Но, с другой стороны, было совершенно ясно, что у него слова получались просто отлично. Это было преступлением для Колина, держать их только для себя. Эти слова должны быть известны и доступны всем.

Они должны быть —

— Ох, ради Бога, — прошептала она самой себе.

Она достигла края страницы.

— Что ты здесь делаешь?!

Пенелопа подпрыгнула на месте.

— Колин!

— Да, именно так. Что ты, — он почти, что щелкал челюстями.

Пенелопа качнулась назад. Она никогда не слышала от него такого тона. Она даже не думала, что он способен так говорить.

Он зашагал через всю комнату, схватил со стола дневник и захлопнул его.

— Что ты здесь делаешь? — снова потребовал он от нее ответа.

— Жду Элоизу, — с трудом сумела ответить она, в горле у нее все пересохло.

— В верхней гостиной?

— Викхэм всегда приводит меня сюда. Твоя мать приказала ему рассматривать меня как семью.

— Я … ух-х … он … м-м…

Она умоляюще сложила руки перед собой, прося его остановиться.

— Так же, как и мою сестру Фелицию. Потому что она и Гиацинта близкие подруги. Я-я прошу прощения. Я думала, ты знаешь.

Он небрежно бросил дневник в ближайшее кресло, и повернулся к ней, воинственно скрестив руки перед собой.

— И поэтому, ты привыкла читать личные записи других людей?

— Нет-нет, конечно, нет. Но дневник лежал открытым и…, — пробормотала она, судорожно сглотнув, и понимая, как ужасно извиняюще звучат ее слова. — Это общая комната, — проговорила Пенелопа, чувствую, что должна что-нибудь сказать в свое оправдание, — Возможно, тебе следовало взять дневник с собой.

— Туда, куда я ходил, — сквозь зубы, проговорил он, все еще заметно злящийся на нее, — Обычно книги не берут.

— Он не очень большой, — сказала она, удивляясь самой себе и тому, почему, почему, почему она все еще спорит с ним, хотя совершенно ясно, что она неправа.

— Ради Бога, — взорвался он, — Ты хочешь, чтобы я произнес слова уборная и ночной горшок в твоем присутствии?

Пенелопа почувствовала, как еще щеки заалели.

— Я лучше пойду, — пробормотала она, — Пожалуйста, скажи Элоизе —

— Я ухожу, — почти прорычал Колин, — Я все равно собирался выехать сегодня днем, так или иначе. Могу покинуть этот дом прямо сейчас, очевидно, ты уже захватила этот дом.

Пенелопа никогда не думала, что такие слова могут причинять такую физическую боль, почти такую же, она могла поклясться, как если бы он просто воткнул кинжал ей в сердце. Она до этого момента, никогда не осознавала, как много значит для нее общество леди Бриджертон и ее дочерей, с тех самых пор, когда она открыла двери этого дома для Пенелопы.

Или как сильно ранит ее знание того, что Колин обижается и не терпит ее присутствия здесь.

— Почему ты затрудняешь мне возможность извиниться? — вспыхнула она, наступая ему на пятки, когда он пересекал комнату, чтобы собрать остальные свои вещи.

— А почему, скажите, пожалуйста, я должен облегчить тебе это? — в ответ сказал он.

Он даже не обернулся посмотреть на нее, когда говорил. Он даже не замедлил шаг.

— Поскольку это была бы очень приятная вещь, — прошипела она.

Это привлекло его внимание. Он резко развернулся на месте, его глаза с такой яростью посмотрели на нее, что Пенелопа от неожиданности сделала шаг назад. Колин был очень хорошим и отходчивым человеком, он никогда не выходил из себя.

До сего момента.

— Поскольку это была бы очень приятная вещь? — прогремел он. — Вот, что ты думала, читая мой дневник? Довольно неплохо — прочитать чьи-нибудь личные записи?

— Нет, Колин, я —

— Тебе нечего сказать, — злобно проговорил он, тыкая ее в плечо указательным пальцем.

— Колин! Ты —

Он отвернулся от нее, чтобы собрать свои принадлежности, грубо показывая спину, в то время, как он говорил с ней. — Ничто не может оправдать твое поведение!

— Нет, конечно, нет, но —

— Ой!

Пенелопа почувствовала, как кровь отлила от ее лица. В вопле Колина слышалась настоящая боль. Его имя сбежало с ее губ паническим шепотом, и, сорвавшись с места, она помчалась к нему.

— Что — О, Господи!

Кровь лилась из раны на его ладони.

Никогда да этого, не говорящая членораздельно в кризисной ситуации, Пенелопа сумела выкрикнуть:

— Ой! Ой! Ковер! — перед прыжком вперед с листами писчей бумаги, которую она умудрилась схватить со стола и подставить под его руку, прежде, чем мог быть испорчен такой прекрасный ковер.

— Довольно заботливая сиделка, — нетвердым голосом пробормотал Колин.

— Но, ты-то, не собираешься умирать, — объяснила она, — А ковер —

— Все верно, — успокоил он ее, — Я просто пытался пошутить.

Пенелопа посмотрела на его лицо. Черты лица, особенно линии у рта заметно напряглись, и он выглядел бледным.

— Я думаю, тебе лучше сесть, — сказала она.

Он мрачно кивнул, и тяжело опустился в кресло.

Желудок Пенелопы дернулся, и она почувствовала тошноту. Она всегда ужасно себя чувствовала при виде крови.

— Возможно, мне тоже стоит сесть, — пробормотала она, почти падая на небольшой стул напротив него.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

Она кивнула, сглотнув и снова почувствовав небольшой прилив тошноты.

— Нам надо найти что-нибудь, чем можно будет перевязать твою рану, — произнесла она, немного гримасничая, поскольку в этот момент она посмотрела на свое смехотворное приспособление.

Бумага была не впитывающая, и кровь просто скользила по ее поверхности, в то время как Пенелопа отчаянно пыталась помешать ее капанью на ковер.

— У меня есть носовой платок, — сказал он.

Она осторожно опустила лист бумаги вниз, и достала носовой платок из его нагрудного кармана, стараясь, не обращать внимание на теплое биение его сердца, пока ее пальцы возились в его кармане его одежды.

— Больно? — спросила она, обернув его руку платком. — Нет, не отвечай. Конечно, это больно.

Он слабо улыбнулся ей: — Это больно.

Она посмотрела на сильный порез, заставляя себя смотреть на это, хотя из-за этого ее желудок мог вот-вот взбунтоваться.

— Я не думаю, что необходимо будет зашивать твою рану.

— Ты так много знаешь о ранах?

Она покачала головой.

— Ничего. Но твоя рана не выглядит очень опасной. Если бы не …ах, вся эта кровь.

— Чувствуется это гораздо хуже, чем выглядит, — пошутил он.

Ее глаза уставились на его лицо в ужасе.

— Еще одна шутка, — заверил он ее, — Ладно, это неправда. Это, действительно, чувствуется хуже, чем выглядит, но уверяю тебя, это терпимо.

— Я сожалею, — сказала она, увеличивая давление на руку, чтобы остановить кровь. — Это моя вина.

— То, что я чуть было, не отрезал себе руку?

— Если бы ты не был так сердит…

Он лишь покачал головой, на некоторое время, закрыв глаза, чтобы справиться с болью.

— Не глупи, Пенелопа. Если бы я не рассердился на тебя, я с таким же успехом мог рассердиться на кого-нибудь другого.

— И ты бы, конечно, снова оставил свои записи открытыми, — пробормотала она, смотря на него через ресницы, поскольку она низко склонилась над его рукой.

Когда его глаза встретились с ее, они были заполнены юмором, и возможно, некоторой долей восхищения.

И кое-чем еще, что она не ожидала увидеть — уязвимостью, колебанием и даже какой-то боязнью. Он не понимает, как хорошо он может писать, поняла она с изумлением. Он понятия не имеет, как она отнеслась к его записям, и фактически, он смущен из-за того, что она читала его дневник.

— Колин, — сказала Пенелопа, инстинктивно сильнее нажимая на его рану, поскольку она еще больше наклонилась, — Я должна сказать тебе, ты —

Она замолчала, услышав четкие, даже довольно громкие звуки шагов, приближающихся по коридору.

— Это должно быть Викхэм, — сказала она, выжидательно глядя на дверь, — Он настоял на том, что принесет мне небольшой завтрак. — Ты сможешь удержать платок на ране?

Колин кивнул.

— Я не хочу, чтобы он знал, что я поранил сам себя. Он скажет матери, и мне будут бесконечно напоминать об этом.

— Ладно, тогда, — она встала, и, взяв дневник, бросила его Колину. — Притворись, что ты читаешь его.

Колин лишь успел открыть дневник и положить его сверху на пораненную руку, как открылась дверь, и вошел дворецкий с большим подносом.

— Викхэм! — воскликнула Пенелопа, вскакивая на ноги, и поворачиваясь к нему лицом, словно она не знала, что он сейчас войдет. — Как всегда, ты принес мне гораздо больше, чем я смогу съесть. К счастью, мистер Бриджертон составит мне компанию. Я уверена, что с его помощью, я сумею воздать должное вашей пище.

Викхэм кивнул, и снял крышки с блюд. Это были холодные закуски — немного мяса, сыра и фруктов, а также высокий стакан лимонада.

— Я надеюсь, ты не думал, что я смогла бы все это съесть сама.

— Леди Бриджертон с дочерьми ожидаются вскоре. Я подумал, то они могли быть голодными после прогулки.

— Здесь вряд ли, что останется, после меня, — произнес Колин с веселой улыбкой.

Викхэм легонько поклонился в его направлении.

— Я и не знал, что вы здесь, мистер Бриджертон, мне следовало бы утроить порции. Вы хотите, чтобы я поставил вам тарелку отдельно?

— Нет, нет — сказал Колин, махая своей здоровой рукой, — Я сам подойду к столу, как только я … ох … закончу читать этот раздел.

Дворецкий сказав: “Дайте мне знать, если вам потребуется дальнейшая помощь”, покинул комнату.

— О-о-ох, — простонал Колин, как только шаги дворецкого затихли в холле. — Черт подери — я имел в виду, проклятье… Как же больно!

Пенелопа тут же взяла салфетку с подноса.

— Вот, давай, заменим платок.

Она осторожно сняла платок с его кожи, стараясь смотреть на ткань, а не на рану. По некоторым причинам это, казалось, вовсе не беспокоило ее живот.

— Я боюсь, ваш носовой платок окончательно испорчен.

Колин лишь прикрыл глаза и покачал головой. Пенелопа была достаточно умна, чтобы интерпретировать его действие, как: Меня это не волнует. И она оказалось достаточно чуткой, чтобы больше не упоминать об этом предмете. Нет ничего хуже женщины, все время болтающей о ерунде.

Ему всегда нравилась Пенелопа, но как бы то ни было, он никогда не понимал до сего времени, какой умной она была. Он предполагал, что если бы его спросили, он бы сказал, что она достаточно яркая, но до этого времени он никогда не раздумывал на эту тему.

Ему наконец-то открылось, что она, в самом деле, была очень умной и чуткой. Он вспомнил как сестра однажды сказала, что Пенелопа довольно энергичный читатель.

И возможно такой же пристрастный и придирчивый.

— Я думаю, кровотечение остановилось, — сказала Пенелопа, обвязывая его руку салфеткой. — Фактически, я была бы уверена в этом, если бы не чувствовала себя плохо, всякий раз, когда я смотрю на рану.

Он очень хотел бы, чтобы она никогда не читала его дневник, но теперь, когда она его читала…

— Э-э, Пенелопа, — начал он, удивленный неуверенностью, прозвучавшей в его голосе.

Она подняла голову, и посмотрела на него.

— Прошу прощения. Я слишком сильно нажала?

Некоторое время Колин лишь глупо моргал. Почему он никогда не замечал, какие большие у нее глаза? Он, конечно, знал, что они карие и … Нет, задумывался об этом, но если быть честным с самим собой, то спроси его ранее этим утром о ее глазах, и он не смог бы определить, какого же он все-таки цвета.

Но, так или иначе, он знал, что теперь никогда не забудет снова.

Она ослабила давление. — Так хорошо?

Он кивнул.

— Спасибо тебе. Я сделал бы это сам, но это моя правая рука и —

— Ничего не говори. Это самое малое, то я могу для тебя сделать после…после, того как…

Она посмотрела в сторону от него, и он понял, что она снова собирается принести свои извинения.

— Пенелопа, — начал он снова.

— Нет, подожди, — она почти выкрикнула, ее темные глаза, вспыхнувшие от…

Могла ли это быть страсть?

Конечно, это была, скорее всего, совсем не та страсть, которая ему широко известна. Но разве нет других видов страсти? Страсти к учебе. Страсти к…литературе?

— Я должна тебе это сказать, — быстро проговорила она, — Я знаю, с моей стороны, это было непростительно смотреть твой дневник. Я просто … скучала … и ждала…ничего, не делая, и затем я увидела книгу, и мне стало любопытно.

Он открыл рот, чтобы прервать ее, чтобы сказать: что сделано, то сделано. Но слова лились из ее уст сплошным потоком, и ему оставалось лишь слушать ее.

— Я должна была сразу отойти, как только поняла, что это за книга, — продолжала она, — Но, как только я прочитала одно предложение, я должна была прочитать следующее! Колин, это было так замечательно! Это было так, словно я была там. Я могла чувствовать воду — я могла чувствовать температуру воды! Ты это очень интересно описал. Каждый знает, как он чувствует себя в ванне спустя полчаса, после ее наполнения.

Колин не мог ничего сказать, он лишь смотрел на нее. Он никогда не видел Пенелопу такой оживленной, это было очень странно и …чудесно, потому что все это волнение было из-за его дневника.

— Тебе…тебе понравилось? — в конце концов, спросил он.

— Понравилось? Колин, да я просто влюбилась в это! Я —

— Ох!

Волнуясь, она слишком сильно сжала его руку.

— Ох, прости, — покаянно сказала она. — Колин, я просто должна узнать. Что это была за опасность? Я не могу оставить это в таком подвешенном состоянии.

— Не было никакой опасности, — скромно сказал он, — На странице, которую ты читала, был просто захватывающий пассаж.

— Да, это было главным образом описание, — согласилась она, — Но это воспоминание было просто захватывающие и пробуждало разные чувства. Я словно видела, как это было. Это было словно — как же мне объяснить это?

Колин внезапно почувствовал, что с нетерпением ждет, когда же она объяснит, что хотела сказать.

— Иногда, — продолжала она, — Когда читаешь описание, оно довольно…ох, я даже не знаю, как сказать…оторванное и несвязное, что ли. Слишком беспристрастное. Ты сделал остров живым. Другие бы люди назвали бы воду теплой, но ты связал ее с тем, что мы знаем и понимаем. Это заставило меня почувствовать так, словно я нахожусь там, погружая туфли в песок, и идя рядом с тобой.

Колин улыбнулся, непонятно почему чувствуя себя очень довольным от ее слов.

— Ох! И я не хочу забыть — там была еще одна блестящая вещь, которую я хотела бы упомянуть.

Сейчас он знал, что улыбается, как идиот, и не может ничего с собой поделать. Блестяще, блестяще, блестяще.

Пенелопа наклонилась к нему и сказала:

— Ты также показываешь читателю, как ты сам относишься к этому месту, и как оно затрагивает и влияет на тебя. Это становиться гораздо большим, чем простое описание, потому что мы видим, как ты сам реагируешь на это место

Колин знал, что и так поймал большущий комплимент, но не удержался и спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, если ты смотришь … Можно я посмотрю в дневнике, чтобы освежить свою память?

— Конечно, — проговорил он, передавая ей в руки свой дневник.

— Подожди, я сейчас найду нужную страницу.

Она принялась листать дневник, просматривая его записи, пока не нашла нужный раздел.

— Вот, нашла. В этой части, ты напоминал, что Англия — твой дом.

— Забавно, как путешествие проделывает это с человеком.

— Проделывает это с человеком? — спросила она, широко открывая глаза.

— Заставляет ценить дом, — мягко пояснил он.

Ее глаза, такие серьезные и любознательные, встретились с его зелеными глазами.

— И все же, ты до сих пор любишь путешествовать.

Он кивнул.

— Я ничего не могу с этим поделать. Это как болезнь.

Она засмеялась, и ее смех ему показался очень музыкальным.

— Не будь смешным, — сказала она. — Болезнь вредна. А путешествия питают вашу душу.

Она посмотрела вниз на его руку, осторожно снимая салфетку и проверяя его рану еще раз.

— Выглядит почти зажившей.

— Почти, — согласился он.

По правде, говоря, он давно подозревал, что кровотечение остановилось, но не хотел заканчивать такую беседу. И он знал, что в тот момент, когда она прекратит волноваться о его руке, она уйдет.

Он не думал, что ей хотелось уходить, но так или иначе, он знал, то она уйдет. Она, возможно, думает, что это будет самый правильный поступок, и что он хотел бы, чтобы она побыстрее ушла.

Ничто, не могло быть дальше от истины, понял он, чем это утверждение. И ничто, не могло испугать его больше.