- Сыграй что-нибудь веселое. Чтобы плясать можно было.
      - Услышат, - неуверенно сказал Мэй.
      - Не услышат.
      Мэй вздохнул, достал скрипку и заиграл "Весенний сад". Хель стояла некоторое время, прислушиваясь к мотиву, потом начала пляс. Это было и похоже, и не похоже на обычные плясы: страстные, нетерпеливые движения рук, ног, всего тела; Хель изгибалась, и тяжелые волосы то светлой волной падали на лицо, то скользили назад, оттягивая голову; старенькая юбка взметывалась и летела разноцветном ворохом вокруг маленьких крепких ног... Песня кончалась, и Мэй заиграл другую - только бы не оборвать этого сумасшедшего, стремительного, необычайного пляса, Хель как будто не заметила смены мотива, только заплясала еще быстрее, так, что светлые волосы нимбом встали вокруг головы. И вдруг остановилась на лету, рухнула на колени, как подломленная.
      Выронив скрипку, Мэй бросился к Хели, обнял ее за плечи, бессвязно шепча:
      - Трава же... мокрая трава... роса еще...
      Он чувствовал, как тяжело, с надрывом она дышит, и у него дыхание прервалось, будто он плясал вместе с ней. Хель, опершись на него, медленно встала, заглянула в его глаза:
      - Тебе понравилось?
      Мэй не мог вымолвить ни слова.
      - Нет? - лицо Хели потемнело.
      - Что ты... - прошептал Мэй, опомнившись. - Что ты...
      - Меня никто не учил... так, - тихо и грустно сказала Хель. - Я сама... Я так давно не танцевала, Мэй!
      Она прерывисто вздохнула.
      - Нельзя так много сил тратить, - с трудом выговорил Мэй. - Ослабнешь...
      - Я привыкну, - Хель потерлась щекой о его плечо. - И мы будем ходить вдвоем... братик и сестричка... правда, я хорошо придумала, Мэй?
      - Да, Хель, да!
      Знал бы Окассен, что еще задумала Хель, отправляясь в дорогу - нипочем бы не отпустил ее с Мэем. Но Окассен, взглянув тогда вечером испытующе в глаза Мэя, понял: этот не предаст и защитит, насколько сможет. Тем не менее, продолжая тревожиться, он послал за ними воина из свиты и решил сам дождаться их в Хатане.
      А они не торопились. Хель будто забыла, с какой целью они вышли в путь. Останавливалась в каждом селении. Мэй собирал веселой музыкой хмурых, вечно усталых и будто сгорбленных подвладных, они толпились, заглядывая друг другу через плечо, подымались на цыпочки, чтобы лучше видеть, а Хель плясала. Так же неистово и страстно, как тогда на поляне. Иногда и слуги из замка приходили посмотреть, но в замок не звали, может, думали, что дерзкий танец не понравится господину. Мэй и Хель ночевали в душных, с низкими потолками хижинах, где пахло кислой шерстью и перепрелой соломой, ели то, что подадут ячменные лепешки, печеные овощи, запивая их кислым травяным отваром. Мэй был привычен к такой еде, но за Хель он боялся: она худела, казалось, на глазах, щеки западали, и лицо от этого делалось исступленнее и строже, и все горячее становился ее танец, а потом она долго лежала без сил, покорно прижимаясь лицом к его груди, и руки у нее дрожали. Мэй чуть не плакал от жалости. Он пытался отдавать Хели свою еду, но она отказывалась и соглашалась лишь тогда, когда он тоже начинал есть.
      Уже почти у самого Хатана в лесу они наткнулись на Стрелков. Услышали топот копыт с дороги и, не зная еще, кто едет, на всякий случай затаились. А Стрелки почуяли их и поскакали по лесу напрямик - торопились, скоро полдень. Кто-то, видно, стал у них на дороге, потому что Мэй и Хель услышали страшный крик и, уже не колеблясь, бросились бежать. Стрелков было четверо, и кони у них были вороные, добрые, но Мэю и Хели придал сил двойной страх: за себя и друг за друга, да и смертная жуть, веявшая от Стрелков, точно толкала их в спину. Они выбежали на поляну, где стояло несколько хижин, лесное селение, что ли? - и бросились к ближней хижине. Хель споткнулась на выбоине, упала, и тут же рядом с нею вбились в землю две стрелы. Мэй - откуда силы взялись! подхватил ее на руки, втащил в хижину и захлопнул дверь. Тотчас же еще две стрелы со стуком ударились о дверь, одна даже пробила ее насквозь, ее острие блеснуло меж отлетевших щепок. Хель недвижно лежала на земляном полу. Мэй упал, прикрыв ее собой, чтобы первая стрела досталась ему. Но стрелы все не было. Наконец Мэй осмелился взглянуть в окошко и увидел, что стрелки исчезли. Должно быть, полуденное солнце прогнало их.
      Мэй обернулся от окна и увидел в углу хижины простоволосую женщину в холщовой рубахе до колен. Женщина медленно шла, протянув зачем-то вперед руки. Откуда она взялась?
      - Помоги, - попросил Мэй, повернувшись ко все еще недвижной Хели - Мы убегали... - и осекся.
      Женщина все так же шла, легко и бесшумно, глядя поверх его головы. Она приблизилась... и прошла сквозь него. Мэй даже ничего не почувствовал. Ошеломленный, он смотрел, как она движется дальше. И тут он увидел, как сквозь закрытую дверь скользнула фигурка растрепанной девочки годов пяти. Женщина подхватила девочку на руки, губы девочки зашевелились, но Мэй не услышал ни звука. Вскрикнув от ужаса, он спрятал лицо в волосы Хели, а когда очнулся, поднял голову, никого не было.
      - Хель! - позвал он шепотом, пытаясь приподнять ее. Сейчас она показалась ему странно тяжелой. Голова ее закинулась, как у неживой. В испуге Мэй затряс ее за плечи, громко закричал:
      - Хель! Хель, очнись!
      Губы ее дрогнули, как от обиды, приоткрылись. Разлепились ресницы, из-за них блеснули глаза:
      - Мэй...
      - Пойдем отсюда, Хель, - сказал он.
      - Стрелки...
      - Они ушли, Хель, скорее!
      Хель поднялась и стояла, пошатываясь. Потом закрыла глаза и припала к его плечу. Мэй осторожно повел ее. Он видел и других призраков, они двигались по поляне между хижинами. Только женщины и дети. Мужчины становятся Стрелками. Мэй впервые видел призрачное селение, и ему было невыносимо страшно. Женщины что-то несли, копали, стирали, беззвучно переговаривались, так же беззвучно возились и бегали дети, а Мэю хотелось рухнуть на мягкую траву под полуденным солнцем и кричать так, чтоб горло разорвалось, чтобы собственным воплем заглушить немо кричащий ужас... Но с ним была Хель, она шла, как слепая, нашаривая путь босыми ступнями, и он молился только о том, чтобы она не открыла глаз, чтобы не увидела всего этого...
      Ему удалось вывести Хель к ручью. За ручьем лес редел, а когда Мэй, усадив Хель на траву, забрался на огромный замшелый валун, он увидел за лесом островерхие разноцветные крыши и башни. Хатан был близко. Мэй набрал воды в долбленку и вернулся к Хели. Она напилась, не открывая глаз, потом вдруг вздохнула и неловко, боком повалилась на траву.
      Мэй в тревоге приподнял ее. Голова Хели безвольно упала на его локоть, глаза будто сами раскрылись, и он увидел их сухой, горячечный, нездешний блеск. Он коснулся губами ее лба, и жар, исходивший от ее кожи, казалось, обжег и его.
      - Хель... - не проговорил, а простонал он.
      Хель не отозвалась.
      Неизвестно, что сделал бы он, если бы на них не наткнулись хатанские мальчишки, выбравшиеся в лес за ранними орехами. Обычно задиристые и горластые, как все городские мальчишки, они с полуслова поняли Мэя, посовещались шепотом, и один из них опрометью помчался в город. Вернулся он через час на повозке, запряженной маленьким лохматым коньком бирусской породы. Конька погонял толстоватый седобородый человек, мальчишки представили его как чеканщика мастера Гиральда.
      Мастер Гиральд посмотрел на Хель, задал несколько вопросов Мэю и сказал, что поветрие он, во славу Светлой Матери, видал, а здесь совсем другое, горячка от лишений. А посему, он, мастер Гиральд, возьмет маленькую плясунью к себе, и незачем тут Мэю говорить о плате, пусть лучше его сестренка спляшет перед мастером, когда выздоровеет.
      И она сплясала, да еще как! А потом сказала, что надо сплясать и на Хатанских площадях, чтобы все-таки вернуть долг мастеру. Если б они начали с Рыночной площади, то непременно столкнулись бы о Окассеном, который уже два дня как прибыл в Хатан и разыскивал их по всему городу с нетерпением и все возрастающей тревогой. Но они решили начать с площади Семи Свечей: прислужницы Светлой Матери привечали красоту музыки и пляски, даже если они не были посвящены Милосердной.
      Когда Хель плясала, она не замечала никого и ничего. А Мэй, играя, смотрел только на нее. И оба они не увидели, что рослый, с оплывшим красным лицом владетель, судя по гербу, ближайший родич Консула, впился взглядом в Хель.
      Он не узнал в ней Хель из Торкилсена, хоть и видел ее когда-то и принял участие в осаде ее родового замка. Просто ему приглянулась хорошенькая плясунья, и неизвестно, что было для Хели хуже, бароны и владетели в таких случаях привыкли не церемониться.
      Хель доплясала и замерла, разгоряченная, отбрасывая со лба прилипшие волосы, жадным взглядом обводя людей. И наткнулась на взгляд владетеля. Ей показалось, что булыжная мостовая уходит из-под ног. Хель пошатнулась, но опереться было не на кого. Мэй обходил зрителей, собирая плату. Расширенными от немого ужаса глазами Хель следила, как владетель опустил в деревянную чашку золотой и многозначительно ухмыльнулся ей через плечо Мэя. "Узнал", - подумала она и почувствовала, как расползается по телу холод. Мэй подошел к ней, сказал что-то, она не расслышала. Потом, опомнившись, схватила его за руку и горячо прошептала:
      - Скорее отсюда! Скорее! К мастеру!
      Удивленный, Мэй подчинился. Люди неохотно пропускали их, хотели, чтобы она сплясала еще. Владетель - Хель это видела - проталкивался следом. Наконец толпа стала реже, и Хель почти втащила Мэя в какой-то переулок. Здесь было безлюдно, только впереди маячили две неясные фигуры. И тут же сзади загремели тяжелые сапоги. Хель, вскрикнув, бросилась в сторону, но грубые пальцы уже вцепились в ее плечо. Владетель сильно рванул ее к себе.
      - Мэй! - отчаянно вскрикнула она.
      Мэй выхватил из-за пазухи кинжал и бросился на владетеля, но клинок, звякнув, сломался о кольчугу, владетель, не оборачиваясь, наотмашь ударил Мэя по лицу, и тот отлетел к стене дома. Владетель попытался забросить Хель на плечо, но она вцепилась в его щеки ногтями и повисла на нем всей своей небольшой тяжестью. Он выругался, даже застонал, но не выпустил ее, поволок дальше. И вдруг чья-то тень мелькнула перед глазами Хели, что-то глухо стукнуло, и владетель, охнув, рухнул на мостовую, как мешок с капустой. Сильная рука бережно подняла Хель. Взглянув на нежданного защитника, она увидела грубоватое гневное лицо с черной бородкою и маленькими глазами. Незнакомец, судя по виду, горожанин, был на две головы выше Хели. Его спутник - это их мимолетно видела Хель впереди - склонился над Мэем.
      - Девчонок обижать! - пробасил незнакомец, грозя кулаком валявшемуся без чувств владетелю. - Здесь город вольный, здесь бароны не правят...
      Не слушая его гневной речи, Хель подбежала к Мэю. Тот уже сидел, лицо его было залито кровью.
      - Вытри, - сказал человек, поддерживавший Мэя, и протянул ей какой-то лоскут. И только сейчас Хель разрыдалась. Плача, она вытирала кровь, а ее все не становилось меньше, а Мэй, едва шевеля разбитыми губами, повторял:
      - Не плачь, сестричка, не надо...
      - Ирбис! - прогремел над ними уже знакомый бас. - Барона я в канаву оттащил, пусть охолонет. А малышей мы до дому проведем. Вы где остановились, девонька?
      - У Гиральда, - сквозь слезы выдавала Хель, - у мастера Гиральда на улице Медников...
      - Ну так подымайся. И ты, храбрец, тоже, надо же, на баронов кидается...
      - Помоги девочке, Саент, - сказал Ирбис, подымая Мэя.
      - Что я, слепой, что ли, - проворчал чернобородый Саент, и Хель почувствовала, что взлетает в воздух. - Пошли, девонька...
      Саент до самого дома мастера Гиральда нес Хель на руках. Она вначале сопротивлялась, но потом поняла, что все равно сама идти не сможет.
      А для этого великана нести ее было, пожалуй, проще, чем свалить с ног вооруженного человека одним ударом кулака. В его огромных руках Хель показалась себе совсем маленькой. "Он даже больше Окассена, - с удивлением думала она. - И выше отца..." Она видела, как рядом шел Мэй, шел неуверенно, и Ирбис поддерживал его за плечи. Они уже подходили к дому, когда от высоких ворот отделился человек и бросился к ним.
      - Ага, еще один, - пробормотал Саент, и Хель сжалась. Ирбис потянул из ножен кинжал. Но человек крикнул:
      - Хозяйка!
      - Окассен! - удивленно и обрадованно отозвалась Хель.
      - Свой, что ли? - неуверенно спросил Саент.
      - Я-то свой, а ты кто? - бросил Окассен, подходя вплотную. Он протянул руки и спокойно забрал Хель у остолбеневшего Саента:
      - Что случилось?
      - Потом, - быстро сказала Хель. - Окассен, это Саент и Ирбис. Они спасли нас.
      - Спасли? - Окассен недоверчиво оглядел обоих, и тут только до него полностью дошел смысл ее слов. - От чего спасли? Мэй... что с тобой?! Что приключилось, во имя Предка?!
      - Еще один барон, - проворчал Саент.
      - Не твое дело, - отрезал Окассен. - Пошли в дом, и там ты мне все объяснишь, Хель. Все-все. Я человек любопытный.
      Вид у него был мрачный, глаза жестко блестели, Хель с ужасом подумала, что он скажет, когда узнает все...
      Не обращая внимания на остальных, Окассен с Хелью на руках вошел в ворота дома. Саент и Ирбис переглянулись.
      - Зайдем, что ли? - сказал Саент. - Парню, смотри, совсем худо.
      - А девочку благородный хозяйкой зовет, - задумчиво проговорил Ирбис.
      - Вот и я говорю - любопытно. Пошли? - И все трое двинулись за Окассеном.
      Против ожидания, Окассен, выслушав рассказ об их похождениях, не вспылил, не разъярился. Видно, увидев Хель живой и невредимой, решил, что остальное значения не имеет. Он поручил Мэя заботам старой служанки мастера Гиральда, велел подать ужин и приготовить ночлег для всех, включая и Саента с Ирбисом, словом, распоряжался, как у себя дома. Мастер Гиральд только хмыкал, но ничего не сказал. Когда Хель умылась, Окассен заставил ее переодеться в мужской костюм, тот самый, в котором она выезжала из Ландейла.
      - Хватит бродяжничать, - сумрачно сказал он. И обратился к Саенту, который смотрел на Хель с приоткрытым ртом:
      - Владетеля вы добили?
      - Нет, - почти виновато ответил Саент, - приглушил только и в канаву сбросил.
      - Очухается, - хмыкнул Ирбис, - нечисть живучая.
      Окассен строго глянул на него, но промолчал.
      Когда ужин окончился, Хель решила зайти к Мэю, но ее задержал Саент.
      - Это кого же я от барона отбил, плясунья? - спросил он, чуть усмехаясь.
      - Мое имя - Хель из Торкилсена, - спокойно ответила она.
      Саент заморгал, глядя на нее сверху вниз:
      - Да ну?! Вон ты где объявилась... Ну, недаром бароны тебя сожрать готовы. А это кто? - он осторожно кивнул на Окассена.
      - Друг.
      - Тебе друзья-то, видать, нужны? Ненадежно тебя охраняют.
      - Вот ты и возьмись.
      Саент широко улыбнулся:
      - И возьмусь! Хорошее дело - баронов по башкам лупить. Так бы ходил да тюкал... Или тебе это неприятно?
      - Спасибо, Саент, - с улыбкой сказала Хель.
      Мэя уложили спать в той самой каморке, где лежала раньше больная Хель. Когда она вошла, он лежал, прикрыв глаза, но услыхал ее шаги и вскочил. Кровь с его лица уже смыли, и оно было просто бледным, на лбу - большая ссадина.
      - Лежи, - тихо сказала Хель, садясь на край кровати. Мэй схватил ее руки, крепко сжал.
      - Хель, - шепнул он невнятно, - Хель, ведь скрипка разбилась...
      - Ничего, - Хель постаралась улыбнуться. - Найдем другую.
      - Я не смог защитить тебя...
      - Глупости! - прервала она.
      - Не смог, - упрямо и горько повторил Мэй. - Если бы не они... Я ни на что не гожусь, Хель.
      Хель молча наклонилась, поцеловала его в губы - распухшие, еще солоноватые от крови. Потом, почувствовав чей-то взгляд, выпрямилась, обернулась. В дверях каморки стоял Окассен.
      - Иди спать, - сказал он строго, по-отцовски. Хель провела рукой по волосам Мэя, встала и ушла.
      ... Нам лечь, где лечь,
      и там не встать, где лечь...
      Автобус резко затормозил перед воротами туристского лагеря. Здесь шоссе обрывалось, и дальше вдоль ограды к замку вела неширокая пыльная дорога. Вывеска над воротами гордо гласила: "Дерзание" приветствует гостей!" Вывеску осеняла ветвями старая шелковица. Под ноги нам сыпались спелые до черноты ягоды. Ивар Кундри, который не преминул запечатлеть вывеску на кинопленку, поскользнулся на них и проклял вполголоса все шелковицы на свете. Все эти мелочи забавляли меня, но не отвлекали от главного - над мешаниной разноцветных палаток, над купами деревьев возвышался на холме замок. Эрнар. У меня было такое чувство, будто я вернулась домой.
      Эрнар. Серебряная башня... Центральная вежа вовсе не сияла серебром. Массивная, широкая, она точно нависала над стенами, над четырехскатными крышами пристроек. Была она вся синевато-серая, и только шатровая крыша нестерпимо сияла на солнце - настоящее серебро никогда не блестело бы так ярко. Рядом с вежей стенные башни казались хрупкими и невысокими, зубчатые стены соединяли их, опоясывая холм, и разрывались лишь в одном месте - где были ворота. Холм был приземистый, каменистый, но у подножия его буйно разрослась зелень. Должно быть, там была вода.
      Нас позвали размещаться, потом - на обед в столовую с прозрачными стенами, вверху, на галерее играла музыка. У столовой тоже было громкое название: "Рыцарский стан". "Туристский стон", - буркнул худой дяденька в белой шляпе, тыкая вилкой салат. Принесли огнедышащий суп. Убедившись, что он совершенно несъедобен, я пододвинула жаркое и тут услышала странный звук. Я посмотрела на даму, сидевшую напротив. Дама визжала - очень культурно и очень сдержанно. Должно быть, она была воспитанная дама. Причиной визга была крыса, солидно шествовавшая по проходу меж столиками - коричневая, с голым хвостом, но очень приятная. И тоже очень воспитанная, потому что не обратила никакого внимания на визг, подхваченный другими туристками. За крысой, пригнув головы к полу, шли гуськом и строго держа интервал, два пятнистых кота, и вид у них был задумчивый. Сосед в белой шляпе, опрокинув салат в супницу, выскочил из столовой. Одни выскакивали за ним, другие на всякий случай поджимали ноги. Почему-то от этой сцены у меня улучшился аппетит.
      Я ела жаркое и с интересом наблюдала, как Ивар Кундри, рискуя свалиться со скамейки, нацеливает объектив на это уникальное зрелище. И думала о том, какие странные формы обрело ныне эрнарское гостеприимство.
      К замку мы шли пешком. У дороги паслись белые и шоколадные козы. Они презрительно провожали нас южными карими глазами. Над дорогой поднималась пыль. Моложавая супружеская пара ворчала, что следовало бы везти нас на автобусе. Дядечка в белой шляпе допытывался у экскурсовода, почему башня не серебряная. Экскурсовод устало объясняла. А замок приближался и рос, все тяжелее становились стены, все грознее башни, и все меньше было в нем игрушечного, ненастоящего... Уже хорошо видны были громадные валуны, из которых слагались стены, и кое-где среди валунов светлела свежая кладка. Только сейчас я заметила, что дальняя стенная башня еще не восстановлена до конца. И ворота были современные, легкие, и мост не подъемный, а оборонный ров почти исчез в зарослях болотной ласвицы.
      Деревянный мост угрожающе скрипел и колыхался под ногами. Казалось, он вот-вот рассыплется, и мы свалимся в жидкую грязь на радость лягушкам. За мостом дорога круто подымалась вверх, кончаясь у самых ворот замка. Справа от ворот прилепилось к стене деревянное, с плоской крышей строение. Судя по вывеске, здесь помещалось управление музея. У приоткрытой двери лежала пятнистая однорогая коза и задумчиво жевала.
      Распахнулись ворота, и стали выходить люди - наверно, предыдущая экскурсия. Они переговаривались и смеялись, чересчур громко, на мой взгляд, но их голоса будто никли, приглушенные стенами. Они прошли мимо, косясь на нас, а экскурсовод повела нас к воротам, на ходу начиная рассказ:
      - Замок, товарищи, еще до конца не восстановлен, поэтому прошу не удаляться от группы и не проявлять самодеятельности. Восстановительные работы ведутся в западной части замкового ансамбля и в стенных башнях...
      Двор замка был выложен широкими тяжелыми плитами, меж которых кое-где росла трава. Плиты были новые еще, гладкие, присыпанные каменным крошевом. Впереди, во внутренней стене темнел провал арки, над ней вырастали две башни-близнецы. Из арки дул сильный, неожиданно холодный ветер.
      Плиты внутреннего двора были намного старше, а сам двор тесный и мрачноватый - вежа заслоняла солнце. Экскурсовод долго сбивала нас в кучу и наконец заговорила снова:
      - Итак, мы находимся во внутреннем дворе замка Эрнар. Прямо перед нами так называемая вежа - головная башня, вокруг которой группируются остальные постройки. При возведении замка вежа всегда строилась первой и вначале служила и оборонным сооружением, и жилищем хозяев...
      Гэльду уже не пришлось жить в веже, его прадедом выстроен был дворец. Рядом с могучей вежей он кажется совсем небольшим. Узкие окна смотрят мрачно. А когда-то в них горели цветные стекла... У вежи нет дверей. Чтобы попасть в нее, надо пройти по деревянным галереям со стен либо из комнат дворца. А вот в этой островерхой, с голым флюгерным шпилем башенке и был покой Гэльда...
      - Древнее, полулегендарное название Эрнара - Серебряная башня. Связано оно с тем, что крыша вежи, решетки бойниц и отдельные плиты кладки были покрыты слоем серебра, постоянно обновлявшимся. Из серебра был отлит и колокол, который находился под самой крышей, там же около 950 года был установлен и часовой механизм, уникальное сооружение, которое, к сожалению, восстановить не удалось. Мы с вами не можем увидеть всего этого великолепия, порожденного баронской гордыней. Наследники, промотав родовые богатства, прибегли к последнему способу возродить былое величие и сняли серебро...
      - Но это же неправда!
      Сама не знаю, как вырвались эти слова. Экскурсовод, осекшись, с немым возмущением смотрела на меня. И почти вся группа тоже.
      - У вас, вероятно, другая версия, - обрела голос экскурсовод. - Может быть, продолжите вместо меня?
      Можно было извиниться и умолкнуть, но я не выдержала:
      - Серебро сняли перед Восстанием, в 1079 году, а все деньги пошли на снаряжение повстанческого войска! Гэльд Эрнарский...
      Серебряная Башня.
      Гэльд вернулся в Эрнар сам не свой, и Антония это, конечно, заметила. Она всегда все замечала, что бы ни творилось в Эрнаре, недаром хозяйствовала в нем уже не первый год. Еще при жизни отца пришлось ей взять домашние дела в свои руки, и руки эти оказались на удивление ловкими и цепкими. Эрнар когда-то славился богатством, но уже к тем временам, когда появился на свет отец Гэльда, от богатств этих ничего не осталось, кроме славы да серебра на веже. Отец и пошел в Замятню, тайно надеясь поправить дела... но вышло по-иному, и Антония, шестнадцати лет еще, осталась в Эрнаре с семью братьями. Гэльд был, правда, взрослый уже, но надежд на него было мало, он больше думал о развлечениях, чем о жизни, Эверс, двумя годами младше Антонии, явно подражал ему во всем, а уж о пяти младших и говорить не стоило - Антония была им и за сестру, и за мать. Улрик, Асен, Любо и Илич - погодки и разбойные приятели ее только и боялись, а самый младший, Матэ (названный так потому, что мать умерла, дав ему жизнь) - тот и впрямь считал в глубине души, что Антония его настоящая мать, только говорить об этом не хочет. Так что Антония была в Эрнаре хранительницей порядка и процветания, и неудивительно, что когда Гэльд приехал из Ландейла, по ее словам, "встрепанный", она забеспокоилась. Она приступила было с расспросами, но ничего не добилась. Гэльд ни о чем не собирался рассказывать ни ей, ни братьям. Он только сейчас сообразил, что если заговор будет раскрыт, удар придется и по ним. Но дороги назад для него уже не было. Так пусть же подольше не знают, что к чему.
      Сразу же после приезда он послал людей на рубежи. Усилить заставы. Подозрительных не допускать. Раньше в Эрнаре за рубежами не особо следили, полагались на дурную славу здешних земель. Потом Гэльд велел набрать в селениях мастеров для оружейни. Она в замке была небольшая, для замыслов Гэльда мало подходила. Ее расширили, как могли, даже поставили горны во дворе под навесом. Ковали новое оружие и подправляли старое. Антония, узнав об этих приготовлениях, только руками всплеснула:
      - Никак ты Консула воевать собрался, братец?
      Гэльд кое-как отговорился. Он жил сейчас в каком-то лихорадочном возбуждении - как будто река прорвала плотину и хлынула по новому руслу, впервые он ощутил впереди какую-то иную цель - кроме повседневных забот и развлечений.
      Первый гонец явился на седьмой день. К удивлению Гэльда, это был Данель. Он пришел под видом подорожного и чрезвычайно обиделся, что Антония отправила его на кухню. Антония, в свою очередь, оскорбилась тем, что он принял ее за ключницу. Гэльд вмешался, увел Данеля к себе, туда же велел принести ужин. Данель посматривал на их скромную роскошь диковатыми глазами, с Гэльдом почти не разговаривал и на рассвете ушел в Кариан. С тех пор гости пошли один за другим, и Антония только за голову хваталась: "Что ты затеял? Лучше бы уж с бабами гулял, наживешь беды!" Но приказания его выполняла. Несколько раз Гэльд сам ездил с вестями то в Хатан, то в Листвянку и всегда тайно надеялся увидеть Хель, но это ему не удавалось, а сам ее искать он уже не решался. Так прошел месяц.
      Однажды ночью, когда Гэльд был в своих покоях в башне, явилась Антония. Вид у нее был скорбный, губы поджаты, пальцы раздраженно перебирали ключи па поясе. Гэльда это не очень удивило, Антония последнее время постоянно была зла, поэтому он, почесывая за ухом пса, равнодушно спросил:
      - Ну что, сестренка?
      - А ничего, братец, - язвительно ответила Антония. - Гости к тебе.
      - Так проводи их сюда.
      - Нет уж, братец милый, сам спустись и прими.
      Пес, висанский гончак, вислоухий и поджарый, встал с коротким рычанием. Гэльд вздохнул. Собачья погода на дворе... Очередной гонец, кто же еще.
      Вслед за Антонией он спустился по лестнице, взял масляный светильник и вышел. Пес шел за ним. Ледяной мелкий дождь хлестнул в лицо. Порыв ветра едва не загасил светильник. У крыльца стояли две смутные фигуры, рядом пофыркивали почти невидимые кони. Пес на всякий случай рявкнул.
      - Тихо, Знайд! - прикрикнул Гэльд, поднимая повыше светильник. Один из гостей выступил в круг света, Гэльд узнал Саента.
      - Какая честь! - пробасил Саент. - У барона, что ли, слуг не осталось, одни псы? Где тут стайня - коней отвести?
      Гэльд махнул светильником вправо и отдал его Саенту. Потом резко сказал второму:
      - Идем.
      В темноте они едва добрались до крыльца. На ступеньках гонец споткнулся и ухватился за руку Гэльда. В коридоре было светло, но гонец закутался в плащ и капюшон надвинул низко - не разберешь, кто. На ступенях лестницы поджидала Антония.
      - Замерзла, бедненькая... - посочувствовала она, - вымокла... Поспешил бы, братец...
      Она еще что-то хотела сказать, но Гэльд грозно глянул на нее, и она промолчала.
      - Принесешь наверх горячего вина, - бросил Гэльд, проходя мимо, - и приготовишь угловой покой.
      Антония окаменела. Но обращая на нее более внимания, Гэльд провел незнакомку к себе и усадил в кресло. Знайд проскользнул за ними и лег у порога.
      - Не обижайтесь на сестру, - сказал Гэльд, отходя к очагу, чтобы разжечь посильнее огонь. - Она ничего не знает.
      - Я и не обижаюсь, Гэльд, - услышал он ее голос и оцепенел. Потом подошел к ней, отвел с лица капюшон, помог снять плащ и тихо проговорил:
      - Здравствуйте, Хель.
      - Здравствуйте, - она устало улыбнулась. Гэльд взял ее за руки, они были ледяные и мокрые.
      - Да вы же совсем замерзли, - сказал он с жалостью. - Садитесь вот сюда, к огню, - он пересадил ее на лежанку, неловко завернул в пушистую шкуру рыка, так будет теплее, а я потороплю сестренку...
      Он опустился в кухню. Антонии там не было, зато сидел Саент, окруженный служанками, и ужинал. На столе стоял поднос с дымящимся кубком, и Саент уже посматривал на него.
      При виде хозяина служанки с визгом разбежались. Саент и ухом не повел.
      - И надо было тащить ее ночью, под дождем? - с упреком бросил Гэльд.
      - Кто кого тащил, - проворчал Саент, дожевывая кусок. - Разве ее удержишь?
      "Торопилась", - от этой мысли Гэльду стало тепло. Он взял кубок с вином и поспешил назад.
      Хель спала, укрытая шкурами. Гэльду жаль было ее будить. Он решил поставить кубок на решетку очага, чтобы вино не остыло до ее пробуждения, но тут Хель вздохнула, открыла глаза и виновато спросила:
      - Это вы, Гэльд? Я заснула...
      - Все в порядке, - сказал он, подавая ей кубок. Хель подержала его в ладонях, чтобы согреть их, и медленно начала пить.
      - Нет, не могу больше, - жалобно вздохнула она наконец. - Спасибо, Гэльд.
      Гэльд поставил кубок на пол и опустился в кресло. Хель сидела, прикрыв глаза. На лице ее была усталость, смешанная с наслаждением.
      - Спите, - сказал Гэльд. - Вы же устали...
      Хель открыла глаза, села поудобнее, обхватив колени руками.
      - Хорошо бы, - улыбнулась она, - но вначале дело.
      - Конечно, - пробормотал Гэльд разочарованно.
      - У меня серьезная весть для вас. Командиры десяток соберутся здесь, в Эрнаре.
      - Здесь? - Гэльд не мог одержать удивления. - Мне уже настолько доверяют?
      Хель искренне обиделась:
      - А почему вам должны не доверять?
      - Конечно! - воскликнул Гэльд, вскакивая. - Когда их ждать?
      - Через два дня, - Хель следила за ним веселыми глазами. - Можете не торопиться.
      - Хорошо, не буду!
      Недолго думая, Гэльд подхватил ее в охапку вместе со шкурой и со смехом закружил по покою. Знайд вскочил и запрыгал вокруг, норовя ухватить зубами шкуру. В покой заглянула Антония и тут же шарахнулась назад, хлопнув дверью. Наконец они без сил повалились на лежанку, а пес прыгнул следом, намертво вцепившись в шкуру. Гэльд схватил его за загривок и швырнул на пол. Потом повернулся к Хели:
      - Послушайте, Хель...
      - Да? - Хель лежала, раскинув руки, гладя пальцами мягкий пепельный мех.