— Когда? — загорелое лицо побледнело.
      — Не знаю, но, возможно, сегодня. Эрфан уже выдал обещанную плату. Уроки окончены. Я жду его, он проводит меня в Сеттаори.
      Он кивает.
      — Тебе не стоит проигрывать и впредь. В нем нет ничего, чему ты обязан был бы уступить.
      — Он Иноходец, мистресса. Я вряд ли стану им.
      — Тогда останься собой.
      — А кто я, госпожа? Для него — недостойный материал, из которого он вынужден лепить нечто похожее на Иноходца. Для вас — недоделанная работа. Недостриженная овца.
 
      Утро встретило мистрессу парочкой новостей. Во-первых, прибыл, как выразился охранник, «багаж гостя». Нетрудно просчитать, что «гость» нахально велел вчера кому-то отвезти сюда свои вещи, еще не будучи тут принят. Нет же у него голубиной почты? И эта вот безусловная уверенность в успехе предпринятой эскапады больно задела что-то в душе Хедер. Ну что же, господин Иноходец, пока будь по-вашему.
      А вторая новость состояла в том, что «неизвестным способом содеянный побег государственного преступника из Малой императорской тюрьмы считать плодом колдовских чар и следствие передать церкви. Советника Пралотту от данного дела высочайше освободить».
       Мистресса Хедер очень хорошо платила этому курьеру за все самые горячие вести в городе. А несколькосколько недель назад она особо выделила персону советника Пралотты. Ей хотелось знать про Лайоли.
      Весть была хороша.
      Была и третья новость. Так себе, и не новость даже. Разве есть что-то новое в прибытии девочки, ожидающей, что она найдет в столице славу, почести и немалые гонорары, само собой. Редко когда приходили потому, что не могли не петь, не танцевать, не быть самими собой. Таких Хедep уже давно не помнит. Таких она, как драгоценные камни, отыскивала по всей империи, попа была еще неизвестна никому, и неизвестен был театр. Она два или три года провела в этих поездках. И надо сказать, коллекция являла собою ошеломляющее зрелище.
      Мистресса написала записку гостю с просьбой пройти в репетиционный зал и отправила с горничной, предупредив также этот самый зал указать.
      Улыбаясь дежурно, мистресса прошла к станку иповела ладонью, предлагая посетительнице показать, на что она способна.
      Мысли занимала Рэми.
      Когда-то Хедер проходила по Первой Набережной, и остановилась завязать шнурок. Повернула голову — и обомлела: из подвального зарешеченного оконца смотрели прямо на нее невозможно огромного размера глаза. В зрачках отражались лужицы на мостовой. Под глазами синели явно искусственного происхождения круги. И все вытянутое личико носило такое сходство с трущобным котенком, что Хедер сидела на корточках и 5езмолвно смотрела на существо, а оно — на нее. Оно просунуло тонкий-тонкий палец в отверстие решетки. Хедер коснулась этого пальца. Какой холодной была кожа! Женщина вскочила и преисполненная решимости отправилась на поиски хозяина подвала. И нашла, потому что деньги, которые к тому времени у нее уже имелись, порою несказанно облегчают общение.
      Подвалом владела чета вечно пьяных и озлобленных на трезвый мир торговцев овощами. Увидев кошелек Хедер, они от радости полчаса не могли вспомнить, где ключи.
      Хедер несла до извозчика свою добычу на руках, до того она была истощена.
      В кабаре, избавившись от тряпья, в котором были еще и насекомые, Хедер наконец установила, что ей досталась «пчелка». На вопрос «как тебя зовут», кареглазка ответила «Рэми», и улыбнулась. Той жутковатой улыбкой, которая получается у людей, очень долго не делавших этого. Девчонка была невероятно худа, грязна, пуглива, и отчего-то острижена под корень, весьма неровно, будто спьяну. Впрочем, так оно и было, как узнала Хедер после. Дядя и тетя остригли ее недавно, когда не было денег на выпивку, а волосы продали. И продешевили, подумала Хедер пару лет спустя, останавливая взгляд на пушистой гриве туго закрученных каштановых локонов Рэми.
      Рэми с первого взгляда влюбилась в костюмы и вышивки, которыми был битком набит гардероб «Дикого меда». Ее пальцы оказались изумительно приспособлены к шитью, а глаза — искусны в подборе цветов. Нежданно-негаданно Хедер за несколько золотых монет приобрела своему кабаре преданного и талантливого костюмера. Но до этого ей пришлось очень долго приучать девочку к окружающему миру. Вначале шумные беспардонные пчелки пугали Рэми до обморока, она не могла и слова произнести в их присутствии, но потом оттаяла, освоилась, и не знала только, что сразу получила в сердце строгой хозяйки, мистрессы Хедер, в тысячу раз больше пространства, чем ее скромный уголок здесь, в кабаре.
      Хедер вздохнула, глядя на танцующую дамочку. Ничего особенного. Опять ничего особенного.
      В кабаре «Дикий мед» Рэми жилось на удивление хорошо. Это оказался тот встречающийся раз в столетие случай, когда кролик привольно существует в террариуме, опекаемый и оберегаемый клубком ядовитых кобр.
      Девицы кабаре были фуриями, хищницами, пожирательницами сердец и потрошительницами кошельков. Как на подбор, роскошными и циничными, умными, опасными и ловкими. Но, однажды разглядев в Рэми полнейшее отсутствие собственных качеств, эта стая диких кошек не превратила Рэми в загоняемую жертву, а наоборот, преисполнившись материнского сострадания, сплотилась вокруг своего пугливого кролика, готовая, если понадобится, защищать до потери пульса.
      Они были такие смелые, такие свободные, сильные… Они были богини, снисходившие к ней по утрам шумной толпой с новостями за прошедший вечер и ночь, со своими ссорами, планами, мечтами и разочарованиями. Тридцать старших сестренок. Тридцать звеньев кольчуги, защитившей маленькую вышивальщицу от злобы окружающего мира.
      Они, подтрунивая над целомудрием Рэми, свято его берегли. Они открывали ей тайны своих взбалмошных сердечек, обсуждали с ней новые постановки, костюмы, а в новостях Рэми была подкована лучше всех репортеров города, не покидая стен кабаре. Спина ее давно распрямилась, а из карих глаз исчезло насмерть запуганное выражение, и теперь они светились счастьем, любовью и осознанием собственной безопасности.
      Именно так время от времени поглядывала сейчас она на раскинувшуюся в кресле напротив Белую Пчелку — блондинку Маранжьез, известную даже в провинциях, и не только благодаря своей невероятной растяжке, а еще и благодаря скандальному нраву и жаркому темпераменту. Рэми только удивлялась, что такая страстность досталась блондинке. В данный момент Маранжьез собиралась на свидание со своим постоянным кавалером, банкиром, и Рэми расписывала длинные ноготки танцовщицы экзотическими цветами.
      — Ты прелесть, ребенок, — промурлыкала Белая Пчелка, умиленно взъерошив свободной рукой кудри вышивальщицы. — Я тебя обожаю! Только ты умеешь такое рисовать. А моя вчерашняя туника с вышивкой… о-о!
      Рэми сосредоточилась на узоре, и улыбалась уголками губ, слушая монологи блондинки. Скрипнула дверь и ввалилась целая толпа из двух девиц — Моран и Гэйл.
      — Привет, ребенок, — возопили они, — сейчас мы скажем тебе горячую новость! Наши задницы раскалились, как только мы ее вызнали, и не дали нам спокойно усидеть на месте!
      «Новостью» для двойняшек Моран и Гэйл были даже роды соседской кошки, так что девушка подавила смешок и приготовилась удивляться.
      — У мадам вчера в комнате был любовник! Маранжьез артистично захохотала, сверкая жемчужными зубами.
      — Не скалься, белая, выдеру патлы, — картинно прошипела Моран. — Я правду говорю!
      Белая Пчелка смеялась, двойняшки лупили ее по плечам и обзывались, Рэми хихикала.
      — Опишите кавалера, девоньки! Гэйл подбоченилась.
      — А вот и сама свидетельница-очевидица. Заходи, Фиалка!
      Длинноногая темнокожая Фиалка с ленивой грацией, присущей ее племени, пристроилась на уголке стола. Рэми с восторгом в очередной раз глянула в ее пронзительно синие глаза.
      — Никак уже растрепали, сороки? — осведомилась чернокожая танцовщица и закурила. Она единственная среди всех курила. — Ну?
      — Скажи-ка мне, цветок-Фиалка, что за любовник у нашей мадам?
      — Кто сказал «любовник»? У нее вчера был гость. Про остальное они выдумали!
      Маранжьез подула на ноготки и величаво поднялась с кресла, в которое тут же плюхнулись обе сестрички:
      — А кто он был, по-твоему, а?! Посол святой церкви?!!
      — Как он выглядел, Фиалка? — подала голос Рэми.
      — Видишь, ребенку интересно!! — возопили двойняшки.
      Черная Пчелка повела рукой с тонкой сигареткой.
      — Более чем на пол головы выше меня ростом… Маранжьез присвистнула, округляя зеленые очи.
      Экзотическая Фиалка была вообще самой высокой в этом городе, может, исключая гвардейцев Почетного Караула!
      — Фигура мощная, но движется легко. Должно быть, не стар. По лестнице, по крайней мере, взбежал быстрее, чем вон те две толстозадые!
      Моран и Гэйл завизжали и кинули в негритянку подушечкой-игольницей со стола Рэми.
      — Волосы темные, но не черные. Гладко зачесаны назад. Довольно короткие. Одет не по последней дурацкой моде, но явно дорого. Больше я ничего не заметила, а потом двери комнаты мадам закрылись, мои сестрички! И я пожужжала к своему гостю.
      — А лицо?! Он что, не обернулся ни разу?
      — Он был в маске, мои сладкие! — провозгласила Фиалка и швырнула окурок за окно. — В полумаске, если быть точнее.
      — Фу, извращенец, — скривилась Моран. — Тоже мне, тайная вечеря! Он что, женат? Сюда вообще не всяких пускают, а чтобы еще стыдились нас???
      — Последний романтик, — томно протянула Маранжьез и прикрыла глаза. — В этом циничном мире!
      — Да ладно тебе, Белая! Вон к Карисси ходил один, тоже прям в маске, тоже губу раскатала, думала романтик, оказалось — полный урод! Ему где-то в шестом квартале в драке приложили «звездочкой» — полхари снесло.
      — Пчелки, ну посмотрите на все с другой стороны! — продолжала блондинка так же нарочито и томно, накручивая локон на пальчик. — Ангел и зверь в одном флаконе. Человек и чудовище. Сексуально!
      — Да, — подыграла ей Фиалка с хриплым придыханием. — Милый, испугай меня до оргазма!
      Маранжьез краем глаза глянула на алые щеки Рэми, и отвесила неосторожной ораторше хороший подзатыльник. Девицы захохотали не как пчелки, а как табун здоровых молодых кобыл.
      — Веселимся? — дверь опять хлопнула, и в забитую до отказа комнатку ворвалась Рыжая Пчелка, Аттарет. — Фу! Настоящее веселье творится в репетиционной! Очередная крестьяночка приехала покорять столицу, и мадам гоняет ее, как блоху. Айда смотреть!
      Из зала доносился ритмичный стук. Утро, музыкантов нет, да и станет мадам гонять даже паршивого скрипача ради провинциалки? Когда Рэми и Маранжьез дошествовали до дверей зала, там уже яблоку негде было упасть — все кабаре пялилось в узкую щель в дверях.
      Было на что посмотреть!
      Периодически отчаянные девчонки со всей страны приезжали в надежде танцевать в столице. В основном они приезжали в Императорский Балет. Но туда не пробивались, и второй инстанцией был «Дикий мед». Даже зная репутацию кабаре, все равно осаждали. Мадам никому не отказывала в прослушивании, но вот проходили его едва ли не меньшее число девушек, чем в Императорском театре.
      Очередная претендентка вертелась по паркету, подстегиваемая дробью ударов трости мистрессы по станку. За дверью живо делились впечатлениями.
      — Недурна!
      — Рост есть!
      — Да ну, гнется хуже палки мадам Хедер!
      — А этот «пьяный» пируэт!
      На лице испытуемой отражался шок. Стало заметно, как юна на самом деле претендентка, как по-детски кривится ее неровно загримированное личико от попытки сдержать слезы неловкости. Но резкий стук палки требовал действий. Девчонка из последних сил надела на лицо выражение, которое, как она считала, подходит «крутой профессионалке» и сделала широкий, тянущий шаг.
      — Дрожит как мышь, — прокомментировали тайные зрительницы. — Не пойдет!
      Хедер вздохнула. Извини, малышка, но ты такую энергетику не потянешь. Забьют. Лучше тебе попробоваться где-нибудь еще. Так уж и быть, дам адреса. Вполголоса разъяснив девочке ситуацию и даже ухитрившись не дать ей расплакаться, Хедер отправила претендентку с горничной наружу.
      Скрип половиц за спиной. У нее хороший, музыкальный слух. Это не «пчелка», тяжеловато что-то.
      — Доброе утро. Вы вовремя, хочу вас представить.
      Пчелки замолчали, как по команде уставившись на новое развлечение.
      — Это он… — шепнула Фиалка ближайшим подругам.
      Маранжьез приосанилась. Джорданна приподняла бровь. Моран и Гейл переглянулись. Хедер видела, что появление гостя все-таки произвело впечатление.
      — Дамы, — сообщила она чрезвычайно мягко, — позвольте вам представить Джерарда. Он МОЙ гость. Прошу вас относиться к нему со всем уважением, как относились бы ко мне.
      Девочки ошарашено вдохнули воздух, все сразу. Никогда они не слышали такого — «МОЙ гость». Видно и впрямь что-то важное сюда пришло.
      Джерард легонько склонил голову.
      Пчелки учинили каждая на свой лад немыслимые реверансы. Шутовка Лоди даже ухитрилась сделать сальто и усесться на шпагат.
      — А теперь займемся нашими скучными повседневными делами, — намекнула Хедер скорее Джерарду, чем девочкам и он понял, ушел мгновенно. — Дамы, к станку!
      Джерард же в это самое время стоял в абсолютной растерянности среди собственного багажа, и тихо клял хозяина лавки. Ну, куда это все девать теперь? Что здесь что? Ах, вот выглядывает уголок рубашки. Да, чистая рубашка — то, что нужно. Джерард потянул за рукав, рубашка выползла из сумки, в которую была упакована, и в тишине послышался совершенно явственный треск.
      Ой.
      Из чего они их делают, из паутины? Ладно. Обежав с вечера строение, он точно знал местоположение трех комнат: кухни, большой купальни с бассейном и гардеробной… нет, скорее ателье. Там должны быть нитки.
      «Ты можешь уйти, — вдруг услужливо сказало Межмирье. — Как только это все тебе надоест».
      Мысль показалась заманчивой и очень теплой. Джерард вздохнул и напомнил себе — пора разобраться с сердцем. Межмирье как-то обиженно плеснуло в глубине души. Диалоги с этим пространством иногда очень пугали кого-то, затаившегося в сознании Иноходца.
      Кого-то, кто обещал себе ни разу не посещать Межмирье.
      Кого-то, кто видел, что оно делает с людьми.
 
      Джерард отворил двери наугад. Да, ателье. Вон разбросаны по столу иголки и нитки.
      Судорожно дернулось левое веко. Джерард еле унял в себе порыв уйти, отвернуться, не прикасаться.
      К чему? К иглам?
       «Память моя разрыта, как сточная канава. Нахожу то дерьмо, то золото. Дерьма, конечно, больше. Сдается мне, это очередной его кусок, и не самый маленький. Но в чем дело?»
      Он взял в руки кусочек железа, ниточку, посмотрел на прореху на рукаве.
      Нет. Пойду и переоденусь.
      Но на всякий случай попытался подтянуть края дырки друг к другу. Может, найдется булавка?
      — Ой, подождите, господин! — поспешный топоток за спиной. — Что же вы такое делаете, это ведь кружево!
      Кудрявое как овца, невыразимо юное создание с широко распахнутыми глазами цвета перезрелых вишен чуть ли не повисло на его руке.
      — Нужно по-другому, господин, ну я же только на минуту вышла…
      Увидев, как тот самый мужчина держит в руках иголку с ниткой да еще, видимо, собирается штопать на себе одежду, Рэми готова была сквозь землю провалиться! Хороша, ничего не скажешь. Заболталась, забыла про обязанности. А ведь мадам ясно-ясно предупредила: оказывать всевозможную помощь и так далее. Чего «и так далее», решат пчелки между собой, но ведь она тут швея!
      Рэми, скрывая заалевшее лицо, подвинула скамеечку и встала на нее, примеряясь для удобной работы. При ближайшем рассмотрении проблема оказалась глубже и деликатнее. Подобное тонкое плетение называлось монастырским. Раз порвав, его уже смело можно было выбрасывать, но и этого робкая вышивальщица не решалась высказать сурового вида господину. Рубашка же очень, очень дорогая.
      Придирчиво выбрав иглу, она глубоко вздохнула и положилась на опытность своих ловких пальцев. Ресницы мужчины прочертили дугу: вбок и вперед.
      Игла с округлым кончиком.
      Вышивальная.
      Иноходец Джерард стиснул зубы. Мальчик по имени Джерри взвыл и панически задергался, пытаясь освободиться.
      В ушко иглы скользнула игривая шелковая нить. Иноходец Джерард приказал себе стоять на месте. Джерри начал задыхаться.
      Может, сказать — я сам? Но это будет смешно! Скинуть рубашку? А это будет как раз не смешно. У девчонки даже уши красные от чрезмерного смущения и усердия. Возьми да и начни ни с того ни с сего мужик раздеваться. Упадет же с табуретки.
      Не сорваться, только не сорваться… Зачем он вообще сюда пришел? Идиот!
      Рэми сновала иглой как могла быстро и легко, кружево не поддавалось, края расходились. В спешке девушка ткнула несколько сильнее, чем следовало, и острие вонзилось прямо в плечо гостя. Он даже не вздрогнул, но в следующий момент пышный шлейф кудрей незадачливой вышивальщицы был зажат в его ладони. Одно тянущее движение — и застонавшая Рэми даже приподнялась на цыпочки, чтобы облегчить резкую боль. Бесстрастно и внимательно человек вглядывался в ее запрокинутое лицо. Черные тени ее прошлой жизни встали наяву, словно и не было спокойных счастливых месяцев в кабаре. Всей жизни, с побоями, издевательствами, с непреходящим, жутким страхом каждой минуты, с унижением и бессилием…
      Мистресса Хедер заглянула в приоткрытую дверь, и взгляд мгновенно охватил ситуацию: Рэми корчится, как котенок, почти приподнятая над полом за волосы, рука с иглой, и выражение лица того, кто держит…
      — Джерард! — издала она самый строгий окрик, на который была способна. — Нет!
      Медленно-медленно хватка его пальцев ослабла, Хедер вытащила девчонку из комнаты и препоручила заботе подвернувшейся Фиалки. Рэми явно была близка к истерике, побелевшее лицо застыло, как воск. Повернувшись к нему, Хедер прошипела, забывая все человеческие слова:
      — Ты в моем доме. Ты просил убежища. И если не способен контролировать свои инстинкты должным образом, то лучше возвращайся в королевский дворец!. В клетку, где тебе и место.
      Он так же медленно, молча, поклонился. Это не был жест извинения или раскаяния, в позе виднелось снисхождение, и Хедер задыхалась от гнева.
      — У тебя что, совсем нет ни разума, ни сердца?! Девочка! Тихий робкий ребенок! Как поднялась рука и не отсохла!
      Джерард перехватил ее руку за запястье и с силой притиснул открытой ладонью к своей груди. Тонкая рубашка не являлась преградой, и можно было понять, что он ни капли не взволнован — по тому, как тихо билось сердце.
      Спустя минуту до возмущенной и разозленной мистрессы дошло, что никакого биения под ладонью не наблюдается вообще. Джерард спокойно, ровно дышал, грудь поднималась и опускалась. Не переставая странно усмехаться, он положил вторую руку на затылок женщины и, невольно прижав ухо рядом с ладонью, Хедер подтвердила свои ощущения.
      Сердце не билось. Ни тихо, ни громко, ни быстро, ни ровно — тишина.
      Джерард уже отпустил ее, а она все никак не могла сказать ни слова.
      — Но разум, конечно, есть, — проговорил Иноходец. — И поэтому твоя швея выживет.
      — Я не желаю знать, что ты за чудовище. Есть у тебя в груди сердце или нет, но ты пойдешь сейчас и сделаешь все, чтобы Рэми как можно быстрее пришла в себя после того, что здесь произошло! — дрожащим голосом проговорила Хедер, указывая в направлении коридора.
      Он вышел, и даже по развороту плеч можно было понять — забудь об извинениях.
      Хедер, которую не держали ноги, буквально упала в кресло. И только теперь заметила, что ладонь сильно разбита о грани камней его маски.
      А Джерарду при всем желании пройти обратно на третий этаж, к своей комнате, оказалось затруднительно.
      Толпа кое-как одетых, весьма рослых и очень решительно настроенных девиц закрывала подходы к ступенькам. Первой стояла блондинка с наглым блеском в таких же зеленых, как и у него, глазах. В руках ей не хватало разве что плетки. Джерард понадеялся на превосходство в росте и подошел почти вплотную. Она не смутилась, не отшатнулась, не сделала ничего, кроме того, что повыше вздернула подбородок.
      — Если ты не отойдешь от лестницы, я переломаю тебе ноги. Танцевать будет трудно, но ты это переживешь. А вот раздвинуть их станет вовсе невозможно.
      — Какой наглый самец, — скривилась Маранжьез и отошла прочь, каждым движением бедра олицетворяя полное презрение.
      — Своевременное отступление может засчитаться за красивый маневр, — фыркнул кто-то в толпе пчелок.
      Джерард взялся за резные перила.
      В толпе девиц произошло шевеление и, расталкивая подруг локтями, оттуда выбралась на свет божий Алая Пчелка, Джорданна. Джорданна скользнула в приоткрывшийся проход и встала на пути у Джерарда, трогательно, по-беличьи, сложив ладони перед грудью.
      — Вы меня не помните? — прерывающимся голосом прошептала известная на все кварталы скандалистка.
      — Я не знаю тебя, — ответил он, шагая вперед. Пчелка не отступила.
      — Меня зовут Джорданна, я принадлежала поместью Ферт. Вы приходили к лорду Ферт, господин.
      — Я не знаю тебя, — повторил Джерард, плечом отодвинул девицу и взбежал по лестнице. Именно взбежал, хотя клялся подниматься не торопясь.
      — Я так благодарна вам! — крикнула, оборачиваясь, Джорданна. — Благодарна, клянусь!
      Подлетела Маранжьез:
      — Сдурела, да?
      Алая Пчелка встретила эти вопли сияющей улыбкой.
      — Ты знаешь, кто это, Map? Это же Иноходец!
      — Лошадь?
      — Сама ты лошадь! Иноходец! Я же ему должна по гроб жизни!
      — Рассказывай, — заявила Маранжьез.
      Эта царская кошка кабаре всегда признавала в Джорданне соперницу, и порой едва не дралась с нею за внимание некоторых гостей, но сейчас абсолютно искренне желала понять ее, — а то какой интерес?
      — Что рассказывать, Map? — протянула Джорданна своим приглушенным контральто.
      — Расскажи, почему мы не должны убивать этого распоясавшегося самца.
      — Убивать?
      Джорданна засмеялась. Горловое, красивое «ха-ха-ха» немного пометалось в арке камина, и стихло.
      — Вы — его? Вот смотрю я на вашу нахохлившуюся столицу, и не понимаю, сколько можно жить в шорах. Сеттаори же и половины происходящего вне ее черты не знает. Самый сытый, красивый, благополучный и самый неосведомленный город. Я понимаю, не знать, какие там корабли причалили к пристани Немефиса или Ортонты. Или какая погода на полях Сытоземья. Но Иноходец — ведь это легенда, об этом детям сказки на ночь рассказывают.
      — Ага, судя по твоему характеру — сказки страшные. Что ж, просвети забитую столицу, дикарочка. Мы слушаем. Я знаю про Иноходца, что это — лошадь, которая бежит по-особенному. Все. Переубеди меня!
      Джорданна опять засмеялась.
      — Я тебя обожаю, Map. Но с удовольствием бы ударила иногда головой о стенку.
      — Угу. Но сейчас тебе лень. Поэтому я такая смелая. Рассказывай.
      — Иноходец — это и вправду не совсем человек. Он умеет ходить где-то, где нам не видно, и потому появляться и возникать мгновенно. Старые люди говорят, что есть такая комната или коридор, и везде двери, вроде норы, а из этих дверей к нам приходят разные существа, в основном плохие, но бывают и хорошие. Иноходец создан, чтобы границу эту и двери охранять. Он умеет там ходить. Но за это ему пришлось заплатить.
      — Ага. И как же?
      — У него из груди забрали СЕРДЦЕ!!
      Последнее слово Джорданна выкрикнула и ткнула пальцем в грудь Маранжьез. Все потонуло в визге и хохоте сцепившихся девиц.
      Когда же успокоились, то Джорданна, извинившись, продолжила:
      — Ну, ведь это сказки. Наши старики говорят, Иноходец все же человек. Он не один, они разные, значит, кто-то умирает, а на его место приходит другой. Просто они очень сильные и наделены таким даром. Чтобы сюда к нам не лезли разные… вроде оборотней. Или каменных ящеров. Или теней непрошеных. Но есть еще одно. Для Иноходца люди нашего мира, которые творят много зла, все одно как те же чудовища. Он чувствует их, отыскивает и наказывает. Чаще просто убивает.
      — То есть он убийца.
      — Не обыкновенный, Map. В этом и суть. Иноходец — за гранью власти короля или церкви, потому что уроды же бывают всяких мастей, детка. Кто-то и коронован. Кто-то и в белой рясе. И он никогда не тронет того, кто не представляет угрозы. Ты видела его маску — это вроде отличия.
      — Понятно. К тебе он каким боком? Что ты к нему ластилась, будто олениха в гон?
      — Лорд Ферт был хорошо образован, — проговорила Джорданна, усмехаясь, и голос ее стал совсем низок, будто за нее слова произносил кто-то другой. — И очень талантлив. Божий дар. Хотя к богу это не имело никакого отношения. Как называется архитектор, который умеет делать приспособления вроде… молотилки?
      — Инженер, — подсказала Маранжьез.
      — Да. Так вот, он был инженер. Он превратил старый особняк в странное жилье, которое внутри казалось гораздо больше, чем снаружи, из-за всяких зеркал, потайных ходов и ловушек. В ловушках стояли мудреные машины, а внизу были подвалы, вырытые когда-то для вина, но там лорд устроил лабо…
      — Лабораторию, — зевнула Маранжьез. Джорданна ловко прихлопнула ей ладонью нижнюю челюсть.
      — Да. Ему было очень интересно, могут ли люди проходить его лабиринт. Дети. Он считал, что дети умнее, а когда вырастают — тупеют от тяжелой работы, или еще… не помню.
      — Ну и?
      — За три года в поместье Ферт осталось всего двое детей. Я и хромой Нажель, сын плотника.
      — Собрались бы всем миром, да и…
      — Собирались. У лорда была обученная гвардия, которая никогда не заходила в его дом и понятия не имела, что там творилось. А охранять его приказал сам король. Но те редкие смельчаки, кто прорвался — и что? Всего лишь доказали, что лабиринты непреодолимы.
      — Но откуда ты-то знаешь, что было внутри дома?
      Джорданна засмеялась опять. От ее смеха мороз пробирал по коже.
      — Я была очень умной девочкой. И очень хотела жить. Я прошла целых семь ловушек, Map. И два этажа лабиринта. И попала в подвал. Прошла — не значит не попадала в ловушки, просто смогла выбраться. Там были подсказки, хорошие подсказки. Тела тех, кто пытался выбраться оттуда до меня. Некоторых еще можно было узнать.
      — Прекрати, замолчи! — на мгновение Маранжьез даже рванулась к двери, но потом удивилась себе и осталась.
      — А когда добралась до подвала и встретилась там с самим лордом, то пожалела, что была умной. Он очень ласково обратился ко мне, и был предельно вежлив. «Дитя, — сказал он, — ты очень удачно создана природой и выгодно отличаешься от прежних моих глупых гостей. Не будешь ли ты возражать, если я взгляну на это устройство и извлеку необходимые мне познания?»
      — В каком смысле? — спросила девица. — Устройство?
      — В расчлененном, — усмехнулась Джорданна. — В таком, каком видит мясник устройство свиней и коров.
      — Он что, хотел тебя убить? И разрезать?
      — Немного не в том порядке. Он хотел разрезать, а потом еще что-то поделать, и последить за реакцией. Пока он привязывал меня к столу, я слышала наверху щелчки и шорохи — а это значило, что Нажель на том же пути, что и я до этого. Только теперь я молилась, чтобы он не дошел.
      Маранжьез, не стесняясь, всхлипывала, размазывая цветную золотистую краску вокруг глаз. Джорданна же смотрела только на пламя.
      — Лорд успел немногое. Несколько надрезов на животе. А потом я увидела, как за его спиной возникает из ниоткуда человек. Он мне показался очень большим, и каким-то даже расплывчатым, будто тень. Я так и подумала — привидение. Но потом поняла — просто плащ. Такой длинный, с капюшоном. Лорд оглянулся, и они дрались. Там было очень много зеркал, и лорд ходил между ними. Дробились тысячи отражений, но незнакомец всегда отчего-то оказывался, за спиной у лорда, несмотря на все ухищрения. Ферт устал и весь взмок, и уже не так быстро пропадал, но мне казалось, будто этот странный человек лишь играет с хозяином особняка, просто играет. Потом на мгновение он повернул голову, глянул на меня и увидел, что раны кровоточат. Тогда он сразу, без всяких усилий, протянул куда-то руку, вытащил лорда за горло и запер в клетке. В такой специальной клетке, тоже с механизмом. Открывалась она только снаружи, и Ферт это знал. Я увидела маску, и нисколько не усомнилась, что это Иноходец. Он развязал меня, и нес на руках через что-то… не через ход или верхние лабиринты, а что-то зыбкое, но красивое, только дверей я там не увидела. Он положил меня у озера и сказал, что позовет сюда людей, а в замок ходить не надо, и в деревню тоже. И я спросила, почему же он так поздно, почему разрешил убить… тех детей.
      — В самом деле! — хрипло и тихонько возмутилась блондинка. — Я тоже об этом подумала!
      — Он тогда взял камешек с берега, бросил в озеро. Так тихо. Потом взял горсть камней и швырнул. И сказал: «Я сожалею, девочка, но мне слышны только громкие всплески». И ушел, просто ушел, не исчезая. По дороге. Я сознание потеряла, а очнулась — там мама и все из деревни сидят, мой живот перевязан. Они шумят — мол, нет больше деревни, ничего нет, рухнул проклятый дом в рудники, а они как взорвись…
      — Громкие всплески? — приподняла бровь Маранжьез.
      — Это значит, только большие преступления, — вздохнула Джорданна.
      — А-а… а все рухнуло, когда Иноходец лорда убил!
      — Убивал, — безразлично уточнила Джорданна и оперлась спиной на подушку. — Мама рассказала, что четыре дня, пока я валялась без сознания, в замке что-то гремело и полыхало. А потом он стал проседать и рухнул.
      — А мальчик? Хромой?
      — Мальчика Иноходец тоже вытащил, но он сильно был порезан в ловушке. Кажется, выжил, я точно не знаю. Но разве не стоило благодарности то, о чем я рассказала вам, и не стоило наказания то, что мне пришлось пережить?
 
      Джерард в холодном бешенстве остановился посреди выделенной ему комнаты, не зная, что делать. Не слишком ли много берет на себя его бывшая учительница? Извиняться?! Перед кем?
      Внезапно взгляд Джерарда упал на зеркало. Дорогое зеркало, правильное и гладкое, вовсе без рамы — отличительный признак кассельской работы. Чудесная шлифовка не подразумевала кривизны и лжи.