Он хотел ее — Боже, как он хотел ее — он хотел, чтобы она извивалась под ним, крича от страсти, бессознательно мотала головой из стороны в сторону, в то время как он дразнил ее своим ласками.

Он хотел, чтобы она любила это, любила его, чтобы она знала, что когда они лежат в таких объятиях, покрытые потом и истощенные, она принадлежит лишь ему одному.

Потому что он уже понял, что он целиком и полностью принадлежит только ей.

— Скажи мне, если я сделаю что-то, что тебе не понравится, — проговорил он, удивленный тем, как дрожит его голос, произнося эти слова.

— Ты не можешь сделать то, что мне не понравиться, — прошептала она, ласково прикасаясь пальцами к его щеке.

Она не понимала. Это почти заставило его улыбнуться, скорее всего, он бы точно улыбнулся, если бы не был так сильно заинтересован в том, чтобы ее первый опыт, был хороший. Но она прошептала слова — ты не можешь — что могло означать лишь одну вещь — что она понятия не имеет, что, значит, заниматься любовью с мужчиной.

— Пенелопа, — мягко проговорил он, накрывая ее руку своей, — Мне нужно кое-что объяснить тебе. Я могу причинить тебе боль. Я никогда не хотел бы причинить тебе боль, но я могу сделать это, и —

Она покачала головой.

— Нет, ты не можешь, — прошептала она снова, — Я знаю тебя. Иногда даже я думала, что знаю тебя лучше, чем саму себя. И ты никогда не сделаешь ничего, что могло бы причинить мне боль.

Он стиснул зубы, стараясь не застонать.

— Не нарочно, — произнес он, в его голосе послышалось легкое раздражение. — Но, я могу, и —

— Позволь мне самой вынести приговор, — проговорила она, беря его руку и поднося ее к своему рту, чтобы сделать быстрый искренний поцелуй. — Что же касается остального…

— Остального?

Она улыбнулась, и Колин почувствовал странное ощущение, он готов был поклясться, что она выглядит так, словно удивлена его нерешительностью.

— Ты сказал мне, что я должна тебе сказать, как только мне это не понравится, — сказала она.

Она наблюдал за ней, внезапно, будучи словно загипнотизированным видом ее губ, загипнотизированным тем, как она произносит слова.

— Я обещаю тебе, — поклялась она, — Мне понравится все.

Странное чувство радости и счастья возникло внутри него. Он не знал, какой великодушный святой даровал ее ему, но подумал, что ему следует отнестись внимательнее к подношениям, когда он в следующий раз отправится в церковь.

— Мне все понравится, — повторила она, — Потому что ты со мной.

Он взял ее лицо в свои руки, глядя на нее так, словно она была самым невиданным и чудесным созданием, которое когда-либо появлялось на Земле.

— Я люблю тебя, — прошептала она, — Я любила тебя все эти годы.

— Я знаю, — сказал он, сам же удивленный произнесенными им словами.

Он знал, он предполагал, но он выталкивал это из своего сознания, потому что из-за ее любви он испытывал неловкость. Трудно чувствовать, что тебя любит человек, добрый и хороший, а ты не можешь ответить на ее любовь.

Он не мог так просто отмахнуться от нее, потому что она нравилась ему, и он бы никогда себе не простил, если бы растоптал ее чувства. И он не мог флиртовать с ней, по тем же самым причинам.

Таким образом, он просто говорил себе, то, что она чувствует не может быть настоящей любовью. Было гораздо легче постараться убедить себя в том, что она просто не знает, что такое настоящая любовь (как будто он знал!), и что однажды она найдет себе кого-нибудь, она будет удовлетворена и счастлива с ним.

Но сейчас, даже мысль об этом — что она могла выйти замуж за кого-то другого — почти парализовала его от страха.

Они были вместе, и она смотрела на него, ее сердце отражалось у нее в глазах, все ее лицо светилось счастьем и удовлетворением, словно она, наконец, почувствовала себя свободной, сказав эти важные слова. Внезапно он осознал, что в ее выражение нет ни малейшего намека на ожидание. Она не сказала ему, что любит его просто для того, чтобы услышать его ответ. Она даже не ждала от него ответа.

Она сказала ему, что любит его, просто потому, что хотела это сделать. Потому что это было то, что она чувствовала.

— Я тоже люблю тебя, — прошептал он, прижимаясь к ее губам в интенсивном поцелуе, затем отодвинулся, чтобы увидеть ее реакцию.

Пенелопа очень пристально смотрела на него в течение долгого времени. Наконец, конвульсивно сглотнув, она пробормотала:

— Ты не должен этого говорить, просто потому, что я это сделала.

— Я знаю, — ответил он, улыбаясь.

Она лишь смотрела на него широко-открытыми глазами, которые единственные двигались на ее неподвижном лице.

— И ты это тоже знаешь, — сказал он мягко. — Ты сказала, что знаешь меня лучше, чем саму себя. И ты знаешь, что я никогда бы не сказал этих слов, если бы не верил в них.

Лежа обнаженной в его кровати, успокоенная в его объятиях, Пенелопа осознала, что она, действительно, знает это. Колин никогда не лгал, он никогда не мог солгать насчет чего-то важного, а она не знала, что может быть важнее этого момента, который они разделили вместе.

Он любит ее. Этого она совсем не ожидала, она даже не позволяла себе надеяться на это, и все же это было подобно яркому и светлому чуду в ее жизни.

— Ты уверен? — прошептала она.

Он кивнул, его руки прижали ее к его телу еще сильнее.

— Я понял это лишь сегодня. Когда попросил тебя остаться.

— Как …

Но она не стала заканчивать свой вопрос. Потому что, не была даже уверена в том, что же хотела она узнать. Как он узнал, что любит ее? Как это случилось? Как он почувствовал это?

Но, так или иначе, он понял что она хочет, но не может спросить, поскольку ответил:

— Я не знаю. Я не знаю когда. Я не знаю как, и откровенно говоря, меня это совершенно не волнует. Но я знаю, что это правда. Я люблю тебя, и ненавижу себя за того, что не мог увидеть настоящую тебя, и понять это долгие годы.

— Колин, не надо, — попросила она, — Никаких взаимных обвинений. Никаких сожалений. Не сейчас

Но он лишь улыбнулся, прикладывая палец к ее губам, и призывая ее к тишине.

— Я не думаю, что ты изменилась, — проговорил он, — По крайней мере, не сильно. Но однажды, когда я смотрел на тебя, я понял, что ты другая, — он пожал плечами. — Может быть, я изменился. Может быть, я просто повзрослел.

Она приложила свой пальчик к его губам, призывая его к молчанию, тем же самым способом, как совсем недавно он.

— Может быть, я тоже повзрослела.

— Я люблю тебя, — проговорил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.

И на сей раз, она не смогла ответить, потому что его рот прикоснулся к ее губам жадно, требовательно, и очень, очень чарующе.

Он казалось, совершенно точно знал, что делает. Каждое прикосновение его языка, каждое его покусывание ее кожи посылали дрожь к центру ее существа, она лишь чувствовала чистую искреннюю радость момента, и раскаленное пламя ее желания. Его руки были везде, она чувствовала его везде, его пальцы были на ее коже, его нога находилась между ее ног.

Он притянул ее к себе, прижимая сильнее, она оказалась лежащей на нем, так как он перекатился на спину. Его руки были на ее ягодицах, он буквально вжимал ее в себя, доказательство его желания обжигало ее кожу.

Пенелопа задыхалось от поразительной интимности всего этого, он ловил ее дыхание, целуя яростно и в то же самое время нежно. Затем она снова оказалась лежащей на спине, он закрывал ее как одеяло, его вес вжимал ее в матрац, выдавливая воздух из ее легких. Его рот двигался по ее уху, затем прикоснулся к шее, Пенелопа почувствовала, что она выгибается под ним, словно стараясь прижаться к его телу еще сильнее.

Она не знала, что она делает, и почему она это делает, но так или иначе, она просто должна была двигаться. Ее мать уже провела с ней “небольшой разговор”, как она сама выразилась, она сказала Пенелопе, что она должна лежать неподвижно под мужем, и позволять ему получать свое удовольствие.

Но не было никакой возможности остаться неподвижной, никакого способа остановить ни движение ее бедер навстречу ему, ни ее ног, которые буквально обвились вокруг его тела.

Она не желала просто позволять ему получать удовольствие — она желала поощрять его, разделить это удовольствие вместе с ним.

И она желала получить это удовольствие сама. Независимо оттого, что это было за чувство, растущее внутри нее — напряжение, желание, удовольствие — оно нуждалось в освобождении, и Пенелопа не могла представить, что когда-либо испытывала такое сильное и острое желание ее Я.

— Скажи, что мне я должна делать, — прошептала она, крайняя необходимость делала ее голос хриплым и чувственным.

Колин потихоньку широко раздвинул ее ноги, и стал ласкающе скользить по ним руками, пока его руки не достигли ее бедер и не остановились там.

— Позволь мне сделать все самому, — проговорил он, тяжело дыша.

Она схватила его за ягодицы и попыталась притянуть ближе.

— Нет, — настаивала она, — Скажи мне.

Он остановился на короткое мгновение, и с удивлением посмотрел на нее.

— Прикоснись ко мне, — сказал он.

— Где?

— Где угодно.

Ее руки на его ягодицах расслабились, и она улыбнулась. — Я уже прикасаюсь к тебе.

— Проведи, — простонал он, — Проведи руками.

Она позволила своим пальцам пробежаться по коже его бедер, еле заметно прикасаясь, поскольку так она чувствовала мягкую упругость его волос.

— Так?

Он судорожно кивнул.

Ее руки двинулись вперед, остановившись в опасной близости от его напряженного естества.

— Так?

Он резко накрыл одну из ее рук своей рукой.

— Не сейчас, — хрипло пробормотал он.

Она смущенно посмотрела на него.

— Ты поймешь позже, — заверил он, еще шире раздвигая ее ноги, затем провел рукой по ее ноге, и напоследок коснулся ее самого интимного места.

— Колин! — задохнулась она.

Он дьявольски улыбнулся.

— Ты думала, я тебя там не буду трогать?

Словно для того, что наглядно пояснить его точку зрения, один из его пальцев начал танцевать на ее самом чувствительном месте, заставляя ее изгибаться, буквально извиваться на его кровати, ее бедра приподнимали их обоих, и затем, ослабев, снова опускали вниз, в то время как она сама дрожала от страсти и желания.

Его губы нашли ее ушко.

— Все еще впереди, дальше будет гораздо лучше, — прошептал он.

Пенелопа не посмела спрашивать что. Уже то, что случилось было просто ужасно, по мнению ее матери.

Внезапно его палец вошел внутрь нее, заставляя ее задохнуться снова (что заставило его рассмеяться от восхищения), затем начал медленно двигаться и поглаживать в ее самом интимном месте.

— О, Боже, — простонала Пенелопа.

— Ты почти готова принять меня, — прошептал он, его дыхание, стало частое и хриплое. — Ты такая влажная, но все еще напряжена —

— Колин, что —

Он снова начал двигать пальцем внутри нее, отчего у нее сразу пропали все способности к членораздельной речи.

Она чувствовала себя странно растянутой, и ей нравилось это ощущение. Она должно быть очень порочная и распутная женщина глубоко внутри, потому что она хотела еще шире и шире раздвинуть ноги, чтобы стать полностью открытой для него. Она была обеспокоена тем, чтобы еще больше открыться для него, чтобы он мог прикоснуться к ней, сделать с ней все, что ему хотелось бы.

Так долго, пока он сам не остановится.

— Я не могу больше ждать, — задыхаясь, прошептал он.

— Не жди.

— Ты мне нужна.

Она приподнялась и обхватила руками его лицо, вынуждая его посмотреть прямо ей в глаза.

— Ты мне тоже нужен.

А затем его пальцы ушли. Пенелопа почувствовала себя странно пустой и незаполненной, но лишь на секунду, потому что в следующую, она почувствовала, как что-то медленно входит в нее, что-то напряженное и горячее, и очень, очень требовательное.

— Это может причинить тебе боль, — пробормотал Колин, скрипя зубами, словно он уже почувствовал эту боль сам.

— Я не волнуюсь.

Он должен сделать так, чтобы ей было хорошо. Он должен.

— Я буду нежным, — прошептал он, хотя его желание, было такое яростное и страстное, что он понятия не имел, как он сдержит свое обещание.

— Я хочу тебя, — прошептала она, — Я хочу тебя, и нуждаюсь в чем-то, я не знаю в чем.

Он двинулся вперед, лишь на дюйм или около того, но было такое ощущение, словно она обхватила его со всех сторон.

Она была странно тиха и неподвижна под ним, единственным звуком было неровное дыхание, срывающиеся с ее губ.

Еще дюйм, и словно на дюйм стал ближе к небесам.

— О, Пенелопа, — простонал он, руками удерживая себя на весу над ней, чтобы ей не было тяжело.

— Пожалуйста, скажи, что тебе хорошо. Пожалуйста.

Потому что, если бы она сказала что-нибудь другое, его просто убьет сама мысль о том, что ему придется выйти из нее.

Она кивнула, и пробормотала.

— Мне нужно немного привыкнуть.

Он сглотнул, его дыхание вырывалось через его нос, в коротких взрывах. Это был единственный способ, которым он мог сосредоточиться и сдерживать себя. Ей необходимо было успокоиться, лежа под ним, позволить ее мускулам расслабиться. Но она никогда прежде не принимала мужчину в себя, и поэтому она была так сильно напряжена.

В то же самое время, он с трудом мог ждать до тех пор, пока у них будет шанс сделать это таким образом, что ему не придется сдерживать себя.

Когда он почувствовал, что она немного расслабилась под ним, он протолкнулся дальше, до тех пор, пока не уперся в бесспорное доказательство ее невинности.

— О, Боже, — простонал он. — Сейчас будет немного больно. Я не могу тебе ничем помочь, но обещаю, что будет лишь в этот первый раз, и больше не повторится никогда.

— Откуда ты знаешь? — спросила она его.

Он в муках прикрыл глаза. Нужно заставить Пенелопу довериться ему.

— Доверься мне, — сказал он, уклоняясь от вопроса.

А затем он сделал резкий толчок вперед, почувствовав себя саблей, которая входит в свои ножны, он почти сразу полностью погрузился в ее теплую глубину.

— Ох! — простонала она, ее лицо показывало сильное потрясение.

— С тобой все в порядке?

Она кивнула.

— Я думаю, да.

Он чуть-чуть двинулся. — Так хорошо?

Она снова кивнула, на ее лице было написано удивление, даже можно сказать ошеломление.

Бедра Колина начали двигаться помимо его собственной воли, неспособные оставаться неподвижными, когда он так близок к кульминации.

Она была совершенством, и когда он понял, что ее стон показывал ее желание, а вовсе не боль, он позволил себе нормально двигаться и отдаться на волю подавляющего желания, которое бурлило в его крови.

Она страстно извивалась под ним, и он молился, чтобы он смог протянуть до ее кульминации. Ее дыхание было частое и горячее, ее пальцы неустанно нажимали на его плечи, ее бедра извивались под ним, доводя его до безумия.

А затем это случилось. Звук сорвался с ее губ, самых сладких и вкусных, чем когда бы то ни было, и коснулся его ушей. Она выкрикивала его имя, в то время как ее тело выгибалось и извивалось, получая удовольствие.

Он подумал — когда-нибудь, я буду наблюдать за ее лицом. Я увижу ее лицо в момент, когда она достигла пика наслаждения.

Но не сегодня. Он почти достиг пика, его глаза были закрыты в предчувствии экстаза. Ее имя сорвалось с его губ, он дернулся в последний раз, излился в нее, а затем резко упал на нее сверху, полностью лишившись сил.

В течение минуты в полной тишине было слышно, как вздымаются и опускаются их груди, их неровное и прерывистое дыхание. Они с трудом дышали, ожидая, когда же, наконец, их тела успокоятся, чувствуя, как звенящее счастье охватывает их от нахождения в объятиях любимого человека.

Или, по крайней мере, думал Колин, это именно так и должно быть. Он спал до этого с женщинами, но только сейчас он понял, что он никогда еще прежде не занимался любовью, пока не положил Пенелопу на свою постель, и не начал их интимный танец с единственного поцелуя.

Это было непохоже ни на что, что он чувствовал до этого.

Это была любовь.

И он собирался ухватиться за нее обеими руками.