Глава 5

Савири нарисовала на грифельной доске лошадь и поволокла доску показать Маву. Маву, ведущий на террасе нежную беседу с красивой белошвейкой, рисунок восторженно одобрил и, чтобы побыстрее отделаться, посоветовал девочке тотчас показать его Стенхе. Савири, чтоб удобнее было нести, водрузила доску на голову и отправилась во двор, где

Стенхе вел степенный разговор с Руттулом, имея темой подбор учителей для своей госпожи.

Девочка бесцеремонно вклинилась между ними:

— Смотрите, я нарисовала! Похоже, да?

Руттул согласился. Стенхе сделал замечание: некрасиво встревать в разговор старших.

— Ну-ка вернись и подойди как полагается, — строго сказал он.

— Он не сердится, — возразила Савири, ткнув пальчиком в Руттула.

Стенхе, взяв из рук девочки доску, бросил ее на землю, а саму принцессу отвел в сторону и заявил, что, если она будет нарушать приличия, он не пустит ее ужинать вместе со всеми. Есть же в одиночестве Савири не любила совершенно.

— Что я такого натворила? — уныло спросила она.

— Ты подошла, не поприветствовав господина, — начал перечислять Стенхе. — Ты не спросила, желает ли он смотреть твои рисунки, а сразу сунула нам под нос свою мазню. Ты в присутствии господина назвала его «он», а это неуважение к старшему. И тем более нельзя тыкать в господина пальцем: это для него оскорбление, и он вправе наказать тебя розгами.

Савири дернула плечом, высвобождаясь от руки Стенхе, и подбежала к Руттулу.

— Извини, пожалуйста, я вела себя неправильно, я больше не буду так… — выпалила она скороговоркой.

— Чудесно, — улыбнулся Руттул. — Я надеюсь, ты и в самом деле больше не будешь. Стенхе, — обернулся он к подошедшему хокарэму, — если госпожа принцесса еще раз сделает что-то неподобающее, не надо отчитывать уважаемую госпожу на виду у всех. О проступках надо говорить позже. Ведь взрослой принцессе ты бы не стал выговаривать при мне.

— Слушаю, господин, — неглубоко поклонился Стенхе. Савири, склонив голову к плечу, обдумывала слова Руттула.

— Это неправильно, — немного погодя заявила она. — Стенхе уже взрослый, и даже старый, а ты делаешь ему замечания вовсе не наедине.

Стенхе крякнул, сделал принцессе страшные глаза.

— Хорошее замечание, — сказал Руттул. — Надеюсь, ты не думаешь, что я хотел огорчить Стенхе?

— Не знаю, — ответила Савири. — Может быть, ты имеешь в виду, что слугам, даже если они и старше, указывать на ошибки можно всегда. Стенхе ведь слуга, правда?

Стенхе мысленно чертыхнулся. Руттул спросил:

— А другого предположения у тебя нет?

— Есть, — заявила Савири. — Ты, господин, сказал Стенхе об этом при мне, чтобы я потом помнила и делала меньше ошибок.

— Ах, святые небеса! — вздохнул Стенхе. На его взгляд, принцесса продолжала проявлять неуважение к Руттулу.

— А ему все не нравится, — сказала Савири Руттулу. — Он ворчит, ворчит…

— Неправильная лошадь, — объявил Стенхе, чтобы перевести неловкий, по его мнению, разговор на другое.

— А Маву похвалил, — возразила Савири.

— Что Маву понимает в лошадях? — спросил Стенхе в пространство.

Савири рассерженно стерла рисунок.

— Принеси-ка мел, — попросил вдруг Руттул. Савири достала мел из кармашка фартучка.

Руттул, задумавшись на мгновение, нанес на доску несколько штрихов. Савири ожидала продолжения. Стенхе внезапно проявил интерес, вглядываясь то в Руттула, то в рисунок.

— Это все? — разочарованно спросила Савири, поняв, что продолжения не будет.

— А ты не видишь? — спросил Руттул.

Савири пожала плечами. Стенхе позволил себе сказать:

— Пеший гонец.

— Стенхе! — с изумлением воскликнула девочка. — Где ты это усмотрел? Тут же всего-то три черты…

— Молодой гонец, — пояснил Стенхе. — Лет двадцати, не больше. С устным посланием. Бежать ему недалеко, не более двух лиг.

Руттул, похоже, и сам не ожидал таких глубоких изысканий.

— Объясняй, — потребовала Савири у хокарэма. — Откуда это все видно? Ладно, пусть будет бегун… Вот туловище, вот нога, вот рука… Но разве можно сказать что-то еще?

— По выгибу спины видно, что молодой, — сказал Стенхе. — У старших тело не такое гибкое. Колено поднято довольно высоко, значит, бежать не далеко. В руках ничего нет — отчетливо видно, что ладонь пустая.

Савири, глубоко задумавшись, уставилась на крючок, который изображал ладонь. Она завертела своей ладонью, пытаясь придать ей форму, очерченную на рисунке плавно изогнутой линией. Выходило, что ладонь раскрыта.

— Но второй-то руки на рисунке нет! — запротестовала Савири. — Может, он во второй руке что-то несет!

Стенхе возразил:

— Если бы в одной руке что-то зажато было, то он бы и второй кулак почти наверняка сжал.

Девочка, глядя на свои кулачки, принялась поочередно их сжимать и разжимать. Руттул спросил:

— Похоже, что у хокарэмов есть свое тайное письмо? Уж очень ловко ты прочитал мою картинку…

Стенхе пожал плечами:

— Ну, настоящим письмом это не назовешь, но небольшие сообщения так передавать можно.

— Надо иметь привычный глаз.

Стенхе согласился. Савири подергала его за рукав куртки:

— Стенхе, нарисуй что-нибудь еще такое. — К Руттулу она обращаться с просьбой постеснялась.

Стенхе изобразил штрихами лошадь.

— Это наш Воронок! — в восторге закричала Савири.

— Да почему именно Воронок? — удивился Руттул.

— А только у него такая шея, — объяснила девочка.

— Точно, — подтвердил Стенхе. — Это лошадь саутханской породы. У майярских лошадей осанка другая…

«Новая игрушка, — подумал Руттул. — Очень хорошо. Это развивает наблюдательность».

Нельзя сказать, чтобы Руттул не занимался воспитанием Савири: он щедро тратил деньги на ее педагогов и на книги. Сам-то он читал очень редко, и главным образом — летописи; другие книги были ему малоинтересны, да и читал он по-майярски не очень хорошо, спотыкаясь о знаки ударений. С этой точки зрения его нельзя было назвать образованным человеком; книжной учености у него было куда меньше, чем у Стенхе, но Стенхе подозревал, что, будучи почти невежественным в майярской литературе, Руттул тем не менее довольно много читал на родном языке. И если по-майярски он писал совершенно безграмотно, считая более удобным прибегать к помощи писца, то записи для себя, которые он вел никому не понятным письмом, вовсе не были каракулями. Не похожи, впрочем, они были и на каллиграфическую запись, скорее это был вид какой-то скорописи, потому что, Стенхе видел, Руттул не выписывал каждый знак с усердием и тщанием, а быстро черкал стилом по вощеным табличкам.

Об успехах Савири в овладении науками Руттул неизменно осведомлялся у Стенхе. Девочка была хоть и непоседливой, но смышленой. Стенхе с содроганием вспоминал, что мог еще долго не замечать Руттулов амулет. Боже милостивый, в какое чудовище превратилась бы маленькая принцесса, если бы он не отобрал зачарованные бусы! И ведь Руттул согласился с его действиями; правильно он тогда поступил, изъяв бусы, они не для детей. Но Руттул одновременно отказывался считать, что именно эти бусы (абак, как назвал их Руттул) до сих пор заставляют Савири быть более разумной, чем полагалось по возрасту.

— Нет, Стенхе, — качал головой Руттул. — Абак мог научить ее лучше использовать память и развить сообразительность, но за то короткое время, пока он был в ее руках, он вряд ли мог повлиять на характер. То, что ты называешь недетской серьезностью, — это вопрос темперамента. Встречаются и без всяких амулетов дети чуть более спокойные, чем другие.

— Но ведь она не спокойная, государь, — возражал Стенхе. — Она сует нос во все, чего не знает, но быстро решает, что это ее не интересует. Странная целеустремленность, государь. Только вот к чему она стремится?..

Руттул пожимал плечами: он не видел в характере Савири ничего странного. Так шли годы. Сава взрослела, росла, вытягивалась в голенастую, нескладную девочку.

— Некрасивая будет… — вздыхала Хаби, посматривая на нее.

— Перерастет, — возражал Стенхе. — Похорошеет. Руттул Савири видел редко: он жил в Тавине, а она в его южном поместье, называемом Савитри. Савитри по-сургарски — это «Жасминовые сады», но можно перевести и как «Сады Савы», а Сава — это старинное сургарское имя, собственно и означающее жасмин. Савири поместье очень нравилось.

Хаби бывала в Савитри наездами, присматривала за хозяйством, проверяла отчеты управляющего, следила за заготовками продуктов на зиму. Савири радовалась каждому ее приезду.

Другое дело — Руттул. Не то чтобы Савири его боялась, однако встречала сдержанно. Стенхе требовал от нее строгого соблюдения этикета; старому хокарэму все время казалось, что девочку слишком балуют и слишком многое ей позволяют. Поэтому он постоянно указывал на ее ошибки, а Савири вовсе не нравилось, когда ее тыкали носом в совершенные промахи. Из-за всего этого она вела себя с Руттулом несколько скованно, а сам принц вовсе не пытался чем-то расположить Саву к себе. Между ними постоянно была дистанция, поддерживаемая, с одной стороны, осторожной почтительностью Савы, а с другой — невозмутимым достоинством принца. Он совершенно серьезно именовал Савири в официальных документах своей супругой, но был весьма далек от мысли, что когда-нибудь, когда Савири вырастет, она действительно станет его женой. Стенхе удивлялся, глядя на Руттула: тот всем женщинам Сургары предпочитал свою нежную Хаби, а к принцессе Савири относился так, как далеко не всякий заботливый отец относится к любимой дочери. Не то чтобы он ее баловал — нет, пожалуй, этого не было. Но все самое лучшее в Сургаре — книги, одежда, красивые вещички — все это доставлялось Савири, стоило ей хоть слово сказать. Руттул был очень богат — но на себя почти ничего не тратил. Хаби тоже на себя тратила мало — стеснялась пересудов, но зато для Савири они не жалели ничего.

Однако, щедро платя учителям девочки, Руттул не забывал с них спрашивать. В свои приезды в Савитри он расспрашивал Стенхе, чему Савири учится с охотой, а чему — с нежеланием, расспрашивал и самих педагогов.

С самой Савири Руттул о ее учебе говорил редко.

— Сава, — произнес он однажды за завтраком, называя девочку прозвищем, которое она получила в Сургаре. — Сава, твой учитель жалуется, что ты неприлежна…

— А почему он одно и то же по десять раз повторяет? — возразила она живо, метнув на учителя презрительный взгляд. Руттул взгляд этот отметил и неумеху потом заменил. Однако сейчас он сказал:

— Вероятно, он хочет, чтобы ты лучше запомнила его слова. Сава скорчила гримасу:

— Я не беспамятная!

— Считать-то он тебя научил? — с улыбкой осведомился Руттул. — Сколько будет один да один?

— Ну-у, — возмущенно протянула Сава. — Уж это-то я знаю.

— Ладно, — согласился Руттул. — Тогда реши такую задачку: у одного купца аршин полотна стоит семь таннери, а у другого — восемь, но аршин у второго на пядь короче, чем у первого. У которого из купцов покупать выгоднее?

— У второго, — тут же сказала Сава.

— А почему? — удивился Руттул.

— У него ткань лучше, — лукаво сказала Сава. — Иначе почему у него дороже? А то ведь разорится… Но вообще-то это на месте надо смотреть.

Маву прыснул смехом. Стенхе бросил в его сторону убийственный взгляд.

— А вот такая задачка, — весело продолжил Руттул. — Некая барышня купила десять аршин бархата, два аршина атласа и три аршина вердорских кружев. Сколько аршин несла с рынка служанка той барышни?

— Так нельзя складывать, — сказала Сава спокойно. Руттул рассмеялся. Стенхе вдруг проговорил:

— Прошу прощения, государь… Руттул приглашающе кивнул:

— Ну-ну, Стенхе…

— Эти купцы из задачки… — сказал Стенхе не очень уверенно, — один торгует в Лорцо, а другой в Ингрисо.

— Да, — с удовольствием подтвердил Руттул. — Так у которого покупать будешь, Сава?

— Я лучше в Тавине полотна куплю, — небрежно отозвалась Сава. — В Тавине полотно неплохое, зачем же в Майяр ездить.

— А служанка несла с базара не аршины, а корзину с покупками, — добавил Стенхе.

— А если один да один складывать, — совсем хмуро сказала Сава, — так и вовсе неизвестно что получится. При таком-то способе считать…

— Так прежде чем считать, надо знать, что считать и зачем, — улыбался Руттул. — Или я не прав, по-твоему?

— Прав, — отозвалась Сава.

Стенхе полагал, что такой метод счета Саве не понравился. Он ошибся: шутка Руттула заставила Саву изучить, пусть не очень углубленно, откуда купцы берут свои цены. Для этого она, воспользовавшись сведениями, присланными Руттулу его шпионами, даже составила таблицу налогов и сборов, взимаемых майярскими государями, Миттауром, Сургарой, Саутхо и Аориком. В экономику более далеких стран ей не позволяли углубиться недостаток и отрывочность данных.

Руттул таблицу оценил очень высоко — настолько, что даже использовал ее, когда дело касалось денежных расчетов.

А Сава вошла во вкус.

— Это как плетение кружев, — говорила она, ползая по расчерченной на полу зала карте Майяра и Сургары. Вся пыль с пола была уже на широкой ситцевой юбке; Стенхе посматривал на это занятие с неудовольствием, но ничего не предпринимал против. Сава, справляясь со своими записями, подсчитывала, во сколько обойдется ей доставка трех фунтов янтаря из Кэйве через Ирау и Миттаур.

— Морем дешевле, — сказала она наконец, садясь на славное княжество Марутту. — Даже если в зимнюю непогоду… Но только на аорикских кораблях. — Она расправила юбку. — Ишь измарала, — рассудительно заметила она. — Пойдем, Стенхе, купаться.

Стенхе не одобрял ни экономических расчетов, ни совершаемой Савой после них на реке собственноручной стирки юбки. Сава, обмусолив ткань мыльным корнем, сосредоточенно взбивала пену, прополаскивала юбку в воде и развешивала ее сушиться на ветках прибрежного куста. По мнению Стенхе, ни подсчитывать каждое уттаэри, ни заниматься стиркой принцессам не полагается. Для этого есть слуги.

Но Руттула такое умаление сана, похоже, только забавляло, тогда как Сава исполняла все это не просто из чувства долга, но и с некоторым даже удовольствием. Правда, загодя вымыть пол в зале с картой она еще ни разу не додумалась.

И еще Стенхе заметил, что всякое событие, происходящее в Майяре, Сава теперь рассматривает не только как забавную сплетню.

«Да зачем же ей это? — поражался Стенхе. — Зачем все это Руттулу? О чем он думает? Разве можно учить всему этому девочку?»

Но Руттул, теперь уже не удовлетворяясь достигнутым, стал понемногу приучать Саву на основе подобных данных принимать политические решения. К той поре, когда Саве исполнилось двенадцать лет, она уже научилась в не очень сложных случаях находить компромиссные решения между интересами Руттула, Малтэра и Сауве. Но пока и она, и Руттул воспринимали подобные задания как поучительную игру, интересную, потому что она была связана с конкретными людьми, но несерьезную, потому что Сава никакой власти пока не имела.

И Руттул поджидал подходящего случая, который покажет Саве, что ей пора понять: в двенадцать лет уже нужно самостоятельно принимать решения и брать на себя за эти решения ответственность.

Случай не заставил себя долго ждать. Правда, Руттул предпочел бы, чтобы то, что случилось, не случалось никогда.

Глава 6

Однажды Сава задумалась над тем, что, куда бы она ни пошла, сопровождают ее Маву или Стенхе. Нельзя сказать, что этот постоянный эскорт ей мешал — она привыкла к своим хокарэмам так, как привыкают к шпилькам в волосах или к какой-то одной одежде; но у всех других людей хокарэмов не было, даже у Руттула, а Саве так хотелось во всем быть похожей на Руттула.

Сава не стала обсуждать этот вопрос со Стенхе, чтобы не насторожить его. Она решила, что в следующий раз, когда она затеет с Маву игру в прятки, обманет ни о чем не подозревающего хокарэма и убежит. Но потом она этот план отвергла. Совершить побег из-под опеки во время игры в прятки, поняла она, сложно и бессмысленно. Маву ведь будет искать ее и найдет сразу же, так что надо избрать какой-то другой способ. В том, что надо обманывать именно Маву, она не сомневалась: Сава уже давно поняла, что Стенхе ей обмануть никогда не удастся.

Случай подвернулся скоро, когда Руттул запретил ей заходить в лабораторию к алхимикам. Не очень-то Саву туда и тянуло: там было сыро, душно и всегда чем-то воняло; Сава и зашла-то туда пару раз, чтоб посмотреть, что там взрывается, но Руттулу не хотелось, чтобы она дышала этой вонью, да и ядов в лаборатории много. Сава и выслушать запрещения не успела, как сообразила, что это подходящий случай для провокации. Она выждала несколько дней, а потом, когда за ней присматривал Маву, как ни в чем не бывало направилась к алхимикам. Маву, естественно, это немедленно предотвратил; Сава сделала вид, что разобиделась на весь свет, заявила, что видеть никого не желает, заперлась в своих покоях, прогнала служанку…

Как она и думала, Маву ничего не понял, а поскольку он явно тяготился своей службой в качестве няньки при своевольной девчонке, случай этот не насторожил его, а только заставил выругаться, когда он остался один.

Теперь Саве предстояло действовать: времени было не очень-то и много. Маву скоро поймет, что его обманули; поэтому Сава, выждав немного, выбралась через окно во внутренний дворик, прокралась мимо судачащих в поварской женщин и, накинув на голову шаль, вышла на задний двор. Здесь было тихо и безлюдно, как всегда в жаркие дни после обеда. У колодца над колодой с водой стоял престарелый мерин Шак, задумчиво шевеля грязным спутанным хвостом. Сава огляделась. Нет, ни Маву, ни Стенхе еще не заметили, что она собирается сделать. И Сава быстро прошла к калитке у ворот.

Калитка была тяжелая. Сава с силой потянула ее на себя, боясь в душе, что от отчаянного скрежета сейчас к ней сбежится вся дворня; но калитка скрипнула совсем тихонько, почти неслышно, и только привратник шевельнулся, пробуждаясь от дремы, чтобы посмотреть, кого там носит; он увидел спину босоногой девчонки в застиранном платье.

Сава прошла по улочке деревеньки, тоже убаюканной полуденным зноем, у дома старосты перелезла через низенький каменный забор, цыкнула на заурчавшего спросонья пса и через сад и огород вышла к реке.

Дорога эта была хорошо Саве знакома: не раз она бегала этим путем, но раньше с ней всегда был кто-то из хокарэмов. Маву, например, шел посвистывая, поддразнивал собаку и не забывал бросить в младшую Старостину дочку, пока она еще жила здесь, камешком или комком репьев; та притворно сердилась, но почему-то после неизменно появлялась на берегу реки с корзиной нестираного белья. Стенхе вел себя иначе: он на ходу обсуждал с Савой что-нибудь поучительное, степенно здоровался со встречными, задерживался, перекидываясь с ними несколькими фразами; идти с ним было иногда нудно, иногда интересно, этого никогда нельзя было предсказать заранее, и Сава то изнывала от скуки, то с азартом выкрикивала ответы на излагаемые им задачки, а то, развесив уши, слушала о делах нездешних или давно минувших. Рассказчик Стенхе был изумительный, и заслушивались его историями не только Сава и ее ровесники, но и вполне почтенные люди, даже Руттул не отказывался иногда от удовольствия выслушать какую-нибудь быль или небылицу. Из-за этого-то хорошо подвешенного языка, а может по какой другой причине, в деревеньке уже позабыли, что Стенхе — хокарэм, тем более он и одежды-то обычной для хокарэма никогда не носил; считали его почему-то учителем малолетней княгинюшки, а он, надо отдать ему должное, книжной речью и был похож на ученого человека.