Георгий Владимирович Кубанский
      Команда осталась на судне
      Об авторе
      Георгий Владимирович Кубанский (1907-1976) родился в Баку, юность провел в Краснодарском крае, затем учился и работал в Ленинграде. Последние годы жил в Москве. Писать начал рано, первые рассказы появились в журналах в 20-е годы. В первые дни Великой Отечественной войны добровольцем ушел на фронт, воевал офицером - связистом, был трижды ранен, за проявленные в боях мужество и отвагу награжден орденами и медалями. Конец войны встретил в рядах Советской Армии, в Австрии. После демобилизации вернулся к литературной работе. Писатель много путешествовал по нашей стране, плавал на торговых и рыболовных судах; в общении с людьми он находил сюжеты и героев многих своих книг. Наиболее известные произведения Г. В. Кубанского - написанные по впечатлениям военных лет книги "Дорога в Пешт", "Мои товарищи", "Гвардии капитан", а также приключенческие повести "Тайна реки Семужьей", "На чужой палубе", "Сашок уходит в море" и кинофильм "Мужество", созданный по сюжету одного из рассказов о героической работе советских летчиков в пограничных районах СССР.
      ПРОЛОГ
      Иван Кузьмич внимательно осмотрел себя в зеркало и остался недоволен. Швы кителя лоснились: не помогли ни утюг, ни бензин. Третий год Иван Кузьмич был не у дел, жил на пенсию, а потому и не считал нужным обновлять морскую форму. Зачем она старому капитану, уволенному на покой после резкого столкновения с начальником тралового флота? А теперь вот как обернулось. В обком приглашают, и пойти не в чем.
      - Вспомнили! - Иван Кузьмич сердито посмотрел в зеркало, как бы упрекая свое отражение. - Сам Титаренко приглашает!..
      Ничего хорошего от разговора в обкоме Иван Кузьмич не ждал. Всю жизнь не везло ему с начальством: то в ненужный спор ввяжется, то ответит не так или разгорячится, лишнее скажет.
      Настроение старого капитана и без неожиданного приглашения было неважное.
      С первых дней войны Баренцево море стало театром военных действий. Вражеские подводные лодки, рейдеры и авиация стремились наглухо закупорить Мурманск, закрыть к нему доступ судов из союзных стран. Траловый флот прекратил свое существование. Рыбаки были мобилизованы. Траулеры, наскоро переоборудованные, вооруженные небольшими пушками, подняли на гафелях военно-морские флаги и превратились во вспомогательные суда. Да и сам Мурманск - веселый шумный порт - стал прифронтовым городом. После того как наступление немецких войск на суше было приостановлено и долина реки Западная Лица стала кладбищем отборных горноегерских частей Германии, противник перенес свои усилия на море и воздух. Шквальные бомбежки сотрясали город. Горящие дома стали в нем обыденным зрелищем. Искореженные металлические конструкции, развалины строений и пожарища, огороженные старыми досками воронки на улицах, битое стекло на тротуарах и заколоченные фанерой окна говорили о войне, об опасности.
      Иван Кузьмич натянул шинель, взял шапку и вышел из дому.
      Он уже подходил к зданию обкома, когда неистово взвыли сирены. С далеких железнодорожных путей откликнулись тревожные гудки паровозов, из торгового и рыбного портов - мощные гудки пароходов. Было что-то отчаянное в надрывном реве могучих машин, словно они взывали о помощи, защите.
      Иван Кузьмич заметил впереди дружинников с красными нарукавными повязками и почти вбежал в обком. Тяжело дыша, поднялся по лестнице.
      В кабинете Титаренко Иван Кузьмич увидел бывшего капитана "Первомайска" Бассаргина и недовольно насупился: он не любил холодноватого и, как ему казалось, кичащегося своим высшим образованием Бассаргина. Присмотреться ко второму посетителю - мужчине лет пятидесяти пяти, в мешковато сидящем морском кителе - Иван Кузьмич не успел.
      - Вот и все в сборе! - встретил его Титаренко и показал рукой на стул: - Прошу!
      Иван Кузьмич сел и, опершись руками на колени, выжидающе смотрел на Титаренко.
      - Ваше письмо в редакцию "Правды", Иван Кузьмич, переслали нам, сказал Титаренко. - Если оставить в стороне ненужную резкость тона, то следует признать, что требования ваши совершенно справедливы и по-настоящему патриотичны. Кстати, вы не одиноки. В обком поступило немало таких же писем. Это и понятно. Продовольственное положение наше крайне напряженное. Вы знаете, как висит над железной дорогой вражеская авиация. В минувшем месяце нам особенно не повезло. Люди знают это, требуют: надо ловить рыбу. Но где ловить? - Титаренко развернул на столе навигационную карту, испещренную условными знаками, не имеющими отношения к мореплаванию. - Посмотрите на карту. Шпицбергенская банка - самая уловистая. Неподалеку от нее проходят караваны судов из союзных стран в Мурманск и Архангельск. Сюда противник бросил крупные военно-морские и воздушные силы. - Титаренко достал из деревянного стакана карандаш. Пользуясь им как указкой, он обвел на карте неровный круг от южных островов архипелага Шпицберген до берегов Северной Норвегии. - Менее опасны отдаленные Новоземельская и Гусиная банки. Но и там постоянно держатся вражеские рейдеры, стерегут пути в Белое и Карское море. - Титаренко показал на карте силуэты боевых кораблей. Мурманское мелководье. На подступах к Кольскому заливу особенно активны вражеские подводные лодки и авиация. Но штабы фронта и Северного флота требуют рыбы. Где взять ее? Этого нам не подскажет никто, кроме старых опытных капитанов.
      - Надо искать новые районы промысла? - помолчав, сказал Бассаргин.
      - Новые районы промысла, удаленные от мест активных военных действий, - уточнил Титаренко и показал на карту. - Примерно здесь.
      - У Колгуева острова можно промышлять, - вставил Иван Кузьмич. Прошлый месяц наши туда ходили.
      - Далеко, - сказал Титаренко. - А главное, ненадежно. Район Колгуева и горло Белого моря вот-вот закроют льды.
      - Сложное дело! - Бассаргин покачал головой. - Поиски косяков трески, организация промысла... даже судовождение сейчас не похожи на все то, к чему мы привыкли в мирные годы и умеем делать. Настоящих рыбаков нам не собрать и на один траулер.
      - К этому мы еще вернемся, - остановил его Титаренко. - Обком решил послать на поиск трески три траулера: "Ялту", "Таймыр" и "Сивуч". Капитаном "Ялты" мы назначаем вас, товарищ Бассаргин, заместителем по политической части Корнея Савельича Бышева. - Он показал на молчавшего все время пожилого мужчину. - И вас, Иван Кузьмич, старшим помощником.
      - А команда? - спросил Бассаргин.
      - Экипаж укомплектуем из тех, кто писал нам, что хотят пойти на промысел.
      - Из белобилетчиков?
      - В основном... - Титаренко помолчал, подбирая нужные слова, - из лиц, освобожденных от военной службы.
      - А других, - теперь уже запнулся, подбирая нужные слова, Иван Кузьмич, - не освобожденных от военной службы, не будет?
      - Просится на промысел молодежь, окончившая ремесленное училище. Отберем из них подходящих ребят.
      - Да-а! - озадаченно протянул Иван Кузьмич. - Команда!
      - А как со снабжением? - круто повернул нелегкий разговор Бассаргин.
      - Обеспечим. - Титаренко внимательно осмотрел собеседников. - Это дело добровольное. Откажетесь - никто вас не упрекнет.
      НА "ЯЛТЕ"
      Иван Кузьмич стоял на открытом ходовом мостике недалеко от капитана. Опираясь обеими руками на серебристый от инея поручень, он смотрел туда, где за высокой грядой прибрежных скал остался город, Кольский залив.
      С востока надвигались ранние осенние сумерки. Вершины заснеженных сопок слились с серым небом. Потускнели обращенные к морю голые каменистые обрывы. Нигде ни огонька. И оттого, что берег не провожал рыбаков веселыми переливами огоньков и задорным подмигиванием проблесковых маяков "мигалок", опасность словно надвинулась на судно, стала близка, почти физически ощутима.
      В темнеющем небе медленно плыли вдоль острова Кильдин три зеленых огонька. Внизу, под трапом, вспыхнул негромкий спор. Несколько голосов утверждали, что летят "наши". Один упорно повторял: "Они".
      - На полубаке! - крикнул капитан. - Почему не докладываете о самолетах?
      - Слева по корме три самолета! - послышался голос впередсмотрящего.
      - Докладывайте обо всем, что покажется похожим на судно, подводную лодку или самолет! - приказал Бассаргин.
      - Есть докладывать о судах, подлодках и самолетах! - повторил впередсмотрящий.
      Иван Кузьмич недовольно поморщился. Вот оно, положение старшего помощника! Стоишь на вахте, а капитан командует за тебя. Пока "Ялта" выходила из Кольского залива, Иван Кузьмич еще мирился с тем, что Бассаргин вел траулер. Так заведено издавна: капитан сам выводит судно из фиордов. Но "Ялта" уже в открытом море, а Иван Кузьмич все еще стоит за плечами Бассаргина, как зеленый дублер...
      Многое в этом рейсе вызывало у него нелегкие раздумья. Распорядок жизни на "Ялте" был тщательно разработан в те несколько дней, которые были затрачены в Мурманске на оборудование траулера и обучение экипажа. На полубаке дежурил впередсмотрящий - старый опытный матрос. Следить ему приходилось за воздухом и морем. В любую минуту в волнах мог появиться перископ подводной лодки или пенистый след торпеды. Второй пост наблюдения находился на корме. Непрерывно дежурили и у зенитного пулемета, установленного на ходовом мостике. Да и вахтенный штурман посматривал на море и небо. В такое время лишний внимательный взгляд не помешает.
      Особенно беспокойны были первые часы после выхода из Кольского залива. Посты наблюдения дважды замечали еле приметные вдалеке дымки. Избегая встречи с неизвестными судами, Бассаргин резко менял курс. Хоть маловероятно было появление надводных кораблей врага невдалеке от Кольского залива, все же осторожность была нелишней.
      Первая же встреча с гитлеровским военным судном стала бы для тихоходного и почти безоружного траулера и последней.
      Долог, очень долог показался рыбакам полный тревог и постоянного ожидания опасности короткий осенний день. Зато длинная ночь прошла необыкновенно быстро. Словно разным временем измерялись день и ночь: светлые часы - бесконечно длинные, темные - короткие.
      С одним никак не могли свыкнуться - не только новички, впервые ступившие на палубу траулера, но и бывалые рыбаки - с затемнением. Все наружное освещение "Ялты", даже топовые огни, было выключено. Иллюминаторы задраены наглухо. Лишь над входами в палубную надстройку и жилые помещения под полубаком еле заметно выделялись прикрытые металлическими козырьками синие лампочки.
      Затемнена была и ходовая рубка. Укрепленная под потолком синяя лампочка бросала расплывающийся круг света на машинный телеграф и штурвал, слегка отсвечивала на блестящих и светлых предметах.
      Не только работать, даже передвигаться по палубе, загроможденной бочками, короткими толстыми досками для сборки трюмных чердаков, протянутыми от лебедки к траловым дугам стальными тросами-ваерами, было трудно. Уже после первых учений в Кольском заливе три матроса ходили со ссадинами, а штурман Анциферов с синяком под правым глазом.
      - Затемнение нарушаешь? - посмеивались над ним товарищи. - С фонарем по палубе ходишь? А еще начальник ПВО!
      - Фонарь-то синий, - отшучивался Анциферов. - Под цвет затемнения!
      Иван Кузьмич ходил по темной рубке, прислушиваясь к доносившимся с палубы голосам. Тралмейстер Фатьяныч с первой вахтой просматривал, вернее, прощупывал трал: нет ли в нем прорех или слабых мест? Матросы путались в растянутой на палубе сети, мешали друг другу. Учить надо людей. Тренировать и тренировать. Но как тренировать? Старые, проверенные десятилетиями навыки полетели к чертям. А новые? За трое суток ничему не научишь.
      Неожиданно в окнах рубки отразился слабый, зыбкий свет. В стороне над морем повисла сброшенная с самолета ракета - "люстра". Постепенно разгораясь, она осветила мачты и спасательные шлюпки, замерших на палубе матросов.
      - Курс двести шестьдесят! - негромко скомандовал Иван Кузьмич.
      - Есть курс двести шестьдесят! - также негромко ответил рулевой, быстро перекатывая штурвал.
      Траулер круто заворачивал в сторону от самолета. Вторая "люстра" вспыхнула уже значительно левее. Отсветы на мачте и шлюпках таяли и скоро погасли совершенно.
      В рубку вошел Анциферов. Иван Кузьмич сдал ему вахту. Осторожно, на ощупь, ступая по невидимым ступенькам, спустился он наружным трапом на палубу. Первое, что услышал Иван Кузьмич, - смех и одобрительные возгласы:
      - Вот дает!
      - Ну и травит Оська!
      Впервые с начала рейса Иван Кузьмич испытал облегчение. Люди смеются. Даже вражеские "люстры" не действуют на них. Хорошо!
      Не замеченный никем в темноте, он остановился возле работающих матросов.
      - ...Мне в жизни всегда везло! - разглагольствовал Оська. - Во всем. Кроме помполитов. Стоит мне прийти на судно, как меня начинают перевоспитывать. Вот и наш комиссар! Завел в салоне разговор. "Портишь, говорит, свою биографию". Какую биографию? Откуда у меня биография? С восьми лет меня иначе, как босяком, не звали. В десять я бросил школу. Хотите знать почему? В апреле очень хорошо клевал бычок...
      - К чертям собачьим тебя с твоей Одессой вместе! - рассердился Фатьяныч. - Иглу обронил. Ищи теперь...
      - Минуточку! - остановил вспыхнувший было смех Оська. - Кажется, вы что-то сказали за чертей? Если нашу Одессу отдать чертям, все святые откажутся от рая и придется запретить прописку в аду. Одесса! Какой город! Море! А какие песенки были в Одессе? Какие песенки! - Оська кашлянул и запел сиплым, но выразительным голосом: - "Разве ты не знаешь, что ты меня не любишь?.." Теперь эти песенки забыли. Один Оська Баштан их знает. Все старые одесские песенки запрятаны вот в этом сундуке. - Он звучно шлепнул себя ладонью по лбу. - А когда придет мне время помирать, я запишу их на толстой бумаге, переплету в красную кожу с золотыми финтифлюшками и велю положить со мной в гроб. Чего смеетесь? Мой отец, старый биндюжник, рассказывал, как семнадцать лет назад помер лучший бильярдист Одессы Сеня Купчик. Это был человек! Первый кий Черного моря и всех его окрестностей. По завещанию Сени, в гроб к нему положили: справа любимый кий, слева бильярдный шар, под голову колоду карт. А друзья Сени шли за гробом и пели: "Прощай, город Одесса, прощай, мой карантин!.."
      - Прямо так и пели? - спросил незнакомый голос. - За гробом?
      - Очень просто.
      - И никто ничего?
      - Какое там "ничего"! - Оська выдержал значительную паузу. - Народу сбежалось! Давка была та... Задавили мороженщика, двух торговок и одну лошадь.
      - В общем, - подытожил Фатьяныч, - как жил грешно, так и помер смешно.
      - Смешно! - Голос Оськи надломился. - А теперь в Одессу... стреляют.
      Смех оборвался. Матросы работали в полной тишине. Лишь изредка слышались в темноте негромкие голоса.
      ГРОЗНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
      Иван Кузьмич поднялся с палубы в свою каюту. Снял ботинки, китель. Лег на койку. После гнетущего сумрака рубки и темной палубы в каюте было спокойно, уютно. Каждая вещь лежала на привычном месте. Словно не было ни войны, ни опасного рейса.
      Но даже и в освещенной каюте покой оказался непрочен. Иван Кузьмич перебирал в памяти минувшие двое суток и остался очень недоволен собой. Забегался. Все еще не присмотрелся не только к команде, но даже и к своей вахте. Народ в нее подобрался пестрый. Старика Быкова и Оську разглядывать нечего. Это рыбаки. А что у Оськи правая нога короче левой... по военному времени изъян не ахти какой. Беспокоил Ивана Кузьмича недавний ремесленник Сеня Малышев, или, как звали его матросы, Малыш. Мальчуган старался на палубе. А вот каков он будет у рыбодела, возле трала?.. И уже прямое недоверие вызывал у старшего помощника недавно освобожденный из заключения Марушко. Была бы воля Ивана Кузьмича - ни за что не взял бы в такой рейс уголовника, хоть и очень дорог сейчас на судне каждый крепкий парень. Ивану Кузьмичу претило в Марушко все: походка с несколько выдвинутым вперед плечом, бахвальство, с каким тот вспоминал лагерь, внешность - в тусклых маленьких глазах его и сильно выступающей вперед нижней челюсти было что-то хищное, щучье.
      Иван Кузьмич заворочался на койке. Надо было заснуть. А память настойчиво перебирала товарищей по плаванию.
      Непонятный человек и помощник капитана по политической части Корней Савельич. В рубке он почти не появляется. Все время на палубе, в машинном отделении или в каютах матросов.
      Иван Кузьмич не очень-то жаловал помполитов. В своем кругу даже называл их "пассажирами". Но Корней Савельич не походил на помполитов, с которыми доводилось плавать Ивану Кузьмичу. И он присматривался к Бышеву внимательно, с некоторой настороженностью.
      Корней Савельич был одним из последних представителей старого поколения сельских фельдшеров. Окончив фельдшерское училище, он приехал в Кольский уезд, Архангельской губернии, и за тридцать шесть лет практики в рыбацком становище превратился и в терапевта, и в кожника, и в глазника. Он лечил детей, принимал новорожденных. Но увереннее всего чувствовал себя Корней Савельич как хирург. Тяжелый и опасный труд заполярных рыбаков доставлял ему богатую практику.
      В первые же дни войны семья Корнея Савельича эвакуировалась с полуострова Рыбачий на Волгу. Сам он остался в Мурманске, считая, что старому коммунисту не пристало бежать в тыл.
      Издавна привыкший к самостоятельности, о какой не смел и мечтать в городских условиях даже опытный врач, Корней Савельич тяготился положением госпитального фельдшера. Дважды он обращался в обком с просьбой послать его в рыбацкое становище.
      Подбирая экипажи в траулеры, вспомнили, что Бышев три года был бессменным секретарем территориальной партийной организации. Ему предложили пойти на "Ялту" помощником капитана по политической части. Заодно, рассчитали в обкоме, экипаж будет обеспечен в море медицинской помощью. Мало ли что может случиться в таком рейсе?
      Корней Савельич пришел на "Ялту" как хозяин. В первый же день он сделал замечание боцману Матвеичеву, уложившему хлеб и мясо в один рундук.
      - А куда же его? - взъерошился боцман.
      - Не знаю, - отрезал Корней Савельич. - Мое дело указать, ваше выполнить.
      Весь день боцман ждал вызова к капитану, готовился к неприятному объяснению. Но за ужином Бассаргин велел Матвеичеву получить на складе прядину для починки тралов, а о рундуке так ничего и не сказал. Видимо, Корней Савельич не считал нужным докладывать Бассаргину о том, что не входит в круг прямых обязанностей капитана.
      В команде скоро заметили это.
      - Самостоятельный мужик! - говорили матросы. - Комиссар!
      Самостоятельность Бышева вызывала у Ивана Кузьмича настороженность. Властный тон Бассаргина тоже пришелся ему не по душе, но был понятен капитан! Но помполит, ни разу не обратившийся за помощью к капитану?!..
      "Труднее всего, - рассуждал Иван Кузьмич, - придется в плавании с Бассаргиным. Сухарь! Всегда застегнут на все пуговицы. Говорит ровным голосом, будто ни гнева не знает, ни радости. С командирами и пожилыми матросами на "вы" разговаривает. Еще бы! Высшую мореходку кончил!.."
      В дверь постучали.
      - Да-да! - Иван Кузьмич поднялся с койки. - Войдите.
      - Капитан вызывает, - сказали за дверью.
      В просторной каюте Бассаргина собрались штурманы и механики. Несколько в стороне сидел Корней Савельич, чуть пригнув голову. Коротко подстриженные жесткие усы придавали ему уверенное выражение.
      - Я собрал вас, чтобы сообщить неприятную новость. - Бассаргин остановился и осмотрел присутствующих, как бы проверяя, какое впечатление произвело на них его предупреждение. - Только что радистка передала мне: "Таймыр" не выходит на связь, не отвечает на вызовы радиостанции порта.
      - Возможно, неполадки с рацией, - сказал Корней Савельич.
      - С двумя сразу? - спросил Анциферов. - С основной и аварийной?
      - Я собрал вас не для того, чтобы выслушивать предположения о состоянии рации "Таймыра", - недовольно остановил их капитан. - Нам следует принять весть о потере связи с "Таймыром" как серьезное предупреждение и немедленно проверить боевую готовность судна и команды. С завтрашнего дня штурманы и механики в свободное время будут проводить занятия со своими вахтами. Тренируйте боевую, водяную и пожарную тревоги. Приказ - расписание занятий по боевой подготовке - будет вывешен перед ужином на доске объявлений. А вас я попрошу, - он разыскал взглядом сидящую в стороне радистку Зою, - выходите на связь с "Таймыром" и "Сивучом". И обо всем немедленно докладывайте мне.
      Капитан встал, показывая, что совещание окончено.
      "КОЛЕСА"
      Рассвет выдался тусклый, скучный. Все было серым: и небо, и волны, набегающие на траулер. Даже лица людей казались серыми, скучными, как волны в море, и все, что окружало их.
      Гулко зарокотала лебедка. Грохот ее, отражаясь в пустых трюмах, быстро нарастал. Скоро он заглушил возгласы матросов, топот грубых рыбацких сапог и стук машины под палубой.
      Грузовая стрела подняла тяжелые сети и перевалила через борт. Тралмейстер Фатьяныч, шаркая по палубе ногами, обутыми в глубокие калоши, подошел к борту. Опираясь обеими руками на планшир, он смотрел, как трал, медленно раскрываясь в воде, погружается в зыбучую пучину.
      Иван Кузьмич следил из окна рубки за двумя ваерами - стальными тросами, буксирующими трал за судном по дну моря. Через каждые пятьдесят метров в стальные нити ваера была вплетена матерчатая метка - марка. Плавно соскальзывала она с барабана, плыла над палубой и, переползая через борт, уходила в воду.
      Четвертая марка - двести метров ваеров - ушла под днище "Ялты".
      - Сто-ой! - крикнул из окна Иван Кузьмич.
      Лебедка замедлила движение. Остановилась.
      - Взять ваера на стопор!
      Матросы быстро закрепили трал.
      "Ялта" двигалась медленно, слегка заваливаясь на отягощенный тралом рабочий борт, как бы прихрамывая.
      Почти все свободные от вахты рыбаки вышли из надстроек. Посматривая на море, они искали приметы, сулящие хороший улов.
      Одним из первых появился на палубе Анциферов. Молодого штурмана привлекло сюда не любопытство. На траулере он был новичком. В первые дни войны его высадили с небольшим отрядом в тыл продвигающихся к Мурманску гитлеровцев разведать дорогу, питавшую наступление противника. Анциферов был ранен: вражеская пуля раздробила ему локоть.
      Из госпиталя Анциферова выпустили с несгибающейся правой рукой и, как негодного к строевой службе, направили в райвоенкомат начальником стола учета офицерского состава. Уже первое знакомство с новыми обязанностями привело молодого офицера в смятение. Сидеть и писать! Моряку, штурману погрязнуть в канцелярщине! Да он запутается в писанине сам и других запутает. Анциферов услышал о комплектовании экипажей трех траулеров и побежал в обком партии.
      Иван Кузьмич с первого же дня плавания взял молодого штурмана под свое покровительство. От него Анциферов узнал устройство рыболовного трала, способы разделки рыбы и многое другое. Но никакие объяснения не могли заменить опыта, и теперь Анциферов с нетерпением ждал: скоро ли поднимут трал, приступят к обработке улова...
      Волновался не один Анциферов. Подъем трала всегда привлекает рыбаков на палубу. Что даст море? Вдруг в промысловом журнале в графе "улов в тоннах" появятся ненавистные "колеса" - нули. Но этот рейс был особый, а потому и волнение матросов нарастало с каждой минутой.
      Не спешили лишь в рубке. Прошли положенные для траления сорок пять минут, пятьдесят. Миновал час. Окна рубки по-прежнему оставались закрытыми.
      Наконец Иван Кузьмич появился в окне и подал команду:
      - Вира трал!
      Снова загрохотала лебедка. Нестерпимо медленно вползали на борт лоснящиеся смазкой ваера и наматывались на огромный - выше человеческого роста - деревянный барабан.
      Фатьяныч вскочил на плавно покачивающийся планшир. Придерживаясь обеими руками за ванты, он повис над водой. Маленькие выцветшие глаза его зорко всматривались в море.
      В глубине замаячило расплывчатое молочно-зеленоватое пятно. Постепенно уменьшаясь, оно становилось все ярче, обретало знакомые очертания тралового мешка.
      - "Колеса"! - Фатьяныч сердито сплюнул за борт и с неожиданной для его возраста легкостью соскочил с планшира на палубу.
      Трал был пуст. Совершенно пуст. Он не захватил даже мелких животных, которыми так богато Баренцево море.
      "Не мало ли вытравили ваеров? - подумал Иван Кузьмич. - Возможно, трал не лег на дно, а завис в воде?"
      Он отошел от окна и включил эхолот. Дрожащая синяя стрелка показала глубину моря - около двухсот метров. Все же Иван Кузьмич, спуская трал, вытравил ваеров на марку больше. Но и это не помогло. Снова пришлось записать в журнал ненавистные "колеса". Теперь уже сомнений не было: под "Ялтой" тянулось голое каменистое дно.
      - Цедим тралом соленую воду! - раздраженно бросил Иван Кузьмич.
      - Сделаем еще заход, - ответил Бассаргин. - Потом пробежим миль десять на восток. Попробуем меньшие глубины.
      - Стемнеет к тому времени, - напомнил Иван Кузьмич.
      - Рано или поздно, а придется работать с тралом в темноте, - ответил Бассаргин. - Пускай вахты учатся.
      Ночь выдалась облачная, безлунная. Палуба и надстройки слились с темным небом и морем. Лишь в полукружье синего света, падающего у входа под полубак, время от времени серыми тенями скользили матросы.
      Спуск трала в темноте был продуман до мелочей еще до выхода в море. Сложнее всего было следить за ходом ваеров. Сколько их вытравлено? В темноте матерчатые марки не видны. Но и тут нашли выход: у траловых дуг стояли два матроса и прижимали палками скользящий за борт ваер. Стоило палке подпрыгнуть - матрос кричал:
      - Раз, марка пошла-а!
      - Раз, марка пошла-а! - откликался от второй дуги напарник.
      И снова, еле заметно поблескивая жирной смазкой, бежал ваер за борт, пока матрос не ощущал новый легкий толчок палки.
      - Два, марка пошла-а! - кричал он.
      И, проверяя себя - не ошибся ли? - ждал голоса напарника.
      Первым спуском трала в темноте руководил сам капитан. По привычке он стоял у поднятого окна, хотя разглядеть что-либо на палубе было невозможно.
      После шестой марки Бассаргин остановил лебедку.
      На палубе было тихо. Матросы переговаривались вполголоса. Капитан приказал: громко говорить на палубе могут лишь штурман и тралмейстер.
      Даже опытные рыбаки, проплававшие в Заполярье десятки лет, не могли сегодня усидеть в надстройке. Впервые за время существования тралового флота приходилось промышлять в полной темноте. И хотя матросы участвовали в учениях на Мурманском рейде и знали, в каких условиях придется им работать, все на палубе было для них сейчас непривычно, вызывало смутное беспокойство. Ведь несколько часов спустя они заменят товарищей у трала, сами будут бегать, натыкаясь на бочки, ваера...
      Наконец-то "Ялта" завернула. На палубе оживились. Сейчас траулер сделает круг. Крылья трала сомкнутся под водой, чтоб рыба не могла уйти из мешка. А там и подъем...
      На этот раз, даже в едва заметных отсветах синей лампочки, все увидели грузно повисший на стреле, оплывший книзу куток трала.
      Фатьяныч надвинул обеими руками зюйдвестку поглубже на голову и нырнул под льющуюся с кутка ледяную воду. Ощупью нашел тросик, стягивающий удавку. Рванул его. Куток раскрылся, и на палубу с грохотом вывалились огромные куски губки. Возле них послышались легкие шлепки. Рыба!
      Бассаргин сбежал по трапу на палубу.
      - Дайте нож, - сказал он в темноту.
      Фатьяныч вытащил из брезентового чехла нож с широким и коротким лезвием и подал его капитану.
      Бассаргин распорол брюхо трески. Внимательно осмотрел при свете карманного фонарика содержимое желудка. Отбросив выпотрошенную рыбу, вскрыл другую, третью...
      - Крепи трал, - негромко приказал капитан, возвращая нож Фатьянычу.
      Старый тралмейстер понял его, вздохнул. Желудки трески были пустые. В желудке одной из рыб Бассаргин нашел даже откушенный жесткий луч морской звезды. Треска голодная, хватала все, что подвернется. Концентрации рыбы, то есть улова, в таком месте ждать было нечего.
      Снова "Ялта" двигалась на северо-восток, рассекая волны острым форштевнем.
      Иван Кузьмич сдал вахту. Спускаясь по трапу, он встретил радистку Зою и невольно задержался. Пухленькое миловидное лицо девушки приняло нездоровый, землистый оттенок. Задорные золотистые вихры поникли. Что с ней? Не могла же крепкая девчушка вымотаться за несколько дней! Горе? Откуда оно могло свалиться в открытом море?
      - Постой-ка! - Иван Кузьмич взял Зою за плечи и спросил с неожиданно прорвавшейся в голосе лаской: - Достается?
      - Если б вы знали!.. - Зоя зажмурилась и качнула головой.
      - Трудно? - снова спросил Иван Кузьмич. - На море у каждого новичка так. Иной отстоит вахту у рыбодела... Спина не гнется. Руки, ноги ломит. Плечом не пошевельнуть. Если бы не море кругом - бросил бы все и бежал без оглядки. А прошел еще день и еще... Глядишь - привык. Рыбаком стал.
      - Лучше б я за рыбоделом стояла! - вырвалось у Зои. - Не думала, что так будет.
      - Как? - насторожился Иван Кузьмич.
      - Не надо об этом. - Зоя уже жалела, что выдала себя. - Мне пора на связь.
      - Что с тобой? - настаивал Иван Кузьмич.
      - По шестнадцати часов в день наушники не снимаю. - Зоя вздохнула. Спать лягу - не могу заснуть. Все кажется, что именно сейчас меня ищут в эфире, передают предупреждение об опасности судну.
      - Да-а! - Иван Кузьмич не знал, что ответить девушке. Не мог же он, старший помощник, посоветовать радистке относиться поспокойнее к порученному ей делу. И какое сейчас спокойствие?
      - Извините. - Зоя справилась с охватившей ее слабостью. - Скоро вызов.
      И, часто стуча каблучками по металлическим ступенькам трапа, сбежала вниз. Иван Кузьмич понял, что самого главного Зоя ему не сказала.
      А Зоя не могла признаться в том, что не длительные дежурства изматывали ее и даже не постоянное напряжение у рации. Четвертые сутки жила она в страшном мире. За иллюминаторами расстилалось серое море. Под палубой мерно стучала машина. А в эфире непрерывно звучали команды на русском, немецком и английском языках, музыка, брань, призывы на помощь. Утром Зоя поймала настойчиво повторяемую фразу: "Погибаем, но деремся! Погибаем, но деремся!" Страшнее всего звучала в наушниках музыка. Порой Зое казалось, что музыканты усердствуют в эфире лишь для того, чтобы заглушить призывы гибнущих в море людей.