Глава восьмая

Итак, одна, последняя весна оставалась для поисков лежащей в Ледовитом море земли, и подготовку к походу начали загодя. В декабре Врангель отправился за ездовыми собаками на Индигирку и Яну, и с помощью встреченного в Усть-Янске лейтенанта Анжу ему удалось уговорить старейшин предоставить для двухмесячного путешествия пятнадцать нарт с полными собачьими упряжками.

По маршруту движения, вплоть до оборудованного стана на Большой Баранихе, были устроены склады с кормом для собак. Даже доктор Кибер, испытывавший, кажется, чувство вины за то, что по болезни не смог участвовать в нескольких походах, на этот раз уверял, что теперь с ним все в порядке, и просил не бросать его в Нижнеколымске в тоскливом одиночестве.

Однако Врангель опасался, что поездки на север в поисках terra incognita доктор не выдержит. Да и что там ему изучать среди льдов?

В феврале Врангель изложил коллегам свой план:

— Для начала с удовлетворением сообщаю, что общими усилиями собрано количество потребных нам нарт с ездовыми упряжками, и это позволяет сразу разделить экспедицию на два отряда. Решены и другие проблемы. В конце этого месяца, после двадцатого числа, я отправляюсь с Прокопием Тарасовичем к Шелагскому мысу и верст на восемьдесят к востоку от него. Далее повернем на север и сделаем еще одну попытку отыскать в море землю. Тебе, Федор Федорович, — взглянул он на Матюшкина, — надо будет выехать в путь несколько позже, примерно в середине марта. Будешь со своим отрядом делать береговую опись до Северного мыса[20]. Но, вероятно, туда мы отправимся вместе. Я хотел бы, Федор, чтобы в начале апреля ты ждал нас на берегу, в восьмидесяти ста верстах к востоку от Шелагского мыса. Не исключено, что нам понадобится помощь в продуктах питания, и тебе надо иметь запас и для нас. После соединения отрядов вместе отправимся на восток, до Северного мыса, а еще лучше — до Колючинской губы, чтобы довести береговую опись до той точки, где завершилась опись берегов Берингова пролива экспедицией Биллингса.

— Получается, — угрюмо подытожил Матюшкин, — что я опять отстранен от поисков «Северной земли». Я понимаю, береговая опись дело нужное, и все же... — В глазах мичмана сверкала досада.

— Позволь, Федор, — напомнил товарищу Врангель, — не ты ли жаловался мне, вернувшись осенью с Анюя, что тебя разбил ревматизм, болят суставы? Я не могу подвергать твое здоровье новому риску.

— Сейчас я чувствую себя нормально, — упрямо выдавил мичман.

— Кто-то все равно должен выполнить эту опись, и, я думаю, у тебя это получится хорошо, — заключая перепалку, примирительно сказал Врангель. Чтобы окончательно успокоить Матюшкина, добавил: — Ежели наши с Прокопием Тарасовичем поиски опять окажутся безуспешными, я, возможно, дам тебе шанс попытать удачу и тоже съездить на север. Но лишь после того, как мы встретимся на берегу.

За окнами полутемной избы бушевала метель. В свист ветра вплетался заунывный собачий вой. В последние дни стрелка термометра опускалась за тридцать градусов мороза, и пока не было надежд, что в ближайшее время потеплеет.

В Сухарном набирались сил лучшие ездовые собаки, а с ними офицеров поджидал и сотник Татаринов. Двинувшийся на восток караван состоял из двадцати одной нарты.

Странно, но Врангель как будто уже истосковался по быстрому бегу собак, энергично погоняемых Татариновым. Он не думал о неизбежных тяготах пути. Почему-то была уверенность в том, что на этот раз повезет.

Во время привала на устье реки Березовой, на расстоянии дневного перехода до стана на Большой Баранихе, путешественников неожиданно нагнал ехавший налегке нарочный, нижнеколымский казак, с подписанной Сперанским срочной депешей. Вскрыв пакет, Врангель прочитал инструкцию сибирского генерал-губернатора.

— Что там? — спросил подошедший к нему Козьмин.

Не отрывая глаз от бумаги, Врангель ответил:

— Михаил Михайлович считает бесполезным продолжать в этом году поиски «Северной земли» и рекомендует ограничить наши работы описью берегов между Шелагским и Северным мысами.

— Что вы ответите ему?

— А то, что наши возможности позволяют нам сделать этой весной и то, и другое, — без раздумий ответил Врангель. — Неужели мы должны отказаться от нашей мечты?

Не мешкая, Врангель написал отчет об уже проделанной работе, заключив его собственным мнением по поводу целесообразности дальнейших поисков этой весной земли. Вручив ответ казаку, решил отправить вместе с ним в Нижнеколымск и две нарты с упряжками: среди этих собак обнаружились признаки болезни.

В стане на Большой Баранихе застигла снежная буря, и пришлось переждать до ее окончания несколько дней.

К Шелагскому мысу за Чаунской губой Врангель и Козьмин подъехали на двух нартах, оторвавшись от основного каравана, чтобы заранее подыскать место для ночлега. Пока они собирали выброшенный на берег наносный лес, кто-то вдруг выехал из-за торосов на нарте, запряженной парой оленей. На оленьих упряжках в этих краях ездили только чукчи, и уже само по себе безбоязненное появление здесь одинокого оленевода было приятным сюрпризом. Чукча остановил нарты на некотором расстоянии. Козьмин и Врангель подошли к нему. Он был среднего возраста, тридцати пяти — сорока лет. Его небольшая черная бородка заиндевела от дыхания. Вытащив короткую трубку, гамзу, оленевод выразительно постучал по ней пальцем и обескураженно развел руками. Смысл жеста был ясен: его трубка пуста, и он ждет, что пришельцы угостят его табаком.

Козьмин достал и протянул чукче свой кисет. Набив трубку, тот вытащил мешочек для табака и показал, что в нем ничего нет. Козьмин, взяв мешочек, пересыпал в него содержимое кисета. Поскольку переводчик остался вместе с караваном, Врангель с помощью знаков попытался удержать чукчу от отъезда и донести до него, что у них будет важный разговор. Надо лишь немного подождать. Лейтенант так и остался в неведении, насколько понял его одинокий странник. Докурив трубку, чукча ткнул рукой в землю и сказал:

— Камакай! Камакай!

И тут же, сев в нарты, подстегнул оленей и помчался в распадок меж гор.

Прибывший с караваном толмач на вопрос Врангеля о слове «камакай» пояснил, что это значит старшина, или вождь, чукотского племени.

Камакай явился к лагерю под вечер в сопровождении двух спутников. Лет шестидесяти, он был крепок сложением, и взгляд его выражал достоинство и уверенность в себе. Поприветствовав русских, старшина вручил им подарки — медвежье мясо и жирный тюлений бок.

Беседовали в большой палатке, уросе, с помощью толмача.

— Зачем вы пришли на нашу землю? Много ль у вас оружия? — спросил камакай.

— У нас нет никаких враждебных намерений, — ответил Врангель. — Наше оружие лишь для охоты. Мы исследуем эти берега, чтобы узнать путь, каким русским купцам удобнее всего доставлять товары для вашего народа.

Ответ как будто удовлетворил и успокоил чукотского старейшину. Врангель тоже имел к нему вопросы и спросил, видели ли чукчи деревянный крест, который его отряд поставил на Шелагском мысу два года назад.

— Мы закололи в жертву кресту белого оленя, — ответил камакай, — потому что он принес нам охотничью удачу. Но другой крест, который ставил раньше русский священник на берегу Чаунской реки, мы сожгли, потому что с некоторых пор в реке стало ловиться мало рыбы.

Довольный полученными взамен мяса подарками, на следующий день камакай приехал уже со своими домочадцами — женой, детьми и племянником. Пока шла неторопливая беседа, малолетний сын камакайского племянника очень ловко припрятал в своей кухлянке приглянувшуюся ему пару ножей и нитку бисера. Делая вид, что не замечает ребячьих проказ, Врангель выпытывал старейшину, нет ли каких островов в районе Чаунской губы и к востоку отсюда.

Старшина нарисовал углем расположение губы, Шелагского мыса, назвав его Ерри, и двух островов в заливе и в море. Один из них, остров Араутан, путешественникам был уже известен.

— А дальше, за мысом Ерри? — продолжал расспрашивать Врангель.

Старик, выслушав перевод, продолжил карту и нарисовал на ней еще один заметный выступ.

— Это Ир-Кайпио, — сказал он, и по очертанию берега Врангель понял, что так он называет Северный мыс.

Обозначив точку в море между Шелагским и Северным мысами, камакай добавил:

— Это земля в море, на север от берега. Ее горы всегда покрыты снегом. Летом, в ясные дни, ее видно со скал. Иногда оттуда приходили по льдам олени. В апреле они возвращались. Однажды я пытался догнать их на лодке, но льды не пустили меня.

Это важное сообщение заслуживало поощрения, и Врангель сказал:

— Мы будем искать эту землю, и, если найдем ее там, Белый царь щедро наградит вас.

— Я бы хотел получить от Белого царя большой железный котел и мешок табаку, — конкретизировал камакай.

— Вы будете иметь все это и еще два больших железных котла, — пообещал Врангель, провожая старика и его родичей.

Чтобы проверить слова камакая, Козьмин и Врангель отправились на нартах на восток от Шелагского мыса и на расстоянии в несколько десятков верст действительно приметили в море скалистый островок, который первоначально изображал на своей карте чукотский старейшина вместе с известным им островом Араутан. В память об отважном купце, когда-то погибшем у этих берегов с полвека назад, Врангель назвал остров именем Шалаурова.

Уже несколько дней Врангель и Козьмин, покинув матерый берег, двигались на север. Чтобы не обременять себя лишним грузом, заложили во льдах основной провиантский склад и восемь нарт с проводниками отослали обратно. Теперь в отряде осталось лишь четыре нарты и вместе с Татариновым пять проводников. Провизии и дров должно было хватить на пять дней пути.

Ночью вставших лагерем путников разбудил ураганный ветер. От его порывов парусина издавала звуки, подобные пушечным выстрелам. Слышалось, как трескается лед. Выскочивший из палатки Прокопий Козьмин паническим голосом закричал:

— Выходите, нас понесло!

Беда открылась Врангелю с первого взгляда. Их лагерь оказался на большой льдине, отрезанной от основного ледяного поля. Щели и разводья ширились, и ветер уносил льдину неведомо куда. Сбившиеся в кучу собаки испуганно подвывали. Татаринов вслух высказал очевидное для всех:

— Молитесь, господа! Ежели льдина треснет, назад нам не вернуться.

Ночь прошла в мучительном ожидании, а наутро стихавший ветер вновь прибил льдину к неподвижному полю.

Татаринов усмотрел на севере уходившие в небо испарения.

— Нам туда не пройти, — сказал он. — Там открытое море.

— Тогда двинем на северо-восток, — уверенно ответил Врангель.

Теперь путь преграждали сменявшие друг друга гряды торосов. Изучение через трубу ровного участка льда выявило на нем неширокие трещины.

— Что будем делать? — Врангель внимательно смотрел на Козьмина и Татаринова. Это решение он не хотел принимать единолично. Мнения разделились: штурман высказался за продолжение пути, Татаринов же предлагал повернуть назад. Присоединив свой голос к голосу Козьмина, Врангель подытожил:

— Большинство решило, что мы едем вперед.

Такое они уже испытывали и во время прежних походов. Лед прогибался, а иногда и лопался, но быстрота бега собак позволяла вынести нарты на безопасное место еще до того, как они начинали погружаться в полынью. Опасный участок был относительно невелик, и вскоре достигли совершенно твердого льда.

Еще одна ночь прошла в тревоге, на образованном при сильном ветре ледяном острове, отрезанном от основного поля большими трещинами. Утром, составив из льдин своего рода мост, соединились с его помощью с «материком» и, несмотря на риск, поторопились покинуть опасное место.

Наступило двадцать третье марта, обычный, ничем не примечательный день, и неяркое солнце, как всегда, серебрило простиравшуюся вдаль ледяную пустыню. К вечеру, при крепчавшем ветре, на горизонте, с запада на восток, потянулись в небо темно-голубые облака — свидетельство испарений открытого моря. Очевидно, понимал Врангель, что продолжать путь на север смысла нет. Но хотелось все же получить зримые, бесспорные доказательства тщеты своих надежд.

Собаки бегут по льду еще десять верст, до крайней гряды наваленных друг на друга льдин. Здесь остановились, и офицеры полезли для лучшего обзора наверх. Теперь уж никаких сомнений — впереди открытое море. Оно не было спокойным, дыбилось грозными волнами, ломавшими кромку льда. Уже отколотые льдины волны носили туда и сюда, сталкивали, испытывая на прочность, с другими. Слышалось тяжкое уханье огромной мощи разрушительной работы — ветер и волны делали ее сообща. Так могли выглядеть конец света или же первые дни творения, когда Господь, отделяя твердь от суши и называя собрание вод морями, с довольством потирал руки и говорил, что это хорошо.

Однако, наблюдая жуткую борьбу природных сил, Врангель испытывал иные чувства. Это был крах последних надежд пройти дальше и открыть землю, о которой говорили чукчи и в реальности коей он уже не сомневался. Как ни горько, но придется поворачивать назад.

Крайний предел безуспешных попыток отыскать «Северную землю» оказался на 70° 51' — северной широты и 175° 27' — долготы. От материка место их нахождения отделяли сто пятьдесят верст.

Когда Врангель со штурманом спустились с ледяной горы, Татаринов, ни о чем не спрашивая, по лицам спутников догадался об их чувствах. Он окриком поднял отдыхавших на снегу собак. Лохматый вожак Кучум, натягивая постромки, начал разворачивать нарту. Засуетился у второй нарты и куривший трубку проводник Афанасий.

Лед, еще недавно совсем ровный, выглядел уже иным: весь был испещрен трещинами, и часто их старый санный след прорезали широкие полыньи. И тут Татаринов еще раз показал виртуозное искусство управления упряжкой. Он понуждал собак прыгнуть через щель и вынести нарты на лед. Иногда же собакам приходилось, по приказу хозяина, принять для преодоления разводий и холодные ванны.

У ближайшего провиантского склада поджидали две нарты с проводниками, отправленные сюда ранее.

— Далеко забрались, весну обгоняем, — осмотрев простиравшийся к югу лед, сказал Татаринов.

Паутинная сеть трещин была видна невооруженным взглядом. Вскоре путникам пришлось пережить, быть может, самую страшную за все походы ночь. Они оказались на большой льдине, и крепчавший ветер отделил ее от соседних непреодолимыми полыньями. Небо мрачнело на глазах. Начинался шторм. Расходившиеся волны снова начали дикую игру со льдом — сдвигали его, переворачивали, ставили торчком и, как взбесившиеся кони, уносили вдаль на пенистых гребнях.

Льдину, приютившую замерший в оцепенении лагерь, тоже слегка колебало. То один, то другой ее край захлестывало водой, волны куда-то тащили ее, и даже всякое повидавший Татаринов, преклонив колени, молил Господа о спасении. Проводники-якуты, дабы уберечь глаза от жуткого зрелища, плашмя, лицами вниз легли на нарты, готовясь к скорой гибели.

Среди ночи случилось то, чего следовало рано или поздно ожидать. Мощный вал слегка приподнял льдину, потащил ее по чистой воде и кинул на соседнее ледяное поле. Собаки взвыли. Люди и нарты при сопровождавшем удар оглушительном треске заскользили по льду. Трещины заполнялись водой, и части расколовшейся льдины уже отходили друг от друга.

— В нарты! Надо уходить! — крикнул Татаринов. Была лишь одна возможность спастись, и он увидел ее. Его поняли и собаки. Повизгивая от страха, они резко рванули нарты и, прыжком преодолев полынью, перенесли ее на твердый лед. То же, по примеру передовой упряжки, проделали и остальные.

День прошел в движении, а к вечеру отряд достиг самого ближнего, в четырех верстах от матерой земли, провиантского склада. Веселье проводников-якутов, уже успевших похоронить себя в штормовую ночь, носило признаки легкого помешательства от счастья.

Ночлег устроили на берегу, близ устья реки Верконы. Обсохнув и подкрепившись горячей пищей, начали перевозку припасов из ледяного склада на берег. Но их хватит лишь на пару суток. Совершенно необходимо, чтобы не голодать, добраться до основного склада.

После однодневного отдыха, необходимого и людям, и собакам, Врангель принял решение на трех нартах послать к складу Козьмина:

— Сам понимаешь, Прокопий, на этом запасе мы долго не протянем.

Козьмин вернулся в тот же день с плохими новостями. Повсюду на его пути были трещины, а потом впереди встретилась полынья шириной не менее пятнадцати верст. Добраться до склада при таком состоянии льда возможности нет.

Единственная надежда — на соединение с Матюшкиным. Он должен со своим отрядом находиться к востоку от устья Верконы. На холме близ реки вкопали свежеотесанный столб и в жестяной коробке, привязанной к столбу, оставили записку о том, что из-за недостатка припасов они нуждаются в помощи. Сами же поспешили в поисках Матюшкина на восток.

Мичман Матюшкин, как и было предписано ему Врангелем, в компании со все же примкнувшим к нему доктором Кибером прилежно занимался описью береговой линии. Нельзя сказать, что он испытывал большую радость от этой работы. Ему опять досталось самое скучное, рутинное дело, в то время как сам начальник экспедиции в компании со своим любимчиком штурманом, рискуя жизнью, бороздят лед в поисках «Северной земли». В случае удачи и поделят славу. О нем же, Матюшкине, будут снисходительно говорить: «Он тоже был с нами, но на берегу».

И опять донимает вечными жалобами доктор Кибер: и то у него болит, и это, и нос чешется, и на ухе волдырь. К нытью спутника Матюшкин относился внешне спокойно, хотя иногда его и подмывало в сердцах крикнуть: «Да замолчите же, наконец! У меня тоже, еще с прошлого года, все кости ноют, но я же не жалуюсь!»

На Шелагском мысе повстречали чукчей-оленеводов, и те рассказали, что с месяц назад уже видели здесь русских и подружились с ними. Говорили и о большой земле, лежащей к северу, которую отправились искать русские. И тут доктор Кибер вдруг вспомнил, что во время совместной с мичманом поездке встреченный в Островном чукотский старейшина тоже рассказывал о неведомой земле в море и что можно видеть ее в ясные дни с берегового утеса, называемого Якан. Не ту ли местность, подумал мичман, имел в виду и другой старшина чукчей, Валетка, которого он расспрашивал во время ярмарки в Островном?

Камакай чукчей, встретивший Матюшкина и Кибера на Шелагском мысе, рассказал также, что дальше по побережью стоит полуразрушенная хижина. Отец говорил ему, что когда-то у тех берегов разбился русский корабль и хижину построили спасшиеся с корабля люди. Нашедшие ее, среди коих был и отец камакая, уже не встретили в хижине людей. Там было лишь несколько черепов и обглоданных то ли волками, то ли песцами скелетов. В одном куле сохранились остатки муки, а в другом — немного табаку. Табак, как и обтягивавшую хижину белую парусину, чукчи забрали с собой. Им пригодились и найденная поблизости наковальня, и несколько ножей.

Рассказ весьма заинтересовал мичмана. Стоило поискать последнее пристанище потерпевших здесь кораблекрушение.