Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Фритьоф Нансен

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Кублицкий Георгий / Фритьоф Нансен - Чтение (стр. 16)
Автор: Кублицкий Георгий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


— Что поделаешь, здесь ценят человека и по содержимому кармана. — Отец посмеивался в усы, наблюдая за изумленной дочерью. — Если человек не тратит столько-то долларов в день, считается, что он вообще немного стоит, и с ним, чего доброго, не будут вести солидные дела.

На следующий день они поехали по самым дорогим магазинам, самым модным портным. Отец, всегда такой скромный, всегда зло вышучивавший тех девиц, которые интересуются «тряпками», впервые в жизни заказал дочери изысканные туалеты. Лив сияла. Отец вздыхал:

— Так надо!

Прожив неделю в Нью-Йорке, Нансен снова вернулся в Вашингтон. И Лив с ним. Переговоры шли туго, кто-то ловко и хитро мешал норвежской делегации. Нансен потом узнал, что это действовал английский посол лорд Перси, называвший себя другом Норвегии.

Однажды отец вернулся в гостиницу хмурым и рассерженным. Лив ни о чем не расспрашивала, но он заговорил сам:

— Американцы, видите ли, хотят получить точные сведения о будущей норвежской политике, прежде чем помогать нам дальше. И, представь, они искренне удивились, когда я сказал, что норвежская политика — внутреннее дело самих норвежцев.

Штормы, потрясшие мир

Первые известия об Октябрьской революции застали Нансена еще в Америке.

Смысл событий был ему неясен. Новая Россия сразу потребовала покончить с войной, заключить мир, — и это говорило в ее пользу. Но что последует дальше?

По утрам он искал на газетных страницах новостей из России. Сообщалось, что главный большевистский штаб — в Смольном, бывшем институте благородных девиц; что министры Керенского выдворены из Зимнего дворца и посажены в Петропавловскую крепость; что вождь восставших Владимир Ульянов-Бланк-Ленин обладает огромным влиянием на рабочих и крестьян.

Русским не дали мира, которого они просили. Тогда на защиту их революции поднялись люди во многих странах по обе стороны океана. Американские социалисты послали в Петроград телеграмму: «Приступаем к мобилизации Красной гвардии для службы в России. Среди американских рабочих огромный энтузиазм. Ваша борьба — наша борьба». Эту телеграмму вашингтонские и нью-йоркские газеты напечатали рядом с сенсационными сообщениями о большевистских комиссарах, которые бросают в клетки к свирепым сибирским медведям университетских профессоров и прославленных артистов императорских театров.

А когда Нансен, подписав, наконец, соглашение с американцами, возвращается домой, он узнает, что даже в Норвегии кое-где были попытки создать по русскому образцу Советы рабочих депутатов!

Революционные бури сотрясают мир, измученный войной. Вчерашние враги, рабочие и крестьяне воюющих стран, одетые в разную солдатскую форму, не хотят больше сражаться друг против друга, братаются на политой их кровью земле.

Разваливается Австро-Венгрия, «лоскутная империя» Габсбургов. Оголяют фронты, выходят из войны Болгария, Турция…

«Восстание матросов в Киле! Революция в Германии!» — кричат газетчики на улицах Осло.

И вот в Комипенском лесу, в штабном вагоне главнокомандующего войсками союзников маршала Фоша, немецкая делегация спешит поставить подписи под условиями перемирия.

Кончается мировая война.

Из Нью-Порка отправляется в Европу пароход «Георг Вашингтон». Над гаванью реют флаги, палят пушки; впервые в истории президент Соединенных Штатов Америки покидает страну. На столе в президентской каюте стоит стальной ларец с замысловатым замком. В нем Вудро Вильсон хранит план послевоенного устройства мира: Америка вышла из войны достаточно крепкой и сильной, чтобы попытаться навязать свою волю другим…

В Европе заговорили об организации, которая поможет лучше, разумнее устроить мир.

Художник Вереншельд, сосед Нансена по «Пульхегде», старый добрый знакомый, застал его однажды возбужденным:

— Ты слышал: организуется Лига наций?

И Нансен стал говорить соседу, что воображение моряка рисует Лигу кораблем, плывущим к обетованной земле под флагом человечности. На нем все государства, все нации, большие и малые. Корабль построен так, что противостоит натиску военной истерии, военной пропаганде, этим остаткам варварства. У него крепкие борта…

— Как у «Фрама»? — пошутил Вереншельд. — А кто же будет капитаном? Сам Вильсон? Или этот «тигр» Жорж Клемансо, который теперь у руля во Франции? Что-то не верится в его миролюбие!

Но Нансен был полон надежд. В приподнятом настроении он, как представитель Норвежского общества содействия Лиге наций, отправился в Париж, где заседала мирная конференция.

На севере Франции Нансен видел разрушенные станционные водокачки, черные обожженные деревья возле оплывших от дождей окопов. Ржавые мотки колючей проволоки валялись возле путей. Поезд медленно переполз мост, который ремонтировали рабочие в потрепанных армейских куртках.

Эти вчерашние солдаты знали ненависть, теперь они должны протянуть руку своим недавним врагам: тот, кто сеет примирение, пожнет доверие. Нансен скажет об этом там, в Версальском дворце, где мирная конференция готовит проект Лиги. Он скажет, как надежнее, лучше построить будущий международный корабль, как сделать человечным, гуманным корабельный устав.

В Париже все было очень торжественно. От флагов рябило в глазах. Но… устав Лиги наций, оказывается, был уже составлен великими державами-победительницами, а представителей небольших государств позвали только для того, чтобы подписать его.

«Совет четырех», или «большая четверка», — Вильсон, Клемансо, английский премьер-министр Ллойд-Джордж, итальянский премьер Орландо — был занят в это время не столько будущей Лигой наций, сколько планами интервенции против молодой Советской России, истерзанной войной, разрухой, голодом.

Однажды все члены «большой четверки» получили одинаковые письма. «Сэр, положение с продовольствием в России, где каждый месяц сотни тысяч людей умирают от голода и болезней, является одной из проблем, больше всего волнующих в настоящее время умы всех людей» — так начиналось это необычное послание частного лица главам государств. Заканчивалось же оно просьбой помочь России лекарствами и продуктами.

Подписаны письма были лишь именем автора, без перечисления чинов и званий: Фритьоф Нансен.

Обратная почта сначала принесла ему самые лестные комплименты по поводу его гуманизма и сочувствия «несчастным русским». Но с ответом по существу «большая четверка» не торопилась. Наконец Нансена известили: первое условие для начала переговоров о помощи русским — прекращение большевиками военных действий против белых.

Нансен понимал, что именно теперь, весной 1919 года, большевикам трудно пойти на это: армии адмирала Колчака, еще недавно успешно наступавшие, покатились назад под натиском красных. Своим условием «большая четверка» хотела дать передышку этому «верховному правителю России», которому помогала оружием.

Но Нансен все же решил сообщить Ленину о результатах своего обращения к «сильным мира сего». Это было нелегко: почтамты отказывались принимать телеграммы в Россию, курьеры боялись туда ехать через линии фронтов. Наконец, с большим опозданием, немецкая радиостанция «Науен» передала письмо Нансена в Москву.

Ответ народного комиссара по иностранным делам Георгия Чичерина был получен также по радио. «Позвольте мне от имени Российского Советского Правительства передать Вам нашу глубочайшую благодарность за проявляемое Вами горячее участие в благосостоянии русского народа, — писал Чичерин. — Правительство… принимая во внимание всеобщее уважение, которым Вы окружены, будет особенно радо вступить с вами в сношения в целях проведения в жизнь Вашего плана помощи… Мы, разумеется, покроем все расходы этого предприятия и стоимость съестных припасов и можем уплатить, если Вы пожелаете, русскими товарами».

Чичерин сообщал о готовности России к мирным переговорам и в заключение предлагал назначить время и место для встречи с Нансеном советских делегатов.

Нансен поспешил сообщить об этой радиограмме «большой четверке». Но интервентов теперь меньше всего устраивали переговоры о мире или мирная передышка в России: белый генерал Юденич наступал на Петроград, Черчилль возвестил о «походе четырнадцати держав» против красных.

…Позднее Владимир Ильич Ленин, напоминая о многих мирных советских предложениях, сделанных разным путем, в том числе и через Нансена, сказал, что правительства стран Антанты, скрывая от народа правду, побоялись полностью напечатать эти документы.

Нансен действовал, как гуманист. «Большая четверка» попыталась сделать его орудием своей политики.

У большевиков

В «Пульхегду» пришла телеграмма Совета Лиги наций, предлагающая доктору Нансену взяться за человеколюбивое дело — возглавить комиссию, которая должна помочь военнопленным всех воевавших стран вернуться по домам.

Нансен отказался: у него был последний долг перед без вести пропавшим на «Геркулесе» Александром Кучиным — обработка наблюдений, сделанных молодым русским в Антарктике; теперь как раз удалось выкроить время.

Но следом за телеграммой в «Пульхегду» приехал секретарь Лиги наций Ноэль-Беккер. Ему поручили уговорить Нансена. Ноэль-Беккер уверял, чго, занявшись делами военнопленных, Нансен совершит подвиг, равный плаванию «Фрама». А ведь важно только начать дело. Это отнимет месяц, два, ну, самое большее три…

— Мне пятьдесят девять лет, и я не легковерен… — усмехнулся Нансен, — Кстати, о каком количестве пленных идет речь?

Гость замялся:

— Видите ли… Этого точно никто не знает!

— Где они находятся?

— Об этом, к сожалению, еще нет сведений.

— Каким же способом вы предполагаете вернуть их на родину?

— Гм… Пока мы еще не думали над этим.

— Вот как! А на какие средства вы намерены организовать их перевозку?

— Видимо, придется где-то искать деньги.

— Хорошо, но, по крайней мере, советские власти согласны на обмен пленными?

— Я думаю, что… Но мы их еще не спрашивали.

Нансен крупными шагами ходил по комнате, насмешливо поглядывая из-под седых бровей на посланца. Тот понял, что дело выиграно: Нансен заинтересован необыкновенной трудностью и сложностью задачи.

Через некоторое время разнеслась сенсационная новость: Фрнтьоф Нансен поехал договариваться с большевиками.

Перед поездкой ему советовали быть твердым и непреклонным. Эти комиссары в кожаных куртках и с маузерами на боку признают только грубую силу. Нечего с ними церемониться, удар кулаком по столу действует на них лучше любых разумных доводов!

Нансена принял народный комиссар иностранных дел Георгий Чичерин.

Не было ни куртки, ни маузера. Человек в самом обыкновенном костюме, со свободными манерами усадил гостя в кресло. Извинившись, что он не владеет норвежским, Чичерин предложил гостю на выбор любой из трех языков: английский, французский, немецкий.

Удивленный Нансен выбрал английский. Чичерин спросил, как норвежец чувствует себя после утомительной дороги. Гость поблагодарил и, в свою очередь, осведомился, где господин комиссар так хорошо овладел английским. Оказалось, в Лондоне.

Через несколько минут Нансен понял, что перед ним блестяще образованный человек. Чичерин, оказывается, жил в эмиграции во многих городах Европы. Он упомянул, что в свое время был увлечен мужественной книгой о путешествии на «Фраме».

Нансену хотелось спросить, каким образом его собеседник стал народным комиссаром (после он узнал, что Чичерин — родовитый русский аристократ, с молодых лет примкнувший к революции). Но пора было переходить к сути дела. Итак, по уполномочию Совета Лиги наций, он хотел бы…

— Простите, — перебил его народный комиссар. — Совет Лиги наций не признает нас, и мы не признаем его. Я, к сожалению, не могу считать ваши полномочия достаточными для ведения переговоров.

Нансен поднялся во весь рост:

— В таком случае, я немедленно уезжаю. Вся ответственность за последствия падет на ваше правительство.

— Паровоз к вашему вагону будет подан через два часа, — тоже встав, спокойно сказал Чичерин.

Однако столь быстро паровоз не понадобился. Чичерин нашел простой выход. Он сказал, что в глазах советских деятелей авторитет Нансена как ученого и исследователя достаточно велик для того, чтобы норвежец мог веста переговоры просто от своего имени, И он рад сообщить собеседнику, что Советское правительство обещает бесплатно перевозить военнопденных до границы и вообще всячески содействовать благородной миссии гражданина Фритьофа Нансена.

Вечером Нансен попытался разыскать кого-нибудь из тех, с кем он встречался, несколько лет назад, после поездки в Сибирь. Ему удалось найти лишь одного гидрографа, который приносил ему когда-то карты Карского моря. Гидрограф сказал, что у него работы по горло: большевики не забывают о Севере — сразу после революции Ленин распорядился дать деньги на большую экспедицию для продолжения обследования Северного Ледовитого океана. Но тут гражданская война, интервенция…

— Вы помните Вилькицкого? Да, именно того, открывателя Северной Земли. Он должен был командовать западным отрядом экспедиции. Но ушел к белым. Однако многие остались, работают с большевиками. Есть так называемая Северная научно-промысловая экспедиция с очень большими правами. Там академики Карпинский и Ферсман. И Максим Горький с ними. Теперь вот собираются создавать Плавучий морской институт для изучения северных морей, дело только за подходящим кораблем. Говорят, это указание Ленина.

Вызов

На первую ассамблею Лига наций собралась осенью 1920 года в Женеве, в огромном зале Реформации. Он был декорирован пальмами — пальмовая ветвь символизирует мир. Пышные пальмы стояли и на возвышении возле трибуны.

Нансен выступил с отчетом о возвращении военнопленных на родину: первые 186 тысяч вернулись к своим очагам.

— Конечно, очень важно, что Лига наций занимается этими несчастными, — сказал он, — но я думаю, что еще важнее исключить в будущем возможность мировых катастроф, приносящих неисчислимые страдания. Минувшая война была жестокой, будущая может стать варварской. Надо объединить усилия всего мира, чтобы пушки умолкли навсегда. Если некоторые государства окажутся за дверью нашей организации, она уже не будет подлинно мировой. Я хотел бы видеть здесь представителя России…

Господам, поглощенным планами передела мира, мечтающим о вооруженной расправе с Советской Россией, Нансен казался по меньшей мере странным идеалистом. Он утверждал, например, что чертовски недальновидно силой вмешиваться в русские дела. Фальшивый сверху донизу царский режим мешал развитию России, и пусть теперь ее народ сам устраивает судьбу. Допустима лишь одна интервенция — против эпидемий и голода!

А призрак голода уже бродил над разоренной Россией.

Зима была бесснежной. С первых дней весны 1921 года появились грозные признаки небывалой засухи. Волга не вышла из берегов. Листья, едва распустившись, ссыхались и облетали. Всходы сгорели. Черные, мертвые поля окружали деревни Поволжья. Дым пожаров стлался над землей. В небе внесло красное, зловещее солнце. Знойные ветры несли со стороны Заволжья тучи мельчайшего песка — это дышала пустыня.

Спасаясь от лютой беды, крестьяне заколачивали избы. На пристанях и вокзалах скапливались толпы голодных. К середине лета беженцы из Поволжья растеклись по всей стране.

Правительство собирало хлеб всюду, где могло, и посылало на Волгу. Красноармейцы отдавали в фонд голодающих свои пайки. Было известно, что Ленин питается так же скудно, как рабочие Москвы. Когда однажды Дзержинскому поджарили картошку с салом, он вспылил, сурово отчитав «расточителей». Горький отбирал в музеях антикварные вещи, не представляющпе особенной художественной ценности: их продавали за границу, чтобы купить хлеб.

Но засуха захватила не только Поволжье. Пыльные бури и суховеи губили урожай на Украине, в Крыму, и Приуралье. Надо было накормить десятки миллионов людей, у которых уже с прошлых лет было пусто в закромах.

На помощь голодающим Поволжья пришли рабочие и коммунистические организации Европы и Америки. Они посылали в Россию хлеб, собирали деньги. Во многих странах рабочие постановили отчислять каждую неделю часовой заработок для голодающих Поволжья. В те дни югославский революционер Алия Алиянов, приговоренный к повешению, писал перед казнью: «Мое последнее желание, чтобы моя одежда и вообще все мое движимое имущество были проданы и выручка вместе с 400 кронами наличными, оставленными мною на хранение тюремному сторожу, была передана в фонд помощи голодающим в России».

Нашлись, однако, люди, которых радовал голод в Поволжье. Делегация русских эмигрантов, бежавших от большевиков, умоляла американского посла в Париже сделать все, чтобы Поволжье не получило ни крошки американского хлеба: лучше принести в жертву несколько сот тысяч русских мужиков, чем поддерживать правительство, прогнавшее законную российскую власть. «Толпы голодных идут к границам, чтобы ринуться в Европу, разнося заразу большевизма!» — сообщали газеты.

Нансен, который в эту пору был поглощен завершением огромной работы по возвращению на родину бывших военнопленных — два месяца, легкомысленно названные Ноэль-Беккером, превратились в годы непрерывных разъездов и бесконечных переговоров, — получил письмо от Горького. Они познакомились во время первого приезда Нансена в революционную Россию и с тех пор переписывались. На этот раз Горький спрашивал, не сможет ли Норвегия послать в Поволжье немного сушеной трески.

А пока Нансен хлопотал об отправке рыбы, пришла телеграмма из Женевы, от Международного Красного Креста: в Швейцарии собирается конференция по оказанию помощи голодающим в России и ему, Нансену, предлагается стать ее главным уполномоченным, или верховным комиссаром.

Два дня Нансен не отвечал. Мрачный ходил он по кабинету в своей башне, заваленному книгами путешественников по Азии. Художник Вереншельд, вызванный к соседу для совета, сказал:

— Я тебя знаю. Если ты откажешься, тебя потом замучат угрызения совести.

— Но пойми: соглашаясь, я должен снова отказаться от всего, что мне дорого.

— Я тебя знаю, ты согласишься! — упрямо твердил художник.

А восемь дней спустя Нансен уже встретился в Риге с заместителем народного комиссара по иностранным делам Литвиновым и вместе с ним поехал в Москву.

Ожидалось, что Нансен, как дальновидный политик, потребует от большевиков прежде всего согласия на уплату долгов, сделанных царским правительством, и лишь после этого будет разговаривать о помощи голодным. Но доктор Нансен поступил совсем по-другому.

Он сказал, что далеко не во всем сочувствует большевикам и настоящий коммунизм видел лишь… у эскимосов Гренландии, где нет ни зависти, ни борьбы за власть. Но Россию нельзя зачеркнуть, будущее Европы — только с Россией. У русского народа неограниченные силы, и раз большевики направляют их на восстановление страны, то было бы ошибкой этому мешать. И разве человеколюбие не обязывает помогать голодающим людям независимо от их политических убеждений? Он считает, что помощь должна быть оказана и несчастным в Поволжье, и тем, кто покинул Россию, спасаясь от большевиков, а теперь скитается по чужим странам.

Газеты накинулись на доктора Нансена: как, ставить знак равенства между пострадавшими от большевиков защитниками «истинной свободы» и какими-то темными мужиками, которые подняли руку на своих благодетелей, а теперь расплачиваются за это! Нет, доктор Нансен явно превысил свои полномочия, его надо отозвать с поста. И пусть доктор Нансен объяснит цивилизованному миру, почему из комиссара Международного Красного Креста он превратился в красного комиссара!

Корреспондент английской газеты «Дейли Кроникл» первым встретил вернувшегося из Москвы Нансена. Норвежец прежде всего снова подтвердил свое намерение всеми силами и средствами помогать голодающим в России, добиваться получения международного займа для этой цели.

Когда корреспондент попросил его высказаться о Советском правительстве и о «красной опасности» для Европы, то «Нансен выразил уверенность в том, что в настоящее время для России невозможно какое-либо другое правительство, кроме советского, что Ленин является выдающейся личностью и что в России не делается никаких приготовлений к войне».

Эти слова были напечатаны в газете жирным шрифтом и звучали как вызов.

Женева говорит: нет!

Сентябрь в Женеве солнечен и мягок. Озеро лежит застывшим синим стеклом в горной чаше, и чайки отражаются в нем.

Туристы — почти одни американцы — фотографировали Монблан, ослепительно и холодно поднятый в лазурное небо. Их крепкие башмаки стучали о плиты собора Святого Петра, о камни набережной, откуда маленький пароходик отправлялся в обычный рейс к Шильонскому замку.

На Монбланском мосту Нансена догнал его старый знакомый, политический обозреватель крупной английской газеты, человек влиятельный, с которым считались в Лиге.

— Русский вопрос непопулярен, — сказал он как бы между прочим и дружески взял Нансена под руку. — Мне кажется, что никто не намерен кормить большевиков. Требовать для них хлеба — значит ставить на карту свою репутацию.

Они пришли задолго до начала заседания Лиги наций. Обозреватель, извинившись, пошел к группе английских дипломатов.

Сытые, довольные люди подкатывали к подъезду в автомобилях и экипажах. Несколько фоторепортеров караулили их на мраморных ступеньках. Нансена не фотографировали. Он сел на скамейку под тенистым буком. В листве перекликались птицы.

Да, комиссия Лиги пока ему отказала. Безразличными словами о том, что Лига будет с интересом и доверием следить за усилиями доктора Нансена в организации частной благотворительности, прикрывалась насмешка. Но сегодня он расшевелит этих политиков и дипломатов. Он скажет всю правду. Ее услышат не только здесь — услышит весь мир. Посмотрим, что будет после того, как речь напечатают в газетах…

Нансен пошел к трибуне. Через открытые окна слышалось пение зябликов. Кто-то захлопал в ладоши, другой подхватил, и не очень дружные аплодисменты прошумели в зале.

Он стоял на трибуне, высокий, жилистый, загорелый, похожий на моряка, ждущего бури.

— От двадцати до тридцати миллионов людей находится под угрозой голода и смерти, — ровно, спокойно начал он и повторил: — От двадцати до тридцати миллионов! Если в продолжение двух месяцев они не получат помощи, их участь предрешена. Все, что нужно для спасения людей, находится от них только за несколько сот миль. Средства передвижения можно получить в продолжение месяца. Я достиг полного соглашения с Россией. Никто в комиссии Лиги наций, которая рассматривала мой доклад, не мог выдвинуть против него никакого серьезного возражения.

Мы делаем все, что можем, средствами частной благотворительности, но даже в этой области встречаем серьезные противодействия. Против нас начата кампания лжи. Я укажу только на известия, появившиеся в газетах.

Писали, что первый поезд, посланный для голодных, был захвачен и разграблен Красной Армией. Это ложь! Но она обошла все газеты Европы. Обо мне рассказывали, что я послал экспедицию в Сибирь с оружием для большевиков. Я читал об этом в нескольких газетах. Писали, что экспедицией руководит мой друг — капитан Свердруп. Но капитан Свердрул повез в Сибирь только земледельческие орудия. Распространяется целая куча подобных историй. Не подлежит сомнению, что они распространяются каким-то центральным агентством. Я его не знаю. Но, очевидно, эти известия распространяет кто-то, кто заинтересован в том, чтобы ничего не было сделано для спасения голодных…

В зале задвигались, заскрипели кресла. Свернутые пополам странички белейшей бумаги поплыли через стол к председателю: кажется, доктор Нансен переходит границы, его намеки оскорбительны.

— Я знаю подоплеку этой кампании. Боятся, что если помощь, которую я предлагаю, будет оказана, то усилится Советское правительство. Я думаю, что это ошибка. Я думаю, что мы не усилим Советское правительство, доказав русскому народу, что в Европе есть сердца, есть люди, готовые помочь ему. Но допустим, что это усилило бы Советское правительство. Разве есть на этом собрании человек, который посмел бы сказать, что лучше гибель двадцати миллионов человек, чем помощь Советскому правительству? Я требую от этого собрания ответа.

— И вы его услышите!

Это крикнули с места. Шум в зале усилился. Председатель предостерегающе поднял руку. Не следует перебивать, пусть господин Нансен продолжает. Опять крики с места. У председателя — страдальческое лицо. Нельзя превращать заседание Лиги наций в митинг. Возгласы неуместны. Спокойствие, господа, спокойствие!

Нансен стоит, опершись руками о края трибуны. Тому, кто перебивает его, должно быть, не нравится, что он согласился иметь в своей комиссии советского представителя.

И Нансен открыто говорит, что он хочет помочь России без всякого вмешательства в ее политику и при содействии советских властей. Он предостерегает против всяких проволочек — тогда помощь может прийти слишком поздно. Его голос крепнет, наливается силой. Нансен, обычно спокойный, выдержанный Нансен, стучит кулаком:

— Я не верю, чтобы народы Европы могли много месяцев сидеть со скрещенными руками и ждать голодной смерти миллионов русских людей. В этом году урожай к Канаде так хорош, что Канада можег вывезти в три раза больше хлеба, чем нужно для борьбы с голодом в России. В Соединенных Штатах Америки пшеница портится в амбарах фермеров, которые не могут найти покупателей. В Аргентине столько кукурузы, что страна не может ее продать и употребляет как топливо для паровозов. В Америке стоят в гаванях корабли без дела, а там, на Востоке, гибнет тридцать миллионов людей!.. Надо смотреть фактам прямо в глаза. Говорят, что правительства не могут дать пяти миллионов фунтов стерлингов. Правительства не могут собрать этой суммы, которая равна только половине расходов, нужных для постройки одного военного корабля…

Я убежден, что народные массы Европы принудят правительства изменить свои решения! — почти кричит Нансен. — Я возьмусь за дело и подниму на ноги все страны Европы, чтобы устранить бедствие, неслыханное в истории! И я верю: что бы это собрание ни решило, — я найду средства помощи! Но ужас состоит в том, что приближается русская зима. Скоро замерзнут реки в России. Скоро снег будет затруднять перевозки. Должны ли мы допустить, чтобы замолкли навсегда голоса, которые зовут нас на помощь? Еще есть время спасти их!

Попробуйте представить себе, что пришла русская зима и что население без хлеба двинулось в путь по пустой, сожженной стране, ища его: мужчины, женщины и дети будут умирать тысячами в снегах России! Попробуйте себе представить, что это значит! Если вы когда-нибудь знали, что такое голод и холод, то вы поймете меня…

Лишь некоторые делегаты внимательно слушают. Многие раздражены: зевают, скептически улыбаются, чертят что-то в своих блокнотах. Господин Нансен, кажется, собрался агитировать Лигу наций. Это было бы просто забавно, если бы господин Нансен не был так популярен.

— Во имя человечности, во имя всего, что вам свято, я обращаюсь к вам, имеющим жен и детей, чтобы вы подумали, что означает гибель миллионов женщин и малюток! С этого места я обращаюсь к правительствам, народам, ко всему миру и зову на помощь! Спешите с помощью, пока не будет чересчур поздно!..

И столько гнева, боли было в его голосе, когда он произносил эти слова, что даже самые яростные враги того дела, за которое он теперь боролся, не посмели сразу выступить против. Он сошел с трибуны. На галереях, где сидела допущенная на заседание публика, загремели аплодисменты. Это была почти овация. Но зал не подхватил ее.

Выступил представитель Южной Африки. Он поддержал Нансена. Но тут, бледный от ярости, поднялся делегат Сполайкович.

— Что касается меня, — голос его срывался, — то я предпочел бы быть свидетелем гибели всего русского народа, чем рисковать поддержкой большевистскому правительству!

Сполайковича не одобрили: зачем так резко и откровенно? Но некоторые делегаты, выступая вслед за ним, выражали недоумение по поводу того, что в речь уважаемого представителя королевства Норвегии проник дух большевистской пропаганды.

Нансен потерпел поражение. Лига наций отказалась поддержать его. Она решила ограничиться лишь ролью советчицы во всем, что касается помощи России. Голодным предлагали пустые слова вместо хлеба.

Скорбь бесконечная…

Паровоз протолкнул вагоны под деревянную пограничную арку с выцветшей кумачовой звездой на верхушке.

— Ура! Да здравствует Нансен!..

К вагону, толкая друг друга, бросились люди. Нансен хмурился, взволнованно поглаживая усы. И красноармейцы в остроконечных суконных шлемах, и железнодорожники, и мужики, стучавшие от холода лаптями по мерзлой земле, чего-то ждали от него.

— Я постараюсь, чтобы вашему Поволжью помогли! — сказал он, и переводчик прокричал его слова в толпу. — Помочь должны все западноевропейские державы. И я хочу добиться этого!

Загудел надтреснутый станционный колокол. Мальчишки бежали рядом с поездом. На других белорусских станциях за окнами вагона тоже темнели толпы, кричавшие «ура». Нансен выходил на площадку и махал широкой черной шляпой, подставляя голову ледяному ветру, гулявшему над осенней Россией.

В Москве Нансен задержался недолго. Он сказал Михаилу Ивановичу Калинину, что хотел бы проехать по голодным местам Поволжья. Калинин недавно вернулся оттуда и посоветовал Нансену:

— Если вы хотите увидеть всё — поезжайте в Саратовскую и Самарскую губернии.

Нансен отправился на Волгу вместе с доктором Феррером, человеком доброй души, долго жившим в Индии и видевшим там много страданий.

Паровоз с двумя прицепленными к нему вагонами бежал на восток. Кое-где на станциях разгружались эшелоны с зерном. Их охраняли голодные красноармейцы. Хлеб увозили в детские дома, смешивали с лебедой и кормили детей.

Саратов встретил гостей метелью. К вагону вышли со знаменами люди — нет, скорее тени людей. Какие бледные, бескровные лица…

Нансену дали старый автомобиль, кузов которого был прострелен пулями и неумело залатан. Закутавшись в тулупы, он и доктор Феррер поехали в степь. Мела поземка. Машина застревала в сугробах — дорога была едва наезжена.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18