Однако Элизабет не могла допустить, чтобы Джеймса повесили, чем скорее всего закончилось бы дело. Фелпорт был баронетом. Управляющему поместьем не сошло бы с рук убийство аристократа.

— Джеймс, — окликнула его она чуть громче, — вы должны остановиться!

Джеймс помедлил ровно настолько, чтобы Фелпорт успел рассмотреть его лицо.

— Вы! — прохрипел он.

Джеймса била дрожь, но голос его звучал ровно, когда он негромко произнес:

— Извинитесь перед дамой.

— Перед этой девкой?

Голова Фелпорта звучно стукнулась о землю.

— Извинитесь перед дамой.

Фелпорт молчал.

И вдруг одним движением, настолько стремительным, что Элизабет не поверила своим глазам, Джеймс вытащил пистолет.

Дыхание Элизабет прервалось, дрожащей рукой она зажала рот.

Раздался громкий щелчок, и Джеймс приставил дуло к голове Фелпорта.

— Извинитесь перед дамой!

— Я… я… — Фелпорта так трясло, что он не смог выговорить ни слова.

Джеймс медленным, почти любящим движением провел дулом по виску Фелпорта.

— Извинитесь перед дамой.

— Джеймс, — вымолвила Элизабет с ужасом в голосе, — вы должны остановиться. Все нормально, я не нуждаюсь в его…

— Ничего не нормально! — рявкнул он. — И никогда не будет! Либо этот мерзавец извинится, либо я…

— Извините! — вырвалось изо рта Фелпорта пронзительно и жалко.

Джеймс схватил Фелпорта за шиворот и рывком поднял с пола. Тот охнул, когда ткань рубашки врезалась ему в горло.

— Вы сейчас же уедете отсюда, — бросил Джеймс безжизненным тоном.

Фелпорт издал короткий сдавленный звук.

Джеймс повернулся к Элизабет, не ослабляя хватки на поверженном противнике.

— Я сейчас вернусь.

Она кивнула, стиснув руки в усилии сдержать дрожь. Джеймс выволок Фелпорта наружу, оставив Элизабет одну. Одну с тысячью вопросов.

Почему Джеймс носит оружие? И где он научился драться с такой убийственной точностью? Удары Джеймса не имели ничего общего со спортом — они несли смерть.

Но существовали более жуткие вопросы, из-за которых ее сердце не могло успокоиться, а тело сотрясала дрожь. Что, если бы Джеймс не появился вовремя? Что, если бы Фелпорт довел до конца то, что задумал? Что, если бы?..

Жизнь не признает никаких «если». Элизабет понимала, что, размышляя над тем, что могло бы случиться, лишь продлевает свои мучения, но не могла не проигрывать ситуацию сно.ва и снова в уме. И каждый раз, доходя до момента, когда Джеймс своим появлением спас ее, пыталась вообразить, что было бы, если бы Фелпорту не помешали. Вот он срывает с нее одежду, оставляя синяки и царапины на коже, и…

— Прекрати! — приказала она себе, прижав пальцы к вискам, и обессиленно опустилась на землю. Ее бил озноб, от которого сотрясалось все тело, еле сдерживаемые рыдания сжимали горло. Она сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь сохранить контроль над предательским телом, но не смогла удержаться от слез.

Уронив голову на руки, Элизабет расплакалась. И вдруг произошло нечто поразительное. Малкольм, забравшись к ней на колени, принялся слизывать слезы с ее лица. Почему-то от этого она заплакала еще сильнее.

Разговор Джеймса с сэром Бертрамом Фелпортом был предельно краток. Не требовалось много слов, чтобы довести до сведения баронета, чтобы он впредь не смел появляться во владениях леди Дэнбери. И пока Фелпорт трясся от страха и возмущения, Джеймс включил в свою угрозу запрет приближаться ближе чем на двадцать футов к Элизабет, где бы она ни находилась.

В конце концов, если Джеймс осуществит свои планы и женится на ней, их пути наверняка пересекутся в Лондоне.

— Надеюсь, мы поняли друг друга? — осведомился Джеймс с ужасающим спокойствием. Фелпорт кивнул.

— Тогда выметайтесь к дьяволу!

— Мне нужно собрать вещи.

— Я распоряжусь, чтобы вам их прислали! — отрезал Джеймс. — Вы прибыли в своей карете?

Фелпорт покачал головой:

— Я приехал с Бинсби.

— Отлично. До города не больше мили. Наймете там кого-нибудь, чтобы вас доставили в Лондон.

Фелпорт кивнул.

— А если посмеете пикнуть об этом, — неумолимо произнес Джеймс, — или хотя бы упомянуть о моем пребывании здесь, я вас прикончу.

Фелпорт снова кивнул. У него был такой вид, словно он ничего так не желает, как последовать приказанию Джеймса и убраться подальше. Однако Джеймс все еще держал его за воротник.

— И еще, — добавил он. — Если вы упомянете обо мне, то я, как уже сказал, убью вас на месте, но если вы заикнетесь о мисс Хочкис…

Фелпорт чуть не обмочился.

— Я проделаю это медленно.

Джеймс выпустил воротник Фелпорта, и баронет после нескольких неуверенных шагов бросился бегом. Проследив за тем, как он скрылся за пологим склоном холма, Джеймс зашагал к конюшне. Ему не хотелось оставлять Элизабет одну после пережитого кошмара, но у него не было выбора. Нужно было разобраться с Фелпортом, да и Элизабет не желала находиться в одном помещении с этим подонком хоть на секунду дольше, чем того требовала необходимость.

Не говоря уже о том, что Фелпорт мог в любой момент раскрыть его инкогнито.

Перешагнув порог конюшни, Джеймс сразу же услышал плач.

— Проклятие, — прошептал он, нерешительно двинувшись к ней. Он не знал, как ее утешить, не представлял себе, что делать. Но чувствовал, что нужен ей, и молился про себя, чтобы не подвести ее.

Он подошел к угловому стойлу, дверь которого криво свисала с петель. Элизабет скорчилась у дальней стены, обхватив руками ноги, уткнувшись лбом в колени. Кот, непонятно как забравшийся в узкое пространство между ее грудью и бедрами, к несказанному изумлению Джеймса, явно пытался ее утешить.

— Лиззи? — прошептал Джеймс. — О, Лиззи…

Она слегка раскачивалась из стороны в сторону, плечи ее поднимались и опускались с каждым судорожным вздохом.

Ему было знакомо такое дыхание. Когда пытаешься не дать воли чувствам, но не в силах этого сделать.

Джеймс стремительно шагнул к Элизабет и опустился рядом с ней на сено. Обхватив рукой ее худенькие плечи, он шепнул:

— Он уехал.

Она ничего не сказала, но он почувствовал, как напряглись ее мышцы.

Он посмотрел на девушку. Одежда ее была грязной, но целой, и хотя Джеймс не сомневался, что Фелпорту не удалось ее изнасиловать, он молил Бога, что тот не зашел дальше омерзительно грубого поцелуя.

Поцелуя? Он почти что выплюнул это слово. Что бы Фелпорт ни сделал с ней, как бы ни прижимал свой рот к ее губам, это не было поцелуем.

Взгляд Джеймса задержался на ее понурой голове. В растрепанные бледно-золотистые волосы набилась солома, и хотя он не видел ее лица, она казалась удивительно несчастной и одинокой.

Рука его сжалась в кулак от накатившего вдруг ощущения беспомощности. Он содрогнулся, словно ее ужас проник ему внутрь и свернулся кольцом в животе.

— Пожалуйста, — прошептал он, — скажите мне, что я могу сделать?

Элизабет не издала ни звука, лишь теснее прижалась к его боку. Джеймс крепче обнял ее.

— Больше он не побеспокоит вас! — яростно произнес он. — Обещаю вам.

— Я так старалась быть сильной, — выдохнула она. — Каждый Божий день.

Джеймс повернулся и схватил ее за плечи, заставив поднять на него заплаканные глаза.

— Вы сильная, — сказал он. — Самая сильная женщина из всех, кого я знаю.

— Я так старалась, — снова сказала она, словно пыталась уверить себя в этом. — Каждый день. Но оказалось, что этого недостаточно. Я не…

— Не говорите так. Вы ни в чем не виноваты. Мужчины типа Фелпорта… — Джеймс помедлил, переводя дыхание. — Им ничего не стоит обидеть женщину. Для них это единственный способ самоутвердиться.

Элизабет ничего не ответила, сражаясь с рвущимися из горла рыданиями.

— Это… эта дикость, насилие… следствие ущербности его натуры, а не вашей. — Он тряхнул головой и на короткое мгновение зажмурился. — Вы же не просили его об этом.

— Знаю. — Она покачала головой, и ее губы дрогнули в самой печальной улыбке, какую ему приходилось видеть. — Но я не смогла его остановить.

— Элизабет, да он вдвое больше вас!

С протяжным вздохом она отстранилась от него, прислонившись к стене.

— Я устала быть сильной. Я так устала от этого! С того дня, как умер отец…

Джеймс уставился на нее, вглядываясь в ее глаза, ставшие вдруг пустыми, и странное чувство сжало его сердце.

— Элизабет, — осторожно спросил он, — как умерли ваши родители?

— Мама погибла в дорожном происшествии, — глухо ответила она. — У всех на глазах. Ее сбила карета. Они прикрыли ее тело, но все видели, как она умерла.

Он ждал, что Элизабет скажет что-нибудь о своем отце, но она молчала. Наконец он прошептал:

— А ваш отец?

— Он покончил с собой.

Рот Джеймса удивленно приоткрылся, и он ощутил вспышку безудержного гнева. Он не имел представления, что довело отца Элизабет до такого отчаяния, но мистер Хочкис избрал трусливый выход, оставив старшую дочь заботиться о семье.

— Как это случилось? — спросил он, стараясь не выдать своего негодования.

Элизабет подняла на него глаза, горький смиренный звук слетел с ее уст.

— Это произошло через шесть месяцев после смерти мамы. Он всегда… — У нее перехватило горло. — Он всегда любил ее больше нас.

Джеймс начал что-то говорить, но слова полились с туб Элизабет со стремительностью весеннего паводка. Словно прорвало дамбу, и она больше не могла сдерживать потока эмоций.

— Он просто не мог больше жить, — сказала она с блеснувшими гневом глазами. — С каждым днем он все дальше и дальше ускользал в свой неведомый мир, куда никому из нас не было доступа. Как бы мы ни старались. Клянусь вам, мы старались.

— Знаю, — вымолвил он, сжав ее плечо. — Я знаю вас. И верю, что вы старались.

— Даже Джейн и Лукас. Они забирались к нему на колени, совсем как раньше, но он сталкивал их. Он не обнимал нас. Вообще не дотрагивался. А ближе к концу даже не желал е нами говорить. — Она глубоко втянула в себя воздух, но это не успокоило ее. — Я всегда знала, что он никогда не любил нас так, как ее, но все же надеялась, что он любит нас достаточно.

Сжав пальцы в кулачок, она горестно прижала его ко рту. Джеймс протянул руку и коснулся ее пальцев, ощутив странное облегчение, когда они обхватили его ладонь.

— Я надеялась, — еле слышно сказала она с невыразимой печалью в голосе, — что он достаточно любит нас, чтобы жить.

— Не говорите больше ничего, — прошептал Джеймс, сознавая, что никогда не забудет этой минуты. — Вы не обязаны мне рассказывать.

— Нет. — Она покачала головой. — Но я хочу. Я никогда не произносила этого вслух.

Он подождал, пока она собиралась с силами.

— Он застрелился, — вымолвила Элизабет так тихо, что он едва различил ее слова. — Я нашла его в саду. Было так много крови!.. — Она судорожно сглотнула. — Я никогда не видела столько крови…

Джеймс молчал, всей душой желая утешить ее, но не знал, где найти слова, которые могли бы ей помочь.

Она горько рассмеялась:

— Я пыталась убедить себя, что, застрелившись в саду, он проявил последнюю заботу о нас. Мне пришлось столько раз проделать путь к колодцу и обратно, пока кровь не впиталась в землю. Если бы он застрелился в доме, один Бог знает, как бы я все смыла.

— И что вы сделали? — мягко спросил он,

— Я представила все как несчастный случай на охоте, — прошептала Элизабет. — Перетащила его тело в лес. Все знали, что он заядлый охотник. Никто ничего не заподозрил. Во всяком случае, никто ничего не сказал.

— Вы перетащили его? — недоверчиво спросил он. — Ваш отец был некрупным мужчиной? Я хочу сказать, вы такая малышка, что…

— Он был примерно вашего роста, хотя и тоньше. Не знаю, откуда взялись силы, — сказала она, покачав головой. — Наверное, от ужаса. Я не хотела, чтобы дети знали, что он сделал. — Взгляд ее вдруг стал неуверенным. — Они до сих пор не знают.

Он сжал ее руку.

— Я старалась не говорить о нем дурно.

— Вы пять лет тащите на своих плечах такой груз, — мягко заметил он. — Тайны — тяжелое бремя, Элизабет. Их трудно нести в одиночку.

Плечи ее приподнялись и устало поникли.

— Возможно, я поступила не правильно. Но я была в панике. Просто не знала, что еще можно сделать.

— По-моему, вы сделали именно то, что нужно.

— Его похоронили в освященной земле, — сказала она ровным тоном. — С точки зрения церкви — да и всех, кроме меня, — это не было самоубийством. Все соболезновали, называли это ужасной трагедией, а я с трудом сдерживалась, чтобы не выкрикнуть правду.

Элизабет повернулась лицом к нему. Глаза ее влажно блестели, поражая своим фиалковым оттенком.

— Я злилась, слушая, как его превозносят. И хотя я скрыла факт его самоубийства, мне хотелось сказать им, что он трус, оставивший меня расхлебывать последствия своего поступка. Мне хотелось встряхнуть их и трясти до тех пор, пока они не перестанут повторять, каким замечательным он был отцом.

Потому что он никогда им не был. — В ее тихом голосе зазвучали яростные нотки. — Он не был хорошим отцом! Мы были для него обузой. Ему нужна была только мама. А нас он никогда не хотел.

— Мне так жаль, — прошептал Джеймс, взяв ее за руку.

— Вы здесь ни при чем.

Он улыбнулся, надеясь вызвать ответную улыбку:

— Знаю, но мне все равно очень жаль.

Ее губы дрогнули — почти улыбка, хотя и не совсем.

— Какая ирония, не правда ли? Любовь ведь считается благом, да?

— Любовь действительно благо, Элизабет. — Он искренне в это верил. Более чем когда бы то ни было.

Она покачала головой:

— Мои родители слишком сильно любили друг друга. На нас просто не оставалось времени. А когда мама умерла, мы не смогли заменить ему ее.

— В этом нет вашей вины, — сказал Джеймс, завораживая ее своим пристальным взглядом. — У любви нет предела. Если сердце вашего отца не смогло вместить всю его семью, причиной тому его недостатки, а не ваши. Будь он другим человеком, он бы понял, что его дети — это продолжение его любви к вашей матери. И у него хватило бы сил жить дальше без нее.

Элизабет задумалась над его словами, чувствуя, как они медленно проникают в ее сердце. Она понимала, что он прав, что поступок отца явился результатом его слабости, а не ее. Однако не могла принять этого и смириться. Она подняла глаза на Джеймса, во взгляде которого светилось больше тепла и понимания, чем она когда-либо встречала.

— Наверное, ваши родители очень любили друг друга, — мягко сказала она.

Джеймс несколько отпрянул с удивленным видом.

— Мои родители… — медленно произнес он. — Это не был брак по любви.

— О! — вымолвила она. — Может, это к лучшему. Ведь мои родители…

— Поступок вашего отца, — перебил ее Джеймс, — был ошибкой, проявлением слабости и трусости. Тогда как поступок моего отца…

При виде боли в его темных глазах Элизабет стиснула его руки.

— Своим поступком мой отец, — свирепо повторил он, — заслужил себе место в аду.

Элизабет ощутила сухость во рту.

— Что сделал ваш отец?

Последовала долгая пауза, прежде чем Джеймс наконец произнес очень странным тоном:

— Мне было шесть, когда умерла моя мать.

Элизабет выжидающе молчала.

— Мне сказали, что она упала с лестницы. Сломала себе шею. Ужасная трагедия, как они говорили.

— О нет! — невольно вырвалось у Элизабет.

Джеймс резко повернул голову и посмотрел ей в лицо.

— Она всегда пыталась убедить меня в своей неуклюжести, но я видел, как она танцует. У нее была привычка вальсировать без партнера в музыкальной комнате, напевая вполголоса. Она была самой красивой и грациозной женщиной из всех, кого я знал. Иногда она подхватывала меня на руки и кружилась, усадив меня себе на бедро.

Элизабет попыталась утешить его улыбкой:

— Как я с Лукасом.

Джеймс покачал головой:

— Она не была неловкой. Не было случая, чтобы она наткнулась на что-нибудь или уронила свечу. Он бил ее. Он бил ее каждый проклятый день.

Проглотив подступивший к горлу комок, Элизабет прикусила нижнюю губу. Внезапно неукротимая ярость, с которой он обрушился на Фелпорта, приобрела новый смысл. Этой ярости было больше двух десятилетий. И она слишком долго кипела в его душе.

— А вас… он бил вас? — прошептала она. Он слегка качнул головой:

— Никогда. Я был его наследником. Он постоянно напоминал ей, что она выполнила свое назначение, обеспечив ere наследником. Ведь она была всего лишь его женой, тогда как я был его плотью и кровью.

Озноб прокатился по спине Элизабет. Она поняла, что он цитирует слова, которые не раз слышал.

— К тому же он использовал меня, — продолжил Джеймс. Глаза его потускнели, большие сильные руки дрожали. — Он использовал меня, чтобы лишний раз придраться к ней. Ему, видите ли, не нравились ее методы воспитания. Он приходил в ярость, когда она обнимала или утешала меня. Стоило ей приласкать меня, как он начинал орать, что она превратит меня в слабака.

— О Джеймс! — Элизабет протянула руку и погладила его по волосам. Она просто не могла удержаться. Она никогда не видела, чтобы кто-то так нуждался в человеческом участии.

— И я научился не плакать. — Он безнадежно покачал головой. — А спустя некоторое время стал уклоняться от ее объятий. Я надеялся, что тогда у него не будет причин избивать ее.

— Но он не перестал, правда?

— Нет. Всегда находился повод поставить ее на место. И в конечном итоге… — Дыхание с прерывистым шумом вырвалось из его груди. — В конечном итоге он решил, что ее место у подножия лестницы.

Что-то обожгло щеки Элизабет, и она поняла, что плачет.

— Что стало с вами потом?

— Это, — ответил Джеймс окрепшим голосом, — возможно, единственное светлое пятно во всей истории. Явилась моя тетка, сестра моей матери, и практически выкрала меня. Думаю, она давно подозревала, что матери приходилось несладко, но и представить себе не могла, что все так ужасно. Спустя годы она сказала мне, что была бы проклята навеки, если бы позволила моему отцу погубить еще и меня.

— Вы полагаете, он был на это способен?

— Не знаю. Я все-таки представлял некоторую ценность в качестве его единственного наследника. Но он не мог жить, не издеваясь над кем-то, а когда не стало мамы… — Он пожал плечами.

— Должно быть, ваша тетка — незаурядная женщина.

Он посмотрел на нее, более всего желая рассказать ей правду, но не мог себе этого позволить. Пока.

— Да, — сказал он севшим от эмоций голосом. — Она спасла меня. Это так же верно, как если бы она вынесла ребенка из горящего здания.

Элизабет коснулась его щеки.

— Видимо, она все-таки научила вас радоваться жизни.

— Она не оставляла попыток потискать меня, — сказал он. — В течение первого года я всячески уклонялся от проявлений ее любви. Боялся, что если она обнимет меня, то дядя изобьет ее. — С сердитым смешком он взъерошил волосы. — Можете себе такое представить?

— Что еще вы могли подумать? — тихо спросила Элизабет. — Ваш отец был единственным мужчиной, которого вы знали.

— Она научила меня любить. — Он судорожно вздохнул. — Может, я еще не готов к прощению, но что такое любовь, знаю.

— Ваш отец не заслуживает прощения, — сказала она. — Я всегда старалась следовать Божьим заповедям и представляю, что значит подставить другую щеку, но ваш отец не заслуживает прощения.

Джеймс помолчал, затем повернулся к ней и сказал:

— Мне было двадцать, когда он умер. Я не пошел на его похороны.

Последнее оскорбление, которое ребенок может нанести родителю. Элизабет кивнула с мрачным одобрением:

— Вы виделись с ним, пока росли?

— Приходилось иногда. Это было неизбежно. Ведь я его сын. С точки зрения закона у тетки не было никаких прав. Она сильная женщина и сумела подчинить его своей воле. Он никогда не встречал женщин, способных противостоять ему, и не представлял себе, что с ней делать.

Потянувшись к нему, Элизабет нежно поцеловала его в лоб.

— Я включу вашу тетку в свои вечерние молитвы. — Она провела ладонью по его щеке, устремив на него печальный взор. Она сожалела, что не в ее власти повернуть время назад, прижать к себе маленького мальчика, каким он был когда-то, и показать ему, что мир может быть безопасным и полным любви.

Джеймс повернул голову и прижался губами к ее ладони, впитывая тепло ее кожи и преклоняясь перед теплом ее сердца.

— Благодарю вас, — шепнул он.

— За что?

— За то, что были здесь. Что выслушали меня. За то, что вы есть.

— Тогда и я благодарю вас, — прошептала она в ответ. — За то же самое.