— Администрация компании, — доверительно снизил он голос, — подрядила меня поработать на благо торговли, поскольку я обладаю некоторым опытом в строительстве фортов и четыре года назад помог компании построить форт Лэнгли в устье реки Фрейзер. В начале этого года я присмотрел подходящее место и заложил еще один торговый пост — в устье реки Насс, уже ближе к вам, почти напротив островов Королевы Шарлотты, на широте пятьдесят четыре градуса с небольшим хвостиком.

Врангель слушал его со все большей настороженностью.

— На это лето, — невозмутимо продолжал Симпсон, — я имел другое важное задание: выяснить через индейцев место впадения в море реки Бабин и присмотреть там место для строительства нового форта. В ее верховьях расположены несколько наших торговых точек, и нам хотелось бы контролировать эту реку целиком. В поисках Бабина я немножко заплутал и ушел на своем корабле вдоль побережья слишком далеко на север: там такие фьорды, что сам черт ногу сломит. Наконец нашел прекрасный залив и впадающую в море судоходную реку и решил, что это и есть река Бабин, которую я искал. Я переговорил через переводчика с тамошними индейцами, много ли бобров водится на этой реке, и они сказали, что бывающие у них американцы ежегодно скупают три-четыре тысячи шкурок, а могли бы и больше. В ответ я заявил им, что мне эта река Бабин нравится, и тогда они меня поправили, что это не Бабин, а Стикин, а та река, которую я искал, лежит южнее. Ну и пусть, подумал я, можно закрепиться и на Стикине.

— А вы не потрудились, мистер Симпсон, как настоящий морской офицер, географически определить устье этой реки Стикин? — скрывая за внешней вежливостью нараставшее раздражение, спросил Врангель.

— Разумеется, я определил это место, — англичанин осклабился, словно готовил собеседнику неприятный сюрприз.

— И какова же его широта?

— Примерно пятьдесят шесть с половиной градусов.

— Но позвольте, — уже не сдерживая себя, вскричал Врангель, — вам разве неизвестно, что, согласно конвенции, подписанной между нашими странами, граница между русскими и британскими владениями установлена на широте пятьдесят четыре градуса сорок секунд, и все, что лежит севернее нее, это уже наши владения?

— Я и не собираюсь спорить с вами, — примиряюще ответил Симпсон. — Устье Стикина действительно лежит на вашей территории. Но, согласно той же конвенции, граница по побережью, по крайней мере в том районе, где расположено устье Стикина, не должна отстоять от моря более чем на десять морских лиг. Вот этот небольшой кусок земли в долине Стикина и есть ваша территория. А дальше река уходит в глубь материка, и это уже наша земля. Согласно той же конвенции, граждане Британии могут свободно плавать по рекам, впадающим в Тихий океан и пересекающим русскую границу, и вести торговлю по этим рекам. Или вы со мной не согласны?

— Отчего же, — выдавил Врангель, — здесь вы правы.

— Потому я и подумал, что неплохо бы основать торговый пост в верховьях Стикина, на нашей, разумеется территории. Но, — сделал паузу Симпсон, — прошу понять меня правильно, барон, мы не стремимся, вынужден подчеркнуть это еще раз, к соперничеству с вашей компанией. Нам лишь хотелось бы совместными с вами усилиями выдавить из этого района американцев. Потому мы и предлагаем вам по-партнерски вести промыслы в проливах на равных условиях.

— Я уже обещал вам обдумать это предложение, — напомнил собеседнику Врангель.

Прощаясь, лейтенант Симпсон вновь рассыпался в уверениях, что очень рад лестному для него знакомству и что он рассчитывает на развитие совместных планов.

— Надеюсь, мы увидимся следующим летом, — протягивая руку Врангелю, улыбнулся Симпсон.

— Добро пожаловать! — дипломатично ответил Врангель: судя по откровениям Симпсона, от близкого соседства с Гудзонбайской компанией большого добра для русских ожидать не приходилось.

Они шли уже несколько дней от острова Унга в группе Шумагинских островов, проводя в море почти все светлое время суток, и лишь на ночлег заворачивали к каменистым клочкам земли, лежащим на пути, где можно было встретить лишь моржей и сивучей. Ставили палатки, разжигали костер, чтоб маленько обсушиться и подогреть еду, и, наскоро перекусив, почти сразу засыпали сном праведников, расслабив мышцы, набрякшие от беспрерывной работы веслами. И до рассвета ничто не тревожило их. Только налетавший порывами ветер ворошил угли догоравшего костра и иной раз щелкал вздувшейся парусиной походного жилья.

К полудню пятых суток показался остров Унимак, еще окутанный туманом. Ближе открылась уходящая ввысь почти на три тысячи верст Шишалдинская сопка. Прошедшей зимой, как рассказали Вениаминову алеуты, сопка с громовыми раскатами изрыгала огонь, и с северо-восточной ее стороны струились потоки лавы. Теперь же, сквозь редеющий на глазах туман, светилась, подобно раскаленному железу, лишь одна расщелина, прорезавшая вулкан от вершины почти на треть его высоты.

Сопка, заметил Вениаминов, от усыпавших ее пепла и лавового камня выглядела ныне совершенно черной. Хотя в прежние его походы мимо этого острова она неизменно являлась в сиянии круглый год покрывавшего ее снега.

Шедший впереди на однолючной байдарке пожилой алеут греб к небольшой бухте на южной стороне острова, и вслед за ним и другие три байдарки направили туда свой путь. Во время последнего ночлега алеутский старшина сказал Вениаминову, что покажет на Унимаке место, где лет двадцать с лишком назад был затерт льдами и затонул корабль американского торговца О'Кейна. Ушедшие с корабля вперед русские промышленники сумели, прыгая со льдины на льдину, выбраться на берег, а американскому шкиперу с его подружкой-сандвичанкой и нескольким матросам не повезло: угодили в полыньи и в ледяной воде нашли свою смерть. Спасшиеся промышленники позднее говорили, что на корабле О'Кейна был сундук, набитый пиастрами, и надо бы извлечь его с затонувшего судна. Но разговоры остались разговорами, а сундук вместе с останками корпуса постепенно затянул в себя прибрежный песок.

Метрах в ста от горловины бухты, меж двух приметных камней, выступающих из воды, на которые и напоролся корабль О'Кейна, старшина-алеут остановил свою байдарку и подождал, пока подплывут спутники.

— Вот здесь, — уверенно сказал он Вениаминову, — и лежит корабль.

Наклонившись, Вениаминов всмотрелся вглубь: лишь желтоватый песок тускло просвечивал сквозь толщу воды. Сидевший в той же трехлючной байдарке младший брат Вениаминова, Стефан, нараспев, с задором, молвил:

— А что, Иоанн, не попробовать ли нам извлечь то золотишко?

— А зачем тебе? — вроде бы добродушно, но с внутренним осуждением ответил Вениаминов. — Душу сгубить?

Братья были неравны талантами и разумом, и Стефан, хотя тоже обучался в семинарии, богословские науки воспринимал с трудом и, за неспособностью завершить учебу, был взят старшим братом в Америку. Здесь же был он полезен как псаломщик при церковных службах и в дальних походах, когда отправлялся Вениаминов навестить свою паству.

Достигнув берега через захлестывавший гребцов бурун, они подняли байдарки повыше, куда не достигал прибой, и пошли к склону ближайшей сопки, где виднелись развалины землянок, служивших когда-то обиталищем алеутского племени, обосновавшегося на этой стороне острова. Свежие следы на песке говорили, что ныне здесь расплодились выдры. Там и тут попадались земляные норы полярных лисиц и еврашек. Из-за отсутствия людей промышлять их здесь было некому.

Вениаминов знал из рассказов старейшин, что более чем полста лет назад, когда русские промышленники начали осваивать эти острова и случались у них кровавые стычки с алеутами, служивые с галеота «Св. Николай» мстя за убитых товарищей, устроили резню на Унимаке и почти полностью уничтожили четыре алеутских селения со всеми их жителями. Подобные рассказы, а он слышал их немало, о кровавом прошлом покорения Лисьих островов вселяли глубокую печаль в сердце Вениаминова и чувство стыда за позорные деяния лихих соотечественников. В молитвах он просил у Господа прощения за их грехи, и в глухих селениях, где память о злодеяниях была неистребима, просил прощения в проповедях своих и у чутких к восприятию слова Божия алеутов.

Уж семь лет, как промыслом Божиим занесло его на эти бедные растительной жизнью острова, и за эти годы он всей душой полюбил кротких, незлобивых по своей природе, наделенных великим терпением обитателей этой земли — алеутов. Неуклюжие на берегу, как и большие морские птицы, они совершенно преображались в море, когда неустрашимо правили своими легкими байдарками. Здесь они чувствовали себя хозяевами водной стихии и могли бестрепетно войти в самую гущу стада китов, чтобы поразить копьями нескольких морских великанов. И так же ловки, на грани смертельного танца, были поединки алеутов с моржами на крутых, обдаваемых брызгами волн уступах, где лежали звери.

Эти, как казалось, ленивые на берегу люди проявляли завидную восприимчивость к постижению не только таинств христианской веры, но и ко всякому земному ремеслу — плотницкому, кузнечному, столярному — и с энтузиазмом новообращенных помогали своему пастырю возводить на Уналашке первую церковь — Вознесения Господня.

Изучая жизнь и быт алеутов и их язык, чтобы доступнее донести до них слово Божие, отец Вениаминов столь же увлеченно постигал и весь материальный мир, окружающий его подопечных. На досуге он взбирался на склоны потухших вулканов, подбирал выброшенные из их жерл каменные породы и просил своих друзей-алеутов приносить ему всякие найденные ими необыкновенные камни. Признаки пробуждения жизни после стылой зимы он заносил в свой блокнот — время цветения кустов и ягод, прилет птиц, и ход рыбы в реках, и как влияет на этот ход обилие в море пресной воды, поступающей из горных островных рек. Ибо все в природе было взаимосвязано, и знание некоторых ее законов облегчало жизнь людей и вносило в нее разумный порядок.

Из того же, организованного с помощью разумного порядка сочетания механических деталей, рождалась тайна музыки, извлекаемой органом, и тайна отсчета времени механическими часами — и все это тоже было подвластно умелым рукам отца Иоанна Вениаминова.

В июле Фердинанд Врангель на шхуне «Чилькат», которой командовал мичман Розенберг, выехал в инспекционную поездку на Уналашку. По пути посетили и остров Кадьяк.

По оживлению на берегу, когда «Чилькат» входил в Капитанскую гавань, где располагалось главное селение Уналашкинского отдела Согласие, или Иллюлюк, Врангель понял, что о его прибытии здесь уже извещены, ждут. К шхуне, едва бросили якорь, спешила с берега байдара. Пока она приближалась, Врангель обозревал с палубы видную с корабля часть острова. Небольшая деревянная церковь, несколько домишек вокруг, вытащенные на берег лодки, вешала с рыбой и голые суровые скалы со всех сторон с покрытыми снегом вершинами. Что говорить о Ново-Архангельске; и в сравнении с Павловской гаванью на Кадьяке Иллюлюк выглядел как убогая провинциальная деревушка. По отсутствию леса даже постройка любого дома здесь сопряжена с немалыми усилиями: как правило, строевой лес доставляли сюда из других мест. Уже начало августа, а настоящим летом и не пахнет, и ветер пронизывает до костей.

С борта байдары на палубу поднялся лет сорока правитель Уналашкинской конторы Яков Дорофеевич Дорофеев. С ним и проследовали на берег, где в окружении алеутов, одетых в парки и камлейки, стоял выделявшийся своим ростом и богатырской статью чернобородый человек в рясе священника. Он сделал несколько шагов навстречу гостям и поклоном приветствовал их. Врангель протянул ему руку. Дорофеев из-за его спины представил:

— Это батюшка наш, отец Иоанн Вениаминов.

— Здравствуйте, отец Иоанн! Наслышан о ваших подвижнических делах и рад познакомиться.

— С прибытием, Фердинанд Петрович! — сердечно, сильным голосом отозвался Вениаминов.

— Мы сначала с Яковом Дорофеевичем побеседуем, а потом хотел бы и с вами поговорить, — предупредил его Врангель.

— Счастлив буду принять вас в моем домишке, — степенно отозвался священник.

Спустя полтора часа, выслушав в конторе доклад правителя Дорофеева, Врангель попросил проводить его к дому священника.

Заглянули мимоходом в небольшую деревянную церковь, и в ответ на вопрос Врангеля, давно ли она поставлена, Дорофеев пояснил, что сия церквушка — дело рук отца Иоанна и построена и освящена она пять лет назад, когда самого Дорофеева на острове еще не было. От церкви к дому священника вела красивая мозаичная дорожка, сложенная из разноцветных камней.

— А это чья работа? — поинтересовался Врангель.

— То детишки отца Иоанна трудились. Чтоб без дела, значит, не пропадали, — будто нехотя молвил Дорофеев. Ему как будто не нравилось, что любая постройка в селении, на какую обращал внимание главный правитель, связана с именем отца Иоанна.

— А уж обедать, Фердинанд Петрович, ко мне пожалуйте. Хозяйка готовится, — чуть не заискивающе пригласил Дорофеев.

— Ежели отец Иоанн ничем не угостит, то, спасибо, приду, — поблагодарил Врангель и добавил: — Не забудьте оставить за столом место для мичмана Розенберга и пригласить его.

— Как же, как же, непременно, — живо отозвался Дорофеев.

Изба Вениаминова чем-то напоминала самого хозяина. Вся мебель — прочной самодельной работы. В доме порядок и чистота, хотя семейство у священника, судя по висевшей в сенях многочисленной детской одежде разных размеров, было немалое.

Из-за занавески, прикрывавшей кухню, несмело высунулась русая головка девчушки лет трех, и отец ласково позвал:

— Иди, Оленька, сюда.

Девочка в длинном, до пят, сарафане боком подошла к отцу, таращась светлыми глазенками на гостя в мундире с шитыми золотом эполетами. Вениаминов погладил ее по голове:

— Это моя младшенькая.

— А всего ж сколько? — полюбопытствовал Врангель.

— Пятеро.

— Где ж остальные?

— Ягоду пошли собирать, с матушкой моей. Пока дождя нет, самое время запасы делать.

Вскоре из кухни появилась и хозяйка, круглолицая и полнотелая, с ясным приветливым взглядом, всем обличаем своим достойная пара мужу.

— Супруга, Катерина Ивановна, — представил Вениаминов и предложил: — Откушать у нас не соизволите, Фердинанд Петрович?

— Не откажусь, — согласился Врангель. Обедать в этом доме ему было приятнее, нежели у Дорофеева.

Екатерина Ивановна тотчас вновь исчезла на кухне и позвала дочь.

Врангель для начала завел разговор о наиболее близком Вениаминову:

— Слышал, что приход у вас обширный. И везде ли довелось побывать?

Вениаминов испытующе взглянул на главного правителя, и в ответе его проскользнула легкая укоризна:

— Да уж за семь лет, конечно, везде побывал, и не единожды.

— И на островах Прибылова?

— И там тоже. Да и не токмо в своем приходе — и в других местах туземцев крестил.

— Где же? — оживился Врангель.

— Два года назад, с позволения Иркутского преосвященного, посетил народы, обитающие по реке Нушагак, близ Александровского редута, и нашел там людей восприимчивых, как и алеуты, к вере Христовой. Чтоб испытать твердость их желания познать истинного Бога, не стал дарить им никаких подарков и после крещения в реке Нушагак надел на них прежние их одежды и, сверх того, лишь крестики медные. Потому как слышал я, что сибирские чукчи, когда их при крещении новыми рубахами награждали, готовы были по нескольку раз креститься и от каждого священника новую рубаху получить.

— Это верное наблюдение, — улыбнулся Врангель. — Путешествуя в Сибири, и сам я немало таких рассказов слышал. — Почти без паузы спросил: — Как же добираетесь до отдаленной вашей паствы?

— В дальние края, как на Прибыловские острова, — на боте, что приписан к нашему селению. А больше — на легких лодках. Сначала-то на байдарке страшновато было, а потом ничего, обвыкся. Нонешней весной вот по несколько суток веслами махали, когда острова Креницына посещал. А на берегу, если в глуби острова людей надобно навестить, полуторапудовый рюкзак за плечи и вперед.

— И хворь не берет? — вскинул брови Врангель.

— Не жалуюсь, — усмехнулся священник. — Хворь не берет — значит, Бог бережет.

— Мне сказывали, что с алеутами вы на родном их языке общаться способны...

— Да уж стараюсь, — потупился Вениаминов, — и проповеди, и молитвы на родном для них языке читать. Был бы наставник, а жатва здесь богатая и благодарная.

— При разговоре с управляющим Дорофеевым, — чуть повернул тему Врангель, — я услышал поразившую меня цифру, что местные алеуты задолжали компании огромную сумму — почти сорок пять тысяч рублей. Мне интересно, что скажете вы на это, отец Иоанн?

— А что ж сказать, так и есть, — вздохнул Вениаминов. — И получается это от того, что слишком уж высокие цены установлены компанией на любой товар, приобретаемый алеутами, да и другими работающими на компанию природными жителями. А зарплата-то низкая. Вот и растут их долги, с которыми при самой старательной работе по гроб жизни им не расплатиться. А по совести-то, Фердинанд Петрович, ежели хотите знать искреннее мое мнение, не они у нас, а мы, русские, перед ними в неоплатном долгу. Столь много злодейств здесь свершилось, когда первые русские промышленники на острова пришли, лет этак шестьдесят — семьдесят назад, что люди местные, больше старейшины, до сих пор об этом со страхом и ужасом рассказывают. Был я на острове Унимаке и видел пустые селения, все жители коих были перебиты. И ведь с каким вероломством иной раз это делалось! Алеуты никогда почти первыми не нападали и поначалу принимали пришельцев с дружелюбием. Но, видя разные несправедливости, когда жен у них насильно отымать стали, тут они местью и возмутились. На том же Унимаке был, как рассказали мне, такой случай. Группа русских, уставших и голодных, зашла в селение, и их согрели и накормили. А ночью, едва добрые алеуты спать улеглись в своих землянках, бравые наши промышленники всех их и перебили — в назидание жителям других селений, где к ним недружественно отнеслись. Вот и рассудите после этого, кто кому должен.

Врангель, красный от стыда за дела давно минувшие, поторопился выразить собственное отношение к проблеме долга:

— Этот вопрос, отец Иоанн, и меня немало мучает. Что-то подобное о беспощадных побоищах слышал я и на Кадьяке о временах, когда Шелихов его завоевывал. И там местные жители по уши в долгах перед компанией. И потому думаю я, что решить этот вопрос можно лишь одним путем: просить главное правление в Петербурге списать подчистую все эти долги и не допускать их впредь, установив разумные таксы за любую работу и промыслы. Что скажете, отец Иоанн?

— Вот это правильно, это — по совести, справедливо! — от избытка чувств Вениаминов даже слегка пристукнул могучим кулаком по столу.

— Находясь на Кадьяке, — продолжал Врангель, — навестил я на соседнем острове Еловом давно поселившегося там отца Германа, из первой прибывшей в Америку духовной миссии. Вы, должно быть, слышали о нем?

— Слышал, — скупо подтвердил Вениаминов, — но не встречались.

— Долго жил он на Еловом полным отшельником, срубив избу для себя и занимаясь огородничеством и рыбной ловлей. Но как-то пришла к нему алеутка разгульного поведения, в поисках мужика своего: не тут ли хоронится? И отец Герман, по привычке своей, прочитал ей проповедь о достойной жизни и устыдил ее сердце. Она, а звали ее Софьей, вернулась на Кадьяк, но вскоре приплыла обратно на Еловый и просила позволения жить возле старца, чтоб спасать душу его речами. Отец Герман и для нее срубил отдельный домик на берегу и в один год выучил ее грамоте — чтению и письму. А вслед за ней потянулись на острова и другие сироты, креолки и алеутки, тоже пожелавшие жить праведной жизнью. И теперь у них община там создана, разбили новые огороды, все веселы и счастливы. Я велел кадьякскому управляющему часовню там поставить и назвать место сие Новым Валаамом[36], в память о монастыре, откуда сам Герман в Америку прибыл.

— Доброе дело, Фердинанд Петрович, — сдержанно отозвался Вениаминов. — Но на отца Германа у меня все ж свой взгляд есть, немножко отличный от вашего, и ежели не противитесь, осмелюсь его высказать. Святость отца Германа я глубоко уважаю. Можно жить и пустынником и тем давать пример. Но, по моему разумению, истинный миссионер не должен жить отшельником в ожидании, когда придут к нему, чтоб услышать проповедь его и молитвы и тем получить душевное успокоение. Истинный пастырь, подвижник благочестия, сам должен идти к людям и нести им свет праведной жизни. Так учил нас Христос, Бог наш, и в таких правилах сам я был воспитан.

— Трудно не согласиться с вами, отец Иоанн, — смущенно пробормотал Врангель.

Тем временем хозяйка накрыла стол и подала обед, состоявший из густой похлебки на оленьем мясе, отварного кижуча и клюквы в сахаре. Было подано, к удивлению Врангеля, и парное молоко от пары собственных, как пояснил отец Иоанн, коров.

— Неужто всегда так питаетесь? — пошутил Врангель.

— О, нет, — усмехнулся Вениаминов, — скоромное для дорогих гостей больше бережем. А детишкам-то, особливо малым, молочное потребно.

— Трудно, думаю, коров здесь содержать?

— Трудно, — подтвердил Вениаминов. — Сена на шесть месяцев запасать надобно. Да, к счастью, помощников у меня хватает.

— А оленье мясо?

— С острова Унга, — уловив смысл вопроса, откликнулся Вениаминов. — В нашем отделе их в основном там добывают. Заходят по льду с материка.

Вспомнив, что Вениаминов не единожды бывал на островах Прибылова, Врангель поинтересовался его мнением относительно падения добычи там котиков и что он советует в связи с этим предпринять.

— Думал я о том, Фердинанд Петрович, — с готовностью отозвался Вениаминов, — и даже табличку разработал, сколь можно каждый год котиков промышлять, чтоб хороший приплод иметь. Ждал лишь случая подходящего, чтоб табличку эту вам передать. Ежели будем выходить за означенные мною пределы разумного промысла, то и поголовье неизбежно будет сокращаться.

Вениаминов полез в свои бумаги и отыскал нужное. График был вычерчен умело и ясно, с необходимыми пояснениями.

— Спасибо, отец Иоанн, этот ваш труд изучу и верю, что будет он нам весьма полезен. Теперь скажите, чем мы, я имею в виду руководство компании, которое здесь представляю, можем помочь вам, какие у вас есть просьбы, пожелания?

— Надо бы, Фердинанд Петрович, ежели не церкви, то хотя бы молитвенные дома еще на паре островов соорудить. Плотники там свои есть, обучены. А вот с доставкой строевого леса не мешало бы помочь.

— Поможем, — пообещал Врангель.

— Есть и другая просьба, уж вы не взыщите, Фердинанд Петрович, личная. Хотел бы я двух сыновей старших, — пора им всерьез за учебу браться, — и семейство брата моего Стефана с нашей матушкой отправить на будущий год в Иркутск. Матушка уж в возрасте, а здесь климат худой, хворать стала.

— И с этим затруднений у вас не будет, — живо ответил Врангель.

Откушав, он поблагодарил хозяев за хлеб-соль и предложил Вениаминову немного пройтись по селению.

— Есть у меня большое желание, — признался Врангель, — сманить вас, отец Иоанн, к нам, в Ново-Архангельск. У нас собор обновляется, Михаила Архангела. В нем бы и послужили. С вашими талантами, верю, и колошей сумели бы успешно в христианскую веру обратить. Кстати, я недавно письмо получил от давнего моего друга Федора Петровича Литке... Вы ведь встречались с ним, когда он заходил на «Сенявине» на Уналашку?

— Встречались.

— Очень Федор Петрович благодарен вам за присылку метеорологических наблюдений. Он высоко ценит вас и советовал мне переменить вас в Ситху.

— Спасибо за приглашение, — в голосе Вениаминова проскользнуло некоторое стеснение. — Да по моим планам хотелось бы мне еще годик-два пожить тут. Есть у меня некоторые проекты, связанные с просвещением алеутов и духовным их воспитанием с помощью их собственного языка. Но надобно время, чтоб увидеть, как все это получится в жизни.

— Чрезвычайно рад нашему знакомству, отец Иоанн, и надеюсь в недалеком будущем свидеться вновь, — сказал, расставаясь со священником, Врангель.

— А вот что, — оживился Вениаминов, — я на будущее лето опять на Нушагак собираюсь, крестить туземцев, примерно в июле. Ежели вдруг надумаете Александровский редут посетить, то там, Фердинанд Петрович, мы и могли бы свидеться.

— Неплохая мысль! — с энтузиазмом согласился Врангель.