Если только, Элоиза, будучи леди Уислдаун не заперлась в своей комнате, готовя следующий шаг.

Все кусочки головоломки сошлись. Было бы что-то угнетающее в этом, если бы Колин не чувствовал себя таким взволнованным и возбужденным, когда открыл, кто она.

После нескольких минут езды, он высунул голову наружу, чтобы убедиться, что его кучер, не потерял из виду кэб Пенелопы, она ехала прямо перед ним. По крайней мере, он думал, что это была она. Большинство наемных экипажей выглядели как один, так что ему оставалось лишь верить и надеяться, что он следует за тем самый кэбом. Но после того как он выглянул, он понял, что они находятся гораздо восточнее, чем он ожидал. Фактически, прямо сейчас они проезжали Сохо-стрит, что означало, что они недалеко от Тотенхемской дороги, что в сою очередь означало — о, Господи, неужели Пенелопа направлялась в его дом? Бедфорд-сквер был прямо за углом.

Восхитительное ощущение заполнило все его тело, потому что он не мог представить, что она могла делать в этой части города, если только не навестить его. Кого еще, такая женщина, как Пенелопа, могла бы знать в Блюмсбари? Он не мог себе представить, чтобы ее мать разрешила ее встречаться с людьми, которые, фактически, работали, чтобы выжить, или соседями Колина, которые хотя, и имели достаточно хорошие корни, но редко были даже джентри, не говоря уже об аристократии.

(Джентри — мелкое нетитулованное дворянство в Англии, прим. переводчика)

Они все каждый день ходили на работу, докторами, адвокатами, или —

Колин нахмурился. Они только что проехали Тотенхемскую дорогу. Какого дьявола, она едет все дальше на восток?

Можно было предположить, что ее кучер не знает города, или собрался добраться до Бедфорд-сквер через Блюмсбари-стрит, но —

Он услышал скрежет его стиснутых вместе зубов, они только что проехали Блюмсбари-стрит и повернули прямо на Верхний Хайборн.

Проклятье! Они уже около Сити. Что, черт подери, Пенелопа могла делать в Сити. Это было совсем не подходящее место для леди. Проклятье, он сам, довольно редко бывал тут. Мир аристократии был на западе в районах Сент-Джеймс и Мэйфер. Но не здесь, в Сити с его кривыми улочками и в опасной близости от Ист-Энда (большой промышленный и портовый рабочий район к востоку от лондонского Сити).

Челюсть Колина напряглась еще сильнее, потому что они ехали по … и по …, а затем по …, пока, наконец, он не понял, что они повернули на Шоу-лейн. Он вытянул шею в окно. Он всего лишь один раз был здесь, с Бенедиктом, в возрасте девяти лет, когда их наставник, решил показать им, где произошел Великий Лондонский пожар 1666 года. Колин вспомнил чувство огромного разочарования, когда узнал, что преступником оказался обычный пекарь, который не разворошил пепел в печи должным образом. Такой пожар, непременно, должен был возникнуть из-за интриги или поджога в самом начале.

Великий Лондонский пожар был ничем, по сравнению с чувствами, которые бушевали в груди Колина. Пенелопа, черт подери, должна иметь очень хорошее основание для того, чтобы появиться здесь одна. Она ни в коем случае, не должна появляться одна, в таких местах, как Лондонский Сити.

Колин, было подумал, что они направляются в Довер-коаст, когда кэб Пенелопы, наконец-то затормозил и остановился на Флит-стрит.

Колин, сидя в своем экипаже, ждал появления Пенелопы, даже притом, что все его существо кричало и хотело выскочить из экипажа, схватить Пенелопу, и разобраться с нею тут же на тротуаре.

Назовите это интуицией, назовите это безумием, но он знал, что если он сейчас подойдет к Пенелопе, он никогда не узнает, зачем она приехала сюда на Флит-стрит.

Как только она отошла на достаточное расстояние, чтобы он смог незаметно вылезти из своего экипажа, он спрыгнул с подножки экипажа, и последовал за ней, к какой-то церкви на юге, которая была похожа на свадебный пирог.

— Ради Бога, — пробормотал Колин, полностью не сознающий богохульство и игру слов, — Сейчас не время ударяться в религию, Пенелопа.

Она исчезла в церкви, и он подошел вслед за Пенелопой к входу в церковь, и затормозил перед ней.

Он не хотел удивить Пенелопу слишком быстро. Не тогда, когда он еще не узнал, зачем она сюда пришла, и что она тут делает. Его первой мыслью было, что Пенелопа решила расширить посещение церкви, и посещать ее не только в воскресенье, но и посередине недели.

Он тихо проскользнул в церковь, стараясь ступать как можно тише.

Пенелопа шла по проходу, ее левая руку взмахивала после каждого ряда скамеек, словно она …

Считала?

Колин нахмурился. Пенелопа выбрала скамью, затем стремглав побежала к ее середине. Она на мгновенье села, затем достала ридикюль и вытащила из него конверт. Она завертела головой во все стороны, как девочка-подросток, сначала налево, затем направо, и Колину удалось увидеть выражение ее лица, ее карие глаза, осматривающие церковь, чтобы не было лишних людей. Он был скрыт от ее взглядов в задней части комнаты, находясь в полутьме и фактически прижимаясь к стене. К тому же она не повернула голову назад, а он был почти прямо у нее за спиной.

Библия и молитвенник были вытащены из небольшого кармашка, расположенного, в задней части скамьи, и Колин заметил, как Пенелопа тайно кладет конверт в один из таких кармашков. После этого она встала и направилась к выходу.

И тогда Колин сделал свой первый шаг.

Выступая из тени, он целеустремленно шагал к ней, испытывая мрачное удовлетворение от ужаса, появившегося на ее лице, когда она увидела его.

— Кол … Кол…— задыхалась она.

— Должно быть, ты хотела сказать, Колин, — произнес он, медленно растягивая слова, и схватив ее за руку, чуть выше локтя.

Его прикосновение было легким, но хватка твердой, и не было никакого способа для нее вырваться, и сбежать от сюда.

Умная девочка, которой она была, даже не пыталась. Но умная девочка, которой она была, попыталась сыграть в невинность.

— Колин! — наконец, сумела выговорить она. — Что … что…

— Сюрприз?

Она сглотнула. — Д-да.

— Я просто уверен в этом.

Ее глаза смотрели на него, на двери, на него, опять на двери, но она ни разу не посмотрела на скамью, куда она спрятала свой конверт.

— Я-я … Я никогда не видела тебя здесь прежде.

— Я никогда здесь не был.

Пенелопа несколько раз открыла и закрыла рот, прежде чем, наконец, сказала:

— Это довольно подходяще, что ты зашел сюда, фактически, потому что, ну … гм-м…ты знаешь историю церкви Святой Невесты?

Он приподнял бровь.

— Это там, где мы сейчас находимся?

Пенелопа явно пыталась улыбнуться, но в результате у нее получился довольно дурацкий вид с чуть приоткрытым ртом.

В обычных условиях, это развлекло бы его, но он все еще был сильно рассержен на нее за то, что она приехала сюда самостоятельно, не заботясь о собственной безопасности и благосостоянии.

Но больше всего, он был разъярен из-за того, что у нее есть своя тайна.

Не совсем из-за того, что она скрыла от него свою тайну. Тайны для того и предназначены, чтобы их скрывать, и он не мог обвинить ее из-за этого. Ненормальным было то, что он абсолютно не мог признать тот факт, что она могла иметь собственную тайну.

Она была Пенелопой. Она читалась, как открытая книга.

Он знал ее. Он почти всю жизнь знал ее.

А теперь, оказывается, что он вообще ее не знал.

— Да, — в конце концов, ответила она. — Знаешь, это одна из церквей Урена, одна из тех, что он сделал после Большого пожара, они построены в Лондонском Сити, а эта — моя любимая. Мне так нравиться ее шпиль. Тебе не кажется, что он похож на свадебный пирог?

(father Christopher Wren (отец Кристофер Урен) — После Большого лондонского пожара Кристофер Урен переделал 50 церквей, включая церковь святого Павла, святого Михаила и святой Невесты. Он — автор проектов Королевской биржи и Букингемского дворца. — прим. переводчика)

Она была слишком болтлива. Всегда странно, когда кто-то так беспрерывно лепетал, как она. Это подразумевало, что она пытается что-то скрыть. Понятно было, что Пенелопа пытается что-то скрыть, но высокая скорость ее слов, говорила о том, что ее тайна чрезвычайно важная.

Он уставился на нее в течение долгого времени, чтобы помучить ее, затем резко спросил:

— Ты думаешь, именно поэтому я здесь?

Ее лицо пошло пятнами.

— …свадебный пирог, — попыталась продолжить она.

— О! — взвизгнула она, щеки ее заполыхали, — Нет! Нет-нет! Это просто… Я хотела сказать, что это церковь для писателей. И издателей. Я так думаю. Насчет издателей, это так.

Она пыталась выкрутиться, и она знала, что она неудачно пытается выкрутиться. Он видел это в ее глазах, ее взволнованных жестах, в тот момент, когда она говорила.

Но она все же пыталась, продолжала пытаться поддерживать свою отговорку, но он лишь сардонически смотрел на нее, так, что она продолжала:

— И я уверена, писателей, тоже.

И затем, неожиданно торжествующе просияв, правда затем она разрушила все впечатление, судорожно сглотнув, она закричала:

— Ты писатель!

— Ты говоришь, это моя церковь?

— Э…— она бросила взгляд налево. — Да.

— Отлично!

Она сглотнула.

— Что?

— О, да, — медленно сказал он, намериваясь испугать ее.

Ее глаза снова дернулись в левую сторону … прямо к той скамье, где она спрятала свою корреспонденцию. Она так хорошо до сих пор избегала взгляда в сторону инкриминирующего свидетельства, что он почти гордился ею.

— Моя церковь, — повторил он, — Что за милое понятие.

Ее глаза стали круглыми, и в них появился страх.

— Я боюсь, не понимаю тебя.

Он с задумчивым видом, почесал себе подбородок.

— Я полагаю, я хотел бы попробовать, что, значит, быть молящимся.

— Молящимся? — пискнула она, — Ты.

— О, да.

— Я … ну…хорошо…Я…Я…

— Да? — спросил он, начиная наслаждаться этим представлением. Он никогда не был сердитым и серьезным типом. Он даже не знал, что теряет от этого. Было что-то довольно приятное в создание и созерцании ее поеживания и ерзанья.

— Пенелопа? — продолжил он, — Ты ничего не хочешь мне сказать?

Она сглотнула, испуганно глядя на него.

— Н-нет.

— Хорошо, — вежливо улыбнулся он. — Тогда я прошу дать меня совсем немного времени, чтобы я мог кое-что сделать.

— Прошу прощения? — не поняла она его.

Он шагнул от себя вправо.

— Я в церкви. Я полагаю, я могу помолиться?

Она шагнула от себя влево, и снова встала напротив его. — Прошу прощения?

Он слегка наклонил голову.

— Я сказал, что хочу помолиться. Это не было ужасно сложное предложение.

Он заметил, что она сильно напряглась, но не полезла в его ловушку. Она попробовала улыбнуться, но ее челюсть была чересчур напряжена, и он мог поклясться, что она в течение минуты скрежетала зубами.

— Я никогда не думала, что ты такая религиозная личность, — сказала она.

— Нет, — он подождал ее реакции, затем добавил, — Я намериваюсь помолиться за тебя.

Она судорожно сглотнула.

— За меня? — пискнула она.

— Потому что, — продолжал он, неспособный удержаться от подъема в голосе, — к тому времени, когда я помолюсь, молитва будет единственной вещью, которая сможет спасти тебя!

С этими словами он сдвинул ее в сторону, и зашагал туда, где она спрятала свой конверт.

— Колин! — завопила она, побежав отчаянно вслед за ним. — Нет!

Он выдернул ее конверт из кармашка для молитвенника, даже не смотря на него.

— Ты не хочешь, сама сказать мне что это? — потребовал он. — Прежде чем, я сам взгляну, ты сама скажешь мне или нет?

— Нет, — ее голос сломался на этом слове.

Его сердце ухнуло в груди, когда он увидел выражение ее лица.

— Пожалуйста, — умоляла она его, — Пожалуйста, дай это мне.

И затем, когда он сердито и неумолимо уставился на нее, она тихо прошептала:

— Это мое. Это тайна.

— Тайна, такая же ценная, как твое благополучие и благосостояние? — почти проревел он, — Тайна, такая же ценная, как твоя жизнь?

— О чем ты говоришь?

— Ты хоть понимаешь, как это опасно для женщины, одной находиться в Лондонском Сити? Одной в таком месте?

Все, что она сказала, были слова:

— Колин, пожалуйста.

Она почти достигла конверта, все еще находящегося вне пределов ее досягаемости.

И внезапно, он не знал, что с ним случилось. Это был не он. Эта безумная ярость, эта злость — просто не могли быть его чувствами.

И все же были.

Но ужаснее всего было … осознание, что это именно Пенелопа сделала его таким. И что же она сделала? Одна путешествуя через весь Лондон? Он был сильно раздражен тем, что она совсем не волновалась о собственной безопасности, но бледнело по сравнению с яростью, которую он чувствовал из-за ее тайны.

Его гнев был полностью неоправдан. У него не было никаких прав на Пенелопу, и он не мог ожидать, что она раскроет ему все свои тайны. У них не было обязательств перед друг другом, не было ничего кроме довольно приятной дружбы и одного единственного волнующего поцелуя

Он бы конечно не разделил с ней свою тайну, касающуюся ведения собственного дневника, если бы она сама не наткнулась на него.

— Колин, — прошептала она, — Пожалуйста … не делай этого.

Она видела его тайные записи. Почему же он не должен видеть ее записи? У нее есть возлюбленный? Было ли это ерундой, потому что совершенно очевидно, что она никогда прежде не целовалась — ерундой? Боже, этот пожар, разгорающийся в его груди … ревность?

— Колин, — задыхаясь, сказала она снова.

Она положила свою руку сверху на его, стараясь не дать ему открыть конверт. Не силой, просто своим прикосновением.

Но, уже не было способа … не было способа, который смог бы остановить его в этот момент. Он умер бы, если бы оставил этот конверт нераскрытым.

И он разорвал его.

Пенелопа вскрикнула, ее крик больше походил на плач, и выбежала из церкви.

Колин начал читать.

А затем он опустился на скамью, бледный и бескровный, затаив дыхание.

— О, Боже, — прошептал он, — О, Боже.

К тому времени, когда Пенелопа сделала несколько шагов прочь от передней двери церкви Святой Невесты, она была в истерике.

Или, точнее, она была в такой истерике, какой, у нее ни разу еще не было. Ее дыхание вырывалось со свистом, она задыхалась, слезы, струились по ее лицу, а ее сердце чувствовало…

Ладно, ее сердце просто готово было выпрыгнуть из груди, если это было возможно. Как он мог сделать это? Он следовал за ней. Следовал за ней! Почему Колин следовал за ней? Что он хотел получить от этого? Почему он…

Она резко оглянулась вокруг.

— Проклятье, — почти завопила она, не беспокоясь о том, что ее могут услышать. Кеб уехал. Она дала специальные инструкции кучеру, чтобы он подождал ее, и что она пробудет в церкви не больше минуты, но сейчас его нигде не было видно.

Это произошло по вине Колина. Он задержал ее внутри церкви, а кэб, не дождавшись ее, уехал. А она была здесь в нескольких шагах от церкви Святой Невесты в самом центре Лондонского Сити, так далеко от ее дома в Мэйфер, как если бы она находилась во Франции. Люди уставились на нее, и в любую минуту, она была уверена, могли подойти к ней, потому что вряд ли кто-нибудь из них до этого видел молодую хорошо одетую леди в центре Сити. Оставалось ждать неизбежного приставания и издевательства.

Почему, почему, почему, она была настолько глупой, что думала о нем, как о совершенном мужчине. Она потратила половину своей жизни, поклоняясь тому, кого на самом деле не существовало. Потому что Колина, которого она знала — нет, Колина, которого она думала, что знает — совершенно точно, никогда не существовало.

И кто бы ни был на самом деле этот мужчина, она не была даже уверена в том, что он ей нравится.

Мужчина, которого она так преданно любила все эти годы, никогда бы не повел себя так. Он бы не последовал за ней — ох, ну хорошо, он бы последовал, но только лишь для того, чтобы убедиться в ее безопасности. Но он бы никогда не был так жесток, и конечно, не открыл бы ее личную корреспонденцию.

Она прочитала две страницы его дневника, это была правда, но они не были в запечатанном конверте! Она медленно опустилась и уселась на каменную ступеньку, прохладную даже через ткань ее платья. Было очень немного, что она могла сделать, вместо того, чтобы сидеть здесь на камне и ждать Колина. Только глупец будет пытаться добраться до дома пешком при таком большом расстоянии. Она подумала, что могла бы попытаться нанять кэб на Флит-стрит, но что если они все будут заняты, и, кроме того, куда она сможет убежать от Колина?

Он знал, где она живет, и наверно, лишь побег на Оркнейские острова помог бы ей избежать столкновения.

Она вздохнула. Колин, скорей всего, отыскал бы ее и на Оркнейях. К тому же, ей совсем не хотелось бежать на Оркнейские острова.

Она с трудом подавила рыдание. Сейчас, у нее совсем путаются мысли. Почему она так зациклилась на Оркнейских островах?

А затем послышался голос Колина позади нее, короткий и очень холодный:

— Вставай, — вот и все, что он ей сказал.

Она встала, не потому что он приказал ей (по крайней мере, она так сказала самой себе), и не потому что она испугалась его, а просто потому, что она не могла бы вечно сидеть на ступеньках церкви Святой Невесты, даже если все что она хочет, это спрятаться от Колина на следующие шесть месяцев. К тому же, в настоящее время он был ее единственной возможностью попасть домой.

Он дернул головой, указывая вперед.

— В экипаж.

Она подошла, забралась внутрь, и услышала, как Колин называл кучеру ее адрес, а затем проинструктировал кучера ехать “самой долгой дорогой”.

О, Господи.

Они ехали около тридцати секунд, прежде чем он протянул ей одиночный листок бумаги, лежащий свернутым в конверте, который она оставила в церкви.

— Я полагаю, это твое, — сказал он.

Она сглотнула, и посмотрела вниз, не нуждаясь в этом листке. Она уже запомнила слова. Она писала и переписывала их так много раз прошлой ночью, что не думала, что они когда-нибудь сотрутся из ее памяти.

Нет, ничего, что я презираю больше, чем джентльмена, который, думая, что это забавно, снисходительно погладит леди по руке, и скажет: “Прерогатива женщины — менять свое решение”.

На самом деле, поскольку я чувствую, что нужно всегда подтверждать слова делом, я стараюсь сохранять свои мнения и решения устойчивыми и неизменными.

Вот почему, Дорогой читатель, когда я писала мою колонку от 19 Апреля, я действительно намеривалась сделать ее последней. Однако, произошедшие события, оказавшиеся полностью вне моего контроля (или точнее вне моего одобрения), вынудили меня взять мое перо и лист бумаги еще один последний раз.

Леди и Джентльмены, Ваш автор Не леди Крессида Туомбли. Она — не что иное, как коварный самозванец, и это разбило бы мое сердце, если годы моей трудной работы припишут такой как она.

Светская хроника Леди Уислдаун,21 апреля 1824

Пенелопа повторно сложила бумагу с большой аккуратностью, используя время, что подумать и решить, что бы она сказала бы в момент, подобный этому.

В конце концов, она попыталась улыбнуться, не встречаясь с ним взглядом, и пошутить:

— Ты догадывался?

Он ничего не ответил, так что она была вынуждена поднять голову и посмотреть на него. Ей тут же стало жаль, что она так сделала. Колин выглядел абсолютно непохожий сам на себя. Легкая улыбка, всегда затаившаяся в уголках его глаз, хорошее настроение, скрывающееся в его глазах — все исчезло, сменившись резкими линиями, и холодным льдом.

Мужчина, которого она знала, мужчина, которого она любила так долго — стал тем, кого она не знала.

— Я буду считать, это значит, ‘нет’, — дрожащее сказала она.

— Ты знаешь, что я пытаюсь сделать прямо сейчас? — спросил он, его голос был громче ритмичного перестука копыт лошадей.

Она открыла рот, чтобы сказать, ‘нет’, но один взгляд на его лицо, сказал ей, что он не ждет от нее ответа, так что она прикусила язык.

— Я пытаюсь решить, из-за чего, точно, я больше всего рассержен на тебя, — произнес он. — Поскольку существует так много поводов для этого, очень много — что я нахожу, необычайно трудным сосредоточиться на одном.

На кончике языка Пенелопы крутилось, что-нибудь предложить ему — ее обман был чудесным местом, чтобы начать с него — но вообще-то, если задуматься, лучше в этот момент было помалкивать.

— Прежде всего, — ужасный тон его голоса предполагал, что он с трудом держит себя под контролем (и это был очень тревожащий факт, поскольку она знала, что он никогда не выходил из себя).

— Я не мог поверить тому, что ты достаточно глупа, чтобы поехать одной в центр Лондонского Сити, и тем более, в нанятом кэбе!

— Я не могла поехать сама в одном из наших собственных экипажей, — выпалила Пенелопа прежде, чем вспомнила, что собиралась оставаться молчаливой.

Его голова повернулась на дюйм влево. Она не знала, что это могло означать, но она не могла вообразить себе, что это был добрый знак, тем более было заметно, как напряглась его шея, когда он повернул голову.

— Прошу прощения? — переспросил он, в его голосе звучала ужасная смесь бархата и стали.

Ей следовало отвечать, не так ли?

— Э, ничего, — проговорила она, надеясь, что уклончивое слово уменьшит его внимание к оставшейся части реплики, — Только то, что мне не разрешают выходить одной.

— Я знаю это, — отрезал он, — Есть, черт подери, достаточно хорошая причина для этого.

— Так, если бы я хотела выехать одна, — продолжала она, стараясь игнорировать вторую часть его реплики, — Я не могла бы воспользоваться ни одним из наших экипажей. Ни один из наших кучеров, не согласился бы отвезти меня сюда.

— Твои кучера, — сказал он, — несомненно, довольно умные мужчины, обладающие здравым смыслом.

Пенелопа ничего не сказала в ответ на его слова.

— Ты хоть понимаешь, что могло случиться с тобой? — требовал он от нее ответа, его маска контроля начала потихоньку разрушаться.

— Очень немного, фактически, — проговорила она, сглотнув. — Я приезжала сюда прежде и —

— Что? — его рука ухватилась за ее плечо болезненной хваткой. — Что ты только что сказала?

Повторять эти слова, казалось опасно для здоровья, поэтому Пенелопа лишь уставилась на него, надеясь, что, возможно, она сможет прорваться сквозь гнев в его глазах, и найти мужчину, которого она знала и так нежно любила.

— Это лишь тогда, когда мне необходимо оставить срочное сообщение моему издателю, — объяснила она. — Я посылаю ему закодированное сообщение, тогда он знает, что ему следует забрать мои записи отсюда.

— И говоря об этом, — сказал Колин, грубо выхватив из ее рук свернутый лист бумаги, — Что, черт подери, это означает?

Пенелопа смущенно посмотрела на него.

— Я думала, это очевидно, Я —

— Да, конечно, ты проклятая леди Уислдаун, и ты наверно смеялась надо мной неделями, тем более тогда, когда я настаивал, что это была Элоиза.

Его лицо искажала гримаса, когда он это говорил, и это, болезненно отдавалось в ее сердце.

— Нет! — закричала она. — Нет, Колин, никогда! Я никогда не смеялась над тобой!

Но его лицо ясно говорило ей, что он ей не верил. В его изумрудных глазах светилось нанесенное ему оскорбление, и что-то еще, чего она никогда в них не видела, и чего она никогда не ожидала увидеть. Он был Бриджертон. Он был популярным, уверенным в себе, и хладнокровным.

Ничто не могло смутить его. Никто не мог оскорбить его.

Кроме, наверно, только ее.

— Я не могла рассказать тебе, — прошептала она, отчаянно стараясь сделать так, чтобы этот ужасный взгляд ушел из его глаз. — Конечно, ты понимаешь, что я не могла рассказать тебе.

Он был молчалив мучительно долго, затем, словно она ничего не говорила, даже не пробовала объясниться, он поднял инкриминирующий лист в воздух и потряс его, полностью игнорируя ее страстный протест.

— Это верх глупости, — сказал он, — Ты потеряла остатки своих мозгов?

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— У тебя был отличный выход, который ждал тебя. Крессида Туомбли захотела взять всю твою вину на себя.

И затем, неожиданно, его руки опустились ей на плечи, и он держал ее так, что она с трудом могла дышать.

— Почему ты не можешь позволить этому умереть, Пенелопа? — его голос был упорный, его глаза сверкали диким огнем.

Это были самое большое проявление чувств, которое она когда видела у него, и это ранило ее прямо в сердце. Поскольку его чувствами были злость и стыд по отношению к ней.

— Я не могу позволить ей сделать это, — прошептала она, — Я не могу позволить ей, быть мною.