И тот же Сульменев, находившийся в дружеских отношениях с Головниным, замолвил словечко за своего подопечного, когда узнал, что Головнин вновь собирается в кругосветное плавание. Так Федор Литке попал в экипаж «Камчатки».

Трудности нелегкого похода сблизили двух юношей. Отличник Морского корпуса, Фердинанд считал своим долгом поделиться знаниями с не имевшим подобного образования Литке. Новый друг раскрыл Врангелю свою беду: лейтенант Никандр Филатов, сослуживец Головнина еще по кругосветному плаванию на «Диане», невзлюбил его, преследует мелкими придирками, а после ссоры в театре, во время стоянки в Рио-де-Жанейро, готов стереть мичмана Литке в порошок. Тогда на пути к Камчатке Федор Литке всерьез подумывал бросить к черту это плавание и списаться в Петропавловске на берег. Лишь доводы друга, что нельзя поддаваться унынию и из-за мелких дрязг, неизбежных в дальнем походе, ставить под удар карьеру моряка, убедили Литке продолжить плавание.

Прощаясь перед отъездом Врангеля в Сибирь, они поклялись сообщать все интересное о своей жизни. В последней весточке Литке писал, что тоже получил назначение возглавить экспедицию на Север по исследованию острова Новая Земля и близлежащих берегов Ледовитого моря. В их жизненных дорогах вновь обозначилось сходство. Федор уже должен был отправиться в плавание, но ни строчки от него нет.

Садясь за пространное письмо к Литке, Врангель не мог сдержать досады на Сарычева, пока весьма сдержанно оценивающего результаты работы отряда. «...Говорят, — торопливо писал Врангель, — что я отступил от инструкции, искав землю 36 суток вместо того, чтобы найти ее в 1 день; назначают мне 7 дней сроку для той описи, которую и в 30 окончить нельзя; словом, не принимая в рассуждение ни местные обстоятельства, не имея понятия о затруднениях в собачьей езде само по себе и о невозможности набрать собак и рыбу в достаточном количестве, не соображая, наконец, и сущности нашего поручения, которое по сию пору считал не в чем ином состоящем, как в исследовании и разрешении вопроса о существовании Северной Земли напротив сибирского берега от Колымы к востоку и в проверке старых и учинении новых описей, бранят и ругают меня... Как бы я глупо ни поступил, однако радуюсь тому, что нами определено несуществование земли в удободостигаемом от сибирского берега расстоянии между меридианами Медвежьих островов и Шелагского Носа и что, следовательно, остается искать эту землю к востоку от последнего меридиана. Туда-то и обратим наши попытки весною 1823 года...

О себе могу тебе сказать, что здоров и что в Колымске меня ничего не утешает и не занимает, исключая моего поручения; оно меня так связало, что не желал бы переменить нарту на корабль и тундряные болота Ледовитого моря на прекраснейший Перу...»

Отдых в Нижнеколымске был недолгим, и, как только спала полая вода, затопившая по весне селение и вынудившая жителей спасаться на крышах домов, Врангель с товарищами вновь отправился на катере «Колыма» к низовьям реки, чтобы оттуда, разделившись на два отряда, продолжить изучение береговой линии в восточном направлении и внутренних земель края к востоку от Чаунской губы.

Продолжавший болеть доктор Кибер с очевидным смущением сообщил, что по состоянию здоровья не может ехать вместе с отрядом.

Первый привал устроили в деревушке Пантелеевке, расположенной на одноименной реке, притоке Колымы. Верст семнадцать до деревни судно тянула против течения бежавшая берегом собачья упряжка. В деревушку Врангель завернул лишь потому, что, как ему сообщили, в ней должен находиться купец Бережной, собирающийся с караваном вьючных лошадей отправиться на поиски мамонтовой кости в район Чаунской губы. Совпадение маршрутов давало надежду, что Бережной войдет в их нужды и поможет вьючным транспортом: в Нижнеколымске, несмотря на все усилия, достать лошадей не удалось.

Пантелеевка встретила путников разложенными от комарья дымокурами. Под их защитой на примыкавшем к деревне лугу выпасался табун лошадей, голов двадцать, Федора Васильевича Бережного. Лай встревоженных деревенских собак возвестил жителям о появлении гостей. Купец встретил их радушно, пригласил в дом, организовал угощение. Расспросив Врангеля о весенней поездке по льдам и нынешних планах, Бережной подытожил:

— Опять, стало быть, сошлись наши стежки-дорожки. А ежели кто-то из вас к Чаунской губе через Анюй собирается, я готов и сопутствовать.

Кивнув на Федора, Врангель сказал:

— Туда мичмана Матюшкина хочу я отправить.

— Так, ежели не возражаете, вместе и поедем. И мне, и ему, небось, сподручнее будет. В компании-то все веселее. А как у вас с транспортом?

Самое время было признаться, что с транспортом обстоит совсем неважнецки и потому рассчитывают на помощь и готовы заплатить за наем лошадей. Купец чуть не обиделся:

— Да я ж, поди, тоже за ваши успехи болею. Даром, что ль, у Медвежьих островов сухари делили? Я и без всякой платы лошадей вам одолжу, у меня их с избытком. Десять штук хватит?

— Вполне, — пробормотал не ожидавший столь широкого жеста Врангель.

— Вот и все дела! — положив ладонь на руку Врангеля, скрепил предложение Бережной. — А нам с Федором Федоровичем, — взглянул он на Матюшкина, — и остальных хватит.

— Как-нибудь, Федор Васильевич, я все равно отблагодарю, — твердо ответил Врангель.

— Да будет вам, какие между нами счеты! — отмахнулся купец.

Окрестности Пантелеевки изобиловали рыбными озерами, и, по примеру Бережного, Врангель посчитал нелишним задержаться здесь, чтобы сделать запасы в дорогу.

Пользуясь ясной погодой, он предложил Козьмину вместе подняться на высокую гору и взять с нее пеленги наиболее заметных вершин. Южный скат горы порос на месте давней гари лиственничным лесом. На полянах покачивались средь травы цветы душницы и ромашки. Выше лиственницы пропадали, и на камнях встречался лишь стойкий к ветрам и холоду кедровый стланик. Вершина горы была совсем голой. И какой вид открылся с нее!

От побережья Ледовитого моря к югу простиралась, гранича с Колымой и устьями Анюев, Большого и Малого, необозримая тундра. Чаши бесчисленных озер сверкали средь зеленой равнины. Была видна и дельта Колымы со многими островками. За грядой плоскогорий на севере открывались вершины присыпанных снегом Сухарных гор. На востоке вздымались Белые Камни.

— Через пару дней, Прокопий, — глядя на северо-восток, сказал Врангель, — мы отправимся в сторону Сухарных гор. Где-то там, сказывал Бережной, течет река Филипповка. Когда-то в ее долине водилось немало сохатых. Может, повезет и нам. Но уж хариуса в реке, говорят, и голыми руками наловить можно.

Первого июля, навьючив лошадей, отряды двинулись в путь.

Небо по-прежнему было затянуто тучами, и уже третий день, с редкими перерывами, лил дождь. Врангель высунул голову из палатки и осмотрел горизонт:

— На западе уже просветлело. Не унывай, Прокопий, скоро, глядишь, и льды уйдут: ветер меняется.

Выехав с Козьминым на рыбалку по небольшой речке, впадающей в море близ Большой Баранихи, они нежданно-негаданно оказались в ледяной ловушке. Только собрались, наловив сетью гольцов, муксуна, чиров, возвращаться обратно, как обнаружилось, что северный ветер нагнал в устье реки льды и закупорил выход. Потом полил дождь.

В стане на Большой Баранихе, построенном еще прошлым летом под руководством унтер-офицера Решетникова, проживала посланная сюда ранее группа работников. Они вязали сети, ловили рыбу, успели смастерить лодку. На ней Козьмин с Врангелем и отправились на рыбалку.

Путь к стану, где была намечена встреча с Матюшкиным и Бережным, занял примерно две недели. От реки Филипповки, в которой хариуса действительно оказалось в изобилии, путь лежал глинистым, поросшим тальником болотом в сторону Каменной тундры, голой и неуютной, замкнутой покрытыми снегом горами. Сохатые нигде не встречались, но на озерах настреляли почти два десятка линяющих гусей. На подмытом полой водой берегу небольшого ручья обнаружили мамонтовые кости и один бивень прихватили с собой, чтобы порадовать купца Бережного.

Через час после смены ветра воздушные массы все же начали выталкивать лед из горловины реки, и Врангель с Козьминым, быстро собрав палатку, кинули ее в лодку и сами сели на весла.

В рыбацком стане их уже поджидали подъехавшие со спутниками Матюшкин и Бережной. За чашкой чая мичман рассказывал:

— Ох и лес, Фердинанд, повстречался нам на Анюе, не пройдешь, пришлось топорами прорубаться. Рыбалка в тех краях нонче плохая, жители голодают. С мамонтовой костью не повезло. Лишь в одном месте встретился клык, пуда на два-три весом, но он так крепко примерз к днищу ручья, что, как ни старались, освободить его не могли. На беду, и пешней с собой не оказалось.

Только сейчас, слушая Федора, Врангель вспомнил о подарке, припасенном для купца Бережного.

— Идем-ка, Федор, подсобишь мне, — попросил он Матюшкина.

В балаган вернулись с бивнем на руках.

— Это вам, Федор Васильевич, в благодарность от нас.

Купец изумленно расширил глаза:

— Где же взяли?

— У ручья близ Медвежьей речки, на подмытом берегу.

— Хорош! А нам пока настоящей удачи не было. Что ж спасибо!

Совместное пребывание на берегах Чаунской губы использовали для изучения температуры и состава морской воды и лодочных походов к острову Айон.

Настала пора вновь расставаться. Отряд Матюшкина и Бережного двинулся к востоку в межгорные долины. Врангель с двумя проводниками на четырех лошадях поехал на юг в верховья Большой Баранихи, чтобы оттуда перевалиться на Малый Анюй. Козьмину и матросу Нехорошкову он поручил остаться здесь и вместе с работниками сделать необходимые кормовые запасы для предстоящего будущей весной нового и, быть может, последнего похода на север.

Небольшой караван следовал по левому, пологому берегу Баранихи тропой, пробитой дикими оленями. В сорока верстах от устья река сужалась, и все круче становились скалы на том берегу. Освещенные солнцем, они сверкали вкрапленными в них минералами — зеленоватым порфиром, желто-бурым халцедоном, пятнисто-полосатчатой яшмой и розовыми карнеолами. Оленья тропа повела в сторону от реки, и проводник-юкагир сказал:

— Олень знает путь к Анюю. Надо идти по его следам.

На третий день достигли сбегающих с гор ручьев, образующих при слиянии верховья Баранихи. Склон горы был засыпан свежим снегом. Раскопав его, проводник показал начальнику отряда, что оленья тропа ведет наверх, на перевал.

Лошади с трудом поднялись по крутым уступам. На вершине плато обнаружились котловина и в ней подмерзшее болото.

— Гляди, тойон, — сказал проводник, указав на скользящий из водоема ручей, — это Погиндена, и она впадает в Малый Анюй.

Долиной реки спустились вниз и в нескольких верстах от хребта, служащего водоразделом Баранихи и Погиндены, остановились на ночлег.

Утро, теплое и ясное, подарило лейтенанту Врангелю зрелище мигрирующего на юг огромного оленьего стада. Спустившись с восточного острого хребта, олени двумя бесконечными потоками шли по снежной целине. Каждую колонну замыкали могучие быки, и грозным хорканьем, а то и легкими ударами рогов они подгоняли зазевавшихся телят. Беспокойство было оправданным: за одним стадом, карауля добычу, крался одинокий, худой и, должно быть, до предела голодный волк.

Врангель уже поднимал ружье, целя в волка, но юкагир удержал его:

— Не надо, тойон, пугать оленей. Люди ждут их на Анюе.

Другой проводник, ближе потянув привязанных собак, готовых облаять и оленей, и волка, зажал им морды. Его тоже беспокоило, как бы напуганный косяк не отвернул в сторону от привычного маршрута.

Волк, в отличие от оленей, все же заметил затаившихся у скалы людей, злобно уставился на них, поджав хвост, побежал назад, в горы.

Но и у второго стада тоже был свой преследователь. На расстоянии с полверсты от колонны по следам оленей шел крупный черный медведь. Он, впрочем, не забывал и о другой охоте. То и дело останавливался, рыл землю и, подцепив ногтями, вытаскивал из норы лемминга и отправлял его в рот. От таких упражнений расстояние между ним и оленями все время увеличивалось.

В долине Погиндены, которой двигался теперь отряд, показалась первая в этой северной полосе роща из ив и лиственниц, и Врангель, объявив привал, определил ее широту. Из-за возвышенной местности граница леса проходила здесь южнее по сравнению с другими местами к востоку от Нижнеколымска.

Среди ночи привязанные к деревьям лошади вдруг заржали. Схватив ружье, Врангель выскочил из палатки. Собаки, обратив морды к реке, подняли яростный лай. В мягком лунном свете было видно, что с того берега, несколько выше по течению, какой-то зверь плывет к их лагерю. Тьма мешала как следует прицелиться. Когда зверь выскочил на берег, лейтенант узнал волка. Напуганный тревогой, он бесшумно исчез во тьме.

— Вот оно, наконец-то, мамонтовое кладбище! — Купец Бережной спрыгнул с лошади и пошел к полуразмытому вешними водами холму, из которого торчали черепа и кости древних животных. Взяв лопату, купец начал раскапывать землю.

К нему присоединился Матюшкин, а затем и трое проводников-якутов. Первый мамонтовый бивень отрыли не сразу, но находка воодушевила. Увы, дальше встречались лишь челюсти, и Бережной хмуро заключил:

— Кто-то, однако, вперед нас здесь побывал.

Он пошел вдоль холма к берегу моря и вскоре позвал Матюшкина:

— Федор Федорович, иди сюда, посмотри.

На площадке, укрытой от ветров скалами, виднелось недавнее кострище. Вбитый в землю шест указал место, где стояла палатка. Поодаль, в полуприсыпанной яме, нашлись малопригодные для торговли попорченные куски мамонтовых клыков.

— Делать здесь нечего, едем дальше, — объявил Бережной.

Как-то незаметно купец взял командование отрядом на себя. Что ж, думал Матюшкин, он и старше, и опытнее. К тому же все лошади его, и проводников Бережной нанимал. Получалось не так, как было задумано: не Бережной сопровождал мичмана, а, скорее, наоборот. Когда же Матюшкин попробовал изменить направление и взять иной маршрут, купец решительно возразил:

— Нет, туда нам не надо; я знаю, места там пустые.

Проводникам же было все равно, кто командует отрядом, и они были веселы. Почти каждый день удавалось подбить на озерах то два, то три десятка линяющих гусей и лебедей, а на сытый желудок и походная песня легко поется.

Окруженная холмами долина вновь возродила у купца надежды на успех. Но и здесь добыча оказалась скудной — лишь два мамонтовых клыка. Пока Бережной с Матюшкиным копались в холме, якуты отправились на лошадях поохотиться и подстрелили пару оленей.

Дальнейшие поиски не прибавили к находкам ровно ничего.

— Хватит! — объявил свою волю Бережной. — Кости больше не ищем. А ты, — ткнул он пальцем в чуванского старшину Мордовского, — поведешь нас отсюда к чукчам. Я буду торговать с ними.

На случай встречи с чукчами купец вез для торга табак, бисер, медную посуду и другой товар.

Теперь шли, подчиняясь чуванцу Мордовскому, уверявшему, что он знает путь к земле, где живут чукчи. Однажды в полдень все замерли на месте, пораженные картиной неба. Вокруг солнца возникли четыре матовых по цвету спутника. Два ложных светила и истинное соединила выгнутая в горизонтальном направлении радуга, а две других, с противоположно направленными цветами, протянулись через скопище солнц в вертикальном направлении. Проводники-якуты единодушно заявили, что все это не к добру и надо ждать непогоды.

Наутро после тревожной ночи, когда волк вспугнул лошадей и собак, Врангель произвел ревизию съестных припасов. Результат обескуражил. Продуктов при нормальном питании оставалось дня на три, а они еще не дошли и до Анюя. Проводникам он объявил, что рацион будет ужат, надо экономить.

Днем резкий ветер нагнал тучи, а на следующий день густо повалил снег. Вода в Покиндене поднялась настолько, что едва не затопила лагерь на холме, где ночевали путники. Метель продолжалась еще два дня, и хотя пора было перейти на другой берег реки, из-за подъема воды и быстроты течения осуществить переправу не представлялось возможным.

Пришлось ждать, пока уровень воды спадет, и тогда по каменистому порогу пошли через реку вброд. Один из якутов на самой мощной лошади первым ступил в воду. На середине реки вода дошла ему до седла. Тем не менее он благополучно выбрался на противоположный берег. Размотал крепкий ремень, привязал его к дереву и другой конец кинул для страховки командиру отряда. Держась за ремень, Врангель, а затем и другие проводники перешли через бурную реку.

Как никогда ранее, чтобы пополнить съестные запасы, нужна была бы успешная охота. Но долина реки словно вымерла. Ни перелетных птиц, ни следов оленя. Тем временем пришла другая беда. Лошади, оставленные на ночь кормиться на лугу, наутро исчезли. Лишь одна, самая старая и изможденная, одиноко бродила возле палатки. Проводники, внимательно осмотрев место, обнаружили поблизости следы медведя. Он-то и спугнул лошадей. Поиски пропавших животных длились целый день и ничего не дали.

Лошади не вернулись и на следующее утро. Дабы облегчить предстоящий пеший путь, Врангель распорядился весь лишний груз, в том числе и палатку, схоронить в тайник у приметной лиственницы. На стволе ее вырезали крест. На единственную оставшуюся кобылу погрузили инструменты, котел, чайник и другие совершенно необходимые вещи.

Как-то неуверенно чувствовавший себя в последние дни проводник-юкагир решил-таки покаяться начальнику:

— Тойон, я думал, селение на Анюе близко. Но эти сопки мне незнакомы. Теперь вижу: до жилья, где можно найти моих сородичей, еще далеко.

Едва тронулись в путь, полил дождь, и он стих лишь к вечеру. Вместо ужина пришлось довольствоваться лишь чаем. Памятуя преподанный им урок, Врангель приказал двум якутам посменно караулить лагерь и оставшуюся при отряде лошадь. Он спал беспокойно. Снилось бушующее море и тонущий в нем корабль. Проснувшись на заре, прислушался. Все было тихо. Огляделся вокруг. Якут, которому надлежало бодрствовать, крепко спал, но от его запястья тянулся к лежавшей на земле лошади привязной ремень.

Врангель встал и начал разжигать потухший костер. Он чувствовал, что его мучает голод. Треск дров разбудил и остальных. Юкагир пошел бродить по окрестностям. Изредка он нагибался и что-то раскапывал в земле. Но вернулся с пустыми руками. На вопрос начальника пояснил, что искал в мышиных норах съедобные корни и морошку — запас зверюшек на зиму. Да жаль, грунт болотистый: в таких местах мыши запасов не делают.

Якуты, чтоб хоть отчасти утолить голод, ободрали молодую лиственницу, осторожно отделили мягкие нижние волокна и, мелко изрубив, кинули в котел с водой. Прежде чем подать варево, трижды снимали с поверхности накипавшую серу. Получилось нечто вроде каши, но с добавкой соли и перца есть было можно, хотя варево вязло во рту и все же отдавало смолой.

Чуть подкрепив силы, отправились дальше. Пощадивший их ночью дождь начал моросить опять.

— Я на разведку! — подстегнув лошадь, на ходу крикнул Матюшкин Бережному.

Тропа, по которой следовал караван, отступая от песчаного берега, круто уходила здесь в скалы. Справа ее поджимал утес, слева открывалась пропасть, достигавшая свободного от льда моря. Отвесный камень гулко отражал плеск волн. Место казалось опасным, и потому мичман посчитал нужным провести рекогносцировку, чтобы не подвергать риску товарищей.

Он не проехал и десяти минут, как лошадь вдруг замерла и захрипела. Что-то темное маячило за упавшим на тропу камнем. Соскочив с лошади, мичман пошел вперед и только сейчас вспомнил, что у него нет с собой ружья. Рука его скользнула к поясу, нащупала рукоять ножа. А над камнем, поднявшись на задние лапы, вдруг возник во весь огромный рост черный медведь и, качнувшись, глухо заревев, двинулся навстречу. Лихорадочно размышляя, что же делать, Матюшкин вспомнил рассказы казаков, что медведь всегда боится человека и можно обратить его в бегство даже криком. «Стреляй, — диким голосом заорал мичман, будто за его спиной стояли товарищи, — дай копье, коли его!» Но, похоже, крики не напугали зверя. Он медленно продолжал идти вперед, и неизвестно, чем бы кончилась схватка, если б из-за спины мичмана не выскочила услышавшая его крик и вовремя подоспевшая лайка. Остервенелый собачий лай обратил медведя вспять, и вскоре он скрылся за поворотом тропы.

Вслед за обнаружившей что-то собакой Матюшкин подошел к камню, за которым сидел медведь. Там лежала свежая, еще не тронутая зверем нерпа. Должно быть, косолапый лишь недавно подкараулил ее на берегу и затащил сюда, чтобы полакомиться без помех. Да помешали, потому и был так сердит.

Закинув нерпу на плечо, мичман пошел назад.

Проводники-якуты молча сидели на камнях, покуривая короткие трубки-гамзы.

— Что кричал там, кого встретил? — отрывисто спросил Бережной.

— Медведя повстречал, добычу не поделили, — кинув нерпу на землю, небрежно ответил мичман.

— Где ж хозяин?

— Сбежал, а вот это мне оставил.

Никто из спутников словно не обратил внимания, что он был без ружья и подвергался очевидной опасности, и это, как и их равнодушие к тому, что сам мичман считал подвигом бесстрашия, задело его. Бережной как будто все же испытывал угрызения совести, что не поспешил на помощь. Но сказал иное:

— Пройти там можно?

— Теперь можно.

— Ты уверен, что за этим перевалом мы найдем чукчей? — грозно подступился купец к толмачу Мордовскому.

— Да-да, — испуганно забормотал тот, — они там, за горой.

Но и к вечеру, когда, пройдя опасной тропой через горы, вновь спустились в тундру, никаких признаков близкого соседства чукчей заметно не было.

— Так где же они? — Из-за неудачных поисков то мамонтовой кости, а теперь чукотских становищ Бережной с каждым днем все более мрачнел.

— Они здесь, где-то здесь! — хнычущим голосом ответил чуванец.

— Ладно, — свирепо глядя на него, процедил Бережной, — завтра, прямым путем, мы возвращаемся через тундру в Нижнеколымск.

Однако наутро, когда отряд, следуя долиной впадавшей в море небольшой речки, обогнул сопку, за ней открылся наконец чукотский лагерь — десятка два юрт, еще теплые, мерцавшие углями кострищи, валявшиеся на земле полуобглоданные оленьи кости. Но лагерь был пуст, и все говорило о том, что жители покинули его в большой спешке.

— Может, они боятся нас и прячутся где-то рядом? — высказал догадку мичман. — Надо взглянуть окрест.

Спешившись, он стал карабкаться на крутую горку, но прежде чем добрался до вершины, густой туман окутал землю, сделав невозможным обзор. Прозвучавший выстрел поторопил его вниз.

Бережной дал команду идти дальше вверх по реке.

Несмотря на мучавший всех голод, продолжал пеший путь и отряд Врангеля. В пятнадцати верстах от последнего ночлега подошли к горному хребту. Быстрый ручей у его подножия кое-как, погружаясь в воду до пояса, перешли вброд и начали тяжелый подъем. Шедший впереди юкагир, достигнув вершины, осмотрелся и ликующе завопил:

— Река, внизу река! Это Анюй.

Его вопль подбодрил остальных, и, когда они встали рядом, юкагир показал на змеившуюся в долине ленту реки.

— Я знаю это место, — торжественно заявил проводник. — Там, ниже по течению, стоит мой зимний балаган. А выше — селение Коновалово.

К берегу реки подошли предельно усталыми. Сил хватило лишь на то, чтобы развести костер. Здесь и решили заночевать. Но попавший в родные края юкагир явно воспрял телом и духом. Выпив чай, он заявил, что пойдет к селению и принесет пищу. Часа через два вернулся, и по его виду Врангель понял, что проводник идет с пустыми руками.

— Там никого нет, — обескураженно сказал юкагир, — все еще на летовьях. И кладовые пусты.

Утром Врангель принял решение идти вниз по реке к Островному. На привале вновь варили лиственничные волокна. С тоской провожали голодными глазами летевшие высоко в небе, на юг, стаи гусей и уток.

Островного достигли к вечеру, чтобы с горечью убедиться: судьба по-прежнему безжалостна к ним. И это селение оказалось покинутым жителями, ушедшими, должно быть, на покол оленей. В чуланах не нашлось ни черствой лепешки, ни заплесневелой юколы.

— Они ждут оленей у Обромской горы, — сказал юкагир. — Я пойду туда.

Обратно он вернулся на лодке, которую одолжил местный князек, с полтушей оленя, парой копченых оленьих языков и одной большой рыбой. Это было все, что удалось выпросить у князька. По словам юкагира, его народ голодает, люди едят толченые кости, коренья, варят оленьи шкуры.

Подкрепившись и оставив кое-что про запас, Врангель с двумя якутами поплыл на лодке вниз по Анюю. До Нижнеколымска оставалось примерно три дня пути.

Уже ни у кого не было сомнений, что чукчи избегают встречи с пришельцами. На реке вновь попались поспешно брошенные юрты и еще не остывшие угли костров.

Совсем рядом мелькнуло несколько оленей, и Матюшкин уже поднимал ружье, намереваясь подстрелить одного из них. Купец грубовато остановил его:

— Бубенцы, что ль, не слышал? Это домашнее стадо. Подстрелишь — хлопот от чукчей не оберешься.

У кряжа гор наткнулись на уходившую в сторону от реки, в распадок, дорогу. На ней обнаружились и старые, и свежие оленьи следы.

— Однако здесь чукчи ездили.

— Похоже, — согласился Бережной. — Только куда, к Берингову проливу? А нам зачем?

— Думаю, ехать надо по дороге, — высказал свое мнение мичман. — Она может вывести на Анюй, к Островному.

Но купец твердо стоял на своем: идти надо вверх по реке. Совершенно незнакомые с этой местностью якуты в замешательстве молчали.

— Анюй там, за хребтом гор, — поставил точку на споре Бережной.

Подъем в горы отряд начал при густевшем на глазах тумане. Тихо и мрачно было кругом. Лишь изредка покатятся вниз камни, сбитые копытами лошадей, и где-то над головой журчат ручьи, водопадами низвергающиеся с вершин.

Какое-то время впереди еще можно было рассмотреть уходящие в тучи зубчатые утесы, но вскоре туман скрыл их.

Сужаясь, тропа петляла, огибая уступ, а опустившаяся в ущелье молочная муть сгустилась до того, что всадники вынуждены были спешиться и вести лошадей на поводу.

Проводник-чуванец, Бережной, а следом и Матюшкин достигли наконец плоской вершины и в замешательстве остановились. Куда же дальше? — гадали они. Впереди зияла заполненная клубами тумана почти отвесная пропасть. Подошли и якуты с караваном вьючных лошадей. Вид пропасти поразил и их. Ждать, пока туман рассеется, и поискать тогда продолжения тропы? Но от пропитавшей воздух сырости всех и без того бил озноб. Следовать назад? Слишком далеко, да и лошади измучены.

Внезапно где-то рядом послышались стук копыт и хорканье оленей. Якуты уверяли, что промчавшиеся по их следам олени исчезли в проходе меж гор. Тщательные поиски вывели к узкой расщелине. Чуванец прошел по ней немного вперед и вернулся с клочком оленьей шерсти, которую нашел на одном из камней. Один за другим путники углубились в темный провал меж скал. Через полчаса вышли к самому гребню хребта. С трех сторон из тумана проступали вершины гор. Белая пелена не позволяла рассмотреть землю, но, глядя в свободную от каменных нагромождений сторону, Бережной уверенно заявил:

— Там, внизу, уже тундра.

Матюшкин лишь скептически хмыкнул: по его счислению, тундра лежала значительно дальше.

Придерживаясь руками за валуны, начали осторожный спуск оленьей тропой вниз. Невозможность рассмотреть что-либо впереди наводила на всех почти мистический страх. Скользившие из-под ног камни летели в пустоту, и слышался отдаленный расстоянием плеск: вероятно, у подножия горы был водоем.

Темнело, но до наступления ночи спуск в долину благополучно завершился, и путники оказались на берегу озера, в которое поблизости падал низвергавшийся со скал ручей. Изголодавшиеся лошади быстро отыскали траву. Не столь удачливы были люди: у них оставалось лишь несколько сухарей и по юколе на каждого.

В одном из вьюков нашли запас сухих дров. Пламя костра осветило мрачное лицо Бережного. Кажется, подумал Матюшкин, купец всерьез засомневался, что они на верном пути.

Развеявшее туман утро позволило наконец-то без помех обозреть окрестности. Там, где Бережной ожидал увидеть открытую тундру, тянулся труднопроходимый кряж гор, и они замыкали долину со всех сторон.

— Мы взяли не ту дорогу, — решительно высказался мичман. — Надо вернуться назад.

Бережной горько рассмеялся. Взглянув на крутую оленью тропу, по которой в сумерках они спускались в долину, он отрицательно качнул головой:

— Нет, обратно мы не пойдем. Я не хочу, чтобы лошади и мы сами сломали здесь шеи.

Тучный луг в межгорной котловине насытил всю ночь кормившихся лошадей. В мышиных норах якуты раскопали дикий лук и съедобные коренья. Но голод продолжал мучить людей.

Подъем другим путем в гору привел к невероятному открытию: впереди слышался грозный плеск волн, и в воздух поднимались пары морского тумана.

— Я ошибся, — хмуро признал Бережной, исподлобья взглянув на мичмана. — А вы, кажется, были правы. Куда теперь?

Вновь спустились в долину, и Матюшкин предложил идти по руслу впадавшей в озеро реки. Теперь уже никто не возражал ему. Еще одна ночь застала на дне каменного ущелья, и нечего кинуть в закипающую воду подвешенного над огнем котла. Якут Анисим тихо дернул Матюшкина за рукав, шепнул:

— Отойдем в сторону, тойон.

Вслед за якутом мичман пошел к пасущимся поблизости лошадям. Там, где их уже не могли видеть другие, якут вытащил из-под замшевой оленьей кухлянки небольшую утку.

— Откуда она?

— Подбил по дороге камнем. Съешь ее, тойон. Только ты можешь вывести нас. Тебе нужны силы.

Взяв утку, мичман вернулся к костру и без раздумий бросил ее в общий котел. Хоть чуть-чуть голод был утолен. Якуты сгрызли и все кости.

Ночь выдалась холодной, а утром пошел сильный снег. В поисках дров перетрясли все тюки, и тщетно. Чтобы отогреться и вскипятить чай, пустили на костер шесты от палатки. Русло реки в конце концов привело к распадку, и, следуя вожатому, караван начал подниматься наверх. Заночевать пришлось на вершине горы. Теперь не было и дров, и люди пытались согреться, прижимаясь к теплым бокам прилегших на снег лошадей.