Глава 21

Три недели спустя Франческа по-прежнему не понимала, что она делает.

Майкл еще дважды заводил разговор о браке, но оба раза ей удалось увильнуть от ответа. Если она станет рас сматривать его предложение, то ей придется думать.

Думать о нем, и о Джоне, и, что самое худшее, ей придется думать о себе.

И ответить на вопрос, что же именно она делает в данный момент. Она все время повторяла себе, что выйдет за него, только если забеременеет, но постоянно оказывалась в его постели, позволяя соблазнять себя снова и снова.

Впрочем, и это уже было не совсем верно. Если она и вправду полагала, что ее надо было соблазнять, дабы заманить в его постель, то она сильно заблуждалась. Нет, теперь она сама стала безнравственной — сколько бы ни твердила себе, что бродит ночами по дому в одной рубашке потому, что ей не спится, а не потому, что ищет его общества.

Ведь она всегда находила его. А если не находила, то устраивалась там, где он неизбежно должен был найти ее.

И она ни разу не сказала «нет».

Майкл начинал терять терпение. Он умело скрывал свои чувства, но она хорошо его знала. Она знала его лучше, чем кого бы то ни было из живущих, и хотя он продолжал настаивать, что все еще ухаживает за ней, завоевывает ее сердце с помощью романтических фраз и жестов, она хорошо видела нетерпеливые складки, залегшие в углах губ. Он все время заводил разговоры, которые вели бы к теме брака, но прежде чем он успевал прямо спросить ее, она всякий раз ухитрялась ускользнуть.

Он не настаивал, но в глазах его появлялось новое выражение, а подбородок каменел, и когда он овладевал ею — а это всегда происходило после подобных разговоров, — каждый раз он проявлял все большую настойчивость, которая даже походила на гнев.

Но ничто не могло подтолкнуть ее к решению.

Она никак не могла сказать «да». Она не понимала почему, просто не могла, и все.

Но не могла сказать и «нет». Может, она стала безнравственной, может, распутной, но ей не хотелось лишаться ни их страстных свиданий, ни его общества.

Дело было не только в плотских утехах, главное — те моменты после, когда она лежала, свернувшись в его объятиях, а его рука поглаживала ее волосы. Иногда они лежали молча, но иногда разговаривали — обо всем на свете. Он рассказывал ей про Индию, а она ему — про свое детство. Она делилась с ним своими взглядами на политику, и он внимательно слушал ее. И он рассказывал ей анекдоты, которые полагается рассказывать только в мужской компании, так как считается, что они не для дамских ушей.

А потом, когда кровать переставала сотрясаться от их смеха, губы его касались ее губ.

— Обожаю, когда ты смеешься, — говорил он, привлекая ее ближе к себе. Она вздыхала, смеялась, и они предавались страсти снова.

И Франческа снова могла ни о чем не думать.

А потом у нее пришли месячные.

Началось все, как обычно, с нескольких капель на белом полотне рубашки. Удивляться тут было нечему: цикл у нее всегда был не слишком регулярным, и месячные начинались то раньше, то позже, а что матка у нее не слишком-то плодоносная, она и так знала.

Но все равно как-то она не ожидала, что месячные начнутся.

Она даже заплакала.

Ничего трагического в этом не было, ничего губительного ни для ее тела, ни для души, но в горле у нее стал ком при виде крошечных капелек крови, и две слезы скатились по ее щекам.

И она даже не очень понимала почему.

Потому ли, что не будет теперь ребенка, или же потому — Боже, смилуйся над ней, грешной! — что не будет теперь замужества?

Майкл пришел к ней в этот вечер, но она отослала его прочь, объяснив, что момент неподходящий. И хотя он принялся нашептывать ей на ухо всякие безнравственные вещи, напоминая об утехах, которым можно предаваться вне зависимости от того, есть месячные или нет, она попросила его уйти.

Он был явно разочарован, но, видимо, понял. Женщины часто проявляют щепетильность, когда у них «дни».

Но когда она среди ночи проснулась, то очень пожалела, что его нет рядом с ней.

Менструация, как и всегда, продолжалась у нее недолго. И когда Майкл деликатно осведомился, не прошли ли у нее «дни», она не стала лгать. Он бы все равно догадался, что она лжет. Он всегда догадывался.

— Вот и хорошо, — сказал он с таинственной улыбкой. — Я по тебе очень соскучился.

Губы ее приоткрылись, готовясь ответить, что и она скучала по нему, но почему-то ей стало страшно произносить эти слова.

Он потихоньку подталкивал ее к кровати, и вот они уже оба, клубком переплетенных рук и ног, валятся на постель.

— Ты мне снилась, — хрипло шептал он ей в ухо, а руки его поднимали подол ее платья. — Каждую ночь ты приходила ко мне во сне. — Руки его принялись ласкать ее. — Это были очень, очень хорошие сны, — закончил он с пылом.

Она закусила губу. Дыхание ее стало прерывистым: он знал, как ласкать ее, чтобы она совсем растаяла.

— В моих снах, — шептал он, жарко дыша ей в ухо, — ты выделывала несусветные вещи.

Она застонала. Одного его прикосновения было довольно, чтобы возбудить ее, но когда он говорил такое, она вся превращалась в огонь страсти.

— Неслыханные вещи, — продолжал он, не переставая ласкать ее. — Вещи, которым я собираюсь обучить тебя… сегодня же ночью.

— О-о! — застонала она. Губы его скользили по ее бедру, и она знала, что сейчас будет.

— Но сначала вещи, проверенные временем. Для экспериментов у нас еще целая ночь.

И он принялся целовать ее так, как ей нравилось, потихоньку подталкивая к пику страсти.

Но прежде чем она достигла этого пика, он выпустил ее и принялся, срывая пуговицы, дрожащими руками стаскивать с себя штаны.

И это дало Франческе возможность остановиться и подумать.

Хотя думать как раз ей совсем не хотелось.

Но рассудок ее был безжалостен и непреклонен, и, прежде чем она сама сообразила, что делает, она скатилась с кровати и с криком «Постой!» убежала в другой конец комнаты.

— Что? — так и ахнул он.

— Я не могу.

— Ты не можешь… — Он смолк, набрал в грудь побольше воздуха и рявкнул: — Что?!

Он наконец совладал с брюками, и они упали на пол, открыв ее взорам ошеломительных размеров эрекцию.

Франческа отвела глаза. Она не в силах была смотреть на него. Ни на его лицо, ни на…

— Я не могу, — сказала она дрожащим голосом. — Я не должна. Я не знаю.

— Зато я знаю! — прорычал он и двинулся к ней.

— Нет! — крикнула она и подбежала к двери. Долгие недели она играла с огнем, искушала судьбу. А теперь пришла пора спасаться бегством. И как бы ни было ей тяжело покинуть Майкла, она знала, что должна так поступить. Она была не такая женщина. Она не могла быть такой.

— Я не могу так, — сказала она, прижимаясь спиной к двери. — Я не могу. Я… я…

«Я хочу», — думала она. Зная, что не должна, она все равно хотела. Но если она скажет ему это, не сумеет ли он заставить ее передумать? Он вполне способен на такое. Она знала, что способен. Один поцелуй, одно прикосновение, и прощай вся ее решимость. но только выругался и снова натянул брюки.

— Я больше не знаю, кто я, — сказала она. — Но я не такая женщина.

— Какая «такая»? — сердито спросил он.

— Распутная, — прошептала она. — Падшая.

— Ну так выходи за меня замуж, — накинулся он на нее. — Я с самого начала предлагал честный брак, это ты отказывалась.

Возразить было нечего. Но в последнее время логике редко находилось место в ее голове, и потому она думала только: «Как я могу выйти за него? Как я могу выйти за Майкла?»

— Я не должна была чувствовать это к другому мужчине, — сказала она, сама с трудом веря, что смогла выговорить это вслух.

— Что — это?

Она сглотнула и заставила себя посмотреть ему в лицо.

— Страсть, — призналась она.

На его лице появилось очень странное выражение, едва ли не отвращение.

— Правильно. Ну конечно. Как удачно, что я оказался под рукой и смог обслуживать тебя.

— Нет! — воскликнула она, в ужасе от того, что в голосе его прозвучала насмешка. — Не в этом дело.

— Правда?

— Не в этом дело. — Но она не знала, в чем дело.

Он втянул в себя воздух и отвернулся от нее. Видно было, как напряжено его тело. Она смотрела на его спину, не в силах отвести от него глаз. Рубашка его осталась незаправленной, и хотя она не видела его лица, она так хорошо знала его тело, каждый его изгиб. Он выглядел подавленным и ожесточенным.

Измученным.

— Почему ты не уезжаешь? — спросил он тихо, опираясь обеими ладонями о край матраса.

— Что-что?

— Почему ты не уезжаешь? — повторил он уже громче, но не теряя самообладания. — Если ты ненавидишь меня так сильно, то почему ты не уезжаешь?

— Я тебя ненавижу? Вовсе нет, — сказала она. — Ты знаешь, что я…

— Я ничего больше не знаю, Франческа, — горько сказал он. — Теперь я не могу даже утверждать, что я знаю тебя. — Плечи его напряглись, пальцы вцепились в матрас. Ей было видно одну его руку: костяшки пальцев стали совсем белыми.

— Я вовсе не испытываю к тебе ненависти, — сказала она снова, как будто повторение превращало слова эти в нечто весомое, ощутимое, реальное, нечто такое, что она могла всучить ему как спасительную опору. — Нет. Совсем я тебя не ненавижу.

Он ничего не сказал.

— Дело не в тебе, а во мне, — продолжала она, теперь умоляюще — а о чем умоляла, сама толком не понимала. Может, она умоляла его не питать ненависти к ней. Кажется, только этого она и не смогла бы вынести.

Но он только засмеялся. Это был ужасный смех, горький, тихий.

— Ах, Франческа, — сказал он с такой бесконечной снисходительностью, что голос его стал ломким, — если бы ты знала, сколько раз я сам говорил это…

Губы ее сами собой поджались и сложились в мрачную гримасу. Ей не нравилось, когда ей напоминали обо всех тех женщинах, которые были у него раньше. Она не желала знать о них, даже вспоминать об их существовании.

— Почему ты не уезжаешь? — снова спросил он, наконец оборачиваясь к ней.

В глазах его горел такой огонь, что она отшатнулась.

— Майкл, я…

— Почему? — требовательно спросил он голосом, в котором клокотала ярость. Лицо его было напряжено, гневные морщины прорезали его, и рука ее сама собой потянулась к дверной ручке.

— Почему ты не уезжаешь, Франческа? — твердил он свое, наступая на нее с хищной грацией тигра. — В Килмартине для тебя нет ничего, кроме этого.

Она даже ахнула, так тяжело легли его руки ей на плечи, и тихий крик вырвался у нее, когда губы его впились в ее рот. Это был гневный поцелуй, грубый поцелуй отчаяния, и все равно ее предательское тело готово было растаять при его прикосновении и позволить ему делать все, что угодно, все его безнравственные фокусы.

Она желала его. Боже всемогущий, даже сейчас она желала его!

И сильно опасалась, что так никогда и не научится говорить ему «нет».

Но он вырвался из ее объятий. Он вырвался. Не она.

— Этого ты хочешь? — спросил он хриплым, прерывающимся голосом. — Этого и больше ничего?

Она не ответила. Даже не шелохнулась, только стояла и смотрела на него безумными глазами.

— Почему ты не уезжаешь? — крикнул он, и она поняла, что он спрашивает ее в последний раз.

Но у нее не было никакого ответа.

Он дал ей несколько секунд. Он ждал, что она заговорит, но молчание между ними росло, как сказочное чудовище, и всякий раз, когда она открывала рот, чтобы заговорить, она не могла издать ни звука и продолжала стоять столбом и трястись, не сводя с него глаз.

Злобно выругавшись, он отвернулся.

— Уезжай, — приказал он. — Сейчас же. Я не желаю, чтобы ты оставалась в доме.

— Что? Как? — Она ушам своим не верила. Неужели он и вправду выставляет ее за порог?

Не глядя на нее, он сказал:

— Если ты не можешь быть со мной, если ты не можешь принадлежать мне полностью, то я хочу, чтобы тебя здесь больше не было.

— Майкл? — Это был всего лишь шепот, и едва слышный.

— Я не могу больше выносить это половинчатое существование, — сказал он так тихо, что она даже подумала, а верно ли расслышала его слова.

И все, что она сумела выговорить, было:

— Почему?

Сначала она подумала, что он не станет отвечать, но он вдруг напрягся всем телом. А затем затрясся.

Рука ее поднялась и закрыла рот. Неужели он плачет? Не может же быть, чтобы он…

Смеялся?

— О Боже, Франческа! — проговорил он, заливаясь хохотом. — Вот это вопрос так вопрос! Почему? Почему? Почему? — Каждый раз он произносил это слово с новой интонацией, словно примеривал его к разным ситуациям или же адресовал разным людям. — Почему? — повторил он снова, но на сей раз в полный голос и обратившись лицом к ней. — Почему? Да потому, что я люблю тебя, будь я проклят! Потому, что я всегда любил тебя. Потому, что я любил тебя, когда ты была еще с Джоном, я любил тебя, когда я был в Индии, и хотя, видит Бог, я не стою тебя, я всегда любил тебя.

Франческа вся обмякла и прислонилась к двери.

— Ну, как тебе эта милая шутка? — насмешливо сказал он. — Я люблю тебя. Я люблю тебя, жену моего двоюродного брата. Я люблю тебя. Единственную женщину, которой никогда не смогу обладать. Я люблю тебя, Франческа Бриджертон Стерлинг, женщину, которая…

— Замолчи. — Она едва не задыхалась.

— Замолчать? Теперь? Когда я наконец заговорил об этом? Нет, не думаю, что мне стоит теперь замолчать, — сказал он величественно и даже рукой взмахнул, как заправский оратор. Он наклонился к ней близко-близко, так что ей стало даже неловко, и добавил: — А ты уже успела испугаться?

—Майкл…

— Потому что я только начал, — не дал он ей договорить. — Хочешь знать, о чем я думал, когда ты выходила замуж за Джона?

— Нет! — воскликнула она и отчаянно затрясла головой. Он открыл было рот, намереваясь продолжить свою речь, и в глазах его сверкало страстное презрение, но тут что-то произошло. Что-то изменилось. Это было видно по его глазам. Глаза были полны гнева, так пылали — и вдруг все это просто…

Прекратилось.

Глаза стали холодными. Усталыми.

Затем он и вовсе прикрыл их. Казалось, что он в полном изнеможении.

— Уезжай, — сказал он. — Прямо сейчас. Она шепотом произнесла его имя.

— Уезжай, — повторил он, не обращая внимания на ее умоляющий тон. — Если ты не можешь быть моей, то я больше не хочу тебя.

—Ноя…

Он подошел к окну, тяжело оперся о подоконник.

— Если наши отношения должны окончиться, то именно тебе придется поставить точку. Тебе придется уйти, Франческа. Потому что теперь… после всего… у меня просто недостанет сил сказать тебе «прощай».

Несколько секунд она стояла неподвижно, а потом, когда напряжение возросло до такой степени, что ей стало уже казаться, что она вот-вот не выдержит и сломается, ноги ее вдруг обрели способность двигаться, и она выбежала из комнаты.

Она бежала.

И бежала.

И бежала.

Бежала, не разбирая дороги и ни о чем не думая.

Бежала прочь из дома, в ночь, под дождь.

Бежала, пока силы не оставили ее. Она нашла приют в беседке, которую Джон соорудил для нее много лет назад и еще сказал, что раз уж невозможно отучить ее от длительных пеших прогулок, то пусть по крайней мере у нее будет место, где отдохнуть.

Она просидела в беседке несколько часов, дрожа от холода и не ощущая его. Ее мучил единственный вопрос…

От чего она, собственно, убегала?

Несколько мгновений, последовавших за ее бегством, совершенно выпали из памяти Майкла. Может, это была минута, а может, и десять минут. Опомнился он, только когда понял, что едва не пробил стену кулаком.

Однако боли он почти не чувствовал.

— Милорд?

Это был Риверс, сунувший голову в дверь, чтобы посмотреть, что тут за шум.

— Убирайся! — прорычал Майкл. Он никого не хотел видеть, ничего не хотел слышать.

— Может, принести льда для…

— Убирайся! — взревел Майкл и обернулся к камердинеру. Вид у него был чудовищный. Ему хотелось ударить кого-нибудь. Ему хотелось вцепиться во что-нибудь.

Риверс бежал.

Ногти Майкла впились в ладони. Тут только он заметил, что правый кулак его распухает на глазах. Двигаться надо — вот что, это единственный способ усмирить демонов внутри себя. Иначе он сейчас разгромит эту гостиную голыми руками.

Шесть лет.

Он стал как вкопанный. В голове билась только одна мысль.

Шесть, черт возьми, лет!

Он держал это в себе шесть лет, тщательнейшим образом следя за тем, чтобы чувства его никогда не отражались на лице, не говоря ни полслова ни одной душе.

Шесть лет он лелеял свою любовь, и все кончилось вот так.

Он подал ей свое сердце на блюде. И фактически вложил ей в руку нож и разве что не умолял ее разрезать это бедное сердце.

«Ах, нет же, Франческа , ты как-то плохо режешь! Держи нож крепче, тогда и резать будет удобнее. И уж заодно нашинкуй эти кусочки помельче!»

И кто это сказал, что говорить правду хорошо? Какой осел? Майкл отдал бы сейчас что угодно, свою руку, ногу, лишь бы этого разговора вовсе никогда не было.

Но слова очень коварная вещь.

Майкл засмеялся жалким смешком.

«А теперь разбросай куски сердца по полу и топчи их ножкой! Нет, сильнее, сильнее! Еще сильнее, Фрэнни! Вот увидишь, у тебя получится!»

Шесть лет.

Шесть, черт возьми, лет, и все утрачено в один момент. И все потому, что он возомнил, что в самом деле имеет право на счастье.

Следовало бы ему быть умнее.

«И наконец грандиозный финал — поджигай все к черту, Франческа! Вот молодец!»

И покончено с его сердцем.

Он посмотрел на свои ладони. От ногтей остались маленькие полукруглые отметины. В одном месте он даже процарапал кожу до крови.

Ну что ему теперь делать? Что ему, черт возьми, делать?

Он не знал, как ему теперь жить, — теперь, когда она знала правду. В течение шести лет все его дела и помыслы были направлены на то, чтобы она ни в коем случае не узнала правду. У всякого человека есть некое руководящее начало в жизни. Для него таким руководящим началом было скрыть правду от Франчески.

Он опустился в кресло, едва сдерживая одолевавший его истерический смех.

«Ох, Майкл! — сказал он себе, роняя голову на руки. Кресло под ним так и тряслось. — Для тебя начинается новый период жизни — остаток дней. Добро пожаловать».

Следующее движение он сделал часа три спустя, когда кто-то тихонько постучал в дверь.

Он все еще сидел в кресле, откинув голову на спинку. Он давно уже сидел так, совершенно неподвижно, хотя шея у него затекла от неудобного положения.

Он чувствовал странную отстраненность, разбитость, так что, когда раздался стук в дверь, он даже не сразу сообразил, что это такое.

Но стук раздался снова, такой же робкий, но настойчивый.

Кто бы там ни был за дверью, уходить он не собирался.

— Войдите! — рявкнул Майкл. Но это был не он — она. Франческа.

Следовало бы ему подняться при ее появлении. Он и хотел подняться. Несмотря ни на что, он не питал к ней ненависти и вовсе не собирался проявлять к ней неуважение. Но она отняла у него все — все силы до капли и всю целеустремленность, — так что он смог только чуть поднять брови и вымолвить:

—Что?

Губы ее приоткрылись, но она ничего не сказала. Да она промокла до нитки, вдруг понял он. Должно быть, выходила гулять. Вот дурочка, на улице же холодно.

— Что, Франческа?

— Я выйду за тебя замуж, — сказала она так тихо, что он не столько услышал эти слова, сколько прочел по ее губам. — Если ты все еще хочешь на мне жениться.

Казалось бы, тут-то ему и вскочить с кресла — ну подняться по крайней мере — хоть от невозможности смирить бурлящую в груди радость. Тут бы и подойти к ней широким шагом решительного и целеустремленного мужчины, подхватить ее на руки, осыпать ее лицо поцелуями и отнести на постель, на которой можно было бы отметить судьбоносное решение банальнейшим из всех возможных способов.

Но он так и продолжал сидеть, слишком измученный душевными страданиями, чтобы сделать хоть что-то. Он смог только спросить ее:

— Почему?

Подозрительность, прозвучавшая в вопросе, заставила ее отшатнуться, но его это не слишком обеспокоило. После всего того, что он выстрадал из-за нее, станет ли он тревожиться оттого, что на минуту поставил ее в неловкое положение!

— Я не знаю, — призналась она.

Она стояла совершенно неподвижно, опустив руки по швам. Ясно было, что она прилагает усилия к тому, чтобы стоять смирно. И он сильно подозревал, что делает она это потому, что иначе опрометью выбежала бы из комнаты.

— Придется тебе придумать ответ получше. Она закусила губу и повторила:

— Я не знаю. И не заставляй меня копаться в моей собственной душе.

Он насмешливо поднял бровь.

— Прямо сейчас по крайней мере, — докончила она. Слова, подумал он почти бесстрастно. Прежде он сказал свое слово, теперь она говорит свое.

— Ты не сможешь взять свои слова обратно, — сказал он тихо.

Она покачала головой — мол, она и не станет. Он медленно выбрался из своего кресла.

— Ты не станешь откладывать, передумывать, трусить, отступаться от сказанного.

— Не стану, — отозвалась она. — Обещаю.

И только тогда он наконец позволил себе поверить. Франческа не так-то легко раздавала обещания. И она никогда не нарушала обетов.

В одну секунду он оказался рядом с ней, руки его обвили се, и он принялся осыпать поцелуями ее лицо.

— Ты будешь моей, — говорил он. — Вот оно наконец! Ты хоть понимаешь?

Она кивала, запрокидывая голову под его поцелуями.

— И если мне вздумается привязать тебя к кровати и держать привязанной, пока ты не забеременеешь, то я это сделаю, так и знай!

— Да, — согласилась она.

— И ты не станешь жаловаться. Она только головой покачала.

Его пальцы принялись теребить и тянуть ее платье, и оно как-то необыкновенно быстро упало на пол.

— И ты еще будешь получать удовольствие! — прорычал он.

—Да. О да!

И он отнес ее на постель. Он не был ни нежен, ни ловок в этот раз, но накинулся на нее, как голодающий на хлеб.

— Ты будешь моей, — снова сказал он, хватая ее и притягивая к себе. — Моей.

И она была его. Этой ночью по крайней мере она была его.

Глава 22

Основная трудность в связи с грядущим их с Майклом бракосочетанием, очень скоро поняла Франческа, заключалась в том, как именно сообщить о нем.

Ей самой так трудно было принять идею этого брака, что теперь ей казалось, что и остальным будет не легче. Господи, что скажет на это Джанет? Свекровь с энтузиазмом восприняла саму идею повторного замужества, но ведь тогда и речи не было о том, что кандидатом во вторые мужья окажется Майкл.

И все же, несмотря на то что она часами просиживала за письменным столом, держа перо над чистым листом бумаги и пытаясь подобрать нужные слова, в глубине ее души таилась уверенность, что она поступила правильно.

Она до сих пор не могла объяснить, почему она вдруг решила выйти за Майкла. И до сих пор не знала, как ей следует относиться к его неожиданному признанию в том, что он любит ее давным-давно. Она просто знала, что хочет быть его женой.

Но все это нисколько не облегчало ее задачу: придумать, как именно следует сообщить всем об их браке.

Итак, Франческа сидела в своем кабинете и писала письма членам семьи — вернее, сминала последний неудачный набросок, — когда вошел Майкл со свежей почтой в руках.

— Это от твоей матери, — сказал он, вручая ей кремовый конверт, надписанный изящным почерком.

Франческа вскрыла конверт и извлекла письмо, которое, как она отметила не без удивления, было на целых четырех страницах.

— Боже правый! — пробормотала она. Обычно ее мать высказывала все, что имела сказать, на одной страничке, максимум — на двух.

— Что-то случилось? — спросил Майкл, присаживаясь на край стола.

— Нет, нет, — отозвалась Франческа рассеянно. — Просто я… Боже правый!

Он изогнулся и, вытянув шею, попытался заглянуть в письмо.

— Что там такое?

Франческа только рукой махнула — помолчи, мол.

— Фрэнни?

Она торопливо перешла к следующей странице.

— Боже правый!

— Ну-ка дай сюда, — сказал он, протягивая руку.

Она торопливо повернулась, убирая страницу подальше от него, и выдохнула:

— Боже мой!

— Франческа Стерлинг, если ты сию же минуту…

— Колин и Пенелопа поженились. Майкл только глаза закатил.

— Но известно же было…

— Нет, но они взяли и передвинули дату свадьбы на… почти на целый месяц, по-моему.

Майкл только плечами передернул.

— Ну и молодцы.

Франческа посмотрела на него раздраженно.

— Могли бы все же и мне сообщить.

— Полагаю, им было не до того.

— Но это, — продолжала она сердито, — отнюдь не самое худшее.

— Но что же…

— Элоиза выходит замуж.

— Элоиза? — переспросил Майкл удивленно. — Но за ней, кажется, даже никто не ухаживал!

— Верно, — отозвалась Франческа и принялась за третью страницу письма своей матери. — Она выходит за какого-то человека, с которым даже не была знакома прежде.

— Теперь, надо полагать, они уже познакомились, — заметил Майкл сухо.

— Поверить не могу, что никто не удосужился сказать мне!

— Но ты же в Шотландии!

— Тем не менее, — ворчливо сказала она.

Майкл только посмеивался, видя ее раздражение. Черт бы его побрал!

— Как будто я вовсе и не существую! — воскликнула она и обожгла его сердитым взглядом.

— «А кто-нибудь сообщил Франческе?» — просюсюкала она, довольно удачно изобразив собирательный портрет своей семьи. — «Ну, вы же помните ее? Шестая из восьми? Такая, с синими глазами?»

— Фрэнни, нельзя быть такой дурочкой.

— Я не дурочка, просто меня игнорируют члены моей же семьи.

—А мне казалось, что ты предпочитаешь держаться от своей семейки на некотором расстоянии.

— В общем, да, — не могла не признать она. — Но это к делу не относится.

— Ну еще бы относилось, — заметил он саркастически. Она только кинула на него свирепый взгляд.

— Так что, мы едем на свадьбу? — поинтересовался он.

— Можно подумать, что это возможно! — фыркнула она. — Свадьба через три дня.

— Мои поздравления! — сказал Майкл с нескрываемым восхищением.

Франческа подозрительно сощурила глаза.

— И что это должно означать?

— Нельзя не испытывать глубочайшего уважения к мужчине, совершившему сей подвиг с такой изумительной быстротой, — сказал он, пожимая плечами.

— Майкл!

Он ухмыльнулся во весь рот и добавил:

— Вот как я, например.

— Я еще не вышла за тебя, — напомнила она.

— Говоря «подвиг», я имел в виду не бракосочетание. Она почувствовала, что краснеет.

— Прекрати.

Пальцы его принялись щекотать ей ладонь.

— Вот уж нет.

— Майкл, сейчас не время, — сказала она, отдергивая руку.

— Ну, начинается.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Да ничего, — ответил он и плюхнулся в ближайшее кресло. — Мы даже еще не поженились, а уже ведем себя как пожилая семейная пара.

Она лукаво покосилась на него и вновь обратилась к письму своей матери. Они действительно вели себя как пожилые супруги, но она не хотела доставить ему удовольствие, признав его правоту. Наверное, это происходило потому, что в отличие от большинства женихов и невест они-то знали друг друга много лет. И какие бы изменения ни произошли в их отношениях в последние недели, он по-прежнему оставался ее лучшим другом.

Она вдруг прекратила читать. Замерла.

— Что такое? — спросил Майкл.

— Ничего, — ответила она и тряхнула головой. Как-то она из-за общего смятения чувств совершенно упустила из виду это соображение. Может, Майкл и был самым неожиданным кандидатом в мужья для нее, но ведь тому была веская причина, не так ли?

Ну кому пришло бы в голову, что она выйдет за своего лучшего друга?

И это сулит им счастливое супружество.

— Давай поженимся, — сказал он вдруг. Она подняла на него вопросительный взгляд:

— Разве это уже не запланировано?

— Нет, — сказал он, хватая ее за руку. — Давай поженимся сегодня.

— Сегодня? — воскликнула она. — Да ты с ума сошел!

— Вовсе нет. Мы же в Шотландии. Значит, никакого оглашения не нужно.

— Да, но…

Он опустился перед ней на колени. Глаза его сверкали.

— Давай так и сделаем, Фрэнни. Давай будем безумствовать, хулиганить и принимать поспешные решения.

— Никто не поверит в такое, — медленно проговорила она.

— Никто не поверит в любом случае. В этом была доля правды.

— Но моя семья… — начала было она.

— Ты только что жаловалась, что они забыли про тебя в суматохе праздничных приготовлений.

— Да, но не нарочно же!

— Какая разница?

— Конечно, если подумать… Рывком он поднял ее на ноги.

— Пошли.

— Майкл… — Она сама не знала, что заставляет ее упираться, разве что мысль, что упираться в такой ситуации ей пристало. Все-таки свадьба как-никак, и такая спешка выглядела слегка непристойно.