Потому что она не чувствовала себя прежней.

И это перевернуло ее мир с ног на голову.

— Майкл, — сказала она, когда дар речи наконец вернулся к ней. — Я… Доброй ночи.

Он только приподнял бровь в ответ на это редкостно бессвязное заявление. Она кашлянула.

— Я хотела убедиться, что ты… э-э… что с тобой все в порядке. — Конец фразы звучал довольно странно, даже ей самой он показался нелепым, но это было единственное, что она сумела в спешке придумать.

— Я в полном порядке, — буркнул он нелюбезно. — Просто устал.

— Ну конечно, — ответила она. — Конечно, конечно… Он улыбнулся, но совершенно не веселой улыбкой, и подтвердил:

— Конечно.

Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла вымученная, и сказала:

— Я еще не поблагодарила тебя.

— За что?

— За то, что ты пришел мне на помощь, — ответила она, думая про себя, что это довольно-таки очевидно. — Иначе мне бы пришлось… ну, защищаться самой. — И, заметив его насмешливый взгляд, добавила: — Мои братья показывали мне как.

Он сложил руки на груди и посмотрел слегка покровительственно:

— Полагаю, ты превратила бы сэра Джеффри в сопрано буквально в одну секунду.

Она поджала губы.

— Тем не менее, — продолжила она, решив, что на саркастические замечания отвечать не станет, — я очень благодарна тебе за то, что ты избавил меня от необходимости… необходимости… э-э… — И она покраснела. Боже, она просто ненавидела краснеть!

— Бить сэра Джеффри коленом по яйцам? — любезно договорил за нее Майкл, и уголок его рта дернулся в насмешливой улыбке.

— Именно, — выдавила из себя Франческа, совершенно убежденная, что щеки ее из розовых сразу стали пунцовыми, миновав промежуточные стадии ярко-розового, ядовито-розового и красного.

— Рад был помочь. А теперь, если позволишь, мне пора… — резко завершил он вдруг беседу и даже кивнул на прощание. И пошел к двери своей спальни, но Франческа полагала, что еще рано (одному черту было известно почему) завершать этот разговор, и крикнула ему вслед:

— Постой! — И чуть не подавилась от волнения, сообразив, что теперь ей придется что-нибудь говорить.

Он обернулся к ней, медленно и как будто настороженно. —Да?

— Я… я просто…

Он терпеливо ждал, пока она путалась в словах, наконец сказал:

— Это не может подождать до утра?

— Нет! Постой! — И на сей раз она схватила его за локоть. Он так и замер.

— Почему ты так сердишься на меня? — прошептала она. Он только затряс головой, словно поверить не мог, что она может задать такой вопрос. Но при этом глаз не сводил с ее руки, лежащей на его локте.

— О чем ты? — сказал он.

— Почему ты так сердишься на меня? — повторила она свой вопрос и только тут сообразила, что сама не понимала, что именно ее тревожит, пока этот вопрос не сорвался с ее губ. Что-то между ними стало не так, и ей необходимо было понять почему.

— Не говори глупости, — пробормотал он. — Я вовсе не сержусь на тебя. Просто я устал и хочу лечь.

— Нет, сердишься. Я знаю, что сердишься. — Она говорила все громче, по мере того как росло внутреннее убеждение. Теперь, когда слова были произнесены, она совершенно уверилась в своей правоте. Он все время старался скрыть свой гнев и научился ловко извиняться всякий раз, когда он прорывался наружу, но гнев этот реально существовал и направлен был на нее.

Ладонь его легла на ее руку. Франческа так и ахнула — так горяча была его ладонь! — но он всего лишь снял ее руку со своего локтя и сразу же выпустил.

— Я иду спать, — объявил он.

А затем повернулся к ней спиной. И пошел прочь.

— Нет! Не можешь ты сейчас взять и уйти! — И она рванулась за ним, не раздумывая, ни на что не обращая внимания…

…и влетела за ним в его спальню.

Если он и не сердился прежде, то сейчас рассердился, и еще как! И сурово спросил:

— Что ты здесь делаешь?

— Ну не можешь же ты просто так отмахнуться от меня! — запротестовала она.

Он только посмотрел на нее. Очень пристально.

— Ты находишься в моей спальне, — проговорил он негромко. — Полагаю, тебе следует немедленно выйти отсюда.

— Не выйду, пока ты не объяснишь мне, что происходит. Майкл замер в совершенной неподвижности. Он словно окаменел, и это было к лучшему, потому как позволь он себе хоть одно движение — если бы он способен был двинуться, — он бы сразу же накинулся на нее. И что бы он сделал, поймав ее, один Господь ведает.

Все последнее время его методично доводили до последней крайности. Сначала брат Франчески, затем сэр Джеффри, а теперь еще и сама Франческа, которой вздумалось, бог знает почему, явиться к нему в спальню.

А ведь его мир был перевернут с ног на голову — и перевернула его одна-единственная фраза.

«А почему бы тебе просто не жениться на ней?»

Это заманчивое предложение все время маячило перед ним, как спелое яблоко, эдакая безнравственная возможность, которой он не имел права воспользоваться.

«Джон, — гудела его совесть, — Джон. Помни о Джоне».

— Франческа, — заговорил он жестко и с полным самообладанием. — Уже давно за полночь, а ты находишься в спальне мужчины, который не является твоим мужем. Тебе следует немедленно удалиться.

Но она и не подумала удалиться. Она, черт возьми, даже не шелохнулась! Просто стояла там же, в метре от двери, оставленной нараспашку, и смотрела на него так, будто видела впервые.

Он старался не замечать, что волосы ее рассыпались по плечам. Он старался не видеть, что одета она в ночную рубашку и пеньюар. Ночная рубашка и пеньюар были самого скромного фасона, однако все же это была одежда, которая создавалась специально для того, чтобы ее снимали, и взгляд его все время норовил скользнуть вниз, к шелковому подолу, который доходил до самого пола, так что лишь чуть видны были пальцы босых ножек.

Боже правый, теперь он пялится на пальцы ее ножек! На пальцы босых ножек! Что дальше-то будет?

— Почему ты сердишься на меня? — снова спросила она.

— Я не сержусь, — отрезал он. — Я просто хочу, чтобы ты убралась… — Он вовремя осекся. — Удалилась из моей спальни.

— Это потому, что я собралась снова выйти замуж? — спросила она глухим от волнения голосом. — Поэтому?

Он не знал, что ответить, и просто продолжал сердито смотреть на нее.

— Ты считаешь, что я тем предаю Джона, — продолжала она тоном обвинителя. — Ты считаешь, что мне следует провести остаток жизни, оплакивая смерть твоего двоюродного брата.

Майкл прикрыл глаза.

— Нет, Франческа, — сказал он устало. — Никогда ничего подобного…

Но она не слушала его.

— Ты думаешь, я перестала оплакивать его? — сердито воскликнула она. — Ты думаешь, я не вспоминаю о нем каждый божий день? Ты думаешь, это приятно — сознавать, что мой повторный брак будет пародией на то, что для меня свято?

Он посмотрел на нее. Она дышала тяжело, вся во власти гнева, и, вероятно, скорби тоже.

— То, что было у нас с Джоном, — продолжала она, теперь уже дрожа всем телом, — я и не надеюсь обрести, выйдя замуж за кого-нибудь из тех мужчин, что шлют мне цветы. Для меня сама мысль о повторном браке — это профанация, и себялюбивая профанация к тому же. Если бы мне не хотелось ребенка так… так чертовски сильно…

Она умолкла то ли от избытка чувств, то ли потрясенная тем, что с ее губ сорвалось самое настоящее проклятие. Она так и стояла, хлопая ресницами, приоткрытые губы ее дрожали, и вид у нее был такой, словно она может рассыпаться на кусочки от малейшего прикосновения.

Ему следовало проявить больше сочувствия. Следовало попытаться утешить ее. Он так бы и поступил, если бы только они сейчас находились в какой-нибудь другой комнате, а не в его спальне. А так он способен был только на одно: следить за тем, чтоб дыхание его не сделалось слишком тяжелым и частым.

И за собой следить.

Она снова взглянула на него. Глаза ее были огромными и сияли невыносимой синевой, даже при свете свечей.

— Ты не понимаешь, — сказала она, отворачиваясь. Подошла к длинному, низкому комоду, тяжело оперлась о него. Пальцы ее так и впились в дерево. — Ты просто не понимаешь, — прошептала она, все так же стоя к нему спиной.

И почему-то это оказалось последней каплей. Больше он выносить этого не мог. Нет, право же: она встала у него на пути, требуя ответов на вопросы, которых и понять-то не могла; она ввалилась в его спальню; довела его до последней крайности, а теперь собирается отмахнуться от него? Повернуться к нему спиной и отделаться замечанием, что он ничего не понимает?

— Чего именно я не понимаю? — спросил он и пошел к ней. Ноги его ступали тихо, но быстро, и он сам не заметил, как уже стоял за ее спиной, так близко к ней, что мог коснуться ее, мог схватить то, что схватить так долго желал и…

Она резко обернулась:

— Ты… — И она смолкла. И не издала более ни звука. Только смотрела ему прямо в глаза. — Майкл? — прошептала она наконец. И он не понял, что это было — вопрос или мольба?

Она стояла совершенно тихо, и слышен был только звук ее дыхания. И глаза ее были устремлены на его лицо.

По пальцам его побежали мурашки. Тело его горело. Она была совсем рядом. Никогда еще она не стояла так близко к нему. И если бы так стояла любая другая женщина, а не она, он бы голову дал на отсечение, что от него ждут поцелуя.

Губы ее были приоткрыты, глаза смотрели невидяще. И лицо ее понемногу запрокидывалось, как если бы она ждала поцелуя, и желала поцелуя, и удивлялась, отчего он еще не склонился к ней и не решил ее судьбу.

Он что-то сказал. Возможно, он произнес ее имя. Грудь ему теснило, сердце так и бухало внутри, и невозможное вдруг стало неизбежным, и он понял, что на сей раз его уже ничто не остановит. На сей раз это был не вопрос самообладания, или самопожертвования, или чувства вины.

На сей раз пришло его время.

И он поцелует ее.

Когда она думала об этом происшествии позднее, то находила единственное оправдание своему поведению: она не подозревала, что он стоит прямо за ее спиной. Ковер в спальне был мягкий и толстый, и она не слышала его шагов из-за того, что кровь так и гудела в ушах. Она не знала всего этого, никак не могла знать, потому что разве иначе она развернулась бы так круто, намереваясь, собственно говоря, сказать ему какую-то резкость? Она собиралась сказать ему что-то ужасное и очень обидное, чтобы он осознал свою вину и всю безобразность своего поведения. Но когда она повернулась…

Оказалось, что он совсем рядом. Их разделяло едва ли несколько дюймов. Сколько лет прошло с тех пор, как мужчина стоял так близко к ней, и уж Майкл-то не стоял так никогда в жизни!

Она не могла говорить, она не могла думать, вообще ничего не могла делать — только стояла, и дышала, и смотрела в его лицо, понимая с невыносимой ясностью, что ей хочется, чтобы он поцеловал ее.

Чтобы Майкл поцеловал ее.

Боже правый, она хотела Майкла!

Ее словно ножом по сердцу полоснуло. Нехорошо было испытывать подобные чувства! Нехорошо было вообще хотеть мужчину. А уж Майкла…

Ей следовало уйти из спальни. Черт, даже убежать! Но она словно к полу приросла. И не в силах была оторвать взгляд от его глаз и сдержать трепет влажных губ, и когда ладони его легли ей на плечи, она не стала возражать.

Она даже не шевельнулась.

И может быть — только может быть! — она даже чуть подалась ему навстречу, подчиняясь ритму того трудноопределимого, подобного танцу, что возникает между муж— — — чиной и женщиной.

Так много времени прошло с тех пор, как мужчина притягивал ее к себе, намереваясь поцеловать, но есть вещи, которых тело не забывает.

Он коснулся ее подбородка и чуть поднял ее лицо.

И она снова не сказала «нет».

Она смотрела на него, полураскрыв губы, и ждала…

Ждала первого мгновения, первого прикосновения, потому что, хотя целоваться с Майклом было ужасно и дурно, она все же знала, что ощущение будет неземное.

Так оно и оказалось.

Его губы коснулись ее легчайшим, нежнейшим прикосновением, которое было лишь намеком на ласку. Этот поцелуй был из тех, что обольщают изысканностью, потрясают до дрожи и порождают неутолимую жажду большего. Где-то в закоулках ее затуманенного сознания таилась мысль, что это дурно, даже не просто дурно, а безумие какое-то. Но она не смогла бы шевельнуться, даже если бы языки адского пламени начали лизать ей подошвы.

Она была загипнотизирована, прикована к месту его прикосновением. Она вообще не в силах была сделать какое-либо движение, даже поощряющее, — только мягко качнулась к нему всем телом. Но она не сделала ни малейшей попытки отшатнуться.

Она просто ждала затаив дыхание того, что последует.

И это последовало. Рука его легла ей на талию, и она ощутила опьяняющий жар, исходивший от его пальцев. Он не то чтобы притянул ее к себе, просто расстояние, разделявшее их, вдруг куда-то делось, и она почувствовала сквозь тонкий шелк пеньюара, как вздымается крахмальный пластрон.

И ей стало жарко. Как возле печи.

И она почувствовала, что она безнравственна.

Его губы стали требовательнее, и ее губы приоткрылись. Он воспользовался предоставленными возможностями в полной мере, и язык его устремился вперед, извиваясь в опасном танце, дразня и обольщая и распаляя в ней желание, так что вскоре ноги под ней подогнулись, и, делать нечего, пришлось ей уцепиться за его плечи, обнять его, коснуться его по своей собственной инициативе, признавая тем самым, что она участвовала в поцелуе на равных.

Что она желала этого поцелуя.

Он прошептал ее имя голосом, хриплым от желания и страсти, и было в этом голосе что-то еще, что-то болезненное, но она способна была только на одно: цепляться за него, и позволять целовать себя, и — Господи, спаси и сохрани! — отвечать на этот поцелуй.

Ее рука обхватила его за шею и сразу почувствовала нежный жар кожи. Волосы он стриг не слишком коротко, так что пряди обвивались вокруг ее пальцев, такие густые и жесткие и… О Боже, как же ей хотелось зарыться в эти волосы!

Его рука скользнула вверх по ее спине, оставляя за собой огненный след. Его пальцы ласкали ей плечи, скользили по рукам и вот легли на грудь.

Франческа так и замерла.

Но Майкл зашел слишком далеко, чтобы заметить ее испуг: накрыв ладонями ее груди, он постанывал и сжимал их все сильнее.

— Нет, — прошептала Франческа. Это было уж слишком, это было чересчур интимно.

И это было очень уж… и с Майклом!

— Франческа, — шептал он, касаясь губами ее щеки, продвигаясь к уху.

— Нет, — сказала она, высвобождаясь. — Я не могу.

Ей не хотелось смотреть ему в лицо, но она не могла не посмотреть, и как только посмотрела, сразу же пожалела об этом.

Он по-прежнему не сводил с нее глаз, и взгляд его обжигал с невероятной силой.

И она обожглась.

— Я не могу, — прошептала она.

Он ничего не сказал.

Слова так и посыпались с ее губ, но это были все те же самые слова:

— Я не могу. Не могу. Не могу… я… я…

— Тогда уходи, — резко сказал он. — Сейчас же. И она убежала.

Она убежала в свою спальню, а на следующий день убежала под кров своей матери.

А через день она убежала в Шотландию.