Где властвует любовь

      – Не смей дерзить, Пенелопа Анна Федерингтон! Я знаю, что говорю. Они католики!
      – И вовсе они не католики, – возразила Пенелопа, отложив в сторону вышивание. – Они православные.
      – В любом случае они не принадлежат к англиканской церкви, – пренебрежительно отозвалась Порция.
      – Учитывая, что они греки, вряд ли их удручает этот факт.
      Глаза Порции неодобрительно сузились.
      – А откуда тебе известно, какая религия у греков? Впрочем, можешь не говорить, – заявила она с драматическим жестом. – Наверняка где-нибудь прочитала.
      Пенелопа вздохнула, не сразу найдя подходящий ответ.
      – Лучше бы ты поменьше читала, – сказала Порция. – Возможно, я давно выдала бы тебя замуж, если бы ты уделяла больше внимания своим светским обязанностям, чем…
      Она замолчала, и Пенелопе пришлось спросить:
      – Чему?
      – Не знаю. Тому, что заставляет тебя сидеть, уставившись в пространство и грезя наяву.
      – Я всего лишь размышляю, – сказала Пенелопа. – Иногда мне нужно остановиться и подумать.
      – О чем? – пожелала знать Порция.
      Пенелопа не могла не улыбнуться. В этом вопросе заключалось все, что отличало ее от матери.
      – Ни о чем, – сказала она. – Правда.
      У Порции был такой вид, словно она хотела что-то добавить, но передумала. А может, ей просто захотелось есть. Она взяла печенье с чайного подноса и сунула его в рот.
      Пенелопа протянула руку за последним печеньем, но затем решила оставить его матери. Совсем неплохо, если рот Порции будет занят. Главное, что ей сейчас нужно, – это оказаться втянутой в очередные разговоры о Колиме Бриджертоне.
 
      – Колин вернулся!
      Подняв глаза от «Краткой истории Греции», Пенелопа увидела Элоизу Бриджертон, ворвавшуюся в ее комнату. Как обычно, Элоиза обошлась без объявления о своем приходе. Дворецкий Федерингтонов настолько привык видеть ее в доме, что относился к ней как к члену семьи.
      – Неужели? – поинтересовалась Пенелопа, изобразив (довольно правдоподобно, с ее точки зрения) равнодушие и сунув «Краткую историю Греции» под «Матильду» Фиддинга, пользовавшуюся большим успехом в прошлом году. Томик «Матильды» украшал книжные полки в каждом доме. И был достаточно толстым, чтобы прикрыть «Краткую историю Греции».
      – Представь себе, – сказала Элоиза, усевшись за письменный стол Пенелопы. – Он ужасно загорел. Наверное, все время торчал на солнце.
      – Кажется, он был в Греции?
      Элоиза покачала головой.
      – Он сказал, что военные действия активизировались и стало слишком опасно: Поэтому он поехал на Кипр.
      – Ну и ну, – протянула с улыбкой Пенелопа. – Похоже, леди Уистлдаун что-то перепутала.
      Элоиза сверкнула ответной бриджертоновской улыбкой, и Пенелопа в очередной раз подумала, как ей повезло, что Элоиза стала ее лучшей подругой. Они были неразлучны с семнадцати лет. Вместе проводили лондонские сезоны, вместе взрослели и, к величайшему неудовольствию своих матерей, вместе превратились в старых дев.
      Элоиза заявляла, что не встретила подходящего человека. Пенелопу, понятное дело, никто не спрашивал.
      – Ну и как? Ему понравилось на Кипре? – поинтересовалась Пенелопа.
      Элоиза вздохнула.
      – Он в восторге. Как бы мне хотелось путешествовать! Такое ощущение, что все, кроме меня, где-то побывали.
      – И меня, – напомнила Пенелопа.
      – И тебя, – согласилась Элоиза. – Не представляю, что бы я без тебя делала:
      – Элоиза! – воскликнула Пенелопа, запустив в нее диванной подушкой. Но она и сама не переставала благодарить судьбу, пославшую ей Элоизу. Многие женщины прожили всю жизнь, не имея близкой подруги, а у нее есть кто-то, кому она может доверить все свои секреты. Ну, почти все. Она никогда не рассказывала Элоизе о своих чувствах к Колину, но подозревала, что та догадывается. Элоиза была слишком тактична, чтобы говорить на эту щекотливую тему, что только подтверждало уверенность Пенелопы, что Колин никогда ее не полюбит. Если бы Элоиза хоть на секунду допустила, что у Пенелопы есть шанс заполучить Колина в мужья, она занялась бы устройством, этого брака с напором, достойным армейского генерала.
      Когда нужно было чего-то добиться, Элоиза проявляла редкую изобретательность.
      – …а море было таким бурным, что содержимое его желудка оказалось за бортом… – Элоиза нахмурилась. – Да ты меня совсем не слушаешь.
      – Не совсем, – возразила Пенелопа, – отчасти. Не могу поверить, что Колин рассказал тебе, что его стошнило.
      – А что такого? Я же его сестра.
      – Он придет в ярость, если узнает, что ты поделилась со мной.
      Элоиза небрежно отмахнулась.
      – Вряд ли. Ты для него как сестра.
      Пенелопа улыбнулась, подавив вздох.
      – Мама, естественно, попыталась выяснить, собирается ли он остаться на сезон, – продолжила Элоиза, – но он был чертовски уклончив. Так что я решила расспросить его сама…
      – Очень умно с твоей стороны, – вставила Пенелопа. Элоиза бросила в нее подушкой.
      – В общем, я заставила его признаться., что он намерен провести в Лондоне по крайней мере два месяца. Правда, мне пришлось пообещать, что я ничего не скажу маме.
      – А вот это, – Пенелопа лукаво улыбнулась, – очень глупо с его стороны. Если твоя матушка решит, что он не задержится здесь надолго, она удвоит свои усилия окрутить его. Мне казалось, именно этого он и пытается избежать.
      – Похоже, это цель его жизни, – согласилась Элоиза.
      – Если бы он внушил ей мысль, что торопиться некуда, может, она не стала бы так давить на него.
      – Интересная мысль, – заметила Элоиза, – но, боюсь, она верна скорее в теории, чем на практике. Наша матушка так жаждет видеть его женатым, что удвоение усилий ничего не изменит. Ее обычных усилий вполне достаточно, чтобы свести его с ума.
      – Интересно, а можно быть сумасшедшим вдвойне? – задумчиво произнесла Пенелопа.
      Элоиза склонила голову набок.
      – Не знаю, – сказала ока. – И не хочу знать.
      Они помолчали, что случалось с ними крайне редко, затем Элоиза вскочила на ноги.
      – Мне пора.
      Пенелопа улыбнулась. Люди, плохо знавшие Эяоизу, могли бы подумать, что она склонна часто и внезапно менять тему разговора, но Пенелопа знала, что все как раз наоборот. Когда Элоизе что-то втемяшивалось в голову, она была совершенно не способна думать ни о чем другом. Из чего следовало, что если Элоизе понадобилось срочно уйти, скорее всего это связано с тем, что они только. что обсуждали.
      – Колин обещал прийти к чаю, – объяснила Элоиза.
      Пенелопа улыбнулась. Приятно сознавать, что она оказалась права.
      – Ты тоже приходи, – сказала Элоиза.
      Пенелопа покачала головой.
      – Он захочет побыть с семьей.
      – Пожалуй, – кивнула Элоиза. – Ладно, я пошла. Ужасно жаль, что приходится так быстро уходить, но я хотела убедиться, что ты знаешь, что Колин дома.
      – Леди Уистлдаун позаботилась, – напомнила ей Пенелопа.
      – Ах да. Где эта женщина добывает информацию? – Элоиза в изумлении покачала головой. – Иногда она проявляет такую осведомленность о нашей семье, что становится страшно.
      – Это не может продолжаться вечно, – заметила Пенелопа, вставая, чтобы проводить подругу. – В конечном счете, кто-нибудь должен догадаться, кто скрывается под этим именем, как ты считаешь?
      – Не знаю. – Элоиза взялась за дверную ручку. – Мне тоже так казалось. Но прошло уже более десяти лет. Даже больше. Если бы ее могли разоблачить, думаю, это бы уже случилось.
      Они двинулись вниз по лестнице.
      – Когда-нибудь она совершит ошибку. В конце концов, она всего лишь человек.
      Элоиза засмеялась:
      – Я начинаю сомневаться в этом.
      Пенелопа обнаружила, что улыбается.
      Элоиза вдруг остановилась и так резко повернулась, что Пенелопа налетела на нее, и обе чуть не свалились с последних ступенек.
      – Знаешь что? – требовательно спросила Элоиза.
      – Не имею представления.
      Элоиза пропустила ее реплику мимо ушей.
      – Я готова биться об заклад, что она допускала ошибки, – заявила она.
      – Ошибки?
      – Ну да. Она – или он, что вполне возможно, – издает свой листок более десяти лет. Никто не может протянуть так долго без единой ошибки. Знаешь, что я думаю?
      Пенелопа только развела руками в нетерпеливом жесте.
      – Проблема в том, что мы все слишком тупые, чтобы заметить ее ошибки.
      С минуту Пенелопа молча смотрела на нее, затем расхохоталась.
      – Элоиза, – сказала она, утирая слезы. – Я тебя обожаю.
      Элоиза усмехнулась:
      – Должен же кто-то любить такую старую деву, как я. Видимо, после тридцати нам придется поселиться вместе и коротать свой век в компании друг друга.
      Пенелопа ухватилась за идею, как утопающий за соломинку.
      – По-твоему, это возможно? – воскликнула она. Затем, понизив голос и оглядевшись по сторонам, добавила: – Моя мать начала говорить о своей старости с пугающей частотой.
      – Что в этом пугающего?
      – То, что во всех ее видениях присутствую я в качестве компаньонки и прислуги.
      – О Господи!
      – Я бы употребила более сильное выражение.
      – Пенелопа! – одернула ее Элоиза, улыбаясь.
      – Я люблю свою мать.
      – Знаю, – примирительно сказала Элоиза.
      – Но я действительно люблю ее.
      Уголок рта Элоизы лукаво приподнялся. – Я в этом не сомневаюсь.
      – Просто…
      Элоиза подняла руку.
      – Не оправдывайся. Я тебя прекраснавонимаю… О! Добрый день, миссис Федерингтон!
      – Элоиза! – воскликнула Порция, появившись в холле. – Я не знала, что ты здесь.
      – Проскользнула, как всегда, – отозвалась Элоиза. – Со свойственным мне нахальством.
      Порция одарила ее снисходительной улыбкой.
      – Я слышала, твой брат вернулся.
      – Да, мы все ужасно рады.
      – Особенно твоя матушка, надо полагать.
      – О да. Она вне: себя от счастья. Думаю, она уже занялась составлением списка.
      Порция обратилась в слух, уловив намек на нечто, о чем можно будет всласть посплетничать.
      – Какой список?
      – О, такой же, как те, что она составляла для всех своих детей, достигших брачного возраста. Список будущих супругов и тому подобного.
      – Хотела бы я знать, – сухо заметила Порция, – что означает «тому подобного».
      – Иногда она включает в список парочку-другую лиц, совершенно неподходящих, чтобы подчеркнуть на их фоне достоинства реальных претендентов.
      Порция рассмеялась:
      – Возможно, она включит в список тебя, Пенелопа.
      Ни Пенелопа, ни Элоиза не разделили ее веселья, но такие мелочи никогда не интересовали миссис Федерингтон.
      – Пожалуй, я пойду, – сказала Элоиза, кашлянув, чтобы сгладить неловкость. – Колин обещал прийти к чаю. Мама хочет, чтобы присутствовала вся семья.
      – И вы все уместитесь? – поинтересовалась Пенелопа. Дом леди Бриджертон имел солидные размеры, но ее семейство, с детьми, их супругами и внуками, насчитывало более двадцати человек. Внушительный выводок, что ни говори.
      – Мы соберемся в Бриджертон-Хаусе, – объяснила Элоиза.
      Ее мать переехала из лондонской резиденции Бриджертонов после женитьбы старшего сына. Энтони, ставший виконтом в восемнадцать лет, уверял ее, что в этом нет никакой необходимости, но она настояла на том, что его жена должна чувствовать себя хозяйкой в собственном доме. В результате Энтони и Кейт с тремя детьми остались в Бриджертон-Хаусе, а сама леди Бриджертон: Вайолет, с тремя ее младшими детьми, еще не вступившими в брак (не считая Колина, который имел собственные апартаменты), поселилась неподалеку от них, на Брутон-стрит.
      – Желаю вам хорошо провести время, – сказала Порция. – Пойду поищу Фелисити. Мы опаздываем к модистке.
      Элоиза проводила глазами миссис Федерингтон, скрывшуюся на лестнице.
      – Похоже, твоя сестра проводит много времени у модистки.
      Пенелопа пожала плечами.
      – Фелисити бесят эти бесконечные примерки, но мама не перестает надеяться, что она сделает блестящую партию. Боюсь, она убеждена, что Фелисити выскочит за герцога, если одеть ее надлежащим образом.
      – Разве она практически не обручена с мистером Олбансдейлом?
      – Думаю, он сделает предложение на следующей неделе. Но пока этого не произошло, мама готова рассматривать другие варианты. – Пенелопа закатила глаза. – Тебе лучше предупредить брата, чтобы держался подальше.
      – Грегори? – недоверчиво спросила Элоиза. – Да он еще не вышел из студенческого возраста.
      – Колина.
      – Колина? – Элоиза расхохоталась. – Невероятно.
      – Именно это я ей и сказала, но ты же знаешь, какой она бывает, если вобьет, себе что-нибудь в голову.
      Элоиза хмыкнула:
      – Такой же, как я, полагаю.
      – У нее хватка, как у бульдога.
      – Очень полезное качество, – заметила Элоиза, – в некоторых ситуациях.
      – Вот именно, – согласилась Пенелопа с иронической улыбкой, – а в некоторых – сущий кошмар.
      Элоиза рассмеялась:
      – Приободрись, подружка. По крайней мере, она позволила тебе избавиться от всех этих желтых платьев.
      Пенелопа взглянула на свое утреннее платье голубого цвета.
      – Она перестала выбирать мне одежду, когда окончательно поняла, что я, по общему убеждению, перешла в категорию старых дев. С ее точки зрения, девушка, не имеющая брачных перспектив, не стоит того, чтобы тратить на нее время и усилия. Уже целый год, как она не сопровождает меня к модистке. Какое блаженство!
      Элоиза улыбнулась, глядя на подругу, чей цвет лица приобретал прелестный сливочно-персиковый оттенок, когда она надевала одежду холодных тонов.
      – Все сразу поняли, что тебе позволили одеваться, самой. Даже леди Уистлдаун отметила этот факт.
      – Я спрятала ту заметку от мамы, – призналась Пенелопа. – Не хотела ранить ее чувства.
      – Очень великодушно с твоей стороны, Пенелопа.
      – Я вообще очень великодушная.
      – Мне всегда казалось, – фыркнула Элоиза, – что великодушные люди не хвастаются своим великодушием.
      Пенелопа притворно нахмурилась и подтолкнула Элоизу к двери.
      – Разве тебе не пора домой?
      – Уже ухожу! Пока! – Она махнула рукой и выскользнула наружу.
 
      А все-таки приятно, решил Колин Бриджертон, сделав глоток отличного виски, вернуться в Англию. Он сидел развалившись на диване возле окна.
      Странно, но возвращение домой всегда доставляло ему ничуть не меньшее удовольствие, чем отъезд. Через несколько месяцев – максимум шесть – его опять потянет в дорогу, но пока апрель в Англии обещал быть великолепным.
      – Неплохо, да?
      Колин поднял глаза. Его брат Энтони, расположившийся напротив в массивном кресле красного дерева, качнул своим бокалом с виски.
      Колин кивнул.
      – Я даже не понимал, как мне его не хватает, пока не вернулся. Узо имеет свои достоинства, но это, – он приподнял свой бокал, – божественный напиток.
      Энтони иронически улыбнулся:
      – И долго ты намерен пробыть дома на этот раз?
      Колин встал и подошел к окну, сделав вид, что смотрит наружу. Его старший брат не скрывал своего недовольства страстью Колина к странствиям. По правде говоря, Колин его отлично понимал. Порой он не имел возможности отправить письма домой, и его родным приходилось месяцами ждать от него весточки. Но хотя он не желал бы оказаться на их месте – они месяцами не знали, жив он или мертв, постоянно ожидая стука почтальона в дверь, – этого было недостаточно, чтобы удержать его в Англии.
      Время от времени ему было просто необходимо уехать. Никакого другого объяснения своей склонности к бродяжничеству Колин не мог придумать.
      Уехать от высшего света, для которого он был не более чем очаровательным повесой, из Англии, где младшим сыновьям полагалось идти в армию или принимать сан, что не соответствовало его темпераменту, даже от родных, которые искренне любили его, но не имели понятия, что в глубине души ему хочется заняться чем-нибудь полезным.
      Его брат Энтони был виконтом, что накладывало на него множество обязанностей. Он управлял поместьем, вел семейные, финансовые дела, заботился о благополучии многочисленных арендаторов и слуг. Бенедикт, который был старше Колина на четыре года, приобрел известность как художник. Начав как рисовальщик, он, поощряемый своей женой, перешел на масляную живопись. Один из его, пейзажей висел теперь в Национальной галерее.
      Энтони навсегда останется на семейном генеалогическом древе, как седьмой виконт Бриджертон. Бенедикт обеспечит себе если не бессмертие, то долгую память своими картинами.
      А он, Колин? Что он может предъявить, ломимо управления небольшим поместьем, выделенным ему семьей и посещения, светских балов? Ему не слишком нравилась такая жизнь, хотелось чего-то большего.
      Хотелось иметь какую-то серьезную цель в жизни. Что-то вроде миссии…
      Хотелось, покинув этот мир, оставить какой-нибудь иной след, кроме как быть упомянутым в «Светских новостях от леди Уистлдаун».
      Колин вздохнул. Неудивительно, что он проводит большую часть времени в путешествиях.
      – Колин? – окликнул его брат.
      Колин обернулся. Занятый своими мыслями, он совершенно забыл о вопросе, заданном ему Энтони.
      – Ах да. Сколько я здесь пробуду? – Колин немного поразмышлял. – До конца сезона как минимум.
      Энтони ничего не сказал, но нельзя было не заметать удовлетворения, отразившегося на его лице.
      – Должен же кто-то, – добавил Колин со своей известной усмешкой, – баловать твоих детей. Мне кажется, у Шарлотты маловато кукол.
      – Всего полсотни, – невозмутимо согласился. Энтони. – Бедным ребенком чудовищно пренебрегают.
      – Ее день рождения, в конце месяца, не так ли? Думаю, я успею восполнить этот пробел.
      – Кстати, о днях рождения, – сказал Энтони. – Надеюсь, ты не забыл, что до маминого осталось чуть больше недели.
      – А почему, по-твоему, я так поспешил вернуться?
      Энтони вопросительно взглянул на него, и у Колина возникло ощущение, что тот пытается решить, действительно ли это было причиной его возвращения, или же случилось удачное совпадение.
      – Мы устраиваем прием в ее честь, – сказал Энтони.
      – И она не возражает? – Колин по опыту знал, что после определенного возраста женщины не любят отмечать свои дни рождения. И хотя его мать была по-прежнему весьма привлекательна, она, вне всякого сомнения, достигла этого возраста.
      – Пришлось прибегнуть к шантажу, – признался Энтони. – Либо она соглашается на прием, либо мы сообщаем всем ее истинный возраст.
      Колин поперхнулся виски.
      – Хотел бы я посмотреть на это.
      Энтони улыбнулся с нескрываемым удовлетворением.
      – Это был блестящий ход с моей стороны.
      Колин допил виски.
      – Как ты думаешь, есть надежда, что она не попытается воспользоваться этим приемом, чтобы найти мне жену?
      – Очень слабая.
      – Так я и думал.
      Энтони откинулся назад в кресле.
      – Тебе уже тридцать три, Колин…
      Колин недоверчиво уставился на него.
      – Ради Бога, Энтони, хоть ты не начинай.
      – У меня и в мыслях нет давить на тебя. Я всего лишь предлагаю тебе смотреть жизни в глаза. Никто не требует, чтобы ты непременно женился, но ничего страшного не случится, если ты хотя бы рассмотришь подобную возможность.
      Колин бросил взгляд на дверь, подумывая об уходе.
      – Уверяю тебя, я не испытываю отвращения к браку.
      – Я этого и не думаю, – сказал Энтони.
      – Но не вижу особых причин спешить.
      – Ну, спешить никогда не следует, – заметил Энтони, – за редким исключением. Просто порадуй маму, хорошо?
      Колин не отдавал себе отчета, что все еще держит пустой бокал, пока тот не выскользнул у него из пальцев, глухо стукнувшись о ковер.
      – Милостивый Боже, – прошептал он, – она больна?
      – Нет! – воскликнул Энтони, невольно повысив голос. – Уверен, она еще переживет нас всех.
      – Тогда к чему весь этот разговор?
      Энтони вздохнул.
      – Я всего лишь хочу видеть тебя счастливым.
      – Я счастлив, – заявил Колин.
      – Правда?
      – Проклятие, я счастливейший человек в Лондоне. Если не веришь, почитай леди Уистлдаун. Уж она-то знает.
      Колин взглянул на газету, лежавшую на письменном столе.
      – Ну, может, не в этом номере, но в прошлом году меня чаще называли «обаятельным», чем леди Данбери «бесцеремонной», а это что-то значит.
      – «Обаятельный» не значит «счастливый», – мягко возразил Энтони.
      – Неужели нам больше нечего обсудить? – проворчал Колин, подходя к двери.
      – Будь ты и вправду счастлив, – настаивал Энтони, – не уезжал бы так часто.
      Колин медлил, взявшись за дверную ручку.
      – Энтони, мне нравится путешествовать.
      – Постоянно?
      – Иначе я бы этого не делал.
      – Это самый уклончивый ответ из всех, что мне приходилось слышать.
      – А это, – Колин одарил брата коварной улыбкой, – самый уклончивый поступок.
      – Колин!
      Но тот уже вышел из комнаты.

Глава 2

      В свете всегда было модно жаловаться на скуку, но в этом году завсегдатаи вечеринок довели это искусство до совершенства. В наши дни невозможно сделать и шага на очередном светском приеме, чтобы не услышать фразы типа «ужасная тоска» или «безумная скука». Как стало известно автору этих строк, Крессида Тумбли недавно заявила, что она может скончаться от скуки, если ей придется посетить еще один музыкальный вечер.
      (В этом автор готов согласиться с леди Тумбли: хотя нынешние дебютантки довольно милы, ни одна из них не блещет талантами.)
      Если от этой эпидемии и есть лекарство, то это, несомненно, торжество, которое состоится в воскресенье в Бриджертон-Хаусе. Помимо членов семьи, приглашены сотни их близких друзей и знакомых, чтобы отметить день рождения виконтессы.
      Поскольку упоминать возраст леди – дурной тон, автор не станет сообщать, сколько лет исполнится имениннице.
      Но будьте уверены, автору это известно!
«Светские новости от леди Уистлдаун», 9 апреля 1824 года

      Хотя ярлык «старая дева» носит пренебрежительный оттенок, Пенелопа довольно быстро поняла, что статуе незамужней имеет свои преимущества.
      Во-первых, никто всерьез не ожидает, что старая дева станет танцевать на балах, а это значило, что Пенелопе больше не придется топтаться на краю бального зала, оглядываясь по сторонам с таким видом, словно ей вовсе не хочется танцевать. Теперь она могла сидеть в сторонке с другими старыми девами и компаньонками. Конечно, ей по-прежнему хотелось танцевать – вообще-то она любила танцевать и делала это совсем неплохо, хотя никто не удосужился этого заметить, – но было намного легче изображать равнодушие, находясь вдали от танцующих пар.
      Во-вторых, резко сократилось время, которое приходилось тратить на скучные разговоры. Миссис Федерингтон, окончательно отказавшись от надежды выдать Пенелопу замуж, перестала подсовывать ее в качестве собеседницы каждому третьесортному холостяку. Порция никогда по-настоящему не рассчитывала, что Пенелопа способна привлечь холостяка первого или второго сорта – что, возможно, соответствовало истине, – но большинство третьесортных холостяков считались таковыми не без причины, и причина эта, увы, заключалась в их личных качествах или в отсутствии таковых. Что в сочетании с робостью Пенелопы не способствовало увлекательным беседам.
      И наконец, она снова могла есть то, что любила. Считалось, что девицы, занятые охотой на мужей, должны играть, роль утонченных созданий и есть мало, как птички. Учитывая качество еды, подаваемой на светских приемах, это было для Пенелопы настоящим мучением. «Вот оно, – злорадно думала она, вонзая зубы в восхитительный эклер, – главное преимущество старой девы».
      – Святые небеса! – простонала Пенелопа, радуясь, что она за столиком одна и ее никто не видит. Если бы грех мог принять конкретную форму, это наверняка было бы пирожное.
      – Вкусно?
      Пенелопа подавилась эклером и закашлялась.
      – Колин, – выдохнула она.
      – Пенелопа, – тепло улыбнулся он. – Приятно видеть тебя снова.
      – Взаимно.
      Колин пару раз качнулся на каблуках, глядя на нее.
      – Хорошо выглядишь.
      – Ты тоже, – отозвалась Пенелопа, пытаясь сообразить, куда бы сунуть недоеденный эклер, но не нашла подходящего места и опустила руку с эклером вниз.
      – Симпатичное платье, – сказал Колин, указав на ее платье из зеленого шелка.
      Пенелопа смущенно улыбнулась:
      – По крайней мере, не желтое.
      – Точно. – Он ухмыльнулся, и лед был сломан. Все-таки странно. Казалось бы, она должна чувствовать себя скованно в присутствии любимого мужчины, но в Колине было нечто такое, что настраивало всех на непринужденный лад.
      Впрочем, Пенелопе не раз приходило в голову, что она полюбила Колина еще и потому, что рядом с ним она чувствовала себя в ладу с собой.
      – Элоиза сказала, что ты прекрасно провел время на Кипре.
      Колин усмехнулся:
      – Я не мог устоять от соблазна посетить место рождения Афродиты.
      Пенелопа невольно улыбнулась, заразившись его хорошим настроением, хотя ей меньше всего хотелось говорить о богине любви.
      – Там действительно так солнечно, как говорят? – поинтересовалась она. – Впрочем, можешь не отвечать. Я вижу это по твоему лицу.
      – Похоже, я немного загорел, – кивнул он. – Матушка чуть не упала в обморок при виде меня.
      – Наверное, от восторга, – произнесла Пенелопа с нажимом. – Она ужасно скучала, когда ты уехал.
      Колин склонился ближе.
      – Послушай, Пенелопа, ты же не собираешься пилить меня? Мне вполне достаточно упреков мамы, Энтони, Элоизы и Дафны, чтобы безвременно скончаться под грузом вины.
      – А что же Бенедикт? – не удержалась Пенелопа.
      Он метнул в нее хитрый взгляд.
      – Его нет в городе.
      – Что ж, это объясняет его молчание.
      Колин скрестил руки на груди и уставился на нее сузившимися глазами.
      – Ты всегда была такой дерзкой?
      – Я это тщательно скрывала, – скромно отозвалась Пенелопа.
      – Теперь понятно, – сухо заметил он, – почему ты так сдружилась с моей сестрой.
      – Это следует понимать как комплимент?
      – Я бы не посмел сказать что-нибудь другое, не рискуя своим здоровьем.
      Пенелопа лихорадочно размышляла, пытаясь придумать остроумный ответ, когда услышала какой-то звук, похожий на шлепок. Опустив глаза, она увидела на чистейшем деревянном полу желтоватый сгусток крема, вывалившийся из ее недоеденного эклера. Вскинув взгляд, она встретилась с зелеными глазами Колина. В них плясали смешинки, хотя он пытался сохранить серьезное выражение.
      – Какой позор! – сказала Пенелопа, решив, что единственный способ не умереть от стыда – это признать очевидное.
      – Думаю, – сказал Колин, выгнув бровь с самым бесшабашным видом, – нам лучше сбежать отсюда, пока никто ничего не заметил.
      Пенелопа бросила растерянный взгляд на выпотрошенный эклер, который она все еще держала в руке. Колин разрешил ее сомнения, кивнув в сторону растения в горшке, стоявшего неподалеку.
      – О нет! – выдохнула она, округлив глаза.
      Колин склонился к ее уху:
      – Смелее.
      Взгляд Пенелопы метнулся от эклера к растению, прежде чем вернуться к лицу Колина.
      – Я не могу, – прошептала она.
      – Из всех шалостей это самая невинная, – заметил он.
      В его глазах светился вызов, и хотя Пенелопа не имела склонности к детским выходкам такого сорта, трудно было устоять перед полуулыбкой Колина.
      – Ладно, – сказала она, шагнув вперед, и опустила эклер в горшок с растением. Затем, воровато оглядевшись, чтобы убедиться, что никто за ней не наблюдает, повернула горшок так, чтобы листья прикрыли свидетельство ее преступления.
      – Не думал, что ты решишься, – усмехнулся Колин.
      – Ты же сам сказал, что это невинная шалость.
      – Да, но это любимая пальма моей матери.
      – Колин! – Пенелопа потянулась к горшку с явным намерением извлечь злосчастный эклер. – Как ты мог позволить мне… Хотя постой. – Она выпрямилась, прищурив глаза. – Это же не пальма.
      – Разве? – поинтересовался он с самым невинным видом.
      – Это апельсиновое дерево.
      Колин вскинул брови:
      – Неужели?
      Пенелопа сердито нахмурилась. По крайней мере, попыталась. На Колина Бриджертона было трудно сердиться. Даже его мать однажды посетовала, что сделать ему выговор практически невозможно.
      Он покаянно улыбался, говорил что-нибудь забавное, и вся злость пропадала.
      – Ты пытаешься внушить мне чувство вины, – сказала Пенелопа.
      – Каждый может спутать пальму с апельсиновым деревом.
      Она едва удержалась, чтобы не закатить глаза.
      – Нуда, если не обращать внимания на апельсины.
      Он задумчиво пожевал нижнюю губу.
      – Хм, апельсины на пальме – это, пожалуй, чересчур.
      – Тебе не говорили, что ты ужасный лжец?
      Колин выпрямился, одернул жилет и вскинул подбородок.
      – Вообще-то я отличный лжец. Но в чем мне действительно нет равных, так это в умении принимать покаянный вид, будучи пойманным.
      Ну что можно сказать в ответ на подобное признание? Тем более что никто не мог выглядеть более милым, чем Колин Бриджертон, стоявший перед ней со сцепленными за спиной руками, уставившись в потолок и сложив губы в трубочку в невинном посвистывании.
      – Тебя в детстве когда-нибудь наказывали? – поинтересовалась Пенелопа, резко сменив тему.
      Колин выпрямился, изобразив подчеркнутое внимание.
      – Прошу прощения?
      – Тебя наказывали, когда ты был маленьким? – повторила она. – Тебя вообще когда-нибудь наказывали?
      С минуту Колин молча смотрел на нее, гадая, понимает ли она, о чем спрашивает. Наверное, нет.
      – Э-э… – сказал он, не зная, что еще сказать.
      Пенелопа испустила снисходительный вздох.
      – Видимо, нет.
      Будь он менее терпимым или будь рядом с ним кто-нибудь другой, а не Пенелопа Федерингтон – в которой, как он знал, не было ни крупицы злобы, – Колин мог бы обидеться. Но, будучи на редкость покладистым парнем и учитывая, что Пенелопа Федерингтон была верной подругой его сестры бог знает сколько лет, Колин, вместо того чтобы осадить ее ледяным взглядом (который, впрочем, ему никогда не удавался), улыбнулся и спросил: