ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Дорфман ничего не отрицал.

– Я мог бы сказать, что старуху убил тот вор, который пробрался в ее квартиру. Я, наконец, мог сказать, что ее убила моя жена, так как знаю, что она задержана вами с золотой брошью, – медленно цедил он слова. – Но я обложен со всех сторон, и бессмысленно говорить так. Убил ее потому, что эту… гадину старую давно нужно было стереть с лица земли. Она погубила не только отца, но и мать, и меня. Если б не она, жизнь моя могла пойти иначе. – Принципа древних римлян, как на первом допросе, он уже не придерживался…

На нем были старомодные очки, которыми пользовался при первой встрече. Худое, морщинистое лицо аскета, голый череп, сужающийся у висков, смиренно лежащие на острых коленях тонкие руки с подрагивающими пальцами, – все это как-то не вязалось с тем, что он рассказывал.

– В тот день чувствовал себя плохо. Да к тому же разболелся зуб. Я пошел к этой старой… – употребил он бранное слово, – чтобы взять анальгин – ведь у нее была целая аптека! Такие, как она, всегда цепляются за жизнь. Постучал раз, другой, но она не отозвалась, и я вернулся к себе. Через час по стуку двери догадался, что она пришла, и снова пошел за анальгином… Зайдя в квартиру, увидел, что здесь побывали воры, – ящики комода были выдвинуты и кой-какие вещички разбросаны. Мадам стояла посреди комнаты. «Все, – сказала она, – перееду к Ганиеву, иначе меня со света сживут». По ее словам догадался, что воры ничего не успели взять. Я понял, что пробил мой час, – по-книжному выразился Дорфман. – Подошел к ней, спрашиваю: «Ты, сволочь старая, помнишь Исаака Патаву?» Старуха побледнела, и я подумал, что она сейчас упадет в обморок. «Да», – прошептала она. «Так я его сын – Борис Патава… Почему ты его выдала?» – «Он требовал у меня драгоценности. Передал через одного человека, что, если я откажусь, то отрежет голову… Что мне оставалось делать?» Она еще и оправдывалась передо мной! – Дорфман рывком снял очки, и в его печальных глазах зажегся огонь. – «Где драгоценности?» – крикнул я… Она молча указала на диван. Я отодвинул его – у стены лежала шкатулка. Открыл и – остолбенел: она была пуста! «Ты еще смеешь меня обманывать?» – закричал я и с размаху ударил ее острой частью шкатулки по голове. Старуха упала… Бил до тех пор, пока не убедился, что она мертва… Все перевернул в квартире вверх дном, но драгоценностей не находил… Я не боялся, что кто-нибудь войдет: Ганиев появлялся от случая к случаю, а моя жена была на работе… И вот, наконец, в старой подушке нашел то, что искал: она зашила драгоценности в нее. Сложил их в шкатулку, обернул в целлофан, который нашел здесь же, спрятал сверток под полу и вышел. Вот и все дела! – Дорфман скупо улыбнулся, погладил лысину и вновь сложил руки на коленях.

– Сколько времени живете в Сухуми?

– Полтора года… Вы задавали такой вопрос в первый раз. Не помните?

– Могли, видимо, и исполнить свое намерение? – сухо спросил я, не отвечая на вопрос.

– Не было подходящего момента. С детства, после гибели отца, я знал, что у Наты есть драгоценности, но не был в этом уверен. Наверное, знаете, что мне приходилось жить в местах, так сказать, не столь отдаленных – мотало по тюрьмам и лагерям, как былинку… Правда, передышки бывали, но приехать в Сухуми все было недосуг, – снова скупо улыбнулся Дорфман, – а потом я вновь попадался… Отбарабанив последний срок и выйдя на свежий воздух, решил завязать – дело к старости шло, да и болезни стали донимать… Каким-то ветром занесло меня в Одессу, а там подженился к Вале Дорфман. Но я часто болел, и она меня выгнала… Куда податься? Вспомнил о Сухуми, ведь я родился здесь… – Печаль послышалась в его словах.

– Почему же в вашем паспорте местом рождения указана Одесса?

– А, – слабо махнул он рукой. – Я сделал так, как будто потерял документы, и мне выдали паспорт, где с моих слов указали, что я – уроженец Одессы, к тому же еврей. Знаете, какую фамилию тогда назвал? Патов… Смешно, прямо хохотать хочется! Уже после этого нашел дорожку к сердцу Вали Дорфман, и… присобачил к своей биографии ее фамилию. Так было веселее – никто не вспоминал, кем был я раньше… А Патов Борис Исаакович исчез, как некогда исчез… – он спустил голову и кашлянул. – Патава Борька! – С такой неподдельной скорбью прозвучали эти слова, что мне стало не по себе.

– Как-то легко у вас с документами получилось, – проговорил я, но больше к этому вопросу не возвращался, чтобы не отходить от главного, подумав, что в дальнейшем наведу справки и узнаю, как ему удалось с такой легкостью получить паспорт, да еще с искаженными данными. – Дальше что было?

Дорфман вновь надел очки и стал говорить:

– Приехав в Сухуми, узнал, что эта… дьяволица, сатана в юбке, еще не окочурилась, что она оставила наш двор и переехала на новое место. Рядом с ней жила Верочка Козлова… Обхаживал ее недолго, а вскоре связал с ней судьбу, да еще и мою… дареную фамилию ей дал. Разумеется, не сказал ей, кто я, что и откуда… Нашел ключик и к этой… ведьме. Часто стал у нее сидеть, истории ее заплесневелые слушать, хотя руки сами тянулись, чтобы задушить стерву! Надо было терпеть – хотел выпытать, есть ли у нее драгоценности или это просто обман, а если есть, то где хранит… Мне долго не везло. Наконец, во время ее ссоры с Ганиевым узнал, что вещички эти имеются. Во время ссоры с женщиной, которую вы приводили на очную ставку, узнал, что Ната хранит их на квартире. Я решил любым путем завладеть ими, но все никак не удавалось. И вот произошло… – Дорфман очень медленно произносил слова, словно брел в темноте.

– Вы намеревались ее убить или это произошло внезапно?

– Как говорят, я прошел Рим и Крым, Зураб Константинович, – еще медленнее, со вздохом, проговорил Дорфман, – и, если скажу, что умысла, как выражаетесь вы, юристы, на ее убийство у меня не было, кто мне поверит? Смешно даже! Убить эту гадину я хотел давно… Она исковеркала мою жизнь. Вот и решил – одним выстрелом двух зайцев… Семь бед – один ответ! – Он немного оживился.

– Да, она выдала вашего отца, – сказал я. – Но все равно, если б даже этого не случилось, он был обречен: его ждали поимка и расстрел!

Дорфман как-то загадочно усмехнулся и ответил:

– Ничего не могу сказать… Тогда я был мал.

Вдруг у меня мелькнула мысль, что при удобном случае Патава мог уйти за кордон, а для этого ему нужны были драгоценности своей любовницы. Не было сомнения в том, что Дорфман тогда знал об этом, но я не стал развивать свою мысль дальше, потому что по делу она уже существенной роли не играла.

– От кого вы узнали о драгоценностях Лозинской и о том, что она выдала отца?

– От матери, – ответил Дорфман. – Уехав из Сухуми, мы кочевали с одного места на другое и жили, где придется. Потом она заболела и умерла у меня на руках. Перед смертью сказала, чтобы отомстил Нате, и я поклялся ей в этом… Но жизнь моя пошла кувырком, и долго, очень долго я не мог исполнить клятву.

Он помолчал немного, а потом, медленно покачивая головой и, как бы размышляя вслух, сказал:

– Думал: драгоценности у меня, старуха – в могиле, доживу свой век спокойно, ан не вышло. Теперь придется снова в лагере куковать, если к стенке не приставят… Да-а! – Он снял очки и обратил на меня свои печальные глаза: – Но я долго не проживу, – произнес он убежденно. – А на вас зла не держу – это ваша работа. Я поступил бы точно так же: порок должен быть наказан. Но я не был порочнее ее, этой… Просто мне не повезло в жизни и я пошел не той дорогой. Теперь поздно возвращаться обратно, Зураб Константинович… Я безнадежно болен… Знаете, – оживился он вдруг, – на совести мадам и смерть ее дочери. Она обладала таким богатством, но дочь держала в черном теле, и та зачахла. Я видел, в каких обносках она ходит, а лицо у нее было, как у покойницы, восставшей из гроба… О ее смерти узнал лишь после приезда в Сухуми, от самой мадам Лозинской, – добавил он с величайшим презрением.

Он долго, не выбирая выражений, говорил о ней, и, наконец, я не выдержал:

– Жена знает о том, что вы совершили убийство Лозинской?

– Сперва сказал, что украл, и наговорил ей сорок бочек арестантов, но женщина она ушлая и провести ее не удалось. Пришлось признаться… Даже показал ей место, где закопал шкатулку с драгоценностями… Думал, вдруг околею, так пусть хоть она попользуется. А брошь хранил дома, чтобы в случае чего продать: денег не хватало, я же не работал… Быть дармоедом и нахлебником – врагу не пожелаю!

– Зачем решили перепрятать драгоценности? – Я с самого начала догадался, почему он так поступил, но важно было услышать его признание.

– Боялся, что Верочка меня выдаст, – откровенно заявил он, подтвердив мою догадку.

– Почему решили продать брошь? Уехать собрались?

– Да… Понял, что вокруг меня сжимается кольцо… Думал, уеду подальше, через некоторое время вернусь, заберу драгоценности и покину эти места навсегда.

– Почему не уехали сразу после убийства?

– Мог обратить внимание на себя.

– Но как это с вами случилось, что рискнули продать брошь? Такой неосторожный шаг… – Я поджал губы и медленно покачал головой.

– И на старуху бывает проруха… Тьфу, что-то часто вспоминаю это слово! – поморщился он.

– Кстати, кто та старуха, о которой вы сказали, что она прикована к постели?

– А-а! – заулыбался он, – О старухе я наплел… Это был, так сказать, пробный шар, и вы, извините, клюнули… Тогда я еще больше уверился, что могу жить спокойно. Но то была, как пишут в романах, роковая ошибка, и ничего тут не поделаешь!

Он придвинулся ко мне и зашептал:

– Скажите, а Вера меня не выдала?

– Нет, – признался я.

– Как же тогда вышли на меня, если не секрет?

– Узнаете обо всем по окончании следствия, во время ознакомления с материалами дела. Знаете же, что это такое!

Он сделал недовольное лицо и отвернулся…