- Надо послать Стрелкам открытый вызов.
      Улыбка сбежала с ее лица, и Гэльд с огорчением подумал, что он, как всегда, заговорил не вовремя и глупо. Хель медленно села:
      - Продолжайте.
      - Мне это только сейчас пришло в голову, - в смущении начал объяснять Гэльд. - Пусть думают, что мы - сумасшедшие одиночки, что мы идем в бой от отчаянья...
      - А вы так не думаете? - перебила его Хель. Гэльд взглянул на нее блестящими глазами и твердо сказал:
      - Нет.
      Она помолчала, хмурясь, потом нехотя сказала:
      - Если б так просто можно было решить все...
      - Что случилось? - встревожился Гэльд. Хель досадливо качнула головой:
      - То, чего следовало ожидать. У нас не хватает денег. Вы же знаете, Гэльд, мы собираем войско. Первым боем все не кончится... Командирам придется и над этим поломать головы...
      Гэльд слушал ее, не отводя завороженного взгляда от огня. Потом потянулся к кубку, допил его, морщась, повертел в пальцах, любуясь игрой пламени на темном серебре.
      - Деньги, - пробормотал он, сдвигая брови. - Пожалейте командирские головы, Хель. Деньги будут.
      Всего этого я не рассказывала, конечно. Только повторила упрямо, что серебро было отдано для Восстания. Экскурсовод вздохнула досадливо, но терпеливо:
      - Возможно, и так, но в исторических документах этого нет... Позвольте мне продолжать...
      Мы шли за ней по шершавым плитам к парадному входу. Лестница с широкими каменными ступенями поднималась к самым дверям, за ними была полутьма, и тянуло прохладой. Переступая порог, я мимолетно коснулась ладонью темного гладкого дерева, и у меня вдруг сильно заколотилось сердце. Как будто лишь сейчас я поняла, что это Эрнар. И больше не слышала ни шарканья ног, ни тихих разговоров, ни назойливых объяснений...
      Ведь по этим ступеням подымался некогда Гэльд. Здесь, в углу лестницы стояла Антония - в темном платье, со связкой ключей на поясе - символом ее власти. Когда Гэльд велел снять серебро, она кричала: "Святотатец! Ты еще ключи мои переплавь! Карианским корсарам меня продай!" Вот этот узкий коридорчик, вход в который преграждает сейчас шнур со строгой табличкой, вел к винтовой лестнице, а по ней можно было подняться прямо в башенку... А если из залы, в которой сейчас мы стоим, разглядывая экспонаты, - бывшей трапезной подняться по внутренней лестнице на два пролета, то попадешь в дом Предка, где всегда горят факелы, бросая мрачный отсвет на суровый бронзовый лик на щите. На чьей бы стороне ни стояли владельцы Эрнара, Предка они чтили всегда... А впрочем, факелы давно погасли, и бронзовый лик потускнел, и давно уже никто не живет в Эрнаре...
      Супружеская пара, еще раньше замеченная мной, критически разглядывала манекен в уныло обвисшем платье - "Одежда знатной женщины, 1-ая половина XI века". Платье было неуклюжее и истертое.
      - Ужас! - сказала супруга, подталкивая локтем мужа. - Как они такие тряпки носили, а еще "знатные женщины"!
      - Угу, - флегматично отозвался муж.
      "Какие глупости, - подумала я, - ведь это платье просто выцвело и постарело... Я помню его ярким и праздничным". Я хотела сказать это, но Ивар Кундри вдруг опередил меня:
      - А как бы выглядели вы, пролежав в этом замке пятьсот лет?
      Женщина раскрыла рот, потом закрыла, одарила Ивара Кундри уничтожающим взглядом и быстро зашагала вперед, волоча за собой мужа.
      - Зря вы так, - не удержалась я. Ивар Кундри взглянул на меня с непонятной мрачностью:
      - А зачем она приехала сюда? Оценивать старинные наряды?
      - А зачем приехали вы?
      - Трудный вопрос, - пожал он плечами. - И, пожалуй, слишком долго на него пришлось бы отвечать ... Видите вы вот эти сапоги?
      За стеклом были выставлены болотные сапоги ужасающих размеров.
      - Ну и что?
      - Они принадлежали одному барону, большому любителю поохотиться. Он даже помер от разрыва сердца, промахнувшись по рыку. Сапоги, как видите, остались. И вот с тех пор, каждую ночь они исчезают куда-то. А наутро, - он таинственно понизил голос, - появляются снова, все в грязи... Представляете?
      Я невольно рассмеялась и тут же изобразила холодное возмущение. И ощутила досаду - провели, как девчонку... Да ну его к лешему, этого Ивара Кундри! Я же в Эрнаре...
      Экскурсовод тащила нас из залы в залу, не позволяя нигде задерживаться. И я разглядывала отгороженные шнуром экспозиции: "Уголок старой трапезной", "Кухонная посуда, XII век", "Ткацкая", "Спальня"... и думала, что, чем отгораживать все это, лучше бы восстановили все, как есть. То есть, как было. Чтобы можно было, как в Ильденском доме, ощутить за спиной дыхание предков...
      Когда мы уже спускались к выходу по лестнице, я пропустила всех вперед и, отступив в неглубокую нишу, нашарила справа выпуклый трехгранный камень. Нажала на него с силой раз и другой, ладонь соскользнула, заныла содранная кожа... Я похолодела - неужели не выйдет? Шаги нашей группы затихли. В отчаянии я нажала еще раз и услышала резкий тягучий скрип. Часть стены медленно отползала, оставляя черную щель. Потом стена застыла, я протиснулась в щель и налегла на массивную железную дверь, снаружи искусно замаскированную под камень. Дверь подалась неожиданно легко, с тихим щелчком вошла в пазы, и я отказалась в темноте.
      Я нашарила в кармане спички. Дрожащее зеленое пламя осветило стену, края пригнанных друг к другу камней, осмоленный факел, торчащий в гнезде у двери. Я дотронулась до него, и дерево пылью рассыпалось в пальцах. Зато я увидела поворотный рычаг, и это меня утешило: всегда смогу отсюда выбраться. Я отбросила догоревшую спичку и, преодолев желание зажечь еще одну, не отрываясь от стены хода, пошла вперед.
      Я хотела проникнуть сюда, но не знала, удастся ли, совпадут ли ощущения из моих снов с тем, что есть на самом деле. Я даже не взяла ни фонарика, ни запаса еды - чтобы не спугнуть удачу. Только пачку спичек. Стена под ладонью была шершавая. Дышалось легко, воздух был чистый, хотя и с затхлым привкусом. Иногда я останавливалась и зажигала спичку, чтобы осмотреться. Здесь не было ни скелетов, ни проржавевшего оружия, ни зловещего мерного стука невидимых капель - всех этих атрибутов романтического подземелья. Просто прямой, неширокий и очень чистый коридор. Как в обычном доме, только что окон не было. Спичка гасла, и я шла дальше. Я знала, что ход недлинен, всего шагов пятьсот, но казался длиннее из-за темноты. И мне все время чудился какой-то странный запах, перебивавший запахи камня и затхлости - сладкий и горячий. Должно быть, так пахло по всему замку, когда Антония варила яблочную патоку... Я поняла, что мне просто хочется есть, но героически подавила в себе это неразумное желание. Все равно уже ничем не поможешь.
      Я остановилась, выбрала из-за ворота цепочку с часами и, чиркнув спичкой, осветила циферблат. Было около семи. И вдруг прямо надо мной прозвучал отчетливо и гулко голос!
      Вздрогнув, я уронила спичку, и она погасла. Голос не умолкал, его перебил другой, они грохотали под низким потолком, как голоса богов в театре. Только боги не обсуждают чью-то новую сумочку. Это меня немного успокоило, я зажгла новую спичку и внимательно оглядела стену. Ну конечно! Это был голосник, одна его отдушина оказалась прямо надо мной, а другая, похоже, выходила в какой-то зал дворца. Судя по времени, музей уже закрывался. Еще минут десять я слушала беспечную болтовню, многократно усиленную эхом. Наконец голоса стихли, и я двинулась дальше.
      Конечно, можно было вернуться назад, побродить одной по дворцу, но мне надо было попасть именно в вежу, а прямой переход могли закрыть. Нет, я предпочитала довериться старинному механизму...
      Этот механизм меня едва не подвел. Пришлось всей тяжестью повиснуть на рычаге, пальцы срывались, обдираясь о ржавчину. Наконец что-то дрогнуло, дверь отползла ладони на две... и застыла навсегда. Я кое-как протиснулась в эту щель и закрывать дверь не стала.
      Этот ход выводил в нижние ярусы вежи. Здесь были погреба и подвалы, широкий коридор покато вел вниз, а в стенах перемежались глубокие ниши и массивные низкие двери. Я помнила этот коридор до мелочей, каждый камень в нише, каждую выбоину в полу... В этом коридоре играли в разбойников младшие братья Гэльда, как до того играли в детстве их предки. Этой дорогой спускалась Антония в сопровождении служанок, чтобы пересчитать и обновить запасы. И здесь Гэльд назвал Истар из Йониса сестрой...
      Нашарив нишу, я забралась в нее и устроилась поудобнее, опершись спиной о стену. От камня шел ровный холод, и только сейчас я почувствовала, что зябну. Деваться, однако, было некуда - мне предстояло пробыть здесь до ночи. Точнее, часов до десяти - чтобы знать наверняка, что в замке не осталось ни души. Ох, и тянулось же время!
      Наконец, часы показали десять. Можно было идти наверх. И я шла, то в темноте, то в нервном свете пламени, дрожавшего на конце спички. Я и сама дрожала от холода и от волнения. Коридор сузился, перешел в тесную лестницу без перил, с крутыми ступенями, лестница вела вверх, обвивая вежу, потом был громадный зал, скупо освещенный луной сквозь бойницы, и снова лестница... и так я дошла до самого верха, до маленькой круглой залы, где в незапамятные времена, еще до того, как возвели дворец, был Дом Предка. Здесь, конечно, не осталось ничего, и лунный свет, врываясь в узкие щели-скважни, освещал пустоту. Из скважней тянуло ночным холодом. Я отсчитала третью справа от входа и, пока шла к ней, шаги мои гулко отдавались под сводом. Из скважни был виден замковый двор, ярко освещенный луной, крыши пристроек и зубцы стен, а дальше сбегавшая с холма дорога и огни нашего лагеря. Вправо от вершины скважни я отсчитала пять камней, и рука моя наткнулась на железный завиток, торчащий из щели между камнями. Я нажала на него, и соседний камень бесшумно вышел из гнезда. В углублении лежали широкий черный браслет и свернутый в трубку пергамент. Затаив дыхание, я осторожно коснулась их и отдернула руку - мне почудилось, что сейчас они исчезнут, рассыплются в прах, как тот факел у двери. Но они не исчезли. Браслет бил тяжелый и неровный на ощупь, а пергамент сухо зашуршал в пальцах. Сердце у меня колотилось где-то в горле, когда я спускалась по лестнице, унося свою добычу.
      Я даже не могла надеяться на это. Только чувствовала смутно, что если Гэльду надо было спрятать нечто важное, он спрятал бы это здесь - в месте, которое хранила тень Предка даже после того, как отсюда вынесли святыни...
      Уже ничего не опасаясь, я прошла по переходу во дворец - на мое счастье, он все-таки не был закрыт. В одном из залов я отыскала подсвечник с наполовину оплывшей свечой и, перенеся его на широкий, как стол, подоконник, бережно развернула пергамент. Он совсем пожелтел и был ломкий, как высохший лист, строчки пересекались трещинами, и все же старинного начертания буквы четко проступали на нем. Мне трудно было в них разбираться, я смогла прочесть лишь обрывки слов: "... навеки...", "...светла...", "... не забыть...", "... верный Тракт...", "... Мост..." Я долго билась, но в конце концов вынуждена была отступить. Подтащила ближе стул, стоявший у стены, оперлась на подоконник, придвинула браслет, чтобы рассмотреть получше, и... заснула.
      Мне привиделось пустынное поле, заросшее черным вереском, над ним вставало бледнеющее рассветное небо. Конь подо мной нервно переступал, встряхивая головой, зябкий ветер ерошил его гриву. Справа и слева от меня были такие же всадники - неподвижные, закутанные в плащи, они, как и я, ждали чего-то. И негромко пофыркивали кони. А потом откуда-то спереди, где догорала на краю неба последняя звезда, донесся стук копыт...
      ...Хель рубилась с наемником, Саент и Гэльд с мечами в руках были рядом, в какой-то миг обнаженные клинки соприкоснулись, вспышка, краткая и ослепительная - и Стрелок, целившийся в Хель из-за спины наемника, исчез... Саент крикнул: "Вперед!", и все трое помчались на Стрелков, сомкнув клинки. Еще один сполох - и ошалелая лошадь понеслась по полю, волоча за собой пустой плащ...
      ...Огромный человек в черных доспехах - Добош! - шатнулся под ударом топора, на него навалились, скрутили...
      ...Смуглый широколицый воин со шрамом схватился за горло, откуда торчала оперенная черным стрела, и упал, откинувшись на круп коня. "Ивэйн!" вскрикнул издалека отчаянный рвущийся голос...
      ...Всадник втащил на седло раненого и, придерживая его одной рукой, поскакал дальше...
      ...По лесной дороге, расплываясь в утреннем тумане, мчались всадники, и ветер рвал с плеч плащи...
      ...На каменных плитах двора сидел слепой мальчик и, как подсолнух, поворачивал голову за восходящим солнцем...
      ...И все оборвалось. В глаза бил солнечный луч. С трудом я подняла голову, растерянно потерла примятую щеку. Вконец оплывшая свеча облепила подсвечник. Рядом лежал пергамент, придавленный браслетом.
      Солнце еще стояло невысоко, когда я вылезла из окна и спрыгнула на пол галереи, браслет я положила в карман, не решившись надеть на руку, и когда я бежала по внутреннему двору к арке, он тяжело подпрыгивал в кармане. Во внешнем дворе, к счастью, не было еще никого. По неровно выступавшим камням я поднялась на стену и озабоченно посмотрела вниз. Высоко...
      - Подождите, Ная, не прыгайте!
      Под стеной, запрокинув голову, стоял Ивар Кундри. Откуда он только взялся?
      - Здесь рядом есть хороший спуск, - продолжал он как ни в чем не бывало. Пройдите по стене, я вам покажу, где это.
      Зажав в одной руке пергаментный свиток, а другой придерживаясь за зубцы, я послушно пошла по узкой каменной дорожке туда, куда он указывал. Там и впрямь оказалось невысоко - чуть выше человеческого роста - и я спрыгнула без колебаний.
      - Поиски увенчались успехом? - Кундри покосился на пергамент. - Учтите только, что вы были у знакомых, в Новом Эрнаре. Вы очень торопились и потому попросили меня предупредить экскурсовода. Надеюсь, я врал убедительно.
      - У вас это выходит, - огрызнулась я, злясь неизвестно почему.
      - Спасибо, - рассмеялся он. - Каково спалось в замке? Что вы видели во сне - призрак барона?
      - Нет, - сказала я. - Молнии на клинках.
      Все было кончено. И они отступали, сами потрясенные тем, что произошло. Врагам казалось, что они бегут в ужасе, а они уходили так, как было намечено, и даже уносили с собой раненых и убитых - тех, кто не стал призраком.
      Они шли по выверенным заранее потаенным тропам, сжимая в руках теплые еще клинки, расходились по призрачным селениям, где их с надеждой и тревогой встречали друзья. Никто еще не знал - победа это или поражение, кто жив, кого убили, в чье лицо они будут целиться теперь молнией... ничего еще не знали они.
      Три десятка из уцелевших назначили встречу в Эрнаре. Сразу после Пустоши они разделились и пошли по трем разным дорогам. По одной из этих дорог вел людей Гэльд.
      Он ехал впереди и часто оглядывался. Только два знакомых лица было в его отряде: Данель, упрямый южанин, и Верн, русоволосый смешливый юноша, который часто бывал гонцом в Эрнаре. Верхом кроме него ехали только двое, на остальных конях везли раненых и убитых. Они тоже были чужими, но когда Гэльд видел их, сердце его сжимали боль и тревога. Он знал, что Хель жива, что брат его Эверс ведет в Эрнар другой отряд, да и сам он уцелел, стало быть, повезло. И все-таки было тревожно. Еще - оставалась тень дикой радости, которую ощутил он, когда с его клинка сорвалась первая молния...
      Гэльд оглянулся и увидел, что один из его людей отстает. Вид у него был совсем изможденный, и он прихрамывал. Гэльд подъехал к нему, соскочил:
      - Кто ты?
      - Итер из Хатана.
      - Устал?
      - Вот еще... - проворчал тот, тяжело дыша. Гэльд заставил его сесть и стащить сапог. Щиколотка правой ноги была обмотана грязной тряпкой. По тряпке расплылось бурое пятно.
      - Ранен? - строго спросил Гэльд. Итер махнул вскудлаченной головой.
      - А молчал зачем?
      - Что я, один такой?
      - Леший тебя возьми! - вздохнул Гэльд, выпрямляясь, и окликнул светловолосого паренька, который был ближе других:
      - Эй, помоги-ка мне!
      Тот подошел, молча взглянул на Гэльда усталыми, невероятно синими глазами и подхватил Итера под руки. Вдвоем они усадили раненого в седло, и Гэльд быстро пошел вперед, обгоняя остальных. Вскоре он с удивлением обнаружил, что светловолосый паренек идет рядом.
      - Что тебе? - спросил Гэльд.
      Паренек улыбнулся чуть смущенно:
      - Ты Гэльд? Я слышал о тебе...
      - Да ну? - Гэльд не выдержал, улыбнулся в ответ. Паренек напомнил ему Эверса, только на вид потише, на девочку похож. - А ты кто?
      - Мэй... Из Ландейла.
      - Тоже слышал, - серьезно кивнул Гэльд.
      - Далеко еще идти?
      - А что, устал?
      - Нет, - паренек явно обиделся, - я за раненых беспокоюсь, чтоб успеть. И вообще... - он замялся.
      - Ты из чьего отряда? - перевел разговор Гэльд, видя его смущение.
      - Хозяйки... - почему-то шепотом ответил Мэй.
      - Подвладный? У нее же подвладных нет.
      Мэй улыбнулся:
      - И нет, и есть...
      - Загадками говоришь, парень, - с досадой заметил Гэльд.
      Мэй покраснел и замедлил шаг, явно стараясь отстать. Гэльд не стал продолжать разговора - не хватало ему навязываться в собеседники простолюдинам. Хотя, стоило бы расспросить его о Хели... Где она сейчас, Хель? Почему пошла с другим отрядом? Впрочем, с ней Саент, он убережет ее. Мог бы и он, Гэльд, беречь, да видно, она этого не хочет...
      Было уже утро следующего дня, когда они подошли к воротам Эрнара. На стук вышел, зевая, незнакомый стражник, оглядел их и вдруг с радостным криком ринулся к Итеру. Гэльд сердито окликнул счастливого родича и велел вначале открыть ворота. Отряд вошел во двор. Встретили их такой суматохой, что они растерялись. Раненых снимали с коней и уносили в дом, здоровых обнимали, не разбирая, где свой, где чужой. Гэльду также досталось несколько дружеских объятий. Прибежала встрепанная Антония, за ней пятерка младших братьев.
      - Что, все здесь? - спрашивал Гэльд, увертываясь от поцелуев.
      - Да, все, все, - всхлипывала Антония. - Эверс спит уже, и ты иди, там все готово...
      - А Хель? - перебил ее брат.
      - Ох, - сказала Антония, - я не знаю. Кажется, нет еще.
      Сердце больно кольнуло, но Гэльд успокоил себя: "Просто задержалась. Придет. И с ней же Саент..." Антония и братья уже тащили его в дом, а он слишком устал, чтобы сопротивляться. И заснул, даже не раздевшись, а когда проснулся, было уже далеко за полдень.
      Гэльд вышел во внутренний двор, который больше походил на военный лагерь расседланные кони, часовые, стяги. Под ноги ему бросился Знайд, по-щенячьи повизгивая от радости. Гэльд потрепал его по загривку и увидел Саента.
      Они встретились, как старые друзья.
      - А где Хель? - спросил Гэльд нетерпеливо.
      - Что? - Саент запнулся. - Разве она не здесь?
      Гэльд побледнел:
      - Да ведь она с тобой была!
      - Заплутал я в темноте, один дошел...
      Гэльд оттолкнул его:
      - Где остальные из отряда?
      - Спят...
      - Подымай! - и бросился седлать коня.
      Через четверть часа десять человек подъехали к воротам. Родич Итера уставился на них:
      - Вы куда?
      - Хозяйку искать! - бросил один из ландейлцев.
      - Так ведь Мэй поехал еще с утра...
      Мэй? Гэльд удивился и вдруг вспомнил:
      "... - У нее же подвладных нет.
      - И нет, и есть..."
      - Вперед! - бешено крикнул он.
      Десять всадников один за другим поскакали по лесной тропе - туда, где недавно проходил отряд. За ними увязался Знайд. Натолкнувшись на развилку, они разделилась и замедлили бег, а когда начались заболоченные колючие заросли, и вовсе спешились. Не замечая времени, продирались через кусты, обшаривали чуть ли не каждое дерево и каждый пригорок в поисках следов, кричали, звали напрасно. Саент, который после каждой неудачи становился все больше похож на побитую собаку, вдруг вспомнил, что последний раз видел Хель у дуплистой дички с засохшей верхушкой. Гэльд знал эту дичку, она росла у самой тропы в десяти минутах конного бега отсюда. Поскакали туда и уже от дички начали поиски заново.
      Солнце уже склонялось к закату, когда они вновь собрались на тропе. Хели не было. Кто-то, пряча глаза, сказал, что надо возвращаться в замок и выводить всех. Гэльд сгоряча посулил его лешему, но тут же понял - верно. Вдесятером они здесь ничего не сделают. Он хотел уже поворотить коня, как Знайд залаял, и тут же из-за поворота донесся стук копыт.
      Кто-то потянулся к клинку, но его одернули - судя по звуку, всадник был один. Знайд, которого одернуть было некому, с лаем бросился вперед. Донесся обрывок веселого голоса, и навстречу им выехал на гнедом коне Мэй. На луке его седла сидела Хель.
      У Гэльда точно оборвалось что-то в груди. Он смотрел, как другие, опомнившись, бегут к этим двоим, как ошалело прыгает среди них Знайд, как кто-то предлагает Хели своего коня, а она качает головой и еще крепче обвивает рукой шею Мэя, и Мэй крепко держит ее за пояс, и синие глаза его сияют... Гэльду захотелось хлестнуть коня и ускакать, куда глаза глядят. Так вот он какой подвладный. Мальчишка! Как она смотрит на него. Или просто радуется, что ее нашли? Нет, это не только радость...
      К Гэльду подъехал Саент, его широкое заросшее лицо неудержимо сияло:
      - Заблудилась! Тропы в темноте перепутала! Мэй, леший, умен - мы отдыхали, а он искать бросился... Да ты, никак, не рад, Гэльд?
      - Рад, - проговорил сквозь зубы Гэльд и так рванул поводья, что конь взвился на дыбы, едва не сбросив его. Конь Саента шарахнулся.
      - Ну и радость у тебя, - проворчал Саент.
      Гэльд ничего не ответил.
      Не дописана хроника эта,
      но огонь приникает к листам,
      но травой покрывает планета
      проржавевший обломок щита...
      "Будучи в расцвете сил и памяти и сознавая, что жизнь моя может прекратиться раньше, чем назначено Предком, доверяю я, Гэльд Эрнарский, камням, хранимым Предком, то, что должно быть сокрыто и сохранено навеки. В черный год, лишивший меня Светлой, был мне передан этот браслет - ибо носить его по праву больше некому - с тем, чтобы укрыть и сберечь среди мятежей и кровопролитий. И потому я прячу его, а не ношу у сердца, в котором неисцелимая боль. Пока не прервется жизнь моя, мне ее не забыть, как не забудет и тот, от кого я принял этот браслет. Вместе же с браслетом передан мне был наказ записать то, что произнесено. Не зная сути этих темных слов, я, как неразумный ученик, повторяю: там, где Северный Тракт пересекает Кену и уходит в дикие земли, был сожжен Мост, соединяющий времена, чтобы Навье воинство не нашло путь туда, куда смертному вступить не дано. Незримыми узами связал Мост наши судьбы и связывает поныне, и не будь его, может, не было бы горчайшей нашей утраты. Вот все, что сказано мне, и долг свой я исполнил, но вина моя перед мертвыми велика, ибо я живу..."
      Когда я закрывала глаза, эти слова горели под веками. Я повторяла их мысленно, сбивалась и начинала вновь. Ивар Кундри помог мне, когда пришлось разбирать письмена, начертанные рукой Гэльда, но лучше было бы обойтись без этой помощи, и никто не мешал бы мне плакать одной над посланием в вечность. Я плакала потом, ночью, тихими и бессильными слезами, вытирала мокрые щеки и зажимала рот ладонью, чтобы не услышали соседки. Если бы кто-нибудь заметил и спросил, в чем дело, я не смогла бы вразумительно объяснить. Просто так много лет прошло, и давно умерли те, кто мог бы жить, и ничего, ну, совсем ничего нельзя было с этим поделать!
      Я пыталась себе представить Гэльда, когда он писал это письмо, но видение расплывалось. И мне хотелось так же, как Истар когда-то, закричать: "Гэльд, брат мой милый!" Но она была рядом, а меня он все равно не услышал бы.
      Уже потом, когда я обрела способность здраво размышлять, я поняла, что эта находка была тем самым веским доказательством моим снам, ради которого я приехала в Двуречье. Но мне от этого не было легче.
      Вот так и прошел вчерашний день. Вся группа навещала Новый Эрнар, а мы с Иваром Кундри в палатке разбирали пергамент. Сейчас Кундри сидел рядом, прикрыв глаза - то ли дремал, то ли тактично оставлял меня в покое, удивительно, что, помогая мне, он не задал ни одного вопроса, уж я бы не удержалась... А теперь было утро, и автобус, ставший уже обжитым, привычно несся по дороге. Мы ехали в Тинтажель.
      Тинтажель... Древнее имя. В нем лязг металла и глухая тяжесть камней. Одно из многих имен, которые принесли с собой на земли Двуречья светловолосые жестокие пришельцы с севера. А потом Тинтажель рос, набирал силу, стягивал к себе власть. Это был уже не замок, не жилище - это было средоточие черной мощи, подминавшей людей и уничтожавшей тех, кто осмеливался не подчиниться. Кто знает, до какого предела могло бы дойти могущество Тинтажеля, если бы Восстание не преградило путь последнему его властителю, Консулу Двуречья, барону Торлору Тинтажельскому...
      Им понадобилось шесть лет, чтобы дойти до Тинтажеля. Но ведь все начиналось еще раньше, в Замятне, и даже до нее... В Восстании сомкнулись три силы - сопротивление мятежных баронов консульскому единовластию, стремление городов к вольности и ненависть подвладных. И перед этими объединенными силами Тинтажель не устоял...
      Прямо передо мной, на стенке кабины наклеена была большая карта Двуречья, иссеченная красными и синими линиями дорог. В этой путанице терялись города и поселки, но я быстро нашла Эрнар, дорогу, по которой мы ехали сейчас. Синяя жилка пробегала через Сай и Рубию до Асбьерна. Бесполезно было искать на этой карте Тинтажель. Я сделала усилие - то, которое часто делала здесь, в Двуречье - и сквозь краски современности проступил рисунок старой карты. Может быть, именно над такой картой склонялись заговорщики, обсуждая, где лучше ставить устроны - укрепленные усадьбы. На этой карте Сай звался Дубовым Двором, Асбъерн - Эклезисом, а Рубия была лишь маленькой точкой - невидным селением. Земли Двуречья на этой карте покрывали разноцветные пятна баронских владений, и среди них - обведенные красным - земли вольных городов: Элемир, Хатан, Ландейл, Кариан, Южный Сун... Редкие тракты были проложены из края в край, на севере вставали горы, на юге лежало море, с запада и востока Сабрина и Кена обвивали Двуречье, устремляясь к морю... Тогда, после боя на Пустоши, когда Стрелки, укрепив союз с Тинтажелем, торжествовали победу, из Эрнара, Ландейла и Хатана расходились гонцы по землям Двуречья. Набирали людей в великой тайне - беглых подвладных, горожан, ремесленников, просто бродяг, не умевших усидеть на месте. Снаряжали отряды в Хатане. Хатанский магистрат не поддерживал явно заговорщиков, берег независимость вольного города, но на действия их смотрел сквозь пальцы. Ландейлские отцы города тоже опасались выступать открыто, но не мешали своим землякам уходить к повстанцам. Так в отрядах оказалось много ландейлцев, а поскольку они по привычке именовали Хель хозяйкой, за ними это имя стали повторять и другие, и полгода не прошло, как Хель перестала быть Хелью - она стала Хозяйкой. А может, она сама отказалась от имени и титула с тех пор, как цель ее - возродить род - сменилась другой.
      Устроны росли по границам Двуречья, в лесах. Иногда просто восстанавливали и укрепляли старые усадьбы, возводились несколько крепких домов, обводились стеной из бревен, присыпанных землей, при стене ставились сигнальные башенки и устрон был готов. Первый устрон - Медень - был построен на краю Болота, у Великого, или Северного, Тракта, между прочим, во владениях Хлодвига Биврестского, именуемого также "болотным бароном". Медень занял отряд Саента, и "болотному барону" с тех пор не стало житья... Впрочем, и другие союзники и вассалы Консула очень скоро почувствовали, что разгром заговора не удался. Устроны были, как рыбья кость в горле - ноет, а не вытащишь. И Стрелки быстро почуяли опасность. По их наущению бароны, и прежде всего Консул, запретили ковать и носить клинки с остриями - от мечей до игрушечных кинжалов. За ослушание грозила смерть. А между тем войско повстанцев все увеличивалось. К ним бежали подвладные, искали защиты от баронов и Стрелков - бароны норовили напускать на непослушных нежить. И тогда повстанцы начали наносить открытые удары...
      Громкий щелчок в кабине возвестил, что шоферу стало скучно. Музыка зазвучала громче, вмиг заполнив автобус, а потом мерное звучание струн динтара перекрыл низкий негромкий голос:
      Меня не слушали, а я
      Им улыбался: - Эй, не плачь!
      У ног твоих легла земля,
      И скрипка у тебя, скрипач...
      Я вздрогнула. Это было так непохоже на обычные песни...
      Пусть старый герб погиб в веках,
      И стены - пыль, и замки - прах,
      И время - ночь, и ночь темна,
      Но скрипка у тебя в руках!
      Да что же это такое? Какой колдун подслушал мои мысли?
      И старый кубок недопит,
      И так дорога далека...
      Я явственно ощутила тяжесть браслета, спрятанного в сумке.
      ...Все слышат музыку смычка,
      И все светлей свеча горит... 1
      Отзвучал последний аккорд, и тут же его заглушило бодрое громыхание меди. Под этот грохот кто-то нервно запел о любви. А я потянулась к браслету. Я водила пальцем по ребристому боку, скорее угадывая, чем видя очертания родовых знаков - пес, кольцо, цветок лестовника. Верность, неизменность, стойкость. Лестовник цепко держится корнями за неласковую каменистую землю. "Пусть старый герб погиб в веках..." Вот он - старый герб, спасенный бывшим скрипачом. Я вспомнила, как Мэй сказал с тихим отчаяньем: "Скрипка разбилась..."
      - Правда, хорошая песня? - проснулся Ивар Кундри. - Это ранний Асбьерн.
      - Это? - я с недоумением прислушалась к бодрому грохоту.
      - Да нет, та, первая. Можно мне взглянуть?
      Он протянул руку к браслету, и я не решилась отказать. Кундри долго разглядывал его, гладил пальцем и почему-то вздыхал. Потом вернул мне.
      - Хорошая песня, - повторил он. - Смотрите-ка, подъезжаем.
      За окнами замелькали дома. Это была Рубия.
      Высокие полупрозрачные здания, зеленые заросли у их подножий. Мимо автобуса пробежали, подпрыгивая, две девочки, за ними ковылял толстый щенок. Тяжело проплыла женщина с набитыми сумками. Экскурсовод торопила нас в столовую. А я вспомнила вдруг, что Рубия лишь за годы Восстания трижды сжигалась дотла. Откуда только брались силы восставать из пепла?..