РЫБА!
      Иван Кузьмич появился в рубке задолго до рассвета. Людей следовало будить расчетливо. Нельзя было терять и пяти минут светлого времени. Но и для матроса, после изнурительной ночной вахты, дорога каждая минута отдыха.
      Небо на востоке поблекло. Мелкие звезды тонули в нем, гасли. На горизонте еле приметно наметилась светлеющая полоса.
      Пока матросы завтракали, забрезжил вялый полярный рассвет. Проваливаясь выше колен в рыбе и зябко поеживаясь со сна, пробирались рыбаки на свои рабочие места. На помощь к ним вышел третий штурман, два механика и свободные от вахты кочегары.
      Даже в сером рассветном сумраке работа шла на редкость споро. Рыба за рыбой летели со столов в желоба, скользили в трюмы.
      Над морем показался край темно-вишневого в сизой дымке солнца, когда Корней Савельич объявил:
      - Стол командного состава опередил всех. - Он выждал, пока затих вызванный его словами гул на палубе, и добавил: - Делают на нем восемь с четвертью рыбин в минуту на шкерщика.
      Командиры торжествовали недолго. Умелые, но не привыкшие подолгу стоять у рыбодела, они не выдержали взятого сгоряча темпа. Вперед вырвалась вторая вахта, правда, с более скромными результатами - около восьми рыбин в минуту. Но и этот успех оказался недолговечным. Все чаще за столом первой вахты слышалось боевое:
      - Рыбы! Рыбы!
      И грохот рукоятками ножей по столешнице.
      Марушко рубил с окаменевшим от напряжения лицом. Капли пота сбегали по лбу и щекам, покачивались на подбородке и, падая на промерзшую, жесткую куртку, остывали на груди мутными льдинками.
      Притих и Оська Баштан: не до болтовни. Быков стоял на широко расставленных ногах, прочно, с неподвижным скуластым лицом, похожий на высеченного из камня божка. Лишь руки его, большие, ловкие, выбрасывали через равные промежутки времени треску за треской.
      Из сизой дымки над горизонтом поднялось тяжелое оранжевое солнце. Бронзовые блики залили пологие гребни волн, траулер. Лица матросов словно покрылись крепким знойным загаром.
      Вместе с солнцем появились и чайки. С гортанными криками носились они возле траулера, выхватывая из воды смытые с палубы вместе с отбросами кусочки лакомой тресковой печени.
      На палубе первое утомление схлынуло. Ритм работ выровнялся, стал устойчив. Первая вахта медленно, но настойчиво тянула выработку вверх, довела ее до восьми с половиной рыбин в минуту, о чем рубка немедленно оповестила все столы.
      Весь короткий день никто из рыбообработчиков не отошел от рыбоделов. Лишь когда стемнело совершенно, Иван Кузьмич приказал команде идти на обед.
      - Прежде отдохнуть надобно, - негромко сказал Быков. Не выпуская из руки покрытый рыбьей слизью и кровью нож, он привалился спиной к рыбоделу.
      - Прежде по сто грамм выпейте, - сказал Иван Кузьмич. - Заслужили сегодня.
      Усталые матросы ополоснули руки под шлангом, бьющим забортной водой, и потянулись в салон. После шести часов непрерывной работы на морозе, в мокрых рукавицах, отказаться от заслуженного угощения не могли даже люди, равнодушные к выпивке.
      В салоне на длинных столах уже стояли расставленные поварихой кружки. Рядом с ними - тарелки с густым борщом.
      Замысел Ивана Кузьмина удался полностью. Водка обожгла усталых и продрогших рыбаков. Они выпили и взялись за ложки.
      Не все после позднего и сытного обеда добрались до своих кают. Были и такие, что заснули возле столов, на обитых кожей скамьях. Никто не обратил внимания на такое вопиющее нарушение порядка. Разве укладывался в строгие и разумные правила весь этот рейс? Возможно ли было сейчас придерживаться буквы устава?
      Пока рыбаки отдыхали, у них появился могучий союзник. Высоко в небе зародилось длинное прозрачное облачко, излучающее слабый молочный свет. Еле приметные блики его выделялись в темноте на лобовой стене ходовой рубки, выгнутых скулах спасательных шлюпок, привязанных к вантам белых буях.
      - Капитан! - крикнул с палубы одиноко маячивший там Фатьяныч. Гляди-ка наверх. Заполыхает сейчас!..
      Облачко, постепенно снижаясь, вырисовывалось на небе все четче. Оно уже походило на падающий столб. Постепенно столб рос, превращался в наклонно нависшую над морем светящуюся спираль. Витки ее становились ярче. В глубине их появились нежные голубые оттенки.
      Блики северного сияния искрились уже и на заиндевевших бортах и на ледовых наплывах, свисающих с кормы и полубака. На темном небе голубоватыми полосками выделялись ванты. А вершины мачт сияли, словно излучая фосфоресцирующий мягкий свет. К голубым тонам спирали примешивались новые, зеленые...
      На "Ялте" не замечали красот северного сияния, тончайших голубых и зеленых переливов. Рыбаков радовало другое: треска виднее была на белых столешницах. Поток скользящей по желобам рыбы нарастал. Терентьев больше не выглядывал из трюма. Брака в обработке не было.
      А трал в каждый заход поднимал верных полторы тонны. За двадцать минут траления! Приходилось все время напрягать силы: стоит лишь несколько замедлить темп, и возле рыбоделов образуется завал трески.
      Цветение неба все усиливалось. Спокойное море полыхало мягкими зеленоватыми бликами, будто подсвеченное из глубины мириадами крохотных лампочек.
      - Третья вахта сделала по пять с лишним рыбин в минуту! - объявил равнодушный к буйному цветению неба и моря Иван Кузьмич.
      Палуба встретила его слова одобрительными возгласами. После минувшей ночи с ее изнурительным трудом и мизерными результатами это была победа. Большая победа!
      - А как остальные? - кричали с палубы. - Всех назовите!
      - Первая и вторая вахты вытянули меньше пяти на брата, - ответил капитан. - Командиры немного отстали... - Он заметил неловко переминающегося рядом с собой боцмана и недовольно спросил: - Что у тебя?
      - Дело такое... - Матвеичев вздохнул и переступил с ноги на ногу. Насчет продовольствия.
      - Да что ты за душу тянешь? - вспылил Иван Кузьмич, уже понимая, о чем пойдет разговор. - Выкладывай.
      - Хлеба осталось на шесть дней всего, - решился наконец боцман. Жиров и сахару тоже... дней на восемь.
      - Налегай на рыбку, - недовольно бросил Иван Кузьмич.
      Уйти с богатого косяка с незаполненными трюмами? Даже мысли такой нельзя было допустить!
      - И так-то налегаем. - Боцман снова переступил с ноги на ногу. Только без хлеба трещочка не идет. Работенка наша... сами знаете.
      - Сократи норму хлеба! - сухо приказал Иван Кузьмич и отвернулся к окну, показывая, что разговор окончен.
      Матвеичев потеребил в руках шапку и вышел.
      Иван Кузьмич стоял у окна и не видел ни палубы, ни моря. Досада душила его. Бродили по морю. Скребли тралом голое дно... И людей кормили досыта. А теперь, когда с таким трудом оседлали косяк - и какой косяк! продовольствие на исходе.
      Капитан взглянул на часы. Подходило время радиосвязи с портом. Иван Кузьмич вызвал на вахту Анциферова, а сам прошел в радиорубку.
      Доклад его был короток, даже сух. Зоя заметила состояние капитана и держалась деловито, по-служебному.
      - Задачу вы выполнили, - ответил порт. - Проверьте, старательно проверьте косяк и, как только останется двухсуточный запас продовольствия, определитесь поточнее и возвращайтесь.
      Иван Кузьмич вышел из радиорубки. Настроение было отвратительное. Уйти с такого косяка полузагруженным? После гибели капитана, после каждодневного риска! Этого Иван Кузьмич даже представить себе не мог.
      Промысловый азарт похож на болезнь. Он притупляет все чувства, кроме одного: больше взять из моря. Больше! Так получилось и с Иваном Кузьмичом. Стоило ему попасть в хорошую промысловую обстановку, и все помыслы его оказались настолько заняты уловом, что даже услышанное из порта: "Задачу вы выполнили" - было воспринято им как нечто второстепенное. Ни о чем ином, кроме улова, он и думать не мог. Даже война, опасность оказались оттеснены куда-то в сторону.
      Больше рыбы, больше! Для тех, кто проливает свою кровь на фронтах, для их жен, детей, матерей. Несколько раз за сутки Иван Кузьмин спускался в трюмы, проверял, как прибавляется в чердаках треска. С лица его не сходило недовольное выражение. Не раз, глядя из рубки на неловкие движения матроса-новичка, он с трудом преодолевал знакомый зуд в руках. Взялся бы сам за нож да показал, как разделывают треску старые поморы.
      Но капитан ничего не мог изменить. Запасы продовольствия таяли. "Ялта" должна была вернуться в Мурманск загруженной лишь наполовину.
      При одной мысли об этом капитан мрачнел.
      - Давай, ребята, давай! - гремел его голос. - Пока небо полыхает, старайтесь. Под утро погаснет наше освещение. Все отдохнете. Досыта!
      Подогревать команду было незачем. Промысловый азарт охватил не только бывалых рыбаков, но и новичков, впервые стоявших у рыбодела.
      Замолкнет капитан, и снова на палубе тишина. Слышен лишь мягкий звук головорубов да сочные шлепки падающей на желоба рыбы. Странные, зеленоватые с голубым отливом люди выстроились по трое за каждым столом и плавно, словно в ритме им одним слышной и понятной музыки, разделывали таких же странных, зеленых с черным, рыб.
      ВЗРЫВ
      Восьмые сутки удачного промысла были на исходе, когда Иван Кузьмич впервые позволил себе выспаться по-настоящему. Строго наказав вахтенному штурману разбудить его, если произойдет что-либо значительное, он прилег на диван.
      Ему показалось, что он только заснул, когда дверь скрипнула.
      Иван Кузьмич открыл глаза. На лбу его сбежались гневные морщины. В дверях стоял боцман. Мог бы найти другое время.
      - В салон просят, - сказал Матвеичев.
      - Меня? - приподнялся Иван Кузьмич. - Кто просит?
      - Насчет хлеба.
      Иван Кузьмич давно ждал этого неприятного объяснения и все же подготовиться к нему не успел.
      - Обратись к помполиту, - буркнул он. - Пускай разберется...
      - Корней Савельич там. Только без вас невозможно, - настаивал Матвеичев. - Никак.
      В салоне шестеро матросов сидели перед полными мисками. Возле каждого из них лежало по куску хлеба.
      - Что у вас тут стряслось? - с нарочитой беспечностью спросил Иван Кузьмич.
      - С хлебом нас жмут, - поднялся со скамьи Марушко. - Жмут так... спасу нет. Что ни день, пайку уменьшают. Сегодня к обеду дали по куску хлеба, и все.
      - Я приказал рыбы не жалеть. - Иван Кузьмич обернулся к боцману.
      - На одной рыбе не поработаешь, - заговорил пожилой кочегар. - Мы все отдаем палубе. Сил не жалеем. Но и нам отдайте что положено. И так-то замотались за неделю... Не люди стали.
      - Все? - сухо спросил Иван Кузьмич и обратился к стоящему в стороне Корнею Савельичу: - Вы объяснили команде наше положение?..
      - По три раза на день объясняет, - перебил его Марушко. - Все разъяснил. Только разъяснениями брюхо не набьешь.
      - И тем не менее, - сухо остановил его капитан, - до возвращения в порт придется работать на сокращенном пайке.
      - Какая ж это работа? - проворчал кочегар. - И так-то ноги не держат. Шуруешь, шуруешь у топки. А потом нож в руки и айда на подвахту, шкерить.
      - По шестнадцати часов не отходим от рыбоделов, - подхватил Марушко.
      - Вечером, на смене вахт, соберите общее собрание, - сказал Иван Кузьмин помполиту. - Пускай выскажутся не трое-четверо, а вся команда.
      - Нам собрание не нужно! - закричал Марушко. - Мы хлеба хотим!
      - Матросу положено восемьсот грамм на день, - настаивал кочегар. Положите их на стол.
      - Как вы разговариваете?! - одернул его Иван Кузьмич. - Идет война, на фронте, не щадя своих жизней, борются с врагом ваши братья, отцы. Наш долг, долг советских людей внести хоть какой-то вклад в общее дело.
      - Здесь не армия! - дерзко уставился на капитана Марушко. - На губу не посадишь!..
      - Надо будет - посажу, - жестко оборвал его капитан.
      - Сажай! Сам-то поел досыта, побрился с одеколончиком, выспался. А мы щетиной обросли. Гляди. - И Марушко провел ладонью по небритой щеке.
      - Я ем то же, что и все, - с трудом сдерживая готовый прорваться гнев, ответил Иван Кузьмич и подумал: "Вот чем ты перетянул людей на свою сторону!"
      - Ничего! - Щучий рот Марушко растянулся в злой улыбке. - Вам не хватит за общим столом, так и в каюту принесут...
      - Чего болтаешь? - неожиданно вмешалась повариха. - Зря тебя, паразита, из тюрьмы выпустили. Поспешили.
      - Слыхали! - Марушко обернулся к выжидающе притихшим товарищам. Горбатимся, калечимся круглые сутки. И нас еще попрекают!..
      Оборвала его резкая трель судового звонка.
      Все замерли.
      - Тревога! - негромко произнес капитан. - По местам!
      Тяжело дыша, он пробежал проход, рубку и выскочил на открытое крыло.
      Над траулером кружили три самолета: большой и два поменьше. Солнце уже скрылось за горизонтом. Небо на востоке потемнело. В последних закатных лучах боевые машины казались красными. Не верилось даже, что на красных самолетах... враги.
      И, словно отвечая на сомнения Ивана Кузьмича, крайняя машина отвалилась от строя. Слегка накренившись, она плавно разворачивалась на траулер.
      В два прыжка Иван Кузьмич оказался в рубке. Не отрывая взгляда от самолета, он положил руку на холодную рукоятку машинного телеграфа.
      В мертвой тишине рубки очень четко прозвучал шепот третьего штурмана:
      - Торпедоносец.
      Иван Кузьмич стиснул холодную рукоятку. Почему-то вспомнилась дымящаяся папироса рядом с белыми пальцами Бассаргина.
      Самолет стремительно приближался. Вот он выровнялся. Лег на боевой курс. Капитан скорее угадал - по тому, как дернулся в воздухе самолет, чем увидел, как от фюзеляжа отделилась торпеда.
      - Лево руль! - крикнул он. И рывком отвел от себя рукоятку машинного телеграфа.
      Широкая черная стрелка скользнула по циферблату на "Самый полный".
      "Ялта" круто сворачивала направо. Слева на темном море появился пенистый бугор. Он быстро приближался к носу траулера.
      Пальцы капитана стиснули оконный поручень.
      Медленно, до жути медленно заворачивала "Ялта". Казалось, что судно стоит на месте, слегка переваливаясь с боку на бок...
      След торпеды показался у носа траулера. Мгновение! Секунда. Еще секунда. Бурун появился справа от носа.
      Второй самолет круто снижался на "Ялту".
      "Истребитель!" - отметил про себя Иван Кузьмич.
      Встречая врага, яростно залился над рубкой пулемет, заглушил рев пролетающей над судном машины.
      Резко обожгло лежащую на поручне кисть левой руки. Иван Кузьмич отдернул ее, но взглянуть на рану не успел. У форштевня и левее рубки взметнулись высокие курчавые всплески. Бомбы!
      И снова нарастает густой басовый гул. Снова заходит самолет.
      Страшной силы удар тряхнул траулер. Нос его подскочил высоко над морем и тут же зарылся в волну.
      На палубе кричали:
      - В машинное ударила!
      - Тонет, тонет! Гляди, тоне-ет!
      - Бей пожарную тревогу!
      Иван Кузьмич оцепенел. Он ничего не мог понять. Кто тонет? Где пожар? И почему одни голоса звучат на палубе тревожно, почти отчаянно, а другие радостно?
      Капитан не видел из рубки, как истребитель, сбросив бомбы, пронесся низко, почти над мачтами, и вдруг вздрогнул, словно ударился о невидимое препятствие в воздухе, и, потеряв и без того незначительную высоту, шлепнулся брюхом о воду. Подскочил, ударился еще раз и еще и слился с темным морем. Иван Кузьмич посмотрел на залитую кровью кисть.
      Внизу послышался характерный свист стравливаемого пара. Судно быстро теряло ход.
      Иван Кузьмич подскочил к переговорной трубке, связывающей рубку с машинным отделением. Вытащил из блестящего медного раструба пробку. Дунул в него.
      - Кочемасов слушает.
      - Докладывай.
      - Бомба ударила небольшая, весом примерно...
      - Куда ударила? - перебил капитан. - Какие повреждения?
      - Бомба пробила подзор и разорвалась на фундаменте машины.
      - Короче.
      - Я не стану перечислять повреждения. Их много...
      - Не надо, - снова перебил капитан. - Проверьте и доложите: можно исправить машину в море, самостоятельно?
      - Нечего и проверять, - ответил старший механик. - Машина разбита. Люди тушат пожар.
      - Ясно. - Лишь сейчас Иван Кузьмич заметил стелющийся по палубе дым и закрыл медной пробкой раструб переговорной трубки.
      Он увидел в дверях запыхавшегося, красного Корнея Савельича с потертой кожаной сумкой с красным крестом.
      - Некогда мне, некогда! - отмахнулся здоровой рукой капитан. - Судно горит! - и выбежал из рубки.
      КАТАСТРОФА
      Корней Савельич нагнал капитана на открытом переходе, ведущем из надстройки в радиорубку. Корней Савельич повидал на своем веку всяких пациентов. И когда капитан попробовал высвободить раненую кисть из его рук, он грубовато прикрикнул:
      - Я спешу больше вас. Меня раненые ждут.
      Иван Кузьмич стиснул зубы и притих.
      В густеющих сумерках невозможно было разобраться в том, что происходит на палубе. Прежде всего бросилась в глаза черная пробоина над машинным отделением. Из нее вырывался дрожащий столб теплого воздуха. Матросы окатывали из шлангов радиорубку и прилегающие к машинному отделению стены надстройки. Взрыв свалил дымовую трубу, и она закрыла проход на корму.
      - Эй! Кто там на корме? - не выдержал Иван Кузьмич. - Руби бакштаги! Трубу за борт!
      Возле трубы появились два матроса. Послышались удары, лязг металла о металл.
      Из дыма неожиданно вынырнул Анциферов. Легко взбежал на переход. Протирая тыльной стороной кисти, красные, слезящиеся глаза, всмотрелся в сторону кормы.
      - Кончай поливать радиорубку! - закричал он. - Навались на трубу, пока никого не придавило.
      Взгляд его задержался на подвешенной руке Ивана Кузьмича, приметил розовые пятна крови, просачивающейся сквозь марлю.
      - В котельную огонь не прорвался, - сообщил он, успокаивая раненого капитана. - В машинном пламя сбили.
      - Сбили! - повторил Иван Кузьмич. - А дым? Хоть лопатой отгребай.
      - Маскировка! - с невольно прорвавшейся гордостью ответил Анциферов. Дымовые шашки у меня всегда были наготове. Для имитации пожара. Как ударила бомба, вахтенный механик сразу запалил их. Чтоб остальные два, - он кивнул вслед удалявшимся самолетам, - нам не добавили.
      Лишь сейчас Иван Кузьмич заметил, что дым действительно какой-то не очень едкий.
      - На помпе! - закричал Анциферов. - Качай, качай! Рано загорать! - и, так же неожиданно скатившись по трапу, пропал в дыму.
      С протяжным гулом рухнула в воду дымовая труба. Лицо Ивана Кузьмича исказилось. Все летит к чертям! Машина разбита. Замерли грузовые стрелы, руль, лебедка, брашпиль. Стынут трубы паропровода. Омертвела "Ялта".
      - Руку саднит? - Корней Савельич заметил, как изменилось лицо капитана. - Это от холода. Надо бы поглядеть, что в салоне.
      - Ступай погляди, - буркнул Иван Кузьмич, разгадавший нехитрую уловку Корнея Савельича. - Мое место здесь...
      Перебил его истошный выкрик снизу:
      - Вахрушева ранило... В голову!
      Корней Савельич подхватил санитарную сумку и неловкой рысцой затрусил на голос.
      Иван Кузьмич остался на переходе один. В распоряжения Анциферова вмешиваться не следовало. Командовать двоим нельзя. Это лишь приведет к бестолковщине, к сумятице. И уйти нельзя. Лучше, когда команда видит капитана, пускай даже раненого, но уверенного и спокойного, на месте.
      - Иван Кузьмич! - подошла Зоя. - Перед самым налетом я приняла сообщение, что в нашем квадрате укрылся поврежденный торпедными катерами вражеский рейдер.
      - Запроси точнее... - Иван Кузьмич беспокойно всмотрелся в лицо радистки. - Ты что?..
      - Рация разбита, - тихо ответила Зоя и с трудом добавила: - Аварийная тоже.
      Из машинного отделения волоком вытащили кого-то и принялись срывать с него тлеющую одежду.
      - Корнея Савельича! - закричали на палубе. - Корнея Савельича к машинному!
      Иван Кузьмич почувствовал, что боль в руке усилилась. Придерживая раненую кисть здоровой рукой, он спустился в салон.
      - Что делать-то будем? - встретила его бледная Глаша. - Машина разбита. Пара-то не будет. Света-то не будет. Померзнем все. Ни сготовить людям, ни чайку согреть...
      - Запричитала! - с досадой перебил ее Иван Кузьмич. - А еще поморка!
      - Да я-то...
      - Вызови боцмана.
      Матвеичев вбежал в салон с закопченным лицом, в опаленной брезентовой куртке. Брови и усы его закурчавились от жара, порыжели.
      - Наладь-ка в салоне камелек! - приказал капитан. - Да по-быстрому. Покамест народ работает. Трубу выведи в иллюминатор. Выход обложи асбестом. Чтобы новый пожар не устроить.
      Иван Кузьмич проводил боцмана до дверей и обернулся к горестно слушавшей поварихе:
      - На камельке ты и рыбки поджаришь и чайку вскипятишь. Да и люди согреются тут после вахты.
      - Какая уж теперь вахта! - протянула Глаша.
      - Покамест в порт не придем, каждый будет нести вахту, - недовольно остановил ее капитан. - Поняла?
      Ответить повариха не успела. Дверь широко распахнулась. Вошел Корней Савельич. За ним боком протиснулся в дверь матрос с тюфяками. Осторожно внесли двух раненых и обожженного кочегара. Последним вошел в салон третий штурман. Он бережно, как ребенка, нес неестественно толстую, забинтованную руку.
      - Стели два тюфяка на пол, - распоряжался Корней Савельич. - Клади людей.
      - А если на скамьях? - спросил помогавший ему матрос.
      - Узки скамьи, - ответил Корней Савельич. - На полу спокойнее будет.
      И придержал дверь, пропуская еще двух матросов с тюфяками.
      - Куда их столько? - Иван Кузьмич кивком показал на груду тюфяков.
      - В каютах, под полубаком, уже иней на иллюминаторах, - ответил Корней Савельич. - Придется людям располагаться здесь, по очереди, что ли. Да и... - он понизил голос, чтобы слышал его один капитан, - не весело сейчас забиваться по каютам. На людях легче.
      - Пожалуй, - согласился Иван Кузьмич.
      Освещенный двумя свечами салон казался тесным и работающие в нем люди - неповоротливыми. Они все время что-то теряли, искали, мешали друг другу.
      - Зажги еще свечу, - сказал Корней Савельич Глаше.
      - Третью?
      - Да.
      - Ой, беда, беда! - Повариха растерянно оглянулась. - Не знаю, куда свечи-то сунула. Вот дура-то я беспамятная!
      - Найди и зажги, - строго повторил Корией Савельич.
      Глаша скрылась в темном камбузе, отделенном от салона легкой дощатой перегородкой. Загремела посуда. Послышались вздохи, жалобное причитание.
      Третьей свечи Глаша так и не нашла. В приметы она, конечно, не верила. Но на всякий случай... Зачем испытывать судьбу? В такое время!
      ПОСЛЕ ВЗРЫВА
      Темень укрыла подбитую "Ялту". Прижатая тяжелой свинцово-сизой тучей, светлая полоска над горизонтом тускнела. О работах на палубе нечего было и думать. Только ручные помпы однообразно чавкали, откачивая воду из машинного отделения. Нарушали мертвую тишину шаги вахтенных да мерный всплеск волн у бортов.
      Шумно было лишь в машинном отделении. Огромное помещение освещала горящая на стальных переходах промасленная пакля. Багровые отсветы метались по потолку, вспыхивали на истертых ногами до блеска металлических трапах, отражались в прибывающей воде. Едкий запах горелого масла и щелочи от разряженных огнетушителей щипал глаза и горло, мешал дышать.
      Матросы, стоя по колено в ледяной воде, загоняли деревянные пробки в мелкие пробоины. Второй механик с Пашей и Оськой силились ввести заостренный конец кола в большую пробоину. Тугая струя била из нее с огромной силой, отбрасывала кол в сторону.
      - Дай-ка я вперед стану.
      Оська поменялся местами с механиком, встал первым и, жмурясь от бьющих в лицо брызг, подвел острие кола по борту к краю пробоины.
      - Товсь! - Он набрал полную грудь воздуха и хрипло крикнул: - Р-разом!
      Три сильных тела навалились на кол. Острый конец его врезался в край тугой струи, сплющил ее, раздавил на десятки плоских плотных струек.
      - Еще, еще! - Оська напрягся так, что в пояснице хрустнуло. - Чуто-ок!
      Скользя сапогами по металлическому настилу, Оська всем телом навалился на кол. Мелкие струйки били в плечи, грудь, секли разгоряченное лицо, слепили...
      Позади глухо бухнула кувалда. Оська не слышал удара, а почувствовал его грудью, руками, всем телом, словно сросшимся с мокрым колом.
      - Смелее бей! - прохрипел он.
      Еще удар, отдавшийся по всему телу. Еще. Кол входил в пробоину все глубже. Рваные края ее врезались в древесину, отдирая мелкие щепки и вьющуюся стружку.
      Кол плотно сидел в пробоине. Оставалось закрепить его и законопатить последние щели.
      Оська выпрямился. Сердце стучало часто и сильно. Мощные толчки его отдавались в голове тягучим, непрерывным трезвоном.
      Рядом матросы крепили пластырь из тюфяка, закрывавший несколько мелких пробоин. Прижали его снаружи дощатым щитом. Между ним и стальной опорой забили толстую доску, намертво прихватившую пластырь.
      - Пробоины выше ватерлинии заделаем завтра, - послышался голос старшего механика Кочемасова. - А сейчас... всем, кроме вахтенных, обсушиться, отдохнуть. Вторая вахта остается в машинном. Следите за пробоинами, швами обшивки. Чуть увидите протечку - будите меня. Случится что посерьезнее - бейте водяную тревогу.
      Оська тронул Пашу за плечо и сказал:
      - Пошли.
      Они с трудом втиснулись в переполненный салон и стали в недоумении.
      Как и предвидел Корней Савельич, в салоне, освещенном робкими огоньками двух свечей, сбилась почти вся команда. Многие матросы были мокры. Но пробираться в темноте по палубе, а затем искать ощупью одежду и переодеваться в каюте не было сил. И они жались к камельку, излучающему тепло; сбивались вокруг него все плотнее.
      Чад от жарящейся на сковородке рыбы смешался с едким дымом махорки, тяжелым запахом спецодежды и рыбацких сапог. Зато было тепло. Тепло и тесно. Невообразимо тесно. Салон походил на бесплацкартный вагон, где никто толком не поймет, как расположиться на ночь.
      Иван Кузьмич стоял у дверей, не зная, как держаться в чадном, переполненном людьми салоне. Хотелось ободрить матросов, поощрить отличившихся...
      - Пропусти, - шепнули рядом. - Капитан!
      - Проходите, Иван Кузьмич, - обернулся к нему боцман. - Проходите в капитанскую каюту.
      Матвеичев улыбнулся и черной от копоти рукой показал на стол в глубине салона. Обычно там сидел капитан и командный состав траулера. За столом на скамье виднелся скатанный тюфяк.
      - Правильно сделал, - одобрил боцмана Иван Кузьмич. - Отдыхать будем по очереди с первым помощником.
      - Некогда спать, - ответил сидевший возле раненых Корней Савельич. Тут зазевайся немного, и кто-нибудь свалится на них или наступит.
      - Будете спать, - твердо сказал Иван Кузьмич. - Не захотите по-хорошему - прикажу. Отдых входит в круг обязанностей моряка.
      - Есть, - хмуро буркнул помполит, рассудив, что командир должен показывать подчиненным пример дисциплинированности.
      Иван Кузьмич пробрался на привычное место за столом и стал наводить порядок. Прежде всего он установил очередь на отдых. Для женщин выделил отдельный уголок - камбуз. Но как победить темноту?
      Со всех сторон слышались голоса, призывающие к осторожности. Толчея в салоне не уменьшалась. Стоило одному направиться к двери, как толчки, передаваясь от соседа к соседу, волной шли во все концы помещения.
      Анциферов вызвал из салона двух крепких матросов. Втроем они спустили из радиорубки тяжелый аккумулятор. От него провели три маленькие лампочки. Первую повесили у камелька - поварихе, вторую возле раненых и последнюю над столом командного состава.
      Со светом в салоне сразу стало просторнее. Будто стены раздвинулись. Матросы устраивались на ночь: на скамьях, на полу, даже на столах. Были и такие, что заснули сидя. Усталость оказалась сильнее тревоги, неизвестности. Скоро все притихло. Слышалось лишь шипение сковородки на камельке.
      Последним заснул Анциферов. Перед тем, как лечь, он, осторожно ступая между плотно сбившимися на полу телами матросов, погасил две лампочки (энергию аккумулятора следовало беречь). Одну лампочку - возле камелька пришлось оставить. Глаше надо было нажарить за ночь рыбы на всю команду. Какие-то крохи света падали от лампочки и на раненых, на дежурившую возле них Зою. Остальным свет был не нужен.
      ЧТО ПРЕДПРИНЯТЬ?
      - Итак... - Иван Кузьмич осмотрел собравшихся в его каюте командиров. Все сидели, в шинелях и шапках, а Корней Савельич даже в унтах. - Сообщения мы заслушали нерадостные. Машина вышла из строя. Рация повреждена. С продовольствием плохо. Придется жарить треску...
      - На камельке? - покачал головой Анциферов. - На сорок четыре человека!
      - Сколько же у нас осталось хлеба? - спросил старший механик Кочемасов.
      - На двое суток, - ответил капитан. - Что делать дальше? Давайте решать. У кого есть соображения на этот счет?
      - В нашем положении возможны два варианта, - поднялся Анциферов, пассивный - ждать спасения на судне и активный - посадить команду на шлюпки и добираться до берега.
      - Двести миль? - Корней Савельич приподнял мохнатые брови. - На веслах?
      - Это добрых пять суток, - вставил Кочемасов.
      - А ветер-то с востока, - значительно напомнил Корней Савельич.
      - Не ветер, - поправил Анциферов, - ветерок.
      - Вполне достаточный, чтобы затруднить движение на веслах, - сказал Кочемасов. - А за пять суток полярная погода может измениться. Ветер разгуляется или запуржит.
      - Не забывайте, что у нас раненые и обожженный, - напомнил Корней Савельич. - Для них холод и вода - верная гибель.
      - Что же вы предлагаете? - резко спросил Анциферов. - Качаться на волнах, пока нас не расстреляют с воздуха либо с моря?
      - С воздуха либо с моря нас могут расстрелять и на шлюпках, - спокойно возразил Кочемасов. - Особенно ближе к берегу.
      - В таком случае позвольте напомнить вам одну неприятную особенность дрейфа, - сказал Анциферов. - В нашем квадрате укрылся поврежденный вражеский рейдер. Встреча с ним... сами понимаете, к чему может привести.
      - Разрешите, Иван Кузьмич? - поднялся Корней Савельич. - Я не могу согласиться, товарищ Анциферов, с вашим пониманием активного и пассивного поведения на аварийном судне. Не могу!