Глава 11

Колин не мог вспомнить, когда он входил последний в зал с таким сильным дурным предчувствием.

Последние несколько дней не были лучшими днями в его жизни. Он был в плохом настроении, которое еще больше ухудшалось от сознания того факта, что он был всем известен своим хорошим настроением, которое подразумевало то, что каждый буквально чувствовал себя вынужденными комментировать его состояние.

Что могло быть хуже для плохого настроения, чем постоянные вопросы:

— Почему ты в таком плохом настроении?

Его семья прекратила что-либо спрашивать у него, после того, как он фактически прорычал — прорычал! — на Гиацинту, когда она всего лишь попросила его сопровождать ее в театр на следующей неделе.

Колин никогда не думал, что он способен рычать.

Он оказался перед необходимостью принести свои извинения Гиацинте, что являлось довольно неприятной задачей, так как Гиацинта никогда не принимала извинения благосклонно, по крайней мере, не от своих братьев.

Но объяснение с Гиацинтой было самой маленькой проблемой. Ни одна его сестра заслуживала его извинений.

Именно поэтому его сердце забилось от странного возбуждения, и в немыслимым темпе, когда он вошел в зал Максфилдов. Пенелопа должна была быть здесь. Он знал, что Пенелопа должна была быть здесь, потому что она всегда посещает главные балы сезона, хотя и делает это в большинстве случаев в качестве дуэньи своей сестры.

Было что-то уничижительное в чувстве его беспокойства и взволнованности, которое возникло из-за предстоящей встречи с Пенелопой.

Пенелопа была … Пенелопой. Было такое ощущение, что она всегда стояла у периметра зала, вежливо улыбаясь. И он считал это, конечно, само собой разумеющимся. Некоторые люди не менялись, и Пенелопа была одной из них.

Кроме того, что она все-таки изменилась.

Колин не знал, когда это случилось, и вряд ли кто-нибудь другой, кроме него, мог заметить это, но Пенелопа не была больше той самой женщиной, которую он всегда знал.

Или, может быть, она все же была той самой женщиной, а изменился он.

Из-за чего он чувствовал себя еще хуже, потому что в этом случае, Пенелопа была интересной, чудесной и необычайно привлекательной все эти годы, а он был незрелым настолько, что не смог заметить ее красоту и изящество.

Нет, лучше думать, что изменилась сама Пенелопа. Колин никогда не был большим любителем самобичевания.

Но, независимо от этого, он должен перед ней извиниться, и извиниться как можно скорее. Он должен извиниться за поцелуй, потому что она была леди, а он был (по крайней мере, большую часть времени) джентльменом. И он должен извиниться за свое дурацкое поведение после поцелуя, потому что это было просто необходимо сделать.

Лишь Небеса могли знать, что могла подумать Пенелопа о том, что же он о ней думает.

Было нетрудно найти ее, после того, как он вошел в зал. Он даже не посмотрел на танцующие пары (что ужасно злило его — почему другие мужчины могли пригласить ее на танец?). Он сразу сфокусировал свое внимание вдоль стен, и скоро увидел ее, сидевшую на длинной скамье, рядом с —

о, Господи! — леди Данбери.

Ладно, не оставалось ничего другого, как прямо идти вперед. Пенелопа и эта назойливая старушка держали друг друга за руки, и нечего было даже думать, что леди Данбери исчезнет в ближайшее время.

Когда он подошел к двум леди, он склонился в изящном поклоне перед леди Данбери.

— Леди Данбери, — произнес он, возвращая свое внимание на Пенелопу. — Мисс Физеренгтон.

— Мистер Бриджертон, — сказала леди Данбери, с удивительным отсутствием колкости и резкости в своем голосе, — Как приятно видеть вас здесь.

Он кивнул, затем посмотрел на Пенелопу, задаваясь вопросом, о чем же она сейчас думает, и способен ли он прочесть это в ее глазах.

Но независимо оттого, что она думала — или чувствовала — все это было сокрыто под толстым слоем нервозности. Или, лишь нервозность, было то, что она чувствовала рядом с ним. Он не мог обвинять ее в этом. После того, как он вылетел из ее гостиной без объяснения … она была вынуждена чувствовать смущение. И весь его опыт говорил ему, что смущение неизменно ведет к опасениям и страхам.

— Мистер Бриджертон, — в конце концов, пробормотала она, ее голос был безупречно вежливым.

Он слегка откашлялся. Как вырвать ее из когтей леди Данбери? Он не собирался уничижаться под любопытным взглядом старой графини.

— Я надеялся …, — начал он, собираясь сказать, что надеялся на личную беседу с Пенелопой.

Леди Данбери была ужасно любопытной, но не было другого способа, избавиться от нее. Но как только он сформировал свою просьбу, он осознал, что происходит нечто странное в танцевальном зале Максфилдов. Люди шептались, и указывали на небольшое возвышение, где находился маленький оркестр, члены которого уже сложили свои инструменты. Кроме того, ни леди Данбери, ни даже Пенелопа не удостаивали его достаточным количеством внимания.

— На что это все смотрят? — спросил Колин.

Леди Данбери, даже не посмотрев на него, ответила:

— Крессида Туомбли собирается сделать какое-то объявление.

Как раздражающе. Ему никогда не нравилась Крессида. Она была злобной и мелочной, еще когда была Крессидой Купер, а стала еще более злобной и мелочной, будучи Крессидой Туомбли. Но она была довольно красива и умна, хотя и была жестокой, и ее все еще рассматривали лидером в некоторых кругах светского общества.

— Независимо, оттого, что она собирается сказать, я это не хочу слышать, — пробормотал Колин.

Он заметил, что Пенелопа пытается скрыть улыбку, и посмотрел на нее взглядом: “Я поймал тебя”.

Она встретила его взглядом “И я полностью согласна с этим ”.

— Добрый вечер! — раздался громкий голос графа Максфилда.

— Добрый вечер и тебе! — раздался чей-то глупый пьяный выкрик.

Колин повернулся, чтобы посмотреть, кто это был, но толпа была слишком большая.

Граф сказал еще немного, затем Крессида открыла рот, и в этот момент Колин перестал обращать внимание. Независимо оттого, что скажет Крессида, это не поможет ему решить его главную проблему: выяснить, как же ему принести свои извинения Пенелопе. Он попробовал отрепетировать в уме, но ему никак не удавалось подобрать нужных слов, так что он надеялся, что его знаменитый бойкий язык поможет ему, когда придет время. Конечно, она поняла бы —

— Леди Уислдаун!

Внимание Колина привлекло последнее слово из монолога Крессиды, но непонятно, как он мог пропустить глубокий коллективный вздох, который возможно предшествовал этому слову.

И после этого со всех сторон послышался резкий, быстрый шепот, который сливался в один гул, который обычно слышится, когда кто-то пойман в очень незавидном и компрометирующим положении.

— Что?! — выпалил он, поворачиваясь к Пенелопе, которая в этот момент была бледная, как мел. —Что она сказала?

Но Пенелопа безмолвствовала.

Он посмотрел на леди Данбери, но старая леди поднесла руку ко рту, и выглядел так, словно вот-вот грохнется в обморок. Что было очень тревожащим событием, поскольку Колин был готов держать пари на огромную сумму денег, что леди Данбери никогда не падала в обморок за все своих семьдесят или около того лет.

— Что? — потребовал он снова, надеясь, что хоть одна из них выйдет из своего оцепенения.

— Это не может быть правдой, — конце концов, еле слышно прошептала леди Данбери, — Я не верю в это.

— Во что?

Она указала на Крессиду, было хорошо видно в искусственном мерцающем свете свечей, как ее указательный палец дрожал.

— Эта женщина не может быть леди Уислдаун!

Голова Колина поворачивалась туда, затем сюда. К Крессиде. К леди Данбери. К Крессиде. К Пенелопе.

— Она — леди Уислдаун? — наконец, выпалил он.

— Так она говорит, — ответила леди Данбери, большое сомнение было написано у нее на лицо.

Колин был согласен с ней. Крессида Туомбли, будет последним человеком, которого он свяжет с именем леди Уислдаун.

Она была разумна; нельзя было отрицать это. Но она никогда не была по настоящему умна и проницательна, она не была ужасно остроумной, когда пыталась шутить, точнее, издеваться над другими.

Леди Уислдаун обладала довольно хорошим чувством юмора, но за исключением ее бесславных и позорных комментариев относительно моды, она никогда не выбирала в качестве жертвы наименее популярных членов общества.

После всего сказанного и сделанного, Колин должен был признать, что леди Уислдаун хорошо разбиралась в людях.

— Я не могу поверить в это, — произнесла леди Данбери, громко фыркая от возмущения. — Если бы я на миг представила бы, что может случиться такое, я бы не за что, не сделала бы тот дурацкий вызов.

— Это ужасно, — прошептала Пенелопа.

Ее голос сильно дрожал, и от этого Колину стало неловко.

— С тобой, все хорошо? — тихо спросил он.

Она покачала головой.

— Нет, я не думаю, что я в порядке. Фактически, я чувствую себя очень плохо.

— Ты хочешь уехать?

Пенелопа покачала головой снова.

— Нет, но я посижу здесь, если ты не возражаешь.

— Конечно, — сказал он, обеспокоено глядя на нее.

Она была ужасно бледной.

— Ох, ради Бога, только не это … — пробормотала леди Данбери, чем застала Колина врасплох.

Он никогда не думал, что такое возможно.

— Леди Данбери? — произнес Колин, изумленно уставившись на нее.

— Она идет сюда, — пробормотала она, резко поворачивая голову направо. — Я должна была догадаться, что мне следует бежать отсюда.

Колин посмотрел налево. Крессида прокладывала путь через толпу, направляясь, по-видимому, к леди Данбери, чтобы забрать свой приз. Она естественно останавливалась буквально на каждом шаге, чтобы пообщаться с другими людьми — ничего удивительного, Крессида все время была в центре внимания — но она выглядела настроенной скорее добраться до леди Данбери.

— Боюсь, нет никакого способа избежать ее, — сказал Колин леди Данбери.

— Я знаю, — проворчала она, — Я старалась избегать ее долгие годы, и всегда безуспешно. Я думала я поступала остроумно, — она обернулась к Колину, покачав головой от отвращения. — Я думала это будет так забавно вытащить леди Уислдаун на яркий свет.

— Н-да, это довольно забавно, — сказал Колин.

Леди Данбери стукнула его тростью по ноге.

— Это совсем не забавно, глупый мальчишка. Только посмотри, что я наделала! — она махнула тростью в сторону Крессиды, которая подбиралась все ближе. — Я даже не подумала, что буду иметь дело с людьми, подобными ей.

— Леди Данбери, — проговорила Крессида, останавливаясь напротив старой леди, — Как приятно видеть вас здесь.

Леди Данбери всегда была известна своими выходками и замечаниями, но сейчас она превзошла саму себя, пропуская приветствие, резко сказав:

— Я полагаю, ты здесь, чтобы забрать мои деньги?

Крессида изящно склонила голову.

— Вы говорили, что дадите тысячу фунтов любому, кто разоблачит леди Уислдаун, — она пожала плечами, затем изящно сложила руки в жесте фальшивого смирения. — Вы не оговаривали, что я не могу разоблачить себя сама.

Леди Данбери поднялась на ноги, затем посмотрела на Крессиду, сузив глаза, и сказала:

— Я не верю, что это ты.

Колину нравилось думать, что он всегда учтив и невозмутим, но даже он задохнулся от этих слов.

Голубые глаза Крессиды яростно сверкнули, но она быстро взяла себя в руки, и сказала:

— Я бы удивилась, если бы вы не вели себя с такой степенью скептицизма, леди Колючесть. В конце концов, не в вашем характере быть доверчивой и кроткой.

(lady Dan-burry, Dan — устар. сударыня; burry — грубый, колючий, — прим переводчика)

Леди Данбери улыбнулась. Хорошо, возможно, это было не улыбка, но ее губы сделали какое-то непонятно движение.

— Я воспринимаю это, как комплимент, — проговорила она, — И поэтому позволяю тебе так со мной разговаривать.

Колин наблюдал безвыходное положение с интересом — и с растущей долей тревоги — когда леди Данбери неожиданно повернулась к Пенелопе, которая тоже поднялась на ноги вслед за леди Данбери:

— Что, вы об этом думаете, мисс Физеренгтон? — вежливо спросила леди Данбери.

Пенелопа вздрогнула от неожиданности, и попыталась что-нибудь сказать:

— Что … Я … Прошу прощения?

— Что ты думаешь? — настаивала леди Данбери, — Является ли леди Туомбли и в самом деле леди Уислдаун.

— Я… Я-я не уверена…Не знаю.

— Ох, полноте, мисс Физеренгтон, — леди Данбери уперла руки в бока, и посмотрела на Пенелопу с выражением, граничившим с раздражением. — Конечно, у тебя есть собственное мнение по этому вопросу.

Колин почувствовал, как сделал быстрый шаг вперед. Леди Данбери не имела права обращаться с Пенелопой в такой манере. И, кроме того, ему не понравилось выражение лица Пенелопы. Она выглядела попавшей в ловушку, словно лиса, загнанная на охоте, ее глаза посмотрели на него с паникой, которую он никогда прежде у нее не видел.

Он видел Пенелопу, испытывающую неловкость, он видел Пенелопу, испытывающую страдание и боль, но никогда не видел ее, по-настоящему, в панике. И затем, ему пришло в голову — она испытывает крайне неприятное чувство, когда находиться в центре внимания. Она могла дразнить и шутить над своим статусом девочки, не пользующей успехом и старой девы, и вероятно, ей хотелось бы немного больше внимания со стороны общества, но такое внимание … когда каждый уставился на нее и ждет ее слов.

Она была несчастна.

— Мисс Физеренгтон, — сказал Колин, мягко пододвигаясь к ней, — Вы выглядите уставшей. — Не хотите ли, чтобы я отвез вас домой?

— Да, — ответила она, но тут случилось нечто странное.

Она изменилась. Он не знал, как это описать. Она просто изменилась. Здесь, на балу у Максфилдов, рядом с ним, Пенелопа Физеренгтон стала кем-то еще.

Ее спина выпрямилась, и он мог поклясться, что от нее начал исходит какой-то странный жар, и она поспешно провговорила:

— Нет-нет, у меня еще есть что сказать.

Леди Данбери улыбнулась. Пенелопа посмотрела прямо на старую графиню, и проговорила:

— Я не думаю, что она леди Уислдаун. Я думаю, она лжет.

Колин инстинктивно ткнул Пенелопу в бок, но это не помогло. Крессида выглядела так, словно у нее в горле что-то застряло.

— Мне всегда нравилась леди Уислдаун, — сказала Пенелопа, ее подбородок выдвинулся, а осанка стала по истине королевской.

Она посмотрела прямо в глаза Крессиде Туомбли и добавила:

— Это просто разобьет мое сердце, если она окажется женщиной, подобной леди Туомбли.

Колин схватил Пенелопу за руку, и ободряюще пожал. Он не мог ничего с собой поделать.

— Хорошо сказано, мисс Физеренгтон! — воскликнула леди Данбери, делая жест восхищения. — Это именно то, что я думала, но не могла подобрать слова.

Она повернулась к Колину.

— Она очень умна, знаете ли.

— Я знаю, — ответил он, и странное чувство гордости заполнило его до краев.

— Большинство людей просто не замечают этого, — сказала леди Данбери, поворачивая голову так, чтобы ее слова были слышны — и не только ему одному — Колину.

— Я знаю, — пробормотал он, — И я замечаю.

Он улыбнулся поведению леди Данбери, явно уже вызвавшему злость у Крессиды, которая не любила, чтобы ее игнорировали.

— Я не должна быть оскорблена этой …этой мисс Никто! — кипятилась Крессида.

Она с яростью повернулась к Пенелопе и прошипела:

— Я требую извинений.

Пенелопа лишь медленно кивнула и сказала:

— Это твое право.

И больше она ничего не сказала.

Колин буквально физически ощутил, как его губы раздвигаются в широкой улыбе.

Крессида явно что-то хотела сказать (возможно, совершить акт насилия прямо здесь), но она сдержалась, и лишь резко отвернулась, по-видимому, сообразив, что Пенелопа среди друзей. Она была известна своей уравновешенностью, поэтому Колин не удивился тому, что она сдержалась, и, повернувшись к леди Данбери, проговорила:

— Что вы планируете сделать с этой тысячей фунтов?

Леди Данбери долго смотрела на нее, затем повернулась к Колину — о, Господи, последняя вещь, которую он хотел сделать, это быть вовлеченным в этот конфликт — и спросила:

— А вы, что думаете, мистер Бриджертон? Говорит ли наша леди Туомбли правду?

Колин церемониально ей улыбнулся.

— Вы, должно быть, сошли с ума, если думаете, что я выскажу свое мнение и влез в ваш спор.

— Вы, удивительно умный человек, мистер Бриджертон, — одобрительно сказала леди Данбери.

Он скромно кивнул, затем разрушил весь эффект, словами: — Я горжусь этим.

Но, черт подери, не каждый день, леди Данбери называла мужчину умным. Большинство ее разнообразных и многочисленных прилагательных имели в основном отрицательный смысл.

Крессида даже не собиралась пытаться кокетничать с ним; поскольку, думал Колин, она была не глупа, это могло означать, что после более дюжины лет в обществе, она поняла что он ее недолюбливает, и конечно, не станет жертвой ее обаяния. Вместо этого, она смотрела прямо на леди Данбери, и старалась говорить медленно и спокойно:

— И что же мы будем делать в этом случае, миледи?

Губы леди Данбери, плотно сжатые до этого момента, скривились в гримаску, и она сказала:

— Мне нужны доказательства.

Крессида моргнула.

— Прошу прощения?

— Доказательства! — трость леди Данбери стукнулась об пол с заметной силой. — Значение, какого слова, вы не понимаете? Я не отдаю королевскую ставку без доказательств.

— Одна тысяча фунтов едва ли похожа на королевскую ставку, — сказала Крессида, по выражению ее лица читалась сильное раздражение.

Глаза леди Данбери сузились.

— Тогда почему, вы так стремитесь заполучить их?

Крессида замолчала на некоторое время, но осанка ее и подбородок стали заметно напряженнее. Все вокруг знали, что ее муж оставил ее в незавидном финансовом положение, на это сразу бы намекнул любой, кто заметил бы ее напряжение.

— Достаньте мне доказательства, — сказала леди Данбери, — И я дам вам деньги.

— Вы говорите, — проговорила Крессида (даже, несмотря на то, что Колин ее недолюбливал, он был восхищен ее самообладанием), — Что моего слова недостаточно?

— Это именно то, что я говорю, — почти рявкнула леди Данбери, — Господи, девочка, ты еще не в моем возрасте, чтобы иметь право оскорблять почти любого, кто тебе не нравится.

Колину показалось, будто он слышал судорожный вздох Пенелопы, но когда он украдкой бросил на нее взгляд, она стояла рядом с ним, наблюдая обмен ударами.

Ее карие глаза казались огромными и фосфоресцирующими на ее лице, и они восстановили присущие им оттенки, которые поблекли, после того, как Крессида сделала свое неожиданное заявление. Фактически, сейчас Пенелопа выглядела заинтригованной в том, что же будет дальше.

— Прекрасно, — произнесла Крессида, ее голос звучал низко и опасно, — Я принесу вам доказательства через две недели.

— Какого рода доказательства? — спросил Колин, и тут же мысленно отвесил себе пинка.

Как будто ему нужно было лезть в этот обмен ударами, но его любопытство победило его.

Крессида повернулась к нему, ее лицо было удивительно спокойно, несмотря на все оскорбления, со стороны леди Данбери перед бесчисленными свидетелями.

— Вы узнаете, когда я принесу их, — сказала она ему.

И затем она подала руку, ожидавшему ее одному из своих кавалеров, чтобы он увел ее отсюда.

Что было весьма удивительно, потому что молодой человек (точнее опьяненный дурак) словно материализовался из воздуха, когда она протянула руку. Мгновение, и они ушли.

— Ладно, — проговорила леди Данбери, после того как все замерли — или окаменели, в течение почти целой минуты. — Это было довольно неприятно.

— Мне она никогда не нравилась, — сказал Колин, не обращаясь ни к кому в частности.

Вокруг них собралась небольшая толпа, и его слова могли слышать ни только Пенелопа и леди Данбери, но не очень заботился об этом.

— Колин!

Он повернулся, и увидел Гиацинту, которая проталкивалась сквозь толпу, таща за собой Фелицию Физеренгтон, и спеша в его сторону.

— Что она говорила? — спросила Гиацинта, затаив дыхание, — Мы пытались добраться сюда побыстрей, но здесь была такая давка.

— Она сказала именно то, что ты ожидала от нее услышать, — ответил он.

Гиацинта скривила личико.

— Мужчины никогда не умеют преподносить сплетни. Я хочу услышать точные слова.

— Это очень интересно, — неожиданно произнесла Пенелопа.

Что-то в ее задумчивом голосе привлекло всеобщее внимание, и толпа вмиг успокоилась и замолчала.

— Говори, — потребовала леди Данбери, — Мы все слушаем.

Колин ожидал, что от такого требования Пенелопе станет неловко, но та внутренняя стойкость, которая у нее появилась несколькими минутами ранее, все еще была с ней, поскольку она стояла прямо и гордо.

— Почему кто-то открывает сам себя, и говорит, что она леди Уислдаун?

— Из-за денег, разумеется, — ответила Гиацинта.

Пенелопа покачала головой.

— Да, но разве вы не думаете, что леди Уислдаун сейчас довольно богатая. Мы все платили за ее газеты долгие годы.

— Господи, она ведь права! — воскликнула леди Данбери.

— Возможно, Крессида просто стремилась привлечь всеобщее внимание, — предположил Колин.

Это не была такая уж невероятная гипотеза; Крессида потратила большую часть своей жизни, стараясь быть в центре внимания.

— Я думала об этом, — сказала Пенелопа, — Но неужели, она по-настоящему хочет такого внимания? Леди Уислдаун нанесла оскорбления довольно большому количеству людей за эти годы.

— Никого, кто имеет какое-нибудь значение для меня, — сказал Колин.

Затем, когда стало очевидно, что его собеседницам требуется объяснение, он добавил:

— Разве вы не заметили, что леди Уислдаун оскорбляет тех людей, которые нуждаются в оскорблении.

Пенелопа деликатно откашлялась.

— Я упоминалась, как перезревший цитрус.

Он отмахнулся от ее возражения.

— Не считая моды, разумеется.

Пенелопа решила не возвращаться больше к этому вопросу, она просто посмотрела на Колина долгим оценивающим взглядом, затем повернулась к леди Данбери и сказала:

— У настоящей леди Уислдаун нет резона открывать саму себя. Крессида, очевидно, именно так и подумала.

Леди Данбери неожиданно лучезарно улыбнулась, затем ее лицо немного нахмурилось.

— Я думаю, мне придется дать ей две недели, чтобы она придумала свои “доказательства”. Честная игра и все такое.

— Мне, со своей стороны, очень интересно, с чем же она придет через две недели, — произнесла Гиацинта, повернувшись к Пенелопе, она добавила:

— Я тебе говорила, что ты очень умна, не так ли?

Пенелопа скромно покраснела, затем она повернулась к своей сестре, и сказала:

— Нам пора, мы должны идти, Фелиция.

— Так скоро? — спросила Фелиция, и к своему ужасу, Колин осознал, что он тоже произносит те же самые слова.

— Мать хотела, чтобы мы вернулись домой пораньше, — сказала Пенелопа.

Фелиция выглядела очень озадаченной: — Она так хотела?

— Она так хотела, — решительно подтвердила Пенелопа, — И, кроме того, мне немного нехорошо.

Фелиция хмуро кивнула.

— Я пойду, отдам приказания лакею, и прослежу, чтобы наш экипаж был подан к крыльцу.

— Нет, оставайся здесь, — произнесла Пенелопа, кладя руку на плечо сестры. — Я прослежу за этим.

— Я прослежу за этим, — неожиданно заявил Колин.

Действительно, как можно оставаться джентльменом, когда леди приходиться все делать самой?

И затем, прежде даже, чем он осознал, что он делает, он ускорил отъезд Пенелопы, и она покинула бал, так и не услушав его извинений.

Он подумал, что должен был считать весь вечер по этой причине крайне неудачным, но, по правде сказать, он не мог так сделать.

В конце концов, он провел неплохой вечер, в котором лучшие пять минут, он просто держал ее за руку.

Глава 12

Как только Колин на следующее утро проснулся, он понял, что до сих пор, так и не принес извинений Пенелопе. Строго говоря, вероятно в этом больше не было необходимости, даже притом, что они едва поговорили вчера на балу у Максфилдов, они пришли к молчаливому перемирию.

Однако Колин не думал, что он будет чувствовать себя нормально до тех пор, пока не скажет слова:

“Прости меня”.

Это было, по его мнению, очень правильная вещь.

Он все-таки джентльмен, в конце концов.

И, кроме того, ему хотелось увидеть ее сегодня утром.

Он сходил в дом Номер Пять на завтрак со своей семьей, но он рассчитывал попасть к себе домой, после встречи с Пенелопой, так что он запрыгнул в свой экипаж для поездки к дому Пенелопы на Маунт-стрит, хотя расстояние до него от дома матери было совсем небольшое, и почувствовал себя ленивым, раз он поехал в экипаже.

Он удовлетворенно улыбнулся и откинулся назад на сиденье, наблюдая чудесный весенний пейзаж в окно экипажа. Сегодня был один из тех прекрасных весенних дней, когда все вокруг цвело и распускалось. Солнце сияло, он чувствовал возбуждение, охватившее его, утром у него был отличный завтрак…

Жизнь просто не может быть лучше, чем сейчас.

И он ехал в экипаже, чтобы увидеть Пенелопу

Колин не хотел анализировать, почему он с таким нетерпением стремиться увидеть ее; это были именно та вещь, о которой неженатому мужчине в возрасте тридцати трех лет вообще не хотелось думать.

Вместо этого, он просто наслаждался чудесным утром: солнцем, воздухом, даже тремя опрятными особняками, мимо которых он проехал на Маунт-стрит, чтобы оказаться перед домом Пенелопа.

Не было ничего отдаленно интересно или оригинального ни в одном из них, но сегодня было такое чудесное утро, что они казались просто очаровательными, стоя рядом с друг другом и красуясь стенами из серого портлендовского камня.

Это был удивительный день, теплый и безмятежный, солнечный и спокойный…

За исключением того, что когда он начал подниматься с сидения, его глаза уловили небольшое движение через улицу.

Пенелопа.

Она находилась на углу Маунт и Пентер-стрит, причем стояла так, что никто не смог бы ее увидеть из окна дома Физеренгтонов. И она забиралась в наемный экипаж.

Очень интересно.

Колин нахмурился, мысленно постучав себя по лбу. Это не было интересно. О чем, черт подери, он думает? Это совсем не было интересным. Это могло бы быть интересным, если бы она была, скажем, мужчиной. Или это было бы интересно, если бы экипаж принадлежал Физеренгтонам, а не был старым и потрепанным наемным кэбом.

Но нет, это была точно Пенелопа, которая точно была не мужчиной, и она залазила в экипаж одна, по-видимому, направляясь в какое-то абсолютно не подходящее место, потому что если бы она собиралась сделать что-то соответствующее и нормальное, она бы забиралась в экипаж Физеренгтонов. Причем с одной из своих сестер, или с горничной, или с кем-нибудь еще, но ни в коем случае, черт подери, ни одна.

Это не было интересно, это было очень глупо.

— Глупая женщина, — пробормотал он, выпрыгивая из своего экипажа, с намерением мчаться к потрепанному кэбу, выломать дверь, и вытащить ее оттуда.

Но, как только он выбрался из своего экипажа, его охватило то же самое безумие, заставляющее его блуждать по свету.

Любопытство.

Несколько проклятий сорвалось с его языка, все самоуничижительные. Он не мог ничего с собой поделать. Это была так непохоже на Пенелопу, уезжать не понятно куда в наемном кэбе; он должен знать, куда она направляется.

И так, вместо того, чтобы некоторым насильственным способом, вбить в нее немного здравого смысла, он направил свой экипаж вслед за наемным кэбом, на север прямо через Оксфорд-стрит, где, конечно, думал Колин, Пенелопа просто намеривалась посетить какую-нибудь лавку. Можно найти целый ряд причин, по которым она не стала использовать экипаж Физеренгтонов. Возможно, он поврежден, или в плохом состоянии одна из лошадей, или Пенелопа собралась купить подарок кому-нибудь, и хотела держать это в секрете.

Нет, это все не правильно. Пенелопа никогда бы не пошла за покупками одна, она бы непременно взяла бы с собой горничную или даже одну из своих сестер.

Прогулка одной по Оксфорд-стрит, тут же вызвало бы сплетни. Женщина, совершившая такое, точно бы стала героиней следующего выпуска газеты леди Уислдаун.

Или могла бы стать, мысленно поправился он. Было трудно привыкнуть к мысли о жизни, без леди Уислдаун. Он до сих пор не осознавал, как привык читать ее за завтраком, находясь в Лондоне.

И говоря о леди Уислдаун, он был все еще уверен, что она, есть, никто иная, как его сестра Элоиза. На следующий день, после того разговора с ней, он пришел на завтрак в дом Номер Пять со специальной целью расспросить ее, но был информирован, что она все еще чувствует себя плохо и не выйдет на завтрак. От внимания Колина не ускользнуло, какой здоровый поднос отнесли в комнату Элоизы. Независимо оттого, что беспокоит его сестру, это, по-видимому, совсем не затронуло ее аппетит.

Он не сделал никакого упоминания о своих подозрениях за столом; действительно, он не видел никакой причины расстраивать мать, которая при мысли, что Элоиза является леди Уислдаун, непременно бы ужаснулась.

Было, однако, трудно полагать, что Элоиза — любовь которой к обсуждению скандалов затмевалась лишь ее собственными чувствами при обнаружении скандала — пропустит возможность посплетничать о заявление Крессиды Туомбли прошлым вечером.