- Слева по борту самолеты! - донесся в салон голос с палубы.
      Все бросились к иллюминаторам. Между звездами медленно плыли три зеленых огонька. Возможно, они несли спасение? А если гибель?..
      Зеленые огоньки растаяли в небе. Снова "Ялту" плавно приподнимала и опускала могучая океанская зыбь. Снова тральщик был один, затерянный в пустынном море...
      - Небо очистилось!.. - спохватился Анциферов.
      - Давай, давай! - нетерпеливо перебил его Иван Кузьмич. - Бери секстан. Беги. Определяйся.
      ПОБЕГ
      После ужина Паша, охранявший запертого в каюте Марушко, доложил капитану, что арестованный бушует, грохочет кулаками и каблуками в дверь, кричит: "Стреляйте, лучше сразу, чем заживо морозить человека в темной каюте!"
      Иван Кузьмич прошел к арестованному. Марушко ходил из угла в угол, зябко кутаясь в стеганку. Термометр показывал в каюте минус два - почти как и на палубе.
      - Отведите его в салон! - приказал Иван Кузьмич. - Да смотрите там за ним.
      - Охранять змея такого! - проворчал Паша, пропуская вперед Марушко. Сдать его ракам на дно. На вечное хранение.
      - Болтаете! - одернул его Иван Кузьмич.
      - Я рыбак, а не тюремщик, - огрызнулся Паша и прикрикнул на Марушко: Шагай, шагай! Уговаривать тебя, что ли?
      Он кипел от негодования. Ему поручили не столько стеречь самого Марушко (в открытом море бежать некуда), сколько охранять его от товарищей.
      У дверей салона Паша задержался.
      - Слушай, ты!.. - хмуро предупредил он Марушко. - Я тебя не трону. Но если умрет... считай себя покойником. Ни капитан, ни сам черт морской тебя не спасут.
      После такого предупреждения ноги Марушко стали вялы и непослушны, словно чужие. Он не знал, что капитан и помполит, понимая, что в промерзшей и темной каюте арестованного долго не продержишь, сделали все возможное, чтобы убедить рыбаков не отвечать на преступление преступлением, на удар ножом - самосудом. Лишь после этого Иван Кузьмич распорядился перевести Марушко из каюты в салон.
      Ненавидящие взгляды встретили Марушко в дверях салона и проводили, пока он не забился в угол за столом командного состава.
      Наконец-то погасили коптилки. Прикрутили "летучую мышь". Матросы спали. Один Марушко сидел настороже. Каждый шорох вызывал у него дрожь. Порой ему казалось, что кто-то ползет между спящими, пробираясь к нему, и тогда он стягивался в упругий и мускулистый клубок.
      Марушко не выдержал напряжения, нащупал в сумраке плечо Паши:
      - Ты спишь?
      - Сиди, жаба! - Паша отбросил его руку.
      Тяжелое дыхание усталых людей давно заполнило салон. Марушко не спал. Просчитался. Крепко просчитался! Три года назад держал в страхе и подчинении все общежитие. Дружков подобрал подходящих. Расправа с непокорными была короткая. Даже на суде свидетели не выдерживали его тусклого взгляда и смягчали показания. На траулере он тоже успел кой-кого припугнуть. И вдруг все перевернулось вверх тормашками. На что Оська казался "своим", а в решительную минуту продал. А кто мог представить, что до посадки в шлюпки потребуется ящик с аварийным запасом! Ведь все слышали, как твердо сказал капитан: судно на плаву держится надежно.
      ...Утром все получили по два куска жареной трески, по ломтику тронутого плесенью хлеба и по ложке сахарного песку.
      Марушко принесли паек в его угол. Но он был рад этому. Здесь никто не мог зайти за спину, ударить сзади. И он отдохнет от чудовищного напряжения ночи.
      После завтрака Пашу сменил хмурый засольщик Терентьев.
      "Праведник!" - злобно подумал Марушко, вспомнив, как Терентьев ругался со шкерщиками из-за брака в обработке рыбы.
      С наступлением темноты команда заполнила салон. Настороженный слух Марушко жадно ловил обрывки разговоров. Больше всего хотелось ему узнать, что с Оськой. Жив он? Или умирает? Возможно, уже умер! От одной мысли об этом тело его покрылось липким потом. Если Оська умрет, тогда и ему конец. Не довезут до порта, до трибунала. Сейчас трибунал казался Марушко тихой гаванью.
      После ужина Паша занял свое место рядом с арестованным.
      Матросы устраивались на ночь. Неторопливая беседа угасала.
      Тишина, мерное дыхание спящих осилили Пашу. Голова его свесилась на грудь, потом привалилась к стене...
      А Марушко все думал - упорно, об одном и том же: выживет ли Оська? Хоть бы до берега выдержал.
      Марушко вдруг разглядел, что помполита в салоне нет. Где он? Куда мог уйти в такую позднюю пору? Только к Оське. Значит, плохи дела раненого, если Корней Савельич ночью не отходит от его постели.
      Марушко силился развеять страх, убедить себя в том, что помполит мог выйти проверить вахту, побеседовать с дежурными на постах наблюдения, просто подышать свежим воздухом. Но все это казалось неубедительным. Мысль упорно повторяла одно и то же слово: "Умирает!.." Незаметно пришло убеждение, что Оська уже мертв. Вот сейчас войдет Корней Савельич, сообщит о смерти Оськи... Теперь уже Марушко не мог отвести взгляда от двери. В каждом шорохе спящих ему слышались шаги, Корнея Савельича.
      Марушко встал. Потянулся, разминая отекшую спину. Осторожно ступая между спящими, пробрался к выходу.
      - Легче! - пробормотал кто-то с пола.
      Марушко замер с приподнятой ногой. Так он стоял, пока под ним не зазвучал сочный храп. Марущко перешагнул через спящего и открыл дверь.
      ОТЩЕПЕНЕЦ
      Исчезновение Марушко всполошило всю команду. Бежать одному с "Ялты"? Безнадежно. Скрываться на судне? Вовсе нелепо. Но были же причины, побудившие преступника к бегству?..
      Иван Кузьмич немедленно усилил вахту. Анциферов бросился к кладовке, где хранилось оружие. Замок на ней был цел, автомат и три винтовки на месте. Старпом облегченно вздохнул и перенес оружие в пустующий камбуз. Здесь оно было под постоянной и надежной охраной.
      Поиски Марушко возглавили Анциферов и Кочемасов. Матросы плотной цепочкой - от борта и до борта - неторопливо двигались с кормы к надстройке. В густом тумане Марушко мог пройти незамеченным в двух шагах.
      Значительно труднее было в трюмах и особенно в машинном отделении. Спускаться по трапам приходилось осторожно, нащупывая ногой обледенелые ступеньки. Матросы кружили в огромном пространстве, часто перекликаясь друг с другом. Гулкое эхо искажало голоса, повторяло их, и оттого казалось, что машинное отделение заполнено чужими, неведомо откуда взявшимися людьми. Лучи немногих электрических фонариков шарили по слезящимся от сырости стенам и таяли в темной пустоте или неожиданно вспыхивали яркими пятнами на сверкающих инеем переходах и трапах.
      Продолжать поиски в таких условиях было безнадежно. Марушко мог проскользнуть между шумящими матросами, найти уголок, где можно отсидеться, пока идут поиски.
      Машинная команда вернулась на палубу. Никаких следов беглеца обнаружить не удалось. После недолгого раздумья Иван Кузьмич приказал задраить наглухо оба трюма и вход в машинное отделение.
      - Если он внизу, - сказал капитан, - пускай сидит. Холод рано или поздно выморозит его из любой щели.
      Но не холод и, конечно, не голод вынудили Марушко выйти из надежного убежища раньше, чем кто-либо ожидал.
      После обеда один из вахтенных услышал стук в дверь машинного отделения. Он подошел к ней поближе. Прислушался. Стук повторился.
      - Марушко? - спросил вахтенный.
      - Пить! - прохрипел за дверью Марушко. - Берите меня, только попить дайте.
      Его привели в салон. Пошатываясь, подошел он к бачку. Выпил две кружки воды.
      - Теперь... стреляйте! - Марушко распахнул стеганку. - Бейте.
      От него несло перегаром. Он был пьян.
      - Надеюсь, теперь кончите запираться? - сказал капитан.
      - Не брал я ничего, - упрямо мотнул головой Марушко. - Ниче-го!
      - А спирт? - спросил капитан.
      - Какой спирт? - нагло уперся Марушко. - Откуда?
      Ночью он заглянул в дверь капитанской каюты. Зоя поила Оську из кружки. Пьет! Значит, до смерти раненому еще далеко. А раз так - и Марушко не расстреляют. На радостях он пробрался в свой тайник, крепко выпил, наелся до отвала и тут же заснул. Проснулся от жажды. Пока искал в темноте воду, на палубе зашумели. В машинное спустились матросы. А когда они ушли, Марушко долго шарил в темноте с мутной головой и пересохшим ртом и наконец не выдержал, стал стучать в дверь.
      - Не знаю, где вы прятали спирт, - сказал капитан, - но хватили вы крепко.
      - Водопровод в машинном замерз, - врал Марушко. - Наглотался я льду. А он с какой-то пакостью от огнетушителей да с машинным маслом. От этого и жажда... и запах.
      - Далеко припрятал краденое, - сказал Корней Савельич, не глядя на Марушко, - потому и подсовывал понемногу в рундучок Малыша. Чтоб не лазить каждый раз в темноте за сухарями и прочим.
      - Вы все умные! - Марушко привалился спиной к стене и выставил вперед острую челюсть. - Всё знаете. Один я дурак. Зачем же у меня спрашивать? Пойдите достаньте, что вам надо. Поймайте вора.
      - Незачем ловить вора, - остановил разглагольствующего Марушко Иван Кузьмич. - Достаточно покушения на убийство...
      - Не было покушения! - крикнул Марушко. - Хотел пугнуть парня. А он напоролся на нож. Оська ж... друг мой. Друг! - В голосе Марушко знакомо зазвучала фальшивая слеза. - Я только из заключения вышел. Все от меня, как от волка. Один Оська оказался человеком. Это вся команда покажет на судне. Вся! Неужели я такой подлец?..
      - Подлец, - убежденно подтвердил Быков. - Первостатейный!
      - Бей меня! - Марушко рванул рубашку, и она с сухим треском разошлась до пояса, обнажив грязную тельняшку. - Стреляй подлеца!
      Марушко очень хотел, чтобы его ударили, избили. И чем сильнее, тем лучше. Если к явным телесным повреждениям симулировать еще и внутренние, все это можно будет с выгодой использовать на следствии, а затем и на суде.
      - Бросьте представляться, - охладил его Иван Кузьмич. - Никто вас бить не станет. Придет время - расчет с вами произведут полностью.
      - Корней Савельич! - вошла Зоя. - Пройдите к Баштану.
      Марушко оцепенел. Если Оська помрет - ему конец.
      О том же думали сейчас и матросы. Они сомкнулись вокруг Марушко плотной стеной. С трудом сдерживаемая ненависть готова была прорваться, несмотря на присутствие капитана. Надо было любой ценой разрядить нависшую над Марушко угрозу расправы.
      - У капитана с тобой за Оську свой расчет. - Паша шагнул к прижавшемуся к стене Марушко. - У нас свой...
      - "Оська, Оська"! - перебил его Иван Кузьмич. - Говорите вы о нем много, а никто не навестил раненого.
      Матросы опешили. Они ожидали чего угодно, только не этого несправедливого упрека.
      - Так не пускают же! - опомнился Быков. - К Оське-то!
      - Нельзя было, и не пускали, - ответил капитан, не замечая своей непоследовательности. - А сегодня я могу пропустить в лазарет двух-трех человек. Выбирайте сами, кого послать.
      Навестить раненых выделили Фатьяныча, Быкова и Малыша.
      Они вошли в капитанскую каюту, стараясь не стучать подкованными каблуками. Никто из них не заметил, с каким удивлением посмотрел Корней Савельич на непрошеных гостей, потом на капитана.
      Раненые и обожженный кочегар лежали на полу. Рядом с ними на плоских ящиках, заменяющих столики, стояли кружки с питьем, какие-то пузырьки. В углу веяла жаром неуклюжая печка, сделанная боцманом из металлической бочки. Возле нее стоял ящик с углем. Свободного пространства в каюте еле хватило для посетителей.
      - Здорово! - Голос Быкова прозвучал неуместно громко, и он, спохватившись, добавил почти шепотом: - Навестить собрались.
      - Пришли? - удивился Оська. Лицо его, опушенное золотистой бородкой, заострилось еще больше, веснушки потемнели, стали крупнее, четче. И только круглые голубые глазки светились от радости. - А я-то думал, Корней Савельич не пустит.
      - Не пускал прежде, - подтвердил Быков. - Говорил, что раненым покой нужен.
      - Покой? Мне? - искренне удивился Оська. - У меня от покоя голова болит.
      - Скучаешь тут? - Фатьяныч посмотрел на спящего соседа Оськи и выглядывающую из-под одеяла забинтованную голову обожженного кочегара. Поговорить-то не с кем?
      - А Зоя? - Оська показал головой в сторону, где Зоя разбирала перевязочные материалы. - Шикарная девушка! Умница! Мы с ней понимаем друг друга. Она любит одеваться. Я тоже. Всю жизнь мечтал одеваться с шиком. С морским шиком! Вы знаете, как одеваются одесские моряки заграничного плавания? Картинка! Идет моряк. На нем простой комбинезон. Может быть, даже с дырками. А рубашечка... шик-модерн! Без галстука. На ногах туфли - лак с замшей. Носочки стамбульские. Фасонистая шляпа. А у меня... Комбинезон был. Дырки были. А вот лак с замшей...
      - Как ты чувствуешь себя? - спросил Быков, замечая по взглядам Корнея Савельича, что визит надо завершать.
      - Танцевать еще не пробовал, - беспечно бросил Оська. - Музыки нема. А в общем... Вы же знаете, какой я счастливый? Сунули б нож промеж ребер кому-нибудь другому... давно б отдал концы. А я мечтаю: вот война кончится - покупаю лаковые туфли. Зачем, скажете, ему понадобятся лаковые туфли? У меня прорезается какая-то биография. Конечно, полководца из меня не выйдет. Но этот сумасшедший рейс... Самолеты, налеты! Будет что рассказать в Одессе...
      - На этом мы и кончим свидание, - вмешался Корней Савельич, услышав, что Оська заговорил про Одессу. - Прощайтесь.
      - Уже? - запротестовал Оська. - Так я ничего еще не рассказал...
      Зоя понимающе переглянулась с Корнеем Савельичем и подошла к Оське, загородила его от товарищей спиной.
      - Пока, Оська! - попрощался Быков. - Поправляйся давай. Да скажи ребятам, - он кивнул в сторону спящих, - что приходили навестить.
      - Уходите? - огорченно спросил Оська.
      - На вахту надобно, - покривил душой Быков.
      - На вахту? - переспросил Оська, явно желая оттянуть прощание. - Какая теперь вахта?
      - Военная, - строго сказал Фатьяныч.
      Он хотел что-то добавить, но Корней Савельич уже теснил посетителей к двери.
      Проводив матросов, он остановился перед Иваном Кузьмичом.
      - А вы подождите.
      - Опять перевязывать? - поморщился капитан.
      Корней Савельич мягко, но настойчиво подвел его к столу. Включил лампочку, висящую рядом с аккумулятором. Разбинтовал руку. Внимательно осмотрел рану.
      Здоровье капитана вызывало у Корнея Савельича все большее беспокойство. Они постоянно были вместе, даже отдыхали поочередно, на одной скамье. Ночами Корней Савельич слышал, как капитан ворочается во сне. Иногда Иван Кузьмич поднимался и подолгу сидел, поглаживая раненую руку.
      - Что вы со мной в прятки играете? - недовольно спросил Иван Кузьмич.
      - Я давно вышел из возраста, когда играют. - Корней Савельич сердито посмотрел на строптивого пациента. - Давно-с!
      - Я тоже не маленький. И без вас вижу, что у меня начинается гангрена, - вполголоса, чтоб не слышали раненые и Зоя, сказал Иван Кузьмич. - В такой обстановке... - он обвел здоровой рукой каюту, - ничем вы мне не поможете.
      Корней Савельич не стал спорить. Рука капитана распухла и затвердела уже до локтя. Оперировать в полутемной каюте, где невозможно создать должные условия, когда даже дистиллированная вода на исходе?..
      - Кончайте, - нетерпеливо потребовал капитан. - Хватит возиться.
      - Я не вожусь, Иван Кузьмич, - грустно поправил его Корней Савельич. Принимаю решение.
      - Резать хотите? - спросил капитан.
      - Не будет иного выхода - придется.
      КРИЗИС
      Вахты систематически очищали палубу ото льда. Пустой труд! Все, что удавалось сделать за несколько светлых часов, к рассвету сводилось на нет. Оседающий на палубу туман за долгую ночь снова покрывал ее тонкой пленкой льда.
      Несмотря на все усилия командования, настроение экипажа заметно ухудшалось. В бесконечно долгие темные часы матросы сбивались в салоне, жались не столько даже к жаркому камельку, сколько к слабому кружку света, падающему от "летучей мыши". Тревожные мысли упорно лезли в голову, вытесняя все остальное: о положении на фронте, о своих семьях, о своем спасении. А времени для размышлений было много, слишком много!..
      Беседы Корнея Савельича не привлекали былого внимания. Слишком явно сквозило в них желание успокоить команду, поднять настроение. Услышать бы сводку Совинформбюро, знакомый голос диктора Левитана! Тогда и каждое слово помполита снова обрело бы вес и значение.
      Особенно докучал в душном салоне чад от жареной трески. Он пропитал здесь все: воздух, одежду, мебель, даже стены. Ели треску с усилием, почти с отвращением. Ели и мечтали о куске хлеба - мягкого, душистого ржаного хлеба. Но с еще большей жадностью, чем о хлебе, мечтали рыбаки о свете, о простой электрической лампочке. Вырваться хотя бы на часок из гнетущего сумрака, усиливающего тревогу и раздражительность.
      После ужина Корней Савельич объявлял имена тех, кто лучше трудился в светлые часы. Но и это проверенное издавна средство не могло подействовать на команду. Матросы понимали, что работу для них ищут, как отвлекающее средство. Какая работа, если даже ходить в тумане по скользкой палубе приходилось осторожно, мелкими шажками.
      Матросы старательно откачивали из трюмов скапливающийся на днище тузлук. Быков с новым напарником Малышом круглые сутки ловил рыбу на ярусок и в положенные сроки докладывал капитану:
      - Треска идет ровная, Иван Кузьмич. Кормится хорошо. Капшаком.
      Исправно несли вахту впередсмотрящие. Не раз Иван Кузьмич назначал на пост наблюдения приунывшего матроса. Сознание, что именно он может заметить или услышать ищущий "Ялту" траулер, начисто изгоняло из головы все мысли, кроме одной: "Не пропустить бы! А вдруг?.."
      Особенно напряженными бывали наблюдатели ночами, когда туман поднимался и скрывал море. Сколько раз казалось людям, что они видят контуры недалекого судна...
      Да, все выполнялось исправно, но без души.
      В команде назревал кризис. И нечем было его не только переломить, даже смягчить. И когда в салон бурно ворвался возбужденный матрос и крикнул: "Самолеты! Прямо по носу!" - все замерли, обернулись к капитану.
      - Дайте ракету! - вырвалось у кого-то. - Они же нас не заметят.
      - Никаких ракет! - отрезал Иван Кузьмин.
      В ответ недовольно загудели застуженные, сиплые голоса.
      - Кончайте базар! - Иван Кузьмич повысил голос.
      На этот раз слова, обычно пресекавшие ненужные разговоры, утонули в нестройных выкриках. В общем гомоне невозможно было разобраться, а потому даже матросы, желавшие помочь капитану, своим криком лишь усиливали сумятицу.
      Утихомирил матросов вернувшийся в салон Анциферов.
      - А самолеты-то были немецкие, - громко сообщил он. - Только у них так завывают моторы. Пока вы тут шумели, я выбежал на палубу послушать, что за гости пожаловали к нам.
      - Точно! - поддержал старпом Матвеичев. - Мы их в Мурманске наслушались. Досыта!
      Слова его встретили молчанием. Будто никто не требовал только что осветить судно ракетами, показать себя вражеским самолетам.
      ...Матросы засыпали. Кое-где еле слышно шуршал шепоток. Но вот и он затих. Раздавалось лишь легкое шипение сковородки да вздохи Глаши. Легко ли ей? По шестнадцать часов в сутки сидит согнувшись над пышущим жаром камельком. Только и передохнет повариха, когда поставит на огонь огромный пузатый чайник, а сама приляжет в камбузе, между котлами и шкафом, где в узких перегородочках стоят боком тарелки и миски.
      Под потолком с каждым движением траулера покачивались подвешенные на крючках кружки...
      Корней Савельич устроился возле дремлющего капитана. Он один не спал. В тишине ощущение нависшей над командой беды резко усилилось. Откуда она свалится? В том, что беда созрела, готова каждую минуту обрушиться на него, капитана, на всех спящих в салоне и несущих вахту на палубе, сомнений уже не было.
      Беда грянула утром. Как ни ждал ее Корней Савельич, она оказалась неожиданной!.. Невозможно было даже сразу представить ее силу, последствия.
      После завтрака Иван Кузьмич подсел к Корнею Савельичу и шепотом сообщил: с завтрашнего дня сухари будут выдавать только раненым. Остальным придется довольствоваться одной треской.
      - Лед скалывать... на одной треске?
      - Придется! - нахмурился капитан. - Я сам объявлю команде...
      - Ни в коем случае, - запротестовал Корней Савельич. - Это мое дело...
      Не мог же он сказать прямо: был бы капитан здоров - не стоило б с ним и спорить. Но когда Иван Кузьмич держится на ногах одной волей, нервами, хватит ли у него сил на нелегкое объяснение с командой?
      Спор шел шепотом, но горячность его от этого не уменьшалась. Уступить ни один из них не мог.
      Серые сумерки пали на палубу, когда Корней Савельич понял, что надо делать. Он быстро разыскал Анциферова:
      - Известите команду: в восемнадцать ноль-ноль открытое партийное собрание! Вызовите коммунистов в мою каюту к шестнадцати часам.
      Отпустив Анциферова, Корней Савельич вернулся в салон и занял свое место рядом с дремлющим капитаном.
      - Иван Кузьмич!
      - Да? - Капитан с усилием раскрыл глаза. - Слушаю вас.
      - В восемнадцать ноль-ноль я провожу открытое партийное собрание. Вы сделаете сообщение о положении судна. В нем и объявите о сухарях.
      ПОСЛЕДНЕЕ СРЕДСТВО
      Готовясь к открытому партийному собранию. Корней Савельич сделал все возможное, чтобы осветить салон. Кроме "летучей мыши", горели три масляных светильника. И все же осилить темноту не удалось. Худые, обросшие лица матросов виднелись смутно, а в отдаленных углах таяли в сумраке.
      За столом, покрытым кумачовым полотнищем, сидели: Кочемасов, Анциферов, Матвеичев и засольщик Терентьев. По неписаной традиции все они побрились перед партсобранием, хотя и нелегко было сделать это в темном и тесном салоне.
      - Слово для доклада имеет капитан, - объявил Корней Савельич и на всякий случай добавил: - Прошу внимания.
      - У нас в трюмах сто пятьдесят тонн трески, - начал Иван Кузьмич. Это равноценно полтысяче голов крупного рогатого скота. Каждую корову надо вырастить, откормить. А мы с вами такое богатство взяли за неполных десять промысловых дней... Вот бы все это подбросить нашим славным бойцам или отправить в тыл, ребятишкам...
      Иван Кузьмич заговорил о лучших работниках, выдержавших проверку в суровых аварийных условиях, упомянул тех, кто не способен думать и говорить о чем-то, кроме далекого и недоступного порта.
      - До чего дошло! - Иван Кузьмич окончательно справился с первым ощущением неловкости. - Есть у нас такие, что по три дня рук не моют. Уши копотью забило. Трудно, скажешь, Иванцов? Всем тяжело. Только у одних кость крепкая. А другие слабоваты. Но если мы дадим волю дурному настроению, предчувствиям и прочим бабьим выдумкам... легче не станет. Нет. Хуже будет. Испытания наши пока еще не закончились.
      - А будет ли им конец? - вырвалось у Иванцова.
      - Будет. Без помощи нас не оставят. Головой ручаюсь, что где-то здесь, в тумане, ищут нас. Возможно, через час впередсмотрящий крикнет: "Вижу судно!" - Капитан помолчал, давая слушателям обдумать его слова. - Самое важное, что мы напали не на случайный косяк, а на желоб, по которому треска движется на запад. Находится он в стороне от морских путей. В этом наша удача и беда. Удача потому, что мы нашли новую устойчивую сырьевую базу, выполнили задачу, поставленную перед нами. Выполнили, но не решили до конца. Надо еще доставить в порт рыбу, сообщить координаты желоба и сброшенных нами буев. - Иван Кузьмич осмотрел всех, как бы ожидая возражений, и продолжал: - А беда наша в том, что на случайную встречу с каким-либо пароходом здесь, в стороне от морских дорог, рассчитывать трудно.
      - Зато на фашистский рейдер можем нарваться запросто, - вставил с места старичок консервщик.
      - Если б я не был уверен в том, что за нашими плечами есть надежная поддержка, - продолжал Иван Кузьмич, не отвечая консервщику, - не пошел бы на "Ялту", в море. Пускай наш кургузый паек сократится. - Он выдержал паузу: как принята его осторожная разведка? - Мы знаем, что рейс наш удачен...
      - А туман? - снова вставил консервщик.
      - Туманы здесь устойчивы, - спокойно подтвердил Иван Кузьмич. - И это очень хорошо...
      - Хорошо? - перебили его недоумевающие возгласы. - Что хорошего? Как слепые тычемся тут! Туман прячет нас от своих судов и самолетов!
      - А больше недели мы ловили здесь, не опасаясь ни авиации, ни кораблей противника. Туман укрывал нас, как пологом, от врагов. Хуже всего, - Иван Кузьмич вздохнул, - что испытания нам еще предстоят нелегкие. Я, товарищи, не дипломат и не адвокат, а моряк. И вы моряки. Добровольцы! А потому мне незачем искать обходные пути, чтобы сообщить вам нерадостную весть. Прямо скажу: сухари у нас на исходе. - Иван Кузьмич поднял голос: - Остаться без сухарей нам с вами - тяжелое лишение, а для раненых - это просто гибель.
      - Надо было вовремя уходить на веслах! - крикнул кто-то.
      - На веслах? - переспросил Иван Кузьмин. - Думали мы и об этом. После бомбежки предлагали и такой вариант. Я наотрез отказался от него. - Он помолчал, выжидая, пока Корней Савельич наведет порядок в салоне. Представим себе, что нам удалось бы посадить в лодки весь экипаж. Даже и раненых. Допустим, что в такой тесноте, не отдыхая, мы смогли бы грести пять суток без передышки. Допустим даже это. Предположим, что нам невероятно повезло: ни ветер, ни волна не сбили бы нас с направления. Все гладко! Предположим, что мы, как в сказке, вышли не на скалистые берега, где прибой разбил бы наши лодки, а прямехонько в бухту. Чудес, конечно, не бывает. Но на этот раз давайте поверим в чудеса. Скажите, с какими глазами доложили б мы в порту: "Нашли косяк". - "А рыбу взяли?" - спросили б у нас. "Взяли". - "Где она?" - "В море бросили". - "В каком месте?" - "А мы координаты не уточняли. Спешили бежать с судна". Полтораста тонн рыбы бросить! - почти выкрикнул Иван Кузьмич. - Бросить уловистый желоб! В военное-то время! Мы бились в темноте, вслепую, под пулеметным обстрелом. Капитана потеряли! Трое наших товарищей борются со смертью... И после этого бросить все и бежать?.. - Он неожиданно оборвал речь и, тяжело дыша, опустился на скамью.
      Корней Савельич видел, как побледнел Иван Кузьмич, и понял: рука!
      - Шуму много! - сурово произнес Корней Савельич. - Кто желает высказаться?
      Торопливо поднялось несколько рук.
      - Вот мы тут шумим, - встал Быков. - Сухарей нет, да в темноте сидеть невмоготу. А как же мы прежде промышляли? Электричества и не знавали. Фонарь такой, - он показал рукой на "летучую мышь", - да и то керосинчик экономили. В двадцать шестом году ходили мы искать пропавшую шняку. Восемь суток искали. И не в океане искали, на Белом море. И нашли мы ее, когда вовсе веру всякую потеряли. Как только люди выжили на той посудине? Одной треской кормились. Пресная вода кончилась. Скалывали с бортов кусочки льда. Растопят их и пьют. Вода получалась!.. - Он безнадежно махнул рукой. Последние двое суток треску сырой жевали. Выжили люди. А мы завтра еще первый день без сухарей...
      - Не первый! - перебили его. - Вторую неделю на голодном пайке сидим. Погляди на людей! Сам-то ты на кого похож?
      - А как же ленинградцы? - спросил, неизвестно к кому обращаясь, засольщик Терентьев. - Какой у них паек? А там не моряки, а женщины и дети с ними! Они и рады бы поесть рыбки. Да где ее взять? Где?
      - А мы привезем! - крикнул Матвеичев. - Не дадим себя попутать Иванцовым да Марушко.
      - Куда понес? - возмутился Иванцов. - С кем меня сравнил?
      - Кто мешает нам - всех в один мешок! - загремел Матвеичев. - На войне вор, трус, паникер - один черт!
      Решительный голос боцмана подействовал на команду. В выступлениях рыбаков все сильнее звучало: надо бороться за судно, улов, иного выхода нет.
      - Итак, мнение открытого партийного собрания единодушно, - подвел итог Корней Савельич. - Все выступавшие решительно поддержали капитана. Возможно, кто-то хочет возразить, либо имеет какие-то другие предложения? Нет желающих? Какое примем решение? И не только примем, но и выполним его. А если окажется, что кто-то сейчас отмолчался в углу, а потом станет мешать нам... такого заставим уважать волю партийного собрания.
      Решение было короткое и не совсем обычное по форме.
      "Мы, коммунисты и беспартийные рыбаки траулера "Ялта", заслушав и обсудив доклад капитана, уверены, что помощь близка, а потому полностью поддерживаем намеченные командованием меры для укрепления дисциплины и сохранения улова. Обещаем положить все силы на защиту нашей Родины от фашистских извергов и прежде всего сделать все возможное, чтобы обеспечить треской и рыбьим жиром героических воинов, защищающих Заполярье, и раненых, находящихся на излечении в госпиталях".
      КОНЕЦ
      На следующий день во время завтрака большинство матросов получали миски с треской молча.
      После вчерашнего напряжения Иван Кузьмич чувствовал себя разбитым. Резкая боль отдавалась уже в плече.
      Корней Савельич незаметно следил за капитаном. Сдал Иван Кузьмич. Сильно сдал! Неужели придется рискнуть на почти безнадежную в таких условиях операцию?
      После завтрака матросы вышли из надстройки.
      Анциферов взял свою вахту - Быкова, Малышева и Пашу. Освещая скользкие ступени трапа электрическим фонариком, спустились в машинное отделение. Еще раз обшарили тут каждый уголок. Ведь именно отсюда Марушко вышел сытый и пьяный. Следовательно, только здесь могли быть остатки похищенного продовольствия.
      Анциферов прошел в кочегарку. В промозглом, холодном помещении стоял едкий запах угля и шлака.
      Паша зажег в консервных банках масло с паклей Дрожащее красноватое пламя осветило кочегарку круглые устья остывших топок, груду угля.
      В глубине топки Малыш нащупал остатки сгоревших досок. Видимо, в ночь после бегства Марушко устроился в кочегарке даже с некоторыми удобствами: развел костерок, обогрелся.
      - Все же остатки украденного им здесь, - высказал общую мысль Быков. Здесь либо в бункере. Больше негде им быть.
      - Сутки буду искать, - вырвалось у Анциферова. - Не выйду отсюда, пока не разыщу...
      Он взял длинный лом и принялся ворошить груду угля. Быков с Малышом забрались в топку, осветили электрофонариком красноватые шершавые стены. Старательно шарили в слежавшемся шлаке, постепенно подбираясь к дальним углам топки.