Глава 22

Три часа спустя, Пенелопа все еще находилась в гостиной, все еще сидя на софе, все еще уставившись взглядом в пространство, все еще пытаясь представить, как она собирается решать свои проблемы.

Поправка: проблему, в единственном числе.

У нее была всего лишь одна проблема, но размер у нее был такой, что с таким же успехом у Пенелопы могла быть тысяча проблем.

Она всегда была не агрессивным человеком, но она не могла вспомнить, когда последний раз ее посещали жестокие мысли, в этот момент, у нее было сильное желание свернуть шею Крессиде Туомбли.

Она угрюмо посмотрела на дверь с фатализмом, ожидая прихода своего мужа, и зная, что каждая тикающая секунда приближает ее к моменту правды, когда ей придется во всем ему признаться.

Он не скажет: “Я же тебе говорил”. Он никогда бы так не сказал.

Но он подумает именно так.

Она даже на мгновение не подумала, что могла бы скрыть это от него. Угрозы Крессиды были не из тех, которые стоит скрывать от своего мужа, и, кроме того, она надеялась на его помощь.

Она не была уверена в том, что же ей делать, но независимо от этого, она знала, что не справится в одиночку.

Но в одном она была полностью уверена — она не хочет платить Крессиде.

Крессида никогда бы не смогла удовлетвориться десятью тысячами фунтов, тем более, когда она могла решить, что сможет получить еще больше. Если Пенелопа сейчас сдастся, она будет давать Крессиде деньги всю оставшуюся жизнь. К тому же, скорее всего, через неделю, Крессида Туомбли объявит всему миру, что Пенелопа Физеренгтон Бриджертон является печально известной леди Уислдаун.

Пенелопа подсчитала, что у нее есть два пути. Она могла бы соврать, и назвать Крессиду дурой, надеясь, что люди поверят ей; или она могла бы найти способ превратить открытие Крессиды в свое преимущество. Но, она понятия не имела, как это сделать.

— Пенелопа?

Голос Колина. Она хотела броситься в его теплые руки, и в то же самое время, а не могла заставить себя повернуться.

— Пенелопа? — в его голосе появилось беспокойство, он быстрым шагом пересек комнату. — Данвуд сказал, что Крессида была здесь.

Он сел рядом с ней, и нежно прикоснулся к ее щеке. Она повернулась, и увидела его лицо, его глаза, беспокойно смотрящие на нее, его губы, с беспокойством шепчущие ее имя.

И тогда она окончательно позволила себе расплакаться. Забавно, как она могла так долго сдерживать это внутри себя, до тех пор, пока не увидела его. Но когда он был рядом, все что она смогла сделать это спрятать свое лицо у него на груди, прижаться к его телу, почувствовать его теплые руки, обнимающие ее, и заплакать. Словно одним своим присутствием, он мог прогнать все ей проблемы.

— Пенелопа? — прошептал он, его голос бы тихий и обеспокоенный. — Что с тобой? Что случилось?

Пенелопа покачала головой, пытаясь прогнать слезы, и стараясь найти в себе храбрость, чтобы рассказать ему.

— Что она тебе сделала?

— О, Колин, — с трудом отрываясь от него, и снизу заглядывая в его лицо. — Она знает.

Его лицо побледнело. — Как?

Пенелопа засопела, вытирая нос, тыльной стороной ладони.

— Это моя вина, — прошептала она.

Он всучил ей носовой платок, не отрывая взгляда от ее лица.

— Это не твоя вина, — резко сказал он.

Ее губы сложились в грустную улыбку. Она знала, что его грубый тон, предназначен для Крессиды, но Пенелопа его тоже заслужила.

— Нет, — сказала она, в ее голосе прозвучало смирение, — Это моя вина. Это произошло именно так, как ты говорил. Я не обратила внимания на то, что написала. Я ошиблась.

— Что ты сделала? — спросил он.

Она рассказала ему все, начиная с прихода Крессиды и заканчивая ее денежными требования. Она призналась, что ее плохой выбор слов, может стать причиной ее падения, но ее слова не были иронией, она, действительно, чувствовало, что это разобьет ее сердце. Но под конец ее тирады, она почувствовала, что он ушел. Он слушал ее, но в тоже время он был далеко от нее. Его глаза странно смотрели вдаль, и еще они сузились.

Он в уме плел какие-то интриги. Она была уверена в этом.

Это ужасало ее.

И заставляло ее трепетать.

Независимо оттого, что он планировал, о чем он думал, все это было для того, чтобы спасти ее. Она ненавидела себя, за свою глупость, которая вынудила его решать эту дилемму, она ничего не могла поделать с дрожью, которая распространилась по всему ее телу, пока она наблюдала за ним

— Колин? — нерешительно спросила она.

Она говорила целую минуту, а он так ничего не сказал в ответ.

— Я позабочусь обо всем, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты не волновалась из-за этого.

— Уверяю тебя, это невозможно, — с дрожью в голосе проговорила она.

— Я отношусь к моим брачным клятвам очень серьезно, — сказал он, его тон был почти пугающим.

— Я полагаю, я поклялся чтить и защищать тебя, — добавил он.

— Позволь мне помочь тебе, — импульсивно произнесла она, — Вместе мы решим эту проблему.

Один из уголков его рта приподнялся в намеке на улыбку.

— У тебя есть готовое решение?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, я уже думала весь день, и я не знаю …хотя…

— Хотя что? — спросил он, приподнимая брови.

Ее губы приоткрылись, затем сжались, затем снова приоткрылись, и она, наконец, сказала:

— Что если я попрошу помощи у леди Данбери?

— Ты планируешь попросить ее, чтобы она заплатила Крессиде?

— Нет, — ее тон был чрезвычайно серьезен, — Я попрошу ее стать мной.

— Прошу прощения?

— Так или иначе, многие до сих пор думают, что она леди Уислдаун, — объяснила Пенелопа, — По крайней мере, очень многие так думают. Если она сделает заявление —

— Крессида тот час же его опровергнет, — прервал ее Колин.

— Кто поверит Крессиде против леди Данбери? — Пенелопа повернула к нему свое лицо с широко открытыми, серьезными глазами. Я в любом случае не смею с ней спорить. Если она заявит, что она леди Уислдаун. То, возможно, я поверю в это сама.

— Что заставляет тебя думать, что ты сможешь убедить леди Данбери солгать ради тебя?

— Ну, — проговорила Пенелопа, пожевывая нижнюю губу, — Я ей нравлюсь.

— Ты ей нравишься? — эхом откликнулся Колин.

— Да, я ей довольно сильно нравлюсь. Я думаю, ей бы понравилось помочь мне, особенно с тех пор, как она терпеть не может Крессиду, почти так же, как и я.

— Ты думаешь ее любовь к тебе, заставит солгать всему высшему свету? — недоверчиво спросил он.

Она уселась на свое место.

— Это стоящее предложение.

Он встал и подошел к окну, движения его были резкими.

— Обещай мне, что ты не пойдешь к ней.

— Но —

— Обещай мне.

— Я обещаю, — проговорила она, — Но —

— Никаких но, — сказал он, — Если придется, мы вдвоем пойдем к леди Данбери. Ну а пока, есть время, нужно придумать что-нибудь другое, — он рукой взъерошил волосы.

— Должно же быть что-то еще.

— У нас есть неделя, — тихо сказала она, но не нашла ничего успокаивающего в своих словах, и трудно было представить, что Колин мог найти что-нибудь успокаивающее в них.

Он резко развернулся кругом так, словно был военным и участвовал на параде.

— Я скоро вернусь, — сказал он, направляясь к двери.

— Но куда ты собрался? — завопила Пенелопа, вскакивая на ноги, и помчавшись вслед за ним.

— Я должен подумать, — проговорил он и положил руку на дверную ручку.

— Ты не хочешь думать вместе со мной? — тихо прошептала она.

Его лицо смягчилось, и он подошел к ней. Он пробормотал ее имя, нежно взяв ее лицо в свои руки.

— Я люблю тебя, — проговорил он, его голос звучал хрипло и страстно. — Я люблю тебя, всей своей душой, всем, что я был, и всем, чем надеюсь стать.

— Колин …

— Я люблю тебя, несмотря на мое прошлое, и люблю тебя благодаря моему будущему, — он наклонился, и поцеловал ее в губы, очень мягко и нежно. — Я люблю тебя за детей, которых ты мне подаришь, и за годы, которые мы проведем вместе. Я люблю тебя за каждую мою улыбку, и даже больше, я люблю и обожаю каждую твою улыбку.

У Пенелопы подкосились ноги, и она плюхнулась на ближайший стул.

— Я люблю тебя, — повторил он, — Ты знаешь это?

Она кивнула, закрыв глаза, и как котенок потерлась лицом о его ладони.

— Я должен кое-что сделать, — сказал он, — Но я не способен сосредоточиться, пока думаю все время о тебе, беспокоясь из-за того, что ты плачешь, и из-за того, что тебе сделали больно.

— Все хорошо, — прошептала она, — Все хорошо, потому что я рассказала тебе.

— Я все сделаю так, как надо, — поклялся он, — Ты только верь мне.

Она открыла глаза. — Я верю тебе всей моей жизнью.

Он улыбнулся, и она неожиданно успокоилась от его слов. Все будет в порядке. Может не сегодня, и даже не завтра, но совсем скоро. Трагедия не может существовать в мире там, где есть одна из улыбок Колина.

— Я не думаю, что до этого может дойти, — нежно проговорил он, в последний раз мягко проводя рукой по ее щеке, прежде чем убрать свою руку.

Он повернулся и пошел к двери, его рука прикоснулась к дверной ручке.

— Не забудь про сегодняшний бал, который устраивает моя сестра.

Пенелопа простонала.

— Мы должны пойти туда? Последнее, чтобы я сейчас хотела, это появляться на публике.

— Мы должны пройти, — твердо сказал Колин, — Дафна не так часто является хозяйкой бала, и очень сильно расстроится, если мы не появимся там.

— Я знаю, — вздохнув, пробормотала Пенелопа, — Я знаю. Я знала этого, даже когда жаловалась, прости меня.

Он улыбнулся.

— Все в порядке. Ты имеешь полное право сейчас на плохое настроение.

— Да, — ответила она, стараясь улыбнуться ему. — Имею полное право, не так ли?

— Я скоро вернусь, — пообещал он.

— Куда ты …, — начала было говорить она, но затем резко оборвала себя.

Он очевидно сейчас не хотел отвечать на вопросы, даже от нее.

Но к ее удивлению, он ответил: — Повидать брата.

— Энтони?

— Да.

Она ободряюще ему кивнула, пробормотав:

— Иди. Со мной будет все нормально.

Бриджертон всегда находил поддержку и источник силы в другом Бриджертоне.

Если Колин чувствовал, что он нуждается в совете брата, он должен немедленно пойти к нему.

— Не забудь подготовиться на бал Дафны, — напомнил он ей.

Она сердечно отсалютовала ему, и смотрела вслед, пока он выходил из комнаты.

Она подошла к окну, чтобы посмотреть, как он будет идти пешком, но он не появился, он должно быть сразу пошел к конюшням. Она тяжко вздохнула, и устало оперлась о подоконник. Ей так хотелось еще в последний раз посмотреть на него.

Она хотела узнать, что же он задумал.

Она хотела, хотя бы быть уверенной в том, что у него есть план.

Но в то же самое время она почувствовала странное чувство легкости и непринужденности. Колин все сделает правильно. Он сказал, что он все сделает, а он никогда не лгал.

Она знала, что ее идея, попросить помощи у леди Данбери, не была самым хорошим решением проблемы, но если у Колина не было идеи получше, что еще они могли сделать?

Но, сейчас она постаралась прогнать все тяжелые мысли из головы. Она была такой усталой, и такой взволнованной, что прямо сейчас ей просто необходимо закрыть глаза и не думать ни о чем, кроме зеленых изумрудных глаз ее мужа, и его теплой улыбки.

Завтра.

Завтра она поможет Колину найти решение их проблемы.

Сегодня она отдохнет. Она немного вздремнет, и попытается представить себе, как же ей сохранить лицо перед всем высшим светом сегодня вечером на балу, когда там непременно будет Крессида, наблюдая за ней, и выжидая ее малейшего неверного шага.

Можно было подумать, что после десяти лет притворства, она не представляла собой ничего большего, кроме стоящей у стенки зала и некому ненужной Пенелопы Физеренгтон, она привыкла играть эту роль, и скрывать свою истинную сущность.

Но так было тогда, когда ее тайна была никому неизвестна. Сейчас все изменилось. Пенелопа свернулась калачиком на софе и закрыла глаза.

Сейчас все изменилось, но ведь это не подразумевало, что изменилось в худшую сторону, разве не так? Все должно измениться к лучшему. Просто должно. Разве не так?

Колин начал сожалеть о своем решение поехать к брату в своем экипаже. Ему хотелось идти пешком — энергичное использование мышц своих ног, казалось единственно социально приемлемым выходом его ярости.

Но он сознавал, что сейчас время играет очень важную роль, и даже, несмотря на большое движение на улицах, экипаж доставит его к дому в Мэйфер, гораздо быстрее, чем он доберется туда на своих двоих.

Но в экипаже, стены надвигались на него, а воздух казался слишком спертым, и почему эта, богом проклятая, молочная повозка, именно сейчас умудрилась перегородить улицу?

Колин высунул голову наружу, все еще выглядывая из экипажа, хотя они уже начали останавливаться.

— Боже Всевышний, — пробормотал он, оглядывая место действия.

Разбитые бутылки, валялись по всей улице, молоко было повсюду, он не смог бы сказать, кто визжит громче — лошади, которые запутались в своих упряжках, или леди на тротуарах, чьи платья, оказались полностью забрызганные молоком.

Колин выпрыгнул из своего экипажа, с намерением помочь очистить улицу, но очень скоро стало очевидно, что затор на Оксфорд-стрит продлиться, еще, по меньшей мере, около часа.

Он проверил, что о лошадях должным образом позаботились, и сообщил своему кучеру, что пойдет пешком.

Он вызывающе смотрел на лица всех людей, которые проходили мимо него, словно наслаждаясь, когда они испуганно отводили свои глаза, сталкиваясь с такой откровенной враждебностью.

Он почти желал, чтобы один из них сделал комментарий по его поводу, чтобы он мог хоть кого-нибудь отдубасить, и выпустить пар.

Не имело значения, что единственным человеком, которому он так хотел свернуть шею, была Крессида Туомбли; для этой цели мог подойти любой человек.

Его гнев делал его неуравновешенным, неблагоразумным. Совсем не похожим на себя. Но он еще не был уверен, что же произошло с ним, после того, как Пенелопа рассказала об угрозах Крессиды. Это было больше чем злость, сильнее, чем ярость

Это было почти физическим ощущением; это пульсировало в его венах, покалывало его кожу.

Он хотел кого-нибудь ударить.

Он хотел пнуть что-нибудь, стукнуть кулаком об стену.

Он был в очень большой ярости, когда Пенелопа опубликовала свою последнюю колонку. Фактически, он думал, что на свете, не может быть большей злости и ярости.

Он ошибся.

Или, возможно, это был просто другой вид ярости. Кто-то, очень низменный, хотел обидеть женщину, которую он любил больше всего на свете.

Как он мог допустить это? Как он мог позволить этому случиться?

Ответ был прост. Он не мог. Он должен остановить это. Он должен что-то сделать.

После стольких лет легкой жизни, смеха и насмешек над другими, пришло время действовать.

Он огляделся, и с удивлением обнаружил, что он стоит у Бриджертон-Хауса. Забавно, но это здание, больше не казалось ему, его домом.

Он родился и вырос здесь, но теперь, это был дом его брата.

Его дом был в Блюмсбари. Его дом был с Пенелопой.

Его дом был везде, где была Пенелопа.

— Колин?

Он развернулся. Энтони стоял на тротуаре, очевидно, возвращаясь к себе домой, после какого-то дела. Энтони кивнул на дверь.

— Ты собирался постучать?

Колин продолжал безучастно смотреть на брата, только сейчас поняв, что он стоял здесь совершенно неподвижно, Бог знает сколько времени.

— Колин? — с беспокойством, Энтони снова окликнул своего брата.

— Мне нужна твоя помощь.

Это было все, что он должен был сказать.

Пенелопа была почти полностью одета для бала, который устраивала Дафна, когда горничная принесла записку от Колина.

— Данвуд, получил это от посыльного, — объяснила горничная, сделала быстрый реверанс, и покинула комнату, чтобы Пенелопа могла прочитать записку в уединении.

Пенелопа разорвала конверт, и достала оттуда единственный лист бумаги, на которой она увидела красивый и аккуратный почерк, который стал ей так знаком с тех пор, как она принялась за редактирование дневников Колина.

Я приеду на сегодняшний бал сам. Пожалуйста, пойди в дом Номер Пять. Мама, Элоиза, и Гиацинта ждут тебя, чтобы сопроводить на бал в Гастингс-Хаус.

С любовью, Колин.

Для того, кто так хорошо описывал свои путешествия, он совсем не умеет писать записки, подумала Пенелопа с кривой усмешкой.

Она встала, и разгладила прекрасный шелк юбок ее платья. Она выбрала платье ее любимого цвета — зеленого шалфея — в надежде, что это придаст ей храбрости. Ее мать всегда говорила, что когда женщина хорошо одета, она и чувствует себя хорошо. Пенелопа подумала, что ее мать все-таки права. Лишь Небеса знают, как плохо она чувствовала себя добрых восемь лет своей жизни, когда мать сама выбирала ей гардероб.

Ее волосы были убраны в высокую, немного свободную прическу по самой последней моде, которая очень подходила к ее лицу, и горничная даже заплела отдельные пряди (Пенелопа побоялась спрашивать как), так что казалось, что ее прическа переливается ярким красным светом.

Рыжие волосы, конечно, не были самыми модными, но Колин как-то сказал, что ему очень нравится, как они переливаются в свете свечей, так что она решила, что это как раз один из тех случаев, когда она может не согласиться с модой.

К тому времени, когда она спустилась вниз, ее экипаж уже ждал ее перед дверью, и кучеру было приказано доставить ее к дому Номер Пять.

Колин явно позаботился обо всем. Пенелопа не была уверена, почему это удивило ее; он был из тех людей, которые очень внимательно относятся ко всем деталям. Но он был очень обеспокоен, когда уходил из дома. Казалось странным, что он найдет время еще послать точные инструкции слугам о доставке ее к дому его матери, когда она могла сам непосредственно передать их.

Он должно быть что-то планировал сделать. Но что? Может, он собирался тайно схватить Крессиду и отправить ее в одну из дальних тюремных колоний Англии?

Нет, слишком мелодраматично.

Может, он открыл ее тайну, и планировал взаимный шантаж? Молчание ради молчания.

Пенелопа одобрительно кивнула, в то время как ее экипаж, уже катил по Оксфорд-стрит. Должно быть так и есть. Это было так похоже на Колина, придумать что-нибудь такое дьявольски умное и подходящее. Но, что он мог раскопать на Крессиду за столь короткое время? За все ее годы в роли леди Уислдаун, она никогда не слышала ничего скандального, связанного с именем Крессиды.

Крессида была подлой, Крессида была мелочной, но никогда не выходила за рамки правил общества. Единственная, по настоящему, смелая вещь, которую она когда-либо делала, это было заявление о том, что она является леди Уислдаун.

Экипаж повернул на юг, и несколькими минутами позже они остановились перед домом Номер Пять. Элоиза должно быть наблюдала за улицей из окна, поскольку она фактически слетела со ступенек крыльца, и точно бы врезалась в экипаж, если бы кучер не успел спрыгнуть и преградить ей дорогу.

Элоиза подпрыгивала и переступала с ноги на ногу, ожидая, пока кучер откроет дверцу экипажа. Она выглядела такой нетерпеливой, что Пенелопа удивилась, как она сдержалась, и не пронеслась мимо кучера в попытке самостоятельно выломать дверцу. В конце концов, проигнорировав предложенную кучером помощь, она сама вскарабкалась в экипаж, в процессе наступив на свои юбки, и буквально кувыркнувшись на пол экипажа. Как только она поправила свою одежду, она посмотрела в обе стороны, ее лицо приняло загадочное выражение, и она резко дернула дверцу, чуть было не прищемив нос кучеру.

— Что, — задыхаясь, потребовала Элоиза, — Что происходит?

Пенелопа лишь удивленно уставилась на нее.

— Я могла бы спросить тебя о том же самом.

— Ты? Почему?

— Поскольку, ты чуть было не перевернула экипаж, в своей попытке побыстрее забраться внутрь!

— О, — фыркнула Элоиза в ответ на это, — Ты сама непосредственно виновата в этом.

— Я?!

— Да, ты! Я хочу знать, что происходит. И мне нужно узнать это сейчас же.

Пенелопа была уверена, что Колин никогда бы не рассказал своей сестре о требованиях Крессиды, если только, его план не предусматривал, чтобы Элоиза уговорила Крессиду совершить самоубийство.

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — сказала Пенелопа.

— Ты просто обязана знать, что я хочу этим сказать! — сердито настаивала Элоиза, бросив быстрый взгляд на свой дом.

Открылась передняя дверь.

— Ох, блин. Мама и Гиацинта уже выходят. Расскажи мне!

— Рассказать тебе что?

— Почему Колин прислал к нам просто отвратительную по своей загадочности записку с требованием, чтобы мы приклеились к тебе, и не отходили от тебя ни на шаг, весь вечер.

— Он так сделал?

— Да, и возможно, я не сказала, но он подчеркнул слово “приклеились”.

— Я думаю, это ты сама решила подчеркнуть его в разговоре, — сухо сказала Пенелопа.

Элоиза сердито нахмурилась.

— Пенелопа, сейчас не время — дразнить меня!

— А когда же это время?

— Пенелопа!!

— Прости, я ничего не могла подделать с собой.

— Ты знаешь то, из-за чего была послана эта записка?

Пенелопа покачала головой. Это не было полной ложью, сказала она себе. Она, действительно, не знала, что задумал Колин, и что он собирается проделать этим вечером.

В этот момент дверца экипажа открылась, в него ввалилась Гиацинта.

— Пенелопа, — проговорила она с большим энтузиазмом, — Что происходит?

— Она не знает, — проговорила Элоиза.

Гиацинта бросила на сестру сердитый взгляд.

— Что-то ты слишком быстро здесь очутилась.

Вайолет сунула голову в экипаж.

— Они опять ссорятся? — спросила она у Пенелопы.

— Немножко, — ответила Пенелопа.

Леди Бриджертон села рядом с Гиацинтой напротив Пенелопы и Элоизы.

— Очень хорошо, правда это не значит, что я не могу остановить их. Но скажи, что Колин имел в виду, когда он буквально приказал нам приклеиться к тебе?

— Я не уверена, что я знаю.

Глаза Вайолет сузились, словно она засомневалась в честности Пенелопы.

— Он был настроен очень решительно. Знаешь, он даже подчеркнул словно приклеились.

— Я знаю, — ответила Пенелопа, одновременно с Элоизой, заявившей: — Я уже рассказала ей.