Лагерь "5600". Крохотная площадка, на ней - четыре палатки, таких маленьких, что в них можно забраться только ползком. В легких спальных мешках из шелка, согреваемые прослойкой гагачьего пуха, лежат восходители. На большинство из них надежда плоха: они совершенно измучены горной болезнью.
      Вечереет. Внизу плывут облака. Солнце садится за дальние хребты.
      Абалаков сосредоточенно рассматривает ребро пика. Закат резко подчеркивает черными тенями все выступы, неровности, впадины. Если бы под рукой была глина, Абалаков мог бы тут же вылепить макет ребра. Зорким, цепким глазом художника и скульптора он отмечает то, что может пригодиться завтра.
      Потом вынимает блокнот и делает набросок. Путь будет дьявольски тяжелым! На ребре торчат шесть "жандармов" - шесть острых, крутых выступов. Они стоят друг за другом, словно башни - грозные, кроваво-красные в лучах заката. А под ними - черные пропасти почти отвесных скатов ребра.
      Утром трое альпинистов, связавшись одной веревкой, идут к первому "жандарму". Они продвигаются медленно, осторожно, экономя силы. Впереди Абалаков. Прежде чем сделать шаг, надо убедиться, что камень, на который станет нога в подбитом пластинчатыми гвоздями башмаке, надежен, что он не сорвется в пропасть. За плечами альпинистов - раздувшиеся, тяжелые рюкзаки.
      Далеко не везде можно идти всем троим сразу. Пока один ползет вперед, двое других, став поустойчивее, "страхуют" его. Если идущий первым сорвется, "страхующие" удержат его на веревке. Альпинисты знают цену товарищеской помощи, товарищеской выручки не хуже, чем солдаты.
      Следом за первой тройкой продвигается вторая. Она должна закрепить пройденный путь - сбросить ненадежные камни, вбить в скалы крючья и протянуть кое-где веревки, чтобы легче было идти носильщикам.
      В этой тройке идет молодой инженер, весельчак Николаев. Тройка проходит второй "жандарм" в опасное время: солнце сильно пригревает, можно ждать камнепада. Быстрая смена температуры разрушает горные породы. Достаточно солнцу нагреть остывший за ночь склон, чтобы растаял лед, цементировавший камни, и они могут срываться вниз даже от порыва ветра.
      Николаев - отличный скалолаз. Он замыкает тройку. Веревка? Она только стесняет. Отбросив ее, привычными, точными движениями преодолевает Николаев второй "жандарм".
      Рука альпиниста ищет зацепку. Камень, который она ощупывает, еле держится. Эх, не надо было его трогать... Поздно! Камень срывается и ударяет альпиниста в плечо. Николаев старается удержать равновесие. И тут на него сыплются сверху еще камни, совсем уже мелкие...
      Слабо вскрикнув, альпинист срывается со скалы. На какую-то долю секунды его задерживает выступ, потом он все быстрее скользит по обледеневшему склону и исчезает в бездонной пропасти. Грохочет камнепад: тело увлекло за собой множество обломков.
      Несчастье ужасно, непоправимо. Горе придавило оставшихся. Молча смотрят они вниз, туда, где еще клубится снежная пыль лавины над могилой их веселого товарища.
      Тщетны поиски тела. Его поглотила бездна. Должно быть, оно попало в одну из трещин на леднике, тут же засыпанных лавиной.
      Николаев погиб, двое альпинистов неожиданно заболели. В ледовом лагере, где все собрались вместе, - ни смеха, ни шуток. Свежа боль. Неясно, что делать дальше. Весь тщательно разработанный план штурма сломан. Раньше думали, что подготовительная группа поможет основной штурмовой группе сберечь силы. Теперь подготовительной группы больше не существует.
      Альпинисты стали совещаться.
      - Может, отложить штурм? А? Маловато нас. Да и носильщики... неуверенно произнес один из больных.
      - Повернуть обратно - это осквернить его память, - сказал Абалаков. Это все равно, что показать врагу спину.
      - Но что ты предлагаешь?
      - Самим проложить путь. Без вспомогательной группы. А что носильщики? Славные, смелые ребята. Да разве они только носильщики? Они такие же альпинисты, как мы. Но им труднее, чем нам. Надо рассказать им толком, зачем мы поднимаемся, какая от этого польза таджикским колхозам. Я думаю, что завтра надо идти. Вот в основном и все.
      ...Снова ползут альпинисты и пять наиболее крепких носильщиков мимо первого, потом мимо второго "жандарма". Еще свеж в памяти крик Николаева. Носильщики пугливо косятся то на нависшие сверху скалы, то на провал бездны.
      Новый лагерь разбит на подступах к третьему "жандарму". Альтиметр показывает 5900 метров. Там, где недавно прошли альпинисты, проносится, сметая все на своем пути, вздымая снежные облака, лавина такой необычайной силы, что воздушная волна от ее падения едва не срывает палатки.
      Третий "жандарм" изрядно изгрызен временем. Обломки то и дело отрываются от его стен и со свистом летят вниз. Препятствие преодолевают на рассвете, пока камни спаяны ночным холодом.
      Позади остается и четвертый "жандарм". Альпинисты подходят к пятому.
      Упрямо и зло он торчит отвесной глыбой. Обойти его нельзя.
      Снизу кажется, что Абалаков приклеился к холодной стене и замер в неустойчивом равновесии. Перед ним - отвесная скала. Медленно, осторожно Абалаков забивает в нее крюк, защелкивает на нем "карабин" - кольцо с внутренним замком - и пропускает через него веревку. Другой конец веревки в руках Гущина.
      Абалаков шарит по стене ногой. Нога повисает, не встречая никакой опоры. Тогда он, сняв рукавицу, медленно ощупывает стену. Пальцы движутся, как при игре на рояле. Абалаков сердится: эти беспомощные движения свойственны обычно начинающим альпинистам, лезущим вслепую, без заранее продуманного плана.
      Но что же делать? Неужели проклятый "жандарм" неприступен? Неужели поверхность камня так безнадежно гладка?
      Несколько секунд он отдыхает. И вдруг ему необычайно отчетливо представляется родная Сибирь, Красноярск, трехэтажная школа, которую почему-то называли "кооперативной", железная лестница на крышу. На большой перемене ребята поднимались по этой лестнице, подтягиваясь и перебирая руками холодные, тонкие перекладины - кто выше. Кажется, что больше нет сил, но стиснешь зубы и немеющими руками перехватишь еще и еще. А снизу кричат: "Молодец, Луна!" Он улыбнулся, вспомнив свое прозвище - Луна. Это потому, что он был круглолицым. Сейчас, наверно, его бы так никто не назвал: щеки глубоко запали.
      И еще вспомнились ему знаменитые красноярские "Столбы" - заповедник скал и тайги. Вместе с братом Виталием они научились там не бояться высоты и полюбили камень. Однажды Евгений лез новым "ходом" на очень трудную скалу. Было жарко, пахло сосновой хвоей. Он пересек каменный купол - "катушку", нащупал ногой выступ, потянулся, чтобы зацепиться пальцами за чуть заметную выбоину - "карман". Но пальцы встретили гладкий камень. Он потянулся снова "кармана" не было. Спускаться? Ну, нет! И он снова и снова шарил по камню и нашел-таки какую-то трещинку. Плавно и осторожно подтянулся он тогда на одной руке, а другой ухватился за еле заметный "карман".
      - Женя! Же-е-ня! - слышит Абалаков. Это кричит снизу обеспокоенный Гущин.
      - Страхуй крепче. Еще попробую! - встрепенулся Абалаков.
      Чорт возьми, выступ на пятом "жандарме" - не совсем подходящее место для воспоминаний о детстве!
      Теперь, отдохнув, Абалаков снова тянется вверх и вправо. Ага, вот чуть заметный выступ. Отлично! Теперь немного подтянуться, потом передвинуть ногу... Готово!
      Гущин больше не видит Абалакова: тот скрылся за выступом скалы. Только тонкая веревка медленно ползет вслед за ним. Вдруг - грохот камней. Гущин вздрагивает, напрягается, ожидая рывка веревки. Нет, все спокойно. Он не сорвался там, за выступом, а просто сбрасывает опасные камни.
      Веревка кончается. Гущин собирается крикнуть, предупредить Абалакова, но слышит из-за стены крик, очень похожий на "ура". А минуту спустя Абалаков уже появляется над ним, на вершине пятого "жандарма":
      - Данила Иванович, победа!
      Он спускает Гущину веревку. Пятый "жандарм" взят. Шестой как будто не внушает особенных тревог. Его можно будет преодолеть с ходу.
      Укрепив на пятом "жандарме" веревочную лестницу, альпинисты возвращаются назад в ледниковый лагерь. Теперь ход по ребру разведан, по пути вбиты крючья, протянуты веревки.
      После отдыха можно начинать штурм вершины.
      Правда, не все получилось так, как нужно. В высокогорном лагере очень скуден запас продовольствия. Носильщики пока не смогли подняться выше "5900". Мало надежд на их помощь за этой высотой и в дальнейшем. Значит, альпинистам придется идти с особенно тяжелой нагрузкой. Ведь на вершину надо поднять автоматическую метеорологическую станцию, которая должна посылать радиосигналы о погоде. А станция весит два пуда!
      Уже совсем незадолго перед штурмом еще одно несчастье обрушилось на экспедицию. Небольшая группа отправилась вперед, чтобы как можно выше поднять палатки, продукты и облегчить тем самым подъем главной штурмующей группы. На следующий день носильщики вернулись обратно. Один из них, Джамбай Ирале, был совсем плох: у него началось воспаление легких. Тщетно врач экспедиции пытался спасти больного: через день у ледникового лагеря появилась свежая могила...
      22 августа 1933 года, 9 часов утра. Ледниковый лагерь покидает первая штурмующая группа - Абалаков и Гущин. С ними идут трое носильщиков. Теперь, после подготовки пути, идти гораздо легче.
      Когда на второй день пятерка поднялась до лагеря "5900", то увидела, что палатки, поставленные здесь, сползли в трещину. Пока их доставали, пока вырубали площадку в ледяной стене над пропастью, стало уже смеркаться. Тускло поблескивали во тьме ледники. Нигде ни огонька. Только горы и небо.
      Назавтра альпинистам предстоял трудный день. Они наметили разбить лагерь за шестым, еще не преодоленным "жандармом": ведь следом за ними шла вторая штурмующая группа, для которой надо было обязательно освободить место ночлега в лагере "5900".
      Утром носильщики едва поднялись. Их мучила горная болезнь. Они и так сделали почти невозможное для людей, не имевших навыков в альпинизме. И Ураим Керим, и Закир Прен, и Нишан-Раби, и другие их товарищи честно делили с альпинистами все трудности, все опасности.
      Абалаков и Гущин прощаются с проводниками и вдвоем карабкаются на пятый "жандарм". Тяжелые рюкзаки оттягивают плечи. Около трех часов дня товарищи оказываются перед шестым "жандармом".
      Как всегда, Абалаков впереди. Гущин "страхует". Высота 6200. Абалаков продвигается вперед с предельной осторожностью, и все же на особенно крутом склоне его нога внезапно теряет точку опоры. Камень вырывается из-под нее, увлекает за собой другие.
      Абалаков слышит болезненный крик Гущина и чувствует, как ослабла веревка. Сердце падает куда-то вниз, сразу не хватает воздуха...
      Нет, Гущин жив! Он держит над головой руку. Кровь часто капает с нее на снег. А веревка перебита камнем как раз посередине.
      Забыв всякую осторожность, Абалаков поспешно скользит вниз:
      - Ранен?
      - Угу, - мычит Гущин. Лицо его искажено болью. Абалаков осматривает руку товарища. Дело дрянь!
      Камень рассек ладонь, рваная рана обильно кровоточит. Абалаков прежде всего связывает перебитую веревку, потом перевязывает рану и вопросительно смотрит на Гущина:
      - Вниз?
      Тот сердито хмурится:
      - Дойду... Нельзя терять ни минуты, скоро темнота накроет горы.
      Они могут либо вдвоем спуститься, либо вдвоем подняться. Обязательно вдвоем. Горы любят не только смелых, но и дружных людей, умеющих действовать сообща, коллективно.
      Когда альпинисты выходят на ребро за шестым "жандармом", солнца уже давно нет. Альтиметр показывает 6400 метров. Они находятся почти на тысячу четыреста метров выше вершины Казбека, на восемьсот метров выше Эльбруса!
      Выбирать место для ночлега некогда. Абалаков вбивает в скалу крючья, привязывает к ним рюкзаки. Устанавливать палатку нет сил. Они ложатся, подстелив ее под себя. Площадка мала для двоих, до края - меньше шага. Если Гущин во сне будет ворочаться от боли, то...
      Абалаков привязывает Гущина, привязывается сам.
      Он вспоминает изречение, которое любят повторять на Памире: "Путник, помни, что твоя жизнь - как слеза на реснице".
      Гущин засыпает. Абалаков прислушивается к его стонам. Звезды усеяли холодное, черное небо. Тишина, звенящая тишина. Они одни над бездной. Одни? Нет, по их следам идут другие. Вторая партия сегодня, наверно, ночует в лагере "5900". Ниже, у ледника, - остальные, с нетерпением и тревогой ждущие известий. Есть на свете Москва - такая далекая и такая близкая, родная, и есть в ней люди, которым очень, очень важно, чтобы московский электромонтер Гущин и московский скульптор Абалаков не погибли в горах...
      На следующий день Абалаков, занятый расчисткой более удобного места для лагеря и укреплением палатки, услышал вдруг знакомые гортанные голоса. То были носильщики. Отдохнув, они сами, без альпинистов, прошли в высотный лагерь, пользуясь крючьями и веревочной лестницей.
      Ах, как это было кстати! Носильщики принесли продукты и метеорологическую станцию. Даже сдержанный Абалаков разволновался и без конца жал руки Ураиму, Закиру и Нишану. А Нишан, плохо говоривший по-русски, улыбался и показывал пальцем на тюк с частями станции:
      - Вода... пахта (хлопок). Хорошо!
      Когда в лагерь "6400" пришла вторая группа альпинистов, она уже не застала Абалакова и Гущина. Те, взяв с собой станцию, снова ушли вперед, чтобы вернуться к вечеру. Их возвращения ожидали с тем большим нетерпением, чем сильнее сгущался туман, скрывавший вершину за вершиной. Но вот в серой мгле неясно замаячили две фигуры.
      Теперь обе группы были в сборе. Абалаков рассказал, что ему и Гущину удалось подняться до высоты 7 тысяч метров и оставить там рюкзаки и станцию.
      Пришло время штурма последних подступов к вершине.
      Перед тем как начать его, альпинисты сели на снег около палаток. Их лица белы от мази, защищающей от солнечных ожогов. В темных очках, обросшие бородами, исхудавшие, они мечтали о похлебке, пахнущей дымом.
      Но в царстве вечных снегов нет топлива для костра. Да и похлебку варить не из чего. Продуктов поднято совсем мало. Сейчас, когда придется тратить особенно много сил, завтрак, обед и ужин будут состоять из нескольких ложек манной каши, сваренной на кубиках сухого спирта, пяти-шести галет и двух кусков сахару. Оставалось еще пять банок консервов, но их берегли до дня подъема к самой вершине.
      29 августа 1933 года штурмующая группа разбила лагерь "6900". В разреженном воздухе было мучительно трудно дышать, двигаться, нести тяжести. Ночью подул резкий ветер. При свете спички Абалаков взглянул на термометр: 20 градусов мороза!
      К утру не осталось сомнений, что идти дальше могут только трое. Рука Гущина распухла под окровавленным бинтом и невыносимо ныла. Опасались гангрены. Другой альпинист обморозил ноги. Третьего свалила горная болезнь.
      Трое, связавшись веревкой, пошли вниз. Трое, связавшись веревкой, пошли вверх. До вершины оставалось всего полкилометра.
      Но как мучителен был теперь каждый шаг для обессилевших людей! Они месили глубокий снег, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание. За полдня пройдено совсем мало. Нет, станция для них - непосильный груз. Нужно установить ее хотя бы тут, немного не доходя до вершины.
      Эта работа совершенно изматывает альпинистов. Они едва добираются до палатки. А утром начинается вьюга, жестокая памирская вьюга. Идти вперед нельзя. Пошли проверить, как работает станция. Но станция совсем не работает. Ее приносят в палатку и разбирают негнущимися, обмороженными пальцами. Проверяют и снова устанавливают.
      Снежная буря бушует над вершиной высочайшего пика Советского Союза весь день и следующую ночь. Воет ветер, почти не смолкает грохот лавин и камнепадов. Термометр опускается до 45 градусов ниже нуля.
      В тесной, маленькой палатке, придавленной, заваленной тяжелыми сугробами снега, задыхаются трое людей. Двое уже не в состоянии двинуть рукой. Третий начинает рыть коридор в снегу. Палатка может стать могилой, без доступа воздуха гибель неминуема. Абалаков делает еще одно усилие, отгребает последний слой снега.
      В снежную пещеру врывается свежий воздух, влетает сухой колючий снег. Почти мгновенно заледеневают спальные мешки. Зато легче дышать.
      Наступает 3 сентября - шестой день плена альпинистов в лагере "6900". Погода проясняется. Выглядывает солнце. По ослепительным полям крупнозернистого льда гуляет крепкий ветер. Снег, срываемый им, развевается белыми космами.
      Сегодня надо идти к вершине. Завтра будет поздно: продовольствия больше нет.
      Один остается в палатке - он уже и сегодня не может идти. На штурм выходят двое - Абалаков и немолодой альпинист Николай Петрович Горбунов.
      Они бредут по пояс в снегу. Десять шагов - остановка, десять шагов остановка. Они связаны веревкой, в руках у них ледорубы со стальным "клювом" и лопаткой. Ими можно рубить во льду ступени, цепляться за лед, задерживаться при скольжении на склонах. К башмакам ремнями привязаны острые шипы - "кошки", которые вонзаются в лед. За плечами - неизменные рюкзаки.
      Солнце спешит на запад, а они прошли так мало. Вершина еще далека. Горбунов падает на лед. Вдвоем им не дойти...
      Более сильный и молодой должен идти к вершине один, без "страховки", без товарищеской помощи в трудную минуту. Другого выхода нет.
      Абалаков достает блокнот. Пока пальцы еще слушаются, он пишет записку и вкладывает ее в пустую консервную банку. Эта банка будет оставлена под грудой камней на вершине. А теперь - вперед!
      Он то идет, то ползет. Ветер усиливается. Белые смерчи пляшут на гребне, жесткий снег больно режет лицо.
      Что это? Трещина! Огромная, зияющая. У самой цели. Абалаков оглядывается. В одном месте пласт слежавшегося снега белеет над бездной. Выдержит ли он тяжесть тела?
      Абалаков ложится, распластывается, вытягивает перед собой ледоруб и ползет. Снежный мост крепок.
      Вот и последняя седловинка. Еще один крутой подъем - и на западе открывается хребет с белыми куполами вершин, извивающийся ледник и где-то бесконечно далеко - темные пятна зеленых долин.
      Теперь надо преодолеть острый, как нож, вершинный гребень. Уже и рюкзак кажется непомерной тяжестью. Абалаков оставляет его в трещине, чтобы забрать на обратном пути. Ветер все крепчает. Он словно хочет сдуть человека с гребня.
      Остаются лишь вершинные скалы. И тут странное чувство овладевает Абалаковым. Вдруг у него не хватит сил для этих последних метров? Ему кажется, что вершина вот-вот ускользнет от него.
      Почти на четвереньках взбирается он на вершинную скалистую площадку - и падает на камни, обнимая их руками.
      Вот она, победа!
      Но отдыхать нельзя. Он встает, пошатываясь, и собирает камни для тура, под который будет положена консервная банка с запиской. Нужно набросать расположение хребтов, отлично видимых с этой самой высокой точки страны. Он ходит по площадке и вдруг замечает, что на облаках, далеко внизу, мечется тень какого-то гиганта. Абалаков останавливается, присматриваясь, останавливается и тень. Да ведь это его тень, отбрасываемая на облака заходящим солнцем! Он взмахивает руками - и тень повторяет движение.
      Так стоит он на вершине, невысокий, коренастый сибиряк, и его гигантская тень простирается над покоренными вершинами "крыши мира"...
      * * *
      У подножия пика Сталина, там, где был ледниковый лагерь "4600", на огромном камне теперь можно прочесть надпись:
      "Высочайшая вершина СССР пик Сталина высотой 7495 метров взята 3/IХ 1933 г.
      При подготовительной работе трагически погибли: альпинист Н. А. Николаев 30 лет и носильщик Джамбай Ирале 20 лет".
      В таблице лучших первовосхождений советских альпинистов против слов: "Памир, пик Сталина", написано:
      "Поднялся по восточному ребру - Евгений Абалаков (один)".
      ЧЕРЕП НЕАНДЕРТАЛЬЦА
      Аудитория Московского Политехнического музея была переполнена.
      Среди студентов и школьников сидели профессора и учителя. Блестели погоны военных. Судя по обрывкам разговоров, в зале было много историков и археологов. Слышались странные слова: "нуклеус", "мустье", "скребло", "Тешик-Таш".
      Прозвучал третий звонок.
      - Слово имеет лауреат Сталинской премии, доктор исторических наук, профессор Алексей Павлович Окладников! - сказал председательствующий, когда наступила тишина.
      Удивленный шопот всколыхнул аудиторию. К кафедре стремительно прошел высокий молодой человек с коротко остриженными русыми волосами. Неужели это и есть профессор Окладников? А где же седины, где желтоватая борода, которую во время лекции можно собирать рукой в горсть или любовно поглаживать? Право, совсем не похож на ученого, да еще на профессора-археолога, этот крепкий, плечистый человек с легкими и точными движениями спортсмена.
      Профессор разложил бумаги, поднял глаза, узнал кого-то в зале и улыбнулся так юношески простодушно, что многие невольно улыбнулись тоже.
      - Товарищи, мы будем говорить сегодня об очень далеких временах, начал он. - Попытаемся на основе неопровержимых фактов представить себе, как жил человек не сотни и не тысячи лет, а десятки и даже сотни тысячелетий назад. Успехи советской археологии позволяют это сделать.
      Профессор напомнил, что самыми древнейшими представителями человечества были обезьянолюди: питекантроп, остатки которого нашли на острове Ява, синантроп, кости которого обнаружили в 1927 году в Китае, наконец гейдельбергский человек, о котором можно судить по челюсти, найденной глубоко в песке около немецкого города Гейдельберга. Питекантроп жил свыше миллиона лет назад, синантроп несколько позже, а гейдельбергский человек совсем недавно - примерно, четыреста тысяч лет назад. Потом идут уже не обезьянолюди, а древнейшие представители современного человека неандертальцы, названные так по месту находки их костей - в Неандертальской долине, вблизи Рейна. Они жили в каменном веке, который, как известно, длился отнюдь не век, а по крайней мере сотни тысячелетий.
      Профессор упомянул, что в дореволюционной России было известно всего двенадцать стоянок пещерного человека. Теперь их найдено более трехсот, причем советскими археологами обнаружены самые северные и самые восточные на земном шаре места обитания людей древнего каменного века. Он рассказал, как при раскопках "Бугра сатаны" в Армении археолог Мария Захаровна Паничкина нашла каменные рубила, сделанные на самой заре человечества. Никому еще до сих пор не удавалось обнаружить в нашей стране так много этих бесценных памятников времен перехода от обезьяночеловека к человеку. И Мария Захаровна Паничкина, взяв в руки камень, грубо отесанный едва ли не полмиллиона лет назад, села на землю и заплакала от счастья...
      - Установлено, что территория нашей страны была обитаема триста тысяч лет назад, - продолжал профессор. - Великое оледенение тогда еще не начиналось. Первобытные люди жили в вечнозеленых джунглях, где бродили гигантские слоны и саблезубые тигры. Затем наступил ледниковый период. Стало холодно. Изменился животный мир. Не выдержав пронизывающего, сырого дыхания ползущих с севера ледников, вымерли многие звери. На смену им появились другие. Раскопки показывают, что даже в нынешней Молдавии тогда бродили обросший густой бурой шерстью мамонт, северный олень, полярная лисица. Но человек, древний человек, наш с вами предок, не вымер, не ушел далеко на юг! Он бросил вызов природе. Он надел на себя шкуры диких зверей и стал укрываться от холода в темных пещерах. Запылали никогда не гаснущие очаги. Настало суровое и трудное для человека мустьерское время, отделенное от наших дней десятками тысячелетий...
      В зале потух свет, и на экране появилось изображение мустьерских пещерных людей, заметивших какого-то зверя. Приземистые, мускулистые, они сжимали в руках тяжелые дубины и острые куски камня. Из темноты пещеры выглядывали испуганные женщины.
      ...Два школьника, сидевшие во втором ряду, приподнялись со своих мест: им было плохо видно. Теперь они мешали сидящим сзади, на них шикали. "Да выведите их, чтобы не баловались", - пробасил кто-то.
      Профессор протестующе протянул руку в полутемный зал и покачал головой. Ребята - всегда ребята. Им интересно - вот и хорошо. Зачем их выводить? Пусть бы попробовали вывести его, Алешу Окладникова, из той комнаты, где заезжий лектор поставил волшебный фонарь и на побеленной известью стене появилось вот такое же изображение пещерных людей! Давненько, правда, это было, давненько. В родной сибирской деревне, что затерялась в тайге у верховьев Лены. И откуда тогда появился в ней этот лектор? А после лекции он вынул из кармана горсть острых камешков и сказал: "А это я нашел у вас в деревне около кладбища. Каменные наконечники для стрел. Чуете, хлопцы?" Мальчишки не поверили. Около их деревни пещерные люди?! А после побежали к кладбищу и сами нашли там наконечники - целую кучу. Как знать, может и эти двое, с таким неистовым мальчишеским любопытством рассматривающие сейчас мустьерских людей, тоже станут археологами. Еще, чего доброго, встретятся где-нибудь на раскопках: "А помните, Алексей Павлович, как вы в Политехническом музее..."
      Изображение исчезло, в зале снова зажгли свет.
      - Пещерные люди, как вы видели, во многом отличались от современного человека, - продолжал профессор, глядя на двух школьников и как будто обращаясь только к ним. - Да вы, наверно, сами заметили, что у неандертальцев еще сохранились кое-какие черты обезьян: скошенный череп, нависший валиками над глазами лоб, нижняя челюсть без выступающего подбородка. Ходили они еще не так прямо, как ходим мы; у них, как говорят, было несовершенное прямохождение. После раскопок вблизи Рейна кости неандертальцев находили в других местах Европы, а также в Африке и в Палестине. Но в Советском Союзе очень долго, несмотря на тщательные поиски, не удавалось найти кости мустьерских людей.
      - Почему? - не утерпел кто-то в зале.
      - Да потому, что такие находки вообще чрезвычайно редки. Кость может обратиться в прах за десятки лет, а не то что за десятки тысячелетий. Но вот наконец археолог Бонч-Осмоловский, раскапывая в 1926 году пещеры Крыма, нашел несколько костей взрослого неандертальца и плохо сохранившийся скелет младенца. Это было важнейшее научное открытие. Но особенно хотелось нам, советским археологам, найти остатки неандертальца в Средней Азии. Именно в Средней Азии.
      Профессор в возбуждении сошел с кафедры и шагнул к слушателям.
      - Понимаете, это была бы не просто находка, а еще один удар по расистам. Эти господа всячески открещивались от своего родства с неандертальцем. Белая раса, утверждали некоторые из них, произошла, не в пример неграм или китайцам, непосредственно от особых древних людей, населявших Среднюю Азию. Из Средней Азии предки этой будущей "расы господ" переселились в Европу, вытеснив живущих здесь неандертальцев. Поэтому искать в Средней Азии остатки неандертальцев совершенно бесполезно: их там никогда не было. Любые кости, сколько бы десятков тысячелетий ни были скрыты они землей, все равно будут похожи на кости современного европейца. Так утверждали расисты. Но мы, советские археологи, знали, что все это - вздор, ничего общего с наукой не имеющий.
      Профессор говорил теперь резко, зло. Стало заметно, что он значительно старше, чем казалось сначала.
      - И мы принялись искать неандертальца в Средней
      ***
      К сожалению, здесь утеряны четыре листа...
      ***
      долго ускользало от исследователей: несомненные следы пещерных людей в Средней Азии.
      Советская наука получила еще одно доказательство того, что здесь, как и на всем земном шаре, человечество тоже прошло стадию обезьянолюдей, а затем неандертальцев. Нигде оно не делилось на "высшие" расы, якобы миновавшие эти стадии, и "низшие", прошедшие их.
      Находки в Тешик-Таше были очень важны для науки. Но темный грот в заросшем шиповником ущелье еще хранил самую важную свою тайну.
      4 июля 1938 года Окладников работал у одной из стен грота. Как обычно, попадались расколотые кости горного козла. Осторожно проникая ножом в грунт, археолог неожиданно наткнулся на кусок какой-то другой кости. Не трогая находки, он кисточкой смел с нее остатки земли и наклонился ниже.
      Перед ним лежал кусок кости человеческого черепа.
      Обыкновенный кусок чуть желтоватой кости.
      Это могли быть останки жившего всего несколько столетий назад и похороненного в пещере человека - какого-нибудь охотника или пастуха. Но кость могла принадлежать и современнику найденных в гроте каменных орудий. Вдруг это осколок черепа неандертальца?
      Археолог хотел позвать жену. Сердце билось часто-часто. Неужели ему выпало счастье, о котором мечтает каждый археолог?
      Но терпение, терпение. Не надо пока поднимать шума. Чувствуя дрожь в пальцах, Окладников осторожно расчистил кистью землю вокруг своей находки.
      Перед ним была не единичная кость, а весь череп, раздавленный на множество кусков тяжестью обвалившейся некогда части свода.
      Теперь Окладников окликнул жену, помощников. Всем передалось его волнение. Возбужденные люди склонились над находкой. Череп лежал теменем вниз. Скорей перевернуть его, посмотреть, убедиться в том, что над глазами есть надбровные валики, что подбородочный выступ на тяжелой нижней челюсти отсутствует...
      - Алексей Павлович, да не томите же!
      Но Окладников, овладев собой, отложил в сторону нож:
      - Нет. Не будем трогать. - И, заметив почти испуганные лица товарищей, добавил: - Повременим до последнего дня раскопок.
      - До последнего дня?!
      - Именно. Мы нашли череп где? В первом слое. Пороемся-ка сначала в нем хорошенько. Узнаем, что окружало этого неандер... виноват... что окружало обладателя черепа, кто бы он ни был. Мы ведь не охотники за редкостями. Попробуем узнать, чем занимались и как жили те, на чьи следы мы наткнулись. Попробуем узнать, как представляли они себе окружающий мир. Одним словом, сначала воскресим обитателей пещеры...
      - Алексей! - с укоризной перебила мужа Вера Дмитриевна.
      - А почему нет? Мы один за другим вскроем на большой площади все слои, проверим их последовательность. Тогда заговорят камни, кости. Заговорит зола очага, у которого он грелся. Заговорят орудия, которыми он действовал. - Тут археолог осторожно дотронулся до находки. - Они скажут нам, жил ли он в мустьерское время или попал сюда позднее. А потом мы перевернем череп и проверим свои выводы.