Но вот Европа осталась за кормой. Из внезапно успокоившегося океана показался скалистый остров. Самая высокая его вершина искрилась снежной шапкой. На склонах зеленели леса и виноградники.
      Корабль был еще далеко от берега, а оттуда уже веяло теплым воздухом, напоенным ароматами ананасов и гвоздики. Это была Мадейра.
      Воздух Мадейры напомнил Гончарову свежесть и прохладу волжского воздуха, который пьешь, как чистейшую ключевую воду.
      Но что это? На цветущем солнечном берегу, под олеандрами, три фигурки в черных костюмах - точь-в-точь такие, каких Гончаров насмотрелся в деловых кварталах Лондона. Опираясь на зонтики, они повелительно смотрят на море, на виноградники, на то, как смуглолицые жители юга обрабатывают землю. И здесь все принадлежит им, и здесь они повелевают...
      Скорее прочь от них, в горы, где так вольно дышится среди виноградников, откуда бесконечно далеко вокруг виден синий океан. Как прекрасна жизнь, между прочим, и потому, что человек может путешествовать!
      Но стоянка у Мадейры коротка, и вот уже занавес облаков скрывает очертания острова.
      В конце января "Паллада" пересекла северный тропик. "Хорошо, только ничего особенного: так же, как и у нас в хороший летний день", - сообщил Гончаров петербургским друзьям свои первые впечатления от плавания в тропиках. Чудесная картина позлащенного солнцем Финского залива возникает в письме под его пером, и он добавляет: "Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы - не ходите за ними в тропики".
      Странное ощущение не покидало Гончарова: все окружающее имело для него не столько прелесть новизны, сколько прелесть воспоминаний. Он словно проходил теперь практически уроки географии, видел то, что было знакомо ему с детства, но потом как-то угасло в памяти.
      Вот и эти острова Зеленого Мыса, словно красноватые каменистые глыбы, рассеянные по горизонту. Все здесь выжжено беспощадным зноем и кажется погруженным в вечный сон среди водяной пустыни. Он много читал об этих островах. Корабли всегда старались поскорее проскользнуть мимо них, чтобы не попасть в штиль, когда вдруг никнут ставшие ненужными паруса.
      Да, штили, а не бури ужасали капитанов парусных судов в тропических водах. О полосе безветрия, опоясывающей экватор, говорили еще старинные морские книги. Они рассказывали и о драмах на неподвижных кораблях, палимых отвесными всеиссушающими лучами. Истощались запасы продовольствия, кончалась пресная вода, и матросы умирали, посылая проклятия солнцу экватора.
      И "Паллада" попала в штиль. Паруса обвисли. Словно расплавленный металл, лежал океан - ослепительный, величественный и неподвижный.
      Воспользовавшись легким пассатом, "Паллада" кое-как пересекла экватор, оказалась в Южном полушарии - и тут почти замерла на месте. Это было тем более тягостно, что корабль находился в океане уже сорок суток.
      Пользуясь затишьем, матросы, среди которых были мастера на все руки, шили белье, тачали сапоги. В безмятежной тишине далеко разносились удары молота по наковальне и кукареканье судовых петухов. Стоило закрыть глаза - и казалось, что дело происходит где-то у деревенской кузницы. Но стаи летучих рыб и акула, появившаяся вдруг из глубин океана около спущенного в воду паруса, на котором купались матросы, напоминали о том, как бесконечно далеко был фрегат от родных берегов.
      Подошла масленица. Там, в России, лихо мчатся по морозцу тройки, тут семь потов от жары сходит. Но матросы все же устроили себе масленичное катанье. Не беда, что нет троек! Глядь - и понеслись верхом друг на друге по палубе и молодые и усачи с проседью.
      Гончаров в дни затишья много и усердно работал. Время теперь летело для него с неимоверной быстротой. Ведь он был на корабле не гостем, не пассажиром, а секретарем экспедиции. Ему приходилось вести подробный путевой журнал и заниматься служебной перепиской. Кроме того, по просьбе адмирала он преподавал словесность младшим офицерам. Наконец, массу времени отнимали заметки для будущей книги.
      Гончаров всегда был строг и требователен к себе, старался отделывать, отшлифовывать каждую фразу. Он уже жалел, что в начале путешествия писал огромные, подробные письма, вместо того чтобы сразу заняться работой над книгой. Он решил непременно попросить друзей, чтобы те сохраняли письма: быть может, пригодятся. И они действительно пригодились, сделавшись основой некоторых глав книги.
      Долго держал "Палладу" штиль, но вот наконец по океану пробежала рябь. Вскоре ветер уже свистел в снастях и нес корабль к мысу Доброй Надежды, к крайней южной оконечности Африки, где на рубеже Атлантического и Индийского океанов идет вечная борьба воды, ветра и камня, где часты штормы и бури.
      Загремели якорные цепи. "Паллада" качалась на волнах у черных скал, напоминающих стены огромной крепости. Стоянка здесь ожидалась длительная: корабль снова нуждался в ремонте. Адмирал Путятин жаловался в Петербург: "...качества фрегата оказались весьма неудовлетворительными", и просил заменить "Палладу" новым судном.
      Казалось бы, Гончаров мог наслаждаться на стоянке покоем и отдыхом. Но нет, чувство долга перед своими будущими читателями заставило его отправиться в утомительную научную экскурсию по Южной Африке.
      Он побывал в Кейптауне и ближе узнал жизнь одной из английских колоний, где племена кафров, плохо вооруженные, не раз преданные своими князьками, продолжали упорную борьбу с притеснителями. Он увидел, что с коренными жителями Африки здесь считаются не более, чем с рабочим скотом, вытесняют их вглубь страны.
      Гончаров замечает, что колонизаторы "носятся со своей гордостью, как курица с яйцом, и кудахтают на весь мир о своих успехах", забывая, какими темными средствами удалось им приобрести права на чужой почве. Ведь даже в годы войны в Африке дух торгашества оказался превыше всего: кафры приобретали оружие и порох от... английских купцов, наживавшихся на крови своих солдат.
      Во время экскурсии по Африке Гончаров собрал немало исторических, географических и статистических сведений. Они составили интересный очерк малоизвестной тогда страны. Этот очерк стал потом главой книги.
      Но вот "Паллада" покинула мыс Доброй Надежды. Это название дал мысу один из португальских королей, лелеявший надежду на открытие более короткого пути в сказочную Индию. Едва фрегат вошел в Индийский океан, как жестокий шторм набросился на него со всей силой, и нельзя было не согласиться, что мореплаватель Диаз гораздо удачнее назвал южную оконечность африканского материка: мысом Бурь.
      Молнии, блиставшие в ночном мраке, озаряли клочья пены, воду на палубе, толпы матросов, тянувших снасти. Капитан фрегата Иван Семенович Унковский позвал Гончарова полюбоваться зрелищем разбушевавшейся стихии:
      - Какова картина?
      - Безобразие, беспорядок! - отвечал Гончаров и ушел в каюту.
      Эту фразу многие не хотели ему простить. Так, мол, отзываться о грозной стихии мог только Обломов. Но ведь шторм уже не был в диковину писателю. Он видел не только блеск молний, но и тяжелый труд моряков, борющихся со стихией, знал, что после шторма долго придется приводить корабль в порядок. Наконец, шторм мешал работе Гончарова. Так почему же он должен был восхищаться волнами, неистово бьющими корабль?
      Кстати сказать, Гончаров вообще терпеть не мог громких фраз, преувеличенных восторгов и торжественных речей. Всю жизнь он избегал парадных обедов, юбилеев, и когда однажды его собрались было чествовать, он пообещал удрать куда глаза глядят и оставить собравшихся без "виновника торжества".
      И знали ли люди, упрекавшие Гончарова в том, что он не увидел "поэзии бури", о последствиях шторма у мыса Доброй Надежды? А ведь на фрегате после этого в десятках мест началась течь. Надводные части его корпуса расшатались настолько, что пришлось изменить маршрут и идти не прямо через океан, а со стоянками в попутных портах. Сырость и плесень в каютах, появившиеся после шторма, вызвали тропические болезни, и долго еще жизнь на корабле не могла войти в привычную колею.
      Плавание фрегата в Индийском океане продолжалось месяц. На этот раз после пересечения южного тропика корабль вступил отнюдь не в безмятежное царство вечного лета и голубого неба. Тропики бывают разные. Ветры чередовались здесь с ливнями, когда тяжелые потоки воды низвергались вдруг с потемневшего неба.
      Настоящая тропическая жара встретила "Палладу" уже недалеко от Зондского пролива, к которому направлялся корабль. Не приносили прохлады даже ночи, когда небо млело от жары и яркие метеоры чертили по нему свой след.
      Однажды на рассвете раздалась команда:
      - Зарядить пушку ядром!
      Недалеко от корабля в море двигался какой-то черный крутящийся столб. С неба, из облака, тянулась к нему узкая полоса.
      - Готова ли пушка? - крикнул вахтенный офицер, наблюдая за приближением зловещего столба.
      Но тут столб рассыпался, растаял. Это был смерч - явление, свойственное и песчаным пустыням и океанским просторам. Он образуется при быстром вихревом движении вверх сильно нагретого воздуха. Эта крутящаяся воздушная воронка захватывает с собой песок или воду.
      Иногда смерч движется медленно, иногда - со скоростью поезда. Корабли стараются избегнуть встречи со смерчем; если же судну нельзя свернуть в сторону, то судовые артиллеристы бьют по водяному столбу из пушек, и он падает, рассыпается, проливаясь обильным дождем.
      Но вот и Зондский пролив, вот и гавань на острове Ява, где берег окаймлен кокосовыми пальмами, а дальше начинаются девственные леса, ночами горящие миллионами бледнозеленых огней: то светятся насекомые.
      А после Явы - Сингапур, маленький островок у южной оконечности Малаккского полуострова, где шумит большой порт и где среди торговых судов скрываются пираты южных морей. Здесь писатель попадает в царство вечного, беспощадно знойного лета. Его глаз, привыкший к необозримым полям ржи, видит сахарный тростник и рис, рощи бананов, кокосовые пальмы, ананасы. Он - на родине перца, пряных кореньев, слонов, тигров, змей...
      Но Сингапур Гончаров оставил без сожаления и признавался, что если когда-либо возвратится туда, то сделает это без удовольствия. Немало огорчений принесла ему лихорадка, которой он заболел в Сингапуре: дел множество, записи в путевом журнале отстают от событий, а тут валяйся на постели...
      Больного навещали Посьет, капитан Унковский и тринадцатилетний сын знаменитого открывателя Антарктиды, адмирала Михаила Петровича Лазарева. Гончаров был застенчив и не скоро сходился с людьми. Молчаливый в большом обществе, он оживлялся в кружке друзей. Унковский, ученик Лазарева, был отличным моряком; Посьет, лишь немного уступая ему в знании моря, отличался отзывчивостью к людям и во многом разделял взгляды Гончарова. Что касается Миши Лазарева, плававшего на фрегате юнкером, то он был страстным музыкантом, и Гончаров любил слушать его игру на фортепьяно.
      Трудно складывались у Гончарова отношения с адмиралом Путятиным. Это был религиозный ханжа, замучивший команду богослужениями. На каждой стоянке "Палладу" навещали всевозможные миссионеры, монахи, пасторы, и Гончаров жаловался, что корабль "одолели попы".
      Набожность уживалась у Путятина с вспышками дикого самодурства. Так, однажды адмирал приказал свистать всех наверх, для того чтобы изловить и выбросить за борт шаловливую обезьянку Яшку, которая осмелилась запустить лапу в адмиральские волосы. Нелегко было служить секретарем у такого человека.
      В середине июня 1853 года "Паллада" появилась на рейде Гонконга. Этот островок, где, казалось, не было ничего, кроме песка и камня, стал очень важным перекрестком морских дорог. Англия вынудила Китай уступить ей Гонконг. Китайцам, по выражению Гончарова, и не грезилось, "во что превратят камень рыжие варвары. Еще менее грезилось, что они же, китайцы, своими руками и на свою шею будут обтесывать эти камни, складывать в стены, в брустверы, ставить пушки".
      Едва фрегат покинул Гонконг, как стали чувствоваться какие-то перемены: то проносились черные облака, то налетал кратковременный шквал. В ночь на 9 июля, когда "Паллада" вышла уже в Тихий океан, погода стала портиться. Зловещая багряная заря потухла на небе. Подул ветер, который крепчал с каждой минутой. Приближался тайфун - страшный ураган восточных морей.
      В два часа ночи, кроме вахтенных матросов, были вызваны на палубу и подвахтенные. Надо было брать рифы - уменьшать площадь парусов. На рассвете взяли последний риф. Теперь на палубе находилась уже вся команда корабля. Никто и не думал о сне.
      Ветер срывал вершины волн и носил над океаном облака фосфорически светящейся водяной пыли. Фрегат то падал в бездну, то вздымался над волнами. Трещали шлюпки, вода перекатывалась через борт, горизонт скрылся в серой пыли. Небо стало совсем черным. А барометр продолжал падать...
      Матросы крепили орудия, чтобы их не смыло за борт. Боковая качка стала невыносимой, люди едва держались на ногах; от страшного напряжения лопались снасти.
      К вечеру рев урагана заглушал уже все звуки. Тайфун рвал в клочья последние паруса. Уже сутки матросы не отходили от помп, отливая воду. Но самое худшее было впереди.
      В семь часов вечера разнесся тревожный слух: зашаталась, грозя рухнуть, огромная, весившая сотни пудов, грот-мачта. Если бы это случилось - гибель корабля стала бы почти неизбежной.
      Гончаров был наверху, когда командир вызвал добровольцев крепить мачту. Лейтенант Савич и большая группа матросов тотчас же бросились к вантам, чтобы с помощью блоков и канатов сделать дополнительное крепление.
      Савич, выпачканный, оборванный, с сияющими глазами, летал повсюду. Матросы, облепившие ванты, крутившие веревки и стучавшие деревянными молотками на страшной высоте, под порывами урагана, снизу казались не больше мух. Тяжелый крюк сорвался и раздробил голову одному из смельчаков. Хлынула кровь, тотчас смытая волной. Другие застучали молотками еще торопливее. Мачта, только что гнувшаяся, словно трость, стала тверже, прямее.
      Тридцать часов буйствовал тайфун, а потом внезапно наступил штиль. Сколько добра было подмочено, перебито, испорчено! Выбросили за борт часть сухарей; опреснитель капризничал, и люди пили противную на вкус воду из запасной цистерны. А тут еще сырость, удушающие испарения...
      Гончаров серьезно занемог. Опасное заболевание ноги снова уложило его в постель. Когда же успеет он наверстать потерянное время? Неужели придется рассказывать о виденном и пережитом устно, так и не написав ничего, достойного внимания читателей? То, что сделано - заметки в записной книжке, наброски, - кажется ему не стоящим печати, никуда не годным...
      9 августа, после десятимесячного плавания, "Паллада" и присоединившиеся к ней на островах Бони-Сима три русских судна достигли берегов Японии, о которой в 60-х годах прошлого столетия в Европе ходили самые фантастические слухи.
      На русскую флотилию вскоре явились японцы, и начались бесчисленные вопросы и расспросы: кто? откуда? сколько матросов? сколько офицеров? - и так до бесконечности...
      Дни тянулись за днями, а японцы, не пуская моряков на берег, приезжали на корабль всё с новыми и новыми вопросами. Так минул август, начался сентябрь. Наконец на тысячи вопросов отвечено, все подробности церемонии при приеме русских японским губернатором оговорены. Моряки отправились на берег в Нагасаки, которого с рейда не было видно. Показалась тесная куча невзрачных домов.
      - Где же город? - спрашивали моряки.
      - Да вот он, - отвечали японцы.
      Значит, куча серых домишек - это и есть Нагасаки!
      Прием у губернатора, долгий и нудный, оказался к тому же и бесплодным. Губернатор взял письмо о торговле между Россией и Японией, переданное по поручению русского правительства, но, еще не зная его содержания,
      ***
      Здесь утерян лист...
      ***
      обо всем поточнее. Гончаров был вызван туда же. Он сел на купеческую шхуну.
      Вечером, когда стемнело, со шхуны увидели, как вдали зловеще обозначилось багровое зарево. Показалось пламя пожара, мелькали вспышки выстрелов. В Шанхае шло сражение. Войска империалистов пытались поджечь город.
      Все больше украшенных цыновками джонок с красно-бурыми парусами из древесных волокон плыло навстречу шхуне. Ни на одной реке в мире нет такого огромного лодочного флота, как на Янцзыцзяне, главной реке Китая.
      У Шанхая в этих лодках, под двускатными навесами, ютились сотни тысяч человек, не имеющих другого крова. Целые поколения бедняков не знали иной жизни, кроме беспокойной жизни на воде. Среди жилых лодок, густо стоявших в несколько рядов, с трудом пробирались лодки сборщиков налогов, чиновников, торговцев.
      За мачтами джонок показались раззолоченные кумирни, высокие, красивые дома и сады Шанхая. По набережной спешили с ящиками чая, с тюками шелка проворные носильщики. На рейде виднелись легкие очертания военных китайских джонок с тонкими мачтами, наклоненными в разные стороны.
      Некоторые дома и большие лавки были заколочены, заперты: капиталисты и купцы сбежали от тайпинов. Но жизнь в порту шла своим чередом. Кругом сгружали и нагружали товары, люди торопились, бранились, перекликались.
      Гончаров знакомился с Шанхаем. Он потолкался в толпе на китайском базаре, который напомнил ему московский толкучий рынок или ярмарку губернского города: тот же шум, такие же харчевни и даже нечто похожее на щи варится в котлах.
      На городском валу, вблизи лагеря правительственных войск, Гончаров видел, как солдаты схватили вдруг в толпе какого-то смирного человека и поволокли за собой. Им полагалась награда за каждого пойманного "мятежника". Но захватить живьем тайпина было не так-то просто, и поэтому негодяи хватали первого попавшегося прохожего, рубили ему голову и получали за это деньги.
      Побывал писатель и на "променаде", отведенном для загородных прогулок европейцев. Когда два китайских всадника случайно заехали туда, английский офицер зверски избил их палкой; один из всадников в беспамятстве свалился с лошади.
      Моряк с английского судна развлекался тем, что оттаскивал в сторону за волосы всех китайцев, которых случалось ему обгонять на улице. Плюгавый хозяин европейской гостиницы беспощадно колотил "желтокожих".
      - Обогащаются за счет китайцев, отравляют их опиумом, да еще и презирают свои жертвы! - негодовал Гончаров. - За опиум китайцы отдают не только чай и шелк, но и свою кровь, энергию, ум, жизнь. Англичане и американцы хладнокровно берут все это и превращают в деньги. Пусть товар будет ядом - лишь бы нажива. Цивилизованная нация! Не знаю, кто из них кого мог бы цивилизовать: не китайцы ли англичан...
      Писатель не раз говорил, что китайскому народу суждено в будущем играть большую роль.
      Гончаров видел только один из уголков страны и то мельком. Многое так и осталось ему неясным. Русские моряки жили в Шанхае недолго: Путятин получил известие, что началась русско-турецкая война и что англо-французская эскадра идет к Черному морю с явным намерением поддержать турок. С часу на час могла начаться большая война. Опасаясь, что англичане попытаются захватить шхуну, Путятин приказал ей ночью сниматься с якоря и идти к "Палладе".
      Вскоре вся русская эскадра незаметно покинула Седельные острова и ушла в Нагасаки. Снова потянулись бесконечные и почти бесплодные переговоры. Да никто уже и не надеялся на их быстрое завершение. Моряков больше волновало будущее эскадры.
      Русские корабли находились в чужих водах. За эскадрой следили. В ближайших портах стояли наготове не только английские военные парусники, но и железные пароходы. Со вступлением в войну Англии и Франции "Паллада" могла оказаться в западне.
      И Путятин решил идти в нейтральный испанский порт Манилу, на Филиппинские острова. Там он надеялся прежде всего хорошо отремонтировать "Палладу". По поводу того, что будет дальше, молодые офицеры строили самые смелые планы: один предлагал напасть на английский порт в Австралии, другой считал, что вернее идти к Индии.
      Однажды Путятин позвал к себе в каюту командира "Паллады" Унковского, Посьета и Гончарова.
      - Господа, - сказал адмирал, - я принял решение, которое прошу сохранить в тайне. Если будет бой и мы не одолеем неприятеля, то фрегат должен сойтись с вражескими кораблями вплотную. После этого мы взорвем нашу "Палладу" и погибнем с честью.
      Что же Гончаров? Как отнесся он к этому разговору? С необыкновенным упорством и рвением писатель стал приводить в порядок свои записки. Он торопился. Страница за страницей, исписанные мелким почерком, ложились в его портфель. Что бы ни случилось - писатель должен исполнить свой долг...
      "Паллада" по пути к Маниле заходит на Ликейские острова, или, как их называют, острова Рюкю. И тут едва не оканчивается ее плавание. Бурный океан толкает корабль туда, где на опаснейшем рифе кипят буруны.
      Словно конь над пропастью, упирается судно, уцепившись за дно якорями. Но выдержат ли канаты? Ветер все усиливается. Смерть - в двухстах саженях. И ничего нельзя сделать. Эта невозможность действия особенно тягостна, особенно нестерпима; она порождает даже в самых смелых тупое чувство тоски.
      Английский миссионер, наблюдавший с берега, как судно постепенно тянет на рифы, принялся молиться за упокой души русских моряков... Но он поспешил. Канаты выдержали, и как только ветер немного переменил направление, корабль проскользнул в бухту.
      Благодатные Ликейские острова уже привлекли внимание Соединенных Штатов Америки. Американцы оставили здесь несколько матросов, двух офицеров и бумагу, в которой суда всех других наций извещались, что острова взяты американцами "под свое покровительство". Разумеется, островитян не спрашивали, нуждаются ли они в таком покровительстве.
      Вообще к этому времени американцы, или, как их называл Гончаров, "люди Соединенных Штатов с бумажными и шерстяными тканями, ружьями и пушками и прочими орудиями новейшей цивилизации", показали себя сильными соперниками английских колонизаторов. Угрожая японцам пушками своих кораблей, они стремились проникнуть в японские порты, пробрались в Китай, на острова Тихого океана. "Говорят, молятся, едят одинаково и одинаково ненавидят друг друга", - сказал Гончаров об английских и американских дельцах и политиканах.
      Но скорей в Манилу! "Паллада" пересекает северный тропик. Темной безмолвной ночью, когда море излучает фосфорический свет, а в небе ярко горят звезды, фрегат пришел в желанную бухту.
      Однако, что за пароход дымит на Манильском рейде? Да ведь это "Кольбер", французский военный корабль! В любой момент он может сняться с якоря и вернуться обратно с эскадрой, чтобы захватить ремонтирующуюся "Палладу"! Вот тебе и отдых, вот тебе и починка перед опасным крейсерством!
      Пока Путятин вел переговоры с испанским губернатором, моряки знакомились с Манилой.
      В этом городе дома были либо очень массивными, либо, напротив, чрезвычайно легкими: то и другое делало их стойкими во время частых землетрясений. А какой здесь исполинский бамбук, какое обилие хлебных и фиговых деревьев, как роскошны плантации кофе, табака и сахарного тростника!
      Излюбленным развлечением островитян были петушиные бои, и многие филиппинцы разгуливали с петухом подмышкой. Если хозяин находился в лавке, петух оставался привязанным у входа.
      В цехах знаменитой манильской фабрики сигар девять тысяч женщин самыми обыкновенными камнями били по листьям табака и затем свертывали их. Увы, писатель не нашел слов осуждения для тех, кто наживался на эксплуатации женского труда. Он отстал в этом от лучших людей своего времени, гневно восстававших против порабощения труда капиталом.
      Днем Гончаров ходил по городу или по его окрестностям, а ночами писал в номере скверной гостиницы. Плошка с кокосовым маслом немилосердно чадила, ящерицы и летучие тараканы шуршали на стенах, тучи комаров вились вокруг. Уже готовы были многие главы будущей книги, но писателю они попрежнему казались нестоящими, бестолковыми. Возбуждение нередко сменялось усталостью, и Гончаров чувствовал, что его начинает тяготить путешествие.
      Повидав много стран, он все сильнее ощущал красоту и величие далекой родины. В свободные минуты раскрывал он тургеневские "Записки охотника", чтобы хоть на время окунуться в знакомый, милый сердцу мир, перенестись из Манилы на Бежин луг.
      Переговоры Путятина с губернатором кончились тем, что испанцы, опасаясь прихода английской эскадры, попросили русских моряков как можно скорее покинуть бухту.
      Что делать? Длительное плавание в чужих, опасных водах на корабле, который тек по всем швам и нуждался в ремонте, было невозможным. Оставалось одно - идти к берегам Сибири.
      Фрегат был приведен в боевое положение на случай встречи с вражеской эскадрой. Пороховую камеру приготовили к взрыву. Фрегат плыл мимо тех мест, где год назад его трепал тайфун. На одном из островков в океане подкрепили мачты, здесь же произвели учебную стрельбу. Однажды вдалеке заметили дым. Уж не вражеский ли пароход?
      - К орудиям!
      Но дымившее судно оказалось парусным китобоем, на котором вытапливали китовый жир.
      Татарский пролив еще не очистился ото льда. Моряки "Паллады", чтобы не терять времени, занялись составлением карты берегов Кореи. В тумане, пробираясь чуть не ощупью в незнакомые бухты, они делали промеры глубин, исправляли грубые ошибки старой карты. Один из пропущенных составителями этой карты островков назвали именем Гончарова.
      А сам писатель в эти дни писал недостающее начало к своей книге - главу "От Кронштадта до мыса Лизарда". Эта глава была окончена уже в Татарском проливе.
      Остальные главы составились из много раз переработанных записей в дневнике. По возвращении в Петербург писатель надеялся включить в книгу и некоторые свои письма друзьям - разумеется, тоже переделав и расширив их. Это возвращение становилось не таким далеким: Гончаров уже не был нужен Путятину как секретарь экспедиции и мог ехать домой через Сибирь.
      После жары тропиков писателю пришлось познакомиться с жестокими морозами. Железных дорог тогда за Уралом не было, и Гончаров ехал верхом и на почтовых. Между началом и концом этой поездки лежала треть года и две трети полушария. И во время этого трудного путешествия писатель закончил работу над книгой, дополнив ее главами о Сибири.
      Не в тиши уединенного писательского кабинета рождалась его книга, а в тесной каюте носимого бурями фрегата, в случайных гостиницах чужих городов, на сибирских зимовьях и постоялых дворах, разбросанных от тихоокеанского побережья до столицы. Родилась из тысяч заметок в записной книжке, из наблюдений жизни во всем ее удивительном разнообразии, родилась из размышлений об увиденном и услышанном. Писалась она, как говорил сам автор, горестно и тяжко, с бесконечными переделками, поправками. И не потому ли почти сто лет живет она и будет жить еще долго-долго...
      Плавание на "Палладе" осталось наиболее яркой страницей жизни Гончарова. И нет ничего удивительного в том, что накануне своего шестидесятилетия он едва не отправился во второе кругосветное плавание на фрегате "Светлана".
      Уже в старости, когда напечатанную сначала в отрывках, а потом отдельной книгой "Фрегат Палладу" давно узнал и полюбил русский читатель, Гончаров писал:
      "Мне поздно желать и надеяться плыть опять в дальние страны: я не надеюсь и не желаю более. Лета охлаждают всякие желания и надежды. Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца моих читателей и - если представится им случай идти (помните - "идти", а не ехать) на корабле в отдаленные страны - предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений".
      Что же случилось с "Палладой" после того, как писатель покинул судно? Чем закончилось плавание? Какова судьба экипажа фрегата?
      "Паллада" пришла в гавань, ныне носящую название Советской. Команда возвела береговые укрепления, готовясь отразить нападение врага с моря.
      Потом, по приказу из Петербурга, фрегат попытались завести в мелководное устье Амура. Это не удалось, и "Паллада" снова вернулась в свою старую гавань. Здесь, опасаясь, как бы корабль не захватила англо-французская эскадра, судно затопили. Сделано это было по распоряжению свыше слишком поспешно и без особой надобности. Перед тем как пустить фрегат на дно, с него сняли пушки, такелаж и вообще все ценное.
      Итак, воды бухты сомкнулись над "Палладой".
      А на долю тех ее офицеров и матросов, которые перешли на прибывший в дальневосточные воды фрегат "Диана", выпало необыкновенное приключение.
      На новом фрегате Путятин отправился в Японию. В тихий декабрьский день "Диана" стояла в бухте, на берегу которой расположен японский город Симодо. Неожиданно корабль сильно встряхнуло. В тот же миг раздался крик вахтенного:
      - Смотрите, смотрите!
      С борта "Дианы" было хорошо видно, как лодки, стоявшие в устье горной речки, вдруг рванулись со своих мест. Какая-то непонятная сила потащила их вверх против течения реки. Почти в тот же миг огромный зеленый вал поднялся у входа в бухту.
      Было тихо, безветренно, и стена воды, вздыбленная высоко и грозно, казалась тяжелым кошмаром. Вал, достигнув берега, отхлынул прочь и столкнулся с другим, еще более мощным. Вода в бухте забурлила, и вся прибрежная часть городка Симодо была смыта до основания.
      Гигантский водоворот подхватил и "Диану". Фрегат бросало, кружило, вертело, било о камни. Тяжелые пушки срывались с мест, калеча людей. Одну секунду корабль совсем положило не бок. И, однако, среди моряков нашлись люди, которые в эти минуты смертельной опасности сумели сосчитать, что корабль повернуло, точно щепку, сорок два раза вокруг своей оси.
      За несколько минут "Диана" превратилась в жалкую развалину без руля.
      Едва волнение немного улеглось, как моряки принялись спасать тонущих японцев, а судовой доктор отправился на берег, чтобы оказать помощь жертвам этого землетрясения, вызвавшего катастрофу и на море.
      Но и история самой "Паллады" не кончилась в тот день, когда корабль опустился на дно.
      Фрегат справедливо считался одним из красивейших судов русского флота, а выход книги Гончарова сделал этот корабль особенно дорогим сердцу каждого моряка. Всякий мореплаватель, которому доводилось побывать на Дальнем Востоке, считал долгом посетить "могилу" фрегата.