Из письма Хелен Стерлинг ее сыну, графу Килмартину, два года и девять месяцев спустя после его отъезда в Индию.

Майкл сам точно не знал, когда ему стало окончательно ясно, что ему придется соблазнять Франческу. Он пытался взывать к ее рассудительности, практической сметке и здравому смыслу, и ничего не вышло.

И бессмысленно было давить на эмоции, поскольку чувства, как он считал, были односторонними.

Значит, придется положиться на плотскую страсть.

Он хотел ее, Боже, как же он хотел ее! И с такой силой, какой он и вообразить не мог до того, как впервые поцеловал ее в Лондоне на прошлой неделе. Но хотя кровь его бежала все быстрее, вскипая от желания и страсти и, конечно, любви, ум его продолжал работать четко и расчетливо, и он понимал, что если он хочет привязать ее к себе, то придется идти путем плотской страсти. Необходимо заявить свои права на нее таким образом, чтобы она не смогла ответить отказом. Бесполезно было пытаться убедить ее с помощью слов, мыслей и идей. Она вполне могла вывернуться из словесных силков и сделать вид что никаких чувств просто нет.

Но если он запечатлеет в ее душе свой образ, сделав ее своей в самом что ни на есть физическом смысле слова, тогда он останется с ней навсегда.

И она станет его.

Она выскользнула из-под его руки и принялась пятиться, пока между ними не образовалось расстояние в несколько шагов.

— Разве ты не хочешь, чтобы я снова поцеловал тебя, Франческа? — промурлыкал он, приближаясь к ней с грацией хищного животного.

— Это было ошибкой, — сказала она дрожащим голосом, попятилась снова и остановилась, наткнувшись на край стола.

Он все надвигался на нее.

— Вовсе не ошибка — если мы поженимся.

— Я не могу выйти за тебя, ты сам это знаешь.

Он взял ее за руку и принялся, словно машинально, поглаживать пальцем ей ладонь.

— Это почему же?

— Потому что я… потому что ты… потому что ты — это ты.

— Верно, — согласился он, поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь. И легко коснулся кончиком языка ее запястья — просто потому, что можно было дотянуться. — И впервые за долгое-долгое время, — сказал он, поглядывая на нее сквозь ресницы, — я не испытываю ни малейшего желания быть кем-либо другим.

— Майкл, — прошептала она, выгибая спину.

Но она хотела его. Он слышал это по ее учащенному дыханию.

— «Майкл, нет» или «Майкл, да»? — промурлыкал он, целуя ее в сгиб локтя.

— Я не знаю, — простонала она.

— Более чем честно. — Он двинулся выше, целуя ее под подбородком, так что ей волей-неволей пришлось закинуть голову назад.

Он целовал ее шею медленно, обстоятельно, не пропуская ни дюйма кожи, подвергая все подряд чувственной атаке. Он добрался до линии скулы, затем перешел к мочке уха, затем вернулся к вырезу платья и прихватил край зубами. Он услышал, как Франческа ахнула, но она не сказала, чтобы он немедленно прекратил, так что он тянул, и тянул, и тянул вырез вниз, пока одна грудь не выскочила наружу.

Какая прелесть эти нынешние дамские моды!

— Майкл? — прошептала она.

— Тс-с… — Ему не хотелось отвечать на вопросы. Ему не хотелось, чтобы она задавала вопросы.

Он коснулся языком округлости груди, ощутив солоновато-сладкий вкус ее кожи, затем прикрыл грудь ладонью. Он уже прикасался к ее груди прежде — сквозь одежду, когда поцеловал ее впервые, и тогда он решил, что это-то и есть верх блаженства, но теперь ладонь его ощущала жар ее обнаженной кожи, и ничто не могло сравниться с этим.

— О Боже! — простонала она. — О… Он легонько дунул на ее сосок.

— Поцеловать тебя? — спросил он и поднял глаза на нее. Он знал, что это рискованно — ждать ее ответа. Вероятно, не стоило и задавать вопрос, но, несмотря на то что намерением его было соблазнить ее, он как-то не мог заставить себя приступить к этому прежде, чем она ответит согласием.

— Поцеловать? — прошептал он снова и коснулся языком ее соска, дабы стимулировать ее решимость.

— Да! — вырвалось у нее. — Да, да, да!

Он улыбнулся медленной, ленивой улыбкой, смакуя момент. А затем, протомив ее, всю дрожащую от предвкушения, еще одну лишнюю секунду, что было, пожалуй, не очень честно, склонился к ней, и губы его прижались к ее телу, изливая весь многолетний нерастраченный пыл на эту одинокую грудь, на невинный ни о чем не подозревающий сосок.

Кто бы тут смог устоять?

— О Боже! — прошептала она и ухватилась за край стола так как все ее тело так и выгнулось назад. — О Боже! О, Майкл! О Боже!

Воспользовавшись этим всплеском страсти, он быстро ухватил ее за бедра, приподнял, усадил на край стола и вступил в женственный полукруг раскрывшихся ему навстречу колен.

Радость бурлила в его крови, хотя тело его изнывало, стремясь удовлетворить свои собственные желания. Ему страшно нравилось думать, что он может заставить ее испытывать то же: кричать, и стонать, и вскрикивать от желания. Она была сильна духом, никогда не теряла головы и всегда была собранна, и, однако, в данный момент она была только рабыней собственной страсти, пленницей его умелых ласк.

Он целовал, касался языком, покусывал, тянул. Он измучил ее так, что ей стало казаться, что она вот-вот взорвется. Дыхание ее стало громким и прерывистым, а стоны и лепет становились все менее членораздельными.

И все это время руки его тихонько двигались вверх по ее ногам, начиная с лодыжек и потом вверх по икрам, поднимая подол юбки все выше и выше, пока юбка ворохом складок не легла у нее на коленях.

Только тогда он оторвался и дал ей перевести дух.

Она смотрела на него — глаза ее казались остекленевшими, приоткрытые губы ярко розовели. Она ничего не сказала, да вряд ли, думал он, она способна была сейчас вымолвить хоть слово. Но он увидел вопрос в ее глазах. Может, дара речи она и лишилась, но до полного исступления еще не дошла.

— Я решил, что жестоко будет терзать эту и дальше, — сказал он и легонько сжал сосок между указательным и большим пальцами.

Она застонала.

— Тебе нравится. — Это была просто констатация факта, причем не слишком-то затейливая, но ведь с ним была Франческа, а не какая-то безымянная женщина, с которой он совокуплялся, закрыв глаза и вызывая в воображении любимое лицо. И потому при каждом ее стоне наслаждения сердце у него в груди радостно прыгало. — Тебе нравится, — повторил он с довольной улыбкой.

— Да, — прошептала она. — Да.

Он склонился к ней, и губы его легко коснулись ее уха.

— И это тебе тоже понравится.

— Что? — спросила она, немало изумив его своим вопросом. Он-то полагал, что она уже не в силах спрашивать.

Он сдвинул ее юбки еще выше, так, чтобы они не опустились на колени.

— Ты хочешь, чтобы я сказал, верно? — прошептал он, и руки его легли ей на колени, скользнули выше, стали легонько сжимать бедра, поглаживая ее кожу большими пальцами. — Ты хочешь знать.

Она кивнула.

Он снова наклонился к ней, и губы его оказались возле самых ее губ, так близко, что он ощущал их тепло, но все же на таком расстоянии, что он мог прошептать:

— Тебе всегда было так любопытно. Ты задавала столько вопросов.

Губы его скользнули по ее щеке, к самому ее уху, продолжая шептать, но теперь подражая ее голосу:

— «Майкл, расскажи мне что-нибудь неприличное. Что-нибудь безнравственное».

Она покраснела. Он не видел ее лица, но, почувствовав жар ее кожи, понял, что кровь прилила к лицу.

— Но я так ни разу и не рассказал того, что тебе хотелось услышать, верно? — сказал он, покусывая мочку ее уха. — Всякий раз я оставлял тебя у самого порога спальни.

Он умолк, не потому, что ожидал ответа, а потому, что хотел услышать звук ее дыхания.

— А ты думала об этом? — шептал он. — Думала после того, как я уходил, о том, чего я тебе не стал рассказывать? — Он придвигался все ближе, и губы его касались ее уха. — Тебе было интересно, что же я такое делал, когда я был безнравственным?

Конечно, он не собирался вырывать у нее ответ: это было бы просто нечестно. Но сам он не смог удержаться от того, чтобы мысленно не вернуться назад и не припомнить, сколько раз он дразнил ее намеками на свои амурные подвиги.

Однако он никогда первый не затрагивал эту тему, она всегда заговаривала об этом сама.

— Хочешь, я расскажу тебе сейчас? — прошептал он, почувствовал, как она вздрогнула от изумления, и тихо засмеялся. — Не о них, Франческа. О тебе. Только о тебе.

Она повернулась к нему, и он, чуть отстранившись, прочел в ее глазах вопрос: «Что ты имеешь в виду?»

Он чуть надавил на ее ноги, так что они раздвинулись еще на один безнравственный дюйм шире.

— Хочешь, я скажу тебе, что я собираюсь сделать сейчас? — Он наклонился и коснулся языком ее соска, который стал твердым и напряженным, и добавил в качестве пояснения: — С тобой?

Она нервно сглотнула. Он решил, что это можно расценить как «да», и, сдвигая ладони еще на дюйм выше, глухо промолвил:

— Выбор так широк. Я даже не знаю, с чего начать.

Он смолк и посмотрел на нее. Она дышала тяжело, губы ее, припухлые от поцелуев, приоткрылись. Она была словно загипнотизированная, совершенно во власти его чар.

Он снова склонился к ней, к другому ее уху, чтобы слова его, жаркие и влажные, уж точно дошли до ее сознания.

—Думаю, впрочем, что начать мне следует там, где ты нуждаешься во мне более всего. Прежде всего я поцелую тебя… — и пальцы его вжались во внутреннюю сторону ее бедер, — здесь.

Он помолчал немного, примерно секунду, просто чтобы она успела содрогнуться от желания.

— Тебе хотелось бы этого? — спросил он, желая помучить и подразнить ее. — Да, я вижу, что хотелось бы. Но этого будет недостаточно, — задумчиво продолжал он, — как для тебя, так и для меня. Так что, очевидно, затем мне придется поцеловать тебя здесь. — Его пальцы снова двинулись вперед и достигли жаркой складки между ее бедрами, он еще и надавил пальцами слегка, чтобы она наверняка поняла, что он имеет в виду. — Думаю, тебе понравится получать эти поцелуи, — добавил он и заскользил по складке вниз, вниз, вниз, все ближе к средоточию ее женственности, однако не доходя до конца, — почти так же сильно, как мне целовать тебя.

Дыхание ее стало еще чаще.

— Там мне придется задержаться, — продолжал он, — и, возможно, пустить в ход язык вместо губ. Пройтись им по самому краю. — И один из его пальцев показал ей, что именно он имел в виду. — И ты все время будешь раскрываться все больше и больше. Вот так.

И он чуть отстранился, словно намереваясь полюбоваться на дело рук своих. А полюбоваться было на что — зрелище было на редкость эротичным. Она сидела на краешке стола, широко раздвинув колени — хотя и недостаточно широко для того, что он намеревался делать. Подол платья свешивался между ног, скрывая от его взоров главное, но почему-то от этого она казалась еще соблазнительнее. Ему и не нужно видеть это, понял он вдруг, по крайней мере пока не нужно. Поза ее и так была достаточно пикантной, и одна обнаженная грудь с розовым соском, звавшим к поцелуям, придавала ей даже что-то порочное.

Но ничто не могло вызвать в нем большего желания, чем ее лицо. Полуоткрытые губы, темно-синие глаза, потемневшие от страсти. И каждый вдох ее взывал к нему: «Возьми меня».

И это подействовало на него так сильно, что он едва не бросил мысль о хитроумном обольщении и не накинулся на нее.

Но нет — следовало вести дело медленно. Следовало дразнить ее, заставить изнывать, довести ее до пика возбуждения и продержать в таком состоянии как можно дольше. Следовало заставить ее понять, что это нечто такое, без чего оба они никогда уже не смогут жить.

Однако это было нелегко — заставить себя сдерживаться.

— Как ты думаешь, Франческа, — прошептал он, вновь нажимая на ее бедра, — достаточно ли ты открыта навстречу мне?

Она не издала ни звука. Он не смог бы объяснить почему, но его это страшно распалило.

— Может быть, — тихо сказал он, — так будет лучше. — И принялся медленно, но неотвратимо подталкивать ее ноги, пока они не раздвинулись полностью. Подол юбки натянулся, и он, поцокав языком, добавил: — Так, наверно, неудобно. Позволь, я помогу.

Он приподнял подол и сдвинул его, так что складки юбки обернулись вокруг ее талии.

И нагота ее оказалась совершенно открытой взорам.

Он еще не видел ее, так как глаза его были прикованы к ее лицу. Но от одной мысли о том, в какой она позе, обоих их пробрала дрожь, его — от страсти, ее — от предвкушения, и ему пришлось напрячь волю, чтобы сохранить самоконтроль. Еще не пришло его время. Его время наступит очень скоро, разумеется, так как он был совершенно уверен, что просто умрет, если она не будет принадлежать ему сегодня же.

Но сейчас еще было время Франчески. И того, что он сумеет заставить ее перечувствовать.

Губы его коснулись ее уха.

— Тебе не холодно?

Ответом было ее прерывистое дыхание. Палец его приблизился к средоточию ее женского существа и легонько погладил.

— Я ни за что не позволю тебе замерзнуть, — прошептал он. — Это было бы недостойно джентльмена.

Палец его стал описывать медленные круги по ее жаркой плоти.

— Если бы мы сейчас были на улице, — задумчиво продолжал он, — я предложил бы тебе мой плащ. Но здесь, — кончик пальца проник внутрь, и она ахнула, — я могу предложить только мой рот.

Она издала еще один нечленораздельный звук, даже скорее негромко вскрикнула.

— Да, — продолжал он безнравственные речи, — именно это я и сделаю. Я буду целовать тебя в это место, где поцелуи принесут тебе наибольшее наслаждение.

Она только дышала часто-часто.

— Думаю, что начну я просто с поцелуев, но затем придется пустить в ход язык, чтобы проникнуть в глубь тебя. — В качестве иллюстрации он пощекотал ее пальцем. — Примерно так, только язык будет горячий. — Он пробежал языком по ее уху. — И влажный.

— Майкл! — простонала она.

Она произнесла его имя. И больше ничего. Она была совсем на грани.

— Я попробую тебя на вкус всю, — шептал он. — До последней капельки. А затем, когда исследую тебя полностью, я раздвину тебя еще шире. — И он раздвинул ее пальцами самым неприличным образом из всех возможных. И пощекотал ее ногтем. — На случай, если я все же пропустил какой-то закоулок.

— Майкл! — простонала она снова.

— Как долго я буду целовать тебя? Кто знает! Может, я вообще буду не в силах остановиться. — Он наклонился и поцеловал ее в шею. — А может, ты не захочешь, чтобы я останавливался. — Он умолк, и второй палец скользнул внутрь ее. Он прошептал: — Тебе нравится?

Он играл с огнем всякий раз, когда задавал ей вопрос, тем самым давая ей возможность сказать «нет». Если бы он явствовал хладнокровнее, расчетливее, то просто напирал бы на технику обольщения, дабы увлечь ее безвозвратно прежде, чем она успеет сообразить, что делает. Она бы потеряла голову от страсти и не заметила бы толком, как он оказался внутри ее, и она бы стала окончательно и непоправимо принадлежать ему.

Но что-то внутри его не позволяло ему действовать столь грубо, по крайней мере с Франческой. Ему необходимо было ее одобрение. Пускай выраженное всего лишь кивком или стоном. Возможно, она и пожалеет об этом потом. Но ему не хотелось, чтобы она при этом еще и думала, что совершила это бездумно, что не сказала «да».

И ему нужно было это ее «да». Он любил ее долгие годы, мечтал о том, чтобы прикоснуться к ней, так долго. А теперь, когда мечта его сбылась, он был не уверен, что выдержит, если и она не будет его так же желать. Сердце мужчины так легко разбить, и его сердце, похоже, не вынесет нового удара.

— Хочешь, я перестану? — прошептал он и на сей раз действительно перестал. Он не отнимал руки, но замер, давая ей минутную передышку для принятия решения. И он откинулся назад, чтобы она видела его лицо. Или по крайней мере чтобы он мог видеть ее лицо.

— Нет, — прошептала она, но глаз на него не подняла. . Сердце у него в груди так и подпрыгнуло.

— Тогда пора мне начать делать все то, о чем я столько рассказывал, — промурлыкал он.

И так и поступил. Опустился на колени и стал целовать ее. Она содрогалась, а он целовал, она стонала, а он целовал. Она вцепилась в его волосы, а он целовал, и когда она выпустила его волосы и стала шарить руками в поисках опоры, он все целовал.

Он целовал ее всеми способами, какие обещал. И довел ее почти до пика страсти.

Почти.

Следовало бы довести дело до конца, до победы. Но он просто не в силах был сдерживаться. Он должен был обладать ею немедленно. Он желал этого так давно — желал, чтобы она выкрикивала его имя и содрогалась в его объятиях. Но когда это случилось — в первый раз по крайней мере, — он желал только одного: оказаться внутри ее. Ощущать ее кругом себя и…

Черт, ну хотел, и все, и если это означало потерю самоконтроля, пусть так.

Трясущимися руками он расстегнул брюки, и его возбужденная плоть наконец оказалась на воле.

— Майкл? — прошептала она. До того глаза ее были закрыты, но, почувствовав, что он зашевелился и рука его отпустила ее, она глаза открыла. Она посмотрела на него, и глаза ее раскрылись еще шире. Никаких сомнений относительно того, что должно было произойти, оставаться не могло.

— Ты нужна мне, — проговорил он хрипло. Так как она не шевелилась, только продолжала изумленно смотреть на него, он повторил: — Ты нужна мне сейчас.

Но не на столе — это даже при его умении было бы невозможно, так что он подхватил ее, и она, содрогаясь от восторга, обвила его ногами, и опустил на мягкий ковер. Это, конечно, была не кровать, но не мог же он превратить ковер в кровать? Да и, честно-то говоря, какая разница? Он снова поднял ее подол до талии и лег на нее.

И вошел в нее.

Он собирался делать это медленно, но она была такая жаркая и распаленная, что он проскользнул внутрь в одно мгновение. Она только ахнула.

— Тебе было больно? — прохрипел он. Она покачала головой и простонала:

— Не останавливайся. Пожалуйста!

— Ни за что, — торжественно пообещал он. — Никогда. Он заработал, и она рванулась навстречу ему, и оба они были настолько возбуждены, что буквально через мгновение оба достигли пика.

И он, переспавший с тысячей женщин, вдруг понял, что он всего-навсего зеленый юнец.

Потому что он ни разу не испытывал ничего подобного. Прежде любило только его тело. Теперь — его душа.