. Пусть это второсортные Взятые, но их слишком много. Их ярость выжжет пустыню. Шепот и Хромой уже вели бои здесь и знают об опасностях равнины. Собственно, Шепот дралась тут и против Взятых, и против мятежников. Она выиграла большую часть знаменитых битв восточной кампании.

Потом рассудок взял свое, но будущее осталось мрачным. Подумав, я пришел к неизбежному выводу, что Шепот знает равнину слишком хорошо. Возможно, у нее даже остались здесь союзники.

Душечка коснулась моего плеча, и это успокоило меня лучше, чем слова друзей. Ее уверенность заразительна.

— Теперь мы знаем, — показала она и улыбнулась.

Но время тем не менее стало готовым опуститься молотом. Долгое ожидание Кометы потеряло смысл. Выжить надо было здесь и сейчас.

— Где-то в моей груде пергаментов было истинное имя Хромого, — сказал я, пытаясь найти в ситуации хоть что-нибудь хорошее. Но опять пришла на ум проблема. — Но, Душечка, там нет того, что я ищу.

Она подняла бровь. Из-за немоты ей пришлось обзавестись одним из самых выразительных лиц, какие мне доводилось видеть.

— Нам надо будет сесть и поговорить. Когда у тебя будет время. И выяснить точно, что случилось с этими бумагами, пока они были у Ворона. Некоторых не хватает. Когда я передал документы Душелову, они там были. Когда я получил бумаги обратно, они там были. Я уверен, что они были там, когда бумаги взял Ворон. Что с ними случилось потом?

— Вечером, — показала Душечка. — Время будет.

Казалось, она внезапно потеряла интерес к разговору. Из-за Ворона? Он много значил для нее, но за такой срок боль могла и схлынуть. Если только я не пропустил чего-то в их истории. А это вполне возможно. Понятия не имею, во что вылились их отношения после того, как Ворон ушел из Отряда. Его смерть ее явно еще мучит. Своей бессмысленностью. Пережив все, что обрушивала на него тень, он утонул в общественной бане.

Лейтенант говорит, что по ночам она плачет во сне. Он не знает почему, но подозревает, что дело в Вороне.

Я расспрашивал ее о тех годах, что они провели без нас, но она не отвечает. У меня сложилось впечатление, что она испытала печаль и жестокое разочарование.

Теперь она отбросила старые заботы и обернулась к Следопыту и его дворняге. За ними ежились в предвкушении те, кого Ильмо поймал у обрыва. Их очередь была следующей, а репутацию Черного Отряда они знали.

Но мы не дошли до них. Даже до Следопыта с псом Жабодавом. Дозорный опять завопил, объявляя тревогу.

Это становилось утомительным.

Когда я заходил в кораллы, всадник уже пересекал ручей. Плескалась вода под копытами загнанного, взмыленного коня. Эта лошадь уже никогда не будет бегать как прежде. Мне жаль было видеть, как губят скакуна, но у всадника была на то веская причина.

На самой границе безмагии метались двое Взятых. Один метнул лиловый разряд, который растаял, не достигнув земли. Одноглазый кудахтнул и сделал непристойный жест.

— Всю жизнь об это мечтал, — пояснил он.

— Ох, чудо чудное, — пискнул Гоблин, глядя в другую сторону.

С розовых утесов сорвалась и ушла ввысь стая огромных исчерна-синих мант — около дюжины, хотя сосчитать их было трудно: они постоянно маневрировали, чтобы не отнять у соседа ветер. То были великаны своей породы — футов сто в размахе крыльев. Поднявшись достаточно высоко, они парами начали пикировать на Взятых.

Всадник остановился, упал. В спине его торчала стрела.

— Фишки! — выдохнул он и потерял сознание.

Первая пара мант, двигаясь, казалось, медленно и величаво, — хотя на самом деле летят они вдесятеро быстрее бегущего человека, — проплыли мимо ближайшего Взятого, едва не выскользнув за границы Душечкиной безмагии, и каждая пустила по сверкающей молнии. Молния может лететь там, где тает колдовство Взятых.

Один разряд попал в цель. Ковер со Взятым качнулся, коротко вспыхнул; пошел дым. Ковер дернулся и косо пошел к земле. Мы осторожно ликовали. Потом Взятый восстановил равновесие, неуклюже поднялся и улетел.

Я опустился на колени рядом с курьером. Молодой, почти мальчишка. Жив. Если я возьмусь за него — еще не все потеряно.

— Одноглазый, помоги.

Манты парами плыли по внутренней границе безмагии, швыряя молнии во второго Взятого. Тот легко уклонялся, не предпринимая ответных мер.

— Это Шепот, — сказал Ильмо.

— Ага, — согласился я. Она свое дело знает.

— Ты мне-то будешь помогать или нет? — хмыкнул Одноглазый.

— Ладно, ладно.

Мне не хотелось пропускать представление. Первый раз вижу так много мант. И в первый раз они нам помогают. Хотелось посмотреть еще.

— Ну вот, — проговорил Ильмо, утихомиривая лошадь мальчишки и одновременно шаря по седельным сумкам, — еще одно письмишко нашему достопочтенному анналисту.

Он протянул мне еще один пакет в промасленной коже. Я ошарашенно сунул пакет под мышку и вместе с Одноглазым поволок курьера в Дыру.

Глава 10

ИСТОРИЯ БОМАНЦА (ИЗ ПОСЛАНИЯ)

— Боманц! — От визга Жасмин звенели окна и скрипели двери. — Слезай! Слезай немедленно, ты меня слышишь?!

Боманц вздохнул. Пять минут нельзя побыть в одиночестве. Зачем он только женился? Зачем это вообще делают? Остаток жизни после этого проводишь на каторге, делаешь не то, что хочешь ты, а то, чего хотят другие.

— Боманц!

— Иду, черт тебя дери! — И вполголоса: — Проклятая дура высморкаться не может без того, чтоб я ей платок подержал.

Боманц вообще часто говорил вполголоса. Чувства нужно было выпускать, а мир — поддерживать. Он шел на компромисс. Всегда на компромисс.

Он протопал по лестнице, каждым шагом выражая раздражение. «Когда тебя все бесит, » посмеялся он над собой, — понимаешь, что ты стар».

— Чего тебе? Где ты есть?

— В лавке. — В голосе Жасмин звучали странные ноты. Кажется, подавленное возбуждение. В лавку Боманц ступил очень осторожно.

— Сюрприз!

Мир ожил. Ворчливость сгинула.

— Шаб!

Боманц кинулся к Шаблону, могучие руки сына сдавили его.

— Уже здесь? Мы ожидали тебя только на следующей неделе.

— Я рано уехал. А ты толстеешь, пап. — Шаблон включил и Жасмин в тройное объятие.

— Все стряпня твоей мамы. Времена хорошие, едим регулярно. Токар был… — Мелькнула блеклая уродливая тень. — А как ты? Отойди-ка, дай на тебя глянуть. Когда уезжал, ты был еще мальчишкой.

И Жасмин:

— Ну разве он не красавец? Такой высокий и здоровый! А одежка-то какая! — Насмешливая забота: — Ни в какие темные дела, часом, не впутался?

— Мама! Ну куда может впутаться младший преподаватель? — Шаблон встретился взглядом с отцом и улыбнулся, как бы говоря: «А мама все та же».

Двадцатипятилетний Шаблон был на четыре дюйма выше отца и, несмотря на свою профессию, сложен хорошо — скорее авантюрист, чем будущий профессор, как показалось Боманцу. Конечно, времена меняются. С его университетских дней прошли эпохи. Быть может, стандарты изменились.

Боманц вспомнил смех, и шутки, и ужасно серьезные полночные диспуты о значении всего на свете, и бес тоски укусил его. Что сталось с тем хитроумным, лукавым юнцом? Какой-то незримый стражник рассудка заключил его в кургане на задворках мозга, и там он лежит в мертвом сне, пока его место занимает лысый, мрачный, толстобрюхий гном… Они крадут нашу юность и не оставляют нам иной, кроме юности наших детей…

— Ну, пойдем. Расскажешь нам о своих исследованиях. — «Кончай лить слезы над собой, Боманц, старый ты дурак». — Четыре года, а в письмах одни прачечные да споры в «Дельфине на берегу». Еще бы не на берегу — в Весле-то. Хотел бы я перед смертью увидеть море. Никогда не видал. — «Старый дурак. И это все, на что ты способен — мечтать вслух? Интересно, будут ли они смеяться, если сказать им, что в глубине души ты еще молод?» — У него бред, — пояснила Жасмин.

— Это кто тут, по-твоему, впал в маразм? — возмутился Боманц.

— Папа, мама — дайте мне передохнуть. Я только что приехал.

Боманц глубоко вдохнул.

— Он прав. Мир. Тишина. Перерыв. Шаб, ты судья. Знаешь, боевых коней вроде нас нелегко отучить.

— Шаб обещал мне сюрприз, , прежде чем ты спустился, — сказала Жасмин.

— Ну? — осведомился Боманц.

— Я помолвлен. Скоро женюсь.

«Как так? Это мой сын. Мое дитя. На прошлой неделе я менял ему пеленки… Время, ты — безжалостный убийца, я чую твое ледяное дыхание, я слышу гром твоих железных копыт…» — Хм. Юный глупец. Извини. Ну так расскажи о ней, раз больше ни о чем говорить не можешь.

— Расскажу, если смогу вставить хоть слово.

— Помолчи, Боманц. Расскажи о ней, Шаб.

— Да вы уже кое-что знаете, наверное. Она сестра Токара, Слава.

Желудок Боманца рухнул куда-то в пятки. Сестра Токара. Токара, возможного воскресителя.

— В чем дело, пап?

— Сестрица Токара, да? Что ты знаешь об их семье?

— А в чем дело?

— Ни в чем. Я спросил, что ты о них знаешь.

— Достаточно, чтобы знать, что хочу жениться на Славе. Достаточно, чтобы считать Токара своим лучшим другом.

— Достаточно?! А если они — воскресители? На лавку обрушилась тишина. Боманц глядел на сына. Шаблон смотрел на отца. Дважды пытался ответить, но молчал. В воздухе повисло напряжение.

— Папа…

— Так думает Бесанд. Стража следит за Токаром. И за мной. Пришло время Кометы, Шаб. Десятое возвращение. Бесанд чует большой заговор воскресителей. И давит на меня. После этой истории с Токаром будет давить еще больше.

Шаблон втянул воздух сквозь зубы. Вздохнул.

— Может, мне не следовало возвращаться домой. Вряд ли я чего-то добьюсь, уворачиваясь от Бесанда и сражаясь с тобой.

— Нет, Шаб, — возразила Жасмин. — Твой отец не будет скандалить. Бо, ты не будешь скандалить. Не будешь.

— Гм-м. — «Мой сын помолвлен с воскресительницей?» Боманц отвернулся, глубоко вдохнул, тихо выбранил себя. Делаем поспешные выводы? По чьему слову — Бесанда?

— Извини, сынок. Он меня просто заездил. Боманц покосился на. Жасмин. Бесанд был не единственным его проклятием.

— Спасибо, пап. Как твои исследования? Жасмин что-то бормотала.

— Сумасшедший какой-то разговор, — заметил Боманц. — Все задают вопросы, и никто на них не отвечает.

— Дай денег, Бо, — потребовала Жасмин.

— Зачем?

— Вы двое «здрасьте» не скажете, пока не начнете свои заговоры плести. А я пока на рынок схожу.

Боманц ждал. Жасмин обошлась без обычного арсенала ядовитых фразочек о горькой женской судьбе. Боманц пожал плечами и высыпал горсть монет в ладонь жены.

— Пошли наверх, Шаб.

— Она стала мягче, — заметил Шаблон, когда они поднялись на чердак.

— Я что-то не заметил.

— Ты тоже. А дом совсем не изменился. Боманц зажег лампу., — Все так же тесно, — посетовал он, берясь за копье-тайник. — Надо будет новую сделать. Эта уже потерлась. — Он разложил карту на маленьком столике.

— Добавлений немного.

— А ты попробуй избавиться от Бесанда. — Боманц постучал по шестому кургану. — Вот. Единственное препятствие у меня на пути.

— Это единственный возможный путь, папа? Может, легче взять верхние два? Или даже один? Тогда у тебя будет шанс пятьдесят на пятьдесят угадать два оставшихся.

— Я не гадаю. Мы же не в карты играем. Если при первой сдаче сыграешь неправильно — второй не будет.

Шаблон подтащил табурет, глянул на карту. Побарабанил по столу пальцами. Боманца передернуло.

Прошла неделя. Семейство приспособилось к новому ритму жизни — включая жизнь под все более внимательным взглядом Наблюдателя.

Боманц чистил секиру из захоронения теллекурре. Сокровищница. Сущая сокровищница. Общая могила, прекрасно сохранившиеся оружие и доспехи. В лавку вошел Шаблон.

— Тяжелая была ночь? — Боманц поднял глаза.

— Не слишком. Он, кажется, готов сдаться.

— Мен-фу или Бесанд?

— Мен-фу. Бесанд раз шесть заглядывал. — Сторожили отец с сыном посменно. Оправданием служил ворюга Мен-фу, но на самом деле Боманц надеялся вымотать Бесанда еще до появления Кометы. Трюк не срабатывал.

— Мама приготовила завтрак. — Боманц принялся складывать мешок.

— Подожди, папа. Я тоже с тобой.

— Отдохнул бы.

— Да ладно. Охота мне в земле поковыряться.

— Ну давай. — «Что-то мучит парня. Может, он готов поговорить?» Они редко беседовали. До университета их отношения были одним сплошным скандалом, где Шаблон всегда только защищался… За эти четыре года он вырос, но в глубине души оставался все тем же мальчишкой. Он не был еще готов встретиться с отцом как мужчина с мужчиной. А Боманц недостаточно постарел, чтобы не видеть в Шаблоне того мальчишку. Так постареть нелегко. Когда-нибудь его сын посмотрит на своего сына и подумает: «Как же он вырос…» Продолжая очищать булаву от наростов грязи, Боманц криво усмехнулся самому себе. «Об отношениях он думает. Разве это на тебя похоже, старый ты пень?» — Эй, пап! — позвал Шаблон из кухни. — Чуть не забыл. Прошлой ночью я видел Комету.

Когтистая лапа вцепилась Боманцу в живот. Комета! Нет, не может быть. Не сейчас. Он еще не готов.

— Наглый, мелкий ублюдок! — Боманц сплюнул. Он и Шаблон сидели в кустах, наблюдая, как Мен-фу вышвыривает из раскопа предметы. — Я ему ногу сломаю!

— Подожди минутку. Я обойду кругом и перехвачу его, когда он побежит.

— Нечего руки марать. — Боманц фыркнул.

— Очень хочется, папа. Счеты бы с ним свести.

— Ладно.

Мен-фу высунул из ямы уродливую головку, нервно огляделся и снова ушел в землю. Боманц двинулся вперед.

Подойдя поближе, он услыхал, как вор разговаривает сам с собой:

— Ох, чудненько. Чудненько. Каменное сокровище. Каменное сокровище. Эта жирная мартышка его не заслуживает. Все к Бесанду подлизывается, подлый.

— Мартышка, говоришь, жирная? Ну погоди. — Боманц сбросил с плеч мешок и инструменты, покрепче взялся за лопату.

Мен-фу выбрался из раскопа, держа в руках охапку древностей. Глаза его широко распахнулись, губы беззвучно зашевелились. Боманц размахнулся.

— Ну, Бо, только не…

Боманц ударил. Мен-фу отпрыгнул, получил лопатой по ноге, взвыл, уронил свою ношу, замахал руками, свалился в раскоп и вылез с дальней стороны ямы, привизгивая, как недорезанная свинья. Боманц проковылял за ним, нанес могучий удар по ягодицам супостата, и Мен-фу побежал. Подняв лопату, Боманц метнулся за ним с воплем:

— Стой, ворюга, сукин ты сын! Будь мужиком, ты!

Он нанес последний мощный удар и, промахнувшись, не удержался на ногах. Боманц вскочил и, воздев лопату, продолжил погоню.

На Мен-фу кинулся Шаблон, но вор протаранил его и исчез в кустах. Боманц врезался в сына, и они вместе покатились по земле.

— К черту, — пропыхтел Боманц. — Все равно сбежал.

Он распростерся на спине, тяжело дыша. Шаблон захохотал.

— Что смешного, черт тебя дери?

— Лицо у него было… Боманц хихикнул:

— Не много же от тебя было помощи. И они оба расхохотались.

— Пойду лопату свою отыщу, — выдавил наконец Боманц.

Шаблон помог отцу встать.

— Если бы ты мог себя видеть, пап!

— Хорошо, что не видел. А то меня удар бы хватил. — Боманц снова начал хихикать.

— Ты в порядке, пап?

— Да. Просто… не могу одновременно смеяться и переводить дыхание. Ох-хо-хо… Если я сейчас сяду, то уже не встану.

— Пошли копать. Это тебе поможет. Ты вроде тут лопату обронил?

— Вот она.

Отсмеяться Боманц не мог все утро. Стоило ему вспомнить позорное бегство Мен-фу, и он не мог удержаться от хохота.

— Пап! — Шаблон работал на дальнем краю раскопа. — Глянь сюда. Наверное, поэтому он нас и не заметил.

Подхромав поближе, Боманц увидел, что Шаблон счищает землю с превосходно сохранившегося нагрудника, черного и блестящего, как полированный оникс. В центре его сверкал серебром сложный узор.

— Угу. — Боманц выглянул из ямы. — Никого не видно. Получеловек-полузверь. Это Меняющий Облик.

— Он вел теллекурре.

— Но его не могли похоронить здесь.

— Это его доспехи, папа.

— Черт, я и сам вижу. — Он снова высунулся, как любопытный еж. Никого. — Сиди тут и сторожи. А я его откопаю.

— Ты сиди, папа.

— Ты всю ночь здесь торчал.

— Я намного моложе тебя.

— Я себя превосходно чувствую, спасибо.

— Какого цвета небо?

— Голубое. Что за идиотский…

— Ур-раа! Мы хоть в чем-то согласны. Ты самый упрямый старый козел…

— Шаблон!

— Извини, пап. Копать будем по очереди. На первую кинем монетку.

Боманц проиграл и устроился на краю раскопа, подложив рюкзак под спину.

— Надо будет расширить раскоп. Если мы и дальше будем идти вглубь, первый же хороший дождь все зальет.

— Да, грязищи будет немало. Стоило бы и дренажную канаву сделать. Эй, пап, в этих доспехах никого нет. Зато есть и остальные части. — Шаблон извлек латную перчатку и часть поножи.

— Да? Придется сдавать.

— Сдавать? Почему? Токар даст за это целое состояние!

— Может быть. А если наш друг Мен-фу заметит? Он же нас из вредности сдаст Бесанду. А с Бесандом нам надо оставаться приятелями. Эта штука нам не нужна.

— Не говоря уже о том, что он мог сам ее и подложить.

— Что?

— Ну, ее тут не должно быть, верно? И тела в доспехах нет. И почва рыхлая.

Боманц помычал. Бесанд вполне был способен на обман.

— Оставь все как есть. Я пойду приволоку его.

— Кисломордый старый придурок, — пробормотал Шаблон, когда Наблюдатель отбыл. — Об заклад бьюсь, что он нам эту штуку подсунул.

— Что Толку ругаться, если вделать мы ничего не можем. — Боманц опять прислонился к рюкзаку.

— Что ты делаешь?

— Бью баклуши. Расхотелось мне копать. — Все тело Боманца ныло. Утро выдалось тяжелое.

— Надо сделать сколько сможем, пока погода не испортилась.

— Вперед.

— Папа… — Шаблон замялся, потом начал снова: — Почему вы с мамой все время ругаетесь?

Боманц задумался. Истина слишком хрупка, а Шаблон не застал их лучших лет…

— Наверное, потому, что люди меняются, а никто не хочет этого. — Он не мог выразиться точнее. — Ты видишь женщину: чудесную, удивительную, волшебную, как в песне. Потом ты узнаешь ее поближе, и восхищение проходит. На его место становится привычка. Потом исчезает и она. Женщина оплывает, седеет, покрывается морщинами, и ты чувствуешь, что тебя обманули. Ты ведь помнишь ту озорную скромницу, с которой ты встречался и болтал, пока ее отец не пригрозил тебя выставить пинком. Ты чураешься этой незнакомки — и начинаешь скандалить. У твоей мамы, наверное, то же. В душе мне все еще двадцать, Шаб. Я понимаю, что постарел, только заглядывая в зеркало или когда тело не подчиняется мне. Я не замечаю брюха, и варикозных вен, и остатков седых волос. А ей со мной жить.

Каждый раз, заглядывая в зеркало, я поражаюсь. Я думаю — что за чужак отнял мое лицо? Судя по виду — гнусный старый козел. Из тех, над которыми я так издевался в двадцать лет. Он пугает меня, Шаб. Он вот-вот умрет. Я пойман им, но я еще не готов уходить.

Шаблон присел. Его отец редко говорил о своих чувствах.

— И так должно быть всегда?

Может, и не должно, но всегда бывает…

— Думаешь о Славе, Шаб? Не знаю. От старости не сбежишь. И от перемен в отношениях — тоже.

— Может, все будет иначе. Если нам это удастся…

— Не говори мне «может быть», Шаб. Я тридцать лет жил этим «может быть». — Язва попробовала желудок на зуб. — Может, Бесанд и прав. Насчет ложных причин.

— Папа! О чем ты? Ты отдал этому всю жизнь!

— Шаб, я хочу сказать, что напуган. Преследовать мечту — это одно. Поймать — совсем другое. Того, что ожидал, никогда не получаешь. Я предчувствую несчастье. Может, это мертворожденная мечта.

Лицо Шаблона последовательно сменило несколько выражений.

— Но ты должен…

— Я не должен ничего, кроме как быть антикваром Боманцем. Мы с твоей мамой долго не протянем. Эта яма обеспечит нас до конца.

— Если ты дойдешь до конца, ты проживешь еще долго и намного более…

— Я боюсь, Шаб. Боюсь сдвинуться с места. В старости такое бывает. Страх перемен.

— Папа…

— Мечты умирают, сынок. Те немыслимые, дикие сказки, которые заставляют жить, — невозможные, неисполнимые. Мои светлые мечтания умерли. Все, что я вижу, — это гнилозубая ухмылка убийцы.

Шаблон выкарабкался из раскопа. Сорвал стебелек сладкой травы, пососал.

— Пап, как ты себя чувствовал, когда женился на маме?

— Обалдевшим. Шаблон рассмеялся:

— Ладно, а когда шел просить ее руки? По дороге?

— Думал, что на месте обмочусь. Ты своего дедушку не видывал. О таких, как он, и рассказывают в сказках про троллей.

— Что-то вроде того, как ты себя чувствуешь сейчас?

— Примерно. Да. Но не совсем. Я был моложе, и меня ждала награда.

— А теперь — разве нет? Ставки повысились.

— В обе стороны. И на выигрыш, и на проигрыш.

— Знаешь что? У тебя просто кризис самоуверенности. И все. Через пару дней ты снова будешь бить копытом.

Тем вечером, когда Шаблон снова ушел, Боманц сказал Жасмин:

— У нас с тобой умный сын. Мы с ним поговорили сегодня. По-настоящему, в первый раз. Он удивил меня.

— С чего бы? Он же твой сын.

Сон был ярче, чем когда-либо, и пришел он раньше. Боманц просыпался дважды за ночь. Больше заснуть он не пытался. Вышел на улицу, присел на ступеньках, залитых лунным светом. Ночь выдалась ясная. По обе стороны грязной улочки виднелись неуклюжие дома.

«Ничего себе городок, — подумал Боманц, вспомнив красоты Весла. — Стража, мы — гробокопатели, и еще пара человек, кормящих нас да путников. Последних тут и не бывает почти, несмотря на всю моду на времена Владычества. У Курганья такая паршивая репутация, что на него никто и глядеть не хочет».

Послышались шаги. Надвинулась тень.

— Бо?

— Бесанд?

— Угу. — Наблюдатель опустился на ступеньку. — Что делаешь?

— Заснуть не могу. Думаю, как случилось, что Курганье превратилось в такую дыру, что даже уважающий себя воскреситель сюда не полезет. А ты? Не в ночной же дозор ходишь?

— Тоже бессонница. Комета проклятая. Боманц пошарил взглядом по небу.

— Отсюда не видно. Надо обойти дом. Ты прав. Все о нас забыли. О нас и о тех, кто лежит в земле. Не знаю, что хуже. Запустение или просто глупость.

— М-м? — Наблюдателя явно что-то мучило.

— Бо, меня снимают не потому, что я стар или неловок, хотя, думаю, так и есть. Меня снимают, чтобы освободить пост для чьего-то там племянника.

Ссылка для паршивых овец Вот это больно, Бо. Это больно. Они забыли, что это за место. Мне говорят, что я угробил всю жизнь на работе, где любой идиот может дрыхнуть.

— Мир полон глупцов. — Глупцы умирают.

— А?

— Они смеются, когда я говорю о Комете или воскресительском перевороте этим летом. Они не верят, как я. Они не верят, что в курганах кто-то лежит. Кто-то живой.

— А ты приведи их сюда. Пусть прогуляются по Курганью после заката.

— Я пытался. Говорят: «Прекрати ныть, а то лишим пенсии».

— Ну так ты сделал все, что мог. Остальное на их совести.

— Я дал клятву, Бо. Я давал ее серьезно и держу до сих пор. Эта работа — все, что у меня есть. У тебя-то есть Жасмин и Шаб. А я жил монахом. И теперь они вышвырнули меня ради какого-то малолетнего… — Бесанд издал какой-то странный звук.

«Всхлип?» — подумал Боманц. Наблюдатель плачет? Человек с каменным сердцем и милосердием акулы?

— Пошли, глянем на Комету. — Он тронул Бесанда за плечо. — Я ее еще не видел. Бесанд взял себя в руки.

— Действительно? Трудно поверить.

— Почему? Я допоздна не сижу. Ночные смены берет Шаблон.

— Неважно Это я по привычке подкапываюсь. Нам с тобой следовало стать законниками. Мы с тобой прирожденные спорщики.

— Может, ты и прав. Я в последнее время много размышлял, что же я тут делаю.

— А что ты тут делаешь, Бо?

— Собирался разбогатеть. Хотел порыться в старых книгах, раскопать пару богатых могил, вернуться в Весло и купить дядюшкино извозное дело.

Боманц лениво раздумывал, какие части вымышленного прошлого убеждали Бесанда. Сам он так долго жил выдумкой, что некоторые придуманные детали казались ему реальными, если только он не напрягал память.

— И что случилось?

— Лень. Обыкновенная старомодная лень. Я обнаружил, что между мечтой и ее исполнением — большая разница. Было намного проще откапывать ровно столько, чтобы хватало на жизнь, а остальное время бездельничать. — Боманц скривился. Это была почти правда. Все его исследования в определенном смысле лишь предлог, чтобы ни с кем не соперничать. В нем просто не было энергии Токара.

— Ну, не так плохо ты и жил. Пара суровых зим, когда Шаб был еще щенком. Но через это мы все прошли. Немного помощи, и все мы выжили. — Бесанд ткнул пальцем в небо: — Вон она.

Боманц всхлипнул. Точно такая, как он видел во сне.

— Зрелище еще то, да?

— Подожди, пока она не подойдет поближе. На полнеба разойдется.

— И красиво.

— Я бы сказал «потрясающе». Но она еще и предвестник. Дурной знак. Древние писатели говорят, что она будет возвращаться, пока Властелин не восстанет.

— Я жил этим всю жизнь, Бесанд, и даже мне тяжело поверить, что это не просто болтовня. Подожди! Курганье и мне давит на душу. Но я просто не могу поверить, что эти твари восстанут, проведя в могиле четыре сотни лет.

— Бо, может, ты и честный парень. Если так, держи совет. Когда уйду я — беги. Подхватывай теллекуррские штучки и дуй в Весло.

— Ты начинаешь говорить как Шаб.

— Я серьезно. Если тут возьмет власть какой-нибудь неверующий идиот, ад вырвется на свободу. В буквальном смысле. Уноси ноги, пока это возможно.

— Может, ты и прав. Я подумывал вернуться. Но что я там буду делать? Весло я позабыл. Судя по рассказам Шаба, я там просто потеряюсь. Черт, да здесь теперь мой дом. Я никак этого не понимал. Эта свалка — мой дом.

— Я тебя понимаю.

Боманц поглядел на громадный серебристый клинок в небе. Скоро…

— Кто там? Кто это? — донеслось со стороны черного хода. — А ну уматывай! Сейчас стражу позову!

— Это я, Жасмин. Бесанд рассмеялся:

— И Наблюдатель, хозяйка. Стража уже на посту.

— Что ты делаешь, Бо?

— Болтаю. Гляжу на звезды.

— Я пойду, — сказал Бесанд. — Завтра увидимся.

По его тону Боманц понял — завтра его ждет очередной заряд преследований.

— Поосторожнее.

Боманц устроился на мокрой от росы черной ступеньке, и прохладная ночь омыла его. В Древнем лесу одинокими голосами кричали птицы. Весело заверещал сверчок. Влажный ветерок едва пошевеливал остатки волос на лысине. Жасмин вышла и присела рядом с мужем.

— Не могу заснуть, — сказал он.

— Я тоже.

— Это все она. — Боманц глянул на Комету, вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. — Помнишь то лето, когда мы приехали сюда? Когда остались посмотреть на Комету? Была такая же ночь.

Жасмин взяла его за руку, их пальцы переплелись.

— Ты читаешь мои мысли. Наш первый месяц. Мы были такими глупыми детьми.

— В душе мы такими же и остались.

Глава 11

КУРГАНЬЕ

Теперь Граю разгадка давалась легко. Когда он занимался делом. Но старая шелковая карта притягивала его все больше и больше. Эти странные древние имена. На теллекурре они звучали сочнее, чем на современных языках. Душелов. Зовущая Бурю. Луногрыз. Повешенный. На древнем наречии они казались куда мощнее.

Но они мертвы. Из всех великих остались только Госпожа да то чудовище под землей, которое и заварило кашу.

Он часто подходил к маленькому окошку, смотрел на Курганье. Дьявол под землей. Зовет, наверное. Окруженный защитниками — не многие из них упомянуты в легендах, и еще меньше — тех, чьи прозвания определил старый колдун. Боманца интересовала только Госпожа.

Столько фетишей. И дракон. И павшие рыцари Белой Розы, чьи духи поставлены вечно охранять курган. Все это казалось куда серьезнее нынешней борьбы.

Грай рассмеялся. Прошлое всегда кажется интереснее настоящего. Тем, кто пережил первое великое противостояние, оно тоже, наверное, казалось ужасающе медлительным. Лишь о последней битве складывались легенды и предания. О нескольких днях из десятилетий.

Теперь Грай работал меньше — у него были добрый кров и кое-какие припасы. Он мог больше гулять, особенно ночами.

Как-то утром, прежде чем Грай проснулся окончательно, пришел Кожух. Грай впустил юношу.

— Чаю?

— Давай.

— Нервничаешь. Что случилось?

— Тебя требует полковник Сироп.

— Опять шахматы? Или работа?

— Ни то, ни другое. Его беспокоят твои ночные прогулки. Я ему уже сказал, что гуляю с тобой и что тебя интересуют только звезды да всякая ерунда. По-моему, он параноик.

Грай натянуто улыбнулся:

— Просто делает свое дело. Наверное, я кажусь странным. Не от мира сего. Выжившим из ума. Я и правда веду себя как маразматик? Сахару?

— Пожалуйста. — Сахар был деликатесом. Стража его себе позволить не могла.

— Торопишься? Я не завтракал еще.

— Ну он вроде не подгонял.

— Хорошо.

«Больше времени на подготовку. Дурак. Следовало догадаться, что твои прогулки привлекут внимание. Стражник — по профессии параноик».

Грай приготовил овсянку с беконом, поделился с Кожухом. Как бы хорошо ни платили стражникам, питались они скверно. Из-за дождей дорогу на Весло развезло, совершенно. Армейские маркитанты сражались с дорогой мужественно, но обеспечивать всех не могли.

— Ну, пойдем, повидаемся с ним, — сказал наконец Грай. — Кстати, этот бекон — последний. Полковнику стоило бы подумать о том, чтобы кормиться самим.

— Говорили уже об этом. — Грай подружился с Кожухом отчасти и потому, что тот служил при штабе. Полковник Сироп играл с Граем в шахматы и вспоминал добрые старые времена, но планов не раскрывал.