Кубасов Валерий Николаевич
      Прикосновение космоса
      Дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР В. Н. Кубасов на примере совместного полета советско-венгерского экипажа рассказывает о работе космонавтов, о том, какие сложные задачи приходится решать сегодня участникам космических полетов.
      Автор раскрывает особенности ряда интересных научно-технических экспериментов по программе "Интеркосмос", рассказывает о большом народнохозяйственном значении исследований, проводимых на орбитальных станциях.
      Книга адресуется широкому кругу читателей.
      ОГЛАВЛЕНИЕ
      Глава I. НАЧАЛО ОТСЧЕТА
      Глава II. НА ОРБИТАХ "ИНТЕРКОСМОСА"
      Глава III. ТАМ, ГДЕ НИЧТО НИЧЕГО НЕ ВЕСИТ...
      Глава IV. ЯВЛЕНИЕ "ОРИОНОВ" "ДНЕПРAM"
      Глава V. В КВАРТЕТЕ С "ДНЕПРАМИ"
      Глава VI. "В ХОДЕ ПОЛЕТА ВЫПОЛНЕНО..."
      Глава VII. ЭКСПЕРИМЕНТЫ, ЭКСПЕРИМЕНТЫ...
      Глава VIII. ЗА ТЕХ, КТО НА ЗЕМЛЕ!
      Глава IX. ПРОФЕССИЯ: КОСМОНАВТ
      Глава X. И СНОВА В ДОРОГУ...
      Глава XI. ЗЕМЛЕ НАВСТРЕЧУ
      Глава XII. ПОЛЕТ ОКОНЧЕН
      ГЛАВА I
      НАЧАЛО ОТСЧЕТА
      Байконуру - четверть века! - Благословленные Королевым. - Первая четверка. - Лекарство от переломов. - Наш друг Анохин. - Космонавт, вы негерметичны! - Репортаж в никуда - На орбите советско-венгерский экипаж!
      Белый с желтой полосой автобус, тот самый, что привозит космонавтов на стартовую площадку,- хотя и менее знаменитый, чем ракета-носитель, космический корабль "Союз" или орбитальная станция "Салют", но на Байконуре известный всем,- плавно отходит от гостиницы "Космонавт" и берет курс на космодром. Это прежде от места последнего перед стартом ночлега до "своей" ракеты космонавт мог дойти пешком. Понятное дело, в скафандре не очень-то походишь, но путь был недальний, куда короче нынешнего, который наш автобус с эскортом машин, обеспечивающих безопасность движения, проходит минут за сорок.
      Минуем Звездоград. Теперь за окнами степь, майская, цветущая, какой она бывает лишь в это время года. День клонится к вечеру, скоро заиграют над горизонтом багровые сполохи степного заката.
      Сегодня 26 мая 1980 года. Вот уже третий раз в качестве стартующего космонавта я качу по этой дороге. На этот раз мой напарник - венгерский летчик Берталан Фаркаш. Сорок минут езды - короткий тайм-аут после железного ритма многолетней подготовки, время, чтобы сосредоточиться перед стартом, подвести итог сделанному...
      Не верится, что всего четверть века назад строители космодрома вбили здесь первые колышки в твердую степную землю. Тогда, в 1955 году, даже тем, кто видел огромный щит с начертанными мелом словами: "Здесь будет сооружен стартовый комплекс", трудно было представить, каким колоссом станет эта космическая гавань. Через два года после закладки Байконура отсюда стартовала ракета с первым искусственным спутником Земли. Обелиск с надписью: "Здесь гением советского человека начался дерзновенный штурм вселенной" - поднялся там, где стоял фанерный щит строителей.
      Есть на Байконуре и другой памятник - неподалеку от первой стартовой площадки бок о бок стоят два скромных домика. В одном утром 12 апреля 1961 года проснулся старший лейтенант Юрий Гагарин, чтобы через несколько часов стать космонавтом номер один планеты Земля, в другом, приезжая на космодром, жил Сергей Павлович Королев. В эти деревянные домики, где теперь находятся музеи, приходит каждый космонавт, готовящийся к своему первому старту...
      В октябре 1969 года пришел сюда и я - за несколько дней до того, как впервые на околоземную орбиту вышли одновременно три космических корабля. Вместе с Георгием Шониным мы составили экипаж "Союза-6". На следующий день после нашего старта был запущен "Союз-7" с Анатолием Филипченко, Владиславом Волковым и Виктором Горбатко. Через сутки в космосе оказался третий корабль - "Союз-8", пилотируемый Владимиром Шаталовым и Алексеем Елисеевым.
      Алексей Елисеев, Владислав Волков и я - представители первого поколения космических бортинженеров. Вскоре после полета Гагарина нам, тогда работникам КБ, которое возглавлял С. П. Королев, стало ясно: путь в космос не закрыт и специалистам.
      Помню слова Сергея Павловича, сказанные им, когда на трехместном "Восходе" полетел первый космонавт-исследователь, один из создателей гагаринского "Востока" - Константин Петрович Феоктистов: "Отныне после полета Феоктистова дорога в космос открыта ученым. Им теперь доступны не только цифры и записи приборов, фото- и телеметрические пленки, показания датчиков. Нет, сейчас ученому доступно свое, живое восприятие событий, чувство пережитого и виденного, ему отныне представляется великолепная возможность вести исследования, тут же анализировать полученные результаты и продвигаться дальше".
      Королев, лично беседовавший с каждым из первых тринадцати инженеров, подавших заявление, сам установил то основное минимальное требование, которому должен отвечать кандидат в космонавты: не менее чем трехлетняя работа в области космической техники. Человек крутого нрава, он требовал от нас четкого понимания задач космонавта-испытателя, глубокого знания космической техники, чтобы справиться с тем обширным кругом научных наблюдений и экспериментов, которые предстояло вести в космосе.
      Если кандидат на прямой вопрос Королева, почему подал заявление, отвечал, что просто хочет стать космонавтом, шансов действительно стать им почти не оставалось.
      Когда дошла очередь до меня, я ответил: "Хочу испытывать технику, в создании которой сам участвовал" - и, судя по всему, высказал мысль, близкую Сергею Павловичу. Вспомнил, что еще в марте 1960 года на вводной лекции для будущих космонавтов создатель первой советской жидкостной ракеты Михаил Клавдиевич Тихонравов сформулировал задачу предстоящего полета человека в космос так: "Натурные летные испытания космического корабля "Восток" в пилотируемом варианте..."
      Официальной датой рождения нашей группы бортинженеров, состоявшей из восьми человек, считается 23 мая 1966 года, хотя в Центр подготовки космонавтов мы, четверо из этой восьмерки, попали лишь в августе того же года. Алексей Елисеев, Владислав Волков, Георгий Гречко и я смогли благополучно пройти строжайшие медицинские проверки и начали готовиться к полетам, чтобы в одном из них перейти из корабля в корабль. Кстати, позже это проделал Алексей Елисеев, а мне довелось быть его дублером.
      Обосновались мы в профилактории Центра подготовки космонавтов, расположенном в лесной местности: я вместе с Алексеем, а рядом, по соседству, Вадим Волков и Георгий Гречко.
      В комнате у нас стоял большой шкаф, две тумбочки, две кровати. На стене - репродуктор. Вот и вся нехитрая обстановка.
      Шесть дней в неделю мы находились в профилактории и только по субботам уезжали домой. Заниматься приходилось тогда очень много - с утра до позднего вечера шли различные занятия. Спать ложились уже после одиннадцати, послушав "Последние известия".
      Репродуктор висел над кроватью Алексея, и он, измотавшись за день, засыпал, не заметив, что радио оставалось включенным. Трансляция заканчивалась, и оно само утихало... Но утром, в 6 часов, репродуктор просыпался первым. А у нас по распорядку дня подъем только в семь. Алексей испытывал мою выдержку. Ждал, когда я проявлю слабину и выключу радио. Я не выдерживал, вскакивал, одним прыжком выхватывал вилку репродуктора из розетки и... швырял ее в Алексея! Но тот продолжал безмятежно лежать, зная, что длины шнура не хватит и вилка до него не долетит.
      В один из дней в начале зимы в нашей маленькой группе случилось неприятное происшествие. Нас отправили на аэродром - на парашютные прыжки. В этом виде подготовки мы были робкими новичками по сравнению с Жорой Гречко, который имел уже немалый "парашютный" опыт. То ли он решил показать нам свой высокий класс, то ли просто не повезло, но, приземлившись, однажды так и остался лежать, не отстегнув парашют.
      Подбежали, слышим стон: "Нога, нога..." Оказалось - серьезный перелом. Пришлось отправлять его самолетом в Москву, а там в госпиталь.
      Вернувшись с прыжков, мы первым делом навестили Георгия. Вид у него был, прямо сказать, удручающий: нога в гипсе задрана на спинку кровати. Держится, правда, молодцом, шутит.
      - Ну а коньяк вы принесли? - спрашивает на полном серьезе.
      - Да ты что, Жора, разве можно?
      - Мне доктор сказал, чтобы быстрее поправиться, надо пить гоголь-моголь. А знаете ли вы, что такое гоголь-моголь для взрослого человека,- смеется Георгий,- это и есть смесь яичного желтка с коньяком!
      К счастью, у него все обошлось и без гоголя-моголя. Кость срослась, и со временем врачи сняли все ограничения. А каким космонавтом стал Георгий Гречко, знают все, в частности по его продолжительной и успешной работе на орбитальной станции "Салют-6".
      В ноябре 1966 года наша маленькая группа пополнилась "новобранцами" Олегом Макаровым, Виталием Севастьяновым, Николаем Рукавишниковым.
      Первые бортинженеры-испытатели были людьми разных инженерных профессий. Константин Петрович Феоктистов, по праву считающийся нашим патриархом, и Олег Григорьевич Макаров - проектанты.
      Проектанты - мозг конструкторского бюро, люди, стоящие у истока любого проекта, определяющие его основные черты. Они решают, что и как должна "делать" та или иная система, как им взаимодействовать... Проектанты, на мой взгляд, это воплощение творческого потенциала всякого КБ.
      Проектантом - но в более узкой области - был Николай Николаевич Рукавишников. Его стихия - бортовая автоматика, он прекрасно разбирается в электронике, радиоаппаратуре.
      Алексей Станиславович Елисеев - разработчик систем ориентации и управления. Георгий Михайлович Гречко - баллистик, специалист в области механики космического движения.
      До прихода в отряд Владислав Николаевич Волков был ведущим конструктором, то есть одним из тех, кто организует связь Главного конструктора с производством, держит в руках все нити работы по тому или иному изделию, которое "ведет".
      Был в той первой группе кандидатов и еще один человек, глубокое уважение к которому все мы храним по сей день. Он не стал космонавтом, хотя пришел в наш коллектив с благословения самого С. П. Королева. Я говорю о замечательном летчике, личности легендарной даже в кругу его коллег, Сергее Николаевиче Анохине.
      Ему, получившему звание Героя Советского Союза за испытания новейшей авиационной техники, за многолетний труд, полный рискованнейших полетов, было 56 лет, когда он присоединился к нашей группе. Невысокий, худощавый, Сергей Николаевич многим из нас давал фору в физической силе, упорстве, прекрасно чувствовал себя на спортивных снарядах, легко, элегантно, будто занимался этим всю жизнь, ходил на ходулях.
      Помню, как нас поразил Анохин одним из спортивных трюков. Стоя на полу, Сергей Николаевич начал вдруг заваливаться вперед и падал лицом вниз, так и не выставив перед собой руки. Тем, кто рискнет проделать такое, рекомендую не спешить: в лучшем случае, ущерб составит лишь разбитый нос. "Все дело в том,- пояснил Анохин,- что надо совершенно прямо держать корпус и голову. А так все очень просто". Действительно, просто, если не считать незаурядного самообладания...
      Убежден, что, научившись этому, скромнейший Анохин менее всего помышлял поразить кого-нибудь своей ловкостью. Это лишь эпизод огромной, никогда не прекращавшейся работы над собой, которую всю жизнь вел этот великолепный летчик и прекрасный человек. Совсем еще молодым будущий Герой Советского Союза заставлял себя прыгать с парашютом с высоты всего 100 метров! Покинув самолет, он моментально раскрывал спасительный зонтик, и ноги встречали землю, едва воздух наполнял шелковый купол...
      Как-то на предприятие, где собирали уже корабли "Союз", приехал Дмитрий Федорович Устинов, в то время секретарь ЦК КПСС. Увидев среди нас Анохина, он оживился:
      - Здравствуй, Сергей Николаевич, давно тебя не видел! - и после теплой беседы сказал: - Я тебя, Сергей Николаевич, знаю как очень хорошего человека, с большим жизненным и профессиональным опытом и надеюсь, что воспитаешь из этих ребят достойных космонавтов...
      Так получилось, что врачебная комиссия закрыла для Анохина дорогу в космос, но нашим воспитателем, наставником Сергей Николаевич остался на многие годы, и все мы благодарны ему за большую школу мужества и мастерства, которую прошли у этого удивительного человека.
      С тех пор я провел не менее десяти циклов подготовки к космическому полету, дважды летал, несколько раз был дублером. Довелось мне готовиться на новом в те времена корабле "Союз" с Юрием Алексеевичем Гагариным.
      О первом космонавте написано так много, что вряд ли мне удастся добавить к его портрету новые штрихи. И все же хочу сказать о редкой способности Юрия Алексеевича сдерживать эмоции. Корабль "Союз" был тогда машиной новой, необлетанной. Понятно, то и дело возникали спорные ситуации, что-то не получалось. Что скрывать, у меня порой появлялось раздражение, и оно, видимо, выплескивалось наружу. Реакция Гагарина была неизменной - он отводил меня в сторону и говорил: "Спокойно, не сердись, держи себя в руках!" Думаю, что эта его черта сыграла важную роль при выборе Гагарина в качестве первого пилота орбитального космического корабля. Во многом благодаря его влиянию я научился более спокойно вести себя в любой, даже самой напряженной, ситуации.
      Не могу не вспомнить вроде бы простую историю, свидетелем которой стал, когда мы знакомились с кораблем на заводе-изготовителе.
      Как-то мы засиделись в "Союзе" дольше обычного. Огромный цех опустел. Видимо давно поджидавший этого момента, к Гагарину подошел рабочий и рассказал про свое житье-бытье: давно на заводе, в семье пополнение, а с жильем плохо. В общем, попросил Юрия Алексеевича помочь.
      Нужно ли говорить, как много дел у космонавта, как поминутно расписан его рабочий день. Однако Гагарин на следующее же утро навестил завком предприятия, где после обстоятельного разговора его заверили, что рабочий в самое ближайшее время получит положенное ему жилье...
      Еще одно - на этот раз трагическое - воспоминание, связанное с Гагариным. Утром 27 марта 1968 года, сделав на тренировке уже по одному прыжку, мы с тревогой вглядывались в темные тучи, несшиеся низко над землей. Успеем ли подняться еще раз, или непогода заставит перейти, как говорят парашютисты, к прыжкам в длину? Вдруг издалека донеслись какие-то взрывы, гулким эхом прокатившиеся по окрестностям. Через несколько минут по непонятной для нас причине отменили запланированные полеты и парашютные прыжки: позже мы узнали, что случилось в густых лесах близ Киржача. В тот день, выполняя тренировочный полет на истребителе, погибли Юрий Алексеевич Гагарин и полковник Владимир Сергеевич Серегин...
      ...Качнувшись, автобус останавливается у монтажно-испытательного корпуса, МИКа. Здесь собирают перед стартом ракету-носитель, стыкуют с ней корабль, отсюда ее вывозят на стартовую площадку. В МИКе мы надеваем полетные скафандры и в последний раз обедаем по-земному. Еду прихватил с собой наш знакомый врач; мясо с рисом, бульон в термосах, свежую зелень, сок. Для сангигиены заставляет нас протереть руки спиртом. Кончаем предстартовую трапезу, снова садимся в автобус...
      Еще одна остановка.
      Это тоже традиция - на этом месте 12 апреля 1961 года останавливался автобус, везший Гагарина к "Востоку". Отсюда уже хорошо видна стартовая площадка. Последние десятки метров, стоп! Выходим, шагаем навстречу комиссии.
      Последние предстартовые слова, официальные и дружеские, напутственные. Впереди - 500 метров пешего пути, что отделяют нас от пышущей испарениями ракеты, старт нашего "Союза", стыковка с лабораторией-ветераном "Салют-6", встреча с его экипажем в тесных, но таких уютных, обжитых отсеках орбитальной станции. И работа, много работы по программе первого советско-венгерского космического полета.
      Ступеньки к лифту - первый рубеж высоты перед стартом на орбиту. Поднимаемся на верхнюю площадку. Отсюда еще можно разглядеть тех, с кем простились на космодроме. Пора садиться в корабль.
      Первым это проделывает Берци. Вот он скрылся в бытовом (или, как его еще называют, орбитальном) отсеке (БО), а оттуда перебрался в спускаемый аппарат (СА). Теперь мой черед. Проверяю находящуюся в орбитальном отсеке документацию, внимательно осматриваю все вокруг, подсоединяю электропитание вентиляции скафандра, включаю, но вентилятор не работает...
      - В чем дело?
      - На ракете сейчас питания нет,- сообщает дежурный техник,- поэтому вентиляция работать не может. К тому же и освещение можно использовать только переносное.
      Вот те на! Скафандр без вентиляции - великолепная парная, но он не для этого предназначен. И момент для бани больно неподходящий, да и за бортом температура плюс 30 градусов. Нужно срочно подать электропитание на борт!
      Техник немедленно передает нашу просьбу вниз, и через несколько минут вентиляция скафандров заработала. Уф-ф!
      В орбитальном отсеке порядок - все на месте и должным образом закреплено. Опускаюсь в свое кресло рядом с Берци и прикрываю за собой люк. Можно начинать работу.
      Нам предстоит подготовить системы корабля к старту, проверить его исходное состояние. Все идет по расписанию. Вот уже установлена связь с командным пунктом:
      - "Шестнадцатый-второй", я - "Орион"! Как меня слышите? Прием.
      - "Орион", я - "шестнадцатый-второй", слышу вас хорошо. Разрешаю приступить к проверке состояния систем.
      - "Шестнадцатый-второй", понял вас. Приступаем! Проверяем прибор за прибором, одну систему за другой...
      - "Орион", у вас люк СА-БО закрыт на пять с половиной оборотов. Прошу закрыть люк полностью.
      Закрываем люк, проверяем стопор. Порядок. Вот еще один рубеж: с этого момента мы изолированы от окружающего мира в небольшом спускаемом аппарате, теперь нас с Землей связывает только телефонная связь.
      От имени экипажа корабля "Союз-36" докладываю: к космическому полету готовы, приложим все свои знания для выполнения порученного нам ответственного задания,
      - Мне, гражданину Венгерской Народной Республики, члену Венгерской социалистической рабочей партии, оказана высокая честь совершить в составе международного экипажа космический полет на советском корабле "Союз-36" и научной станции "Салют-6",- говорит Фаркаш. Свой полет в космос посвящаю 35-й годовщине освобождения родины от фашистского ига героической Советской Армией - историческому событию, открывшему венгерскому народу путь строительства нового, социалистического общества. Наш совместный полет демонстрирует братскую сплоченность партий и народов Венгрии и Советского Союза.
      - "Орион", давление в БО восемьсот миллиметров. Приступайте к проверке герметичности люка СА-БО!
      Чтобы убедиться в герметичности спускаемого аппарата, нужно знать, хорошо ли, плотно ли закрыт люк. Тест простой: отсек наддувают, создают избыточное давление и следят, не уменьшается ли оно со временем. Если падает, значит, где-то утечка. Точно так же проверяют герметичность скафандров, плотность соединения кораблей после стыковки на орбите.
      Однако так ли уж важна герметичность скафандров, если и в самом отсеке с давлением полный порядок? Важна. Во всяком случае, для полного спокойствия экипажа и тех, кто отвечает за нашу безопасность. Случись нештатная ситуация при старте, упади давление в отсеке, герметичность скафандров не нарушится...
      Кстати, как с воздухонепроницаемостью скафандров? До старта всего 40 минут. Надо успеть и это проверить.
      Опускаем забрала шлемов, закрываем клапаны скафандров. Отсчитываю секунды: пять, десять, пятнадцать... Нет, что-то не растет в моем скафандре давление... А у Берци?
      - Командир, давление увеличивается! Скафандр герметичен, все нормально.
      Вот как! У него нормально, а мой не спешит наполняться. Что случилось?
      Проверяю все вновь - плотно ли прижато забрало, хорошо ли закрыт клапан... Все нормально! Так, теперь перчатки... Вот и место утечки - не полностью закрытый замок на одной из них.
      Да, не зря предусмотрены по плану такие проверки: они позволяют заранее выявить всевозможные сюрпризы. Память невольно возвращает к событиям пятилетней давности, к советско-американскому полету, когда одна неточность в действиях заставила всех нас поволноваться перед стартом.
      Все шло нормально, у нас выкроилось свободное время, и мы, сидя в кабине, слушали музыку... И вдруг мне отчего-то стало не по себе. Начинаю шарить взглядом по приборам, вижу, выросло, и прилично, давление в спускаемом аппарате. В чем причина? Очень важно быстро найти неисправность. Предположил, что, наверное, неплотно закрыт кран в системе, подающей воздух в скафандры. Так и оказалось. Во время проверок с краном работали и, видно, закрыли его неплотно.
      Итак, скафандры проверены... За работой летит время, до старта - 30 минут, 20...
      Припоминаю впечатления от предыдущих стартов, чувствую, разволновался: чаще стало сердце биться, поднялось давление. А как Берци? Внешне совершенно спокоен - сидит как ни в чем не бывало. Ну а мне, командиру, совсем уж не к лицу такие "сантименты". Пришлось поднапрячь волю, чтобы успокоиться.
      Так всегда: когда занят - не до волнений. Чуть расслабился - и лезут в голову всякие мысли. Лучшее лекарство - переговоры с Землей, трансляция на борт корабля ответственных команд подготовки ракеты к пуску. Будто отвлекая нас, Земля запрашивает о самочувствии или просит вести репортаж. Эти традиционные, всегда "типовые" переговоры придают уверенность, что все идет нормально, все - как всегда.
      - "Орионы"! Готовность - пятнадцать минут! Система аварийного спасения взведена!
      Да, все идет как положено. Вот осталось у нас до старта, как в песне, четырнадцать минут...
      - Готовность - пять минут! Подготовка ракеты идет нормально.
      Еще несколько минут слышна музыка, и вот наконец заключительные команды:
      - Запуск ракетных двигателей!
      - Зажигание!
      - Старт!
      Из уст венгерского и советского космонавтов одновременно звучит традиционное:
      - Поехали!..
      В третий раз стартую на ракете и каждый раз не перестаю изумляться величию этого ощутимого преодоления силы земного притяжения.
      ...Медленно нарастают перегрузки, вжимают в кресло. Приглушенно гудят ракетные двигатели. Главные децибелы пришлись на уши провожающих на земле.
      Отделяется первая ступень. Чувствуется, как спадает перегрузка. Медленно, исподволь набирает тягу вторая ступень. В иллюминаторы врывается яркий солнечный свет - сброшен головной обтекатель.
      После хлопка обтекателя наступает тишина. Перегрузка растет, сначала плавно, затем все быстрее и быстрее. Ракета начинает дрожать - появляется тряска в вертикальной плоскости,- словно едешь на телеге по булыжной мостовой. Это дает знать себя система управления.
      Резкий спад перегрузки - отработала вторая ступень, плавно включается третья.
      Ровно работает двигатель! Лишь шелест да небольшое ускорение свидетельствуют, что с энергетикой все в порядке и мы по-прежнему набираем скорость.
      Все так привычно и так волнующе ново!
      Впрочем, было в этом старте нечто новое для меня и в самом буквальном смысле. И не скажу, что приятное.
      Обычно в течение всего периода выхода корабля на орбиту Земля и борт оживленно обмениваются информацией - каждые 10-15 секунд. Нам передают сведения о работе двигателей, системы управления. Мы сообщаем о своем самочувствии, о том, что видим на приборах. Так и общались с Центром, пока через 300 с лишним секунд после старта не прекратилась связь. Представляете, работает третья ступень, мы заперты в тесном спускаемом аппарате, а Земля молчит. Странное ощущение... Оборвалась всего-то одна ниточка, связывавшая нас с внешним миром, и сразу навалилось ощущение оторванности, полной изоляции.
      По ощущениям, по приборам, наконец, видно - все идет нормально, на борту порядок, а время словно замедлило бег. Что со связью?
      Вывод корабля на орбиту - особый период полета, во всяком случае, для экипажа, вынужденного удовлетворяться пассивным созерцанием происходящего. Все мыслимые нештатные ситуации заранее проанализированы, "вложены" в бесстрастную автоматику, готовую в любой момент мгновенно взять на себя еще и спасательные функции. Она сама оценивает ситуацию, "решает", можно ли завершить вывод корабля на орбиту с помощью резервных систем, если отказали основные. В случае, когда анализ неисправности показывает, что орбиты уже не достичь, система управления спасает космонавтов, отделив от ракеты-носителя космический аппарат. Если высота уже велика, спускаемый аппарат достигнет по баллистической траектории нижних слоев атмосферы, здесь автоматика развернет над ним спасительный парашютный зонт.
      Случись авария сразу же после старта, заботливая электроника заставит спускаемый аппарат отделиться от носителя и лишь на безопасном удалении от земной тверди и обреченной ракеты включит парашютную систему...
      Конечно, таким автоматическим помощникам можно доверить и вывод корабля на орбиту, и наше спасение в случае беды. Но есть у этого доверия и оборотная сторона - космонавт на этом этапе полета вынужден бездействовать, быть пассивным участником происходящего. А как говорили древние: праздный ум - мастерская дьявола. Вот и волнуешься, сидя без дела, теряешься в догадках. В надежде, что отказало лишь "полсвязи" и нас все-таки слышит Земля, продолжаем репортаж:
      - На борту порядок. Самочувствие нормальное, двигатели работают устойчиво... - повторяли мы в молчаливый эфир. Знать бы хоть точно, сколько времени прошло с момента старта!
      И вдруг... Ну как тут не вспомнить строки: "Радисты скребли в эфире, ловя за валом вал, и вдруг без пяти четыре услышали слова":
      - "Орионы", "Орионы"! Я - "шестнадцатый-третий". Пятисотая секунда: давление в камере сгорания нормальное. Тангаж, рыскание, вращение в норме. Выведение идет нормально...
      Будто и не было этих томительных секунд. Есть связь, что еще нужно! Каких-нибудь 30 секунд осталось работать двигателю - и конец выведению.
      Корабль будто споткнулся вдруг о препятствие, повисаем на ремнях: отработала последняя ступень. Еще один толчок, на этот раз вперед, словно поддали сзади. "Союз" отделился от носителя, мы на орбите, в невесомости.
      - Ну, Берци, с выведением тебя! Первый венгерский космонавт на орбите!
      ГЛАВА II
      НА ОРБИТАХ "ИНТЕРКОСМОСА"
      Все флаги в гости к нам. - "Волк" из садов "джонатана". - Будни и праздники. - Весенний визит. - "Полеты" до полета. - Думать и еще раз думать! - Игрушки с орбиты. - И все-таки летим!
      То ли я, как участник этого полета, пристрастен, то ли венгры действительно выделялись из нового пополнения крепких, подтянутых и симпатичных парней - кандидатов в космонавты-исследователи из социалистических стран, но Берталан Фаркаш и его земляк Бела Мадьяри сразу привлекли наше внимание. Живые, приветливые, общительные ребята хорошо играли в футбол и быстро стали "звездами" в нашей команде, отнюдь не бедной спортивными талантами. Оба носили усы, были вообще похожи, и даже разница в их возрасте исчислялась несколькими днями...
      С Фаркашем мы и составили экипаж, начали подготовку к полету и вскоре подружились семьями. Приятно было убедиться, что и в профессиональных делах Берталан оказался отличным специалистом с быстрой реакцией: схватывал все, как говорится, на лету. Как мы шутили, продемонстрировал "волчью" хватку (ведь его фамилия в переводе на русский означает "волк").
      Они разные, очень разные, пути, приведшие меня, выросшего во владимирских краях, на берегах Клязьмы, и парня из глубинного венгерского села Дырлахаза в кабину советского космического корабля "Союз-36". И у каждого из нас была за плечами своя жизнь.
      Покинув родные Вязники, я приехал в Москву - поступать в МАИ. Именитость этого столичного вуза не пугала меня, выпускника провинциальной школы. Серебряная медаль, как мне казалось, гарантировала успех при собеседовании, которое нужно было выдержать вместо вступительных экзаменов. Почему МАИ? Отец мой, Николай Иванович,- механик. С детства я жил в мире болтов, гаек, шестеренок. Сколько помню себя, все пытался что-то мастерить, хотя не отстранялся и от любых домашних дел - мать-то была тогда разнорабочей, и часть забот по хозяйству лежала на мне и сестре Галине. Приходилось не только держать в порядке дом, но и заниматься огородом, сажать и копать картошку...
      Как и многие мальчишки, грезил авиацией, которая совсем недавно стала реактивной, и мы, помнившие еще по военному времени стремительные винтовые "ястребки", теперь провожали восторженными взглядами невиданные прежде стрелокрылые МиГи. Звуковой барьер, полеты на сверхзвуковых скоростях... Было от чего пойти кругом голове. Решил окончательно и бесповоротно: буду инженером, самолетостроителем.
      Но время научно-технического прогресса скорректировало мечту! я стал специалистом по ракетно-космической технике и через год после памятного всем запуска первого спутника начал работать в КБ, которое возглавлял Сергей Павлович Королев...
      Берталана Фаркаша ничто не связывало с космонавтикой до его приезда в Звездный городок. Село Дьюлахаза, что неподалеку от границы с нашей Закарпатской Украиной, славится садами, знаменитыми яблоками "джонатан". Фаркаш-отец - сапожник, сейчас на пенсии. Мать - домохозяйка, на ней приусадебный участок: сад и огород.
      Берци рос подвижным, любознательным, хорошо учился, преуспевал в спорте. Средней школы в селе не было, и продолжать учебу пришлось в городе Кигдварда. Домой удавалось приезжать не чаще чем раз в месяц.
      В интернате страстно гонял мяч и показал себя настолько способным футболистом, что всерьез подумывал о спортивной карьере. Семья, правда, выбор не одобряла: что это за профессия такая - гонять мяч.
      Чем ближе было окончание школы, тем больше Берталан отдавал предпочтение авиации. В клубе Венгерского оборонного союза он поднялся в воздух на планере, когда ему было шестнадцать, прыгал с парашютом. Выбор сделан: после школы Берталан поступил в Высшее летно-техническое училище имени Дьердя Килиана. Окончил второй курс и продолжил летный "университет" в Советском Союзе. С 1972 года лейтенант Фаркаш - профессиональный военный летчик, а через четыре года - пилот первого класса, один из лучших в своей части. В 1976 году он стал членом Венгерской социалистической рабочей партии. А через некоторое время, после подписания соглашения о пилотируемых полетах по программе "Интеркосмос", перед ним открылась возможность стать космонавтом.
      Всем памятны июльские дни 1975 года, когда многолетний, чрезвычайно напряженный труд тысяч специалистов увенчался стыковкой на орбите нашего космического корабля "Союз" и американского "Аполлона". Не забыть и обращение тогдашнего президента США Дж. Форда, которое мы, международная пятерка, прослушали, встретившись в "Союзе". "Я уверен в том,- сказал он,что не за горами тот день, когда такие космические полеты, которые станут возможны благодаря этому первому совместному полету, будут в какой-то мере обычным делом". Они действительно стали "обычным делом", международные космические полеты. И мы искренне сожалеем, что так успешно начавшееся советско-американское сотрудничество в космосе ныне прекращено по вине тех безумных политиков, которые хотят превратить космос в сферу военных действий.
      Зато с околоземной орбиты в эфире зазвучали голоса представителей социалистических стран. Вместе с советскими товарищами на советских кораблях в космос стартовали космонавты-исследователи из ЧССР, ПНР, ГДР, НРБ, ВНР, Вьетнама, МНР, Кубы и СРР.
      Уже на первых порах подготовки этой серии полетов были оговорены их основные задачи, сроки, принципы формирования экипажей. Вот типовая схема: экипажи составляются для так называемых экспедиций посещения, продолжительность полета около восьми суток, международный "дуэт" состоит из советского гражданина - командира корабля и космонавта-исследователя одной из социалистических стран. Стартовав, корабль выходит на околоземную орбиту и стыкуется с орбитальной научной станцией "Салют", на борту которой выполняет долговременную полетную программу советский экипаж. На борту комплекса "Салют - Союз" космонавт-исследователь выполняет научные эксперименты и исследования.
      Как и к любому космическому старту, полную подготовку проходят два интернациональных экипажа - основной и дублирующий. Каждая страна участница программы направляет в Центр подготовки космонавтов по два своих представителя.
      Первыми в Звездный приехали кандидаты из Чехословакии, Польши и ГДР. И началось для этих молодых военных летчиков новое дело, о котором несколько лет назад они могли только мечтать.
      Знакомство со Звездным городком, с советскими космонавтами, изучение "Союза" и орбитальной станции "Салют", зачеты, призванные выявить, сколь успешно новое пополнение усваивает теоретический и практический материал, тренировки - с этого начался путь на орбиту "новобранцев" отряда космонавтов. И хотя требования к уровню их подготовки несколько отличались от тех, что предъявляются командирам кораблей и бортинженерам, все кандидаты продемонстрировали не только то, что они полностью владеют методикой научных экспериментов, но и хорошо знают корабль и станцию. Во всяком случае, каждый из космонавтов-исследователей мог помочь при необходимости командиру в работе со сложнейшими системами.
      Настала пора "разбиваться на пары", определять состав экипажей и начинать уже совместные практические тренировки. После скрупулезного анализа кандидатур советская сторона назначила командирами международных экипажей для первых экспедиций космонавтов В. Быковского, В. Горбатко, А. Губарева, П. Климука, Н. Рукавишникова и автора этих строк. Все мы уже летали на "Союзах", а Валерий Быковский пилотировал даже корабль-ветеран "Восток".
      Вечером 17 июня 1977 года нас, советских космонавтов, и зарубежных кандидатов собрал в своем кабинете Г. Т. Береговой - начальник Центра подготовки космонавтов имени Ю. А. Гагарина. Присутствовали также А. Елисеев, А. Николаев и В. Шаталов. Георгий Тимофеевич официально огласил составы экипажей, представил друг другу командиров и будущих космонавтов-исследователей, рассказал о программе совместных тренировок, приступать к которым предстояло завтра же на контрольно-испытательной станции завода - изготовителя космических кораблей.
      КИС - грандиозное сооружение. Сюда, прежде чем стартовать на орбиту, поступают для дотошнейшей проверки всех систем космические аппараты. Все поражает в этом зале - и стерильная чистота, и километры кабельных жгутов, за которыми едва видно проверяемые аппараты, и особая тщательность "прослушивания" и "прозванивания" больших и малых, сложных и простых систем, агрегатов, узлов и деталей корабля. Специалисты станции дают "добро" на отправку изделий на космодром лишь после того, как испытают его на всех возможных режимах и убедятся, что выходные параметры соответствуют заданным.
      Под сводами КИСа находится и "двойник" аппарата, работающего на орбите. Если нужно, например, экипажу использовать какую-нибудь систему в новом для нее режиме, проделать в корабле или за его пределами незапланированную работу, то всякая новинка проверяется и отрабатывается сначала на точной копии "Союза", "летающего" в безопасных условиях, на Земле. Только потом отработанная методика рекомендуется экипажу...
      В тот день это предприятие впервые открыло двери для иностранцев. И было видно, какое сильное впечатление произвел КИС на новичков, которые хотя и понимали, что лишь троим из шестерых доведется слетать на представленной здесь космической технике, но с энтузиазмом начали готовиться к экспедиции на "Салюте".
      Естественно, в дублерах должны были остаться и трое из нас, советских космонавтов. Но до окончательного решения, кому лететь, а кому ждать на Земле, к совместному советско-польскому полету готовился я с Зеноном Янковским, Петр Климук с Мирославом Гермашевским.
      За полтора месяца до первого пилотируемого полета по программе "Интеркосмос" в Звездный прибыла вторая группа космонавтов-исследователей болгары, венгры, кубинцы, монголы и румыны. А вскоре окончательно определился основной советско-польский экипаж, и мне, дублеру Петра Климука, вновь предстояло готовиться к полету, на этот раз в составе советско-венгерского экипажа. Ничего не поделаешь, такова наша профессия.
      В начале марта 1978 года всей семьей собираемся в Звездный городок первый визит семье Берталана Фаркаша, венгерского летчика. Мы с ним в одном экипаже, и таких встреч-визитов будет, вероятно, много, но эта первая...
      Трое из нас - жена Людмила, дочь Катя и я сам - уже готовы. Осталось собраться в дорогу лишь семилетнему Митьке, что, как выясняется, дело не простое, настолько он увлечен игрой в "солдатики". Приступаю к переговорам:
      - Митька, поедем в Звездный городок?
      - Зачем? - деловито осведомляется "главнокомандующий солдатиками". Надо что-то придумывать, просто знакомством с новыми людьми его не заинтересовать.
      - Будем сниматься в кино,- отвечаю, не слишком погрешив против истины: в Звездном действительно будут венгерские кинодокументалисты.
      - А деньги будут платить? - столь же деловито спрашивает Митька.
      Мы в шоке, от которого, правда, вскоре оправляемся,- оказывается, он где-то слышал, что актерам за киносъемку причитается гонорар. К тому же нам ясно, что Митькин меркантилизм вызван вовсе не стремлением к длинному рублю, а неохотой бросать "солдатиков"...
      Примерно через час мы уже в Звездном, проезжаем мимо памятника Юрию Гагарину, у подножия которого всегда живые цветы, и сворачиваем к высокому зданию, где живет семья Фаркашей.
      Под стать обаятельному Берци, как его стали называть в отряде, оказалась его жена Анико и маленькая дочка Аида. И хотя все еще немного смущались, а больше всех - хозяйка, вечер прошел очень тепло. Пример непринужденности всем показывала Аида - большая любительница сладкого. На всякое предложение чего-нибудь вкусного она согласно кивала очаровательной головкой.
      А через неделю мы семьями отправились на ВДНХ - покататься на русских тройках. Подумалось: два человека, русский и венгр, собирающиеся на работу в околоземное пространство, предаются редкому сегодня, но приятному развлечению и что именно Россия, лишь несколько десятилетий назад сплошь гужевая, лошадная, вывела на орбиту первый спутник, послала в космос первого человека и вот теперь посылает туда нас, международный экипаж, представителей двух братских стран социалистического содружества...
      Итак мы начали готовиться с Берталаном Фаркашем к выполнению новой научной программы. Было решено, что на первом этапе Берталану полезно будет работать без меня, чтобы привыкнуть к кораблю, к системе управления, а потом уже тренироваться вместе. Какое-то время, правда, понадобилось, чтобы четко расписать многочисленные обязанности во время таких ответственных операций, как сближение и стыковка, и добиться автоматизма действий.
      Обо всей подготовке, длившейся два года, разумеется, не расскажешь. Но о некоторых фрагментах дают представление строки из дневника тех лет,
      15 марта 1979 года. Очередное занятие на тренажере. Все происходит, как в реальном полете: идет радиообмен с Землей, шелестят маршевый двигатель и двигатели ориентации. "Включать" их пришлось потому, что наш "Союз" "сближался" со станцией и два раза "облетел" вокруг нее. Тронешь ручки управления - и уплывают из иллюминатора звезды, уступая место другим, ранее невидимым. Движется под нами и Земля с радужным ореолом атмосферы, океанами и континентами. Видим мы и светило. Оно то уходит из поля зрения, то бьет прямо в глаза.
      На табло перед нами скачут цифры: мы приближаемся к станции, автоматика сообщает о скорости сближения и расстоянии... Все настолько реально, что как-то забываешь о своем весе и кажется: ЭВМ, которая управляет целым арсеналом техники, имитирующей многие условия полета, ухитрилась создать даже невесомость.
      В конце занятия выяснилось, что техника, способная воспроизвести на Земле космический полет, не справилась на этот раз с простенькой задачей снабжать свежим воздухом. У нас разболелись головы, и, хотя я чувствовал, что не работает система вентиляции, техник уверял: дескать, просто нет охлаждения, поэтому нам кажется, что нет воздушного потока. После занятий предложил ему самому проверить вентиляцию внутри тренажера. Он проверил и... согласился: кондиционер неисправен. В кабине объемом 3 кубических метра мы находились 2 часа (по инструкции максимальное допустимое время - не более 40 минут). Но тяжело в учении, легко в работе.
      10-11 мая. Практический экзамен на комплексном тренажере. В первый день введены пять отказов - нештатных ситуаций, во второй - четыре, в том числе разгерметизация спускаемого аппарата при расстыковке, Справились успешно.
      25 мая. Принято решение о запуске корабля "Союз-34" в беспилотном варианте. Советско-венгерский полет откладывается до будущего года.
      Очень расстроило нас это известие. Все наши чувства и мысли настроены на полет, а он откладывается. Важно держать себя в руках, не расслабляться, продолжать подготовку будто ничего не произошло. Но в глубине души каждый из нас чувствует себя, как спортсмен, находящийся в пике формы, настроенный на состязание, которое вдруг перенесли па следующий год. Что ж, терпение, способность управлять своими эмоциями - не из последних свойств людей нашей профессии.
      25 октября. Отрабатываем выход из приводнившегося в море спускаемого аппарата. Волнение на Черном море около четырех баллов. Накупались вдоволь: тренировку проводим то в скафандрах, то в гидрокостюмах. Переодеться в таких условиях очень тяжело. Пот заливает лицо. Когда открыли люк, от свежего морского воздуха закружилась голова... Еще бы, ведь имитируется также и отказ системы вентиляции спускаемого корабля.
      Кто-то после такой тренировки в шутку сказал, что не повторил бы ее даже в том случае, если на дно аппарата положили бы в качестве приза сто рублей.
      21 февраля 1980 года. Зачетная тренировка на комплексном тренажере. Такие тренировки бывают время от времени. "Летали" четыре с половиной часа. Нам вводят один отказ за другим. Гироскоп, ориентация, датчики угловых скоростей, система энергопитания... Кажется, что весь корабль вышел из строя. Наконец не выдерживает сам тренажер, что выводит из равновесия уже нас самих. Поступаем по проверенному принципу: если что-то случается и при этом ничего не понятно, надо думать и еще раз думать. Иначе можно и дров наломать. Постепенно разбираемся в ситуации и хорошо - по оценке тех, кто контролировал наш "полет",- выходим из нее...
      18 марта. Провели занятие в КИСе. О станции рассказывал Олег Макаров, один из немногих, к счастью, космонавтов, кто пережил серьезную нештатную ситуацию, да еще при старте корабля. В 1975 году при старте "Союза" с экипажем Василий Лазарев - Олег Макаров на высоте около 180 километров автоматика, следящая за важнейшими параметрами выведения, из-за отказа в ракете дала команду на аварийное возвращение корабля по баллистической траектории. Выдержав значительные перегрузки, космонавты благополучно достигли Земли, их корабль приземлился в 2 тысячах километров от места старта, в горном районе Алтая. Василию и Олегу весьма пригодились тренировки на выживаемость - с поисковой группой они встретились через несколько часов.
      Олег прекрасно знает станцию "Салют-6": в 1978 году он вместе с Владимиром Джанибековым составил первую на эту станцию экспедицию посещения.
      11 мая. Межведомственная комиссия по подготовке космонавтов назначила наш экипаж основным. Наши дублеры - Владимир Джанибеков и Бела Мадьяри.
      12 мая. Сегодня отлет на космодром! Это всегда событие ритуальное. Утром в профилактории нам накрыли стол для завтрака с семьями и друзьями. Приехали гости: представители посольства ВНР в СССР, члены венгерской делегации. Шампанское, тосты, пожелания удачи, благополучного возвращения на Землю...
      По пути на аэродром мой уже девятилетний Митька спросил, почему это дядя Валера Рюмин так быстро полетел в космос еще раз. Я было приготовился рассказать ему, что дядя Валя Лебедев, готовившийся вместо с дядей Лелей Поповым к длительной экспедиции на "Салюте-6" повредил ногу при тренировке па батуте, вместо него пришлось срочно готовиться дяде Валере, но Людмила решила, что для Митьки это слишком сложное объяснение, и просто ответила: не знаю. Митьку же этот ответ не удовлетворил, и он сказал:
      - А он, наверное, поссорился с тетей Наташей, и она договорилась, чтобы его отправили в космос...
      Знал бы Митька, что в космос не отправляют, а направляют на работу, что это - величайшее доверие и высокая честь. Знал бы он, как нелегко было Валерию Рюмину, лишь несколько месяцев назад вернувшемуся из 175-суточного полета, сообщить Наташе о новой, еще более длительной командировке на орбиту!
      Сейчас-то Митька рассуждать горазд, не то что перед моим полетом по программе "Союз" - "Аполлон", когда ему было только четыре года. Помню, тогда спросил его один радиожурналист, что Митька желает мне перед полетом.
      - Пусть привезет из космоса игрушки и жевательную резинку.
      Я этому пожеланию особого значения не придал, а когда вернулся, встретился с семьей, вижу: что-то дуется на меня сын, вырывает свою руку из моей.
      - Что случилось, Митя?
      - А где игрушки и резинка?
      - Да ты знаешь, где я был?
      - Знаю, в космосе, раньше привозил оттуда...
      Тут только я сообразил, что мои прежние поездки на тренировки в США он принимал за полеты в космос, а подарки, которые привозил ему из Америки, считал космического происхождения...
      16 мая. Последнее посещение корабля - так называемая "отсидка". Примерка скафандров. Ракета установлена на той же стартовой площадке, с которой отправился на встречу с "Аполлоном" наш тогдашний "Союз". Замечаний к системам нет.
      21 мая. Температура в тени с утра - плюс 30 градусов. Вчера кто-то поймал тарантула - прямо на тропинке, по которой мы бегаем по утрам, а днем прогуливаемся. Теперь он сидит в банке у одного из врачей. Любопытно: на тарантуле множество крошечных паучат, наверное, около сотни. Отбоя от любопытных нет.
      24 мая. Наш экипаж окончательно утвержден к полету. Член Политбюро ЦК ВСРП, секретарь ЦК ВСРП Михай Кором, возглавляющий венгерскую делегацию, заявил в интервью специальному корреспонденту венгерского агентства МТИ: "Мы испытываем огромную радость в связи с тем, что являемся свидетелями начала советско-венгерской космической экспедиции, за которой в настоящий момент следят вся наша страна, весь народ. Она представляет собой символ тесного братского сотрудничества, которое связывает нашу родину с Советским Союзом, другими социалистическими странами...
      Мы уверены в том, что наш космонавт с помощью своего советского коллеги успешно выполнит поставленные задачи. Полученные во время космического полета новые данные станут нашим общим достоянием, обогатят всемирную науку. На Байконуре мы вновь имели возможность убедиться в высоком уровне развития советской космонавтики. Ныне использовать эту космическую технику получил возможность и представитель нашей страны. Доброго пути, успешной работы и счастливого приземления желаем мы от имени всего венгерского народа экипажу космического корабля "Союз-36".
      25 мая. Звонил домой. Поговорил с Людмилой, Катей, Митей. Завтра, может, не удастся поговорить.
      Вечером смотрели, как обычно, "Белое солнце пустыни". Традицию эту установили мы с Алексеем Леоновым. После этого фильма всегда чувствуешь прилив сил и спокойствия.
      Сейчас даже трудно поверить, что поначалу этот фильм вызвал такую недоброжелательную реакцию критиков. Защищая его, я писал тогда в "Литературной газете": "Этот фильм мне довелось смотреть чаще, чем любой другой. Такая у нас сложилась негласная традиция. Перед полетом, накануне старта, экипаж смотрит этот фильм... Текст знают наизусть. Специалисты Центра подготовки космонавтов "выпустили" специальный опросник, где около ста шутливых вопросов по сюжету фильма. Только очень внимательный зритель, обладающий еще и чувством юмора, способен ответить на них. Так и получилось, что фильм "Белое солнце пустыни" от старта к старту демонстрируется на космодроме Байконур. Можно сказать, что он как бы включен в цикл предстартовой подготовки космонавтов".
      26 мая. Вот и настал день нашего с Берталаном старта в космос. Сегодня проснулся в 8 часов утра. Ночью, видимо, прошел сильный дождь. Проверил, как обстоит дело с моими биоритмами. Судя по заранее вычерченным кривым, сегодня минимумы аж по двум циклам! Между тем чувствую себя прекрасно, ведь нынче такой день...
      По традиции, перед тем как покинуть номер гостиницы, в котором провели предстартовую ночь, собираемся вместе с дублерами, друзьями-космонавтами, инструкторами и на минутку присаживаемся "на дорожку". Правда, не за "четырнадцать минут" до старта, а за пять с половиной часов, но традиция соблюдена. Сидим, молчим, потом встаем и расписываемся на двери номера. Это тоже традиция. Первыми на этой двери оставили свои автографы мы с Алексеем Леоновым - перед стартом на орбиту "Союза" - "Аполлона". Теперь дверь покрыта росписями чуть, ли не донизу: она считается счастливой. Расписавшись, выходим к автобусам...
      ГЛАВА III
      ТАМ, ГДЕ НИЧТО НИЧЕГО HE ВЕСИТ...
      Эта удивительная невесомость... - Как спать перед стартом? - Дайте мне рычаг... - На рандеву с "Салютом". - Сложная штука - будильник! - Ночь, начавшаяся утром.
      Земля: "Орион-1", как самочувствие?
      "Орион-1": Нормальное, как и прежде!
      Земля: Мы не сомневались. А как у Берталана?
      "Орион-2": Спасибо, очень хорошее. Невесомость очень-очень понравилась!
      Земля: Больше, чем на самолете?
      "Орион-2": Конечно. Тут же можно крутиться сколько хочешь, а в самолете всего двадцать секунд - ни на что не хватает... Очень приятно работать... Я очень боялся, что будет не так хорошо...
      Из радиопереговоров Земля - экипаж "Союза-36"
      Что считать началом космического полета - сам старт или момент выхода на орбиту? Вроде бы праздный вопрос: как нам исчислять налет в часах, минутах и секундах?.. Между тем размышления наталкивают на иной, тоже не слишком важный для практики вопрос: а что считать собственно космическим полетом? Орбитальную скорость? Высоту? Почти полный вакуум за бортом корабля?
      Пусть об этих категориях спорят специалисты, осмысливающие философские, правовые или спортивные и тому подобные аспекты внеатмосферных полетов. Нам, практикам, космонавтам, грань, что отделяет космический полет от всех остальных, дана, как говорится, в ощущениях. Отделилась третья ступень, отошел от нее корабль - и сразу начинают плыть по кораблю незакрепленные предметы. Сам же испытываешь странное, будто во сне, чувство полного физического раскрепощения: раскинь руки и пари. Однако надо избегать встречи со стенами корабля - зазеваешься и, потирая ушибленное место, вспомнишь, что масса-то всегда при тебе, даже в другой галактике!
      Как ни приятен в первый момент переход к невесомости, даже умозрительные рассуждения о ней наталкивают на вывод, что она чужда человеку. Еще К. Э. Циолковский, задолго до первых стартов в космос, предполагал: в условиях невесомости у космонавта могут возникнуть различные иллюзии, он может испытывать трудности с ориентацией в пространстве. Об этом еще раз со всей остротой вспомнили накануне гагаринского старта, и многим тогда казалось, что длительное пребывание в невесомости вообще невозможно.
      Первое же продолжительное пребывание человека в космосе оказалось вовсе не идиллией. Особенно в первые часы и дни. Многие космонавты испытывали тошноту, у них пропадал аппетит, появлялось ощущение тяжести в голове. Да и могло ли быть иначе, если миллионы лет человек провел под гнетом собственного веса. Сила веса пригибала его к земле, норовила "припечатать" освобожденные верхние конечности, но наш далекий пращур упрямо выпрямлялся, тянулся к небу...
      К чему это привело, мы знаем, и выход человека в космос подготовлен некогда и этой, быть может, первой его победой над гравитацией. Но, как и у всякой победы, у этой тоже есть оборотная сторона.
      В невесомости ни к чему мощная мышечная система, "производительное" сердце, справляющееся па земле с подачей крови в любые, самые удаленные от него уголки нашего тела. На десятки сантиметров вверх, вопреки силе тяжести, гонит оно литры животворной жидкости к мозгу, проталкивает ее сквозь тончайшие капилляры нашей плоти.
      И вдруг ничто ничего не весит. Нет больше верха и низа, этих столь привычных нам гравитационных полюсов. Наша плоть, нервная система, "отрегулированные" на незыблемую константу веса, будто привязаны к этим полюсам - "верх" и "низ". Сердце также резво продолжает качать кровь, перенасыщает ею мозг, переполняет ткани лица. Разлаживается вестибулярный аппарат, он словно компас, чья стрелка потеряла вдруг земные полюсы...
      Может быть, немного замедляются мыслительные процессы, но сколько-нибудь серьезно на работоспособности космонавтов это не сказывается. Они способны выполнить любые операции и в невесомости, хотя, вероятно, чуть медленнее, чем на Земле.
      До первого своего космического старта и во время полета я проделал такой эксперимент: решал по одним и тем же формулам одну и ту же задачу. Мне нужно было правильно вычислить, сверить ответ, проконтролировать, чтобы нигде не допустить ошибки. По засечкам времени получилось, что тогда в космосе, на вторые сутки после выведения, я потратил вдвое больше времени. Думаю, это падение "быстродействия" связано с приливом крови к голове. Может быть, сама количественная оценка еще не совсем точна, но факт очень интересный.
      Максимум прилива крови к голове наступает через несколько часов после начала полета и сохраняется в первые сутки. Постепенно прилив спадает, уменьшается припухлость лица, но она остается на время всего полета, если он непродолжителен.
      В ходе наземных тренировок космонавтов пытаются подготовить к встрече с невесомостью, к неприятным ощущениям, которые она вызывает. Обычно считается, что быстрой адаптации могут способствовать вестибулярные тренировки. Наверное, немногие согласятся с этим, но я лично убежден, что на самочувствие в невесомости они влияют в весьма малой степени. Иначе как объяснить, что два человека с одинаковым уровнем вестибулярной тренированности по-разному переносят невесомость?
      Часто говорят, что многие расстройства связаны с резкими движениями, поворотами головы. Надо якобы избегать резких движений, когда находишься в невесомости. На своем опыте могу сказать, что это не совсем так. Резкие движения, если быть точным, усугубляют уже наметившиеся изменения, но, если человек чувствует себя нормально в состоянии покоя, он может двигаться без всяких опасений.
      Я не отношусь к людям, которые плохо переносят состояние невесомости. А как будет чувствовать себя Берталан? Это волновало всех. Разумеется, его недомогание существенно не отразилось бы на выполнении программы полета, потому что у нас в экипаже обязательно есть кто-то из летавших ранее космонавтов.
      Берталан весьма старательно готовился к встрече с невесомостью: за двенадцать дней до старта, с того дня, как мы прибыли на космодром, он укладывался спать только под отрицательным углом - ноги у него были несколько выше, чем голова.
      И вот мы в космосе. Обойдется или нет? Ведь для коротких полетов особенно важно, как себя чувствует "новичок". А вдруг "затянется" период адаптации?
      Берталан переносил невесомость отлично; каждую свободную минуту проводил у иллюминатора, чтобы еще и еще раз полюбоваться Землей. Да и для меня, "старожила", это зрелище было по-новому необычным, захватывающим. Но таков уж долг командира: нет-нет да и приходилось напоминать своему товарищу - надо ведь еще я приборы контролировать.
      - Берци, ты не отвлекайся,- говорю. - Наступает очень ответственный момент: мы должны все правильно выполнить. А на Землю, поверь, еще насмотришься! - А про себя подумал: этот его живой интерес - свидетельство хорошего самочувствия, полезный, отвлекающий момент.
      Итак, испытание невесомостью мы оба прошли успешно. И это было тем более важно, что в первые же часы на орбите нас ждали неотложные дела: предстояло сразу же проверить состояние всех систем, убедиться в том, что давление в спускаемом аппарате и бытовом отсеке нормальное. Выяснить, погашены ли угловые скорости, возникающие в момент отделения корабля от ракеты-носителя, иначе говоря, не вращается ли он вокруг какой-нибудь оси из-за несимметричного "прощального" толчка. Привести в рабочее состояние стыковочный узел, находившийся до сих пор в компактном, втянутом состоянии.
      Для проверок выдаем ряд команд и контролируем их прохождение. Проделываем эти операции в спускаемом аппарате, сидя в креслах, одетые в скафандры.
      Снять их разрешили только после того, как мы закончили все предварительные операции, получили "добро" на открытие люка в бытовой отсек, открыли люк, предварительно выровняв давление между отсеками. С облегчением расстались с влажными изнутри скафандрами - свидетелями большого эмоционального напряжения. Переодеваемся в свежее белье и полетную одежду. Теперь можно немного передохнуть, подумать о проделанной работе: все намеченное по программе полета мы выполняли до сих пор точно. Корабль ведь небольшой, знакомый до каждого винтика, но благополучие на борту в немалой степени зависит от нас, его обитателей, и тем приятнее сознавать, что все нормально. Значит, экипаж хорошо поработал, значит, он спокоен и готов к дальнейшим трудам...
      Мы на орбите, за окном у нас сейчас день, а на Земле, в Москве глубокая ночь: стартовали-то мы по московскому времени в 21 час 19 минут, то есть около полуночи по-байконурски. Но отдыхать рано, работать нам еще 9 часов. Ведь мы не просто экипаж космического корабля "Союз-36", находящегося в автономном полете по собственной программе. Мы - экспедиция посещения, и выход "Союза" на орбиту лишь прелюдия к его стыковке с орбитальной станцией "Салют-6". Все фазы выведения на орбиту скрупулезно рассчитаны специалистами-баллистиками. Траекторию строят так, чтобы "Союз" после проведения ряда маневров вышел на такую орбиту, которая сама через какое-то время после старта приводит корабль к точке встречи с "Салютом".
      Как ни совершенны расчеты баллистиков, истинная траектория космического аппарата всегда несколько отличается от вычисленной. Поэтому дела и заботы этой группы специалистов вовсе не заканчиваются перед стартом. По данным наземных наблюдений, они определяют реальную траекторию нашего полета, соотносят ее с орбитой "Салюта" и намечают, нам операции по корректировке. В те первые часы после старта нашему "Союзу" предстояло совершить некоторые маневры. Точность этой "пилотажной" работы и определяла, сможем ли мы сблизиться с "Салютом", а значит, и успех всего полета.
      Есть внешне немало общего в маневрах космического корабля и самолета. Оба - летательные аппараты, оба изменяют свое положение в пространстве относительно трех осей, а не двух, как, скажем, автомобиль. На этом сходство, однако, кончается: и принцип преодоления силы земного притяжения, и сам характер маневров в атмосфере и в космосе разные. Сопротивление воздушной среды движению тела - вот в чем "секрет" аэродинамической подъемной силы самолета. Иное дело - космический корабль, движущийся по инерции в условиях почти абсолютного вакуума. Ему не на что опереться в этой среде, безразличной к скорости, положению, траектории аппарата. Изменить скорость полета он может только с помощью двигателя, естественно, ракетного, так как ему неоткуда взять извне окислитель для горючего. Накрениться, стать "задом наперед", сделать "бочку" или любой иной маневр космический корабль способен лишь с помощью опять-таки ракетных двигателей.
      И еще одно существеннейшее отличие космического маневра от "авиационного". Корабль может проделывать какие угодно развороты, но это никак не повлияет на положение его центра масс, на собственно траекторию полета. Чтобы изменить ее, перейти с одной орбиты на другую, должен сработать мощный, так называемый маршевый двигатель, выдать определенный импульс тяги строго заданного направления. Естественно, вектор этого импульса может быть направлен в любую сторону - назад относительно траектории, вперед, в другом, промежуточном направлении. Это вызовет соответственно ускорение корабля и переход на более высокую орбиту, торможение с последующим снижением орбиты, наконец, переход на орбиту, плоскость которой занимает иное положение относительно Земли.
      Так как маршевый двигатель установлен стационарно и вектор тяги проходит практически через центр масс корабля, аппарат перед коррекцией траектории надо развернуть так, чтобы импульс тяги он получил в нужном направлении.
      Из-за неточной ориентации прототипа "Востока", на котором совершил первый в мире орбитальный полет Юрий Гагарин, корабль однажды "не затормозился", а, напротив, получил ускоряющий импульс и перешел на другую, более высокую орбиту. Настоящий исследователь, способный открыть даже в явной неудаче нечто новое, перспективное, Сергей Павлович Королев по-своему расценил этот случай: значит, есть возможность заставить корабль маневрировать на орбите.
      Для разворотов, ориентации корабля служат малые ракетные двигатели, их тяга создает момент относительно центра масс. В общем, если продолжить аналогию с авиацией, движение самолета слитно, то есть изменение направления полета и положения машины относительно траектории происходит одновременно, а у космического аппарата сначала следуют повороты, а уже только потом перемена траектории.
      Пилот самолета может чувствовать сопротивление ручки: чем больше отклонил, тем больше нагрузка на нее, создаваемая аэродинамическими силами. Ручки управления космическим кораблем никаких усилий не передают, потому что нет и самих усилий. Космонавт действует так: отклонил ручку - идет разворот, установил ручку в нулевое положение - разворот прекращается. Так корабль и вращается относительно всех трех осей, пока ручка управления отклонена в ту или иную сторону.
      Есть несколько режимов ориентации корабля. Один - так называемый непрерывный. Двигатели начинают работать непрерывно, пока корабль не наберет заданную угловую скорость. От степени отклонения ручки и зависит скорость вращения, угловая скорость корабля.
      Другой режим - импульсный. При отклонении ручки в крайнее положение двигатели выдают определенное приращение угловой скорости, проще говоря, каждое отклонение ручки задает определенную продолжительность работы двигателя.
      Ориентация проделана хорошо, если расход компонентов ракетного топлива, так называемого рабочего тела, тоже невелик, а нужное направление поддерживается точно. В космосе "рабочее тело" взять неоткуда, здесь ему нет цены, вот почему одна из заповедей академика С. П. Королева космонавтам была такая: "Береги рабочее тело пуще своего собственного". И в самом деле, оно нужно нам и для ориентации, и для выполнения маневров, и для того, чтобы затормозить корабль, вернуть его на Землю. На эти расчетные случаи и припасен на борту запас, израсходовал зря - пеняй на себя!
      Куда "глядеть" оси маршевого двигателя, как долго ему работать, определяют на Земле по результатам измерения траектории и передают нам, естественно, в виде данных, удобных для практической работы.
      Среди приборов системы управления, помогающих при разворотах, особое место занимают гироскопы. Гироскоп - это быстро раскрученный волчок, который сохраняет ось своего вращения неизменной в абсолютном пространстве. Космонавт ориентирует корабль - продольная ось "Союза" занимает заданное положение в пространстве - и "поручает" гироскопам следить за ориентацией. Задать направление продольной оси - значит и точно выставить маршевый двигатель, их оси совпадают. Как только корабль получит необходимое приращение скорости, специальный автомат - интегратор - выключит двигатель. Этим и заканчивается маневр.
      Как всегда, перед очередной операцией проверяем системы, на этот раз систему управления движением корабля в невесомости. Отработка именно этого этапа - как мы его называли, этапа теста СОУД (системы ориентации и управления движением) - заставляла нас больше всего попотеть на Земле. "Неприятности", всяческие нештатные ситуации сыпались на нас как из рога изобилия. Эти тренировки всегда были сложны и утомительны, но именно они подготовили нас к такой напряженной работе. В реальном полете все работало безукоризненно, без всяких отклонений и нештатных ситуаций. В заданное время проверок мы уложились и сообщили в Центр, что к проведению маневров готовы.
      На первые сутки полета намечены два маневра дальнего сближения: во время первого получилось, что наш двигатель должен проработать около 60, во время второго - около 20 секунд. С Земли выдали необходимые данные, закладываем их в автоматику, начинаем выполнять маневры.
      По московскому времени - 4 часа 30 минут утра. В Москве лето и уже, наверное, светло. Москвичи спят, у наших товарищей в Центре управления полетом круглосуточное дежурство.
      Включаем ручную ориентацию. Под нами Земля - я вижу ее в оптический визир космонавта. Корабль медленно разворачивается. Удивительно мягкое управление! Вращения не ощущаешь, просто плывет в иллюминаторах земная панорама. Вот Земля заняла уже симметричное положение относительно визира. Теперь надо сориентировать корабль "по бегу" Земли, то есть выполнить разворот относительно другой оси.
      ...Направляю движение "Союза" против часовой стрелки - в сторону меньшего угла, так быстрее развернемся.
      Стоп! Хватит! Возвращаю ручку в нейтральное положение.
      Ждем, когда можно будет передать управление на гироскопы. Время это задается точно, потому что именно в этот момент корабль займет то самое, нужное положение в пространстве. А дальше поддерживать ориентацию будет автоматика. Берталан переключает управление на автоматику. Замигал транспарант: "Работают двигатели ориентации".
      Четко идет разворот! Видно, как уходит Земля из визира космонавта. Кончился автоматический разворот относительно одной оси, начался разворот относительно другой.
      По транспарантам видно: все системы, которые участвовали в развороте, выключены. Очередь теперь за маршевым двигателем...
      Нажимаю кнопку - снимаю блокировку запуска двигателя. Пуск!
      Сзади, за спиной, слышен хлопок. Мягкий толчок и... все, не закрепленное в корабле, поплыло навстречу. Словно сам по себе приоткрылся незадраенный люк между спускаемым аппаратом и бытовым отсеком. Медленно-медленно плывут предметы - ускорение, создаваемое двигателем, очень небольшое, всего 0,6 метра в секунду.
      Контролируем время работы двигателя: 50, 55 секунд, вот уже около 60... Истекает отпущенный "лимит". Снова хлопок - предметы внутри корабля ведут себя спокойно. Теперь опять чистая невесомость! Автомат-интегратор выключил двигатель, как только корабль набрал заданное приращение скорости.
      Надо ввести в автоматику новые данные, чтобы выполнить разворот на гироскопах, после которого двигатель будет выставлен в новом направлении. Берталан манипулирует с устройством для ввода данных. Вижу цифры, проверяю их. Да, все верно.
      - Правильно выставил, можно включать ввод!
      Включили. Еще один автоматический разворот. Корабль с той же угловой скоростью идет в заданном направлении. Стоп! Разворот окончен.
      Контролируем по транспарантам: корабль вновь стоит неподвижно, его держат гироскопы. Ждем момента очередного запуска двигателя.
      При этом, втором запуске двигатель должен работать меньше, чем при первом. Но, как и раньше, нужно строго выдержать время включения. Заданный импульс отмерит интегратор.
      Снова слышим за спиной хлопок, опять ожили предметы. Двигатель работает устойчиво, корабль не шелохнется!
      Тишина. Автомат-интегратор определил: корабль набрал заданную скорость. На сегодняшний день маневры закончены. Мы очень устали. Но надо еще дождаться сеанса связи и доложить на Землю. Она пока не знает, как прошли маневры.
      Слышу знакомый голос "девятнадцатого-первого" - это дежурный, сменный руководитель полета, с которым мы долгое время работали вместе.
      - Как у вас дела?
      Докладываем:
      - Маневры выполнены. Время работы двигателя - расчетное. Момент включения двигателя соответствует указаниям. Все нормально на борту, все хорошо...
      На Земле пауза. Потом тот же голос сообщает:
      - Вам разрешается спать до тринадцати часов двадцати минут.
      Вот те на - это же на полтора часа меньше, чем по программе! Почему?.. Пояснили:
      - Может быть, понадобится дополнительный маневр. Баллистики еще ничего не сказали, будет видно позже...
      Про себя думаю: не нужно больше никакого маневра! Я сам бывший баллистик, могу разобраться...
      В свое время, до зачисления в отряд космонавтов, я немало поработал в области коррекции траекторий. Правда, приобщился к этой интереснейшей тематике после немалых мытарств и хлопот: распределили меня, выпускника МАИ, на предприятие, вовсе не занимавшееся космической проблематикой. В околоземном пространстве летали уже два наших спутника, а я еще только мечтал о работе на космос. Наконец стараниями бывших сокурсников меня приняли в отделе кадров предприятия, которым руководил С. П. Королев. Побеседовать со мной вышел высокий стройный человек в очках. Спросил, что я знаю о ракетных двигателях, поинтересовался темой дипломной работы, потом попросил показать приложение к диплому со всеми итоговыми оценками.
      - Ладно, подходишь нам, берем,- сказал он. Это был Константин Петрович Феоктистов, один из создателей гагаринского "Востока".
      Вскоре меня вызвал к себе начальник отдела Михаил Клавдиевич Тихонравов.
      - Вы механикой интересуетесь? - спросил он. - Хотите заниматься механикой космических полетов?
      Так я и стал заниматься выбором орбит, траекторией межпланетных автоматических станций, пришлось совместно с сотрудниками Института прикладной математики АН СССР, которым руководил тогда М. В. Келдыш, работать над созданием теории коррекций.
      Защитил диссертацию на эту тему, опубликовал ряд статей в журнале "Космические исследования", а впоследствии обобщил материал совместно с Александром Алексеевичем Дашковым в монографии "Межпланетные полеты". Книга эта о космических орбитах - околоземных и уходящих к далеким уголкам Солнечной системы, об измерениях траекторий, о различных методах их коррекции. Солнечная коррекция, лунная вертикаль, специальные способы коррекции с экономией ракетного топлива - вот обширный набор методов, которые можно использовать не только при полетах к другим планетам, но и при маневрах на околоземной орбите...
      Я, признаться, не разделял сомнений Центра: орбиту перед коррекцией определили точно, в этом я уверен, потому что все прошло штатно. Маневрировали тоже отлично, как по писаному!
      Тем не менее сменный руководитель полета осторожничает:
      - Не будем торопиться, измерения покажут, может быть, все-таки понадобится...
      Что ж, значит, вставать надо на полтора часа раньше: поспим только шесть часов. Утро, как говорится, вечера мудренее...
      Ставлю будильник и, конечно, ошибаюсь. Кручу не ту ручку. Да, устал! Придется делать коррекцию часов: они теперь показывают неправильное время. Вот ведь какая штука! Пока выполняли маневры - а эта работа ответственная, важная,- не было никаких ошибок.
      В такие минуты всегда перепроверяешь себя, ту ли команду собираешься отдать, ту ли кнопку нажать. А вот такие чепуховые мелочи, вроде будильника, уходят на второй план.
      Разворачиваем спальные мешки в бытовом отсеке. Чисто, удобно, хорошо. Правда, сейчас тесновато - мешает оборудование, которое мы везем на орбитальную станцию. Поэтому натягиваю мешок между входным люком и противоположной стеной, а Берталан - между полом и потолком.
      Можно отдыхать. Блаженство! Принимаем - на всякий случай - по таблетке снотворного: надо постараться приглушить многочисленные впечатления первых часов па орбите, выспаться с гарантией. Ведь завтра очень, очень важный этап - стыковка...
      ГЛАВА IV
      ЯВЛЕНИЕ "ОРИОНОВ" "ДНЕПРАМ"
      Есть стыковка. - "Поспешай медленно!" - Акробатика вокруг люка. - Чем пахнет космос? - Каравай на живую нитку. - Космическое застолье. -"Контрабандный" укроп. - Что нового в "греческом зале"? - Делаем, вид, что спим.
      "Заря": Ребята, "Орионы"! По сближению есть вопросы?
      "Орион-1": Вопросы? В принципе нет!
      "Заря": Еще раз напоминаю: будете подходить снизу!
      "Орион-1": Ясно.
      "Заря": Будем работать не торопясь, как обычно... Станцию не наблюдаете?
      "Орион-1": Нет пока.
      "Днепр-1": Мы наблюдаем "Орионов" по телекамере! Точка находится на одну клетку выше и на одну вправо от перекрестия.
      "Заря": Идем по программе, все штатно...
      "Орион-1": Дальность - пять километров, скорость - тринадцать метров в секунду, боковая скорость линии визирования - в районе нуля...
      "Орион-2": Разворачиваемся в зону торможения.
      "Орион-1": Двигатель отработал четырнадцать секунд в зоне торможения. Скорость - пять метров в секунду.
      "Заря": Принято.
      "Орион-1": Боковая - порядка пяти сотых градуса в секунду.
      "Заря": Принято.
      "Орион-1": Скорость - пять, дальность - тысяча шестьсот метров.
      "Заря": Подтверждаем...
      "Днепр-1": Наблюдаем вас, "Орионы"! Дальность - сто шестьдесят метров, скорость - ноль шесть метра в секунду, боковые - порядка ноль три.
      "Орион-1": Дальность - сто, скорость - ноль пятьдесят пять, боковые порядка ноль три.
      "Заря": "Орион", как наблюдаешь огни относительно перекрестия?
      "Орион-1": Огни на клетку выше перекрестия. Нижний огонь даже меньше.
      "Заря": Все идет нормально. Дальность - восемьдесят шесть метров. Идете без крена. Все отлично.
      "Орион-1": Вот сейчас видим хорошо! Огни на клетку левее перекрестия, на полклетки выше. Дальность - пятьдесят, скорость - ноль пять.
      "3аря": Принято.
      "Орион-2": Хорошо наблюдаем! Выбрали широкий объектив.
      "Заря": Дальность - тридцать.
      "Орион-2": Все данные станции в норме, корабля - тоже.
      "Заря": "Днепры"! Как наблюдаете "Орионы"?
      "Днепр-2": Хорошо наблюдаем. Без замечаний.
      "Заря": Принято. Дальность - пятнадцать метров! Наблюдаем работу двигателей.
      "Днепр-1": Погасили боковые. Ждем касания. Касание!
      "Заря": Принято.
      "Орион-1": На борту порядок.
      "Днепр-1": У нас тоже.
      "Заря": Принято.
      "Орион-2": Контролируем давление в СА и БО. Без изменений.
      "Заря": Принято. Запас у вас, "Орионы", остался - девяносто три килограмма. Хорошо, что экономили.
      "Орион-1": Старались. Поздравляем! Идет выравнивание.
      "Заря": Мы тоже его наблюдаем по телевидению.
      "Орион-1": Горит транспарант: "Состыкованы электроразъемы".
      "Заря": Принято.
      "Орион-2": Прошло шесть минут тридцать девять секунд.
      "Заря": Процесс идет нормально...
      "Заря-19": От имени всего коллектива поздравляем вас с успешным завершением этой сложной и ответственной операции. Здесь много гостей, много специалистов. От их имени я хочу поздравить вас и пожелать вам успешной работы уже в составе комплекса!
      "Орион-1": Мы вас тоже поздравляем с отличной, четкой работой. Приятно было работать! Желаем дальнейших успехов.
      "Днепр-2": И мы вас поздравляем!
      "Заря-19": Спасибо, "Днепры".
      "Днепр-2": Желаем дальнейших успехов!
      "Заря-19": Вся дальнейшая работа - строго по программе, без всяких отклонений и добавлений...
      Нужно самому стартовать на вибрирующей от преодоления земного притяжения ракете, ощутить беспредельность пространства вокруг исчезающе малой песчинки корабля, увидеть мириады ярчайших звезд в холодной черноте космоса и, наконец, найти в этом океане другую рукотворную песчинку орбитальную станцию, чтобы понять, какое это ни с чем не сравнимое событие стыковка на околоземной орбите с обитаемым космическим аппаратом! Стоит ли говорить, как не терпится космонавтам преодолеть после этого еще одну преграду - открыть переходные люки! Но инструкция строга: она не предусматривает поправок на эмоции, на такое естественное желание поскорее встретиться с товарищами. Она требует тщательно проверить герметичность стыка между кораблем и станцией, и, больше того, после непременно надо доложить "в сеансе связи на Землю о готовности к открытию люков". Лишь когда Центр все проанализирует - и ни минутой раньше,- будет получено разрешение открыть люки.
      Что ж, инструкция жесткая, но справедливая, и составлена она разработчиками систем, опытнейшими специалистами для нашего же блага. Отступишь от нее - накажешь себя: в лучшем случае придется все проделывать заново, в худшем - сорвешь ответственную операцию.
      С "Днепрами" у нас после стыковки прямая проводная связь. Но и без нее уже слышны сквозь закрытые люки голоса Леонида Попова и Валерия Рюмина:
      - Как долетели?.. Давайте скорее! Мы уже вас заждались!
      Громко объяснили: скорее никак не получается. Но Рюмин неумолим:
      - Вот и жди вас тут почти два месяца! Кончайте время тянуть! Открывайте люки! Наконец слышим с Земли:
      - В два часа одну минуту московского времени можно открывать люк вашего корабля, выровнять давление и только после этого открыть люк со стороны станции.
      Поплыли в орбитальный отсек. Начинаю открывать люк. Снял замки со стопора, быстро проделал все другие давно отработанные операции, взялся за ручки, тяну на себя. О, ужас! Люк не поддается!..
      Спокойно, без паники! В сумке с инструментами у нас есть специальное приспособление - оно похоже на длинную отвертку - на такой вот случай. Нет, и инструмент не помогает!..
      Видно, уплотнительная резинка спеклась в космосе. Держит ее и внутреннее давление, и люк никак не поддается нашим усилиям. Ковыряемся минут десять: сначала я прыгаю, рывком дергаю за ручку, потом мне помогает Берци - все напрасно! Ничего не выходит...
      За неподатливым люком голос Рюмина:
      - Что там у вас?
      - Люк не открывается! Не хватает у нас силенок, уплотнение присосалось!
      Валерий объясняет, что, оказывается, и у них такое же случилось. И они намаялись, прежде чем открыли люк.
      Значит, дорога проторена, метод есть: надо дергать изо всех сил. Так и поступаем и сразу же чувствуем, какая это ненадежная штука - невесомость, безопорное пространство! Меня тянет в сторону люка, ну а люк вроде бы должен по закону противодействия податься на меня. К противоборству с ним подключается и Берци. Посмотреть на нас со стороны, забавное должно быть зрелище...
      И вдруг люк отошел - образовалась щель!
      Кричим:
      - Ребята! Все нормально! Открыли! Открыли мы люк!
      Чувство такое, будто проделали ответственейшую операцию, а одолели всего-навсего какую-то резинку!
      Открываю люк полностью. Из пространства, которое только что было "наполнено" космическим вакуумом, тянет каким-то особым запахом. Гарью, что ли?
      - Берци! Хочешь знать, как пахнет космос? Он подплывает поближе:
      - Да, действительно, очень своеобразный запах! Мне показалось даже, что Берци от этого стало не по себе,- и он поспешил удалиться. А пахли так элементы конструкции, которые побывали в открытом космосе, и в частности резина, так долго не пускавшая нас к товарищам, на станцию.
      Едва мы выровняли давление в межлюковом пространстве, как основной экипаж вскрыл лаз со стороны орбитальной станции. Вот и встретились!..
      Конечно, мы знали: в этот момент на нас направлены бортовые телекамеры, все транслируется на Землю. Да разве скроешь эти радостные чувства встречи!
      Хозяева "Салюта-6" уже без малого два месяца работают на орбите, не пытаются скрыть радости. Хоть ненадолго, но мы разделим с ними тяготы многомесячного полета. Глядя на улыбки, озаряющие их лица, мы чувствуем, какое важное для них событие - наш прилет! Так долго ждали нас, и наконец этот момент настал - мы пришли!..
      У Рюмина в руках огромный каравай - хлеб-соль. Встречать экспедиции посещения хлебом-солью - одна из наших традиций, но нас привечают караваем прямо-таки астрономических размеров - с большую тарелку. Откуда он взялся? Ведь хлеб на борту - расфасованный - куда меньшей величины. Оказалось, Рюмин полдня возился с маленькими хлебцами, в буквальном смысле сшивал их на живую нитку и соорудил прямо-таки земной пышный каравай.
      Вручив хлеб-соль, Валерий сам же выступил, как он выразился, и в роли "красной девицы" - обнялись мы, расцеловались:
      - Ну, будем теперь работать вместе!..
      Но для начала надо осмотреться на новом месте, благо, габариты станции позволяют разбежаться и взгляду, и нам самим. И вот ведь что удивительно: сколько сотен часов провел на земной копии "Салюта-6", а и представить себе не мог, сколь огромной покажется станция, если по ней не ходить, а плавать во всех направлениях. Больше всего впечатляет "марафонский заплыв" вдоль "Салюта" с двумя пристыкованными к нему кораблями. Дистанция выходит изрядной - более 30 метров, а из-за вытянутости пространства, благодаря перспективе комплекс кажется еще длиннее. Чувствуешь себя как в бассейне после домашней ванны: вот это и есть настоящее плавание в невесомости.
      Как ни "обжили" мы станцию на Земле, "Салют" воспринимаешь совершенно иначе, если ты не привязан земным тяготением к вертикали "верх-низ". Занял новое положение - и видишь станцию, ее интерьер совсем другими глазами, в ином ракурсе. Будто взлетел над тысячи раз хоженой улицей, и она, ее дома и газоны, до уголков известные дворы, киоски и заборы предстали перед тобой в другом качестве, выказали вдруг скрытую до сих пор потаенную суть. Таким мне показался и "Салют", меняя направление полета, ты словно попадал всякий раз в другое пространство.
      Нечто вроде этого я замечал и на "Союзах", в которых летал: корабль как будто менял свою геометрию в зависимости от угла зрения, от того, висишь на месте или летишь вдоль стен. Но "Союз" сравнительно невелик, и меняющиеся впечатления от его интерьера вряд ли имеют практический смысл: полеты на корабле все-таки кратковременны. А вот для космических долгожителей экипажей "Салюта", многие месяцы проводящих в ограниченном пространстве станции, эти метаморфозы зрения весьма важны. К тому же на станции много иллюминаторов, смотреть сквозь них на Землю и звезды - любимейшее занятие космонавтов, и, если есть время, можно часами вглядываться в лик родной планеты, в дальние миры, забыв об относительной тесноте орбитального жилища...
      И Берталан, и я не могли, конечно, удержаться от соблазна порезвиться, вдоволь поплавать в просторных отсеках станции. Удивительный, поразивший нас порядок царил в ее залах и лабиринтах. Мы увидели не только научную лабораторию в космосе, великолепно приспособленную для работы, но и просто обжитой, комфортабельный дом где каждая вещь занимала свое место.
      Конечно, удлиненная веретенообразная форма станции выбрана ее конструкторами вовсе не ради наших "марафонских заплывов". Конфигурацию продиктовали условия выведения "Салюта" на орбиту ракетой-носителем. Ведь прежде чем забросить этот многотонный колосс в безвоздушное пространство, надо преодолеть не только земное притяжение, но и аэродинамическое сопротивление атмосферы. А оно тем сильнее, чем больше в поперечнике ноша ракеты. Значит, станцию необходимо вытянуть, уменьшить в диаметре. Правда, до определенного предела, ибо выведение выведением, но на станции жить и работать долговременным экспедициям, а много ли наработаешь в длинной и тесной "трубе"?
      Даже к современному жилищу предъявляются жесткие требования, и оно непременно делится на функциональные зоны. Как же разбить на зоны космическую лабораторию, которая должна быть еще и уютным комфортабельным домом, если условия, подходящие для экипажа, малопригодны для многочисленной аппаратуры? Живительный для людей кислород в искусственной атмосфере станции вредит приборам, из-за него они подвержены окислительным процессам. Тем же грозит и влажность дыхательной среды, необходимой космонавтам. Именно поэтому, например, основная аппаратура нашего -"Союза" вынесена в специальный приборный отсек, в котором поддерживается минимальная влажность, постоянная температура, царит бескислородная атмосфера.
      Но одно дело - "Союз", предназначенный для сравнительно недолгого полета: недоступность для экипажа приборного отсека не вызывает особых проблем. Станция же служит несколько лет. Как показывает опыт, ее аппаратуру нужно и можно периодически ремонтировать, заменять другой, доставленной с Земли. Вот почему на "Салюте" основные системы и агрегаты установлены в том же отсеке, где живет и работает экипаж. Лишь часть аппаратуры и агрегатов, например двигательная установка, бортовой субмиллиметровый телескоп, располагается за бортом, снаружи.
      Всего в станции пять обитаемых отсеков: три герметичных - рабочий отсек для экипажа и аппаратуры и два "тамбура", промежуточные камеры между рабочим отсеком и двумя стыковочными узлами, расположенными на торцах станции, и два негерметичных - для научной аппаратуры и агрегатов.
      Объем жилой зоны всей станции - около 100 кубических метров.
      Мы вошли, вплыли в станцию со стороны ее утолщенной части и сразу попали в один из двух переходных отсеков. С противоположной стороны есть отсек, который служит и тамбуром и преддверием в открытый космос, как шлюзовая камера. Там хранятся два скафандра основного экипажа, там же пульты управления шлюзованием. Еще один люк - если на борту порядок, он всегда открыт - и мы в рабочем отсеке. Его "стены" и "потолок" облицованы съемными панелями, покрытыми светлой тканью. Поблизости от люка центральный пост управления. На нем "глобус" - прибор, показывающий положение корабля над земным шаром, панель с разноцветными сигнализаторами: зеленые информируют о работе систем, желтые извещают о важных командах, принимаемых аппаратурой с Земли или выданных самим экипажем, красные кричат о каких-либо неполадках на борту. Справа и слева от поста - два командно-сигнальных устройства, через которые экипаж подает команды управления бортовыми системами. Есть и отдельные пульты систем обеспечения жизнедеятельности экипажа, и дозаправки топливом двигательной установки...
      В таком вот интерьере нам вчетвером предстояло жить и работать целую неделю. Как и во всяком уютном, гостеприимном доме, нас намеревались немедленно усадить за стол - угостить космическим обедом из отборных блюд бортовой кухни. Валерий давно заложил контейнеры с яствами в нагреватель, хозяева сами проголодались и торопили замешкавшихся гостей:
      - Обед готов, кушать подано! Скорее за стол! Заодно выкладывайте земные новости, письма!
      Письма, конечно, они будут читать потом. А пока ждут от нас подробного, с деталями, рассказа о том, что делается в стране, в Москве, дома. Никаким радио, даже письмами не заменишь этот живой разговор, личный контакт с посланцами Земли... Мы понимали, как это важно, но программа есть программа, и нам предстоит еще законсервировать на время совместного полета с "Салютом" наш транспортный корабль. Отвечаю на очередной призыв Рюмина слетаться к столу:
      - Подожди! Вот кончим часа через полтора консервацию корабля...
      Валерий упорствует:
      - Да что там полтора часа делать? Мы с тобой вместе минут за десять управимся!
      Начинаем консервацию и, как ни удивительно, укладываемся в четверть часа. Не стали мы только снимать телевизионное оснащение корабля: камеру и светильники в спускаемом аппарате, а также блок аппаратуры в контейнере между креслами. Оставили демонтаж на следующий день - нам не терпелось пообщаться с друзьями.
      Выходит, мы отступили от программы? Конечно, по прибытии на станцию надо обеспечить сохранность телевизионного оборудования. Но эмоциональное состояние экипажей после ответственейшей работы по стыковке требовало разрядки, да и ничего страшного, если камера и светильники переночуют в корабле.
      То ли время подошло, то ли ощущение хорошо сделанной работы вызывает аппетит, но и мы с Берталаном изрядно проголодались. А ведь днем - часов в четырнадцать по московскому времени - мы основательно подкрепились: съели по две порции мяса, хлеба, выпили сок.
      Подплыли к накрытому столу. Надо же, он не просто сервирован на четверых, есть еще и два дополнительных сидячих места! На земном аналоге "Салюта" их нет. Оказалось, ребята немного перекомпоновали обстановку и смастерили из подручных материалов "гостевые" сиденья. Казалось бы, мелочь, но сколько их, таких поправок к конструкции, которые конечно же учтут при проектировании будущих орбитальных станций.
      Удался наш космический обед на славу. Шеф-повар Валерий подобрал его на свой вкус и, по общей оценке, "на большой палец". И по качеству, и по количеству. Было предложено по два вторых.
      - Каждый может есть, сколько хочет,- объявил Рюмин,- на станции продуктов достаточно.
      Нас не надо было уговаривать. А вот Берци, видно, устал и ел мало.
      Правда, он и на Земле никогда не отличался аппетитом.
      - Берци, ты должен есть как следует, чтобы не похудеть, сам знаешь, как наши медики реагируют на потерю веса! - дружно внушали мы Фаркашу.
      В разгар обеда я обнародовал сюрприз, припасенный для "Днепров": две крохотные связки укропа. Зелень эта, можно сказать, контрабандная: остаток нашего предполетного завтрака. Я просто тайком завернул укроп в бумажную салфетку, сунул в карман.
      И вот он на орбите. Я понимал, какую ценность свежая зелень представляет для Валерия и Лени, не видевших ее уже два месяца, но не ожидал столь восторженной реакции.
      - Зелень!..
      - Здорово! Чудо какое!.. Но почему так мало?
      - Хотели больше взять. Целый килограмм! Берци договорился с официантами в столовой, обещали подготовить. Но не тут-то было, нагрянули врачи: для кого, мол, укроп? Узнав, что на борт, категорически запретили.
      Уже после полета я рассказал об этой вроде бы пустяковой истории на заседании Государственной комиссии. Все единодушно решили, что можно и нужно отправлять в космос свежие продукты, особенно зелень. Главный обещал выделить для посылок объем и вес, то есть найти техническую возможность "втиснуть" этот дополнительный груз, не превысив максимально допустимой массы аппарата.
      Вообще питание, особенно в условиях долговременного полета,- дело не последнее: важно не просто получить определенное количество калорий, но и испытать удовольствие от еды.
      Простейшие бытовые операции могут протекать в условиях невесомости совсем не так, как на Земле. Сейчас на станции мы только разогреваем приготовленную специалистами пищу, но кто сказал, что со временем не появится необходимость самим что-нибудь варить. Какой прок, например, в оранжерее межпланетного корабля, если овощи так и придется употреблять только в сыром виде? Ну а если другой вариант? Интересно, как же будет протекать самая простейшая "варка" в невесомости? Ведь при кипении жидкости идет активный теплообмен за счет постоянной циркуляции "теплых" и "холодных" масс. А в невесомости? Пока такого эксперимента еще не проводили, но, видимо, подумать об этом нужно уже сегодня.
      Не слишком много возможностей у космонавтов проявить кулинарные способности еще и потому, что и количество и ассортимент пищевых продуктов на борту все-таки ограничены по санитарно-техническим причинам. Значит, не обойтись без тех или иных способов консервации заранее приготовленной еды. Необычная форма и консистенция продуктов, своеобразные вкусовые качества многих из них, оригинальная упаковка и непривычные сочетания продуктов и блюд на завтрак или обед - все это результат нелегких хлопот ученых и технологов. С другой стороны, космонавтам было не просто переходить от привычной домашней пищи к такому меню. Не вызывало у нас энтузиазма, например, пюреобразное харчо, да еще в холодном виде. Космическая пища долгое время была одним из самых "узких мест" на борту кораблей. Это относилось прежде всего к набору продуктов питания, их вкусовым свойствам и способам использования в невесомости. При первых полетах в кабине космических кораблей был лишь небольшой набор жидких и пюреобразных продуктов в алюминиевых тубах: тогда не знали еще, смогут ли космонавты принимать обычную твердую пищу, находящуюся в консервных банках, в невесомости. А на "Салюте-6" мы пользуемся уже благами многокомпонентной бортовой системы питания экипажей.
      Продукты хранятся в контейнерах-буфетах. Мы "сидим" за специально сконструированным обеденным столом, оборудованным устройствами для фиксации находящихся на нем предметов. (Поначалу пищевые продукты космонавтам приходилось держать в руках или прижимать к коленям.) Для подогрева первых блюд в тубах и вторых блюд в специальных емкостях теперь на борту станции есть электроподогреватель пищи. Подобные устройства стали использоваться в полетах, начиная с 18-суточного рейса корабля "Союз-9".
      Шестидневное меню включает 70 наименований продуктов. Калорийность суточного рациона составляет 3100 килокалорий (на "Салюте-4" было 2800 килокалорий). В ходе полета грузовые корабли "Прогресс" доставляли на станцию свежие продукты, при их комплектации учитывались пожелания экипажей.
      На станции есть и индивидуальные столовые принадлежности: ложка, вилка, консервовскрыватель, а также оригинальный "колокольчик" для открывания туб. Он устроен так, что не дает разбрызгиваться содержимому, когда давление внутри тубы больше, чем давление в кабине, например после сильного разогрева туб. Ножа в наборе нет: хлеб, мясные консервы и другие продукты заранее нарезаны и порционированы "на один зубок". Для санитарной обработки рук, столовых принадлежностей и поверхности стола после еды - стерильные салфетки.
      Остатки пищи и тара складываются в специальные герметичные мешки. Конструкторам пришлось немало потрудиться, чтобы создать эти достаточно прочные газо- и паронепроницаемые контейнеры из легких пленочных материалов. Они занимают мало места, удобно складируются. При необходимости мешки с отходами можно выбрасывать из орбитальной станции через специальные шлюзы. В других случаях они переносятся в транспортные корабли "Прогресс" и удаляются со станции...
      ...За ужином на нас с Берци посыпались вопросы: как долетели, здорово пришлось покрутиться, чтобы найти "Салют"?
      - Вы же видите, все в порядке! Правда, на Земле хотели, чтобы мы еще поманеврировали, но обошлось - отменили. Поспали только пять часов, маневрировали сегодня лишь два раза, планово. Ну а Берци ухитрился, как новичок в космосе, урвать для сна еще немного после завтрака.
      - Как там дела, как Саша Иванченков?
      - Был вместе с нами на космодроме. Провожал в полет, всю последнюю неделю помогал закончить подготовку.
      - А Николай Рукавишников?
      - Тоже на космодроме, тоже помогал готовиться к полету. Но на старте не был - улетел в командировку за границу.
      - Севастьянов?
      - Виталий в Москве. И конечно, провел с нами встречу в телевизионной передаче "Человек. Земля. Вселенная". Готовит запись к эфиру.
      - Ну а у Георгия Гречко дел по горло - обрабатывает результаты научных экспериментов на "Салюте-6". Одновременно готовит докторскую диссертацию. Олег Макаров прибыл недавно на космодром: их экипаж тоже готовится к старту вскоре после нашего возвращения.
      В общем-то вспомнили всех, кто населяет "греческий зал", комнату, где размещаются космонавты нашего гражданского отряда. Сейчас уж и не припомню, кто пустил в обиход это шутливое название, но оно прижилось. То ли потому, что нам льстило видеть себя этакими эллинскими мудрецами, ведущими неторопливые беседы о вечных, нетленных ценностях, то ли интерьер комнаты что-то навеял: стены отделаны светло-коричневым деревом, есть и витиеватая полосочка в стиле античного орнамента. Но по-другому эту комнату теперь и не называют.
      Недавно зал хотели разделить на отдельные комнаты. Все запротестовали:
      - Нет, это уже как реликвия!
      Да, это не просто комната инженеров-космонавтов, где идет большая практическая работа. В общении с бывалыми космонавтами здесь проходят профессиональную и жизненную школу молодые, еще не летавшие ребята. Хотя они давно окончили институты, успели поработать, но для нас, космонавтов старшего поколения, они молодые инженеры-испытатели... А вот у наших военных коллег, пришедших в Звездный из авиации, иначе: зачислили в отряд, и ты можешь называться космонавтом...
      Многие обитатели зала, уже побывавшие на орбите или еще ждущие своего звездного часа,- это как бы наш экипаж поддержки, люди, чьи волнения, заботы, помощь мы чувствуем в космосе постоянно...
      - А субботник провели? - интересуются ребята, имея в виду один из двух дней, которые мы ежегодно по давней традиции проводим в двухэтажном особняке, неподалеку от ВДНХ. Дом этот занимал с семьей С. П. Королев, теперь там музей, и мы приходим туда, чтобы привести в порядок территорию, окопать деревья в саду, посидеть на любимой скамейке Сергея Павловича...
      За столом мы провели несколько часов. Такую встречу неплохо было бы отметить чем-то посущественнее, чем фруктовые соки. Но таков закон - на борту никаких спиртных напитков.
      - Давайте хоть поднимем по тубе с соком, символически чокнемся,предложил кто-то,- а отметим событие потом, на Земле.
      Во время беседы вдруг Валерий сорвался с места и торопливо поплыл к пульту управления освещением станции.
      - Минуточку... - извинился он и неожиданно выключил свет на станции.
      - В чем дело? Энергетический кризис! - пошутил было я.
      - Пролетаем над одним из кораблей плавучего измерительного комплекса,пояснил Леня Полов,- телеметрия-то работает, и по загрузке нашей электросети там поймут, что мы нарушаем режим: сейчас на борту положено только дежурное освещение. Так что придется маскироваться от контролеров.
      А ведь и правда: по инструкции мы должны были лечь еще в пять утра по московскому времени, но не заметили, как за разговором пролетело время. В седьмом часу мы с Берци уже настолько выдохлись, что не могли больше застольничать и запросились отдыхать.
      - Идемте к вашим постелям,- с пониманием согласились ребята.
      Зная, что на станции три спальных места, я заранее все распределил: два места - для основного экипажа, третье - для нашего венгерского друга, а уж мне где придется, только бы не уходить от товарищей в другой отсек.
      К моему удивлению, Попов и Рюмин предусмотрительно соорудили четвертое спальное место рядом со всеми. Пришлось, правда, переместить пульт управления печью "Сплав" с одной стены на другую. Получился отличный космический кубрик!
      Залезаем в спальные мешки. Хорошо, уютно! Рюмин даже соорудил что-то вроде подушки. Хозяева пожелали нам спокойной ночи, а сами еще, наверное, часа полтора просидели: Валерий читал одно письмо за другим, вновь перечитывал, оживленно делился с Леонидом какими-то новостями. Нет, ничем не заменить здесь, в космосе, эти весточки от родных и близких, от друзей!
      ...Уютно в нашем просторном космическом доме. Убаюкивающе гудит вентилятор, навевая сон. Сегодня у нас был большой день, насыщенный делами и впечатлениями.
      ГЛАВА V
      В КВАРТЕТЕ С "ДНЕПРАМН"
      Картофель "по-салютовски". - Не спорим о "вкусе" - Узда для вирусов. Ноги - это те же руки. - Велопрогулка через океан. - Хочешь помыться - дыши через шланг! - Растите, кристаллы, большие и маленькие... - Откуда в космосе чай?
      В двенадцать дня звучит сирена - наш будильник. Возникаешь будто из небытия: я крепко сплю в космосе, глубоко и без сновидений, невесомость влияет, что-ли... Да и Берци, кажется, отдохнул неплохо.
      Основной экипаж еще спит - легли только после восьми. Но и они программа есть программа - тоже выбираются из мешков, кряхтят, потягиваются...
      И вот Рюмин уже хлопочет у электронагревателя:
      - Что приготовить?
      - На свое усмотрение,- не сговариваясь, дружно отвечали мы.
      Кулинар он что надо. Выбирает мясо, вкусную венгерскую снедь, картофельное пюре. Мы же тем временем приводим себя в порядок, разминаемся. Зарядка - у основного экипажа, а у экспедиции посещения - утренний туалет: обтирание мягкими салфетками, бритье.
      Бреемся "Агиделью" - марка эта многим известна. Только здесь со сбритыми волосками приходится обходиться куда строже, чем на Земле: они собираются в специальном фильтре, который по мере наполнения очищается с помощью пылесоса. Такая предосторожность не лишняя: не заметишь, как вдохнешь плавающую пылинку.
      Вместо зарядки нам предстоит несколько раз проплыть вдоль станции, размять ноги, руки, спину. Поглаживая свежевыбритые щеки, намекаю тем самым Берталану, что пора выполнять обещание: сбрить усы. До последнего момента ему все-таки не верилось, что мы действительно стартуем, и он легкомысленно пообещал расстаться с ними, как только окажемся на станции. И вот пошел уже второй день, а Фаркаш по-прежнему при усах... Берци делает вид, что не понимает намеков.
      Слетаемся к столу, занимаем "свои" места. Вкусно-то как! Не приелась мне еще космическая пища - все нравится. Особенно картофельное пюре. Делается оно так: в пакет с сушеным картофелем вставляется наконечник шланга от нагревателя. Четыре дозы воды - и начинаешь руками разминать пакет, из которого затем вычерпываешь готовое пюре ложкой. Объедение! И кто это сказал, что в космосе меняются вкусовые ощущения? Даже эксперимент такой нам предстоит проделать под названием "Вкус".
      Обсуждаем эту тему с Рюминым. "Ерунда, с чего это им меняться! говорю. - Разве что во время острой адаптации можешь чувствовать себя плохо, мечтать о кислом или соленом. Так ведь и на земле случается такое..."
      Так, в разговоре об аппетите мы съели подчистую все приготовленное.
      Сегодняшний, первый день работы на орбитальной станции короче других: начало после полудня, конец в 24 часа по московскому времени. В режим, по которому живет и трудится основной экипаж - с 8 до 23 часов,- войдем завтра. Вдоль левого борта станции растянут здоровенный рулон бумаги. На этой простыне - программа действий экипажа на сутки. На каждый день новый лист. Выполнишь пункт за пунктом - меняй на другой. Итак, что у нас по программе?
      - Может быть, наблюдение земной поверхности? - подтруниваю над Берци, который уже прилип к одному из многочисленных иллюминаторов.
      Пролетаем над Южной Америкой. Отчетливо виден горный рельеф, снег на вершинах. Вот и побережье. Голубая вода шельфовой зоны сменяется густой синью глубоководья. Атлантика...
      Орбита у нас солнечная, летаем почти все время вдоль терминатора условной линии, разделяющей день и ночь на земной поверхности. Наверное, оттого и видим мы Землю как бы в полутонах, в приглушенной яркости. Тени длинные, рельеф не контрастный, а какой-то смазанный, и почему-то очень много облаков, даже над Африкой, к которой мы приблизились, миновав Атлантический океан.
      С трудом отрываюсь от иллюминатора, тереблю Берци: пора приступать, вернее, продолжать научные эксперименты, потому что первый, рассчитанный на весь полет, мы "запустили" позавчера, сразу же после стыковки со станцией.
      Символично, что эксперименты, с которых началась научная программа нашего полета, непосредственно связаны со здоровьем людей, избравших профессию космонавта.
      Болезнь - всегда плохо, болезнь в космосе, да еще если она вирусного происхождения,- скверно вдвойне. Мало того, что эпидемия на борту, в непривычных для человека условиях, грозит здоровью экипажа, может нарушиться вся программа полета, подготовленная усилиями сотен, тысяч людей, стоящая немалых материальных затрат...
      Медико-биологический эксперимент "Интерферон" подготовлен микробиологической группой Венгерской Академии наук и Институтом медико-биологических проблем Министерства здравоохранения СССР, а приборы для него изготовила венгерская фирма "Медикор".
      Интерферон - это белок, образующийся в организме человека при заражении вирусом, он стремится приостановить размножение вируса и повышает сопротивляемость организма к инфекции. Специалисты-медики научились не только определять, как образуется этот белок в организме человека, но и получать его в искусственных условиях, чтобы при необходимости использовать в профилактических или лечебных целях. Цель эксперимента - изучить, как влияют условия космического полета на выработку этого белка в человеческом организме и клеточной культуре, а также выяснить, влияют ли эти условия на препарат, приготовленный в виде лекарственных форм.
      В пробирку прибора "Интерферон-1" перед полетом поместили культуры клеток человека и препарат, стимулирующий образование интерферона,- так называемый ннтерфероноген. После того как в условиях невесомости клеточные культуры соединятся с этим химическим веществом, начинается выработка интерферона. Позже специалисты оценят, сколь быстро и полноценно происходит образование интерферона в условиях космоса. В приборе "Интерферон-2" содержатся препараты, изготовленные венгерскими специалистами в виде порошка, мазей, эмульсий. Совершив космический полет, снадобья перенесут все, так сказать, беспокоящие факторы - тряску, вибрацию, переменные ускорения, невесомость. Если интерферон благополучно сохранит свою биологическую активность - а ее проверят на Земле,- значит, врачи смело будут рекомендовать препарат для пополнения им бортовой космической аптечки. А раз так, то у космонавтов появится надежное средство предупреждать или лечить во время длительных полетов вирусные заболевания...
      Наше участие в этом эксперименте скорее пассивное, чем активное: нужно только лишь привести в соприкосновение два компонента пробирки "Интерферон-1" - культуру клеток и препарат-стимулятор - и поместить пробирку в термостат, в котором поддерживается нормальная температура человеческого организма...
      И второй медико-биологический эксперимент - его и предстоит сейчас проделать - продиктован заботой о нашем здоровье. Называется он "Доза" и призван установить, сколько рентген радиоактивного излучения получает космонавт в ходе полета. И не просто суммарную величину за все время, которую замеряли во всех предыдущих полетах, а динамику облучения, распределение этих самых порций по дням и часам нашего пребывания на орбите. Цель эксперимента еще и в том, чтобы определить "облучаемость" в самых разных уголках станции и нашего корабля.
      Берци плавает по станции, перебирается в корабль и везде, даже в самых потаенных местах, устанавливает металлические трубочки-датчики. Работа несложная, но, как и всякое физическое действие в невесомости, требует известного навыка. В отличие от свободного плавания, работа руками заставляет как-то фиксировать тело в пространстве, что чаще всего удается с помощью ног. Помню, с каким удивлением мы разглядывали обыкновенные носки, привезенные Севастьяновым с орбиты, которые за сравнительно короткое время полета изрядно протерлись.
      У Берци на ногах маленькие белые унты, которые дали поносить хозяева станции. Они ему так понравились, что со вчерашнего дня он их снимал только на ночь.
      - А в самом деле, протираются носки? - спрашиваю Валерия.
      - Да нет! Обуваемся-то мы в обычные космические туфли, под ними носки в целости и сохранности. К тому же я фиксируюсь не только ногами, если, конечно, не работаешь с каким-нибудь прибором...
      Берци передвигается от одного датчика к другому, считывает данные, аккуратно записывает в бортовой журнал. Я думаю, что куда большее значение эксперимент с такими замерами доз облучения имел бы лет пятнадцать назад, когда этому уделяли особенно большое внимание, но, как показал опыт десятков орбитальных полетов и долговременного пребывания в ближнем космосе, уровень доз облучения не столь уж велик и опасности для нас не представляет. Другое дело - полеты к планетам Солнечной системы, когда пилотируемый корабль пройдет сквозь несколько радиационных поясов. Этой, пока неблизкой перспективе космонавтики, разработке надежных средств антирадиационной защиты и служат наши опыты...
      После завершения эксперимента - медицинский контроль. В начале полета с нас снимают исходные, так называемые фоновые данные, характеризующие деятельность сердца, некоторых других органов. Врачи очень заботятся о нашем здоровье. На орбитальной станции есть все, что нужно для медицинских измерений, и аппаратура эта без дела не стоит.
      Первым право сообщить данные предоставляю Берци. Помогаю ему прикрепить датчики, надеть повязки, манжеты. Вся эта амуниция для того, чтобы в сеансе связи подключиться к пульту управления и передать сигналы датчиков в Центр управления полетом. Надеваю на Берталана особую рубашку без рукавов, накладываю на руку манжету, подсоединяю провода к пульту управления. Остается проверить настройку и дождаться, когда войдем в зону связи.
      И вот по радиомосту пошли сигналы в Центр, где врачи быстро, в темпе приема, анализируют показания, чтобы через несколько минут сообщить нам результаты. Весь сеанс Берци стоит, вернее, висит спокойно, старается не шелохнуться, не испортить электрокардиограмму.
      После паузы знакомый нам голос инженера, специалиста по телеметрии медицинских параметров, сообщает:
      - Никаких изменений и нарушений в организме у Фаркаша нет!
      Даже у новичка все в порядке, зачем же мне в таком случае надевать эту медицинскую узду?
      Но ничего не поделаешь: требуют... И при помощи Берталана облачаюсь в ту же самую "одежду". Опять накладываем датчики, стыкуем их с аппаратурой. Теперь мой черед в следующем сеансе сообщать медицинские параметры. Ну да ладно! Самочувствие нормальное - это самое главное, а измерения нужны разве что для хорошего самочувствия самих врачей...
      В подтверждение получаем сообщение, что никаких отклонений у экипажа нет, мы можем продолжать программу.
      На сегодня запланирована подготовка к первому для нас, новоселов станции, телевизионному репортажу. Их несколько за весь полет, и примерная тема каждого оговорена еще на Земле. Ну а в первой мы расскажем о том, что мы уже пережили, как встретились с Валерием и Леней, чем занимались. Никакого сценария нет, но ведь и экспромт нужно хорошо подготовить, а потому все-таки расписываем, кто где сядет и кто что скажет. Тем временем наши друзья ведут наладку и установку осветительной аппаратуры и передающей камеры. Покончив с подготовкой техники, они принимаются за физкультуру. Это у основного экипажа как обязательный урок: хочешь не хочешь, но изволь дважды в день проехать положенные километры - а по земным меркам это тысячи километров,- чтобы потом, по возвращении в мир "весомости", чувствовать себя хорошо.
      Валерий крутит педали велоэргометра, Леня догоняет убегающую дорожку, и от ритмичных толчков ногами мелко-мелко дрожит орбитальная станция. Рюмина, вижу, прошиб уже пот, который, вопреки земному обыкновению, не "льет градом", а остается капельками на теле, как и любая жидкость, принимая здесь, в невесомости, форму шариков.
      Непросто в космосе смыть с себя пот. На "Салюте" есть особый космический душ - мягкая полиэтиленовая кабина с водонепроницаемой застежкой-молнией. Сверху на голову подается вода, и искусственно созданный поток теплого воздуха увлекает ее в сторону ног и дальше - в водосборник. При известной сноровке выйдешь из кабины чистым; правда, чтобы вода и мыло не попали в нос, рот я глаза, приходится надевать специальные очки и дышать через шланг с загубником...
      Сейчас ребята просто обтираются влажными полотенцами, так надежнее и проще. Освежившись, облачаются в полетные костюмы и плывут к нам. Вместе завершаем построение мизансцены для телерепортажа.
      Итак, двое разместятся спереди, двое - сзади, иначе не впишешься в кадр. Чтобы телезрители не сомневались, что репортаж идет из космоса, демонстрируем им невесомость с помощью игрушечных мишек и Чебурашки, которого я одолжил у своей дочки Кати на время полета и теперь привязал за ухо короткой резинкой. Такими же резинками прикрепляю несколько ручек, а также нашего олимпийского мишку и венгерского мишку-космонавта. Ну вот и подошла пора, включаем телекамеру, выпускаем в плавание предметы...
      Рассказали про свое житье-бытье, теперь время ужинать, а затем нас ждут технологические эксперименты на установке "Кристалл". Не странно ли: вечер, ужин, а именно в это время суток, располагающее к отдыху, самая ответственная работа? Но выбор времени вовсе не случайность: для этих опытов, длящихся в автоматическом режиме всю ночь, нужен покой на борту, чтобы не было никаких постоянных или переменных ускорений,- это непременное условие чистоты эксперимента.
      Еще во время полета "Союз" - "Аполлон" мы убедились, как влияют едва заметные ускорения на ход экспериментов по плавке металлов или выращиванию кристаллов: "нечистая" невесомость создавала помехи в процессе получения новых материалов с недостижимыми в земных условиях свойствами.
      Признаюсь, технологические эксперименты в космосе - моя слабость. Еще в 1969 году мне, тогда бортинженеру "Союза-6", поручили провести первую электросварку металлов в невесомости.
      Эксперимент подготовили для нас в Киеве, в Институте электросварки имени Е. О. Патона. Там же создали автоматическую установку "Вулкан". Управлять "Вулканом" можно было дистанционно. Мы с Георгием Шониным обосновались в спускаемом аппарате, сама установка осталась в орбитальном отсеке, в котором на время эксперимента был создан космический вакуум. Это весьма важное, помимо прочих, условие.
      Пункт за пунктом выполнил "Вулкан", повинуясь командам из спускаемого аппарата, всю программу сварки. Испробовали многие ее виды, набор разных материалов. Потом мы восстановили в отсеке нормальную атмосферу и приплыли туда из спускаемого аппарата. Чувствуем странный какой-то запах, будто в баллоны для наддува отсека закачали некондиционный воздух. Принюхиваясь, подплыл к столу со сварочными образцами. Что ото? Стол чуть ли не пополам разрезан, как острым ножом, только края оплавлены!
      Пришлось вернуться в спускаемый аппарат. Благо, что дело шло к концу полета, программу всю выполнили. Сидим в креслах, обдумываем создавшуюся ситуацию: ведь стол со сварочными образцами, полученными такой ценой, остался в орбитальном отсеке. Оставь их там, сгорят синим огнем в плотных слоях атмосферы!
      Ничего не поделаешь, надо спасать. Включив телекамеру, внимательно поглядели на стол, вообще на обстановку в отсеке. Решили для подстраховки снизить в нем давление: если обшивка выдержала больший перепад, то уж должна устоять при меньшем давлении.
      За образцами я отправился один - так все-таки меньше риска. Вернулся, плотно задраил люк, и больше в орбитальный отсек мы не входили.
      На Земле специалисты выяснили: под действием магнитного поля Земли изменилась фокусировка электронного луча, вместо сварки вышла резка...
      С тех пор на орбитах периодически работают прекрасно оснащенные лаборатории по выплавке сверхчистых материалов, выращиванию кристаллов с весьма совершенной кристаллической решеткой, имеющих ныне огромное значение во многих отраслях науки и техники.
      Теоретически кристалл - это решетка с атомами в углах, расстояние между ними строго одинаково. Увы, далеко не все искусственно выращенные кристаллы отличаются таким совершенством, и потому в ход идет либо крохотная часть образования, либо все оно оказывается браком. А ведь вырастить кристалл долгое и хлопотное дело.
      В космосе, где на формирующуюся решетку не "давит" сила тяжести, где меньше всяких иных, нередко случайных, сил, так называемых неправильностей возникает в тысячи раз меньше, чем на Земле. В невесомости, даже кратковременной, происходят удивительные явления, до конца объяснить которые специалисты пока не берутся. Кроме орбитальных станций кристаллы получают ускоренным (за 10 минут) способом на космических ракетах. Особые источники тепла успевают разогреть затравку до полутора тысяч градусов. Однажды кристалл, "выпеченный" с такой быстротой, оказался неизмеримо совершеннее, с почти идеальной решеткой, какую трудно получить даже в орбитальной лаборатории...
      Выращиванию кристаллов в нашей бортовой установке "Кристалл" и посвящен начинающийся эксперимент "Этвеш", названный по имени выдающегося венгерского физика XIX века Лоранда Этвеша. Кстати, венгерское слово "этвеш" в переводе означает "легирование"... Венгерские ученые разработали математическую модель процессов плавки и кристаллизации металлов в невесомости и в вакууме, то есть сумели описать математическим языком рождение кристалла. Если модель верна и полностью учитывает влияние всех сколько-нибудь существенных параметров, можно получить кристалл с заранее заданными свойствами.
      Берем из специальной капсулы образцы для плавки, фиксируя все в журнале: в таком деле памяти доверять не стоит. Вот почему все операции выполняются только в соответствии с бортовой документацией.
      Сейчас даже представить трудно, что на заре практической космонавтики обходились традиционными, такими как на флоте или в авиации, бортовыми журналами. Увидел что-то - записал, заранее зафиксировал, в какой последовательности выполнять тот или иной эксперимент. Но уже с появлением кораблей "Союз", с резким увеличением объема работы космонавтов на борту выяснилось, что просто нет уже такой возможности - все "взять на карандаш".
      Начиная с полета "Союз-3", стали делать так: экипаж снабжали специальной бортовой документацией, подготовленной опытными специалистами. Любая операция проверена, отработана на стендах и тренажерах, ее последовательность изложена в тщательно составленном тексте, а космонавты вносят свои коррективы. Если в документ даже вкралась ошибка, ее не может не заметить экипаж еще при подготовке на земном тренажере. В такой документации - опыт и знания многих людей, итог их усилий сделать описания работ четкими, лаконичными, а главное, верными. В космосе остается лишь скрупулезно следовать и букве и духу этих подсказчиков.
      Есть бортовая документация и у американских астронавтов. Правда, составлена она иначе. Отдельные операции занесены у них в книгу, называемую детальным планом полета, который расписан буквально по часам. Вся информация, касающаяся, скажем, научных экспериментов, тут же. Нам такая система показалась неудобной. Попробуй распиши по часам, например, 185-суточный полет! Решили подробную программу делать на сутки, а всем повторяющимся операциям, экспериментам посвятить отдельные книжки. Одну из них - с описанием эксперимента на установке "Кристалл" - мы и открываем. Набираем на программном устройстве нужные параметры, вставляем патрон, включаем в заданное с Земли время. Длится опыт около восьми часов. Утром автомат выключит установку, и нам останется вынуть патрон с готовыми кристаллами.
      Поздний вечер, 22 часа по московскому времени. Поужинав, решили немного развлечься, понаблюдать Землю. Плывем в переходный отсек - там иллюминаторы по всему периметру. Берци берет с собой фотоаппарат.
      Очень хорошо виден континент, мало облаков. Вот и четкая береговая черта, какой-то город на побережье. Скоро острова пойдут, потом безбрежный океан, а на следующем витке пролетим над Венгрией. Жаль, конечно, что ночью, но посмотреть все равно хочется.
      Берталан расстроен:
      - Не удастся увидеть Венгрию из космоса! Объясняю ему:
      - Ничего, посмотришь сначала на ночную Венгрию, а потом увидишь и дневную, пролетим над ней днем к концу полета.
      Работаем пока с бортовой документацией, смотрим программу на завтра... А вот и подходит время! Мы уже над Европой. Вглядываемся в иллюминатор. И не только мы с Берци - из рабочего отсека кричит Леня:
      - Ребята, над Венгрией летим!
      Кругом темная ночь, а на Земле, словно звезды, светятся города. Берци убеждает, что разглядел Будапешт и даже свой родной город Папа...
      За какую-нибудь минуту успеваем пересечь Венгрию с северо-запада на юго-восток. Выходим к Средиземноморью. Видны огни на берегу, а дальше чернота моря.
      Снова побережье - Ливия! Здесь всегда много огней: газовые факелы горят. Особенно хорошо их видно ночью.
      - Гляди, Берци! Эти газовые скважины я заприметил еще в первый свой полет, десять лет назад. А теперь вон сколько их...
      Снова выходим к океану, на этот раз к Индийскому. Теперь долго будем лететь над водой - ничего интересного.
      Что ж, может быть, пора уже и ложиться спать?
      - Как насчет чая? - спрашивает Валера.
      - Чай - это хорошо! - дружно откликаемся мы.
      Грешен, люблю чай, особенно перед сном. К кофе равнодушен, пью его только здесь, на борту, чтобы взбодриться. А вот почаевничать, попить ароматный терпкий напиток, да еще в приятной беседе,- в этом есть особая прелесть.
      Чай у нас тоже космический. Наливаешь из подогревательной системы порций восемь-девять горячей воды в пакет с заваркой. Аромат душистый, да и цвет хорош у этого бархатно-красноватого напитка. Не иначе, снабдили нас отличным краснодарским чаем.
      Уже укладываясь спать, слышим вдруг дребезжание. Что это? Кажется, вентилятор зазвенел, наверное, "подгреб" к себе какой-нибудь потерявшийся предмет.
      Рюмин лезет открывать люк, он знает, за какой панелью что скрывается. Так и есть: металлическая гайка. Отправляет ее в сумку для всякой бесхозной мелочи. А еще на стене висит коробка с пластилином, и прямо к нему приклеивают винты и гайки, которые могут пригодиться в хозяйстве в такой длительной экспедиции: что-нибудь привернуть, прикрепить.
      Мы уже приноровились спать в космосе. Руки в спальном мешке, чтобы не болтались снаружи, под головой - подобие подушки, спальный мешок слегка притянут к стенке. Справа от меня - Валерий. Слева на чем-то вроде гамака Берталан...
      ГЛАВА VI
      "В ХОДЕ ПОЛЕТА ВЫПОЛНЕНО..."
      Меняемся кораблями. - В обнимку с "двойниками". - "Салат" в кинокамере. - "Кому паять, лудить!" - Изготовлено в космосе. - Гуляш с паприкой. - Нам сверху видно все...
      Сегодня отоспались вволю. Встали в восемь, как и основной экипаж, распорядок дня у нас с ними синхронный. Однако ребята занимаются своими делами, а мы - тоже своими. Начать их предстоит с проверки систем корабля "Союз-36", который доставил нас на орбиту. Позавчера мы его законсервировали - ему ведь долго еще летать в составе комплекса "Салют" "Союз", потому что возвращаться на Землю мне и Берталану предстоит на другом корабле, на "Союзе-35".
      Прежде всего надо выяснить, не изменилось ли что-нибудь на корабле хотя бы в малейшей степени. Всякое изменение - сигнал тревоги. Если, скажем, едва заметно упало давление топлива в системах питания маршевого двигателя или двигателей ориентации, значит, где-то утечка, значит, мы рискуем остаться без рабочего тела, которое здесь, на орбите, надо очень беречь.
      Все нужные данные высвечиваются на экране небольшого телевизора. Кроме давления топлива мы контролируем состояние других жизненно важных систем, например системы скафандров. Контрольно-сигнальное устройство извещает и о том, какие системы включены, а какие пока бездействуют. Хотя мы живем на станции, система терморегулирования корабля по-прежнему работает, правда в менее напряженном режиме. Сейчас она создает поток внутри, спускаемого аппарата и в орбитальном отсеке, вентилирует воздух.
      Автоматика автоматикой, но опытный и внимательный глаз тоже не из последних контрольно-испытательных "приборов". Ползаем по всему кораблю, смотрим, все ли в порядке. Да, все на месте, ничто не вызывает сомнений в исправности.
      Как бы прощаясь с кораблем, сажусь в правое кресло - место бортинженера. Дважды я стартовал именно в этой позиции. Отсюда удобней всего управлять всеми системами корабля, легче выдавать команды. Да и Земля отсюда через соседний иллюминатор видна как на ладони... В этом полете мое штатное место в центре корабля. С него подручнее включать маршевый двигатель, управлять маневрирующим кораблем. Для наблюдения за Землей - визир космонавта. Визир - это не просто иллюминатор, а оптический прибор, даже целая оптическая система, позволяющая ориентировать корабль относительно Земли. Сквозь боковые окна визира виден горизонт земной поверхности, так что есть к чему "привязаться" при ручной ориентации...
      Ладно, корабль в порядке. Но меняться "Союзами" еще рано. Сначала нужно перетащить в нашу новую обитель так называемое индивидуальное оборудование, ложементы с кресел, точно повторяющие изгибы наших с Берталаном тел, скафандры, тоже сделанные по индивидуальной мерке, бортовую документацию без нее мы как без рук.
      Снимаю один ложемент, пускаю его в свободное плавание. Удобная штука невесомость! Ложемент парит сначала в орбитальном отсеке корабля, вплывает в станцию и попадает в руки Берталану. Вслед за этой штуковиной следует вторая, за ней плыву я. На станции усаживаемся каждый на свой ложемент и, словно на сказочных коврах-самолетах, летим в "Союз-35". Зрелище, наверное, впечатляющее, и Рюмин нацеливается на нас кинокамерой. Однако стрекочет она как-то странно, будто заедает. Видно, образовался "салат": приемная катушка в кассете не успевает наматывать пленку, та забивает все свободное пространство, заклинивает кассету. Обидно, полет-то у нас интернациональный, без киносъемки не обойтись. Второй камеры на борту нет, выходит, надо ремонтировать эту, капризничающую. Но как?
      Запрашиваем Землю. Отвечают, что вызовут специалиста, он будет на связи с нами через виток. Что ж, отложим киносъемку до лучших времен...
      Продолжаем демонтировать оборудование. Теперь в путь пускаются ложементы Валерия и Лени. Мы же перетаскиваем скафандры, они тоже пригнаны к фигурам своих владельцев. Правда, во время наземных тренировок случается надевать общие, так сказать, безразмерные, но всегда чувствуешь, что ходишь не в своем. Понятное дело, после каждой тренировки общий скафандр тщательно обрабатывают спиртом, одежда стерильна, но неудобство от неточной пригонки все-таки испытываешь... Держа за руки своих "двойников", плывем по станции. Картина забавная, делаем несколько фотографий на память. Жаль, что только фото! Что же все-таки случилось с камерой? Скоро сеанс связи, может, присоветуют что-нибудь...
      Включаем приемники, передатчики, надеваем наушники. Вот и голос Земли. На связи руководитель группы медицинского обеспечения полета доктор медицинских наук А. Д. Егоров:
      - "Орионы", вы быстро адаптировались к невесомости, по данным телеметрии, у вас все в порядке...
      - "Днепры", после сеанса связи у вас обед. Чем будете угощать "Орионов"?
      - Ну это вопрос, кто кого угощает! - обижаемся мы. - Как-никак венгерскими блюдами "Днепров" потчует Берци!
      Поговорили и с киноспециалистом. Да ведь заочно, на расстоянии, разве поставишь точный диагноз! И ремонтировать камеру придется нам самим. Не боги горшки обжигают, довелось же мне во время полета "Союз" - "Аполлон" чинить даже телевизионное оборудование...
      ...Тогда мы работали по программе, выполнили все, что было нужно, и поздно вечером приготовились отдыхать. Но не тут-то было, с Земли дают радиограмму:
      - Ребята, надо заняться ремонтом телевидения! У вас вышел из строя блок, который находится за внутренней обшивкой. Нужно в этой обшивке сделать окно...
      А у нас тогда из инструментов были отвертка, плоскогубцы, ножницы и охотничий нож. Ножницы - обычные, простые. Отвертка - маленькая. Словом, набор инструментов, конечно, не для такого ремонта. Нам советуют:
      - Сделайте ножом надрезы, а потом ножницами вырежьте окно...
      Попробовал я, ну никак не получается! На Земле хорошо: все-таки вес есть, не плаваешь. В невесомости, как только начинаешь что-то делать, сила реакции тебя отталкивает, ты плаваешь, болтаешься внутри корабля. Пришлось сделать так: Алексей меня держал за ноги, чтобы фиксировать, и вдобавок светил фонариком, так как под столом, где шла работа, было темно. Прикинув так и этак, решил я плоскогубцами рвать лист и так сделать в нем окно. И лист действительно разорвался. Так мы добрались до блока.
      К утру мы его сняли, но потом предстояло соединить между собой два электроразъема. Для этого нам предложили использовать проволоку. Вспомнили:
      - У нас же на борту есть гайки, законтренные подходящей проволокой!
      Сняли ее оттуда, сделали дужку и соединили разъемы. С Земли говорят:
      - Надо их изолировать.
      - А чем? Изоляционной ленты тоже нет! Тут я вспомнил, что у нас в аптечке есть лейкопластырь. Спрашиваю:
      - Можно его использовать?
      Обрадовались:
      - Конечно, можно.
      На следующий день нас предупредили заранее:
      - Через час включим телевизионную систему. Наблюдайте.
      Когда подошло время, я находился в спускаемом аппарате. С Земли сообщили:
      - Мы включили телевизионную камеру.
      - Как, изображение есть? - спрашиваю.
      - Есть!
      У меня невольно вырвалось:
      - Не может быть!
      Но оказалось, действительно есть, и все, что мы делали, было не напрасно...
      И на этот раз, в этом полете, неполадки тоже со средствами массовой информации. После небольшого консилиума с Рюминым приходим к выводу, что-то с мотором кинокамеры. Придется его осмотреть.
      Много времени уходит на разборку. Через час примерно видим: как будто ось у двигателя разболталась, отверстие стало больше, выработалось. Наверное, в этом дело...
      Рюмин предлагает запаять отверстие, может, станет меньше. И тогда... Решаем паять... и за научные эксперименты - программу надо выполнять!
      ...Несколько часов спустя вновь принимаемся за камеру.
      Я придерживаю ось маленького двигателя, поджимаю ее к одной стороне в том месте, где образовалась выемка. Рюмин пытается подпаять. Наконец капля олова пристает к нужному месту, остывает.
      Раскручиваем двигатель. Опять заряжаем пленку. Пробуем. Результат тот же - "салат".
      Внезапно меня осеняет: нужно сделать новую кассету, но не одну, а две, меньшего размера.
      У маленькой кассеты, которая помещается внутри кинокамеры, свой моторчик, он тянет нормально. Так что вроде бы должно получиться.
      Конечно, любой ремонт - сложное дело. Иной раз и на Земле намучаешься, ремонтируя что-нибудь, а тем более в космосе, в невесомости, без особых приспособлений и с ограниченным набором инструментов. К примеру, простое вроде бы по земным меркам дело - провести окружность на металлической пластинке. Как это сделать в космосе, в невесомости? Вот эту самую задачку я и принялся решать в ходе ремонта. В центре пластинки квадратный вырез. К счастью, среди инструментов, завезенных на станцию многочисленными экспедициями, нашлись самые обыкновенные земные циркуль-измеритель и кровельные ножницы. Не знаю, кто и с какими целями посылал их на "Салют-6", но теперь для меня они стали основными инструментами.
      Итак, я провел, процарапал окружность, установив ножку циркуля в центр квадратного отверстия, а потом уж стал пытаться вырезать по контуру. Работал, используя обе руки и даже ноги, изредка помогая себе зубами, чтобы придержать уплывающие инструменты.
      Нужной точности обработки с помощью ножниц достичь не удалось: окружность получилась с углами, которые нужно было спилить напильником, да так, чтобы образующиеся при этом металлические стружки не разлетелись по станции. К инструментам добавился еще и пылесос - приходилось одновременно спиливать и работать пылесосом, присматривая за тем, чтобы в него улетали только стружки!..
      В общем-то приладился и через некоторое время вырезал и пригнал все детали. Нужно склепать их между собой. В невесомости тоже удается расплющить металл молотком, и получается неплохое клепаное соединение. Наконец я решил опробовать свое творение в кинокамере, намотав небольшой кусочек пленки. Поначалу одна из кассет заедала, но после нескольких циклов проб, подгонки и подпиливания добился-таки плавной работы. Можно было переходить к "натурным испытаниям": полностью зарядить кассету пленкой и попробовать снимать.
      Но и с зарядкой не обошлось без сложностей.
      Обнаружили, что мотать просто так, руками неудобно, и сразу возникла мысль разработать какое-нибудь приспособление, чтобы мотать попроще и побыстрее. Советуюсь с Валерой:
      - Может, можно что-нибудь сделать? Какую-нибудь планку отрезать, на нее насадить две оси, поставить на них кассеты и тогда уж мотать...
      - Давай так и сделаем! Верно, ведь дрель у нас есть. Кусок планки сейчас отпилим.
      Без лишних раздумий Рюмин отпилил кусок какого-то кронштейна на конусе научной аппаратуры:
      - Кстати, здесь одно отверстие уже есть! А второе просверлим.
      - А оси?
      - Подберем два болта подходящей длины и закрепим их гайками.
      Ну в общем получился небольшой станок для перемотки пленки. Работать с ним внутри темного рукава непросто - приходится удерживать кассеты от разматывания. Но пусть и не так быстро, как хотелось бы, но работа спорится, и это вселяет в нас уверенность в благополучном исходе: обязательно привезем на Землю кинодокументы о нашем полете.
      Наконец кинокамера готова. Снимать будем все по очереди в зависимости от сюжета. Была ни была - пробую:
      - Трещит кинокамера. По звуку судя, работает нормально.
      - По звуку? А как на самом деле?
      - Посмотрим минуты через две, когда должна кончиться пленка.
      - Сейчас вскроем камеру... Все отлично! Пленка перемотана,- значит, съемка состоялась. Что ж, ребята, ура! Можно нас поздравить с успешным ремонтом, вдохнули мы жизнь в кинокамеру! Будет что показать на Земле о советско-венгерском космическом полете. Это все-таки здорово! Берци, я думаю, Венгрия будет довольна?!
      - Особенно Венгрия!
      Во всей этой истории с кинокамерой, как она нам ни подпортила настроение, существенно еще и подтверждение возможностей космонавтов, наших возможностей, отремонтировать такой в общем-то хитрый механический агрегат, как кинокамера. Техника есть техника. Бывает, она ломается. А в космосе не вызовешь мастера по телефону, и поэтому нам всегда надо быть готовыми к самым неожиданным работам...
      Рассказывая о поединке с кинокамерой, я отступил от хронологии рассказа; починили мы ее, конечно, не в один присест.
      Как ни важно было увековечить на пленке наш полет, программу нам никто не отменял, и мы продолжали эксперименты, наблюдения, хлопоты по переезду в новый корабль. После обеда, например, проделали медицинский эксперимент "Кислород" с помощью аппаратуры, оставшейся на борту станции от советско-чехословацкого экипажа. Цель опыта - выяснить, насколько насыщены кислородом ткань нашей кожи и соответственно весь организм. Дело нам предстояло нехитрое, но малоприятное - воткнуть себе под кожу специальную иглу, связанную проводком с прибором. Оттягивая свой черед, я галантно предоставляю право начать эксперимент Берци. Протираю ему кожу гигиенической салфеткой и нацеливаюсь иглой. Пытаюсь ввести ее осторожно, но, видимо, настолько осторожничаю, что никак не могу воткнуть. Берци стоически наблюдает за моими попытками, наконец не выдерживает и отбирает иглу.
      За ужином главная тема разговора - обмен кораблями, По земным нормам надо бы составить документ, что-то вроде приемо-сдаточной ведомости. Но мы в космосe, и бюрократические формальности не для нас. Ведь мы стопроцентно доверяем друг другу, а, осмотрев Валерин и Ленин "Союз", к тому же поступили по принципу "доверяй, но проверяй". Так что никто не хочет сочинять документ, а вот желание отметить событие проявляют все. Как и в день нашего прибытия на станцию, прикладываемся к тубам с соком.
      Берци снова достал к ужину контейнер с продуктами, заботливо приготовленными работниками Будапештского НИИ консервной промышленности и Папского мясокомбината. Папский гуляш - особая гордость Берталана Фаркаша, ведь Папа - это город, где он неоднократно бывал.
      Вообще венгерские пищевики припасли для нас немало вкусных и острых блюд. Но наслаждались мы ими, так сказать, и в интересах науки: медики хотят все-таки установить, не изменяются ли вкусы в космосе...
      Отдав должное интернациональной кухне, основной экипаж снова принимается за физкультуру, а нас с Берци ждет куда более приятное занятие: наблюдать Землю.
      Любопытная метаморфоза произошла в умах землян, едва только началась практическая космонавтика. Давно человек мечтал о прогулках по дальним планетам: высадиться на Луне, Марсе. Только с участием людей в дальних межпланетных экспедициях связывалось будущее практической космонавтики. О том, чтобы перепоручить эту работу автоматическим зондам, не было и речи: слишком не развиты были еще радиотехника, системы автоматического управления. Когда же прогресс сделал возможными межпланетные рейды космических роботов, сведения о планетах, присланные на Землю разведчиками, поставили под вопрос саму необходимость появления людей в этих чуждых им мирах. Но и после этого своей главной задачей человек считал исследование околоземного космического пространства. Лишь через несколько лет он оглянулся на Землю и понял, как это важно и интересно, сколь необходимо исследовать из космоса нашу планету...
      Океаны кажутся отсюда в основном синими, лишь места, богатые планктоном, например Саргассово море, с зеленоватым оттенком. Хорошо видны корабли: точка, за которой тянется след, мы называем его буруном.
      Реки с орбиты будто высохшие, видно, потому, что глубина невелика, а вода довольно мутная. Горы темнее, чем равнины, и только самые высокие вершины белеют снегами. Земная поверхность коричневая, за исключением пустынь, они желтые.
      Как ни странно, сразу не определишь, пашня под тобой или лес. По цвету они почти одинаковы, и чаще всего распознаешь по такому неприятному признаку, как дым пожаров. Очень много все-таки горит лесов в Африке, Австралии, да и у нас в Сибири.
      Города на Земле - сероватые пятна, но, если присмотреться, свериться с картой или глобусом, можно "вычислить", что это именно город. А вот на ночной стороне планеты таких сомнений не возникает: города сияют огнями своих кварталов, отдельных домов, и особенно заметны крупные автомагистрали...
      Мы летаем довольно высоко - почти в трехстах километрах над поверхностью Земли, но с орбиты она кажется очень близкой: едва ли не полностью закрывает собой один из иллюминаторов. Горизонт далеко, в двух тысячах километров, так что за один виток просматриваем огромное пространство длиной с окружность земного шара и шириной в несколько тысяч километров.
      В информации с орбиты сегодня нуждаются геологи, и аграрники, вулканологи и мелиораторы, лесоводы и рыбаки, представители многих других профессий. И мы должны правильно "читать" на Земле объекты, интересующие каждого из этих специалистов.
      Я говорил уже, как непросто отличить, скажем, лес от пашни. Как же тогда разглядеть с высоты лесные массивы, пораженные болезнью? Как "увидеть" в складках местности скрытые в них полезные ископаемые?
      В Центре подготовки космонавтов создан учебно-методический кабинет по космическому природоведению. Всякая проекционная техника - диа- и кинопроекторы, полиэкранная установка из шести кадропроекторов - позволяет одновременно или выборочно проецировать изображение на шести экранах. "Показывают" нам снимки Земли, сделанные из космоса, среди них многозональные, спектрозональные и цветные. Специалисты поясняют, как надо дешифровать фото, скажем, для геологов, лесников, аграрников.
      Экипажи долговременных экспедиций на "Салюте-6" налетали на самолете-лаборатории десятки часов, научились у специалистов распознавать по признакам нужные объекты, классифицировать их, сравнивать с другими аналогичными объектами.
      Так, в подобных полетах по маршруту Баку - Чарджоу - Душанбе - Фергана космонавты анализировали характер и масштабы загрязнения Каспийского моря, выясняли, можно ли наблюдать сквозь воду дойный рельеф мелководий, как сказывается на наблюдениях рябь и волнение воды, направление солнечных лучей. Над горами их интересовала возможность дешифрирования локальных структур, над пустыней - нефтегазоносные структуры Западной Туркмении. В интересах мелиораторов наблюдали последствия фильтрации воды из каналов, засоление полей.
      Казалось бы, чем отличается при взгляде со сравнительно небольших авиационных - высот обыкновенная горная долина от крупного разлома земной коры? Оказывается, есть признаки, по которым их можно различать, и это важно, потому что вдоль трещины ослаблена прочность коры, силой колоссального давления магмы к поверхности некогда поднялись рудоносные растворы. За миллионы лет они превратились в полезные ископаемые, "демаскируемые" сегодня контрастными - при взгляде с орбиты - и протяженными разломами.
      Вообще-то взгляд из космоса обладает своеобразными "рентгеновскими" свойствами - отсюда как бы сглаживаются, исчезают мелкие детали и проявляются глубинные разломы, деформации. А так как с ними теснейшим образом связаны источники землетрясений, то и для сейсмологов интересна информация из космоса.
      Иногда нас спрашивают: от кого все-таки больше пользы на орбите - от специалиста, скажем, геолога или от космонавта с универсальной подготовкой? Вопрос непраздный, вроде бы геологу и наблюдать за складками земной коры, они для него как открытая книга, а за скоплением планктона в океане следить специалисту по биологии моря. Атмосфера - предмет внимания метеоролога. Но, выходит, всех их пришлось бы отправлять на орбиту и поручать каждому проделать массу операций по совместительству, а проходить специальную космическую подготовку затруднительно, ибо космические полеты сегодня - это еще испытания и отработка новой техники, средств управления, связи, приборов...
      Вот почему эти эксперименты поручают сегодня космонавтам, которые становятся как бы энциклопедистами-универсалами: знакомы с геологией, разбираются в атмосферных явлениях, не чужды им запросы рыбаков или мелиораторов. Они - "глаза и руки" специалистов, поставляют им необходимую информацию...
      У нас обширная программа природоведческих наблюдений, связанных с Венгрией. Одновременно с нами заранее выделенные полигоны в этой стране наблюдают и фотографируют с самолета-лаборатории Ан-30 и с вертолета, а также проводят наземные исследования - измеряют метеорологические параметры, берут образцы почв, спектрометрируют объекты. Полигонов этих три - один в районе озера Балатон, популярного места отдыха венгерских трудящихся и гостей страны. Специалисты озабочены экологическими проблемами Балатона, все нарастающим загрязнением его вод и берегов. Выяснить, как сказывается загрязнение на прибрежной растительности, на самом озере и особенно в зоне между местечками Тихань и Балатональмади, и есть цель эксперимента "Эутроф".
      Эксперимент "Мелиорация" проводим над полигоном на участке реки Тиса, между городами Сольнок и Кишкере. И в этом опыте заметный экологический "акцент" - исследуется влияние водохранилища в Кишкере на состояние почвенных вод и уровень засоленности почвы.
      Третий полигон - в районе космической геодезической обсерватории Геодезического института Венгерской Академии наук. Эксперимент "Методика" поможет специалистам выработать конкретные рекомендации для более рационального ведения сельского хозяйства страны.
      Венгерские специалисты поставили задачу создать серию тематических карт республики: лесных, контуров населенных пунктов, геологических и гидрологических. Часть этой работы, в которой использованы космические снимки, уже выполнена.
      О вкладе космонавтики в народное хозяйство Венгрии говорит и такой факт: если раньше при поиске подземных вод лишь две из десяти пробуренных скважин давали воду, то теперь не меньше восьми!
      Еще с 20-х годов нашего века известно, какую пользу "взгляд сверху" может принести археологии. Земному наблюдателю не углядеть, например, скрытые толщей земли останки древних построек. Почва как почва, трава как трава, никаких следов некогда процветавших цивилизаций.
      А с самолета трава траве рознь, и едва заметные различия в цвете выдают контуры снесенных временем городов, поселений, отдельных построек. Еще яснее картина представляется из космоса благодаря "рентгеновскому" взгляду, камеры фиксируют древние очаги цивилизации. Так, в программу нашего полета входило фотографирование окрестностей озера Титикака на территории Перу, где некогда расцвела могучая культура инков...
      Умение видеть с орбиты во многом зависит, конечно, от личного опыта космонавта. Полетаешь, привыкнешь к видам за стеклом иллюминатора и уже с первого взгляда узнаешь место, над которым проходит корабль.
      - Берци, плыви сюда, подлетаем к мысу Канаверал! Отсюда стартовали все американские астронавты - и те, что высадились на Луне, и те, что вместе с нами участвовали в полете "Союз" - "Аполлон". Я побывал здесь, когда готовился к тому полету!
      Четко видна береговая линия, пролетаем полуостров Флорида...
      - Гляди, Берци: редкое в этих местах явление - чистое небо. Теперь и ты повидал американский космодром, правда сверху, из космоса!
      Вот и Бермудские острова. Внизу густая чернота, никаких огней.
      - Берци, чувствуешь что-нибудь необычное? Ну, например, что Земля притягивает к себе корабль, он под воздействием каких-то таинственных сил стал лететь ниже, чем раньше?
      - Нет, ничего такого не чувствую...
      - Вот и я тоже.
      Быстро пересекаем пресловутый Бермудский треугольник. Под нами беспредельные просторы Атлантического океана.
      - Хоть и поздно уже, совсем не хочется спать. Понаблюдаем еще?
      Берци с удовольствием соглашается...
      ГЛАВА VII
      ЭКСПЕРИМЕНТЫ, ЭКСПЕРИМЕНТЫ...
      "Беалуца" = Беа + Луца? - Когда воет сирена... - Поспешай не спеша! Как у космонавтов со слухом? - Хитроумный "Балатон". - Солнце в путах атмосферы. - Розыгрыш электронного сторожа. - "Берци, не крути головой!"
      Сегодня, 30 мая, наш четвертый день в космосе и третий - совместной работы с основным экипажем станции. Начинаем его с технологического эксперимента "Беалуца". Цель опыта - сугубо практическая, земная. Изучив, как в идеальных условиях невесомости и космического вакуума образуется сплав алюминия и меди, специалисты надеются использовать результаты для улучшения технологии непрерывной разливки стали и сплавов, разливки в формы для изготовления разных специальных изделий.
      Эксперимент венгерский, подготовлен Институтом железа Министерства черной металлургии Венгрии и Институтом космических исследований АН СССР. Говорят, его название образовано из имен жен специалистов, подготовивших эксперимент. Зовут их Беа и Луца. Будто бы руководитель работ стимулировал таким образом творческую активность своих сотрудников... Не знаю, так ли, но романтично и звучит красиво.
      Берци хорошо подготовился к технологическим экспериментам, все у него спорится. Сейчас он работает возле первой шлюзовой камеры, крутит ручки, нажимает рычаги...
      Вдруг... Что такое?! Воет сирена!!! А срабатывает она только в самых экстренных случаях. Мигом оборачиваюсь к электронному сигнальному табло. Этого еще нам не хватало - тревожно мигает красный проблесковый транспарант, сообщающий о негерметичности рабочего отсека!
      Термин "герметичность" и его производные много раз появлялись на страницах этой книги, и всякое упоминание о ней связано с непроницаемостью для воздуха наших скафандров, отсеков корабля "Союз", станции "Салют". Представьте себе огромное тонкостенное сооружение, в котором множество несколько сотен - тщательно заделанных отверстий, а само оно состоит из состыкованных между собой секций. Это и есть "Салют" с загерметизированными стыками и отверстиями для электрических и гидравлических цепей, соединяющих аппаратуру и агрегаты внутри и вне станции. Нетрудно понять, что надежная изоляция такого "решета" при условии, что в "Салюте" поддерживается нормальное атмосферное давление, а за бортом глубокий вакуум, невообразимый холод в тени и жара на освещенных Солнцем местах,- сложнейшая инженерная проблема. Специалисты справились с ней, но предусмотрительно оснастили станцию датчиками, которые даже при незаметном экипажу падении давления подают сигнал тревоги.
      По инструкции надо бы прихватить скафандры и разбежаться по своим кораблям, закрыв за собой люки. Однако что-то тут не так, ведь конструкция орбитальной станции очень надежна, никогда не было даже намека на что-нибудь похожее. Мимо проплывает Леня Попов, вглядывается в табло, спрашивает:
      - Что же вы не бежите?
      - А что бежать-то? Подумать надо.
      - Ну-ну, подумайте. Правда, тут и думать нечего. Вы что сейчас делали? Ты, например, Берци?
      - Патрон доставал из "Сплава".
      Ну теперь все ясно... Установка-то находится в шлюзовой камере, чтобы извлечь патрон, ему пришлось подать в камеру воздух из станции. И хотя утечка при этом была минимальная, давление в станции чуточку упало, и электронный сторож дал сигнал разгерметизации. Что ж, он свое дело сделал, а вот мы... Должны ведь были заранее предусмотреть такое, да забыли. За это и наказаны. Что ни говори, а было неприятно, когда завыла сирена.
      Основной экипаж, конечно, знал, что случилось, и предвкушал поглядеть, как мы драпанем в спускаемый аппарат.
      Мы панике, правда, не поддались, но поволновались. Получилось что-то вроде незапланированной тренировки.
      После этой, в общем-то ерундовой, встряски нетрудно себе представить ощущения Николая Рукавишникова и его болгарского напарника Георгия Иванова, у которых произошла авария с основным двигателем корабля. Как мы тогда волновались в Центре управления полетом! Но мы-то, болельщики, не принимали прямого участия в управлении операцией... А вот тем, кто был на связи с терпящим бедствие экипажем - разработчикам космической техники, ведущим специалистам,- пришлось пережить тревожные часы. До утра никто из них не сомкнул глаз: искали возможные причины аварии, выход из создавшегося положения. Было ясно, что произошли неполадки с основным двигателем, но в порядке ли резервный, дублирующий? Готовясь к самому худшему, проанализировали и варианты отказа обоих "движков": как экипажу быть в этом случае, как без маршевых двигателей корабль вернуть на Землю? Рассмотрели даже такой, я бы сказал, фантастический вариант, как сближение корабля со станцией и далее торможение всего комплекса, сход с орбиты. К счастью, он не понадобился. Экипаж с честью, в высшей степени профессионально сумел сладить с редчайшим отказом.
      Профессионализм в нашем деле - это не только способность не терять головы, не поддаваться панике в сложных ситуациях. Как правило, непредвиденные осложнения связаны с какими-то неполадками в технике, и чтобы знать, как реагировать на отказ, необходимо заранее проигрывать возможные ситуации на тренажерах. Ну, а если в реальном полете возникла непредвиденная ситуация, которую и предусмотреть-то никто не мог, значит, быстро, но не спеша все проанализируй, попробуй представить, чем вызван отказ и как его устранить. Отменное знание техники, множество тренировок в штатных и нештатных ситуациях, практический опыт полетов - вот что придает космонавту спокойствие, помогает сохранить трезвой голову даже в непредвиденных обстоятельствах.
      ...За всеми хлопотами чуть было не забыли об эксперименте "Аудио", подготовленном специалистами из ГДР. Берци, молодчина, быстро оправился от встряски и, приговаривая: "Нас не удалось напугать", почти уже выполнил необходимые замеры. Они несложные - надо определить, насколько изменяется чувствительность нашего слуха в невесомости и уровень шумов на станции.
      - Берци, что у тебя получилось? Не оглох?
      - Нет вроде. Вот результаты.
      - Что же, в общем-то есть изменения, правда незначительные. Где ты уровень шумов измерял?
      - Здесь наверху, на конусе аппаратуры...
      Попробую и я, хотя и не очень-то верю, что в невесомости меняется острота слуха. Какие для этого могут быть причины? Да, так и есть - слышу нормально. Быстренько заканчиваю эксперимент. Чего не сделаешь ради науки...
      Еще один медико-биологический эксперимент - "Работоспособность", очень интересный и, на мой взгляд, объективно оценивающий реакцию испытуемого, его способность точно и быстро обрабатывать оперативную информацию. Тестирует тебя прибор "Балатон", созданный по заказу советских специалистов венгерской промышленностью. "Идеолог" эксперимента славный симпатичный венгр Янош Хидек был вместе с нами на космодроме и просил очень внимательно отнестись к предстоящему испытанию.
      Внешне прибор напоминает портативную вычислительную машинку: на передней панели - окошко, в котором высвечивается цифровая или буквенная информация. Ты же должен реагировать на вводные данные и нажимать соответствующие кнопки. Программ множество - от простых до сложнейших. Есть и звуковой канал - через наушники прибор выдает сигналы, подобные азбуке Морзе. Звук как бы раздваивает внимание: следя за цифрами, ты должен еще и подсчитать, сколько слышал коротких и сколько длинных гудков.
      Прибор суммирует, сколь успешно испытуемый справился со всем тестом, определяет реакцию и сообразительность в решении отдельных задач. В результате медики получают данные о способности космонавта обрабатывать информацию в разных условиях, скажем, в начале рабочего дня, в середине, в конце.
      Интересная особенность прибора "Балатон" - он оценивает и то, каких усилий стоит космонавту справиться с тестами. Сбоку - лунки для пальцев, куда встроены датчики кожно-гальванического сопротивления. Если пальцы потеют, сопротивление падает и прибор засекает: клиент напрягается, хотя и успевает реагировать на информацию. Улавливает он и учащение пульса и тут же, как бы в порядке обратной связи, подает в наушники высокий, почти визгливый сигнал. В этом случае оставляй сложные задачи, переходи на простенькие, успокаивайся. Привел себя в порядок, и это тут же замечает прибор: в наушниках по-прежнему спокойный, добродушный звук. Кстати, быстрота, с которой приходит в порядок пульс, тоже ценная информация для врача - по ней он может судить о степени возбуждения космонавта.
      К сожалению, создатели прибора рассчитывали на тонкие, музыкальные пальцы: мои же просто-напросто не входили в лунки.
      Забираюсь в дальний угол переходного отсека, здесь тихо, ничто не отвлекает внимание. А это очень важно в поединке с таким прибором. Так по первым результатам видно, что проделываю все в том же темпе, что и на Земле,- я ведь немало повозился с "Балатоном" еще при подготовке к полету. Но окончательный вывод сделает Янош Хидек, и, если изменения все-таки есть, это тоже небезынтересно для науки.
      У "Балатона", на мой взгляд, большие перспективы не только в космонавтике. Он может сослужить добрую службу при обследовании пилотов, водителей всех видов транспорта, диспетчеров, операторов перед ответственной работой на пультах управления. А как удобен он для медсестер интенсивной терапии, которые сутками напролет следят за состоянием больного. Ведь за какой-нибудь десяток минут прибор позволяет исчерпывающе определить психомоторные параметры, работоспособность.
      Как бы для разнообразия следующий эксперимент совершенно другого свойства. Он называется "Деформация" и призван установить, насколько меняется "геометрия" орбитального комплекса от неравномерного нагрева солнечными лучами станции и состыкованных с нею кораблей. Даже на Земле, где всегда есть конвективный теплообмен между солнечными и теневыми местами, вполне ощутима разница в их нагреве. В космосе же "пустая" среда не проводит тепло, и солнечная сторона станции нагревается до плюс 100-120 градусов. Конструкторы предусмотрели столь тяжелый для материалов температурный режим и оснастили станцию экранно-вакуумной тепловой изоляцией. Как можно догадаться по названию защиты, экранирование ограждает корпус станции от нагрева лучами, а вакуум, отделяющий корпус от экрана, работает как теплоизолятор.
      Тем не менее в полном соответствии с физическим законом о том, что при нагреве тела увеличиваются, а при охлаждении сжимаются, станция и корабли деформируются, изгибаются и даже скручиваются относительно продольной оси. Кроме того, нарушение идеальной, исходной формы комплекса сказывается и на точности измерений с помощью разных бортовых оптических приборов. А раз так, то вполне возможны погрешности в ориентации, при навигационных измерениях.
      Но как заметить изнутри деформацию комплекса? Даже если выйти за его пределы, за что зацепиться в этом безопорном пространстве, чтобы из какого-то постоянного положения по отношению к станции измерить величину изгиба и скручивания? Нет, и выход в открытый космос никак не поможет эксперименту. Единственный ориентир, который в данном случае можно считать неподвижным,- Солнце. Его мы и фотографируем из разных точек комплекса, по-разному ориентируя "Салют" и "Союзы" по отношению к солнечным лучам. Контур светила фиксируется на оптическом приборе, снабженном специальной сеткой.
      Заняв позиции в обоих "Союзах" и в орбитальной станции, фотографируем Солнце через пять минут после конца ориентации, через час, через два. На Земле специалисты проанализируют, как изображение светила "гуляет" по сеткам оптических приборов в разных концах комплекса, подсчитают величины изгиба и скручивания, дадут поправки, которые из-за деформации станции нужно учесть при ее ориентации.
      Еще один очень важный оптический эксперимент проделали мы с "Днепрами". Первые экспедиции на станции "Салют-6" установили: в зависимости от высоты над земным горизонтом Солнце представляется наблюдателю меняющейся формы от привычного круга до ярко выраженного овала. Сориентировав комплекс на светило, мы спроецировали его изображение на специальный экран. В начале эксперимента, который назывался "Рефракция", на полотне высветился яркий круг диаметром около полуметра. Когда Солнце погрузилось в атмосферу и стало изменять свою видимую форму, мы фотографировали его изображение на экране.
      Столь явные метаморфозы светила прекрасно характеризуют плотность и температуру воздуха на разных высотах. Успех эксперимента "Рефракция" сулит большие удобства в оперативном и простом измерении этих важнейших параметров атмосферы. Ведь фотографировать из космоса можно сколь угодно часто, а для таких измерений с Земли приходится запускать метеорологические зонды или ракеты.
      Вообще-то на "Салюте-6" сделано немало новых работ, очень высоко оцениваемых специалистами. Одна из них - эксперименты с кристаллами кадмий-ртуть-теллур, имеющими сегодня огромное "земное" значение.
      Все знают теперь об инфракрасной технике, позволяющей видеть в полной темноте, когда слеп любой оптический прибор. "Освещением" служат тепловые лучи, испускаемые предметами. А так как температура в разных местах объекта разная, лучи по-разному рисуют на инфракрасном "фотоматериале".
      Весьма перспективна такая техника, например, в медицине. Ведь любой воспалительный процесс всегда сопровождается "местным" повышением температуры. Медицинский прибор - тепловизор поможет врачу на ранней стадии болезни разглядеть ее очаг. Нужно ли говорить, как важно располагать столь всевидящей диагностической аппаратурой.
      Один из лучших материалов, способных превращать инфракрасные лучи в видимое изображение,- кристаллы кадмий-ртуть-теллур. Но вырастить их на Земле очень сложно: компоненты настолько отличаются друг от друга по плотности, что и в расплаве смешиваются плохо. Попробуйте, например, смешать воду и подсолнечное масло: стоит вам зазеваться, и легкое масло тут же всплывет, смесь расслоится... То же самое в земных условиях происходит и с кадмием, ртутью и теллуром. Чтобы получить качественные кристаллы, приходится слитки выдерживать в печи по полгода.
      Иное дело - приготовить раствор и дать ему кристаллизоваться в невесомости. Так как разница в удельном весе здесь не имеет значения, смесь получается равномерной, срок выдерживания слитков сокращается в космосе до 130 часов: именно за такое время на установке "Сплав" получены отличные, по оценке специалистов, кристаллы...
      ...Еще в пору полета на "Салюте-6" грузовой "Прогресс" доставил на орбиту посылку с установкой "Испаритель". Для ее рабочего блока Рюмин и Ляхов высвободили шлюзовую камеру, где находилась установка "Сплав", и приступили к исследованиям; предстояло, в частности, нанести на титановые пластинки серебряные покрытия разной толщины.
      Но первое включение и тестовые проверки разочаровали специалистов и экипаж: оказалось, что настроенная в лабораторных условиях установка требует при работе сложной дополнительной регулировки. Это было неожиданностью, ведь подобного рода операцию экипажу не приходилось выполнять во время наземных тренировок. И тем не менее после консультаций специалистов, обмена мнениями с Центром управления космонавты сумели успешно справиться с доводкой, "Испаритель" заработал.
      Установка действует так: электронно-лучевая пушка создает поток электронов, который устремляется на тигель с серебром. Температура при "обстреле" порядка 1400 градусов, серебро еще не кипит, но, интенсивно испаряясь, оседает на титановую пластинку.
      Замечу, что все это происходит в вакууме, в невесомости, где расплавленный металл так и норовит "выпрыгнуть" из тигля. Разработчикам "Испарителя", специалистам киевского Института электросварки имени Е. О. Патона, пришлось немало потрудиться, чтобы решить эту головоломку. Прежде чем послать установку на орбиту, они испытали ее важнейшие элементы даже на самолете-лаборатории, где создавалась кратковременная невесомость.
      Рюмин и Ляхов получили около 20 образцов с таким покрытием и выяснили самое главное: металл не выплескивается из открытых тиглей, покрытие получается зеркальным и не уступает лабораторному. Анализируя те эксперименты, на одной из пресс-конференций руководитель лаборатории Института электросварки В. Лапчинский сказал: "Сейчас проводились опыты по нанесению металлических покрытий, но в принципе с помощью нашей установки можно наносить и другие материалы, используемые в космической технике для оптических, защитных и терморегулирующих покрытий. Вся установка "Испаритель" весит 24 килограмма, а электронно-лучевая пушка, являющаяся ее "сердцевиной", всего полтора. Причем этот вес можно снизить и создать портативный ручной испаритель, которым могут пользоваться космонавты для ремонтных работ в открытом космосе. На летающей лаборатории мы проводили такого рода опыты. Испытатель в скафандре успешно наносил покрытия ручной установкой. В будущем, когда развернутся монтажные работы на орбите, установки типа "Испаритель", как ручные, так и автоматические, найдут широкое применение".
      Будущее, которое помогут приблизить потомки нынешнего "Испарителя",это, например, сооружение в космосе гигантских антенн радиотелескопов. Но зачем они, если сегодняшние сдвоенные телескопы, отстоящие друг от друга на расстояние в тысячи километров, могут фиксировать положение космических объектов с высокой точностью? Увы, земная техника пасует, если в иных галактиках надо нащупать не так давно открытые компактные источники радиоизлучения - квазары, пульсары, космические мазеры, активные ядра галактик с весьма малыми угловыми размерами. Скажем, пульсары, отдаленные от нас на сотни, а то и тысячи световых лет, столь невелики, что даже на территории Москвы могло бы разместиться около десятка таких сверхплотных шаров! Никакая земная установка не найдет в дальних мирах эти и другие объекты, возможно посылающие нам периодически информационные сигналы.
      Выход - в переносе "космических глаз" (или "ушей?") в мир, где гравитация не накладывает ограничений на размеры сооружений. Там они могут быть как угодно большими, их можно последовательно, по мере доставки с Земли конструкционных материалов, наращивать практически до какой угодно величины. Тысячи, десятки тысяч сверкающих металлических пленок понадобятся для этих антенн, и их сделают здесь, на орбите, с помощью установок, подобных "Испарителю". Ведь на "Салюте" Рюмин и Попов уже получили, осадив пары меди, золотистую фольгу, причем не только гладкую, но и профилированную, гофрированную...
      Конечно, "эфирные поселения" с обитателями - людьми многих научных профессий, в том числе космическими монтажниками, сооружающими циклопические радиотелескопы, и астрофизиками, которым работать на этих приборах,- еще неблизкое будущее практической космонавтики. Чтобы приблизить его, научиться выполнять в чуждом человеку мире созидательную работу, нам надо победить невесомость, космический вакуум, сверхнизкие температуры... Вот почему "Днепры" изо дня в день изнуряют себя велоэргометром и бегущей дорожкой, а мы, недолгие гости орбитальной станции, проделываем все новые и новые медицинские эксперименты.
      Сегодня нам предстоит примерить новые пневматические костюмы, которые, по мнению врачей, уменьшают прилив крови к голове. Задуманы они так: накладные манжеты на ногах, создавая некоторое избыточное давление на мягкие ткани, а значит, и сосуды, станут препятствовать оттоку крови. "Примерка" состоится во время очередного сеанса связи - телеметрия покажет, сбудется ли эта надежда врачей?
      На мой взгляд, космонавтам-профессионалам, людям тренированным, это ухищрение медиков вряд ли поможет. Другое дело - люди не богатырского здоровья, которые, я верю в это, когда-нибудь тоже будут работать в орбитальных лабораториях. Им костюм может быть и поможет. Не исключаю, правда, что я необъективен: не слишком люблю медицинские эксперименты...
      - Берци, начинай ты! Лучше все-таки, если подопытный хотя бы нейтрален к такой новинке, а не предубежден, как я... И потом, ты с удовольствием выполнял медицинские эксперименты... А я в другом сеансе связи. Ладно?
      Помогаю добровольцу надеть доспехи, закачиваю в манжеты воздух.
      - Какое давление?
      - Сорок миллиметров.
      Опять подключаю всю медицинскую аппаратуру к пульту. Так, теперь ждем связи.
      - Берци, не крути головой! - слышим вдруг мелодичный голос Тамары, проводящей с нами эти эксперименты.
      - Что это за "не крути головой"! - вступаюсь я за Берталана. Совершенно спокойно стоит человек, никому не мешает! Ты лучше скажи, какие у него данные...
      - Данные как данные, нормальные. Значит, и самочувствие нормальное... как всегда загадочно отвечает Земля. - Сразу не видно. Врачи посмотрят, скажут, что к чему.
      Пусть смотрят, нам не жалко. Долго еще Берци "не крутить головой"? Пять минут.
      - Ну, Берци, что ты чувствуешь? Отливает кровь от головы? С виду что-то не заметно...
      Сеанс связи закончился, а с ним и наше подтрунивание над медиками. Шутки шутками, но каждый понимает, какое важное, пусть и хлопотное, для нас дело делают врачи, специалисты по космической медицине. Они удивительно заботятся о нашем хорошем самочувствии, думают о будущих экипажах орбитальных станций, которые благодаря стараниям медиков смогут гораздо дольше работать на орбите...
      Вдруг - такие звуки всегда вдруг! - снова надрывный вой сирены. И снова на табло тревожный транспарант: "Негерметичен рабочий отсек". На этот раз, похоже, что-то серьезное, ведь в шлюзовой камере - я твердо это знаю - никто не работал...
      - Никто, ни сейчас, ни раньше,- подтверждает Попов, тоже подплывший сюда, к пульту люминесцентной сигнализации.
      - Леня, надо поступить по инструкции, быстро измерить давление мановакуумметром!
      Прибор в течение минуты определяет, падает ли давление воздуха в рабочем отсеке. Если да, значит, утечка, и тут уже самое время разбегаться по своим кораблям... Засекаем. Семьсот шестьдесят девять миллиметров. Пускаем секундомер. Тридцать секунд... Стрелка прибора стоит. Сорок пять секунд - стоит. Девяносто секунд - нет изменений!
      - Уф-ф! Уже легче... Если и есть утечка, то небольшая.
      - Наверное, ложное срабатывание датчика!
      - Ложное? А может, он просто пошутил?!.
      - Ну и шуточки! Давай все-таки еще измерим... В томительном ожидании проходит еще пять минут. Стрелка мановакуумметра стоит не шелохнувшись.
      - Прямо какой-то фокус, да и только,- уже облегченно недоумеваем мы. Будем считать, что техника просто захотела нас немного потренировать. Чтоб не теряли бдительность...
      ...Скоро очередной сеанс связи. И хотя страсти и волнения еще не улеглись до конца, надо готовиться мне к медицинскому эксперименту. Как ни хитрил, но никуда не деться. Берталан с каким-то особым усердием помогает надевать пневмокостюм, подключает аппаратуру. Наверное, радуется в душе, что сейчас его черед командовать: "Не верти головой, стой спокойно!"
      - Ладно, Берци, и это вытерпим. "Нет проблем!" Как любим мы повторять эту фразу, родившуюся еще в период подготовки к советско-американскому полету.
      Стараюсь делать вид, что невозмутим и в жизни нет занятия приятнее, чем испытывать эти резиновые манжеты. Берталан хлопочет над датчиками, а с Земли просят то передвинуть их с затылка на шею, то со спины на грудь.
      - Теперь закройте, пожалуйста, глаза и задержите дыхание секунд на десять! "Орион-2", поддуйте давление до сорока!
      - Есть сорок! - тотчас же отзывается исполнительный Фаркаш.
      - Поделитесь впечатлениями! Какой у него цвет лица?
      - Цвет лица загорелый! - встревает Рюмин, очень довольный, что не он на этот раз попал в заботливые, но такие жесткие руки врачей.
      - А вы не шутите, вам всем пример надо брать с Берталана!
      У Берци довольная физиономия: что, мол, съели!..
      ГЛАВА VIII
      ЗА ТЕХ, КТО НА ЗЕМЛЕ!
      Тяжкий крест дублерства. - Пресс-конференция "Космос - Земля". - Бела Мадьяри - космонавт. - Проблема с усами. - Космические почтмейстеры. Парикмахерская экзекуция.
      Сегодня в Центр управления приехали дублеры, и мы, узнав об этом, в один голос попросили Землю:
      - Давайте их на связь!
      Единодушие наше попятно, ибо не бывает космонавта без дублера, и редкий космонавт не был в свою очередь дублером. Но кто-то, пройдя полный курс весьма нелегкой подготовки, должен остаться на Земле. Кто-то, успешно сдав государственные экзамены - без этого экипаж просто не утвердят,- не прошагает по знойной равнине космодрома последние 500 метров пути к ракете, которая унесет на этот раз его счастливого товарища.
      Я помню, как на пресс-конференции незадолго перед стартом наши дублеры Бела Мадьяри и Владимир Джанибеков рассказывали об атмосфере, в которой проходила их жизнь и подготовка к полету. "Взаимоотношения наши как-то сразу сложились,- сказал Володя о своем напарнике. - И честно скажу, после отъезда наших венгерских друзей на родину нам их будет не хватать, так мы к ним привязались. Привлекает меня у Белы искренность и обостренное любопытство".
      А вот что вспоминал Бела: "По приезде нас встретили Береговой, Климук, Николаев. Они подхватили мою дочку и принялись ее буквально чуть ли не вырывать друг у друга из рук. Этим, как говорят у вас, они купили меня на корню. Потом Леонов дает нашим женам два ключа и говорит: "Мужья будут работать, а вам - жить. Поэтому вы и выбирайте квартиру". Вошли в квартиру, а там еще пусто. Зато все, чтобы отметить новоселье, уже стояло...
      К экзаменам мы готовились каждый день, до самого позднего вечера. У людей, которые с нами работали, и семьи есть, и отдохнуть хочется. Но никто домой не торопился, ни малейшего раздражения на лицах мы не видели, лишь готовность помочь.
      За два года мы сдружились с Володей. Особенно подкупало меня в нем доверие, с которым он относился ко мне, поручая проводить самые сложные работы".
      Как правило, основной и дублирующий экипажи предварительно определяются с самого начала подготовки. Дублер постепенно вживается в свою роль и привыкает к ней. Конечно, лучше всего, когда дублирующий экипаж становится помощником основного, но роль у дублера трудная. Ведь тот, кто летит, получает все: это и радость полета, успешно выполненного дела, и сознание, что годы подготовки не потрачены зря. К тому же это и известность... Остающемуся на земле - ничего, почти ничего...
      Обидно? Да, конечно. Если ты затратил столько же усилий и времени на подготовку, если ты уверен, что можешь выполнить задание не хуже своего товарища, трудно смириться с мыслью, что лететь не тебе, а другому...
      Прошел через эти испытания и я. Первый раз был дублером Алексея Елисеева, когда мы готовились к полету, в ходе которого был выполнен переход из одного корабля "Союз" в другой. Я назначался дублером и еще несколько раз, в частности при полете советско-польского экипажа по программе "Интеркосмос". Признаюсь, в начале своего пребывания в отряде я считал, что дублер нужен тогда, когда что-то случится с основным экипажем; кто-то, например, серьезно заболел или просто признан негодным по состоянию здоровья. Такие случаи бывали, и вместо основного экипажа летели дублеры.
      Возможно иной читатель скажет: а почему бы не решить "проблему" таким образом, чтобы летел тот, кто лучше подготовлен, кого выберут по объективным оценкам инженеры-инструкторы, занимающиеся нашей подготовкой.
      На первый взгляд все логично - в полет пойдут лучшие из лучших. Но, согласитесь, в таком случае между экипажами сразу неизбежно возникает далеко не безобидное соперничество. Это может отразиться и на взаимоотношениях людей, создает неспокойную обстановку, психологически изматывает экипажи еще до старта. Так что, я думаю, все же правильнее, когда уже в самом начале подготовки назначаются основной и дублирующий экипажи. Вот и у нас сразу были определены дублеры - Володя Джанибеков и Бела Мадьяри. Хотя и они не теряли надежды полететь - такое чувство всегда теплится в душе у дублера,- я видел, как был удручен Бела Мадьяри после заключительного заседания комиссии. Когда объявили, что наш экипаж по-прежнему рекомендуется в качестве основного, Бела от расстройства даже изменился в лице: до последнего момента надеялся, а вдруг...
      И эти чувства оправданы: ведь точно заранее не предскажешь, всегда может что-то произойти и порой происходит. Готовился же Валентин Лебедев полететь в паре с Леонидом Поповым, но в последний момент его заменили Валерием Рюминым...
      Бела Мадьяри с большим чувством ответственности нес ношу дублера: он не прекратил свою работу - хотя и мог бы - уже после выхода нашего экипажа на орбиту. Настоящие дублеры, а они у нас именно такие, считают, что должны, оставаясь на земле, быть рядом с теми, кто в полете, помогать им, несмотря на разделяющие их тысячи километров. И не случайно, наверное, Бела и Берци относятся друг к другу с большим уважением.
      Еще в 1967 году одна венгерская газета писала о восемнадцатилетнем планеристе Беле Мадьяри: "Кто знает, может быть, он станет космонавтом?" Что ж, журналисты как в воду смотрели: вместе с Фаркашем Бела отлично подготовился к полету, и если космонавт - это человек, обладающий совокупностью необходимых для полета качеств и знаний, то Белу можно с полным правом считать космонавтом.
      На пресс-конференции перед стартом журналисты спросили:
      - Будь на корабле третье место, кого бы вы хотели видеть рядом с собой?
      Вот уж поистине легкий вопрос! Берци тогда отреагировал мгновенно:
      - Конечно, Белу Мадьяри!
      - Разумеется, Мадьяри! - без раздумий поддержал я напарника,- кто же лучше его готов к этому полету?
      ...На связи - наши дублеры, советские и иностранные журналисты, аккредитованные при Центре управления полетом.
      Нам, советским космонавтам, вопросы зачитывает Володя Джанибеков, а вопросы, предназначенные Берци, передает Бела Мадьяри.
      - Каково ваше мнение о венгерском космонавте?
      - Я думаю, из него получился хороший космонавт. С самого нашего старта он работал отлично. Быстро освоился в невесомости. Фаркаш умело справляется с экспериментами. Словом, если бы мне еще раз предложили полететь с ним в космос, я бы с удовольствием согласился.
      А вот вопрос самому космонавту-исследователю:
      - Отличаются ли впечатления о полете по сравнению с тем, как вы его представляли на Земле?
      - Да, отличаются! Все оказалось не так страшно. В период тренировок Валерий Кубасов много рассказывал мне о космосе. Честно говоря, я с тревогой ждал встречи с невесомостью. Но все прошло отлично, и мне кажется, что давным-давно живу на орбите.
      - Неплохо говорите по-русски,- сделали комплимент Берталану корреспонденты. - Ну а своего командира научили хоть нескольким венгерским словам?
      - Чоколом! - отвечаю я приветствием по-венгерски.
      - Как на борту сочетается работа с отдыхом? - спрашивают у меня.
      - У нас очень мало свободного времени. В короткие минуты отдыха, что бывают в конце суток, делимся впечатлениями о проделанном, слушаем музыку. Кстати, музыку мы все любим слушать и во время работы: нисколько не мешает проведению операций!
      - На борту имеется видеомагнитофон,- включается в разговор Берталан,- и очень много кассет к нему. Но "Днепры" показали нам пока только один фильм некогда, все время уходит на эксперименты, наблюдения.
      Кстати, наконец-то сегодня Берталан сделал снимок Венгрии. И хотя это был лишь краешек территории, все равно космонавт-исследователь доволен: ведь трасса орбитального комплекса проходит так, что съемка эта первоначально не планировалась. И вообще Берталан в полном восторге.
      - Это чудесно! - отвечает он на вопрос оператора Центра управления полетом о том, как выглядит из космоса Земля. - Глаз не оторвешь. Краски нашей планеты!.. У меня не хватает слов, чтобы описать все по-русски...
      - Говори по-венгерски! - под общий хохот замечает Валерий Рюмин.
      - Последний раз вы были в космосе пять лет назад. Изменился ли за это время вид Земли из космоса? - задают мне вопрос.
      - Сразу трудно заметить что-то вполне конкретное,- отвечаю я, глядя в объектив телекамеры,- но одно определенно можно сказать: загрязнение природной среды усилилось.
      - Вы уже второй раз летаете на "Салюте-6",- спрашивают журналисты Рюмина,- помогает ли прежний опыт?
      - Опыт - незаменимая штука,- отвечает Рюмин,- я лично чувствую, чем больше летаешь, тем легче работается!
      Когда остается несколько минут до конца отведенного для пресс-конференции первого сеанса связи, Владимир Джанибеков неожиданно предлагает нам задать и свою очередь вопросы журналистам.
      - Как в Венгрии встретили полет своего первого космонавта? - сразу принимаю я эстафету.
      - С огромным энтузиазмом,- отвечает за корреспондентов Бела Мадьяри. В газетах фотографии, репортажи, статьи. Венгрия следит за вашим полетом.
      Бела, как видно, не растерялся и выручил всех журналистов. После этого я задал нашим журналистам еще два вопроса:
      - О чем бы говорили, рассказывали журналисты, если бы оказались в космосе? Кого бы они взяли с собой, если бы в корабле было три места, а на борту уже находились два их коллеги?
      Журналисты запросили тайм-аут, заявив, что на эти вопросы они смогут ответить только завтра. Мы согласились.
      В ожидании следующего сеанса связи раскладываем на борту орбитального комплекса предметы-символы. Рядом с флагами - гербы СССР и ВНР, миниатюрные издания "Интернационала", "Декрета о мире", "Конституции ВНР", вымпелы и значки, памятные медали в честь полета; маятник Этвеша - гравитационный вариометр,- служащий для разведки полезных ископаемых, пачку конвертов и штемпели специального гашения.
      Во втором сеансе связи наш международный экипаж рассказал о тех символах, которые мы взяли с собой в космос. Берталан Фаркаш показал флаги и гербы наших стран, макет монумента "Освобождение", воздвигнутого на горе Геллерт в Будапеште. Фигурка солдата на этом макете выполнена из золота. Показали мы и макет Чепельского телеграфа, который принял в 1919 году приветствие Владимира Ильича Ленина революционной Венгерской республике. Филателистов, наверное, очень заинтересовало сообщение о том, что некоторое количество конвертов мы погасим на борту венгерскими и советскими штемпелями.
      Перед телекамерой появляется забавный медвежонок в скафандре. Мы видим его и на своем мониторе.
      - Это герой наших детских телепередач! - поясняет Берталан,- он очень хорошо подружился с невесомостью. Видите, как весело кувыркается!
      Вместе с ним на борту и олимпийский мишка.
      - Ты своего плохо кормишь,- журит Берталана Джанибеков,- он меньше нашего!
      - Просто он еще молодой,- смеется Берци,- и не такой опытный космонавт, как ваш медвежонок.
      Продолжаются вопросы. Мы подробно рассказываем о приборах.
      Еще в начале пресс-конференции журналисты спросили меня:
      - В чем преемственность научных экспериментов, подготовленных учеными социалистических стран?
      - Преемственность эта заключается в том,- поясняю я,- что сейчас мы выполняем не только советско-венгерские эксперименты, но и продолжаем те, что проводили международные экипажи до нас. Это, например, чехословацкий эксперимент "Оксиметр", эксперимент ГДР "Аудио", болгарский - "Спектр", польские эксперименты... Каждый международный экипаж, побывав на борту орбитальной станции, оставил здесь приборы, с которыми работал. Те, кто полетит позже, продолжат исследования с помощью этой же аппаратуры.
      Болгарское телевидение просит подробнее рассказать, как экипаж работает с прибором "Спектр".
      - Очень хороший прибор,- говорит Берталан Фаркаш,- с ним удобно работать, функционирует он надежнo. Спасибо создателям "Спектра"! Мы надеемся, что полученные результаты будут интересными. Надо отметить, что с помощью прибора "Спектр" международный экипаж проводит весьма обширную программу исследований. В эксперименте "Заря", например, изучались спектральные характеристики атмосферы на восходе и заходе Солнца, когда оно просвечивает большую толщу воздушной оболочки нашей планеты.
      - Как видите,- говорим мы,- хотя с нами и нет болгарского космонавта, идут эксперименты, подготовленные учеными Болгарии, других стран. Эстафета братства продолжается!
      - Теперь весьма деликатный вопрос,- предупреждает Центр. - Ходят слухи, будто Валерий Рюмин уговаривает Берталана сбрить усы. Женская общественность Венгрии встревожена. Поступают телеграммы протеста. Внесено встречное предложение - Рюмину отпустить усы! Просим внести ясность.
      - Это я напутал! - выкручивается Рюмин. - Оказывается, между "Орионами" был такой уговор: Фаркаш сбривает усы, если Кубасов их отращивает. А Валерий еще пока не собирается, так что успокойте женщин!..
      На станции веселое оживление.
      - А вообще-то мы подумаем,- добавляю я на правах одной из участвовавших в заключении "договора" сторон.
      Еще перед стартом я заметил Берталану в разговоре:
      - Тебя не смущает, что Георгий Иванов был первым космонавтом с усами, и вот, как видишь, случилась неудача. Боюсь, может, и в самом деле усы плохая примета?!
      Берци нехотя, но все-таки пообещал сбрить усы на станции.
      И вдруг такое ходатайство в защиту, да от кого - от женщин. Надо что-то решать.
      - А это земля - земля моей родины: немного, всего крошечный пакетик,- с гордостью показывает телезрителям Берталан.
      Пожалуй, это действительно первая земля, побывавшая в космосе.
      - Какая она, Берталан? - спрашивают из Центра управления полетом.
      - Дорогая, очень дорогая и любимая земля! - по голосу Фаркаша нетрудно догадаться, какие трогательные чувства испытывает он в этот момент.
      Плывет над планетой космический дом. Наша беседа подходит к концу.
      - А если бы вам встретились представители какой-нибудь внеземной цивилизации, как бы вы с ними объяснились? - задают вопрос Леониду Попову.
      - Есть только один язык, доступный пониманию другой цивилизации,- язык мира и дружбы.
      Наверное, это действительно так!
      Вот и закончилась пресс-конференция. Собираем флаги, гербы, фигурки, миниатюрные книги на венгерском языке.
      Сегодня мы выступаем не только в роли интервьюируемых, но и как орбитальные почтмейстеры: нам предстоит проштемпелевать конверты космической почты и, кроме того, оставить на них свои автографы. Установить на штемпелях дату гашения - минутное дело. Теперь надо приготовить подушечку, с помощью которой наносится красящий состав. Но где она? Что-то не видно.
      - Ребята, не попадалась вам новенькая подушечка, ее должны были прислать?
      - Вроде не было ее в посылках,- отвечает Попов,- надо спросить Землю.
      - Посылали, это точно,- следует подтверждение. - Если не найдете, не знаем, чем ее и заменить... Почтовики говорят, что красящий состав в подушечке разбавляют керосином, но где вам его взять? А еще они советуют использовать материал из авторучек...
      - Из авторучек? - в каком-то озарении переспрашивает Берци. И тут же:
      - А пасту, пасту из шариковых ручек или фломастеров можно?
      - Из шариковых, наверное, можно, из фломастеров нe стоит - жидковато получится.
      - Сложная проблема,- резюмируем мы.
      - И в самом деле непростой вопрос,- соглашаются в Центре. - Может быть, сами что-нибудь придумаете, а?
      - Шариковые ручки-то у нас под давлением,- не знаю только, для кого поясняю я. - Если распилить стержень, паста разбрызгается...
      - А вы попробуйте водить стержнем по штемпелю,- советуют в ЦУПе.
      - И получится просто капля...
      - Ваша правда. Распиливать нельзя, а то выкраситесь с ног до головы...
      - Ничего, у нас через недельку банный день,- отвечает "Днепр-1".
      - Вопрос оказался серьезнее, чем мы думали. Почему-то считалось, что подушечка у вас есть.
      - А кто нам ее дал?
      - Да вот выяснилось, что никто.
      Видно, Земля посчитала проблему исчерпанной и немного погодя справилась у Лени, готов ли автомат "Строка" принять телеграмму. Отвечаем утвердительно и принимаем следующий текст:
      "Космонавтам Кубасову и Фаркашу. Коллектив ЦНИИ физики Венгерской Академии наук поздравляет вас, желает вам дальнейшей успешной работы. Надеемся, что "Пилле" работает хорошо".
      - Спасибо, "Пилле" работает действительно хорошо,- отвечаем мы физикам, создавшим для замеров на борту доз космического излучения легкий, помещающийся на ладони прибор. Он в полной мере оправдывает свое название: "пилле" - по-венгерски "бабочка".
      - Наша смена заканчивает с вами работу. Напоминаем: в следующий сеанс связи у вас телерепортаж о символической деятельности...
      Следующая смена, еще "свеженькая", начинает сеанс с шутки:
      - "Днепры", тут ваши жены в один голос предлагают сделать все наоборот: "Орионов" оставить на станции, а вас вернуть на Землю, отдохнете в профилактории недельку, потом снова на борт...
      - Да ведь "Орионы" не согласятся, да и нам тяжеловато будет на Земле так и проведем недельку в реадаптации.
      - Начинаем символическую деятельность,- сообщаю в Центр. - Взяли штемпели... Вот, гасим конверты...
      - А чем? - уже узнав о наших затруднениях, интересуется новая смена.
      - Выкрутились,- уклончиво отвечает Попов. - Валера придумал... Вы нам лучше музыку дайте...
      - Через десять секунд будет вам музыка. Из "Белоснежки и семи гномов" годится?
      Покончив с конвертами, подписываем свидетельства о полете международного экипажа на борту орбитального комплекса. Оно гласит:
      "Настоящим удостоверяется, что в соответствии с соглашением о сотрудничестве между странами - участницами программы "Интеркосмос" в период с 26 мая по 3 июня 1980 года на борту орбитального комплекса "Салют-6" "Союз-35" - "Союз-36" выполнен полет международного экипажа в составе граждан СССР и ВНР, в ходе которого проводились исследования в интересах науки и народного хозяйства. Члены международного экипажа - космонавты..."
      Расписываемся на 20 таких свидетельствах. По одному достанется каждому из нас. Мой экземпляр в память об этом полете займет свое место на стене рабочего кабинета - рядом со свидетельством о первом в истории международном космическом полете по программе "Союз" - "Аполлон"...
      Берци теперь предстоит вести телерепортаж для соотечественников, и он не может скрыть некоторого волнения.
      - Берталан,- просят для начала с Земли,- продемонстрируйте нам, как вы плаваете в невесомости.
      Берци с удовольствием выполняет это пожелание - плавает, кувыркается, крутит сальто. Бела Мадьяри, наблюдающий пируэты на огромных ЦУПовских телеэкранах, спрашивает:
      - У вас что, на борту холодно и ты греешься унтятами?
      - Просто они ему очень приглянулись,- отвечаю за Берци. - Вот он и не расстается с ними. А на мне обычные полетные туфли.
      - У нас здесь 25 градусов,- объясняет Берталан. - А унтята мне с первого дня понравились - очень мягкие, двигаться в них очень удобно, а туфлями еще заденешь что-нибудь...
      - Опасается окно высадить,- комментирует Рюмин.
      - Вот именно, а в унтятах, если и толкну кого невзначай, не больно,- на полном серьезе поясняет Фаркаш.
      - А синяков у тебя нет?
      - Пока нет, надеюсь, и в оставшиеся двое суток обойдется без столкновений...
      Берци рассказывает о своих впечатлениях, о том, как выглядит отсюда наша планета, его родная Венгрия.
      Пока Берталан красовался на экране, взвесив все "за" и "против", единодушно решаем подвергнуть его гусарские усы косметической операции, то есть просто подстричь. Тем более что в нашей насыщенной программе образовалось небольшое "окно". Отлавливаем брыкающуюся "жертву" (благо не очень сопротивляется), тащим к креслу, фиксируем, чтобы не уплыла. Обреченный Берци уже, видимо, смирился с насилием, и мы теперь можем спокойно подбирать парикмахерский инструмент. Первым делом вооружаемся пылесосом, без него в космосе не обходится ни одна подобная операция. Как признанного всеми нами специалиста по уборке станции, назначаем Попова ответственным за этот снаряд. У Рюмина работа более квалифицированная - ему орудовать ножницами, да не какими-нибудь, а самыми большими из тех, что есть на станции. Длиной они сантиметров под тридцать. Этим инструментом мне довелось резать стальной лист, чтобы изготовить дополнительные кассеты для кинокамеры...
      Дружно набрасываемся на несчастного Берци. Конечно, для полного сервиса не хватает белых крахмальных салфеток, халатов, но в целом мы действуем как заправские цирюльники. Я держу клиента за голову обеими руками, Валерий угрожающе водит перед лицом могучими лезвиями. На мгновение отвлекаюсь от клиента, тянусь рукой к кнопке дистанционного управления кинокамерой, чтобы запечатлеть эту картину.
      Хищно щелкают ножницы, и Берци провожает скорбным взглядом уплывающие в пылесос волосинки. Черновая обработка окончена, и теперь я маленькими ножницами пытаюсь придать оставшейся растительности форму усов.
      Берци как будто успокоился. Видимо, понял, что перед ним квалифицированные мастера-брадобреи, да и у инструмента моего не такой уж страшный вид.
      - Не волнуйся, целы твои усы, даже красивее стали. Когда вернемся на Землю, твоя Анико и не заметит ничего, если только мы ей кинофильм не покажем...
      Берци доволен таким исходом: и слово сдержал, и при усах остался. Теперь на радостях он и сам решил выступить в роли космического парикмахера. Есть добровольцы? Мне еще рановато - перед самым стартом навестил парикмахера. Может, Валерия заставить: давно ведь на орбите?
      Тот соглашается, но изображает, что очень напуган предстоящей операцией. Только мы уже опытнее: мигом скручиваем его, сажаем в кресло. Берци с ножницами наперевес мечется вокруг Валерия, Леня с великолепно отработанной реакцией поглощает пылесосом клочки волос. Под общий хохот снимаем эту сцену на пленку. Немногие могут похвастаться прической, сделанной на околоземной орбите, где каких-нибудь 20 лет назад и менее сложные вещи были проблемой!
      ГЛАВА IX
      ПРОФЕССИЯ: КОСМОНАВТ
      "Разминайтесь в нужных частотах!". - Вопросы для "Опроса". - Циркуляр для "господ инженеров". - Экзаменационные страсти. - Человек или автомат. На борту - порядок!
      Крутит наш комплекс виток за витком, сменяются на борту день и ночь, но лишь металлические шторки на иллюминаторах создают иллюзию ночи. Только 20 минут в течение времени витка за бортом темно. Это уже кое-что, в первые дни на орбите солнце вообще не заходило за горизонт.
      Утром я спустился в "Союз-35", чтобы продолжить подготовку корабля к нашему возвращению. Кстати, я не оговорился - действительно спустился, если под спуском иметь в виду перемещение в направлении к центру Земли. Ведь станция с пристыкованными к ней кораблями плыла тогда, вытянувшись в струнку к поверхности планеты. Это так называемый режим гравитационной стабилизации, ранее неизвестный, никем не предсказанный, открытый совсем недавно в ходе первой длительной экспедиции на "Салюте-6". Повинуясь законам небесной механики, станция в таком положении - строго вертикально - постоянно, по мере своего вращения вокруг планеты, поворачивается (относительно, скажем, стороннего неземного наблюдателя) и всегда остается обращенной "торцом" к земной поверхности.
      Авторами и исполнителями этого динамического режима стали космонавты Юрий Романенко и Георгий Гречко - первый основной экипаж "Салюта-6". Поначалу, занявшись природоведческими и народнохозяйственными наблюдениями, они испытывали трудности. Из-за вращательного движения комплекса вокруг центра масс получалось так, что интересовавшие их объекты либо уплывали из иллюминатора и надо было то и дело менять позицию, либо вовсе исчезали из поля зрения.
      Тогда экипаж и предложил для подобной работы, а также для технологических экспериментов, которым мешают всевозможные ускорения станции из-за двигателей ориентации, режим гравитационной стабилизации. Его открытие - пример неожиданностей, подстерегающих специалистов даже в такой классической, устоявшейся дисциплине, как небесная механика. А ведь, казалось бы, могли же предвидеть такой режим ученые-баллистики, умеющие решать куда более сложные задачи...
      Нечто похожее произошло и со мной, когда я впервые стартовал в космос на "Союзе-6". Я не мог тогда сориентировать корабль по звездам, потому что не был в состоянии определить свое собственное положение в аппарате. Разумеется, в нем царила темнота, этого было достаточно, чтобы потерять представление, где "низ" и "верх", где "стены" и "потолок". На Земле точное представление об ориентации в направлении "верх-низ" дает сила тяжести, а в космосе этот привычный компас отказывает. Как ни странно, это открытие было неожиданностью...
      Я в "Союзе-35", далеко от орбитальной станции, но прекрасно улавливаю, когда "Днепры" приступают к утренней физзарядке: станция вибрирует, особенно это заметно, если кто-то начинает растягивать амортизаторы для тренировки рук. Вроде бы что значат каких-нибудь 50-70 килограммов по сравнению с тоннами массы орбитального комплекса! Тем не менее наш дом раскачивается, и ощутимо. Страшного ничего нет, важно только растягивать амортизаторы с частотой, отличной от частоты колебаний, присущих самой станции, как и любой другой конструкции, чтоб не возникала опасность резонанса, прогрессирующих колебаний комплекса...
      Пока "Днепры" завершают свой утренний туалет, прикидываю, как лучше выполнить всю запланированную на день программу. До отбоя еще далеко, хотя бодрствуем мы целых 16 часов - это по написанному режиму, на самом деле мы спим, как правило, не более 5 часов в сутки.
      Собственно, "полезная" работа - научные эксперименты, наблюдения занимает 6-8 часов, остальное время уходит на всевозможные обслуживающие операции. Для нас, экспедиции посещения, сделали исключение, разрешив отбой не в 23 часа, как у основного экипажа, а в полночь.
      Сегодня дежурный оператор ЦУПа спросил, в каком объеме уже выполнена, по нашим оценкам, программа научных экспериментов. Пришлось подвести приблизительные итоги. Вышло, что процентов 80-85 запланированных дел мы уже осилили.
      Систематически контролируя ход нашей работы, ЦУП старается не дергать по пустякам, не отвлекать экипаж, не сбивать с ритма: короткий обмен информацией, уточнение задания, консультации - вот и все. Есть у нас и эксперименты, вовсе не требующие радиообмена. Вот, например, эксперимент "Опрос". На мой взгляд, весьма важный и для сегодняшней космонавтики, а тем более для будущих длительных полетов, в том числе и в дальнем космосе. Впрочем, предмет "Опроса" - изучение психического состояния космонавтов важен и для обычной деятельности людей.
      Каждому из членов экипажа предлагается письменно ответить на девять групп вопросов, касающихся изменений аппетита, вкусовых ощущений, сна, самооценки активности движения, изменения внешности, потребления, препаратов из бортовой аптечки, а также использования свободного времени. Кроме того, к нашему полету советские и венгерские специалисты подготовили дополнительный вопросник, с его помощью предполагается установить эмоциональное состояние космонавтов, взаимоотношения между членами экипажа.
      Проанализировав самооценки, сравнив их с полученными ранее, специалисты смогут установить динамику адаптации, понять характер психологической перестройки, выделить наиболее уязвимые зоны. Тест позволяет оценить такие индивидуальные переменные, как круг и направленность интересов, эмоциональная устойчивость, настроение и работоспособность. Иными словами, психологи стремятся проследить изменение отношения к внешним раздражителям, воздействующим на космонавтов в полете.
      Специалисты накопили уже интересный материал об адаптации человека к необычным условиям, есть у них и данные нескольких международных экспедиций, в том числе советско-американского космического полета. Но это только начало; психологические аспекты профессии космонавта, специфика столь неординарных коллективов, как экипаж космической экспедиции, особенно интернациональной, еще мало изучены специалистами, и каждый полет дает пищу для размышлений.
      Уже сейчас они с полной определенностью отмечают, что в первую очередь космонавт реагирует на изменения в еде и сне, на уровень внешних раздражителей: звук, цвет, температуру... Сразу же привлекает его внимание и необычность ощущения опоры, неоднозначное представление о положении своего тела в пространстве. А вот на физические усилия, чтобы передвигаться и принимать ту или иную позу, космонавт обращает внимание лишь после трех пяти суток полета...
      Я много раз на страницах этой книги употреблял термины "космонавт", "профессия космонавта". Думаю, стоит если и не сформулировать эти понятия, то хотя бы очертить тот круг знаний, навыков, личных качеств, необходимых людям этой редкой пока профессии.
      Когда-то, еще перед первым моим стартом, я сказал, что космонавт - "это обычная профессия в необычных условиях". Но ведь необычные, даже экстремальные, условия не редкость и на Земле. Цену им знают полярники и пожарные, диспетчеры Аэрофлота, летчики и моряки, да, впрочем, всех не перечислишь...
      Морякам-подводникам, как и нам, приходится подолгу жить и работать в ограниченном пространстве, в искусственной атмосфере, постоянно общаться с узким кругом лиц. И они вынуждены переносить шумы, вибрацию, ощущать недостаток движения, испытывать чувство оторванности от дома, родной земли.
      Кстати, именно в морской стихии приходится нам проводить напряженные тренировки перед полетом. Я имею в виду "учения", когда моделируется приводнение космического корабля в штормовое море. Испытывать жестокую болтанку, сидя в креслах-ложементах,- это еще не самое неприятное. Проигрывается и аварийный вариант. Отцепившись от крана, корабль плюхается в воду и становится игрушкой разгулявшейся стихии. Как ни качает, но это пока терпимо, по крайней мере сидишь в кресле, тебя не бьет о выступы интерьера. Но вот команда: "Покинуть корабль!" Отстегнуты ремни, и тут уж берегись: надо не просто избежать столкновений со стенками корабля, но и, открыв люк, выбраться наружу. В скафандрах, с прикрепленными к ним плавсредствами и НАЗом - носимым аварийным запасом - это почти цирковой трюк. Так что приходится попотеть в буквальном смысле слова. Снаружи соленый пот смывается не менее соленой водой, но легче не становится. Плавсредство - это просто надувной оранжевый мешок под мышками, утонуть он не даст, но ты как взлетающий на штормовой волне поплавок.
      В такой обстановке нужно вскрыть НАЗ и достать из него радио- и светосигнальные средства, чтобы по этим ориентирам тебя могли отыскать моряки-спасатели.
      Менять скафандры на гидрокостюм и наоборот приходилось после нескольких часов плавания "Союза" в штормовом море, а это - серьезное испытание даже для тренированного вестибулярного аппарата. К тому же переодеваться приходилось в отчаянной духоте: инструкторы ввели "отказ" - "неисправность в энергопитании системы кондиционирования и вентиляции..."
      Да, космонавты познают трудности многих "земных" профессий, но кроме того, они вынуждены испытывать длительное время невесомость, ставящую многие привычные понятия с ног на голову.
      Вот и другая особенность нашей профессии - подготовка к полету длится неизмеримо дольше самого полета. К тому же нет, пожалуй, такого навыка, который рано или поздно не пригодился бы на борту космического корабля или долговременной станции.
      Часто спрашивают, какое образование должен иметь космонавт, какой необходим ему объем знаний? Ответить могу, исходя из своего опыта.
      Окончив Московский авиационный институт, я, признаться, и не предполагал, что мне, например, пригодятся некоторые полученные в его стенах практические навыки и теоретические знания по сварке. И вот в 1969 году неожиданно понадобился этот старый "багаж": на "Союзе-6" мне пришлось выполнить первую космическую сварку. Разумеется, перед полетом я много тренировался, но давалось все гораздо легче, быстрее.
      А как я жалел перед вторым своим космическим полетом, что не овладел английским. В школе и институте, даже в аспирантуре учил немецкий. Участие в программе "Союз" - "Аполлон" потребовало срочно освоить английский. И тут туго мне пришлось: ведь раньше было гораздо больше свободного времени... Вот и посудите сами, много ли должен уметь космонавт?
      Программа нашей подготовки строится так, что знания охватывают практически все аспекты полета, все его элементы. Тем не менее очень трудно предусмотреть любую "мелочь". Вот почему в полной мере относим к себе мудрую сентенцию из старого циркуляра Морского технического комитета:
      "Никакая инструкция не может перечислить всех обязанностей должностного лица, предусмотреть все отдельные случаи и дать наперед соответствующие указания, а поэтому господа инженеры должны проявлять инициативу и, руководствуясь знанием своей специальности... прилагать все усилия для оправдания своего назначения".
      Плакат с этими словами висит на стене у нас в греческом зале. Думается, они очень точно определяют тот поистине бесконечный перечень знаний, а главное, сам образ мышления не "господ", но инженеров от космонавтики...
      Этот старый циркуляр и натолкнул меня на мысль обобщить накопленный нами опыт в виде своеобразных заповедей космонавта. Должен оговориться, что некоторые мысли были высказаны еще Сергеем Павловичем Королевым. Итак, вот они:
      помни, что в инструкции всего не предусмотришь, настоящий космонавт должен знать немного больше, чем она предписывает;
      инициатива инициативой, но старайся всегда придерживаться инструкции, иначе тебя посчитают недисциплинированным, а на тренировках еще и снизят оценку;
      если ты на орбите, никогда не спеши, даже в том случае, когда что-то произошло: секунда на орбите ничего не решает;
      старайся всегда советоваться с ЦУПом, но и сам проявляй инициативу;
      помни, что космический корабль - не самолет, а поэтому, если какая-нибудь динамическая операция не получается сразу, не старайся ее выполнить простым повторением;
      выдавая в полете команды на управление, будь внимателен; для этого всегда контролируй свои действия по пульту и мысленно;
      терпение, способность овладеть своими эмоциями - эти качества необходимо постоянно вырабатывать;
      не сочиняй, точно записывай и наговаривай, что видишь и чувствуешь;
      летай дольше, помни: полет стоит дорого;
      героем можешь ты не быть, но космонавтом быть обязан...
      ...После завершения обширной программы подготовки - волнительная пора: экзамены, зачеты (и практические и теоретические). Только в отличие от любой студенческой сессии их огромное множество. Перед каждым полетом надо выдержать по 30-40 таких испытаний. Оценки идут по обычной пятибалльной системе, но экзаменаторы признают только отличные ответы: одна-две четверки допускаются в порядке исключения, а уж тройка вообще исключена.
      К каждому экзамену готовимся очень тщательно, засиживаясь далеко за полночь. И все же, когда приходит момент встречи с комиссией, чувствуешь знакомый каждому студенту предэкзаменационный "мандраж".
      Хотя почти все члены комиссии знакомые коллеги-специалисты, но экзамен есть экзамен, во время которого жди любых сюрпризов. В приеме экзаменов участвуют несколько сот квалифицированных разработчиков ракетно-космических систем. А ты перед ними - один-одинешенек, и, конечно, без шпаргалок!
      Билеты предлагают редко, чаще всего кандидату на полет задают вопросы. За экзамен их набирается порой до полусотни. Так было, когда мне пришлось, например, сдавать систему управления движением.
      Как и на всяком экзамене, не избежать и каверзных вопросов, и просто неожиданных, что называется, на сообразительность. Послушают члены комиссии иной ответ, отметят, логично, мол, рассуждает кандидат, да только первоначальная техническая подготовка слабовата...
      А за этим в лучшем случае следует рекомендация комиссии - готовиться к пересдаче. Прошло время, не смог повысить уровень, получил тройку - и, как говорят, прощай надежда.
      Особенно внушительная комиссия на комплексном тренажере. Нас с Берци почтили высоким вниманием более пятидесяти человек. Представьте, как пришлось поволноваться на этой генеральной проверке.
      Вот как, например, на тренажере "сдают стыковку": по устланным красной дорожкой ступенькам экипаж поднимается в макет корабля "Союз" с отрезанным за ненадобностью приборно-агрегатным отсеком. Задраен гермолюк. Космонавты общаются теперь с экзаменаторами только по радио.
      Члены комиссии, обосновавшись у пульта управления, распечатывают конверт, который мы выбрали сами, удостоверив подписями. Естественно, содержание узнаем только теперь: "Ручное причаливание".
      На бортовом телеэкране появляется станция, постоянно увеличиваясь в размерах. Слышим команды, сами комментируем наши действия. Шумят двигатели: мы "летим"!
      Докладываем: "Работают двигатели причаливания и ориентации, дальность 90 метров, видим станцию. Подходим, дальность - 50, скорость - 0,3 метра в секунду".
      На телеэкранах комиссии та же картинка, но вдобавок еще и наши лица важно не только справиться с операцией, но и сделать это спокойно, уверенно, без внешнего напряжения.
      "Облетаем" станцию, видим стыковочный узел, сигнальные огни. Скоро "касание". Все, "состыковались".
      Надо сказать, все тренировки мы прошли хорошо.
      Берталан на всех теоретических экзаменах получал одни пятерки.
      Он готовился добросовестно и тщательно: проработал все более или менее существенные моменты предстоящего полета.
      Но сдача экзаменов - это еще не все. Теперь кандидатам предстоит беседа с техническим руководителем, который дотошно знакомится с нашими ведомостями; не приведись если обнаружится четверка, да еще с каким-нибудь замечанием! Тут уж придется кандидату и краснеть и бледнеть... В следующий раз такого не допустишь.
      Достается на собеседовании и дублерам, к ним тоже никакого снисхождения; летишь не летишь, а изволь подготовиться не хуже основного экипажа.
      И все-таки главное испытание - это сам полет, где все проверяется от начала и до конца. И опыт каждого такого экзамена - со всеми его плюсами и минусами - в свою очередь становится предметом изучения, ценным пособием для космонавтов, для специалистов - разработчиков космической техники и тех, кто создает программу научных экспериментов на орбите...
      Порой можно слышать мнение, вроде бы подкрепляемое успешными, проделанными с ювелирной точностью рейдами межпланетных автоматических станций: а нужен ли вообще на борту космонавт, ведь стартуют же на орбиту и благополучно стыкуются со станцией беспилотные транспортные корабли! Да и сама станция, как полагают некоторые специалисты, может и должна длительное время работать в автоматическом режиме, выполняя сложные научные эксперименты, "наблюдая" и фотографируя Землю, космонавтам в этом случае останется только ненадолго посетить станцию, привезти новые образцы для исследований и технологических экспериментов, кино- и фотоматериалы, проделать ремонтно-восстановительные работы и вернуться назад, прихватив с собой продукцию орбитального автомата. Есть и промежуточный вариант: экипаж трудится на орбите, скажем, три-четыре месяца, затем станция действует в автоматическом режиме, потом снова экспедиция посещения и так далее...
      Нынешний уровень науки и техники вполне позволяет создать такие космороботы, и, несомненно, многие задачи автоматы выполняют точнее и быстрее человека. Они безукоризненно справятся с любой формализуемой операцией, то есть с процессом, который можно выразить языком математических символов, запрограммировать. Там, где нужно с особой, часто недостижимой для человека точностью выдать сложную команду, проследить ее исполнение, мгновенно проанализировать ход операции и внести необходимые поправки, автомат незаменим. Он может и самообучаться, быть гибким и даже в известной мере находчивым. И уж конечно ему неведомы страх, растерянность, чувство дискомфорта...
      Но неспроста я оговорился по поводу находчивости автомата - "в известной мере". Да, при нештатной ситуации робот молниеносно переберет все записанные варианты, но окажется беспомощным, если в его электронной памяти не предусмотрена та или иная ситуация. Я не имею в виду сложные и весьма совершенные роботы, которые способны к избирательности "мышления", могут обобщать поток самой разноречивой информации, а главное - принимать однозначное решение. Ни по габаритам, ни по надежности эти лабораторные образцы еще не подходят для практической космонавтики.
      Как раз слабости нынешней, а вероятно, и будущей автоматики подчеркивают силу человека, обладающего моторным ассоциативным мышлением; даже не перебирая в уме сотен вариантов решения, он может сразу, интуитивно, найти единственно правильный. Способность вычленить из прошлого опыта нечто похожее, близкое, проверить рабочую гипотезу и сделать правильный шаг - это бесценное, немоделируемое свойство человека не заменят пока в космонавтике никакие автоматы.
      Впрочем, уже произошло известное разделение труда: на автоматы возложено множество управленческих функций, они великолепно справляются со всеми процессами вывода корабля на орбиту, его маневрирования, спуска с орбиты и т. д. И вообще в любой работе, которую надлежит выполнить точно, последовательно, ничего не забывая, в массе повторяемых операций, автоматы незаменимы. Взяв на себя такого рода обязанности, они освобождают космонавта для той творческой, исследовательской деятельности, ради которой человек, преодолев земное притяжение, вышел в космос...
      Да, человек не машина, и это очевидное обстоятельство требует заботы о таких несвойственных автоматам вещах, как здоровье, эмоциональное состояние и работоспособность...
      Данные "Опроса", по-видимому, позволят улучшать эти параметры. Что же касается совершенствования системы отбора и подготовки экипажей, то, полагаю, что и нынешняя "работает" вполне надежно. Хотя, правда, случаются и неожиданности в группе космических партнеров. Представьте: среди кандидатов в члены экипажа есть естественный лидер - человек, чьи знания, опыт, наконец, жизненная активность делают его естественным лидером малого коллектива. Все в порядке, если назначается командиром экипажа именно он. Но возможна ведь и другая ситуация, и тогда стремление командира быть единственным авторитетом может вызвать трения в отношениях.
      Результаты анализа ситуации "командир - лидер" на материале уже состоявшихся полетов хорошо известны психологам.
      Вернувшись на Землю, мы с Берталаном обязаны рассказать Государственной комиссии о том, какие, на наш взгляд, взаимоотношения связывают "Днепров", как там вместе работается, какой их настрой. Не сговариваясь, мы единодушны: никаких проблем совместимости, рабочий тонус у ребят по-прежнему высокий.
      А ведь если учесть те особые обстоятельства, в которых сформировался нынешний экипаж, космический дуэт мог бы и не получиться. Всего месяц оставался до старта на "Салют", когда заменивший Валентина Лебедева Валерий Рюмин стал напарником Попова. Они разные люди - Валерий и Леонид, даже по своему профессиональному опыту. У Рюмина это третий полет, в том числе 175-суточный, у Попова - первый. Тем не менее Государственная комиссия, учтя высокую оценку "марафонской" деятельности Валерия на орбите, его деловые и человеческие качества, пошла на риск и не ошиблась. Лучшее подтверждение богатейшие результаты экспедиции, полное выполнение обширной программы полета; все это вряд ли было бы возможно без хорошего морального климата на борту, в котором даже такой заядлый курильщик, как Рюмин, мог легко обойтись без единой сигареты.
      Подходит к концу еще один, предпоследний, день нашей работы с гостеприимными Валерой и Леней. Ребята заполняют столбцы ежедневного отчета: о том, как мы себя чувствовали, сколько раз и чем питались, сколько выпили воды. Это еще одно не очень приятное задание врачей, по таким косвенным данным они оценят нашу медицинскую форму.
      Рюмин ворчит, надоела эта писанина, у нас намечались сегодня более приятные дела, например составить на завтра суточный рацион питания. Здесь хоть фантазию можно проявить - благо на станции изрядный запас и выбор продуктов.
      Отрываем от ленты радиоавтомата кусок "со свежей" радиограммой: ясно, корректируют программу на завтра. Подплываем к стенке станции, где растянута простыня ежедневного плана, расписываем его по часам и минутам цветным карандашом, чтобы было нагляднее... Хотя и без этого знаем, что завтра предстоит напряженнейший день...
      ГЛАВА X
      И СНОВА В ДОРОГУ...
      Наш мозг - Центр управления полетом. - Добрые ангелы космонавтов. - Как уравновесить то, что пока не весит? Оказия с двигателем. - Есть тяга! - К расстыковке готовы...
      Земля: Как дела у "Орионов"?
      "Орион-1": Находимся в спускаемом аппарате "Союза-35". Готовимся к проведению теста СОУД. Сейчас включим интегратор... Берци! Осталось десять секунд... Включаем!
      Земля: Как изменились параметры?
      "Орион-1": Незначительно. По-моему, на одну десятую упало давление горючего.
      Земля: ...И окислителя. Это нормально.
      "Орион-1": Принято... Дайте, пожалуйста, нам в 14. 25 сверку времени!
      Земля: Принято.
      "Орион-1": В 13. 50 мы включили газоанализатор.
      Земля: Принято. Двадцать секунд... десять!.. Сверка времени! 14.25.00.
      "Орион -1": Часы отстают на полсекунды.
      Земля: "Орион-2"! Включай ручную ориентацию!
      "Орион - 2": Включил ручную ориентацию.
      "Орион -1": Двигатель не включился.
      Земля: А блокировки сняты у тебя?
      "Орион-1": Конечно.
      Земля: А ручная ориентация была включена?
      "Орион-1": Была включена ручная ориентация, а как же! Транспарант горел.
      "Днепр-2": Что-то новое...
      Из радиопереговоров Центра управления с экипажем орбитального научного комплекса "Салют-6" - "Союз-35" - "Союз-36".
      ...Второе июня, понедельник. Мы поднимаемся, как обычно, в 8 часов по московскому времени. И почему это на Земле понедельник называют тяжелым днем? Наверное, потому, что ему предшествует отдых - воскресенье. А у нас выходной был разве что по календарю - нормальный рабочий день, такой же, как и другие. Поэтому и понедельник не кажется нам тяжелым. Как всегда, с утра осмотр станции, завтрак, сеанс связи. Надо бы поговорить насчет фотографирования:
      - Земля, Земля! Я - "Орион". Разрешите нам сфотографировать расстыковку со станцией перед спуском.
      Следует уклончивый ответ: пленки мало, надо экономить.
      - Пленка у нас есть! - информируем Центр.
      Действительно, на станции много всевозможной пленки; пожалуй, ее количество даже трудно учесть... С каждой экспедицией, да и на транспортных кораблях продолжают присылать все новые партии кино- и фотоматериалов. Только что "Днепры" передали в ЦУП, что необходимы какие-то светофильтры для продолжения программы наружных съемок, их пообещали прислать сразу же со следующим транспортным кораблем.
      - "Орионы"! "Днепры"! Добрый день, как поживаете? - выходит на связь Алексей Елисеев.
      - Отлично.
      - "Орион-1"! По главному твоему вопросу: просим не проводить фотографирование. Объясню почему; мы провели коррекцию орбиты, выбрали район для посадки. Очень хороший район выбрали, мягкое место...
      На станции дружный смех: мы-то знаем - изменение орбиты из-за фотографирования будет настолько малым, что этим можно и пренебречь. В Центре, видимо, не слышат нашу реакцию, потому что Елисеев как ни в чем не бывало продолжает:
      - Вы понимаете, посадка - дело тонкое, чувствительное к разным деформациям орбиты. И давайте...
      - Поняли,- перебиваю я,- если вы не хотите...
      - Мы не хотим никакой неопределенности. Сегодня все уже рассчитано, границы района посадки определены, группы поиска оповещены, в этом месте вас ждут.
      - Надо так понимать, что следующему кораблю вы дадите это сделать,- все еще пытаюсь иронизировать. Елисеев осторожничает:
      - Валерий Николаевич, давай сегодняшним днем жить! У нас ведь есть уже такие фотографии...
      Эх, не дают мне еще разок снять станцию! Что ж, раз Центр управления на это не соглашается, придется отказаться от съемки. С сожалением соглашаюсь:
      - Да знаю я, что есть!.. Хотелось бы самому...
      Конечно, самодеятельность при выполнении операций, могущих привести к изменению орбиты, недопустима. Только Центр управления, который держит в руках нити управления многочисленными средствами, колоссальными коллективами людей, может принять решение по вопросам такого рода.
      Во время полетов на Центре лежит огромная ответственность: ЦУП дежурит день и ночь, когда орбитальный комплекс проходит через зону радиовидимости и когда связи с космическими объектами нет. В Центре не бывает нерабочего времени: круглые сутки группы Центра находятся на боевом посту, готовые в любую минуту помочь космическому кораблю и его экипажу, поддержать его советом, а иногда и просто добрым словом...
      В переговорах с Землей мы часто обходимся без позывных: специалисты Центра управления, операторы связи, руководители - наши старые знакомые, и мы легко узнаем их по голосу. Многие космонавты - и летавшие, и те, которым полеты еще предстоят,- участвуют в управлении, ведь это тоже тренировка. И "земляне" не только узнают нас по голосам, но и безошибочно определяют, какое у кого настроение, насколько мы устали... Под конец дня обычно слышим:
      - "Днепры" и "Орионы"! На сегодня хватит, пора отдыхать.
      - А может быть, продолжим? - вопрошали мы с надеждой.
      - Мы-то готовы, да медицина возражает! - отвечал за всех заменитель руководителя полета Виктор Благов. - Завтра у нас еще много работы,добавлял он.
      С Виктором Благовым мы знакомы еще с 1959 года, с того времени, когда я работал в коллективе проектантов, где занимались пилотируемыми космическими кораблями - "Востоками", потом "Союзами"... Виктор пришел туда вскоре после меня. Помню, как вместе ходили на комсомольские собрания, обсуждали подчас фантастические идеи будущих полетов, искали решения проблем, ставших сейчас уже хрестоматийными; сегодня они отражены в непреложных правилах управления, в документации. Каждого из нас, тогдашних сотрудников отдела, судьба на долгие годы связала с исследованием и освоением космического пространства, и это стало нашей профессией, смыслом всей нашей жизни.
      Когда для управления полетами понадобились специалисты, хорошо знакомые с системами кораблей, многие наши коллеги подключились к новому делу. Среди них и Виктор Благов. И вот теперь мы часто слышим его голос во время сеансов связи...
      С руководителем полета Алексеем Станиславовичем Елисеевым меня тоже связывают многие годы совместной работы, еще с той поры, когда мы были кандидатами в космонавты. Теперь на Алексее лежит ответственнейшая миссия: ведь Центр управления полетом - это мозг всего космического комплекса, отсюда осуществляется руководство находящимися на орбите космонавтами, автоматическими системами космических кораблей и станций. В его ведении многочисленные пункты слежения, разбросанные но территории нашей страны и акватории Мирового океана, огромный арсенал средств связи, хранения и переработки информации, вычислительной техники... Чтобы руководить полетом, нужно обладать железной выдержкой, огромным запасом знаний, держать в своей памяти пожелания и стремления, возможности всех многочисленных служб, по-деловому твердо и в то же время дипломатично поправлять иногда и нас, космонавтов, когда наши предложения отходят от разработанного плана полета.
      Вот что писал об этой работе сам Елисеев в статье для книги "Союз" и "Аполлон":
      "Можно утверждать, что за последние годы родилась новая профессия специалист по управлению полетами космических кораблей. Границы этой новой специальности пока еще недостаточно очерчены. Но для нее обязательны твердые знания физических основ движения космического корабля, автоматики и телемеханики, всего многообразия бортовых систем, возможностей наземных средств слежения за полетом и конечно же большая преданность своему делу, отнимающему много сил и времени.
      ...Управленцы, по сути дела, подводят итог многолетних усилий больших коллективов. Поэтому на них лежит огромная ответственность. Они, как и космонавты, не имеют права ошибаться. Любую недоделку на Земле можно исправить, заменить оказавшийся под подозрением блок или прибор. А корабль на орбите не остановишь..."
      При всем недостатке времени на связь с нами Центр всегда стремится немного отвлечь нас от напряженных космических будней, оказать психологическую поддержку...
      Алексей рассказывает нам о семьях:
      - Звонил, дома все нормально. Катя окончила седьмой класс, отметки у нее хорошие. И у Митьки отметки тоже нормальные, но ведет он себя, как и положено ему в его неполные девять лет.
      Рассказывает, что дети собираются ехать в наш подмосковный пионерский лагерь. Дети почему-то любят туда ездить, их даже не пошлешь на юг: не променяют они этот лагерь на солнечный берег Крыма. Может быть, потому, что не так далеко от дома, в любой момент может навестить мама. Но скорее всего, им здесь действительно нравится: старые знакомые, друзья.
      Говорит, что дома все нормально, но мы-то знаем: жены, конечно, волнуются. Людмила вот уже третий раз через все это проходит. Хотя и говорит, что привыкла, наверняка беспокоится, знает, что посадка - один из самых ответственных моментов. А что ж говорить об Анико! Она переживает намного сильнее, чем Людмила: для нее это все впервые! Она и перед стартом заметно волновалась. А сейчас, наверно, места себе не находит, переживает. Наведываются соседи, стараются успокоить, подбодрить. Вместе ждут сообщения ТАСС. Все это конечно же снимает напряженность.
      Нелегко быть женой космонавта. Скажу, что ей бывает порой труднее, чем находящемуся в полете мужу. Я не раз ловил себя на этой мысли, что, провожая в полет товарищей, волнуешься гораздо больше, чем они...
      Особенно бурно кипит работа в Центре управления во время ответственных операций, таких, как выведение, сближение, причаливание, стыковка с орбитальной станцией и конечно же спуск и возвращение, начиная от момента расстыковки со станцией, включения тормозного двигателя и кончая работой двигателей мягкой посадки у самой земли.
      Когда нет динамических операций и просто идут эксперименты, в Центре управления менее людно. Но во время сеансов связи все специалисты, заняв свои места, следят за работой систем. В актовом зале воцаряется тишина, слышны только голоса космонавтов и оператора.
      Сеанс может длиться от пяти до сорока минут на витке. Бывает, что вызовы на связь даже мешают нашей работе: каждый радиообмен отрывает от научных экспериментов. Но что поделаешь? С ЦУПом нужно вести себя корректно, понимая, какая на нем лежит огромная ответственность: если необходимо, именно он принимает решение подключить какие-либо резервные системы или даже прекратить полет.
      Нынешний Центр, каким его видят в репортажах телезрители,- сложное хозяйство! А я помню его совсем другим. Еще лет двенадцать назад он находился совсем в другом месте и оснащен был иначе: ни такого обилия вычислительной техники, ни множества светящихся экранов, где специалисты сразу видят десятки интересующих их параметров; многие операции управления космическими аппаратами происходили без автоматики и вычислительной техники, и длинные серии команд приходилось выдавать нажатием клавиш пульта. Вроде бы и не очень давно это было, но какие изменения! Вот где наглядно видны достижения нашей науки и техники, прогресс нашей страны в освоении космоса. Без такого Центра вряд ли можно было бы надежно управлять современными орбитальными комплексами.
      В главном зале Центра - большое табло, где на фоне карты земной поверхности движется светящаяся точка, изображающая наш орбитальный научный комплекс. Примерно такое же табло есть и в Хьюстонском центре управления, в Соединенных Штатах Америки. Мне доводилось бывать в американском центре во время подготовки к полету "Союз" - "Аполлон" и запомнилось, что во многом эти центры чем-то похожи. Впрочем, это и не удивительно: одна и та же задача управления разнообразным хозяйством космических комплексов и наземных средств слежения привела и к сходному, единственно верному решению.
      Есть и отличия. Например, по количеству обрабатываемой телеметрической информации. Дело в том, что у наших кораблей количество контролируемых параметров несколько больше, чем, скажем, у американского "Аполлона". Такова уж специфика сложившейся методики управления: у нас применяются больше автоматических программ, непременно надо следить за их работой и поэтому приходится "опрашивать" больше датчиков. Зато корабль "Союз", например, практически любую из операций полета может выполнить без участия космонавта, автоматически, чего в "Аполлон" не закладывалось.
      Это никак не умаляет качества "Аполлона" - корабль прекрасный. Просто различия в проектировании космических систем не могли не сказаться и на устройстве центров управления. Видимо, правильно будет сказать: в Соединенных Штатах в проектировании космической техники более, чем у нас, сильны технические приемы и методы, сложившиеся в авиации, и поэтому с самого начала главным способом управления там стало пилотирование управление при непосредственном участии человека.
      Национальные традиции отражаются конечно же и в подготовке космонавтов. Наши космонавты несколько ближе по профессии к операторам сложных автоматических систем и должны особо тщательно отрабатывать навыки операторской, контролирующей деятельности. Но это совсем не значит, что нашему космонавту не надо уметь пилотировать, просто овладеть этим искусством на наших кораблях намного проще, чем научиться понимать и контролировать сложнейшую автоматику.
      Совсем другое дело - посадка на Луну в модуле "Аполлона". Показательна в этом отношении методика тренировок, по которой, например, готовились пилоты лунных посадочных модулей. В Хьюстоне нам показывали хорошо оснащенный тренажер лунной кабины, который позволял воспроизвести все действия пилота при посадке, и турболет - аппарат для отработки тех же самых навыков. Зачем же понадобился этот летающий стенд, если все операции можно отработать на Земле, без всякого риска? Как нам рассказали американские астронавты, турболет развивает особое чувство ответственности за каждое действие. Он не прощает мелочей, в то время как обычный тренажер порой расхолаживает: ведь всегда есть возможность "остановиться" и снова проиграть то или иное действие, исправляя ошибку. Турболет требует безошибочных действий. Иначе... Случаи катапультирования в Хьюстоне бывали.
      Заглядывая в будущее, когда в полете будут находиться одновременно несколько комплексов, более сложных, чем наш теперешний, представляется, что управление таким количеством космических аппаратов станет уже не под силу даже такому насыщенному вычислительными средствами Центру управления. Где же выход? Увеличивать число центров управления? Наверное, нет. Есть другой: будущие космические комплексы должны быть более автономными, то есть иметь возможность дольше обходиться без связи с Центром, а для этого уметь не только собственными силами контролировать и диагностировать системы, но и устранять неполадки. Необходимо будет также без радиоизмерений с Земли определять свое местоположение - иметь собственную навигацию. Может быть, это потребует включить в состав экипажа космического корабля специалиста-навигатора, вслед за летчиками-космонавтами и космонавтами-бортинженерами появятся штурманы-космонавты. И хотя само название этой профессии навеяно авиацией, космический штурман, конечно, должен будет решать задачи на несколько порядков более сложные, чем его авиационный коллега.
      Когда мы обычно произносим слово "будущее", то оно кажется каким-то далеким, порой даже недосягаемым временем. Но в космонавтике все идет в ином временном режиме: каких-нибудь несколько лет, самое большее - десятилетие, и то, о чем мы мечтали, становится явью.
      ...Сегодня после утреннего сеанса связи у нас заключительные операции по технологическим экспериментам, а также укладка материалов в спускаемом аппарате, подготовка "Союза-35" к возвращению на Землю, проверки...
      Вынимаем последние образцы из электронагревательных печей "Сплав" и "Кристалл", приводим печи в исходное состояние, а все образцы складываем в специальный контейнер - готовим к возвращению. То же самое делаем с "Интерфероном" и "Дозой". Все, что мы должны взять на Землю, кладем в контейнеры в строго определенном порядке.
      Дело в том, что при возвращении на Землю очень важна центровка спускаемого аппарата. И поэтому возвращаемый груз нельзя размещать в нем как попало, все нужно разложить согласно переданной с Земли радиограмме: в определенные места - определенные контейнеры. Только тогда корабль будет иметь необходимую центровку.
      Правильная центровка очень важна на атмосферном участке возвращения. Спускаемый аппарат "Союза" мало чем напоминает самолет, но и он при движении под некоторым углом атаки к воздушному потоку создает подъемную силу, то есть и у него есть аэродинамическое качество, правда небольшое. Благодаря особым очертаниям корпуса и тому, что центр давления сил воздушного сопротивления не совпадает с центром масс аппарата, у него есть естественная тенденция несколько повернуть нос, выйти на определенные углы атаки. Разворачивая аппарат относительно продольной оси, можно изменять подъемную силу, величину которой определяет автоматика. В зависимости от того, какова величина подъемной силы в данный момент, траектория либо круче устремляется к Земле, либо становится более пологой. Собственно говоря, именно автоматика системы посадки, управляя перегрузкой, приводит корабль в заданное место. Вот поэтому-то нам и приходится выдерживать в точности все указания по укладке возвращаемого оборудования. Мы к этой операции относимся очень серьезно.
      Кстати сказать, бывает иногда не очень-то легко уложить все на свои места. Некоторые вещи, например, приходится укладывать под кресла космонавтов - командира и бортинженера или инженера-исследователя. Чтобы добраться туда, нужно затратить немало усилий. Особенно трудно уложить там все в необходимом порядке. На эту операцию отводится довольно много времени, и тем не менее всегда оказывается, что для каждой вещи найти ее место не так-то уж и просто, несмотря на то что и на Земле мы к этому готовимся, проводим тренировки. Одним словом, работа эта трудоемкая, требует определенного умения, надо, не нарушая центровки спускаемого аппарата, уместить в нем все, что следует возвратить на Землю: в основном это научные материалы, а также бортовая документация, письма наших товарищей, которым еще долго работать на орбите.
      Пока "Днепры" занимались на велоэргометре и бегущей дорожке, мы взяли пробы воздуха из отсеков орбитальной станции. Эти пробы также возвратим на Землю, чтобы специалисты могли их проанализировать. В орбитальном отсеке нашего корабля мы должны уложить отработавшее свое оборудование, которое здесь больше не нужно. После того как наш спускаемый аппарат отделится, орбитальный отсек войдет в атмосферу Земли и сгорит в ее плотных слоях. Так всегда поступают с отходами и отработавшим оборудованием, чтобы не засорять космическое пространство.
      Баллистики называют спуск активным участком, в отличие от динамически спокойного полета по орбите. Надо сказать, это и для экипажа участок сложный. Поэтому сейчас придется самым тщательным образом проверить все системы, обеспечивающие спуск. На короткое время - на пять секунд - нужно будет включить маршевый двигатель: проверить его работу. Земля в свою очередь проследит за проверкой по телеметрии. Потом проверим двигатели ориентации, малые и средние, их используют на участке сближения со станцией, на участке причаливания, они же "отвечают" за стабилизацию корабля во время работы маршевого двигателя. Он-то и должен будет затормозить корабль при возвращении на Землю. Необходимо проверить, как действуют ручки управления системы ориентации. Одновременно еще раз уточняется автоматическая программа спуска. Проходят проверку гироскопы транспортного корабля. Все это мы называем тестом системы ориентации и управления движением космического корабля - тестом СОУД.
      Подошел следующий сеанс связи. Нажимаю кнопку запуска маршевого двигателя. Слышу хлопок сзади. Снимаю палец с кнопки. В корабле тишина: не включился двигатель. А знакомый по прежним включениям хлопок был, его ни с чем не спутаешь. Раньше я всегда по нему определял начало работы двигателя. Сейчас же, как только отпустил палец, смотрю - никакой перегрузки нет, ничего не плывет внутри корабля, не слышно знакомого шелеста. На всякий случай выдаю команду выключения двигателя. Сообщаю "Днепрам" и на Землю, спрашиваю:
      - "Заря"! Вы слышали наш доклад?
      - Да-да, слышали. Слышали ваши переговоры.
      - Принято,- отвечаю.
      - Остальную часть теста СОУД доведете до конца. Повторите команду выключения двигателя на всякий случай.
      - Что будем делать, Земля? - спрашиваю.
      - Ждите следующего сеанса связи. Мы вам ответим, когда проанализируем всю телеметрию,- нарочито спокойно отвечает Земля,- а пока по плану у вас обед.
      Что ж, обед так обед! Надо еще раз все продумать. Ведь этот же двигатель буквально несколько дней назад включался, работал тогда в интересах всего комплекса: с его помощью мы проводили маневр на орбите. Что же могло произойти за эти дни?
      Плыву из нашего корабля на станцию. Здесь Валера, Леня и Берци около центрального пульта пытаются разобраться в том, что произошло. Да, интересная ситуация! Никогда еще не было такого, чтобы двигатель не запускался. Случалось, он потом отказывал, а вот чтобы вообще не проявлял признаков жизни - это впервые. А без "движка", призванного затормозить корабль так, чтобы траектория движения уперлась в атмосферу, возвращение невозможно. Надо обдумать все предусмотренные выходы из такого рода ситуации.
      Во-первых, есть способ торможения самой станцией. Исправный корабль должен отделиться, а неисправный - остаться в связке. На станции включится маршевый двигатель и затормозит весь комплекс - корабль и станцию. После этого корабль отойдет от станции, разделится на отсеки и войдет в плотные слои атмосферы. Но в этом случае станция, как и орбитальный и приборный отсеки корабля, тоже сгорит в атмосфере. Способ достаточно надежный, но, увы, связанный с потерей станции.
      Можно также ждать корабль-спасатель. На Земле и такой есть. Через некоторое время его могут заправить, установить на носитель и запустить. Корабль-спасатель состыкуется с нашей станцией, и мы на нем возвратимся на Землю. Но это случится не сразу. На эти операции уйдет какое-то время, примерно месяц. И этот месяц мы будем находиться на станции: работать, жить. Надо бы Берци об этом сказать, я думаю, он обрадуется. Еще бы: ему можно будет еще месяц поработать в космосе!
      - Берци, послушай! Если ждать корабль-спасатель, то нам придется тут еще с месяц пожить... Ну, вчетвером, я думаю, скучно не будет. Пищи у нас достаточно, запасов систем обеспечения достаточно, воды тоже достаточно. Согласен еще на месяц?
      - Согласен!
      - Ну вот и порядок! Ладно, пусть Земля подумает все-таки... А мы пока пообедаем. Верно?
      Все ребята соглашаются: действительно, надо пообедать, а потом будет видно. Может быть, ничего страшного и нет.
      На первое у нас - борщ. Едим вроде бы и с аппетитом, но голову все время сверлит мысль: что же случилось? Разарретирование гироскопов было, блокировки сняты, наддув топливных баков был. Ручную ориентацию перед этим включили.
      Все условия, необходимые для запуска двигателя, соблюдали. В чем же дело? Непонятно! Точно по такой же методике мы и на тренажере работали - все было нормально. Да и сам двигатель несколько дней назад работал... А теперь вон что выкинул... Чудеса какие-то!
      После всяких неожиданных ситуаций всегда хорошо бы не спеша все обдумать, понять ситуацию и убедиться однозначно в ее последствиях. Но сейчас нам и это не поможет. Надо ждать сеанса связи. Только Земля сможет внести ясность. Ну а что до укладки возвращаемого оборудования - ладно уж, уложим поздно ночью. А пока что посмотрим в иллюминатор на Землю. Скоро, кстати, и сеанс...
      Опять на связи Алексей Елисеев:
      - "Орионы"! По двигателю: тут наша ошибка. По нашему недосмотру двигатель не запустился. По той технологии, которую мы вам передали, у вас на момент запуска одновременно присутствовало несколько признаков, причем при одновременном наличии признаков ручной ориентации и питания блока стабилизации команда на включение не проходит. Надо, чтобы был либо один признак, либо другой.
      Ну конечно, черт возьми, как же мы сами-то до этого не додумались! Ведь если бы меня спросили на экзамене, сразу бы сказал, что нужен либо тот признак, либо другой!
      - Поэтому,- продолжает Елисеев,- мы с вами в отведенное время проведем на "Союзе-35" тест двигателя вот по такой штатной схеме.
      И далее объясняет схему. Мы уже понимаем, что двигатель запустится и по той схеме, по которой мы работали. И надо всего-то одно изменить: держать кнопку нажатой подольше, более секунды. Когда мы тренировались на тренажерах, то там в силу некоторых условностей эта команда проходила мгновенно, реле срабатывали сразу и двигатель "запускался". А здесь реальный корабль - реальные элементы, приборы. Каждый срабатывает с едва заметным опозданием, пусть и маленьким по времени, но этих задержек накапливается много. Вот поэтому кнопку включения двигателя нужно держать нажатой не менее секунды.
      - Сколько времени,- спрашивает меня Алексей Елисеев,- ты держал кнопку в прошлый раз? Меньше секунды?
      - Вообще-то, наверное, меньше.
      - Поэтому в следующий раз во время этого теста кнопку надо держать нажатой, пока действительно не убедишься, что двигатель заработал. Те операции, которые не вызывают сомнений, выполнять не будем.
      Вот и стала проясняться ситуация. В общем-то интересный случай! Он нас немножко заставил поволноваться. Но, наверное, еще больше понервничали в Центре управления полетом. Видимо, когда там, на Земле, услышали, что двигатель не запустился, у многих екнуло сердечко!
      Такой вот сюрпризец космических полетов... Ну а сейчас предстоит тест на "Союзе-36" - корабле, вынесшем нас на орбиту. Центр управления решил проводить его так же, как проводили мы, только с учетом полученных замечаний. Вот сейчас ребята включали двигатель. Он отработал пять секунд, затем его выключили.
      Ну а нам ждать еще виток: только тогда Центр управления разрешит нам повторить тест. Будем проводить в основном те операции, которые связаны с включением двигателя и работой гироскопов.
      Говорят, время в космосе летит быстро. Я и сам так говорил. Но случаются здесь и томительные минуты, даже часы. Вот и сейчас до связи целых полтора часа, а как хотелось бы сразу нажать кнопку, включить двигатель, убедиться, что он работает нормально! Но надо ждать.
      Ладно, пока займемся укладкой возвращаемого оборудования: уж лучше теперь, чем поздним вечером.
      Я под центральным креслом укладываю оборудование, а оно стремится выплыть обратно. Приходится сначала всовывать предметы в полиэтиленовый пакет, а потом уж наполнять сам контейнер. Фотопленки кладем отдельно подальше от места, где у нас гамма-высотомер: он может испортить фотоматериал, складываем его в специальный мягкий контейнер. Его место у левого иллюминатора.
      ...Вот и время сеанса. Гироскопы подготовлены. Нажимаю кнопку, держу... Секунда! Заработал двигатель... Чувствуется, как станция и корабль слегка задрожали. Теперь-то уж точно - двигатель заработал! Пять секунд отмечаю по секундомеру. Выключаю двигатель. С радостью докладываю на Землю:
      - "Заря", я - "Орион"! Двигатель проработал пять секунд. Замечаний к работе нет!
      Можно понять нашу радость: ведь это не простой движок и даже не автомобильный мотор, а самый настоящий ракетный двигатель, в запуске которого участвуют множество приборов и механизмов. Закапризничал он по недоразумению, но ведь еще совсем недавно проблема многократного запуска жидкостного ракетного двигателя в вакууме считалась одной из сложнейших...
      Так благополучно закончилась проверка транспортного корабля, а вместе с этим подходит к концу и программа наших совместных с "Днепрами" работ на борту космического комплекса "Салют-6" - "Союз-35" - "Союз-36".
      - Когда сегодня отбой у экипажей? - заискивающе спрашиваем нашего врача Анатолия Дмитриевича Егорова. - Может, хоть на часок сдвинете в такой день?
      Почему-то он сразу соглашается накинуть нам часок. Но только нам.
      - А "Днепры" пусть следуют установленному графику!
      Но мы-то знаем, что и им можно разгуляться. Ведь раньше нас хозяева станции все равно не лягут. Придется все-таки продлевать рабочий день сразу обоим экипажам...
      Глава ХI
      ЗЕМЛЕ НАВСТРЕЧУ
      Были сборы недолги... - Салют, "Салют"! - Снова в скафандрах. - Сквозь огненную плазму. - Есть мягкая посадка. - Мы на Земле!
      На "Союзе-35" включены уже бортовые часы. Они отсчитывают последние минуты перед расстыковкой. Вообще-то часы эти непростые, показывают не только московское время, но и полетное. Они же и секундомер, и будильник. Всего у часов четыре циферблата и множество стрелок, которые прекратили свой бег 10 апреля, когда Валерий и Леонид перешли из своего корабля в "Салют-6", остановив часы, законсервировав "Союз-35". Теперь мы, новые хозяева корабля, оживляем машину, приводим все системы в рабочее состояние.
      Прежде всего нужно расконсервировать систему терморегулирования: подключить датчики, привести в действие автоматику, насосы. Газоанализатор прибор, показывающий состав атмосферы внутри корабля,- мы включили еще вчера. Сегодня очередь системы кондиционирования, ее задача - по мере необходимости вырабатывать кислород и поглощать излишний углекислый газ. Кроме того, нужно включить программно-временные устройства, управляющие работой различных систем. В общем, после того как расконсервация закончена, корабль практически готов к автономному полету. Остается только закрыть переходные люки и отделиться от станции.
      Плывем назад в станцию. Надо попрощаться с нашими друзьями и заодно провести последнюю киносъемку.
      Семь суток в космосе пролетели удивительно быстро, как один, наполненный яркими впечатлениями день. Я волнуюсь уже от одной только мысли, что сегодня надо будет расставаться с нашим звездным домом, с его гостеприимными хозяевами, оказавшими нам большую и неоценимую помощь в успешном выполнении программы полета, которая для нашего экипажа крайне насыщена.
      - "Орионы", вы все проверили в "Союзе-35"? - обращается к нам Алексей Елисеев. - Обратите внимание, чтобы высотомеры были в своих кораблях. А то был случай...
      - Знаем, знаем! - перебиваем его.
      - Раз знаете, проверьте еще раз укладку!
      - "Орионы"! Пока у вас все идет платно,- говорит Елисеев,- место посадки выбрали хорошее, ровное. Все службы вас ждут. Кстати, жены ваши на связь с вами не выйдут, но они постоянно в курсе дел и просят передать вам привет.
      Посидели "на дорожку" по русскому обычаю около нашего космического стола рядом с центральным пультом станции. Поднялись, и все вчетвером поплыли к люку, соединяющему рабочий и переходной отсеки.
      - "Орионы", готовы к закрытию переходных люков? - спрашивает Земля.
      - Готовы к закрытию переходных люков,- рапортую. - Находимся в переходном отсеке.
      - Ты бы спросил, не взяли ли они чего-нибудь лишнего,- смеясь, рекомендует Рюмин оператору связи.
      - Внимание! Время включать "Каскад". "Орионы"! Будьте внимательны: не забудьте надеть медицинские пояса.
      - Не забудем! Наденем, когда будем надевать скафандры...
      - Команду на закрытие переходных люков выдают "Орионы"! - сообщает Земля.
      - Что ж, ребята! - вздыхаю я. - Заканчивается время нашего пребывания на вашей орбитальной станции. Поработали хорошо! Около семи суток мы были у вас. Здесь действительно хороший дом и настоящая лаборатория. Жалко отсюда улетать, но программа кончается. Желаем вам успешного завершения вашей программы и благополучного возвращения на Землю!
      - И мы вам тоже! - отвечают "Днепры".
      - Спасибо, ребята! - благодарит Берталан. - Ну, давай!
      - Привет от вас мы привезем на Землю! - обещаю я "Днепрам".
      - Спасибо за все! - прощается Берталан. Он по очереди обнимается с Леней Поповым, с Валерой Рюминым.
      Потом наступает очередь прощаться мне.
      - Давай, старина! - говорю я Рюмину.
      - Счастливо, ребята! - отвечает он.
      Обнимаемся с Леней Поповым, дружески прощаемся:
      - Совсем молодой и уже долгожитель... - говорю ему. Мы останавливаемся у края люка и машем руками, затем переходим в свой корабль.
      - Давай-ка протрем люки,- говорит Рюмин Попову. - Да и ты, Валера, протри! Ну, все нормально? Тогда всем привет, счастливо!
      Идут ролики, закрывается люк... Закрылась крышка. Люк задраен.
      До расстыковки еще около трех часов, но для Лени Попова и Валеры Рюмина закончился короткий праздник посещения. По этому поводу еще Романенко и Гречко - первые хозяева "Салюта-6" - метко сказали: "Экспедиция посещения радостное событие, но, как и всякий праздник, немного утомительное..."
      Быстро бегут минуты на табло Центра управления полетом, а еще быстрее здесь, у нас, на космических часах. Снова сеанс связи.
      - "Заря"! Мы провели контроль герметичности переходной полости между люком станции и люком транспортного корабля.
      - Мы так поняли, что у вас герметичны переходные люки?
      - Да, герметичны.
      - Примите данные на расстыковку. Время расстыковки 14 часов 47 минут 00 секунд.
      - Записал. Дайте сверку времени!
      - Хорошо. На 14 часов сделаем сверку времени,- соглашается оператор.
      - "Орионы"! - вступает в разговор Алексей Елисеев. - На следующий сеанс вы прилетаете уже в скафандрах с медицинскими поясами и проверенной герметичностью люка-лаза, готовые к расстыковке. Правильно?
      - Все правильно!..
      Время у нас есть. Спокойно надеваем скафандры, благо, что здесь, в невесомости, это нетрудная операция: негнущийся на Земле скафандр здесь сам распрямляется. Странно, но, облачившись в защитную одежду, как-то особенно остро чувствуешь враждебность окружающего корабль пространства, глубокий вакуум за бортом, сверхнизкие температуры. А ведь в обычной полетной экипировке, в обжитых отсеках корабля этого не ощущаешь...
      К следующему сеансу связи мы сидим в спускаемом аппарате корабля "Союз", одетые в скафандры.
      - Земля! Мы провели контроль герметичности люка СА-БО. Все нормально, мы - в скафандрах.
      - Принято. Коррекцию часов сделаем после.
      - Вы нам разрешение на расстыковку даете?
      - Минутку! Да, в заданное время проводите расстыковку со станцией. В 14 часов 47 минут 00 секунд,
      - Сняли блокировку на расстыковку,- рапортует Бер-талан.
      - У вас есть картинка на телеэкране? - спрашивает Земля.
      - Телекамера включена,- сообщаю я,- есть картинка!
      - Сняли блокировку на расстыковку со стороны "Салюта",- сообщает Рюмин. - Горит транспарант "Расстыковка разрешена".
      - Приняли,- говорит Земля,- тридцать секунд до расстыковки осталось! Начинаю отсчет:
      - Десять... Четыре, три, две, одна, ноль!.. Команда на расстыковку выдана!
      - Погас транспарант "Захват",- сообщает Берталан.
      Мы видим на нашем телеэкране, как станция дрогнула в кадре и величаво, словно отваливающий от стенки океанский лайнер, отошла, стала уменьшаться в размерах и наконец скрылась в черноте космоса.
      Комментирую:
      - Светится транспарант, свидетельствующий о работе двигателей причаливания и ориентации. Все нормально. Ребята, Валера, Леня, мы отстыковались. Всего вам доброго, успешного выполнения программы! До встречи на Земле, ребята!
      Это была моя первая космическая расстыковка. Хотя нет, не первая! Первая расстыковка с орбитальной станцией, это верно. А до этого были еще две: обе по программе "Союз" - "Аполлон". Тогда мы дважды стыковались и расстыковывались, чтобы с гарантией проверить работу стыковочных устройств. А ведь сумели тогда найти общий язык, сумели протянуть друг другу руки не только в космосе, но и на Земле! Жаль, что есть там, за океаном, желающие перечеркнуть сделанное, повернуть все вспять. Но нет, теперь уж не получится! Был полет, была первая международная станция, было крепкое мужское рукопожатие людей, понимающих цену космическому братству...
      За иллюминатором корабля - солнце. Внизу советская земля! Сейчас мы пролетаем над нашей Родиной. Мы верим и знаем, придет время - и космическое братство человечества станет продолжением земного. Содружество в изучении и освоении космического пространства - достойный пример для всех государств и народов. И к этому советско-венгерскому полету мы шли рука об руку, на равных: общие цели, общие задачи, общие стремления к их решению...
      Передают данные на спуск:
      - Включение ИКВ (датчика инфракрасной вертикали. - В. К.) в 16 часов 00 минут.
      - Включение программы спуска в 16.14.33. Включение двигателя в 17.16.23. Продолжительность работы двигателя на спуске - 179 секунд. Время разделения - 17.37.50. Режим спуска - с качеством. Это значит - будет управление подъемной силой.
      До включения ИКВ остается около часа. Можем пообедать. Сюда, в спускаемый аппарат, мы прихватили с собой по нескольку туб с соком и мясо в консервных баночках. Разложили провиант по карманам скафандров, сунули в небольшой контейнер в ногах. Откровенно говоря, есть что-то не хочется. Берталан говорит, что съел бы фруктовые палочки и чернослив. Кстати, от чернослива и я не отказался бы. Пожалуй, можно еще выпить кофе. На такой обед у нас уходит минут десять, не больше. Потом смотрим в иллюминатор, в визир космонавта. Хочется поторопить события: хуже всего ждать и догонять. Нам остается ждать. На тренировках всегда проходим этот участок в ускоренном режиме, в масштабе времени один к четырем - в четыре раза быстрее, чем здесь. Бездействие сейчас утомительно. Правда, можно наблюдать Землю, но в скафандрах и это не слишком удобно.
      В 16 часов 00 минут включаем режим ориентации с помощью датчика ИКВ. В поле зрения этого прибора сразу попадает Земля. Видим, как замигал транспарант, извещающий о работе маленьких реактивных двигателей. Слышим этакие характерные щелчки за бортом. Корабль медленно разворачивается так, чтобы в конце разворота одна из его осей была направлена строго по вертикали на Землю. Темп разворота примерно полградуса в секунду. Это небольшая скорость, но все равно очень хорошо заметно наше движение относительно Земли, неба. Длится оно около трех-четырех минут. Теперь и мы можем проконтролировать по визиру, насколько правильно произошла ориентация по инфракрасной вертикали.
      В конце разворота с помощью этих же двигателей система управления ликвидирует угловую скорость, точно ориентируя корабль на Землю. Теперь нужно уже вручную развернуть корабль вокруг вертикальной оси, чтобы по бегу Земли на оптическом экране точно выставить двигатель для торможения.
      Отклоняя ручку в правую сторону, набираю угловую скорость - около полуградуса в секунду - корабль начал разворачиваться. Едва заметно вращается Земля. Спустя 10-20 секунд видно, как изменился бег предметов на экране,- значит, разворот продолжается. Через несколько минут бросаю ручку в нейтральное положение: происходит гашение угловой скорости, разворот корабля прекращается. Сейчас нужно окончательно "убрать" остаточные скорости и небольшие отклонения по углу.
      16 часов 10 минут. Осталось проверить скафандры на герметичность. Надеваем перчатки. Опускаем стекла шлемов. Открываю кран подачи воздуха в скафандры. Глядя на манометры, ждем, когда увеличится давление. Проходит 10 секунд, 20, 40... У меня избыточное давление - 0,2 атмосферы, у Берци ноль. И не меняется. Что-то не то: скафандр не герметичен? Разрыв оболочки? Вряд ли, скорее что-то плохо закрыто.
      - Берци, проверь закрытие стекла шлема! - кричу ему по внутренней телефонной связи.
      - Проверил: все нормально!
      - Тогда проверь закрытие замков перчаток!
      - Есть! Правая перчатка плохо закрыта.
      Ну вот, теперь Берци убедился, что мелочей в нашем деле нет. Он закрывает замок, слышен щелчок. Ждем еще 20 секунд, 30. Берталан сообщает, что давление в его скафандре растет. Проходит полторы минуты, и оно достигает отметки 0,35 атмосферы. Все в порядке!
      17. 10. Начинается сеанс связи:
      - Ориентация по ИКВ выполнена, скафандры на герметичность проверены, к спуску готовы,- сообщаю я на Землю, стараясь говорить спокойно.
      - Принято,- отвечает Земля. - Примите данные по метеообстановке в месте посадки: облачность - восемь баллов, нижняя кромка - выше шести тысяч метров, видимость - более двадцати километров, ветер западный, скорость ветра - семь метров в секунду, давление - 735 миллиметров ртутного столба. Местность полупустынная, преимущественно ровная с незначительными холмами, имеющими пологие, до пяти градусов, склоны. Средняя высота над уровнем моря - 350 метров, редкие заросли кустарника, населенных пунктов нет...
      Потом сообщают время по программе спуска:
      - Отстрел крышки люка основного парашюта в 17.52.40. Ввод основного парашюта в 17.52.56.
      - Вы так точно подсчитали?! - спрашиваю я, зная цену этим точным цифрам.
      - Да, для вас точно, самый точный расчет! - не уловив моей иронии, рапортует оператор.
      Я-то спросил так потому, что это данные, вычисленные на компьютерах Центра. Реальные же параметры могут отличаться от сообщенных оператором ведь парашют раскрывается по сигналам датчиков давления атмосферы, этот момент будет зависеть от давления окружающего воздуха. Так что лучше уж перед вводом парашюта не контролировать все так точно по часам. А то бывает так, что по часам пора бы уже и на стропах качаться, а рывка все нет и нет...
      На связь выходит руководитель полета:
      - "Орионы"! Условия в месте посадки хорошие, Вас будут наблюдать. Температура - 22 градуса.
      - Такая же, как здесь у нас,- отвечаю я.
      - Да, перепада не будет. У нас просьба: на всем участке спуска ведите подробный репортаж обо всем, что происходит на борту. После ввода парашютов вступайте в связь с вертолетами. Ретрансляция будет. Ну а то время, которое вам дали... Вы же понимаете, что это для номинальной траектории.
      - Я только беспокоился о тех, кто их считал.
      - Атмосфера может вводить свои поправки, так что вы особо строго не относитесь, все будет зависеть от реальной траектории.
      - Понятно,- отвечаю.
      - Все силы и средства поисковой службы находятся на месте,- старается успокоить он нас. Потом обращается к "Днепрам":
      - Все, что будете слышать, сообщайте нам - основная связь будет через вас.
      Валерий Рюмин отвечает:
      - Поняли!
      - Ну спасибо, "Орионы", вопросы есть?
      - Сейчас входим в тень,- сообщаю я. - Вопросов нет.
      - У вас построение курсового угла в 17. 08,- комментирует дальнейшую программу оператор связи.
      - А мы его уже построили! - отвечаю я сверху. В самом деле, мы примерно пять минут назад построили курсовой угол так, чтобы корабль своим двигателем смотрел вперед по ходу полета, тогда он сможет погасить орбитальную скорость. Я тщательно выбрал остаточные скорости, точно сориентировал корабль. Посмотрим, что будет к выходу из тени.
      - Ну молодцы! - довольна Земля.
      Входим в тень. Сначала как бы гаснут антенны, появляются тени и на самом корабле. С одной стороны корабль еще освещен, и это хорошо видно. На Земле уже тень. Вход в нее длится несколько секунд. Вот сейчас и корабль постепенно будет все слабее и слабее светиться и наконец совсем окунется в ночь. Уже поблескивают только антенна, головки самонаведения, затем наступила темнота. Полет в тени длится около 25 минут.
      Безмолвие нарушает сирена. Загорается слово "Программа" на нашем табло. Вот и пошла автоматическая программа спуска.
      Контролируем прохождение основных операций: включение гироскопов, различных приборов. Сейчас нужно следить за показаниями всех приборов в спускаемом аппарате, ничего нельзя упустить.
      Выходим из тени. Ориентация как была, так и осталась. Корабль никуда не ушел по курсу. До начала работы основного тормозного двигателя можно в последний раз посмотреть с высоты на Землю, на те места, над которыми пролетаем...
      - Когда еще раз попадем сюда, Берци? Неизвестно... Может быть, уже и никогда. Сложен путь в космос!.. Через твой иллюминатор сейчас все очень хорошо видно, так что, Берци, гляди, пока есть свободная минутка, на нашу планету...
      Начинается один из самых ответственных участков космического полета участок спуска и возвращения на Землю. Это, на мой взгляд, и один из самых эмоционально насыщенных участков.
      На этом этапе нашему кораблю предстоит потерять огромную кинетическую и потенциальную энергию, приобретенную им при выводе на орбиту, тормозясь с помощью атмосферы. Чтобы приблизиться к ней, кораблю надо сообщить импульс на торможение строго определенной величины- около 120-140 метров в секунду. Иначе спуск с высоты орбитального полета порядка 350 километров происходил бы "сам собой" месяцами. Перед плотными слоями атмосферы спускаемый аппарат с экипажем отделяется от бытового и приборно-агрегатного отсеков, те сгорают в воздушной мантии Земли.
      Скорость аппарата уже ниже космической. Теперь он неудержимо устремляется к поверхности планеты,- разумеется, не круто вниз, а по пологой баллистической траектории. До места посадки тысячи километров, и большую часть этого пути аппарат проходит словно бескрылый самолет, использующий для полета аэродинамические силы. И если в плотные слои атмосферы он входит со скоростью примерно 7600 метров в секунду, то в конце процесса торможения, до ввода парашюта, она падает до 200-250 метров в секунду. Потеря скорости изрядная, но для мягкой посадки недостаточная. Чтобы приземлиться со скоростью 3-4 метра в секунду, над спускаемым аппаратом раскрывается парашютный купол, а непосредственно перед Землей срабатывают двигатели мягкой посадки.
      На высоте около 11 километров, где по команде барометрического прибора вводится в действие парашютная система, на белый свет появляются сначала вытяжные парашюты. Их задача извлечь из контейнера тормозной парашют площадью всего 14 квадратных метров. Размеры его таковы, что он еще может выдержать воздушный напор и затормозить аппарат до скорости, приемлемой для ввода основного парашюта.
      При скорости около 90 метров в секунду из контейнера извлекается основной парашют площадью тысячу квадратных метров. Но ему несдобровать при этой скорости, если купол наполнится сразу. Сначала парашют появляется в зарифованном состоянии, и только через 4 секунды, когда скорость падает до 35 метров в секунду, формируется полноценный купол.
      В результате тормозной и основной парашюты снижают скорость аппарата до 6 метров в секунду, не подвергая космонавтов чрезмерным перегрузкам.
      Есть в системе и запасной парашют. Случись так, что на заданной высоте не отделилась крышка контейнера основного парашюта, автоматика отстрелит крышу контейнера для запасного купола.
      У самой земли вступают двигатели мягкой посадки. Но даже если они не сработают, скорость приземления не превысит 6 метров в секунду при самых неблагоприятных нисходящих потоках. Удар, конечно, был бы достаточно жестким, но ведь мы сидим в ложементах, а под ними установлены амортизаторы. Ложементы точно, без малейшего зазора огибают наши фигуры.
      Нажимаем кнопки выдачи команд, загорается транспарант: "Гироскопы разарретированы". Корабль закачался: сейчас он уже выдерживает направление, которое ему задают в абсолютном пространстве гироскопы.
      - Так, Берци, внимание! Скоро запуск двигателя, надо приготовиться. Спуск - это, считай, самый волнующий участок; скоро сам убедишься!
      Кладу палец на кнопку запуска двигателя; если он не включится от автоматической программы, надо не позднее чем через пять секунд выдать команду на его включение с помощью вот этой красной клавиши у нас на пульте. Осталось пять секунд, четыре... три... две... одна... Есть! Слышу хлопок, есть толчок! Двигатель запустился... Одновременно пускаю секундомер бортовых часов: так, для контроля. Передаю на Землю и записываю на магнитофон:
      - Двигатель работает тридцать секунд. Работа двигателя устойчивая, включение двигателя - в заданное время от программы. Двигатель работает шестьдесят секунд, работа двигателя устойчивая...
      И так до 179-й секунды. Вот 177 секунд, 178, 179,5 секунды - выключение двигателя от интегратора. Это очень важно, чтобы именно автомат-интегратор вырубил наш маршевый двигатель: так надо для правильной работы всех систем на участке возвращения на Землю, для управляемого спуска. Поэтому за прохождением этой команды мы внимательно следим.
      Несколько раз по всем каналам докладываем о работе двигателя, о его включении и продолжительности работы, о выключении... Но нас никто не слышит, вернее, нам никто не отвечает. На Земле хотят знать, что у нас происходит. И несмотря на то что мы далеко от территории нашей страны, специально находящийся в океане плавучий измерительный пункт (морской корабль) должен обеспечить связь Центра управления с нами в этот ответственный момент. Вот сейчас какой-то голос с этого судна сообщает, что наш доклад принят.
      Ждем теперь момента разделения. Должно пройти более 10 минут, прежде чем корабль разделится на отсеки. Это время у экипажа ничем не занято: мы просто находимся в креслах, закрепленные привязной системой, посматриваем за приборами...
      Вдруг "ба-бах!". Со всех сторон как будто застреляли пушки - это сработала пиротехника: произошло отделение спускаемого аппарата от других отсеков корабля. Спускаемый аппарат медленно покачнулся, и прямо перед нами появилась огромнейшая амбразура. Отстрелялся визир космонавта, и на месте прибора осталось лишь чистое стекло, там, где наши ноги, теперь появился дополнительный иллюминатор.
      - Вот сейчас, Берци, контролируй, как пойдут развороты по крену, по тангажу...
      Входим в атмосферу.
      - Разделение произошло по программе,- докладываю на Землю.
      Корабль чуть-чуть задрожал. Теперь начнут постепенно расти перегрузки. Всего этот участок длится около 9 минут. Вижу через правый иллюминатор пока еще не закоптел - под нами Африка.
      - Вот, Берци, сейчас смотри, появится пламя!
      Сначала маленькие стремительные искры, потом короткие, а затем длинные языки пламени лижут весь иллюминатор.
      - Командир,- говорит Берци,- мы сейчас с тобой в аду!
      - В каком еще аду? А, ну конечно, это же раньше говорили, что только в аду возможен такой огонь. А мы с тобой в этой вот скорлупе летим сквозь него. Температура снаружи около двух тысяч градусов. А внутри отсека, смотри: какая была температура, такая и осталась. Потом поднимется все-таки немножко - на несколько градусов. А перегрузки растут! Действительно, правильно ты, Берци, заметил, мы с тобой как бы в аду. Только нас в этой "сковородке" от огромнейшей температуры защищает специальный теплоизолирующий слой...
      Все сильнее прижимает к креслам. Продолжаем вести репортаж,- но нас сейчас не слышат: мы проходим ионизированный слой. Вокруг корабля плазма она экранирует сигналы наших передатчиков. Скоро вновь восстановится связь.
      Сильнее и сильнее нас вжимает в кресла. Руки лучше сейчас не поднимать, пусть бортовой журнал полежит между коленями. Вот как будто становится легче дышать. Наверное, прошли максимум перегрузки, начинается спад. Докладываю на Землю:
      - Перегрузки уменьшаются. Максимум позади!
      Сейчас нас должны уже слышать. Да, в самом деле отвечают:
      - Принимаем вас.
      - Самочувствие хорошее,- докладывает Берталан,- перегрузка падает!
      - Перегрузка около двух единиц, возможно, около двух с половиной,сообщаю я на Землю.
      - Посмотри-ка в иллюминатор,- показывает Берталан.
      - Совсем черный! Начинается шум, тряска.
      - Берци, мы сейчас будто катимся с тобой по булыжной мостовой!
      - Усиливается тряска,- говорит Берци,- перегрузка небольшая.
      Такая тряска бывает всегда перед вводом основного парашюта. Длится она около минуты.
      - Вот сейчас внимание, Берци! Будет хлопок, отстрел парашютного люка, а после этого - ввод парашюта.
      Есть! Сильный хлопок, почти одновременно рывок. Наш корабль на чем-то повисает боком, его раскачивает из стороны в сторону.
      - Так и должно быть, Берци. Это мы с тобой висим на парашюте. Потом еще перецепка будет: перейдем на симметричную подвеску. Все нормально. Самое главное, что парашют введен!
      - Высота - пять с половиной километров,- сообщает радостно Берталан,давление в кабине - пятьсот пятьдесят миллиметров ртутного столба, температура - двадцать четыре градуса.
      Да, давление у нас тут, внутри, уменьшилось, потому что вскрылись дыхательные отверстия: кабина сообщается с наружной атмосферой, давление в ней чуть-чуть упало.
      - "Орион"! Я - вертолет! Вижу вас, высота три тысячи метров. Иду за вами, затянитесь привязными ремнями.
      - Берталан, подтяни ремни! Прими необходимую позу,- напоминаю я.
      Ждем несколько секунд. Берталан все еще крутит головой, старается заглянуть в иллюминатор, который образовался на месте визира космонавта перед входом корабля в атмосферу.
      И тут удар! Кувырок через голову... Нажимаю кнопку отстрела стренги парашюта, она находится у меня на ручке управления. Корабль куда-то летит... Еще удар! И мы лежим на правом боку, иллюминатором в сторону земли. Я вишу на ремнях над Берталаном. Он - подо мной. Отстреливаю крышку радиоантенны, докладываю:
      - "Заря", я - "Орион"! Наш спускаемый аппарат произвел посадку. Самочувствие нормальное.
      Земная тяжесть тянет вниз. Если я расстегну ремни, то упаду прямо на Берталана. А не отстегнувшись, не откроешь люк. Поэтому говорю:
      - Берталан! Отстегивай свою привязную систему и открывай люк!
      - Что? - переспрашивает он, по-видимому еще не придя в себя от радости. Я повторяю:
      - Надо, чтобы ты открыл выходной люк. Я не должен пока отстегиваться, иначе могу просто упасть на тебя.
      - Понял,- отвечает Берталан.
      Начинает медленно отстегиваться от привязной системы. И тут вижу: завращался штурвал люка. По-видимому, подошла группа поиска и начинает открывать люк. Они стучат по обшивке, и я их слышу. Говорю:
      - Берталан, не надо отстегиваться! Не надо пока...
      - Ну вот,- ворчит Берталан,- то тебе открывай люк, то не открывай люк...
      ГЛАВА XII
      ПОЛЕТ ОКОНЧЕН
      Весь мир в казахстанской степи! - Сауна по-байконурски. - Митька собирает чемодан. - Здравствуй, Венгрия! - Новые гости "Салюта". - Где предел у предела? - Космос принадлежит всем!
      Мы стоим возле черной, опаленной машины, в белых скафандрах, улыбаемся, довольные. Я пишу мелом на обшивке корабля: "Спасибо!" Берталан пишет то же самое по-венгерски. Расписываемся.
      - Так интересно было работать и так жаль, что все это уже позади! говорю корреспондентам.
      - Не хотелось расставаться с "Салютом",- признается Берталан Фаркаш,мы очень подружились с ребятами. И к невесомости я привык.
      И для Берталана, выросшего среди яблоневых садов Венгрии, и для меня, привыкшего к весенним разливам Клязьмы, к вишневым садам Вязников, эта степь сейчас - самое дорогое место на нашей планете. Это то, с чем мы связывали в полете понятие "родная земля". С волнением мы вглядывались там, в космосе, вниз, зная, что где-то в джезказганской степи нас ждут объятия друзей. А отсюда люди смотрели в небо, ждали оранжевой вспышки нашего парашюта.
      Солнце багровым диском медленно погружается за горизонт. Вечереет. Очень немного светлого времени остается сегодня на нашу долю! А так хочется все рассмотреть! Окрестности гостеприимного Джезказгана окрашены в самые разнообразные цвета первых дней лета - от оранжевых и серых оттенков пустынной почвы до нежно-зеленых там, где пробилась такая желанная и недолговечная здесь трава.
      Здешние места мне знакомы по предыдущим посадкам. В первый раз меня и моего командира Георгия Шонина встречали 16 октября 1969 года на вспаханном, чуть припорошенном первым снегом поле в 180 километрах северо-западнее Караганды. Потом здесь же нас с Алексеем Леоновым приветствовали после первого в истории международного полета с американским "Аполлоном". Это было 21 июля 1975 года в ковыльной, знойной, выжженной солнцем степи в 54 километрах северо-восточнее Аркалыка.
      Вот и теперь радушно встречает нас казахстанская земля! Жадно вдыхаем воздух. С удовольствием принимаем поздравления друзей, руководителей партийно-правительственной делегации Венгерской Народной Республики. Отвечаем на первые вопросы советских журналистов и их коллег из братских стран. Конечно, после невесомости, пусть и не такой уж длительной, нас покачивает... Да и накопившаяся за дни полета усталость сказывается.
      ...Поздний теплый вечер. В Москве только-только кончают работу, а здесь уже готовятся ко сну. Тем не менее в Джезказганском аэропорту очень много народу. Несмотря на поздний час, сотни тысяч людей с цветами, транспарантами ждут наш экипаж, прилетающий с точки посадки. Краткий, взволнованный, яркий митинг, искренние поздравления. Еще один международный полет завершен, впереди новые старты, новые радостные встречи!
      Как я узнал потом, в это самое время в моих родных Вязниках, что во Владимирской области, тоже состоялась праздничная демонстрация. Многие жители этого небольшого городка собрались на центральной площади. Там с заочным приветствием к нам обратились знатные люди города, друзья, знакомые. Были мои отец и мать, сестра Галина и ее муж Володя Тарасевич - они всегда приезжают к родителям в дни моего возвращения из космоса: для поддержки.
      По традиции на космодроме нас встретили хлебом-солью. Берталан отломил кусочек, обмакнул в соль и счастливо улыбнулся. Нас окружили девушки с букетами бархатных роз, а в парке, возле гостиницы, запели соловьи...
      Вот и снова дома, на Земле!
      - Хорошо бы сегодня вообще не проводили никаких медицинских обследований,- сказал я. - Мы же чувствуем себя нормально, во всяком случае, самочувствие соответствует перенесенным нагрузкам.
      Увы, порядок один для всех. А потому сразу же после короткого ритуала встречи мы попали в руки врачей, затем - пробная тренировка на тренажере по сближению. Надо сказать, что, хотя все операции мы провели в состоянии усталости, результат оказался даже лучше, чем до полета. "Второе дыхание" пришло - от чувства удовлетворения только что закончившимся полетом.
      На космодроме час ночи. Звоню по телефону домой, в Москву. Первый вопрос, конечно, как дела, как дети?
      - Дети в пионерском лагере, но встречать на аэродром они приедут,говорит Людмила. - Дома все в порядке, полно гостей.
      Из разговора узнаю, что там Алексей Елисеев, Николай Рукавишников, Александр Иванченков, а также много товарищей по работе, среди них те, кто еще не летал. Но и им предстоит в недалеком будущем отправиться в космос.
      Чувствуется, веселье в разгаре!.. Ну что же, молодцы! Это ведь их праздник, они много сделали, чтобы настал этот день. Обмениваемся впечатлениями: хочется хотя бы несколькими фразами перекинуться со всеми. Давно все-таки не разговаривали вот так, на Земле, пусть даже по телефону.
      Поздно ночью по местному времени закончились медицинские обследования, и врач Иван Резников великодушно отпустил нас в баню - в гостиничную сауну с бассейном. После восьмидневного перерыва это редкостное наслаждение! На полках Олег Макаров, Володя Аксенов, Леонид Кизим - они прилетели на космодром для подготовки к предстоящему космическому полету. Мы и здесь не можем сдержать восторга: рассказываем им о станции, о своих впечатлениях, но вскоре полностью отдаемся парилке, и потом прохладной воде бассейна!.. Вот когда действительно ощущаешь прелести жизни, радость от таких простых, естественных вещей, как вода, свежий воздух, земля...
      На следующий день нам предстояла первая после приземления пресс-конференция.
      - Как вам спалось в первую ночь на Земле?
      - Прекрасно,- отвечаю. - Проспал семь часов и ни разу не проснулся. Даже космос не снился! И Берталан подтверждает:
      - Я тоже отлично спал. Правда, утром удивился, что сплю не на потолке...
      - Берталан, когда мы наблюдали за вашей работой, нам показалось, что вы легко освоились с невесомостью. Так ли это?
      - Я бы не сказал, что в первые часы чувствовал себя хорошо. Прилив крови к голове ощущался. Спрашивал Валерия, контролировал свои впечатления... Командир меня подбадривал, уверял, что все будет нормально. Я успокоился и в общем-то действительно быстро адаптировался.
      - Ваши впечатления от космических пейзажей?
      - Все прекрасно! Горы, облака, океаны... А как красива космическая ночь! Звезды!.. Но самое незабываемое - то, что я видел Венгрию из космоса!
      - Над родиной Берталана,- добавляю я,- мы должны были пролетать ночью. По плану был сон. Но Берталан не лег: сидел у иллюминатора и был вознагражден...
      - Я видел созвездия городов, пунктиры огоньков на дорогах,рассказывает Берталан,- а в последний день удалось полюбоваться родиной и днем.
      - Как вы расстались с "Днепрами"? Как чувствуют себя Попов, Рюмин?
      - Мы за это время очень привыкли к ним,- отвечаю я,- сработались. Конечно, расставаться было грустно. Они соскучились по Земле, дому, родным. Но чувствуют себя хорошо, адаптировались отлично. Работают, продолжают программу. Мы легко вписались в распорядок дня и рабочий ритм. Работали дружно, слаженно. Сказались и тщательная подготовка, и настрой хотя и на короткую, но напряженную программу.
      ...В память о новом полете аллея космонавтов на космодроме, начатая с деревца, посаженного Юрием Гагариным, пополнилась еще одним - деревом Берталана Фаркаша. На космодроме жара, сильно печет солнце, но около аллеи день и ночь журчит ручей. Деревья дружбы, словно памятники, скромные, но трогательные памятники космических полетов, украшают площадку около гостиницы "Космонавт", на первом этаже которой живем теперь мы с Берталаном.
      У каждого небольшой, но уютный двухкомнатный номер. В прихожей стоит холодильник, рядом - ящик с соками, с фруктовой водой. На столе в холле стопка газет. Сегодня везде на первых страницах сообщение ТАСС о возвращении нашего экипажа. Далее - Указы Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза Берталану Фаркашу и награждении меня орденом Ленина...
      9 июня. Девять часов вечера. Только что сообщили, что рано утром завтра мы вылетаем в Москву. В девять утра по московскому времени митинг в Звездном городке, а в одиннадцать нам уже надо быть в Кремле. Времени на сборы не остается, а стол еще завален конвертами, открытками, фотографиями - их целые сотни, и все нужно подписать! Правда, с автографами у меня случалось куда тяжелее. После полета "Союз" - "Аполлон" мне надо было подписать пять тысяч конвертов! Я это сделал в несколько приемов. Длительная и очень утомительная работа!
      10 июня. Нас торжественно встречает аэродром под Москвой. Приехали члены Государственной комиссии, разработчики космической техники. Все тут! Много друзей, товарищей, знакомых по работе. Здесь же Людмила, Катя, Митя, Анико и маленькая Аида.
      Докладываем председателю Государственной комиссии о выполнении задания, обнимаемся со всеми, потом нас отпускают к семьям. Митька очень доволен: прыгает все время, понимает, что теперь я смогу проводить с ним больше времени. А раз ему уже полных девять лет, надеется, наверное, поехать с нами в Венгрию. Помнит ведь, как после полета "Союз" - "Аполлон" в 1975 году его, четырехлетнего, мы не взяли с собой в поездку по Соединенным Штатам Америки, а Катя, которая на пять лет старше, с нами тогда ездила. Обиделся, все спрашивал: "Почему вы меня не брали в Америку?" Минуло пять лет, и теперь ему столько же, сколько было Кате, и он уже всерьез готовится в Венгрию. Представляю, какая для него это огромная радость!
      16 июня. Спецрейсом вылетаем в Будапешт. На борту Ту-154 наша небольшая делегация во главе с Алексеем Елисеевым. Кроме нас и наших семей в ее состав входит представитель "Интеркосмоса" Валентин Козырев.
      В венгерской столице отличная погода. Яркое летнее солнце придает еще большую праздничность аэропорту Ферихедь, где собрались тысячи будапештцев и приехавшие нас встретить родственники Берталана, его друзья из города Папа. Здание аэропорта украшено венгерскими и советскими государственными флагами, приветственными транспарантами на обоих языках. Множество цветов принесли сюда встречающие. Лишь малую толику этих щедрых даров Венгрии преподнесли пионеры в красных галстуках.
      У трапа нас приветствует член Политбюро ЦК ВСРП, секретарь ЦК ВСРП Михай Кором, провожавший нас в полет па Байконуре, министр обороны ВНР Лайогд Цинеге, председатель совета "Интеркосмоса" Венгерской Академии наук Ференц Марта, другие венгерские товарищи.
      Из аэропорта кортеж машин устремляется к площади Лайоша Кошута, где на берегу Дуная раскинулось прекрасное здание Парламента.
      И здесь, на будапештских улицах, десятки тысяч людей приветствуют нас радостными улыбками, зажатыми в руках советскими и венгерскими флажками, букетами цветов. Нас не покидает чувство приподнятости, глубокого удовлетворения от причастности к этому светлому празднику советского и венгерского народов. В такие минуты, видя бесчисленное множество рук, протянутых к тебе для искреннего рукопожатия, особенно остро ощущаешь благодарность к тем, кто переживал за полет, кто ждал каждой весточки с орбитальных высот.
      Тысячи телеграмм, писем продолжают поступать в адрес венгерского совета "Интеркосмоса", посольства СССР, в редакции газет и журналов, на радио и телевидение Венгрии от тружеников заводов и сельскохозяйственных кооперативов, строителей, студентов, школьников. В этих посланиях гордость за достижения науки и промышленности стран социализма, пожелания дальнейших успехов на пути братского сотрудничества. Вот одна из таких телеграмм от работников кооператива в Бойе:
      "Результаты космических исследований свидетельствуют о том, что страны социалистического содружества, объединив свои усилия, способны решать самые сложные задачи. Эти задачи успешно решаются сегодня в венгерском городе, где с участием советских специалистов возводится первая в стране атомная электростанция, и еще на многих рубежах братского взаимодействия в труде, науке, культуре".
      В новых передачах венгерского телевидения мультипликационный венгерский астронавт Мишка приобрел в эти дни почти символический смысл. Газеты, журналы подробно рассказывают об условиях звездного полета, о невесомости, о развитии космической техники, об экспериментах, проводимых на борту орбитальной станции "Салют-6". За полетом станции следили в Венгрии миллионы людей. Но самая бдительная вахта, пожалуй, у работников станции космической связи в небольшом городке Пенце. Они-то и были первыми в Венгрии, кто узнал об успешной посадке нашего корабля.
      На площади Лайоша Кошута особенно многолюдно. Здесь нас встречает первый секретарь ЦК ВСРП Янош Кадар, Председатель Президиума ВНР Пал Лошонци, Председатель Совета Министров ВНР Дьёрдь Лазар и другие представители государственных и общественных организаций страны. Присутствуют также руководители дипломатических представительств, военные и военно-воздушные атташе, работники советского посольства.
      От имени нашего экипажа Берталан докладывает Яношу Кадару о выполнении задания в космическом полете. Первый секретарь ЦК ВСРП Янош Кадар тепло поздравляет участников советско-венгерской космической экспедиции, выражает наилучшие пожелания.
      С площади мы направляемся в Купольный зал Парламента, где Пал Лошонци вручает нам Золотые Звезды Героев Венгерской Народной Республики, а Бела Мадьяри и Алексею Елисееву - ордена Знамени ВНР, украшенные лавровым венком.
      Вечером ЦК ВСРП, Президиум ВНР и Совет Министров устраивают в честь участников полета торжественный ужин в Охотничьем зале Парламента.
      ...Восемь дней предстояло провести нам в гостеприимной Венгрии, столько же, сколько в космосе - от старта до приземления. Об одном только можно сожалеть, что насыщенная программа поездок не всегда позволяла просто погулять по улицам Будапешта, полюбоваться четкой геометрией Токайской горы, где растет виноград - основа всемирно известных вин, побродить с ружьем по образцовым охотничьим уголкам.
      На следующий день после прилета мы посетили Венгерскую Академию наук, затем участвовали в пресс-конференции. Взволновало посещение знаменитого Чепельского металлургического комбината, где устроили нам сердечную встречу. Приветствия, дружеские рукопожатия, торжественный ритуал посвящения в почетные металлурги. Надев защитные шлемы, мы с Берталаном ведем у печей символическую плавку. Кусочек металла от той плавки и поныне находится в моем рабочем кабинете, напоминая о советско-венгерском космическом полете, о празднике дружбы и братства наших двух народов. Каждая встреча на венгерской земле была по-своему неповторимой. В городе Сольноке запомнилась уха, приготовленная генералом Лайошем Цинеге, министром обороны ВИР. Еще па Байконуре, перед стартом, он обещал накормить нас в Венгрии ухой и гуляшом собственного приготовления. И вот сейчас генерал приглашает меня снять пробу с ухи по-тисайски, которую подали на стол в небольших чугунках с подставками. С детства люблю уху, но такое великолепное блюдо отведал впервые. Понятно, почему с таким восторгом рассказывал в космосе Берци об этом национальном блюде.
      Характерный аромат ухи вызывает у меня поток воспоминаний с горьким привкусом послевоенной поры, когда мне, мальчишке, пришлось в течение нескольких лет помогать в рыбацкой артели. Время было трудное, многие вязниковские мужики после основной работы вынуждены были заниматься промыслом. Отец, механик в речном пароходстве, и его друг Владимир Майоров заключили договор с рыбхозом на вылов рыбы по ночам. В артель входило трое взрослых и двое мальчишек - я и Майоров-младший. По своим силам мы вдвоем приравнивались к одному взрослому и тянули невод за одну веревку.
      Трогательной была встреча в Дьюлахазе - родном селе Берци. На площади перед школой первая учительница Фаркаша, не сдерживая слез радости, приветствовала своего знаменитого теперь ученика.
      И все эти дни мы с Берци старались не пропустить ни одного известия о полете наших друзей, с которыми около трех недель назад расстались на околоземной орбите...
      ...Мы успели побывать на родине Берталана, проехали из конца в конец цветущую Венгрию, а они все еще работали на орбите. Осень сменила лето, опала листва, которую они так и не увидели в том, 1980 году. Только 11 октября, после 185-суточного полета, В. Рюмин и Л. Попов вернулись на Землю. За время этой беспримерной полугодовой вахты космическая лаборатория приняла четыре грузовых корабля "Прогресс" и столько же экспедиций посещения, в том числе три международных - с космонавтами-исследователями из Венгрии, Вьетнама, Кубы. Опыт длительных космических полетов стал важным вкладом в развитие космонавтики, еще одним шагом вперед к будущим межпланетным полетам.
      ...Помню, один из корреспондентов спросил, хотел бы я участвовать в полете на Марс? "Конечно,- ответил я,- хотя, полагаю, такой полет состоится лет через пятнадцать или еще позже. К тому времени возраст, видимо, уже не позволит быть членом межпланетного экипажа, но надеюсь участвовать в подготовке и проведении такой экспедиции".
      В сущности, именно такое участие в ближних и дальних космических рейсах и есть наше главное дело. Каждый космонавт в лучшем случае совершает всего несколько космических полетов, а все последующие годы жизни мы продолжаем активно заниматься космонавтикой в другом амплуа...
      "В современной науке нет отрасли, развивающейся столь же стремительно, как космические исследования,- писал в 1961 году академик Сергей Павлович Королев. - Околосолнечное пространство должно быть освоено и в необходимой мере заселено человечеством. А далее - иные звезды и миры других галактик".
      Обратите внимание: датированы эти слова годом гагаринского старта. Но уже в это время в королёвском КБ не просто задумывались о стартах к дальним планетам, а создавали проекты, перебирали схемы кораблей, рассчитывали траектории...
      Земля и Марс движутся вокруг нашего светила по круговым орбитам, лежащим почти в одной плоскости. Но периоды обращения этих планет разные и некратные друг другу. Отсюда и широкие пределы, в которых изменяется разделяющее нас расстояние: примерно от 60 до 380 миллионов километров.
      Помню, как прикидочный проект беспосадочного рейса к Марсу пилотируемого корабля был отвергнут из-за невозможности длительного пребывания космонавтов в невесомости. Такой полет мог продлиться около двух лет. В то время фантастикой мог считаться сам факт столь долгого пребывания человека в невесомости. А сегодня мы смотрим на это уже с практических позиций.
      Другой проблемой было тогда энергетическое обеспечение межпланетного корабля. И в этой области мы продвинулись далеко вперед, хотя вопрос о наиболее эффективном топливе и его длительном хранении на борту еще не снят с повестки дня.
      Не особенно-то разгуляешься, если проект то и дело упирается в медицинские, энергетические и прочие тупики нашего незнания. Помнится, в порядке абстрактной теоретической разработки обсуждали тогда даже так называемый вариант "без возвращения": пилотируемый корабль достигает Марса и уже навсегда остается на его поверхности. О добровольных узниках Красной планеты, понятное дело, конкретно не говорилось, но каждый из нас в глубине души невольно "примерял" себя к такой ситуации. Помню, как в насквозь прокуренном кабинете Михаила Клавдиевича Тихонравова поздно вечером один из наших товарищей, Олег Владимирович, ныне ведущий специалист в области систем терморегулирования, будто споря с кем-то, вдруг взволнованно произнес вслух: "Нет, вы что хотите говорите, но я не согласен лететь, у меня дети еще маленькие!"
      Сегодня, когда у космонавтики есть уже солидный научно-технический задел для такой экспедиции, собираемся ли мы отправлять человека на Марс или другую планету? Пока нет. Многие научные тайны этих планет человек успешно постигает с помощью автоматических станций и спускаемых аппаратов. Информация, поставляемая межпланетными зондами,- это лишь первые зернышки огромного научного урожая, который снимут с космической нивы умные роботы.
      Выходит, прощай, Марс, Венера, другие планеты?! Отнюдь нет. Путь к ним лежит через освоение околоземного пространства, в котором человек все-таки еще не частый гость, через долговременные орбитальные лаборатории с научными коллективами на борту, через постепенную отработку составных частей будущих межпланетных кораблей.
      Еще в ту пору, когда и об орбитальных станциях говорили как о неблизкой перспективе, многие считали, что эти долговременные космические дома надо строить как бы из систем будущих межпланетных кораблей. Так оно и вышло: скажем, нынешняя система жизнеобеспечения орбитальной станции - это прообраз будущей системы с замкнутым кругооборотом веществ. А системы регенерации воды из атмосферы станции, навигации с использованием звезд и планет, ориентации по дальним светилам? Все эти элементы непременно найдут применение в любом пилотируемом корабле, который будет снаряжаться в экспедиции к планетам Солнечной системы.
      Думается, сегодня проходит проверку не только техника, но то главное, что поможет землянам достичь далеких миров. Я говорю о международной кооперации, о соединении усилий многих стран во имя интересов всего человечества.
      Ради настоящего и будущего - и не только космического - работали на орбите советские космонавты и американские астронавты. Специалисты наших стран затратили немало усилий, чтобы найти общую атмосферу для "воздушного" "Союза" и "кислородного" "Аполлона". Казалось, и в отношениях самих наших стран установилась тогда атмосфера взаимопонимания и доброго сотрудничества. Прошло лишь несколько лет, и снова из-за океана потянул сквозняк "холодной дойны". Но я и мои товарищи космонавты верим: две ведущие космические державы планеты еще выделят своих представителей для объединенного экипажа землян.
      Космос принадлежит всем людям. И мы, располагающие передовой космической техникой, распахнули ворота в космос представителям стран социалистического содружества, побывали на орбите французский и индийский парни. Мы готовы к любому сотрудничеству в космосе и на Земле с теми, кто стремится к миру и прогрессу на нашей матери-планете.